В эти дни решающих сдвигов, меняющих лицо революционной России, понятен наш общий напряженный интерес к совершающемуся там. Но понятна и чрезвычайная трудность правильной оценки и общего охвата событий. Мы видим куски и осколки жизни в отражении наших собственных взглядов. При таких условиях соответственная оценка русского процесса становится делом весьма рискованным. Читатели «Нового Града»

не посетуют на нас, если мы, вместо собственной схемы, предложим им свободную запись бесед с человеком оттуда, совсем недавно оставившим Россию. Конечно, и его взгляд на Россию сегодняшнего и завтрашнего дня есть неизбежно взгляд частный и не свободный от односторонностей. Однако, он имеет преимущество, или даже два: сформироваться в непосредственной реакции на окружающую жизнь и быть, по нашему мнению, типическим для огромного круга советских людей. Оговоримся сейчас же, какого круга: молодежи, вышедшей из деревни и с нею связанной, молодого поколения крестьянства, прошедшего через городскую культуру и оставшегося верным деревне, т. е. того класса, которому как будто бы принадлежит будущее. Говоря привычными формулами, наш собеседник большевик, но антикоммунист, за Октябрьскую революцию, но против революции колхозной. Он сам не выдает своих взглядов за настроение всей современной деревни; но говорит от имени ее передового, ведущего слоя, — ныне, волею Сталина, загнанного в оппозицию. Прибавим к этому, уже от нашего имени, что ни один класс, как бы многочислен он ни был, не имеет привилегии представлять Россию. Россия живет в единстве не только всех составляющих ее частей, но и всех поколений, прошлых и будущих, и это единство иногда может быть доступнее одинокому мыслителю или художнику, чем сотням миллионов ее кровных, верных, но часто близоруких сыновей.

— Поговорим сначала о хозяйстве. Хотя Вы сами признаетесь, что лучше знаете деревню, но нам хотелось бы сначала услышать Ваше мнение о новой промышленности.

— Мне пришлось изъездить всю Россию, в том числе и новые центры промышленности, созданные пятилеткой. Несомненно, что органически они не вошли еще в новое хозяйство, не слились с ним, что для овладения ими не достает сведущих рабочих, а еще более талантливых и свободных в своем творчестве организаторов. Общее мнение деревни о промышленном строительстве двух пятилеток таково: дело это, быть может, и очень нужное, но находится в руках «никудышных хозяев»,

разорителей страны. Однако, «впустую» эта промышленность не построена: она не будет заброшена, как памятник причуды тиранической власти. Из года в год она, подобно скелету, будет обрастать живой хозяйственной тканью, все теснее связываясь с потребителем.

Особенно это относится к промышленности, обслуживающей сельское хозяйство. Когда читаешь в зарубежной печати выдержки из советских газет о целых кладбищах заброшенных тракторов, о недостатке частей для сельскохозяйственных машин, о бессмысленной растрате средств и труда в погоне за технической интенсификацией сельского хозяйства — не надо забывать, что вся эта «самокритика» говорит не об общем явлении, а об исключениях, правда, довольно частых. Я лично убедился в превосходной работе тракторов в Центральной России, на Украине, в Западной Сибири. Правда, жизнь вносит большие коррективы в отвлеченные планы власти. Колхозы вступают в соглашения с ближайшими ремонтными центрами и на основе «обмена» продуктов на инструменты и орудия, «снабжаются» добротными частями молотилок и хорошим прицепным инвентарем и проч. Все зависит от того, в чьих руках колхоз, и в какой мере его члены заинтересованы в интенсификации колхозного хозяйства.

— Раз уж мы перешли к деревне, скажите, как Вы, агроном, оцениваете прежде всего технический уровень сельского хозяйства в России.

— За время революции с остротой, совершенно неведомой ни прежней России, ни западному крестьянину, обнаружилось стремление рационализировать и улучшать хозяйство, будь оно ремесленно кустарное или земледельческое, — и непременно на основании «научных данных». Книги и брошюры по сельскому хозяйству, животноводству и проч. зачитываются до дыр и в деревне они на вес золота. От прежнего скептицизма к книжке не осталось и следа. Лишь бы книжка была дельной и написана специалистом. Не по дням, а по часам растет уважение к старым опытным кадрам деревни. Поиски стариков — овцеводов, льноводов и вообще прежних хранителей поколениями накопленного опыта, сохранившихся от истребления, происходят не по приказу власти. Движение это шло снизу.

