Как в истории самой христианской церкви, так и в истории государственной жизни культурного человечества, едва ли можно указать еще другой момент, который мог бы быть сопоставлен, по очевидной для всех важности значения и широте следствий, с воспоминаемым ныне событием, видимым торжеством религии креста при Константине В. в враждебном ей дотоле греко-римском мире, когда не только провозглашена была полная свобода для подвергавшейся ранее жестоким гонениям со стороны государства христианской церкви, но церковь была уже прямо принята государством под его мощное покровительство.

В античном мире государство с его организацией являлось высшею на земле для человека силою, участие в государственной жизни считалось высшим благом. Гарантируя для подданных возможность мирного жития и пользования благами культуры, оно требовало и беспрекословного за то подчинения себе во всем. Все в конце концов должно было служить его целям. Всецело находилась в его ведении и считалась лишь функцией государственной жизни и религия; в конце концов государство с его абсолютизмом сделало и само себя, на ряду с унаследованными от ста-

¹) Речь в торжественном заседании Императорской С.-Петербургской Духовной Академии 14 сентября 1913 года по случаю 1600-летнего юбилея торжества христианства при Константине В. Прочитана с весьма значительными сокращениями; при напечатании в некоторых местах сделаны дополнения.

рины божествами, предметом религиозного почитания (культ dea Roma, обоготворение императоров).

Когда с пришествием Христа открылось на земле царство не от мира сего, с указанием цели земной жизни за земными пределами, с проповедью нового учения вместо уже изжитых религиозных заблуждений и с повелением—Божие воздавать Богу и лишь кесарево—Кесарю, на защиту языческой религии и выступило государство. Борьба с язычеством самим по себе, как религиозным заблуждением, для христианства не представила бы особой трудности. Но она приняла трагический характер и потребовала кровавых жертв от новой религии на протяжении первых трех веков ее существования потому, что в дело вмешалось государство, объявило ее исповедников не имеющими права на существование в своих пределах и приняло затем решительные меры к ее уничтожению.

Теперь, со времени Константина, отношения правительственной власти к христианству совершению изменяются. Не только отменяются недавние еще жестокие гонения на христиан, по государство вступает в союз с церковью, начинает содействовать ей в осуществлении ее задач всеми находящимися в его распоряжении средствами. Для церкви открывается самая широкая возможность развития всех сторон ее жизни и деятельности, ее влияние может теперь распространяться на всю область человеческих отношений, подлежавших доселе лишь ведению государства, христианские принципы вносятся в строй самой государственной жизни. Начинается новый период в жизни и церкви и государства, резко отличающийся от предыдущего; теперь создаются в своей основе те формы отношений церкви и государства, которые продолжают существовать, именно на востоке, во все дальнейшее время.

Этот столь решительный переворот соединяется с именем императора Константина Великого, является его делом. Утверждение ко времени появления христианства в римском государстве вместо республики принципата, перешедшего затем в абсолютную монархию, сделало носителем верховной власти единоличного правителя (который уже по своему желанию мог избрать себе соправителей, как это сделал Диоклетиан). От воли единоличного правителя—или вместе и от воли разделяющих с ним власть соправителей—за-

висела в последней инстанции и судьба христиан в римском государстве, и уже Евсевий не без оснований излагает историю христианской церкви в течение первых трех веков по царствованиям языческих императоров. Уже первое гонение в апостольские времена в Риме имело причиной злую волю одного из худших кесарей на римском троне—Нерона. Императорским рескриптом (Траяна) определяется затем вообще бесправное положение христиан в империи, хотя государственная власть пока и не находит нужным по своей инициативе преследовать христиан, считая их хотя и вредною, но пока не опасною еще для государства сектою, и даже пытается частью оградить христиан от незакономерных нападений на них толпы (Адриан). Предубеждение против христиан одного из лучших императоров, когда-либо занимавших римский престол, Марка Аврелия, делает особенно тяжелым и положение христиан в государстве в царствование именно этого императора. От императоров исходят затем и систематические гонения на христиан, направленные к совершенному уничтожению христианства, гонения в собственном смысле, поднимавшиеся начиная с половины III в. (Декия, Валериана, Диоклетиана), когда представители власти пришли к убеждению в серьезной опасности для государства от церкви, хотя в массе языческого общества прежнее враждебное отношение к христианам теперь стало уже сменяться если не всегда дружелюбным, то по крайней мере нейтральным отношением. Но императоры при личном благосклонном отношении к христианству могли более или менее создавать для христиан и иное положение, и известны примеры таких императоров (Александр Север, Филипп Аравитянин, Галлиэн).

Трудно сказать, какие следствия вызвала бы столь же решительные реформа, какая была произведена Константином, если бы она была предпринята в значительно более раннее время каким-либо из предшествовавших императоров, не вызвала ли бы она тогда слишком сильной реакции со стороны язычества. Но несомненно, что попытка такой реформы во вторую половину III к., когда стало изменяться к лучшему отношение языческого общества к христианам, была уже возможна, но никем из правителей она не была сделана. Аврелиан, по-видимому, носился даже с широким планом реставрации язычества, и только смерть его (275) избавила христиан от

преследования. Диоклетиан свои политические реформы сопроводил, уступая влиянию Галерия, бесцельным и вредным даже и с политической точки зрения гонением на христиан.

Личную заслугу Константина составляет, таким образом, то, что именно он произвел смелый и неожиданный переворот. Вопрос о победе христианства — по его внутренней силе—над язычеством был, разумеется, лишь, вопросом времени; христианство, рано или поздно, так или иначе, утвердилось бы в империи, если бы Константин в свое время и не выступил его поборником. Но Константин своим выступлением и деятельностью ускорил, так сказать, ход истории в нормальном направлении и навсегда связал свое имя с фактом решительного торжества христианской религии в языческом дотоле мире. История определила его значение, усвоив ему эпитет «великого»; церковь восточная отнесла его к лику святых и именует его «равноапостольным».

_________

Первый христианский император нашел себе, как известно, жизнеописателя в лице самого знаменитого «отца церковной истории», Евсевия кесарийского, написавшего по смерти Константина его биографию. Нельзя назвать время Константина и вообще бедным памятниками, которые могут служить источниками для истории этого времени. Тем не менее попытка воспроизвести наглядно и вместе с научною точностью историю происшедшего тогда великого переворота встречает очень много неясного и спорного ¹).

¹) Из весьма обширной старой (Baronius, Tillemont, Valois, Godefroy) и новой западной литературы о Константине В. (ср. J. Vogt, Historia litteraria Constantini magni, plus centura et quinquaginta rerum Constautiniarum scriptores sistens. Hamburgi 1720. Chevalier, Bio-bibliographie. 1905². I . 1028—1035) можно указать в особенности монографии: J . S . F . Manso, Leben Coustantins des Grossen Bresslau 1817 (Wien 1819). J. Burckhardt, Die Zeit Constantins des Grossen. (1853) Lpz. 1880² (1898³). Л . de Broglie, Histoire du Christianisme au IV siècle. Paris 1855. Th. Keim, Der Uebertritt Constantius des Grossen zum Christenthum. Zürich 1862 (против Буркгардта, — с весьма содержательными примечаниями в конце). Статьи : J. Wardsworth в Smith and Wace Dictionary of Christian Biography, I (1877), 623— 64 й . V. Schnitze в Hauck’s Real-Encycl. fur protost. Theologie und Kirche, X (1901), 757—773 (с указанием литературы). Важное значение имеют исследования О . Seeck’a, статьи и труд Geschichte des Untergangs der antiken Welt, и E. Schwartz’a., Zur Geschichte des Athanasius, IV) в Nachrichten von der Königl. Gesellschaft der Wissenschaften zu G ö ttingen .

Как обстоит в данном случае дело, можно видеть, напр., из того, что, хотя мы можем предположительно указать те месяцы года, когда состоялось в Милане законодательное постановление Константина и Ликиния о христианской религии, но точная дата столь важного акта, день, остается неизвестною. Не только, далее, спорным является вопрос о подлинном виде закона, но высказывается мнение, что он вовсе и не был издан в Милане. В противоположность этому, другое мнение предполагает существование кроме «эдикта» 313 г. еще иного, более раннего, подобного же документа, изданного Константином в 312 г. может быть

Philol.-hist. Klasse, 1904, H. 5, и очерк Kaiser Constantin und die christliche Kirche. Lpz. 1913. Не безынтересен очерк Tommaso De Bacci Venuti, Dalla grande persecuzione alla vittoria del Cristianesimo. Milano 1913. Для константиновского времени вообще важен капитальный труд J . Maurice, Numismatique constantinienne I — III Paris 1908, 1911, 1912. Константина B ., его религиозную политику и в частности миланский эдикт, имеет своим предметом в наибольшей части книга православного ученого V . Sesan ’ a . Kirche und Staat im r ö misch - byzantinischen Reiche seit Konstantin dem Grossen und bis zum Kalle Konstantinopels I B Czernowitz 1911; новая литература о Константине (между прочим и русская) привлечена автором к делу в очень широких размерах.—Из юбилейной литературы 1913 года нужно указать сборник, изданный под редакцией F . J . Bolger ’ а, Konstantin der Grosse und seine Zeit Gesammelte Studien. Festgabe zum Konstantins-Jubiläum 1913 und zum goldenen Jubiläum von Mgr. Dr. A. de Waal. In Verbindung mit Freunden des deutschen Canipo Santo in Koni. XIX. Supplementheft der Römischen Quartalsehrift. Freiburg i. Br. 1913. Затем, юбилейные №№ журналов Roma с l’Oriente. Rivista criptoferratense per l’unione delle chiese, 1913, №№ 31, 36-36 и Scuola cattolica, 1913, maiogiugno. Ряд статей посвящен Константину в Civilt à cattolica за 1912 и 1913 гг. Появилось, кроме того, не мало разных статей и в других периодических изданиях, также отдельных брошюр, на разных языках.—Прежняя русская литература о Константине (главным образом журнальные статьи) указана у Ф. Терновского, Русская и иностранная библиография по истории византийской церкви IV—IX вв. Киев 1885. На русском языке сведения о Константине можно находить, между прочим, в трудах А. Л. Лебедева (ср. Христ. Чт. 1912, № 7— 8, 843—4), в Лекциях по истории древней церкви В. В. Болотова, II, III, Спб. 1910, 1913 См. также речь А . А. Спасского, Обращение императора Константина В. в христианство, в Богосл. Вестнике 1904, декабрь, и 1 905, январь (и отдельно). Юбилею события 313 года посвящена книжка Правосл. Собеседника, 1913, сентябрь, где, между прочим, В. А. Керенский дает обширный указатель иностранной и русской литературы о Константин (359—386).

тоже в Милане,—другого миланского эдикта. Возбуждают разные недоумения и сообщения источников о предшествовавшем обращению Константина в христианство чудесном знамении, при несомненности в общем самого факта. Если, таким образом, уже внешне-фактическая сторона дела имеет много неясного, тем более обнаруживается разногласий в вопросах об общих мотивах действий Константина в данном случае, о смысле самого изданного закона и о значении и следствиях созданного Константином порядка вещей.

Я предложу здесь краткий очерк тех обстоятельств, при которых произошел переворот, нашедший выражение в законодательном акте 313 года, приведу текст. памятника, с которым обычно соединяется прямо наименование «миланского эдикта», и коснусь кратко возбуждаемых, им вышеуказанпых вопросов.

Явным и решительным последователем Христа и поборником христианской религии Константин выступает после бывшего ему видения и победы затем над Максентием в 312 г. Для точного решения вопроса о мотивах и характере совершившегося тогда обращения его в христианство необходимо бы знать о предшествовавших этому моменту его религиозных воззрениях и в частности об отношении его к христианству. Однако, для этого имеются лишь скудные и неопределенные данные, и отсюда объясняется возможность неодинаковых в этом случае мнений.

Из сообщения Евсевия, что Константин после видения креста и явления во сне Господа спрашивал христианских клириков, какой это Бог явился ему и что означает виденное знамение — крест ¹), можно, по-видимому, делать вывод, что Константин не имел тогда еще и самых элементарных представлений о христианстве. По Руфину, наоборот, он уже до войны с Максентием был покровителем христианской религии и почитателем истинного Бога, только не был крещен,—т. е. он был еще до 312 г. таким же христианином—оглашенным, каким был и потом до последних дней жизни, когда он принял крещение ²). Заявле-

¹) V. с. 1, 32. ²) H. e. IX, 9, 1.

ние Руфина само по себе, без подтверждения другими данными, конечно, не имеет какого-либо важного значения и представляет несомненное преувеличение. Но едва ли можно признать верным и указанный вывод из сообщения Евсевия.

