Наше время может быть названо эпохой достижений, результатов, свершений. Все, или почти все то, о чем с незапамятных времен, начиная с мифа о Дедале и Икаре, и кончая романами Жюля Верна, мечтало человечество, о чем фантазировали утописты, что пробовали делать колдуны, шаманы, маги, алхимики и астрологи, ныне претворено в действительность, стало предметом научного ведения и повседневной практики. Уже это одно может навести на мысль, что коллективный Фауст прошел свой жизненный путь до конца, и что человечество приблизилось к тому моменту, после которого если не времени, то истории уже больше не будет. И только теперь становится ясно, что нет ничего ужаснее осуществления сразу всех возможностей. Ибо это уже само по себе порождает на-

копление жесточайших противоречий, — противоречий не теоретических, не умозрительных, а вполне реальных. Мы страдаем от изобилия удобств, порабощаемся теми орудиями, которыми заставляем служить себе Природу; вынуждаемые пользоваться всем, оказываемся с пустыми руками. И приученные историческим мышлением последних столетий все объяснять генетически, люди, застигнутые врасплох и подавленные тяжестью всех осуществленных заданий всего человечества, начинают думать: не была ли ошибкой вся всемирная история, не является ли вообще человек какою-то ошибкой природы — недаром же Библия начинает человеческую историю с грехопадения. Так выворачивается наизнанку антропоцентрическое мировоззрение Ренессанса. Это предельная умственная дерзость, свидетельствующая о предельной же умственной лености. Нет ничего легче и проще, как отрицать решительно все — вплоть до себя самого. Чаще, впрочем, останавливаются на полпути и ищут ответов на поставленные жизнью вопросы, менее обескураживающих и не столь глубокомысленно-упрощенных.

Широко распространено представление, в немалой степени обусловленное склонностью отожествлять, или выводить одно из другого, понятия, связанные общностью наименования: зависимость современного человека от материальных вещей есть плод материалистического мировоззрения, — представление весьма упрощенное и вряд ли в основе своей верное, ибо подавляющее большинство людей во все эпохи, при всяких мировоззрениях, всегда дорожило материальным преуспеянием; а между тем вопросы материального обеспечения редко когда играли в жизни такую роль, как сейчас — потому, что прежде, при большей простоте хозяйственной структуры, они разрешались гораздо легче. Если бы, при данной населенности земного шара, не существовало мирового хозяйства, жить было бы несравненно труднее, чем сейчас. Но с другой стороны, в силу того же условия, ответ на вопрос, удастся ли мне послезавтра пообедать, зависит не только от моей доброй воли, от моей готовности работать и от готовности моих сограждан дать мне работу, но также и от того, каков будет завтра курс какой-нибудь, никогда не виданной мною, валюты на Нью-Йоркской бирже.

Наше время, время результатов, свершений, есть тем самым время обособления отдельных сфер человеческой деятельности, время, когда каждая из этих сфер вырабатывает свою собственную структуру, и когда эти структуры становятся уже сами факторами исторической жизни, когда они приобретают свою собственную инерцию и свою внутреннюю закономерность.Так, например, непосредственной причиной мировой войны явилась инерция генеральных штабов, обусловленная невероятно усложнившейся техникой организации армий. Не могла Россия дать положительного ответа на требование Германии ограничиться, вместо общей, частичной мобилизацией — ибо не существовало плана такой частичной мобилизации, и нельзя было выработать его и ознакомить с ним надлежащие органы в течение нескольких часов. Не могла Германия уступить желанию Англии и приступить к переброске уже сосредоточенных на Западе войск на Восток: ибо это не было предусмотрено давно выработанным оперативным планом, так что, по выражению фон-Мольтке, германская армия, при такой, импровизированной, переброске, обратилась бы из армии в орду. Вильгельм, настаивавший на уступке Англии, заметил, что старый Мольтке дал бы ему не такой ответ. Это сомнительно. Но для Юлия Цезаря, для Аттилы, для Карла Великого было бы вполне возможно то, что было невозможно для Мольтке.