Деревня тщательно оберегала таких ревнителей и только теперь на верхах спохватились и узаконили это бытовое явление. Величайшим уважением окружают и молодого агронома, который не занимается показательным блефом, а реально помогает крестьянину в его работе. Зато новоиспеченные городские руководители колхозов, особенно в первый период их образования, никаким уважением не пользовались. Пришлых из города руководителей крестьяне откровенно презирали и подчинялись им только из страха ссылки.

— Как Вы относитесь к колхозной системе?

— Я, как социалист (или, как теперь говорят, — солидарна) и агроном, убежденный сторонник коллективизации сельского хозяйства. Но это допустимо лишь путем добровольной кооперации. На этот путь деревня становилась в эпоху Нэпа. В 1928 году кооперация была уже очень сильна, в самых разнообразных формах. Крестьянин входил иногда в 4—5 кооперативных организаций. Кооперативными были часто и сбыт и инвентарь, все, кроме земли. Сталинская коллективизация все это сорвала.

— Каково сейчас материальное положение деревни?

— Выкачивание сельскохозяйственных продуктов производится в размерах очень больших — до 80 процентов всей продукции — и часто обрекает на голод членов колхозов, в особенности мелких. Нормы выдачи в соответствии с «трудоднями» превращались временами в голодный паек. Положение несколько смягчилось с разрешением иметь в единоличном распоряжении клочок усадебной земли. В общем хозяйственном обороте эти «усадебные» участки имеют гораздо меньшее значение, чем им придается заграничными псевдо-экономистами.

— Повышена или понижена продукция при колхозной системе?

— Здесь имеется все время борьба двух тенденций: улучшенной техники и скверного хозяйничанья. Колхозник не заинтересован в успехе своего труда. При ослаблении надзора мы наблюдали в начале насильственной коллективизации случаи прямого саботажа, порчи урожая. Погибшая на корню жатва, ведь, сберегала труд уборки. Все-таки и при таких условиях урожайность стояла на довоенном уровне. Я считаю, что это

было огромным регрессом, так как в эпоху деревенского Нэпа мы имели урожайность, которая на много превышала довоенную. В стране накопились огромные запасы творческой хозяйственной энергии, искусственно зажатой сталинским госкапитализмом. Малейшее раскрепощение инициативы, не столько индивидуальной, сколько мелких хозяйственных, прочно сколоченных, объединений — даст невиданный рост производительности.

— Не воспитывает ли новое крепостное право в деревне ненависть не только к власти, но и к городу вообще?

— Отношение деревни к городу, очень напряженное при военном коммунизме, стало дружественно нормальным накануне насильственной коллективизации деревни. Тяга из деревни в город резко упала. Ненависть к городу, выкачивающему хлеб, резко обострилась только с момента введения «новой барщины».

— Удержатся ли, по Вашему мнению, колхозы при свободном выходе из них?

— Колхозы в их нынешнем «сталинском» состоянии не имеют шансов удержаться. В случае предоставления крестьянству выбора, «новая барщина», как ее называют крестьяне, безусловно прекратится. Но я думаю, что и единоличное землевладение не привьется в пореволюционной России: слишком противоречат этому, как новый быт, так несомненно впитанная страной уверенность в выгодность усилия, конечно, добровольного, не сопровождаемого террором и бездарным нахрапом невежественных руководителей.

— Какова Ваша программа будущего аграрного устройства России?

— Я скажу не от своего только имени: мы в России принципиально против всякой собственности на землю. Так думают 80—90 процентов советских людей. Земля ни при каких условиях не должна быть предметом частного оборота. При сохранении национализации земли возможны разные формы землепользования. Россия велика и требует большого разнообразия хозяйственных форм.

Мое убеждение в преимуществах коллективного хозяйства заставляет верить в будущее свободной кооперации или колхо-

зов. Однако, при нынешнем настроении крестьянства, в случае катастрофического срыва режима, крестьяне сразу побегут из колхозов и безусловно разделят землю. Кооператорам придется начинать сначала.