Нужно думать, что пример и влияние отца, Константия Хлора, хотя не бывшего христианином, но весьма расположенного к христианству, определили с ранних уже лет такое же отношение к христианству и Константина. О годах детства его нет достоверных сведений, и вопрос о самом времени рождения его возбуждает недоумения (но Евсевию, он родился в 274 г., но Зеекк хочет доказывать, что его рождение было около 288 г.). О матери его Елене, столь впоследствии содействовавшей ему в утверждении христианства, Евсевий сообщает, что она была обращена в христианство Константином ¹). Сделанный в 293 г. кесарем при западном августе Максимиане, Константий должен был оставить Елену и вступить в брак с падчерицей последнего, Феодорой. Эта вторая супруга Константия, как нужно заключать из самого ее имени, была христианкой; на христианство указывает и имя одной из дочерей от этого брака—Анастасия. Евсевий сообщает, что при дворе Константия образовалась как бы «церковь Божия», при чем были там и «служители Божии», и он готов и самого Константия представить христианином ²). Но нужно полагать, что на деле религиозные убеждения Константия сводились лишь—к возвышенному, правда,—монотеизму, но не были еще христианскими. Таковы же были, вероятно, в то время и взгляды Константина. Когда открылось в 303—4 г. гонение на христиан, Константий, чтобы не расходиться с другими прави-

¹) V . С. ІІІ, 47, Heikel р. 97: ὂν [ Κωνσταντίνον ] μακαρίζειν ἄξιον οὕτω μὲν αὐτὴν θεοσεβὴ καταστήσαντα οὐκ οὖσαν πρότερον ὡς αὐτῷ δοκεῖν ἐκ πρώτης τῷ κοινῷ σωτῆρι μεμαθητεῦσθαι .

²) V . С. I, 17, р. 16: ὡς μηδὲν ἀποδεῖν ἐκκλησίας θεοῦ τὴν ἔνδον ἐν αὐτοῖς βασιλείοις συγκροτουμένην πληθύν ᾖ συνῆσαν καὶ λειτουργοὶ θεοῦ . Подобным же образом, между прочим, характеризовал некогда Дионисий александрийский положение христиан при дворе Валериана, сделавшегося, однако потом жестоким гонителем христианства. Eus . h . е. VII, 10, 3: πᾶς τε ὁ οἶκος αὐτοῦ θεοσεβῶν πεπλὴρωτο καὶ ἦν ἐκκλησία θεοῦ . Ср. слова Константина об отце, V. С. II, 49: ἐν πάσαις ταῖς ἑαυτοῦ πράξεσι τὸν σωτὴρα [ al . πατέρα ] θεὸν ἐπικαλούμενος . О Константии ср Keim, Der Uebertritt Constantius des Grossen zum Christenthum. Z ü rich 1862, S . 78 -79.

телями, ограничился дозволением разрушить места богослужебных собраний христиан, но не дозволял затрогивать самих христиан ¹).

Те годы, когда Константий Хлор был кесарем на западе (293—305). Константину собственно пришлось провести, в качестве, по-видимому, заложника, при дворе Диоклетиана в Никомидии. С отцом у него могли быть за это время лишь письменные сношения. Но живя и здесь, он мог приобрести более или менее близкое знакомство с христианством. До гонения 303 г. христиане пользовались в империи de facto почти полною свободою; не мало было их и на придворной службе. Христианскую веру исповедовали, или были близки к ней, даже супруга самого Диоклетиана Ириска и дочь Валерия. Сам Диоклетиан, хотя к христианству вовсе не был расположен, по как известно, и гонение на христиан согласился поднять лишь уступая настойчивым требованиям своего кесаря и зятя Галерия. Маловероятно, чтобы, находясь в такой обстановке, Константин не обнаружил никакого интереса к вопросу, в нем состоят религиозные убеждения христиан, по крайней мере в то время, когда на них поднято было гонение и вопрос о них обсуждался при дворе ²).

К своему отцу Константин прибыл в Галлию с востока и мог здесь вступить в расположенную к христианству, частью прямо христианскую сферу его двора, в 305 г., когда, по сложении власти Диоклетианом и Максимианом, его отец сделался (1 мая) августом запада, Галерий в то же время—августом востока. После смерти Константия, вскоре последовавшей в 306 г. 25 июля, Константин, обойденный ранее Галерием, подобно находившемуся в Риме сыну Максимиана Максентию, при избрании новых кесарей (назначены были тогда Максимин Дайя для востока и Север для запада),—провозглашен был войском прямо августом. Галерий вынужден был признать его хотя бы в звании кесаря, отказавшись признать в том же достоинстве Максентия, и

¹) Lact . de mort . pers . 15, 7. По Евсевию, h . e . V II Ι, 13,13, он не разрушал и церквей.

²) О своих впечатлениях от этого гонения и о своем отношении к гонителям Константин сообщает в своем περὶ τῆς πολυθέου πλάνης διάταγμα, Euseb . V . С. II . 49-52 (и Галерии), ср. λόγος τῷ τῶν άγίων συλλόγῳ, 25 (о Диоклетиан).

Константин вошел таким образом в ряд признанных правителей империи.

По словам Лактанция, первым делом Константина, когда он принял власть, было—возвратить христианам свободу богопочтения: «это было первое распоряжение его по восстановлению святой религии» ¹). По-видимому, это сообщение указывает на формальную отмену Константином для своей области эдикта о гонении на христиан, который некогда должен был подписать и его отец, как один из тетрархов. Но каково бы пи было при этом его действительное отношение к языческому политеизму, внешних связей с языческой религией он не порвал, и считался, напр., находящимся под особым покровительством бога Аполлона; последнего легко было сблизить с богом солнца Мифрою, почитание которого было особенно распространено тогда в войске. Языческий ритор Евмений в обращенной к Константину в 310 г. в Трире речи говорит о посещении императором храма Аполлона и его богатых дарах туда и выражает желание, чтобы он посетил посвященные Аполлону места и в родном городе Евмения, Отене (Augustodunum), и поддержал своею щедростью находящиеся там общественные здания и храмы, как сделал он это для Трира ²). Когда император вскоре прибыл туда, как сообщает тот же ритор в речи 311 г., на встречу ому были вынесены изображения всех почитавшихся там богов ³). При всем расположении к христианам, сам он, очевидно, христианином тогда еще не был. Но нужно иметь в виду, что оказывать покровительство язычеству и принимать участие в языческих церемониях могло обязывать его уже внешнее положение, необходимость считаться с языческими убеждениями своих подданных и особенно войска. Вообще, при оценке подобных фактов из периода жизни Константина до 312 г. нужно всегда помнить, что ок и после этого года, будучи уже

¹) 24, 9.

²) Panegyr VII, 21—22. Bachrens (1874), 21, p . 177 _9-10: Vidisti — Apollinem tuum . 22, 178: numi n is tui sedem, об Аполлоне. Но 22,178 ₂₀, 23, 179 ₁, ₁₅, также в VIII, 1, 180 ₁₅, 7, 186₁₂, 9, 187 ₁₂, „numen tuum“ — о самом Константине, которого панегирист впрочем самого сопоставляет с Аполлоном, VII, 21. Ср. также о Константине, VII, 22, 177 ₂₆: praese n tissi m us hic deus.

³) Panegyr . VIII, 8.

вполне убежденным христианином, напр. не слагал с себя звания pontifex maximus.

На востоке гонения на христиан продолжались и после 305 г., если без особой энергии в области самого Галерия. зато с усиленной ревностью в пределах владения его кесаря Максимина Дайи. Когда, пораженный тяжкою болезнью, Галерий в 311 г., не задолго до смерти, издал в Сердике эдикт (ь Никомидии он был опубликован 30 апреля) о веротерпимости по отношению к христианам, подписанный также и Константином и Ликинием—нужно думать—и Максимином, в этом могло сказаться влияние Константина, или может быть, как полагает Швартц, даже прямое его воздействие ¹), хотя эдикт был составлен именно в духе Галерия: правительство не хочет здесь сознаваться в своем несправедливом отношении к христианам в прежнее время и самая свобода христиан в будущем времени обставляется стеснительными условиями ²). К Максимину затем, который даже не опубликовал эдикта в своих владениях, ограничившись лишь устным сообщением о его содержании своему префекту Савину, а потом, спустя шесть .месяцев, открыл опять гонения на христиан. Константин обращался с энергичным требованием поступать согласно эдикту, и Максимин должен был несколько умерить свой языческий фанатизм ³).

Смерть Галерия (311 мая 5) вызвала столкновение и борьбу за власть между оставшимися правителями. Максимин вступил в союз с ранее уже враждебно настроенным в отношении к Константину Максентием, Константин завязал сношения с Ликинием. Война с Максентием и союз с Ликинием являлись, по-видимому, необходимостью для Константина, в виду враждебных отношений к нему Максентия,

¹) Schwartz, Zur Gesch. des Athanasius, IV (1904). 528.

²) Об этом эдикт ср K. Bihlmeyer, Das Toleranzedikt des Galerius von 311, в Theol. Quarfalschrift, XCIV, 1912. S . 411-427, 527—589. Бильмейер (583) не находит возможным согласиться с предположением Швартца о прямом воздействии Константина в виду молчания об этом Лактанция.

³) Laet. de mort. purs. 37: Haec ille moliens Constantini litteris deterretur. dissimulavit ergo. Высказывают, впрочем, предположение (H ü lle), что это сообщение Лактанция должно относиться ко времени уже после победы Константина над Максентием.

если он хотел сохранить за собою власть в будущем ¹). По своей первоначальной задаче война, таким образом, не имела религиозного характера. Правление Максентия в Риме опиравшегося на военную силу, преторианцев, было, правда, таково, что сенат имел полное основание благодарить потом Константина за освобождение города от тирана и его приспешников. Ио как прямо сообщает Евсевий, утвердившись в Риме (306), Максентий с самого уже начала прекратил гонение на христиан, чтобы расположить к себе население ²); вероятно, имел при этом значение и пример Константина. И если он вмешивался потом в дела, римской церкви (ссылка пап Маркелла 309 и Евсевия 310), то поводом были беспорядки и волнения в самой же этой церкви; папе Мильтиаду в 311 г., имея, вероятно, в виду эдикт Галерия, он возвратил даже конфискованное раньше церковное имущество ³). Таким образом, римские христиане, может быть, имели не более побуждений стремиться к освобождению от тирана, чем и другие жители Рима: но и им не менее других приходилось терпеть от его тирании и необузданной распущенности, да и самое благосклонное отношение его к ним, вызванное особыми соображениями, не могло быть прочным, при его чисто языческом настроении; союз его с Максимином во всяком случае не предвещал христианам ничего доброго. В действительности война очень скоро получила религиозный характер.

Пред отправлением Константина из Галлии в поход весною 312 г., если не сам он, то окружавшие его лица, обра-

¹) По Зосиме, II, 14, Максентий с своей стороны уже замышлял войну с Константином; по Евсевию h . e . IX, 9, 2. V. С. I, 26, Константин отправился в поход против Максентия, чтобы освободить Рим от его тирании.

²) 11. с. VIII, 11, 1: ἀρχόμενος μὲν τὴν καθ ’ ἡμᾶς πίστιν ἐπ ’ ἀρεσζείᾳ καὶ κολακείᾳ τοῦ δήμου Ῥωμαίων καθυπεκρίνατο ταύτῃ τε τοῖς ὑπηκόσις τὸν κατὰ Χριστιανῶν ἀνεῖναι προστάττει διωγμόν εὐσέβειαν ἐπιμορφάζων,

³) Schwartz, IV, 530—532. Ср. об отношении Максентия к христианам у Tommaso De Bacci Ven u ti, Dalla grande persecuzione alla vittoria del Cristianesimo . Milano 1913, p . 134—135, 310—311. Известно, что когда карфагенский диакон Феликс затронул тирана и направленном против него памфлете и епископ Менсурий, взявший его под свое покровительство, вызван был в Рим для ответа, Максентий удовлетворился его объяснениями и не нашел нужным карать христиан (135).

щались, между прочим, и к языческим гарусинциямь: предзнаменования получились неблагоприятные ¹). По обычным соображениям, действительно, трудно было ждать успеха: Константин выступал в поход с незначительным войском— около 25 тысяч—против гораздо сильнейшего противника ²), находившегося к тому же в крепких стенах Рима. Приближенные к Константину лица из его войска считали предприятие его совершенно почти безнадежным. Константин не обратил, однако внимания на гаруспиции и на мнения окружающих. Он решил стать под покровительство Бога христиан и в надежде на Его содействие выступил на борьбу с Максентием.

Несомненно, уже в Галлии имело место то чудесное видение, о котором впоследствии сам Константин рассказывал Евсевию кесарийскому. Оно именно и утвердило его решимость возложить надежду в предстоявшем походе на помощь христианского Бога и заставало с недоверием отнестись к языческим предзнаменованиям. К другому уже моменту, нужно думать, относится обычно сопоставляемое с рассказом об этом событии сообщение Лактанция.

Событие эго в ученой литературе встречало и встречает весьма разнообразное отношение со стороны историков, в зависимости обычно от тех или иных общих воззрений и религиозных убеждении,—начиная от признания чудесного факта во всей силе, как объективного явления, продолжая попытками истолковать событие как естественное само по себе явление, получившее, однако, характер чуда для Константина, с его субъективной, так сказать, точки зрения, и оканчивая совершенно отрицательным отношением к достоверности всех рассказов о факте. Но какие бы при этом суждения ни высказывались историками, как отражение их общих воззрений и настроений, — исходным пунктом и основою для всяких выводов будут всегда оставаться те показания, какие сохранились о событии от древности ³).

¹) Paneg, IX, 2.