Обособление отдельных жизненных сфер и выработка собственной структуры каждой из них приводит к их равноправию. Еще в эпоху Ренессанса были в моде споры о том, какое искусство «достойнее» всех прочих, и еще Леонардо даВинчи доказывал, что живопись выше поэзии, потому что живопись изображает вещи непосредственно, а поэзия посредством слова. Искусства и науки, располагавшиеся раньше по степеням достоинства, подобно тому, как люди распределялись по сословиям и по чинам, теперь равноправны, — как люди нашего времени. Принято связывать дух эгалитаризма, демократизма, уравнительного индивидуализма («Massenindividualismus», как выражаются немцы) с тем же рационалистическим отношением к жизни, которое породило разделение труда. Нельзя, однако, смешивать спецификацию сфер труда с разделением труда. Надо различать разделение труда в одной какой-либо жизненной

сфере от того разделения труда, которое обусловлено обособлением сфер. Разделение труда в одной определенной сфере порождает неравенство, а не равенство. Студент, лаборант, приват-доцент и профессор на одном факультете не равны между собою. Равенство патолога-анатома и археолога совсем не то же самое, что равенство патолого-анатомии и археологии. В настоящее время не только патолого-анатом «равен» археологу, но оба вместе «равны» сапожнику и портному. Их равенство обусловлено тем, что все они люди, почитающиеся равными, как таковые; тем, следовательно, что они имеют между собою нечто общее, преобладающее над их специальными функциями; тем, наконец, что, согласно трудовой теории ценности, — безразлично, верна она или нет, — считается возможный свести один вид труда к другому и показать, что люди, работающие «нормально», чем бы они ни занимались, расходуют одинаковый усилия и несут, в сущности, при разной работе, одинаковый труд.

Если равенство между людьми возрастает по мере того, как растет сознание, что то общее, что существует между ними, важнее и, в какой-то мере, «реальнее», специфического то напротив: равенство жизненных сфер возрастает по мере того, как общее между ними умаляется, исчезает.

Равенство жизненных сфер и равенство людей — различные понятия. Я могу уважать одинаково человека в художнике и ремесленнике. Но я не могу одинаково уважать торговлю и науку — но той простой причине, что сами по себе жизненные сферы не являются предметом ни уважения, ни неуважения. То, что мы называем их равенством, есть не что иное, как их разобщенность. Законы политической экономии нельзя «свести» к законам химии или физики, и нельзя пробелы в нашем познании, скажем, хозяйственных отношений, пополнять, черпая из запасов наук, ведающих, например, физические свойства тел, как это делалось в старину.

Кризис, который переживает современное человечество, объясняется тем, что эта тенденция отдельных жизненных сфер к обособлению, к автономности, все еще недостаточно осознана, учтена и осуществлена. Здесь сказывается склонность, свойственная подавляющему большинству людей, к недодумы-

ванию и к упрощению проблем, к тому же подкрепляемая и получающая видимость обоснования в руководящем принципе современной историософии, исходящей из признания наличности общего каждому культурному моменту жизненного стиля. Так, например, авторитетнейший социолог,vonWiese, говоря о всепроникающей рационализации жизни, как главной черте нашего времени, приводит в пример входящий в обычай способ обозначать месяцы цифрами, вместо прежних названий. Но, ведь, это делается только тогда, когда мы что-нибудь просто датируем. Ни один беллетрист или стихотворец не заменит в своем произведении слова Май цифрой V. Непонимание самозаконности и обособленности отдельных жизненных сфер сказывается постоянно в нападках на «варваризацию» языка, состоящую во вторжении в тот или иной язык иностранных слов, причем блюстителями чистоты не делается никакого различия между отдельными сферами приложения данная языка. Латинизмы и грецизмы уродуют художественную или интимную речь, но являются прямым благодеянием в научном языке, так как ими поддерживается научная традиция, и, так как, благодаря им, облегчается взаимное понимание ученых, вынужденных читать книги на стольких различных языках.