Совхозы, т. е. крупные государственные хозяйства, надо оставить в отдельных случаях, как хозяйства показательные в районах населенных, а на окраинах рационализировать.

— Как Вы смотрите на будущее национализированной индустрии?

— Национализация должна сохраниться. Мы вовсе не хотим возвращаться к Нэпу. Частный оборот выгоден для жуликов. Я не отрицаю того, что сделано в пятилетку, не считаю преувеличением даже темпы ее. Дезорганизована промышленность исключительно благодаря дурному управлению. Но русский народ сумеет выделить бескорыстных и знающих организаторов. Часть предприятий возьмут в свои руки органы местного самоуправления. Мелкая кустарная промышленность, конечно, получит свободу. Но будущность ее может быть обеспечена только кооперацией.

— Перейдем к политике. Нам хотелось бы прежде всего представить себе, как управляется современная Россия, особенно столь близкая вам деревня. Что такое в действительности сельский совет?

— Современные советы, конечно, не выборные учреждения и не имеют никакого влияния. Еще 7 лет тому назад шла некоторая борьба в сельских и рабочих советах. Проводили иногда своих деревенских или заводских людей. Но судьба их чаще всего была плачевна. Они кончали тюрьмой и ссылкой. Теперь, если крестьяне и хотят кого-нибудь выбрать в совет, все отказываются. Как правило, подтверждается список коммунистической ячейки. В него включаются и беспартийные, но беспартийные угодные коммунистическому начальству. Однако, и для них это может быть источником разных неприятностей. Свободнее других держатся на выборах женщины, которые меньше рискуют.

— Из кого состоит коммунистический актив деревни?

— Районная ячейка состоит обычно человек из 60—70. Она управляет всеми селами, входящими в состав района. Район приблизительно равен одной трети бывшего уезда. Руководящий состав весь пришлый. В селе всем верховодит секретарь ячейки (а не председатель сельсовета). Неверно думать, что коммунисты опираются в деревне на местную молодежь. Молодежь настроена к ним часто враждебно.

— Как велик идейный костяк партии?

— Я думаю, что честных коммунистов не более 10 процентов. Преобладают сейчас шкурники. В комсомоле процент убежденных комсомольцев еще меньше, чем в партии. Большинство идет в комсомол ради карьеры или ради возможности учиться. Впоследствии многие комсомольцы, получив образование, уходят из партии. Но партия окружена кольцом шкурников, стремящихся попасть в нее. Это не так легко; кандидатов строго отбирают, требуют поручителей, выдерживают на испытании до 5, даже до 10 лет.

— По какому принципу принимают в партию?

— Еще этой осенью принимали по социальному происхождению, по рекомендации. Менее всего по знанию марксизма. Обычно беспартийные лучше знают Маркса. Если докопаться до идейного ядра в политическом запасе коммуниста, то окажется, что он сводится к требованию 100-процентной социализации.

— Каково отношение населения к партии?

— Настроение скорее враждебное. Если даже причислять к партийным приспособляющихся и шкурников, то их будет не более 20 процентов. Остальные 80 процентов населения ненавидят коммунистов. Черта, разделяющая две России в отношении к марксизму, очень четкая.

— За что крестьянство ненавидит коммунистов?

— Главным образом за грабеж и бесхозяйственность. Народ говорит про них: «На яму хламу не напасешь». Не жертвы озлобляют, а их бесцельность, расточение народного добра. Жестокость сама по себе не очень возмущает. Даже сочувствуют строгим наказаниям воров и действительных преступников. Особенно возмущает крестьян показная сторона хо-

зяйства, все, что делается для рекламы и пропаганды. Что касается коммунистического мировоззрения, то народ, конечно, против марксизма, но не против материализма.

— Почему, по Вашему мнению, партия проявляет такую бесхозяйственность?

— И система дурна и люди. Люди подбираются по верности известному плану. Сильные и честные люди к ним не идут.

— Не распространяется ли ненависть к коммунистам и на советскую интеллигенцию?

— Безусловно нет. Врачи, учителя, агрономы пользуются уважением в деревне. Народ считает их за своих. Да и коммунистов в этой среде мало. Среди учителей коммунистов не более 2—3 процентов, комсомольцев — не более десяти. Среди агрономов и врачей нет и этого.

— Каково вообще политическое развитие деревни?