²) По Зосиму, II, 15, у Константина было 90 тысяч пехоты и 8 тысяч конницы, у Максентия —170 тысяч пехоты и 18 тысяч конницы. По palieg . IX, 3, 5, Константин взял в поход только четвертую часть своего войска; число неприятельского войска указывается 100 тысяч.

³) Еще Балюз, напр., жаловался в своем издании D e mortibus per sec u torum Лактанция (1679) за отрицательное отношение к рассказу о

Из христианских писателей о торжестве Константина над Максентием рассказывают Лактанций, в сочинении De mortibus persecutorum, написанном, вероятно, во вторую по-

видении креста Константином у Jac. Oiselius, Thesaurus selectorum nu mismatum antiquorum (1677). Возражения против этого рассказа были затем изложены Chaussepi é в дополнении к Bayle, Dictionnaire historique et critique, также Мосгеймом. Энциклопедисты повторили их в статье о видении Константина. В защиту достоверности сказания писал особое сочинение аббат J . В / Duvoisin, Dissertation critique sur Ja vision de Constantin . Paris 1774. (Cp . Carbone, L ’ editto di Milano . 1913, p ; 77). Объяснить естественным способом явление креста Константину, не отвергая и действия в этом случае Промысла, пытался еще J . А. Fabricius, Dissertatio de cruce Constantini M ., qua probatur eam fuisse phaenomenon in halone solari quo Deus usus sit ad Constantini M . animum promovendum . Hamburgi 1706 (перепечатывалось в его Biblioth . graeea и в патрологии Миня с несколько измененным заглавием).—В XIX — XX в. отрицательное отношение к сказанию, как вымыслу или Евсевия, или самого Константина, заявляют очень многие ученые, особенно протестантские, напр., Manso (1817), Burckhardt (1853, 1880), Boissier (1891), Seeck (189 δ, 1910: „ nat ü rlich erlogen “), Schwartz (1913), Tommaso De Bacci Venuti (1913); более осторожен в своих суждениях Keim (1362). Объективное значение факта, как чуда, во всем объеме, из католических авторов отстаивают, напр., А. Kn ö pfl er, Konstantins Kreuzesvision, в Historisch - Politische Bl ä tter, В. 141 (1908), S . 183—199 (cp . y Schr ö rs, 4: « die gr ü ndlichste Untersuchung “), и F . Savio, в статьях в Civilt à cattolica (1913). Естественное явление усматривает в основе видения Константина F . X . Funk, Konstantin der Grosse und das Christentum (в Kirchengtsch Abh u Unters II Paderborn 1899) (надписи, по нему, на небе не могло быть). Гораздо решительнее судит другой католический ученый, Н. Schr ö rs, Konstantins des Grossen Kreuzerscheinung Eine kritische Untersuchung. Bonn 1913. Ставя вопрос : чудо или иллюзия (Кар . 4. Wunder oder Illusion ?) было видение Константина, он уверенно отвечает, что это была именно лишь иллюзия, иллюзией, или же галлюцинацией, были и явление Константину Христа в ночном видении (S . 67): трудно предположить, чтобы Бог ответил чудом язычнику, обратившемуся с молитвой к солнцу, и чтобы крест ему указан был как волшебное средство для целей войны (S . 60—05, ср. Schaff, Zahn) — По отзыву J. Wordsworth’a (Smith and Wace, Dict. of Chr. Biogr . I, 647), y J . H . Newmann, Essay on Ecclesiastical Miracles, сказано, „может быть, все, что можно сказать в пользу Евсевия“; тут же приводятся, по вопросу о том, можно ли рассматривать видение Константина, как чудо, соображения Ньюмана, между прочим, об уместности чуда в данный момент в виду исключительной исторической важности этого момента.—Из русских ученых В. В. Болотов в своих лекциях (1899), защищая Евсевия от обвинений в измышлении, допускает, что он не во всем верно понял рассказ Константина ему о видении и мог перетолковать его, чем и объясняются веко-

ловинV 313 года ¹), чрез год после события, и Евсевий кесарийский, в IX книге своей церковной истории, составленной может быть в то же время и во всяком случае не позже 315 года ²). Оба они жили на востоке ³).

Живший в Никомидии Лактанций имел возможность получить более или менее достоверные известия о том, что происходило во время похода Константина, от лиц, которые в 313 г. вскоре после 30 апреля прибыли в Никомидию с Ликинием и которые перед этим в Милане могли видеться и с самими участниками похода. Это, именно, невидимому, и должно придавать ценность его сообщениям в данном случае.

Краткий рассказ Лактанция сводится к тому, что, непосредственно почти пред решившим дело сражением при мульвийском мосте, когда приблизилось 27 октября, «Константин получил во время сна внушение изобразить на щи-

торые недоразумения в его сообщении (Лекции по истории древней церкви, 111. Спб. 1913, стр. 8—14). А. А. Спасский, Обращение имп. Константина В, в христианства, 1905, принимая и эту защиту Евсевия и это мнение о нем, сам с своей стороны не находит возможным решить вопрос: нужно ля принимать рассказ Лактанция о ночном только видении, или нужно доверять и сообщению Константина Евсевию о предшествовавшем более дивном явлении знамения на солнце (стр. 37). Возражения А. П. Спасскому сделаны были А. П. Лебедевым, Константин великий, первый христианский император (Христ. Чт. 1912, июнь и июль—август).

¹) В. В. Болотов, Отзыв о сочинении проф. А. И. Садова „Древнехристианский церковный писатель Лактанций (1895 г.)“, в журналах Совета Спб. дух. Академии за 1895/6 г., стр. 142 (отд. оттиск 46): „начато вскоре после 13 июня 313 г. и к концу 313 г. было уже закончено“.

²) Е . Schwarte, Eusebius Kirchengeschichte. III (Einleitungen). Lpz . 1909, S LVI — LIX, относит написание I — VIII книг истории Евсевия ко времени от начала 312 до лета 313 г., второе издание ее с присоединением IX книги—к 315, третье — с X книгой—к 317, четвертое после переворота 323 [324] года. H. J. Lawlor, Eusebiana. Essays on the ecclesiastical History of Eusebius, bishop of Caesarea. Oxford 1912 (cp. P. de Labriolle в Bulletin d’ancienne littérature et d’archéologie chrétiennes, 1913, 4, p. 314), полагает, что I— VII книги написаны еще до эдикта Галерия 311 г ., VIII— в 311 г . от мая до ноября . IX—в 313 после июня, издание с X книгой вышло в конце 324 или начале 325 г.

³) Тексты из Лактанция и Евсевия об этом событии имеются, между прочим, в J . B . Aufhauser . Konstantins Krcuzesvision in ausgew ä hlten Texten Bonn 1912.

тах небесное знамение Божие» (caeleste signum Dei), и император выполнил это повеление, начертав на щитах воинов знак имени Христа таким именно образом, что он представлял подобие буквы X, пересеченной вертикальной линией, верхний конец которой был или согнут (в виде Г), или прикрыть другой, несколько согнутой, линией ¹).

О видении Константином «небесного знамения» наяву, до сновидения, Лактанций не говорит; что хотел Лактанций сказать выражением «caeleste signum», можно ли здесь усматривать указание на видение креста на небе Константином хотя бы во сне (как предполагал это Руфин), остается неясным. Крест начертан был в виде монограммы имени Христа, представлявшей соединение букв X и Р, или же I и X. Изображение креста в виде монограммы в той или иной форме и было у христиан обычным в те времена, я лишь с начала V в. получает распространение неприкровенное его изображение, заменяя монограмму окончательно только уже в VI ²). Вполне естественно поэтому, что Константин, по-

¹) De mort . pers . 44, 4—6, Brandt (1897) ρ . 223: imminebat dies quo Maxentius imperium ceperat, qui est a. d. sextum Kalendae Xou e mb r es [=27 октября], et quinquennalia terminabantur, commonitus est in quiete Constantinus, ut caeleste signum dei notaret, in seutis atque ita proelium committeret, facit ut iussus est et transuersa X littera, summo cupit e circumflexo, Christum i n scutis notat, quo signo armatus exereiius capit ferrum. О неправильных показаниях— 27 октября вместо 28 и quin quenn alia вместо шестилетия, ср. Tillemont, IV, 63)—4.

²) Ср F. Piper † (Hauck) Art. „ Monogramm Christi “ в RE³ XIII (1903), S . 363—9. Выражение Лактанция: „ transuersa X littera, summo capite cir cuinflexo “ здесь (S . 367) понимается, как „повернутая буква X (= +) с согнутым верхним концом“, так что должна получаться известная монограмма имени Христа в виде буквы Р, пересекаемой горизонтальной линией. Так понимает эти слова и P . Franchi de Cavalieri, Il labaro descritto da Eusebio, в Studi romani, 1913, II — III, 161—188. Против такого понимания возражает P . Batiffol в заметке об этой статье в Bulletin d ' ancienne litt é rature et d ’ arch . chr é tiennes, 1913, № 4, 304. Батиффоли, не допускает, чтобы „summo capite circumflexo » могло указывать на подобие буквы Р, а не просто лишь на прикрытии вертикальной линии еще другой согнутой линией. Но по-видимому нужно допустить и эту возможность, тем более, что монограмма последнего вила (с вертикальной линией, над которой находится другая изогнутая линия) по-видимому вообще на изображениях не встречается, и упоминаемый у Батиффоля знак, на монетах, чеканенных в 317 г. в Siscia, представляет X, пересеченное вертикальной линией лишь с утолщением или точкой на верхнем конце ее. Maurice, II, р. 1., впро-

лучив внушение начертать знак креста, повелевает изобразить именно монограмму.

Неизвестно от кого и каким образом получил Евсевий сообщаемые им в церковной истории сведения о победе Константина над Максентием. Но живя на отдаленном востоке, он, если даже писал несколько позже Лактанция, едва ли мог быть тогда осведомлен во всем относительно западных происшествий лучше, нежели латинский, находившийся в Никомидии, ритор. Поэтому, если он не упоминает в истории не только о небесном знамении, но и об откровении Константину во сне и монограмме на щитах, это само по себе еще не свидетельствует о недостоверности этих фактов. По-видимому, он не имел случая собрать к данному моменту, когда он писал IX книгу истории, точные и достоверные сведения о всех обстоятельствах войны Константина с Максентием, о которой могли ходить тогда разные рассказы на западе и на востоке.

Евсевий говорит в своей истории только о призвании Константином, при отправлении в поход, на помощь «небесного Бога и Слова Его, Самого Спасителя всех Иисуса Христа», о троекратном успехе императора, возложившего надежду на Бога, при взятии находившихся под властью Максентия городов-на пути в Рим, наконец, об оказанной ему явно чудесной помощи в гибели тирана, которого «сам Бог как бы какими-то цепями» извлек из стен Рима и который погиб в водах Тибра, как некогда фараон в Чермном море ¹), О полученной божественной

чем, полагает, что и Лактанций говорит прямо об этой последней форме монограммы. Что касается выражения „caeleste signum“, то по Краусу, эти выражение могло обозначать крест и помимо какого-либо отношения к видению креста Константином. F. X. Kraus, Art. „Kreuz“ в его Real-Encycl. der christil. Alterthümer, II. Fr. i. Br. 1886, S. 226. Но in. Lact, div inst IV, 27 (написано в 304—311) употребляется лишь выражение immortale signum . У Павлина нильского, ер. 32. caeleste signum могло явиться уже под влиянием Лактанция. Встречается оно также у Р. Optatianus Porfyrius (ок. 325—6), по Wordsworth в Diet of Chr . Bio graphy I. 647. По Батиффолю (304), „небесное“ есть лишь синоним „возвышенного“, „славного“.

¹) H . e. IX, 9, 2, 4, Schwarte (1908) р. 828: — Κωνσταντῖνος τῶν ἐπ ὶ ‘ Ρώμης κατατυραννουμένων φειδὼ λαβών θεὸν οὐράνιον τὸν τε τούτου λόγον αὐτὸν δὴ τῶν πάντων σωτῆρα Ἰησοῦν Χριστόν σύμμαχον δἰ εὐχῶν ἐπικαλεσάμενος πρόεισιν πανστρατιᾷ Ῥωμαίοις τὰ τῆς ἐκ προγόνων ἐλευθερίας προμνώμενος . — Εἶθ –

помощи Константин открыто заявил, тотчас же повелев изображать себя с знамением креста в правой руке (τοῦ σωτηρίου τρόπαιον πάθους), а на своей статуе, поставленной тогда в Риме на форуме тоже с спасительным знамением (τῷ σωτήριώδει σημείῳ) в правой руке, повелели» сделать надпись: «сим спасительным знамением (τῷ σωτηριώδει σημείῳ), истинным доказательством мужества (ἀνδρείας=virtutis) я освободил ваш город, избавив от ига тирана, и восстановил, дав свободу, и сенат и народ римский, в прежней славе и блеске» ¹). Если и предположить, что какие-либо слухи о видении или о сновидении Константина, дошли и до Кесарии, то, очевидно, нужно думать, что Евсевий не придал им тогда особого значения и, как точный историк, затруднился внести их в свой труд именно потому, что не имел средств убедиться в их достоверности, а ограничился лишь такими несомненными данными, как факт поставления статуи императора с крестом в руки и приведенная надпись на ней.