Непонимание специфичности структур отдельных жизненных сфер и служит причиной того, что современный человек изнемогает от изобилия всяческих достижений. Каждая из этих сфер претендует на то, чтобы быть всеобъемлющей, каждая давит на него всей тяжестью, как своего собственная, так и прислоняемого ей чужого бремени. Научный язык портит интимный, а заботы пуристов о «чистоте» языка сковывают свободу научной речи; интернационалисты, понявшие, что хозяйство в настоящее время может быть организовано правильно только в мировом масштабе, но считающие, что хозяйствование есть основа всех жизненных сфер, и «выводящие» последние из хозяйственной, подкапываются под самое бытие отдельных наций, всячески добиваясь предельной рационализации национальных культур, т.-е. их обезличения, т.-е, уничтожения; а национальное соревнование обуславливает собою призрачную жизнь «национальная хозяйства», препятствующего развитию хозяйства мирового. Если «национальное хозяйство» есть в наше время только

призрак, гальванизированный труп, то Нация, которая в эпоху меркантилизма, когда национальное хозяйство было реальностью, была еще только неясным заданием, стала ныне реальным фактом, таким же реальным, как мировое хозяйство. Борьба этих двух, совершенно различных по своим собственным структурам, но не размежевавшихся (оттого то и происходит борьба) реальностей, борьба, принимающая все новые и новые формы, может в конечном итоге привести к их взаимо-истреблению. Нации, преследующие осуществление того, что было некогда косвенным условием их внутренней консолидации, но что не есть, по своей природе, существенная черта их индивидуальности, подчиняющие все свои отправления заботам об упрочении национального хозяйства, могут умереть духовно, а мир успеет за время, покуда длится эта борьба, обнищать настолько, что мировое хозяйство станет из реальности, пусть и неустроенной, неконсолидированной, недооформленной, каково оно сейчас, пустым словом.

Никогда еще, кажется, мир не был так безобразно хаотичен, так непрочен, так неустойчив, так полон противоречий, как в наше время, которому еще до войны, еще до Шпенглера, вдумчивые люди присвоили имя времени господства, над культурой, Цивилизации, — слово, с которым связываются как раз противоположный представления о системе, порядке, организации. Но это мертвый и мертвящий порядок, видимость порядка, «покров, наброшенный над бездной», — хуже: камень, давящий собою ростки жизни. И как в пору европейского кризиса начала XIX столетия, так и теперь раздаются зовы назад, к органической эпохе, к средним векам, к «новому Средневековью». Слово «назад» надо понимать условно, и недаром речь идет именно о новом Средневековье, а не о реставрации старого. Но надо все же дать себе отчет, чем «новое» Средневековье будет, если оно осуществится, отличаться от «старого». Вопрос этот далеко не чисто, так сказать, академический: ибо немало уже есть людей, готовящихся претворить слово в дело; и прислушиваясь к разрозненным голосам этих людей, интегрируя отдельные мысли, отдельный требования, можно прийти к заключению, что, для большинства приверженцев идеи «нового» Средневековья, самым ценным в «старом» является

как раз то, что неосуществимо в новом, а именно — его структура.

По ее строению, Средневековую культуру можно уподобить ряду концентрических сфер. Средневековье строило свою жизнь по типу Вселенной, как она ему представлялась. Те сферы, к которым принадлежал каждый отдельный человек, — семья, род, цех или сословие, город, государство, церковь, включались одна в другую — меньшая в большую — так, что принадлежность к одной влекла за собою принадлежность ко всем остальным и вместе с тем так, что каждая меньшая была образом и подобием всех последующих больших, в первую очередь — всеохватывающей сферы, Церкви.

В настоящее время отдельный жизненные сферы, число которых чрезвычайно умножилось, пересекаются между собою в самых разнообразных направлениях, сталкиваются, стремятся расшириться одна за счет другой, каждая влечет к себе человека, и, раздираемый ими, человек теряется, гибнет. Внести же между ними строй и лад по иерархическому принципу нет возможности, ибо обособление их собственных структур зашло чересчур далеко. Возможно только одно: идти до конца, признать право каждой из этих сфер на самостоятельное существование, произвести между ними размежевание, организовать каждую на одном единственном, ей и только ей присущем принципе, обособить, например, хозяйство и Нацию так, как обособились уже давно наука и поэзия, изобразительный искусства и ремесла, которые во времена Данте и даже Леонардо да Винчи, еще составляли одно целое.