— Деревня чрезвычайно выросла и прекрасно разбирается в политике. Об этом можете судить потому, как читают газеты. Читают их в огромном количестве. Более всего «Правду», потом «Известия». «Правду» предпочитают потому, что она дает на день раньше многие правительственные сообщения. Деревня больше всего интересуется официальными декретами, которые ее прямо касаются. Обсуждают каждое слово, стараясь найти юридическую базу для отстаивания своих интересов. Для чтения газет собираются обыкновенно по группам и свободно обмениваются мнениями. Читают критически, даже чересчур. Есть тенденция не верить ничему, а иногда и понимать все наоборот. Интересуются тем, как живут в Европе, и, читая о страданиях европейского пролетариата, не только не верят, но идеализируют Запад. Смотрят в кино сцены из жизни европейских безработных, убеждаются, что безработные одеты лучше наших рабочих.

— Не скажете ли чего-нибудь о советском управлении в городе?

— Советский аппарат известен. Это аппарат бюрократический. Советы сведены к фикции. В этой системе особое место занимает ОГПУ (ныне ДГПКВД). Главные агенты власти в городе: политический представитель ОГПУ и секретарь

партийного комитета. Кто из них сильнее и влиятельнее, это зависит от человека.

— Вы, следовательно, не думаете, что компартия связана с населением. Если страна ее ненавидит, каким образом Вы представляете конец партийной диктатуры?

— Катастрофический взрыв, к сожалению, имеет за собой большую вероятность. Однако, он означает такое море крови и такие разрушения, так как партия, конечно, не сдастся без боя, что этого исхода нельзя желать для России. Особенно в условиях надвигающейся военной опасности. Я предпочел бы, чтобы партийная диктатура была изжита в порядке эволюции.

— Но так называемого дворцового переворота Вы не исключаете?

— Дворцовый переворот в России может легко стать сигналом к общему восстанию, и тогда он сведется к первому случаю. Слишком много накопилось ненависти. То, что я называю эволюцией, скорее предполагает сохранение преемства власти, которая постепенно переходит в руки людей, согласных распустить или реформировать компартию и назначить свободные выборы в советы. Советский аппарат возьмет власть. В этом и будет состоять сущность переворота. Даже при этих условиях я не считаю исключенным взрыв низового террора против вчерашних палачей.

— У нас часто говорят, что советская система может функционировать только при условии партийной диктатуры.

— Я с этим не согласен. В самом советском аппарате найдутся люди, способные вести Россию и без коммунистов. Я верю в силы и сознательность народа. Мы видим таких людей во всех отраслях жизни. Сейчас им только мешают работать. Придя к власти, они сразу дадут почувствовать России, что пришел настоящий хозяин.

— Какие перемены в советском строе Вы считали бы необходимыми?

— На первое время я сохранил бы целиком нынешнюю систему выборов. Улучшения можно будет проводить потом. Наша система имеет то преимущество перед прямыми выборами, что народ выбирает своих людей по их достоинствам, а не по партийным ярлыкам. Съезды советов должны быть ред-

кие, но они реально контролируют правительство. Правительство, каково бы ни было его происхождение, ответственно перед съездом советов.

Как Вы относитесь к демократическим свободам?

— Я стою за свободу. Безусловно необходимо дать свободу печати. Однако, не всякой. Печать контрреволюционная или защищающая капитализм не должна быть допущена. То же и с партиями. Я против единой правящей партии, партий может быть несколько. Но контрреволюционных мы не потерпим. Мы не позволим опять закабалить народ и развратить его.

— Кто это вы?

— Мы молодой революционный актив страны. Мы все, стоящие на почве революции, но отрицающие коммунизм. Новая советская интеллигенция. Между собой мы легко столкуемся на почве реальных нужд страны. Если хотите, это будет диктатура актива, но имеющая временный характер. Ее задача — облегчить установление в народе пореволюционной солидарности.

III

— Нам хотелось бы услышать ваше мнение по национальному вопросу в России. Вы много поездили по России. Вы работали в Великороссии, на Украине, в Туркестане, в Сибири. Встречались ли Вы с симптомами сепаратизма?