На западе сведения о победе Константина из его современников сохранили лишь западные языческие писатели, галльский панегирист, обращавшийся к. Константину с речью в 313 году,—вероятно, упомянутый ужо выше Евмений ²),—и другой ритор, Назарий, выступавший с панегириком Константину в 321 году.

Первый из них, панегирист 313 года, говоря о сверхъестественной помощи Константину, употребляет лишь общие, довольно неопределенные выражения, обращаясь иногда как бы за разъяснением с вопросами к самому Константину. Поход Константина, вопреки советам приближенных лиц и показаниям гаруспиций, и успех его оратор хочет объяснить особым внушением и покровительством Константину верховного Божества, которое его лишь удостаивает своих откровений, предоставив заботу о других людях

ὡς μὴ τοῦ τυράννου χάριν ‘ Ρωμαίοις πολεμεῖν ἀναγκάζοιτο θεος αὐτος δεσμοῖς τισιν ὥσπερ τὸν τύραννον πορρωτάτω πυλῶν ἐξέλκει .

¹) IX, 9, 10 — 11. В V . С. 1, 40, то же с некоторыми дополнениями: φωνῇ τε μεγάλῃ καὶ στήλαις ἀπασιν ἀνθρώποις τὸ σωτήριον ἀνεκήρυττε σημεῖον : о виде креста в руке статуи: ὑψηλὸν δό ρυ σταυροῦ σχήματι .

²) С Евмением отождествляют его Зеекк и В. В. Болотов. Об особенностях pane g . IX в сравнении с paneg X (Назария) ср . W. S. Teuffel, Geschichte der römischen Literatur. 6 Aufl, nen bearbeitet von W. Kroll und F. Skutsch. III. Lpz. 1913, S. 214.

низшим богам; уверенный в обещанной свыше Божеством победе, Константин и выступил с столь небольшим войском против имевшего все видимые преимущества врага. Что Константину оказал помощь именно христианский Бог, этого ритор язычник, конечно, не говорит. К рассказам в христианском духе о чудесном событии и о победе силою креста, хотя би они и были ему известны, он, оставаясь язычником, должен был отнестись отрицательно, и восхваляя императора, с. своей языческой точки зрения должен был объяснять его успех ¹).

Другой ритор, Назарий, передает рассказ о божественном содействии Константину, как его можно было слышать, по его словам, всюду в Галлии. Видны были посланные с неба войска с наводившими страх своим сиянием щитами и оружием и слышны были голоса: «к Константину направляемся, к Константину идем на помощь»: вождем их, думает сам автор, был отец императора Константий. Назарий заявляет о полной своей вере и это чудо, подобного которому не может представить и славящаяся своею святостью древность. Божественная сила, неприязненный к Максентию Бог, побудил последнего выйти с войском из Рима для сражения с Константином. Во время битвы небесное войско должно было, предполагает автор, стоять конечно с Константином, ограждая его, так как он шел впереди всех, не боясь опасности. О каком-либо видении или откровении самому Константину здесь не говорится. Нет ничего и о начертании каких-либо знаков на щитах или о лабаруме, говорится лишь о сиянии драгоценных камней на шлеме

¹) Panegyr . IX. 2. Bährens p. 193— 4: quinam te deus, quae tam praesens hortata est. maiestas ut, omnibus fere tuis comitibus et ducibus non solum tacite mussantibus, sud etiam aperte timentibus, contra consilia hominum, contra haruspicum monita ipse per temet liberandae urbis tempus venisse sentires? habes profecto aliquod cum illa mente diuina, Constantine, secretum, quae delegata nostri dis minoribbus cbra uni se fibi dignatur ostendere. 3. p. 194: nix enim quarta parte exereitus conra centum milia armatorum hostium Alpes transgressus es, ut appareret penitus considerantibus (id quod nos fugit tui amore trepidantes) non dubiam te, sed pronuissam dininitus petere uictoriam. 4, 195: die, quaeso, quid in consilio nisi dininum numen habuisti? 196: in tam diversa causarum ratione dinino consilo, imperator, hoc est tue, non militum multitudinem, sed partium merita numerasti. О понятиях, какие этот автор имел о высшем Божестве. ср. 26, р. 242.

императора и о блеске золота на его щите и оружии. Несомненные факты с христианским характером в языческой традиции были, таким образом, опущены ¹). Нужно думать, что языческий ритор сообщает здесь, как сам он говорит, тот рассказ о чудесной помощи Константину, который именно и вращался тогда в языческом еще в преобладающей массе населении Галлии, причем дополняет его частью и собственными догадками (о Константий, как вожде небесного войска, о том, что войско это было близ Константина во время сражения).

Все писавшие о событии в ближайшее к нему время авторы, и христианские и языческие, таким образом, говорит о божественной помощи Константину. По лишь Лактанций говорит о внушении Константину во сне изобразить крест на щитах воинов. Евсевий или оказался менее осведомленным касательно того, что было с Константином, или же скептически отнесся к дошедшим до него слухам. От язычников риторов едва ли и можно ожидать большего в сравнении с тем, что они сообщают, при их языческой точке зрения.

Самые точные и достоверные сведения о том, что касалось лично Константина, мог, конечно, сообщить в данном случае сам Константин. Когда Евсевий впоследствии сделался близким к нему человеком, он, по-видимому, обратился к нему с особым вопросом об этом предмете, и в «Жизни Константина», написанной уже по

¹) Panegyr. X, 14, р. 223—4: In ore denique est omnium Galliarum exercitus visos, qui se divinitus missos prae se ferebant. — — flagrabant verendum nescio quid umbones corusci et caelestium armorum lux terribilis ardebat: tales enim venerant ut tui crederentur; haec ipsorum sermocinatio, hoc inter audientes serebant: Constantinum petimus, Constantino imus auxilio. — — ducebat hos, credo, Constantius pater qui terrarum triumphis altiori tibi cesserat, [dum] divinas expeditiones iam diuus agitabat. 15, p. 225 : credimus facta [=чудо, о котором рассказывают анналы] qui maiora nunc sensimus. — — stat argumento duplici fides nixa: sic Constantinus inuari meruit, sic debuit Roma seruari. 27, p. 234: illum [Максентия] — — ex assuetis latebris uis diuinitatis excussit. 28, p. 234: — — nisi animum [Миксентия] iam metu deuium infestior deus et pereundi miaturitas perpulisset. 29, 233: quem tenuisse locum caelestis exercitus dicam? quamquam illos non arbitror stetisse nisi tecum, difficillimam enim pugnae partem tibi deligis. — — fulget nobilis galea et corusca luee gemmarum divinum uerticem monstrat, auro clipeus, auro arma collucent.

смерти императора († 337), передал слышанное от него. Замечание, которое он предпосылает своему рассказу, что «не легко было бы принять» столь чудесный факт, как θεοσημία, если бы сам император даже с клятвою не заверил его действительность, едва ли не имеет целью прежде всего оправдать допущенное им в истории умолчание о столь важном факте, или даже может быть проявленный некогда скепсис к слухам о нем, показавшимся ему не вполне достоверными.

По этому позднейшему, по основанному на словах самого Константина, повествованию Евсевия, когда император, сравнивая несчастный конец правителей, служивших многим богам, и благополучное царствование своего отца, чтителя Бога всяческих, обратился к этому Богу с молитвою— явить ему Себя и оказать помощь, он получил удивительнейшее знамение от Бога (θεοσημία τις ἐπιφαίνεται παραδοξοτάτη). «В полуденные часы, когда солнце уже склонялось к западу, он, по его словам, увидел собственными очами на небе находившееся над солнцем знамение креста, составленное из света, с надписью: «сим побеждай». Это зрелище поразило и его и всех тех воинов, которые сопровождали его однажды в пути и сделались свидетелями чуда». Когда Константин в недоумении размышлял о значении видения, ночью «во сне ему явился Христос Божий с явленным на небе знамением и повелел, сделав подобие виденного на небе знамения, употреблять его для защиты при нападениях врагов» ¹). Утром Константин, сообщив близким к нему

¹). С. 1, 27 — 29. 28, Heikel р. 21; εὐχομένῳ δὲ ταῦτα καὶ λιπαρῶς ἱκετεύοντι τῷ βασιλεῖ θεοσημία τις ἐπιφαίνεται παραδοξοτάτη ἣν τάχα μὲν [ ἂν ] ἄλλου λέγοντος οὐ ῥᾴδιον ἦν ἀποδέξασθαι αὐτοῦ δὲ τοῦ νικητοῦ βασιλέως τοῖς τὴν γραφὴν διηγουμένοις ἡμῖν μακροῖς ὕστερον χρόνοις ὅτε ἠξιώθημεν τῆς αὐτοῦ γνώσεώς τε καὶ δμιλίας ἐξαγγείλαντος ὅρκοις τε πιστωσαμένου τὸν λόγον τὶς ἄν ἀμφιβάλοι μὴ οὐχὶ πιστεῦσαι τῷ διηγήματι ; μάλισθ ’ ὅτε καὶ ὁ μετὰ ταῦτα χρόνος ἀληθὴ τῷ λόγῳ παρέσχε τὴν μαρτυρίαν ἀμφὶ μεσημβρινας ἡλιου ὥρας ἤδη τῆς ἡμέρας ἀποκλινούσης αὐτοῖς ὀφθαλμοῖς ἰδεῖν ἔφη ἐν αὐτῷ οὐρανῷ ὑπερκείμενον τοῦ ἡλιου σταυροῦ τοόπαιον ἐκ φωτὸς συνιστάμενον γρκφὴν τε αὐτῷ συνῆφθαι λέγουσαν τούτῳ νίκα θάμβος δ ’ ἐπὶ τῷ θεάματι κρατῆσαι αὐτὸν τε καὶ τὸ στρατιωτικὸν ἅπαν ὃ δὴ στελλομένῶ ποι πορείαν συνείπετό τε καὶ θεωρὸν ἐγίνετο τοῦ θαύματος . Καὶ δὴ διαπορεῖν πρὸς ἑαυτὸν ἔλεγε τί ποτε εἴη τὸ φάσμα . Ἐνθυμουμένῳ δ ' αὐτῷ καὶ ἐπὶ πολὺ λογιζομένῳ νὺξ ἐπῄει καταλαβοῦσα . Ἐνθα δὴ ὑπνοῦντι αὐτῷ τὸν Χριστὸν τοῦ θεοῦ σὺν τῷ φανέντι κατ ’ οὐρανὸν σημείῳ ὀφθῆναι τε καὶ παρακελεύσασθαι μίμημα ποιησάμενον τοῦ κατ ’ οὐρανὸν ὀφθέντος σημείου τούτῳ πρὸς τὰς τῶν πολεμίων συμβολὰς ἀλεξὴματί χρῆσθαι .

людям о ночном откровении и получив от христианских учителей наставление о явившемся ему Боге—Христе, как единородном Сыне Божием, и о кресте, как знамении победы Его над смертью, для чего Он и нисходил на землю, приказал устроить знамя в виде креста. Оно состояло, как видел его в последующее время Евсевий, из древка (δόρυ) И поперечного бруска (χέρας εγκάρσιον, πλάγιον), к которому прикреплен был плат (ὀθόντη), украшенный драгоценными камнями и золотом; над этим платом находилось золотое изображение императора и сыновей его; на верхнем конце древка, кроме того, помещена была окруженная венком из драгоценных камней и золота монограмма имени Христа, начертание которой император потом носил всегда и на своем шлеме. Монограмма имела вид соединенных вместе букв X и Р ¹). Наученный христианскими учителями и прежде всего уже самым видением, Константин пожелал после того внимать чтению божественных писаний (т. е. стал присутствовать при христианском богослужении на положении оглашенного — «слушающего»), и приблизив к себе «иереев Божиих», считал своим долгом всячески чтить явившегося ему Бога. Затем, утвердившись в благих на Него надеждах, он и устремился против тирана, занял после троекратного поражения его войск большую часть Италии и приблизился к Риму. Далее Евсевий сообщает о гибели Максентия и о прославлении Константином силы креста по вступлении в Рим, о статуе с крестообразным копьем в руке и о надписи на ней ²).

¹) I, 30—31. 31, р. 22: τῆς σωτηρίου ἐπηγορίας τὸ σύμβολον δύο στοιχεῖα τὸ Χριστοῦ παραδηλοῦντα ὅνομα διὰ τῶν πρώτων ὑπεσήμαινον χαρακτήρων χια ζομέν ου τοῦ ῥῶ κατὰ τὸ μεσαίτατον . Выражение χιαζομένου должно означать, что к букве Р присоединена буква X так, что линиями, составляющими последнюю, Р пересекается посредине, κατὰ τὸ μεσαίπατον, и получается известная монограмма имени Христа. Но возможно, кажется, понимание χιαζομένου и в смысле указания просто на пересечение Р одною лишь линией посредине, так что сама буква Р делается чрез это подобною более или менее букве X. Так склонен был понимать слова Евсевия о монограмме еще Tillemont, Hist,. des empereurs . IV (1732), p . 127. Heikel слова,, διὰ τῶν πρώτων ὑπεσήμαινον χαρακτήρων “ считает вставкой. На монетах константиновского времени засвидетельствован однако для лабарума первый вид монограммы.