Но, ведь, все эти «сферы» суть, на самом деле, не что иное, как отдельные проявления человеческой личности и человеческой деятельности? Размежевать их столь последовательно — не значит ли это окончательно разложить человеческую личность? И можно ли проводить аналогию между, например, разграничением таких сфер, как наука и поэзия, и таких, как Нация (=национальное государство) и хозяйство? Ведь, не все люди занимаются наукой или поэзией, или обеими вместе, но все люди так или иначе хозяйствуют, и каждый человек принадлежит к какому-нибудь народу и является членом какого- либо государственного союза?

В средние века, чем шире была какая-либо сфера, т.-е. чем большее число людей она охватывала, тем она была и «достойнее». Существовала как бы предустановленная гармония между «достоинством» сферы и ее объемом. Выше всех прочих стояла религия, которая в Церкви охватывала собою всех христиан, и вместе с тем она подчиняла себе всего человека, освящала и осмысливала собою все виды его деятельности. Сейчас сфере религии, с точки зрения объема, соответствует сфера хозяйства, т.-е. деятельности, которая, как никакая другая, связана единственно лишь с чисто-рассудочной стороной человеческого духа. Хозяйствование подчиняет себе всех людей, но только частично каждого из них — и чем духовно выше стоит человек, тем меньше он связан с этой сферой. На этом примере выясняется особенность культуры нашего времени: иерархия планов, в которых расположены отдельные жизненные сферы не имеет ничего общего с объемами этих сфер. Нельзя представлять себе религиозное возрождение человечества, ожидаемое и требуемое идеологами «нового» Средневековья в виде реставрации Церкви, как высшей и вместе с тем широчайшей и авторитетнейшей организованной сферы. Это было бы возвратом к «старому» Средневековью и привело бы к тому же самому, что обусловило собою его разложение: т.-е. к тому, что из универсальной духовной силы, религия, хватавшаяся за все, и вмешивавшаяся во все, тем самым стала одним лишь из элементов культуры, и притом наименее значительным. Религия не есть «Privatsache», — это логически нелепое понятие, ибо религия, в своем существе, есть не что иное, как общение религиозного субъекта с миром и с Богом. Но это общение мистического свойства. Оно совершается в плане, не имеющем никаких точек соприкосновения со всеми другими планами, в которых протекает жизнь — и именно потому оно осмысливает собою все виды деятельности человека и тем объединяет их, т.-е. обеспечивает цельность человеческой личности. Вот почему излишне, ненужно и недолжно связывать, как это обычно делается, проблему религиозного возрождения человечества с проблемой разрешения современного хозяйственного политического и правового кризиса. Или вернее: следует продумать до конца первую из этих проблем, чтобы усвоить себе путь к ура-

зумению сущности второй: а именно того, что каждой сфере человеческой деятельности присущ ее собственный план, и что поэтому надо начинать не с подчинения одних сфер другим, а напротив, с последовательного обособления их, что в дальнейшем откроет возможность для их группировки по принципу большей или меньшей — или, наконец, никакой — рационализации каждой из них. Другими словами: основная задача настоящего времени — осознать «равноправие» и вместе несводимость Культуры и Цивилизации, освободить Культуру от Цивилизации, но также Цивилизацию от Культуры. К примеру: самое ужасающее в современном коммунизме это идея «плановой культуры», т.-е, «плановой» науки, «плановой» поэзии, философии — почему бы и не религии? Но не большее понимание свободы проявляют те либералы, которые во имя свободы личности отрицают социализм и плановое хозяйство. Разграничение сфер Цивилизации и Культуры будет, в конечном итоге, разграничением сфер коллективного делания и индивидуальная творчества. В первой человек отдает часть самого себя коллективу — и чем безусловнее, чем полнее, тем совершеннее структура этой сферы: ту часть, которая ему, как индивидуальности, собственно и не принадлежит, — безразличный, общий рассудок. Во второй человек ничего не отдает, но все забирает себе: выражая себя, микрокосм выражает микрокосм, реализуя себя, реализует, по своему, Все. Проблема, подлежащая разрешению — сделать так, чтобы каждому, участвующему в первой сфере, была обеспечена возможность участвовать и во второй.

П. Бицилли.

Страница сгенерирована за 0.02 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com