— Я отрицаю опасность сепаратизма для России. На Украине (и в русских и в украинских районах) я везде чувствовал себя дома, — хотя и «в разных комнатах». Ко мне относились, как к своему, хотя я плохо говорю по-украински. Доклады меня просили читать по-русски. Язык там никого не стесняет. Среди советских работников больше русских, да и доклады на собраниях чаще читаются по-русски.

— А каково настроение среди «нацменов» Туркестана?

— В общем я наблюдал, что они лучше относятся к Советскому Союзу, чем само русское население. Они, действительно, многое получили от революции. Басмаческое движение питалось ненавистью местной знати. Это движение сейчас не имеет почвы в населении. Среди служащих русский элемент преобладает. Русские фактически управляют страной. Но в

председатели советов обыкновенно проводят туземцев. Бывают и судьи нацмены.

— Ваше впечатление от Сибири?

— В Сибири сейчас 35 миллионов жителей, главным образом русских. Работая среди бурят, я мог убедиться, что они довольны советской властью.

— Существует ли в России еврейский вопрос?

— Нет. Антисемитизма в России сейчас не существует. Никогда крестьяне не жаловались при мне на евреев агрономов. Ругают евреев обыкновенно неудачники. Хотя есть профессии, где, по разным причинам, евреи представлены особенно густо. Много их почему-то в хлебосоюзе. Я помню, был конгресс математиков. Половина съезда была из евреев.

— Что делать с национальными меньшинствами после ликвидации коммунизма?

— Оставить все как есть. Только расширить пределы свободы, децентрализации. Можно оставить даже «право на отделение», которое стоит в советской конституции. Конечно, в переходное время правительство может употребить силу, чтобы сохранить единство страны. Но в дальнейшем, если какая-нибудь народность проявит решительное нежелание оставаться в Союзе, она может выйти, после плебисцита.

— Вы не считаете, что отделение Украины может быть роковым для Великороссии по причинам экономическим?

— Нет. Россия очень могущественна и все равно, будет иметь выход к Черному морю. И Донецкий бассейн останется в Великороссии. Украина потеряет больше.

— Сепаратисты еще рассчитывают на внешних врагов России. Как стоит этот вопрос? Будут ли красноармейцы из крестьян защищать родину — или там возникнут пораженческие настроения?

— В России чрезвычайно возросло сознание своего человеческого и национального достоинства. Вражда к власти остается в силе, но массы понимают, что нельзя играть судьбой страны. Перед лицом внешней опасности громадное большинство будет за оборону.

— Поговорим теперь о культуре. О народном образовании прежде всего.

— Я думаю, что в общем оно поставлено прекрасно. Среди детей школьного возраста неграмотных уже нет. Для всех обязательна 4-летняя школа. Многие посещают семилетку и даже десятилетку. В каждом районе есть 1 десятилетка и 2—3 семилетки. Школьная сеть, мне кажется, теперь в 5—6 раз гуще, чем до революции. Много школ устроились по бывшим имениям, построены и новые здания.

— А что делается для образования взрослых?

— Множество всяких курсов, особенно технических, которые усердно посещаются. На них, конечно, приходится заниматься и общей грамотностью. Так в России еще недавно насчитывалось до миллиона трактористов, прошедших специальные курсы. Есть и культурные клубы. Не все клубы превратились в очаги хулиганства, конечно. А затем примите во внимание такие средства для расширения культуры, как радио, газеты, синема. В каждой деревне есть несколько радиоприемников. В среднем один аппарат на 10 дворов. Есть районы радиозированные сплошь. Газет читают так много, что их не хватает, несмотря на полутора-миллионные тиражи. Синема есть в каждом районе. Существуют и передвижные. Много новых театров. В репертуаре преобладают старые пьесы. Новые пьесы, большею частью, плохие, тенденциозные. В драме ставят приблизительно одну новую пьесу на две старых.

— Каковы главные пробелы советского образования?

— Об истории сведения очень слабые. Даже из русских классиков не все читали Толстого, Достоевского. Молодежь интересуется больше Тургеневым и Пушкиным. Есть писатели, изъятые из библиотек: Салтыков-Щедрин и Есенин (Есенин принадлежит к любимым поэтам). Старых русских социалистов не марксистского толка мало знают.

— Вы были студентом вузов в 20-х годах. Каковы Ваши впечатления о высшей школе?