²) I, 32, 37—40. Что выражение 32, р. 22: καὶ αὐτὸς δ ' ἥδη τοῖς ἑνθέοις ἀναγνώσμασι προσέχειν ἠξίυ, указывает на включение императора в разряд „слушающих“, на это обращает внимание Schwartz, Kaiser Constantin, 68. Ср. D ö lger, 439; Sch r ö rs, 33.

Таков рассказ Евсевия. Если Христос повелевает Константину устроить подобие виденного знамения—креста, Константин же устрояет не крест, а знамя с монограммой Христова имени, так называемый labarum, то в этом едва ли нужно усматривать какое-либо несоответствие того, что сделано было Константином, полученному повелению, или несообразность в передаче Евсевия ¹). Изображение креста в неприкровенном виде, как было выше замечено, вообще не было в употреблении у христиан до начала V века. Устроенное указанным образом знамя и могло быть понято, как подобие креста. Известно, что ранее апологеты (Минуций Феликс, Тертуллиан) усматривали символ креста и в языческих знаменах; увенчивавшее labarum имя Христа в виде монограммы, которая и сама по себе в то же время означала крест, должно было теперь указывать ясно для христиан на этот заключавшийся здесь христианский символ. ²).

¹) Ср. В. В. Болотов, Лекции, III, 13. Спасский, 31—33. Что в руке статуи Константина был не лабарум (у Руфина: vexillum dominicae crucis), ср. Batiffol, I. с. 303, В. В. Болотов, Ш, 10.

²) Название знамени labarum встречается в латинском перевод Acta Archelai 51, 9 (первой половины IV в.), у Амвросия (ер. 40), у Пруденция (in Symmachum). В Vita Constantini Евсевия оно имеется лишь в надписании 31 главы 1 книги: Ἔκφρασις σταυροειδοῦς σημείου ὅπερ νῦν Ῥωμαῖοι λαβαρον καλοῦσιν . У Григория Назианзина оно передается и форм λάβωρον (in Jul . III), так же у Созомена (I, 4). Происхождение итого слова неясно. Григорий сопоставляет его с латинским labor. У H . Stevenson in Kraus, Real-Encyclopädie der christl. Altert ü mer II Fr i Br . 1886. S. 262, указывается, что у басков „ labarra " и ныне означает знамя. В. Schremmer, Labarum und Steinaxt T ü bingen 1911, сопоставляет это слово с лидийским λάβρυς — πέλεκυς, и думает, что это было название для знака, сходного с монограммой (изображение обоюдоострой секиры), употреблявшегося будто бы в войсках еще ранее. Maurice, I, CV - CVII, I I, LIX - LX, 331—2, 506— 513, полагает, что лабарум был устроен только В 317 г., так как на монетах (326 г.) встречается лабарум с изображениями трех лиц, между тем именно лишь в 317 г. 1 марта два сына Константина, Крисп и Константин, были возведены в достоинство кесарей и могли быть изображены на лабаруме. С Морисом соглашается и B a t iffol, 1. c . 202. Но это соображение не является убедительным, питому что Евсевий дает описание деталей лабарума, как он видел его уже в позднейшее время, и первоначально могло быть, напр., изображение; только одного Константина. Между прочим, судя по монетам 326 г. (Maurice, II, 506), изображение правителей находилось на самом плате. Так и думает Морис (ср. также помещаемый здесь рисунок

Евсевий не говорит прямо, где и когда было рассказанное ему Константином событие. Но предполагая, что разные подробности в его сообщении имеют основу в рассказе самого же императора, необходимо прийти к выводу, что оно было не непосредственно пред битвою с Максентием и даже вообще не во время похода, а еще до выступления из Галлии. Призвание Константином «изъяснителей словес» христианского Бога — Христа, для научения о Христе и Его символе—кресте, заявление о желании вступить в число «слушающих» чтение писаний, приближение к себе «иереев Божиих», все это могло быть еще в Галлии, но не во время похода в Италию и тем более не накануне битвы. Весь вообще ход повествования Евсевия в данном случае ясно показывает, что, по нему, чудесное событие имело место именно в Галлии. Не доверять Евсевию, или предполагать, будто он, рассуждая с императором, совсем и не интересовался вопросом, где и когда было описываемое происшествие, мы не имеем оснований.

Но так как, с другой стороны, и Лактанций с совершенною определенностью говорит о начертании монограммы имени Христа на щитах, в силу полученного Константаном во сне внушения, непосредственно пред сражением с

из Лекций В. В. Болотова, І II, 11, представляющий воспроизведение рисунка самого В. В. Болотова). Но еще Tillemont, IV, 126, обращал внимание на то, что, по описанию Евсевия, эти изображения, по-видимому, должны находиться не на плате, а прикреплены к древку особо. Ср. также напр. Schaff, KG², 461. Так именно понимает устройство лабарума и Franchi d é Cavalieri, 1. c . (Batiffol, 301).

Максентием, и скептическое отношение к его рассказу, в виду возможности для него получения более или менее достоверных сведений указанным путем, также нужно признать несправедливым, то остается сделать вывод, что он говорит не о том факте, о котором рассказывал Евсевию Константин. а о. другом, относящемся к позднейшему моменту. Если Константин еще в Галлии пришел к решимости опереться на помощь христианского Бога, там устроен был для него лабарум, и уже в первых победах над неприятелем он мог усматривать божественное содействие себе, то это но исключало для него необходимости внушать уверенность в победе при содействии высшей силы и в своих воинах и поддерживать эту уверенность в дальнейшее время. Но самым критическим моментом в его предприятии было именно предстоявшее ему пред стенами Рима сражение с Максентием. Неудивительно, что именно непосредственно пред этою опасною минутою, имея уже при себе лабарум, он прибегнул для воодушевления своих воинов еще и к той мере, о которой сообщает Лактанций. Вопрос может возникать в этом случае разве лишь о том, было ли «внушение во сне», о котором говорит Лактанций, новым внушением, или же Константин действовал руководясь бывшим еще ранее в Галлии сновидением, касавшимся только лабарума и монограммы на нем, и теперь но собственной инициативе повелел изобразить монограмму и на щитах,—но в передаче у Лактанция это бывшее еще ранее сновидение оказалось поставленным в непосредственную близость к этому распоряжению относительно щитов. Но нет решительных основании и в этом случае отступать от буквального смысла его рассказа ¹).

¹) Вопрос о том, где и когда было видение Константину, с давних пор решается неодинаково. Так, Бароний и Тилльмон высказывались за Галлию, Балюз и Паджи за Италию. Особо важное значение он получает потому, что в связи с ним обычно решают вопрос о самой достоверности двух имеющихся столь несходных сказаний о победе Константина над Максентием—Лактанция и Евсевия,—то доверяя одному из них, то другому, то заподозривая или совсем отрицая достоверность обоих. В действительности еще Тилльмон (IV, 632, cf . 128), с свойственными ему внимательным отношением к источникам и верностью суждения, отметил, что из текста Евсевия никоим образом нельзя вынести убеждения, будто он полагал видение бывшим уже накануне гибели Максентия, и поэтому нужно или

Таким образом, если обычно обращает на себя особое внимание видимое несогласие рассказа Евсевия с сообщением Лактанция и является одной из причин скептического отно-

допустить, что кто-либо, или Евсевий, или Лактанций, ошибается, или же признать, что это—две совершенно различные истории; сам Тилльмон не видит никаких препятствий к принятию последнего мнения,—В литературе новейшего времени попытка доказать, что видение было под стенами Рима (хотя бы и не накануне сражения с Максентием, как говорит Лактанций), сделана в довольно длинном рассуждении Sesan ’ ом (340-348). — Обстоятельное разъяснение, что это было—по Евсевию—еще пред походом, в Галлию, можно читать в исследовании Sehr ö rs ’ a (29—35). Но отстаивая достоверность рассказа Евсевия, Schr ö rs в то же время пытается (14—19, 36—37) без всякой нужды всячески, per tas e t nefas, дискредитировать сообщение Лактанция, как совершенно будто бы легендарное (хотя, нужно заметить, исследованиями последнего времени устанавливается значение вообще показаний Лактанция, как исторического источника, ср. В ihl теуе r в Theol . Quartalschrift, 1912, 427) Между прочим, Schr ö rs (18—19) полагает, что принятие Лактанцием „басни“ о явлении Ликинию, пред его сражением с Максимином 30 апреля, ангела, сообщившего ему особую молитву (с. 46: „tunc proxima nocte Licinio quiescente adsistit angelus d ei monens“ et c .], роняет цену и параллельного известия о Константине (с. 44). Но можно, наоборот, думать, что весь рассказ у Лактанция о победе Ликиния над Максимином, идущий, очевидно, с своими подробностями, от участников похода Ликиния, подтверждает более или менее достоверность сообщений Лактанция и о войне Константина. Дело в данном случае вовсе не в том, что язычнику Ликинию не мог явиться ангел и сообщить молитву, не заключавшую притом ничего специфически христианского и составленную в духе лишь самого неопределенного монотеизма („summe, sancte d eus“), но в том, чти Лактанций приводит буквально — конечно неизмышленный им — самый текст продиктованной Ликинием нотарию молитвы и с совершенно правдоподобной конкретностью описывает дальнейшие происшествия („ scribuntur haec in libellis pluribus et per praep e sitos tribuuosque mittu n tur, ut suos quisque milites doceat“ etc.). Явление во сне ангела и Христа могли засвидетельствовать только сами Ликиний и Константин, и никакой проверке их уверения не могли подлежать уже и в то время. Но как бы ни относиться к их уверениям, нет оснований отвергать чисто внешние факты, факт кидания особой молитвы Ликинием и факт распоряжения Константина о монограмме на щитах (Schr ö rs, 17, преувеличивает технические трудности при выполнении этого распоряжения). При этом, что касается вопроса о рассказе самого Ликиния о явлении ему ангела, то если не признавать по отношению к нему „визионерства“ (о его языческом суеверном настроении в последующее время ср. V. С. II, 4), почему не допустить со стороны хитрого старика и намеренного помышления? И если для Константина Schr ö rs не хотел бы допускать еще второго сновидения, как другого чуда (37), то

тения к достоверности этих сказаний, то в действительности это различие можно объяснить именно тем, что эти авторы не только имеют разные источники для своих повествований, но и говорят о двух разных фактах, бывших в разное время. Лактанций говорит о монограмме на щитах солдат, но умалчивает о лабаруме; Евсевий, наоборот, говорит только о лабаруме и не упоминает о монограмме на щитах. Но Евсевий передает слышанное от самого Константина, для Лактанция же источником послужили известия, шедшие, может быть, лишь от офицеров, или и просто рядовых воинов—участников похода Константина. У Константина и Евсевия речь была именно о видении Константину в Галлии и только об этом событии рассказывал Евсевию Константин. Для Константина лично интерес вообще сосредоточивался именно на лабаруме. Но помимо устройства лабарума могло быть сделано еще и распоряжение о начертании монограммы, как христианского знака, на щитах непосредственно пред битвой с Максентием ¹). Об этой подробности Константин не сообщил Евсевию, так как она относилась уже к дальнейшему времени. Но в памяти и начальников отрядов, и каждого отдельного солдата, она должна была в свое время отпечатлеться тверже, чем факт устройства царского знамени ²).

он мог, бы для этого случая вспомнить то, что сказано у него же вообще о „визионерстве“ Константина и „мистическом настроении (Zug), которое могло при случае возвышаться до религиозной экзальтации“ (52—58, 57; ср. Keim, Uebertritt, 89).—Достоверными признает и рассказ Евсевия о видении креста и явлении Спасителя во сне Константину еще в Галлии, и рассказ Лактанция о начертании монограммы на щитах пред сражением, F . Savio, La guerra di Constantino c ontr o Masscnzio e le apparizioni miracol o se d e lla Croce e del Salvatore, в Civilt à catto l ica, 1913, II, 27—8. Лактанций, по нему, неправильно лишь перенес бывшее в Галлии чудесное событие—откровение, о котором он знал лишь по неопределенным слухам, в Италию (Selir ö rs, 37), совершенно в обратном смысл передает мнение Savio, когда говорит о двух — по Savio — различных видениях с чудесным характером).

¹) Если признавать, что по Лактацию монограмма на щитах имела один вид, по Евсевию же монограмма на лабаруме оказывается уже иного вида, то и эти обстоятельство едва ли должно возбуждать какие -либо недоумения. В употреблении были об формы ее, как это могли разъяснить Константину христианские учители, и обе могли быть поэтому применены в разных случаях.

²) Из более поздних писателей Руфин в своем переводе истории Евсевия на латинский язык (403—410) заменяет краткое со-

Что Константин сам не находил нужным в свое время выступать с открытым разъяснением, в чем состояло бывшее ему видение и как он сам понимает его, и пре-

общение Евсевия, IX, 9, 1—3, своим совершенно особым рассказом (е d . Mommsen, р. 827.829). Когда император выступил в поход, он быль уже (e rat quidem i a m tunc), по Руфину, покровителем христианской религии и почитателем истинного Бога, только не получил еще крещения. Во время похода он в смущении размышлял о предстоящей войне и часто поднимал очи к небу, прося божественной себе помощи, и он „видит во сне на небе, в восточной части, знамение креста, сияющее огненным блеском (cum — — iter ageret— —, videt per sopo rem ad orientis partem in caelo signum crucis igneo fuigore rutilare). Когда, он был устрашен таким видением и смущен необычайностью зрелища, он видит вблизи себя ангелов, обращающихся к нему с словами: „Константин, τούτῳ νίκα » т. е. „сим побеждай“ (adstare sibi videt angelos dicentes : „ Constantine τούτῳ νίκα “, quod est : in hoc vince). Тогда, обрадованный и уверенный уже в победе, он знаменует на своем челе виденное им на небе знамение креста (signum erneis quod in caelo viderat, in sua fronte designat); и таким образом, призванный к вере с неба (caelitus), он, мне кажется, не ниже того, кому также с неба (de caelo) было сказано: Савл, Савл, что ты гонишь Меня? Я Иисус Назорей (Деян. 22, 7, 8), с тем лишь различием, что он призывается не как еще преследователь, но как уже последователь. Поэтому знамение, которое было явлено ему на небе, он делает образцом при устройстве военных знамен, и так называемый лабарум устроят в виде креста Господня (signum — — in militaria vexilla transformat ac labarum, quem dicunt, in speciem crucis dominicae exaptat), и таким образом, снабженный оружием и знаменами религии, выступает против оружия нечестивых. Но сверх того передают, что и в правой своей руке он имел сделанное из золота знамение креста (sed et in dextera sua ma n u signum nihilominus erneis ex auro fabrefactum habuisse perhibetur)“. Дальнейшее изложение, о гибели Максентия, о вступлении Константина в Рим, о статуе с крестом в руке и надписью (832: ubi imagines sibi ob honorem triumphanti senatus erexit, vexillum dominicae crucis in dextera sua iubet depingi et subter adseribi. etc .) в общем соответствует тексту Евсевия. Неизвестно, откуда Лактанций заимствовал данные, частью несогласные с сообщениями Лактанция и Евсевия в „Жизни Константина“ и потому доверия не заслуживающие, частью лишь дополняющие их (о видении креста на небе во сне, об ангелах, о начертании на челе крестного знамения, о кресте в руке Константина).—У Филосторгия в церковной истории (425—433) сообщалось, что знамение креста явилось на востоке и занимало большое пространство, было образовано из поразительного сияния и окружено надписью из звезд, расположенных в виде радуги и составивших слова (на латинском языке): „сим побеждай“. I, 6, B ï dez (1913) р. 7, ар. Pliotium : τὸ τοῦ σταυροῦ σημεῖον κατὰ ἀνατολὰς ἐπὶ μήκιστον ὤφθη διῆκον αἴγλης αὐτὸν καταπληττούσης διατυπου -

доставлял обращаться в языческой среде, может быть, и христианской, разным легендам по этому поводу и лишь в позднейшие уже времена сообщил о нем подробнее напр. Евсевию, как особо приближенному к нему лицу, это может находить объяснение в том, что событие это имело особое значение лично для самого императора; убедить язычников открытым рассказом о нем, как чуде, разумеется, не было возможно, и для императора, в его тогдашнем положении в языческой среде, было, может быть, даже удобнее окружить этот факт более или менее таинственностью ¹).

Успешные, хотя потребовавшие не мало искусства и усилий, военные действия в северной Италии должны были более или менее ободрить смелого полководца и его воинов. Но главная трудность борьбы была еще впереди, при приближе-

μένης καὶ ἀστέρων αὐτὸν κύκλῳ περιθεόντων ἴριδος τρόπῳ καὶ πρὸς γραμμάτων χαρακτῆρα ῥυθμιζομένων τὰ δὲ ᾱρα ‘ Ρωμαίων ἔλεγε φωνῇ . „ ἐν τούτῳ νίκα “. Сообщение и Руфина, и Филосторгия, что знамение креста видимо было на восточной стороне неба, очевидно, несогласно с известием у Евсевия, что Константин видел его вскоре после полудня над солнцем (ὐπερκείμενον τοῦ ἡλιου). В Artemii Passio, 45, Иоанна родосского (до X в.), пользовавшегося историей Филосторгия, этой несообразности уже петь (Bidez, 7). Артемий, по этому памятнику, между прочим, заявляет в своей речи к Юлиану Отступнику, что и он, как участник похода, видел знамение, и в войске Юлиана имеется много и других свидетелей его.—Сократ, I, 2, повторяет вообще рассказ Евсевия в „Жизни Константина“. Но ср. I, 2, 4, Hussey, ἰ ρ . 5: εἴδεν ἐν τῷ οὐρανῷ στύλον φωτὸς σταυροειδῆ ἑν ᾧ γράμματα ἦν λέγοντα . Ἐν τούτῳ νίκα . Знамя Константина, по Сократу, хранилось и в его времена во дворце (I, 2, 7). — Созомен, I, 3, сначала приводит сообщение Руфина (не называя его имени) о видении Константином знамения креста во сне и обращенных к нему словах ангелов. Hussey, I, р. 23: ὅναρ εἰδε τὸ τοῦ σταυροῦ σημεῖον ἐν τῷ οὐρανῷ σελαγίζον . Τεθηπότι δὲ αὐτῷ πρὸς τὴν ὅψιν παρασταντες θειοι ἄγγελοι ὡ Κωνσταντίνε ἔφησαν . ἐν τούτῳ νίκα . Но вслед затем он передает с подробностью и рассказ Евсевия и видении креста наяву и о явлении ночью во сне Христа, и сам не высказывается прямо ни за то, ни «а другое повествование. —V Феодорита, I, 2, имеется лишь общее замечание о призвании Константина свыше, подобно ап. Павлу.

¹) Ср. соображения у Schr ö rs ' a ., 68—9. Константин, по Евсевию, после сновидения только друзьям рассказывает тайну (I, 30: τοῖς φίλοις ἐξηγόρευε τὸ ἀπόρρητον) и обращается за разъяснениями к христианским учителям. Τό στρατιωτικόν ἂπαν у Евсевия I, 28, не означает непременно все войско, а очевидно лишь свиту, отряд, сопутствовавший императору при каком-то переходе (στελλομένῳ (ποι πορείαν) в Галлии. Ср. В. В. Болотов, Лекции, III, 12. Schr ö rs, 30.

нии к Риму. Все сделанное доселе имело очень мало значения, пока Максентий имел в своих руках Рим и держался в нем, так как Константин не располагал нужными для осады силами и, кроме того, осаду Максентий, в виду сделанных запасов, мог выдерживать очень долго. Благодаря пассивному способу сопротивления, не выходя из Рима, он уже ранее одержал верх сначала над Севером, потом над Галерием. И в данном случае более всего можно было бояться того, что он, если и вышлет часть своих сил для сражения, сам, однако, как он делал это прежде, будет пользоваться своим выгодным положением в укрепленном городе.

Максентий, бывший, не смотря на прекращение им гонения на христиан, ревностным язычником и постоянно прежде обращавшийся к языческим гадателям, и теперь решился вверить свою судьбу тем же руководителям и действовать тио их указанию. Оба противника, таким образом, искали помощи в религии, один обращался к Богу христиан, другой хотел найти поддержку для себя в язычестве. Победа одного из них должна была быть как бы свидетельством истинности той религии, которой он держался.

Сивиллины книги дали Максентию ответ, что в день вступления его во власть (28 октября) погибнет враг римлян. В сновидении он, кроме того, получил внушение оставить место своего тогдашнего жительства, так что 26 числа он из дворца перешел в частный дом. Чтобы оправдать предсказание о гибели врага римлян, т. е., как думал Максентий, Константина, и уничтожить его, в означенный день он, вопреки всяким ожиданиям и прежним собственным намерениям, вышел с войском из Рима, при Мульвийском мосте перевел его чрез Тибр и повел к Rubra Saxa против Константина по Фламипиевой дороге между Тибром и рядом холмов. Константин искусным маневром немедленно обошел неприятеля, пришел к Мульвийскому мосту, так что войско Максентия оказалось запертым в теснине, и дал решительное сражение при самом неудобном положении для неприятеля, который должен был обратиться тылом к Тибру, при чем задние ряды были теснимы в бурную реку при малейшем отступлении передних ¹). Победабыласамаябле-

¹) Ср О . Seeck, Geschichte des Untergangs der antiken Welt,. I³. Berlin 1910. S . 131-134. Несколько иначе представляет ход сражения

стящая; сам Максентий погиб в Тибре, подобно фараону с его воинством, по сравнению Евсевия.

И сам Константин и его современники приписывали эту победу божественной помощи. Сенат воздвиг чрез несколько лет (315) в честь Константина арку за то, что он «внушением Божества (instinctu Divinitatis) и величием духа» освободил государство от тирана.

Пробыв в Риме лишь недолгое время, Константин отправился в Милан ¹). Сюда прибыл и Ликиний, союз которого с Константином скреплен был отпразднованным здесь браком его с сестрою Константина Константиею. Приглашен был в Милан по случаю этого торжества и Диоклетиан из его уединения в Салоне в Далматии, но, ссылаясь на старость, отказался приехать. Во время пребывания августов в Милане, продолжавшегося не далее апреля, после взаимного совещания, сделано было законодательное постановление, которым определялось положение христиан в империи. Может быть, еще ранее этого Константин обращался к' проконсулу Африки Анулину с рескриптом о возвращении христианам («кафолической церкви») отобранных у них ранее имуществ.

Уведомление о победе над Максентием и новый закон посланы были и Максимину. Но тот вовсе не был расположен принять его и в рескрипте своему префекту с одобрением отзывался о попытках Диоклетиана и Максимиана так или иначе привлечь к почитанию богов отступников-христиан, только признавал, что нужно делать это без жестоких мер, к которым, однако и сам постоянно обращался. Вскоре он напал на владения Ликиния, осадив Византию. Последовавшая затем война с ним Ликиния являлась дальнейшим продолжением борьбы двух религий. Ликиний распространил даже в войске пред битвою особую молитву к высочайшему Богу, как открытую ему, по сообщению Лак-

К. R. von Landniann, Konstantin der Grosse als Feldherr, в сборнике, изданном под редакцией D ö lger ’ a, S. 147— 150.

¹) Обычно полагают, что Константин оставался в Риме до 1 января, до провозглашения его и Ликиния консулами. R. Batiffol, Les étapes de la conversion de Constantin, в Bulletin d'ancienne littérature et d’arch. chrétiennes, 1913, № 4. 241, из слов Лактанция (c . 45): „ hieme proxima Mediolanum concessit “ делает вывод, что он отправился из Рима еще до 1 января.

танция, во сне ангелом. 30 апреля Максимин потерпел поражение в местности Campus Serenus. И в бывших его владениях после этого вошло в силу опубликованное в Никомидии 13 июня Ликинием миланское постановление. Сам Максимин, казнив предсказывавших ему победу жрецов и прорицателей, теперь поспешил тоже издать указ о полной свободе для христиан и даже о возвращении им отобранных имуществ. Но попытка его продолжать борьбу с Ликинием не могла иметь успеха, и вскоре сам он погиб.

Верным принятому под влиянием Константина и провозглашенному на востоке закону не оказался потом, как известно, и Ликиний, по воззрениям и настроению всегда остававшийся язычником. Константину, поэтому, и с ним затем пришлось вступить в борьбу за свободу и права христианства, и только с утверждением потом в 324 г. власти Константина и в восточной половине империи могли найти всюду осуществление провозглашенные в Милане в 313 г. принципы.

А. Бриллиантов.

Христианское чтение. 1914. № 2. СПБ.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

А. И. Бриллиантов

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ
И МИЛАНСКИЙ ЭДИКТ 313 ГОДА ¹).

II.

В своем подлинном первоначальном виде, на латинском языке, миланское постановление не дошло до нас. В источниках не указываются прямо ни точная дата этого акта, ни ближайшие обстоятельства у его издания. Данные источников частью таковы, что некоторым ученым дают повод отрицать даже вообще факт обнародования особого закона о христианах в Милане.

Закон этот не вошел, по тем или иным причинам, в составленное при Феодосии II собрание законов, так наз. «Codex Theodosianus» (438) ²). Сообщение о законе Константина и Ликиния в пользу христиан имеется у Евсевия; у

¹) См. январскую книжку. На стр. 11, строка 11 снизу, вместо „VIII, 11, 1“ должно быть „VIII, 14, 1“, На стр. 27, строка 16 снизу, к № 31 журнала Roma e Oriente должен быть еще присоединен недавно вышедший № 35—36. В журнале Scuola cattoiica, 1913, maggio - giugno, должна быть отмечена весьма подробная библиография о Константине (274 —294). Здесь же, в приложении к статье 8. Scaglia, Il labaro di Costantino, даны изображения разных форм лабарума на константиновских монетах и рисунки, представляющие опыты реконструкции лабарума на основании сообщения о нем Евсевия (32—33).—Настоящий отдел речи является в печати в значительно расширенном виде в сравнении с первоначальным.

²) Ср. о способе составления кодекса, не на основании главным образом византийского дворцового архива, а на основании разных провинциальных архивов и частных собраний, и о неполноте его, напр., замечания у G. L ö schke, Zwei kirchengeschichtliche Entw ü rfe (II Quellenkunde der alten Kirchengeschichte). T ü bingen 1913, S . 52—55.