— Все мы, или почти все, учились на стипендии, которые даются на 5 лет. Среди студентов по моим наблюдениям, при-

шедшие с рабфаков были самые серьезные. Лабораторные занятия у нас преобладали над лекциями раза в 2—3. Учились усердно, но с 1929—1930 гг. общественная нагрузка чрезвычайно мешала. Комсомольцев среди студентов было мало. Каких-нибудь 10—15 процентов. Я помню случай на курсах, когда среди 500 агрономов было всего 28 коммунистов. За то в некоторых специальных учебных заведениях (например военных) партийная прослойка подымается до 80—90 процентов. Присутствие партийцев и доносчиков вносило недоверие и осторожность в отношения. В разговорах хитрят, косятся друг на друга, пока лед не сломан и не найден общий язык.

— Каковы идейные стремления молодежи?

— Большинство думает о своей карьере. Но есть и энтузиасты общего блага. Я думаю, таких около 15 процентов. Есть люди, относящиеся критически к политической действительности. Возмущаются жестокостью правительства. Главным образом, бесполезной жестокостью. B увлечении техникой и строительством силен спортивный интерес (парашютизм). Но есть и мотивы служения. В Арктику идут работать ради служения. Существуют и кружки среди молодежи. Я знал в 1927—1929 гг. кружок толстовцев. Большинство из них сидят сейчас по тюрьмам за отказ от воинской повинности и многое другое. Знал я кружок, где читали Толстого, Бердяева, Крапоткина.

— Каково положение религии и церкви в России?

— Я сам человек нерелигиозный, но отношусь к религии без ненависти. В деревне огромное большинство соблюдает церковные обряды, как старики, так и молодежь. Венчаются почти все в церкви. Храмов в деревне закрыто не много, — может быть, десятая часть. Большинство церквей закрыты в эпоху коллективизации, но потом были открыты вновь. В городе, конечно, другое: там закрыто до 80 процентов церквей. В деревне посещать церковь совершенно безопасно. В городе опасность несомненная, и она возрастает в зависимости от профессии. Рабочему и солидному спецу можно ходить в церковь, для советского служащего это трудно. Безусловно невозможно для педагога или командира красной армии.

— Каково положение духовенства?

— Священники хозяйства своего не имеют, а живут на

счет общины, которая и несет тяжесть их налогов. Остались среди духовенства только люди идейные. Есть одинокие из бывших монахов, есть и молодые. Ставят иногда и из простых крестьян. Пьянства среди них не наблюдается. Живут примерно и хорошо молятся, но проповедуют мало. Влиянием на народ не пользуются. Власть систематически удаляет всех выдающихся людей среди духовенства. Чуть появится сильный проповедник, его сейчас же сажают и ссылают. Без всякой вины, просто за влияние.

А каково внутреннее отношение к церкви населения?

— Молодежь к религии индифферентна. Но воинствующих безбожников мало, даже среди комсомола. Есть, конечно, явления, которые указывают на силу религиозных настроений Я сам наблюдал в 1930 г. в Волчанском районе, в Белой Церкви, массовое паломничество к какому-то чудотворному источнику.

— А что Вы знаете о сектантстве?

— В 1927 г. сектантов считалось по всему Союзу около 5 миллионов. За годы коллективизации сектанты и старообрядцы сильно пострадали в числе мнимых кулаков. После усилились баптисты. Они проявляют особенную ревность в проповеди. Их ссылают. Расстреливают редко, большей частью за контрреволюционные разговоры.

— Какие меры, по Вашему, необходимы для улучшения образования и урегулирования положения религии в государстве?

— Прежде всего снять коммунистический надзор и гнет над школой. Обеспечить более рациональное расходование средств. Особенно коренных реформ я не предвижу. В высшей школе необходимо сохранить некоторый контроль правительства. Недопустимо, чтобы профессор на казенные деньги вел пропаганду реставрационных идей.

Религия должна быть совершенно свободна, но не пользоваться покровительством. Церковные здания надо вернуть верующим, но ни копейки государственных средств на поддержание культа. Духовенство должно быть уравнено в правах со всеми гражданами. Но я бы держал священников под особым надзором, так как они представляют собой, по моему, мнению, в данное время, контрреволюционный элемент.

Страница сгенерирована за 0.18 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com