141

142

него же и у Лактанция приводится документ, который обычно прежде был отождествляем непосредственно с «миланским эдиктом», но который теперь вызывает споры и является предметом различных мнений.

Евсевий в последних главах IX книги своей истории, вслед за рассказом о победе Константина над Максентием и поставлении в Риме статуи Константина с крестом в руке и надписью, сообщает лишь, что Константин и Ликиний, после полученных ими от Бога милостей, «оба согласно и единомысленно начертывают совершеннейший и обстоятельнейший закон в пользу христиан» и посылают этот закон, вместе с извещением о чудесном содействии им Бога и о победе над тираном, Максимину, еще не обнаружившему открыто неприязненного отношения к ним. Но самого текста этого «закона» Евсевий здесь не дает и не говорит, где именно и когда он был издан; не упоминает он и вообще о пребывании правителей в Милане ¹). он приводит лишь в этом месте рескрипт Максимина префекту Савину, изданный им вместо согласия с законом Константина и Ликиния, и замечает, что рескрипт этот встречен был христианами с недоверием, и в действительности он не разрешал христианам ни устраивать собрания, ни строить церкви и т. п., тогда как Константин и Ликиний предъявляли к Максимину требования относительно этого и сами в подвластной им области разрешали это чрез особые распоряжения и законы ²). Еще далее, после краткого рассказа о столкновении Максимина с Ликинием и поражении его, приво-

¹) Eus . il . С. IX, 9, 12. Schwarte 832: καὶ δὴ ἐπὶ τούτοις αὐτὸς τε Κωνσταντίνος καὶ σὺν αὐτῷ Λικίννιος . οὔπω τότε ἐφ ’ ἣν ὕστερον ἐκπέπτωκεν μανίαν τὴν διάνοιαν ἐκτραπείς . θεὸν τὸν τῶν ἀγαθῶν ἀπάντων αὐτοῖς αῖτιον εὐμενίσαντες . ἀμφω μίᾳ βουλῇ καὶ γνώμη νόμον ὑπὲρ Χριστιανῶν τελεώτατον πληρέστατα διατυποῦνται . καὶ τῶν πεπραγμένων εἰς αὐτοὺς ἐκ θεοῦ τὰ παράδοξα τὰ τε τῆς κατὰ τοῦ τυράννου νίκης καὶ τὸν νόμον αὐτὸν Μαξιμίνῳ τῶν ἐπ ’ ἀνατολῆς ἐθνῶν ἔτι δυναστεύοντι φιλίαν τε πρὸς αὐτοὺς ὑπιοκοριζομένον διαπέμπονται . ὃ ὃ οἶα τύραννος περιαλγὴς ἐφ ’ οἶς ἔγνω γεγενημένος . εἶτα μὴ δοκεῖν ἑτέροις εἶξαι βουλόμεν o ç μηδ ’ αὖ παρεκθέσθαι τὸ κελευσθὲν δέει τῶν προστεταχότων ὡς ἀν ἐξ ἰδίας αὐθεντίας τοῖς ὑπ ’ αὐτὸν ἡγεμόσιν τοῦτο πρῶτον ὕπὲρ Χριστιανῶν ἐπάναγκες διαγαράττει τὸ γράμμα .

²) IX 9^a. 11-12, 838: [ τὸ γράμμα Максимина] οὐ μὴν συνόδους ἐπνκελεῦον ποιεῖσθαι οὐδ ’ οἴκους ἐκκλησιῶν οἰκοδομεῖν οὐδ ’ ἄλλο τι τῶν ἡμῖν συνὴθαν διαπράττεσθαι . Καίτοι γε ταῦθ ’ οἱ τῆς εἰρήνης καὶ εὐσεβείας προήγοροι αὐτῷ τε ἐπιτρέπειν ἐπεσταλκεσαν καὶ τοῖς ὑπ ’ αὐτοὺς ἄπασιν διὰ προγραμμάτων καὶ νόμων συγκεχωρήκεσαν .

143

дится у него эдикт Максимина о полной свободе христиан, изданный им не задолго до смерти ¹).

Но в средине X книги у Евсевия, в ряде рукописей его истории, находится собрание переведенных с латинского языка на греческий документов и во главе их стоит—под заглавием: «Копия императорских постановлений, переведенных с римского языка»—написанный от имени Константина и Ликиния рескрипт к необозначенному ни по имени, ни по должности представителю магистрата, который должен позаботиться о приведении во всеобщую известность и о точном выполнении того, что постановили оба прибывшие в Милан правителя о полной религиозной свободе для христиан и для всех других и о возвращении христианской церкви отнятых ранее во время гонений имуществ ²). Как полагает Э. Швартц, первоначально все это собрание документов составляло приложение к IX книге, но, когда потом присоединена была еще X книга, оно было помещено в ней, вслед за похвальным еловом самого Евсевия к Павлину тирскому по случаю построения в Тире храма, а затем в дальнейшем издании истории было опущено ³).

Лактанций, в сочинении De mortibus persecutorum, хотя говорит о пребывании Константина и Ликиния в Милане, но сам с своей стороны не сообщает никаких сведений об издании ими там закона о христианах, упоминая лишь о браке Ликиния с сестрою Константина Константиею ⁴). Но далее, рассказав о победе Ликиния над Максимином и вступлении Ликиния в Никомидию, он дает латинский текст, вполне соответствующий в целом греческому тексту упомянутого документа у Евсевия, лишь без того начала, какое имеется в последнем. Этот документ он обозначает, как рес-

¹) IX, 10, 6-11.

²) X, 5, 1—1 и. 5, 1, 88 θ : Φέρε δή λοιπὸν καὶ τῶν βασιλικῶν διατάξεων Κωνστχντίνου καὶ Λικιννίου τὰς ἐκ τῆς Ῥωμαίων φωνῆς μεταληφθείσας ἑρμηνείας παραθώμεθα . [ Далее заглавие:] Ἀντίγραφον βασιλικῶν διατάξεων ἐκ ῥωμαικῆς γλώττης μεταληφθεισῶν .

³) Ε . Schwarte, Eusebius Kirchengeschichte III (Einleitungen). Lpz. 1909, S. LVIII.

⁴) Lact. de mort. pers. 45, 1, Brandt 225: Constantinus rebus in urbe compositis hieme proxima Mediolamim concessit, eodem Licinius aduenit, ut acciperet uxorem.

144

крипт, данный Ликинием в Никомидии президу 13 июня 313 года ¹).

К разъяснению вопроса об этом памятнике, в связи с установлением степени достоверности и подлинного смысла сообщений Евсевия о «законе» Константина и Ликиния, сводится решение вопросов о содержании и самом существовании эдикта.

Находимый у Лактанция и Евсевия документ гласит таким образом ²):

¹) 48, 1, 228: Licinius vero accepte exercitus parte ac distributa traiecit exercitum in Bithyniam paucis post pugnam diebus et Nicomediam ingressus gratiam deo, cuius auxilio uicerat, retulit ac die Iduum Iuniarum Coustantino atque ipso ter consulibus de restituenda ecclesia huius modi litteras ad praesidein datas proponi inssit. Вслед аа приведенным затем текстом документа сообщается, 48, 13, 233: His 1itteris propositis etiam uerbo hortatus est. ut conventicula statum pristinum redderentur. Sic ab euersa ecclesia usque ad restitutam fuerunt anni decem, menses plus minus quattuor.

²) Сочинение Лактанция De mortibus persecutorum сохранилось в единственной рукописи Paris. 2627 (= Colbert . 1297) s, XI, и текст ее дает вообще широкий простор для конъектур. Уже в editio priuceps Baluze (1679) должен был внести в печатный текст не мало исправлений в сравнении с рукописью. Новейший издатель, S . Brandt (в Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinoruin . Vol . XXVII. 1897), латинский текст документа в 48 глав исправлял и дополнял на основании греческого текста Евсевия и дал таким образом смешанный текст. Поэтому, Батиффоль, напр., находит более удобным в своей статье о миланском эдикте в Bulletin d ' ancienne litt é rature et d ’ arch é ologie chr é tiennes, 1913, λἶ 4, 244 — 247, поместить текст Балюза, указывая предлагаемые Брандтом чтения лишь под строкою. Представляется тем более необходимым поступить так в виду выдвинутой в новейшее время гипотезы об особом значении различия текстов Евсевия и Лактанция. Кроме чтений Брандта, под строкою в настоящем случае приводятся также некоторые чтения рукописи из данного у Брандта аппарата (без особой сиглы) и конъектуры по поводу трудных мест разных ученых,—Критически установленный текст церковной истории Евсевия имеется теперь в издании E . Schwartz ' a . (в Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte. Eusebius Werke. В. II Th I [1—5 книги] 1903. II [6—10 книги) 1908). Документы в X, 5—7 отсутствуют в Β D ΛΣ (= Paris . 1431, Paris . 1433, лат. перев. Руфина, сирийский перев.) и находятся в ATERM (= Paris . 1430, Laurent . 70, 7, Laurent, 70, 20, M osqu. 50, Marci an . 338). Текст документа X, 5, 1—14, представляет ряд мест, частью неправильно к неудобопонятно переданных самим переводчиком, частью искаженных, может быть, в последующее время. Под строкой указываются

145

«Уже ранее, полагая, что свободы в религии стеснять не должно, что, напротив, нужно предоставить право заботиться о божественных предметах уму и воле каждого по собственному его произволению, повелели мы и христианам соблюдать веру согласно избранной ими религии. Но так как в том указе, которым предоставлялось им такое право, были на деле при этом еще поставлены многие

более важные варианты рукописей из издания Швартца (1 — первая рука, с и r —древние и позднейшие корректоры, m — слова на поле) и замечания (большею частью Швартца же) по поводу неясных мест текста.—Цифры на полях означают общепринятое в изданиях деление латинского и греческого текстов на параграфы. Различия между тем и другим текстом (недостающие в другом текст или несоответствующия тому или другому выражению в нем места) отмечаются, насколько это было возможно и удобно, курсивом в латинском тексте и разрядкой в греческом. То же значение имеют курсив и разрядка в русском переводе текста, имеющегося и у Евсевия и у Лактанция.

Lact. de mort. pers. 48, 2 — 12 Baluze 41—43 (cf. Brandi 228—233):

Euseb. 11. c. a, 5, 2—14-, Schwartz 883—887: Ἤδη μὲν πάλαι 1 σκοποῦντες τὴν ἐλευθερίαν τῆς θρῃσκείας οὐκ άρνητἐαν εἶναι, ἀλλ’ ἑνός ἑκάστου τῇ διανοίᾳ καὶ τῆ βουλήσει ἐξουσίαν δοτέον τοῦ τὰ θεῖα πράγματα τημελεῖν κατὰ τῆν αὐτοῦ προαίρεσιν ἕκαστον, κεκελεύκειμεν 2 τοῖς τε Χριστιανοῖς τῆς αἱρἐσεω; καὶ τῆς θρησκείας τῆς ἑαυτῶν τὴν πίστιν φυλάττειν ἀλλ’ ἐπειδὴ πολλαὶ 3 καὶ διάφοροι αἱρέσεις ἐν ἐκείνῃ τῇ ἀντιγραφῂ, ἐν ὴ τοῖς αὐτοῖς συνεχωρήθη ἡ τοιαύτη ἐξουσία, ἐδόκουν προστεθεῖσθαι σαφῶς 4, τυχόν ἴσως τινές

¹AT¹, πολλὰT^rERM, T^cmуничтожено.

² по предположению Швартца, здесь что-то утрачено в тексте; по Duchesne, Hist. anc. de l’Egl. II, 35₂, если не предполагать утраты здесь нескольких слов, латинский оригинал мог иметь такой вид: unumquemque iusseramus, non exceptis Christianis, sententiae et religionis propriae fiduciam servare

³ AT^CERM, καὶ πάλαι T¹.

⁴ ἀσαφῶς T^r R

146

различныя условія, то, можетъ быть, нѣкоторые изъ нихъ скоро потомъ встрѣтили препятствія къ такому соблюденію.

Когда мы прибыли благополучно в Медиолан, я—Константин Август, и я—Ликиний Август, и подвергли обсуждению все, что относилось к общественной пользе и благополучию, то в ряду прочего, что казалось нам для многих людей [греч.: всех] полезным, в особенности признали мы нужным сделать постановление, направленное к поддержанию страха и благоговения к Божеству, именно, даровать и христианам и всем свободу следовать той религии, какой каждый пожелает, дабы находящееся на небесах Божество [греч.: дабы Божество, каково бы Оно нибыло, и что вообще находится

2 Cum feliciter tam ego ¹ Constantinus Augustus quam etiam ego Licinius Augustus apud Mediolanum conuenissemus, atque uniuersa, quae ad commoda et securitatem publieam pertinerent, iu tractatu haberemus, haec inter cetera quae uidebamus pluribus hominibus profutura, uel in primis ordinanda esse credidimus ²quibus diuinitatis reuerentia contiuebatur, ut daremus et Christianis et omnibus liberam potestatem sequendi ³ religionem quam quisque noluisset, quo ⁴ quidem diuinitas ¹ in sede caelesti nobis atqne omnibns qui snb potestate Bostra sunt constituti placatum

3 at. propitium ⁶ possit existere. itaqne

¹ ego quam

² credimus

³ sequenti

⁴ quod

⁵ Br. quo quiciquid diuinitatis

⁶Graenius etc..,placata ac propitia

αὐτῶν μετ’ ὁλίγον ἀπὸ τῆς τοιαύτης παραφυλάξεως ἀπεκροὐοντο ¹.

Ὁπότε εὐτυχῶς ἐγὼ Κωνσταντίνος ὁ 4 Αὔγουστος κάγώ Λικίννιος ὁ Αὔγουστος ἐν τῇ Μεδιολάνῳ ἐληλύθειμεν καὶ πάντα ὅσα πρὸς τὸ λυσιτελὲς καὶ τὸ χρήσιμον τῷ κοινῷ διέφερεν, ἑν ζητήσει ἔσχομεν, ταῦτα μεταξὺ τῶν λοιπῶν ἅτινα ἐδόκει ἐν πολλοῖς ἀπασιν ἐπωφελῆ εἶναι, μᾶλλον δὲ ἐν πρώτοις διατάξαι ἐδογματίσαμεν, οἶς ἡ πρὸ; τὸ θεῖον αἰδώς τε καὶ σέβας ἐνείχετο, τουτ’ ἔστιν, ὅπως δῶμεν καὶ τοῖς Χριστιανοῖς καὶ πᾶσιν ἐλευθέραν αἵρεσιν τοῦ ἀκολουθεῖν τῇ θρῃσκείᾳ ᾖ δἂν βουληθῶσιν, ὅπως ὅ τί ποτέ ἐστιν θειότητος ³ καὶ οὐρανίου πράγματος, ἡμῖν καὶ πᾶσι τοῖς ὑπὸ τῆν ἡμετέραν ἐξουσίαν διάγουσιν εὐμενὲς εἶναι δυνηθῇ. τοίνυν 5 ταύτην τὴν [ἣ μετέραν] βούλησιν ⁴

¹T^cERM, ἀνεκρούοντοΑΤ¹УБаронияпереведено repulsi sunt, уВалуа destiterunt, Батиффольпредлагает, какболееверныйперевод, inhibebantur

²переводчикчитал omnibus вместо hominibus

³TER, θειότιτοσΜ, θειότηςА. Переводчиккакбудточиталвместо divinitas in sede caelesti—divinitatis et rei caelestis, какпредполагает Tuinard (cp. уБрандта)

⁴TERM, τὴν βούλησιν τὴν ῆμετέρανΑ

147

на небе] могло быть милостиво и благосклонно к нам и ко всем находящимся под нашею властью. Итак, мы постановили, руководясь здравым и правильнейшим рассуждением, принять такое решение, чтобы никого вообще не лишать свободы

(лат.:), соблюдает ли кто

веру христиан, или следует

(греч.:) следовать и держаться соблюдаемой у христиан веры, и чтобы каждому дана была свобода следовать

той религии, какую сам считает наилучшею для себя, дабы верховное Божество, почитаемое нами по свободному убеждению, могло проявлять во всем обычную милость и благоволение к нам.

Посему надлежит твоей чести (dicationem) знать, что нам угодно было, чтобы по устранении всех совершенно ограничений, которые можно были усматривать в данном тебе (ad officium

Эту волю нашу надлежало изложить письменно (ἀντιγράψαι=в законодательном акте, рескрипте), чтобы по устранении всех совершенно ограничений, которые содержались в посланном твоей чести (καθοσίωσιν) ранее нашем

hoc consilio ¹salubri - ac rectissima ratione ineundum esse credidimus, ut nulli omnino facultatem abnegandam putaremus qui ³ uel observationi Christianorum uel oi religioni mentem suam dederet ⁴ quam ipse sibi aptissimam esse sentiret, ut possit nobis summa diuinitas, cuius religioni liberis mentibus obsequimur, in orani- bus solitum ⁵ fauorem ⁶ beneuolentiamque praestare.

Quare scire dicationem tuam conuenit placuisse nobis ut amotis om- nibus omnino condicionibus, quae prius scriptis ad officium tuum datis

¹ Br. consilium

² salubria

³Schwarte:quin

⁴ Br. dederat

⁵ solita

⁶ feruorem

ὑγιεινῷ καἰ όρθοτάτῳ λογισμῷ έδογματί- σαμεν, ὸπως μηδενὶ παντελώς ἐξουσία άρνητέα ῇ τοῦ άκολουθεῖν καὶ αίρεῖσθαι τῆν τῶν Χριστιανῶν παραφύλαξιν ἢ θρησκείαν ἑκάστῳ τε ἐξουσία δοθείη τοῦ διδόναι ἑαυτοῦ τῆν διάνοιαν ἐν ἐκείνῃ τῇ θρησκείᾳ ¹, ἣν αὖτὸς ἐαυτῷ ἁρμόζειν νομίζει, ὅπως ἱμῖν δυνηθῇ τὸ θεῖον ἐν πᾶσι τήν ἔθιμον σπουδὴν καὶ καλοκάγαθίαν παρέχειν.

Ἅτινα οὕτως ἀρέσκειν ἡμῖν ἀντιγράψαι

6 ἀκόλουθον ἦν, ἵν’ ἀφαιρεθεισῶν παντελῶς τῶν αἴρέσεων, αἵτινες τοῖς προτέροις ἡμῶν γράμμασι τοῖς πρὸς τὴν σὴν καθο-

¹ τοῦ ἀκολουθεῖν — — θρησκείᾳ, по

Швартцу, искажено диттографиями и поправками.

148

tuum) ранее указе (scriptis) касательно христиан,

указе (γράμμασι) касательно христиан и которые казались весьма недобрыми и несообразными с нашею кротостью, — чтобы это было устранено, и

ныне каждый из желающих содержать религию христиан мог делать это свободно и беспрепятственно, без всякого для себя стеснения и затруднения. Объявить это со всею обстоятельностью твоей попечительности мы признали нужным, дабы ты знал, что мы христианам даровали право свободного и неограниченного содержания своей религии. Видя же, что им это позволено нами, твоя честь (dicatio, καθοσίωσις) поймет, что и другим также предоставлена, ради спокойствия нашего времени, подобная же полная свобода в соблюдении

super Christianorum nomine uidebantur nunc ¹ cauere ² ac simpliciter unus quisque eorum, qui eandem observandae religionis³ Christianorum gerunt, voluntatem, citra ullam ⁴ inquietudinem ac molestiam sui id ipsum obseruare contendant, 5 quae sollicitudini tuae plenissime ⁵ significanda esse credidimus, quo scires nos liberam atque absolutam colendae religionis suae facultatem isdem Christianis dedisse. 6 Quod cum isdem a nobis indultum esse pervideas, intelligit dicatio tua etiam aliis religionis suae vel observantiae potestatem similiter apertam et liberam pro quiete temporis nostri concessam, ut

¹ Br. nomine r, et quae prorsus sinistra et a nostra clementia aliena esse> uidebantur, nunc

² Br. libere

³ Br. religionis

⁴ illam

⁵ plenissima

⁶ Br. isdem; такъ вездѣ и далее

⁷ concessa

σίωσιν ἀποσταλεῖσι περὶ τῶν Χριστιανῶν ἐνείχοντο καὶ ἅτινα πάνυ σκαιὰ καὶ τῆς ἡμετέρας πραότητος ἀλλότρια εἶναι ἐδόκει, ταῦτα ὑφαιρεθῇ καὶ ¹ νῦν ἐλευθέρως καὶ ἁπλῶς ² ἕκαστος αὐτῶν τῶν ³ τὴν αὐτὴν προαίρεσιν ἐσχηκότων τοῦ φυλάττειν τὴν τῶν Χριστιανῶν θρῃσκείαν ἄνευ τινὸς ὀχλήσεως τοῦτο αὐτὸ παραφυλάττοι. ἅτινα τῇ σῇ ἐπιμελείᾳ ληρέστατα δηλῶσαι ἐδογματίσαμεν, ὅπως εἰδείης ἡμᾶς ἐλευθέραν καὶ ἀπολελυμένην ἐξουσίαν τοῦ τημελεῖν τὴν ἑαυτῶν θρῃσκείαν τοῖς αὐτοῖς Χριστιανοῖς δεδωκέναι, ὅπερ ἐπειδὴ ἀπολελυμένως αὐτοῖς ὑφ᾿ ἡμῶν δεδωρῆσθαι θεωρεῖ ἡ σὴ καθοσίωσις καὶ ἑτέροις δεδόσθαι ἐξουσίαν τοῖς βουλομένοις ⁴ τοῦ

¹ καὶ ἅτινα—εἶναι и ταῦτα ὑφαιρεθῇ καὶ Швартцъ считаетъ интерполяцией.

² RM, γρ ἅπλῶσ T^cmE¹^m, ἀπλανῶσ ΑΤ¹Ε¹

³ TER, αὐτῶν Μ, τῶν Λ

⁴ ὅπερ и далее, по Швартцу, испорчено; нужно или писать θεωρεῖς, <συνορᾷ>, или зачеркнуть въ дальнейшем ὅπερ и γίνεσθαι

149

своей религии, так что каждый имеет право свободно избрать и почитать то, что ему угодно: это нами постановлено с тою целью, чтобы не казалось, что нами нанесен какой-либо ущерб какому бы то ни было культу или религии [лат. текст испорчен].

Кроме сего относительно христиан мы постановляем [лат.: решили постановить], чтобы те места, в которых прежде они обычно имели собрания и о которых в предшествующем указе к твоей чести (officium, καθοσίωσις) было сделано известное [греч.: иное] постановление, если они окажутся купленными в предыдущее время какими-либо лицами, или у казны, или у кого другого, эти лица немедленно и без колебаний возвратили бы христианам безденежно и без тре-

colenda ¹ quod quisque diligeret ², habeat liberam facultatem, quia honori neque euiquam religioni aut aliquid a nobis ³.

Atque hoc insuper in persona Christianorum statuendum esse censuimus, quod, si eadem loca, ad quae antea convenire consuerant, de quibus etiam datis ad officium tuum litteris certa antehac ⁴ forma fuerat comprehensa. Priore tempore aliqui vel a fisco nostro vel ab alio quocumque videntur esse mercati, eadem Christianis sine pecunia et sine ulla pretii petitione, postposita omni frustratione atque

¹ Br. colendо

² Br. delegerit. ПоШвартцу. quod и diligeret искажено

³Текстиспорчен. Baluzeчитал: quas... honori. Lenglet: quia < nolumus detrahi > honori neque euiquam religioni aliquid a nobis. Br. facultatem. honori neque euiquam religioni aliquid a nobis

⁴ ante ae

μετέρχεσθαι τὴν παρατήρησιν καὶ θρῃσκείαν ἑαυτῶν, ὅπερ ἀκολούθως τῇ ἡσυχίᾳ τῶν ἡμετέρων καιρῶν γίνεσθαι φανερόν ἐστιν, ὅπως ἐξουσίαν ἕκαστος ἔχῃ τοῦ αἱρεῖσθαι καὶ τημελεῖν ὁποίαν δ᾿ ἂν βούληται [τὸ θεῖον]. τοῦτο δὲ ὑφ᾿ ἡμῶν γέγονεν, ὅπως μηδεμιᾷ τιμῇ μηδὲ θρῃσκείᾳ τινὶ μεμειῶσθαί τι ὑφ᾿ ἡμῶν δοκοίη.

Καὶ τοῦτο δὲ πρὸς τοῖς λοιποῖς εἰς τὸ πρόσωπον τῶν Χριστιανῶν δογματίζομεν, ἵνα τοὺς τόπους αὐτῶν, εἰς οὓς τὸ πρότερον συνέρχεσθαι ἔθος ἦν αὐτοῖς, περὶ ὧν καὶ τοῖς πρότερον δοθεῖσιν πρὸς τὴν σὴν καθοσίωσιν γράμμασιν τύπος ἕτερος ἦν ὡρισμένος τῷ προτέρῳ χρόνῳ, [ἵν᾿] εἴ τινες ἢ παρὰ τοῦ ταμείου τοῦ ἡμετέρου ἢ παρὰ τινος ἑτέρου φαίνοιντο ἠγορακότες, τούτους τοῖς αὐτοῖς Χριστιανοῖς ἄνευ ἀργυρίου καὶ ἄνευ τινὸς ἀπαιτήσεως τῆς

¹ὁποίανSchwartz, ὁποίαT¹ER, ὁποίαΤ^r, ὅποιΜ, ὁποῖονΑ

²τὸθεῖονERM, θεῖονΑΤ¹θρησκείατιμᾶντὸθεῖονТ^r, ошибочнаяприбавка, поШвартцу

³ τῷ προτέρῳ χρόνφ, по Швартцу, ошибочно присоединено къ относительному предложенію; ἵν’ Швартц вычеркивает согласно Лактанцию

150

бования какой-либо платы; равно и получившие эти места в дар пусть возможно скорее отдадут (их) христианам. При этом и те, которые купили эти места, и те, которые получили в дар, если будут искать чего-либо от нашего благоволения,

(лат.:) пусть просят соответствующего вознаграждения (vicarium postulent),

(греч.): пусть обратятся к местному епарху (προσέλθωσι τῷ ἐπὶ τόπων ἐπάρχῳ δικάζοντι),

дабы и они по нашей милости не остались без удовлетворения. Все это должно быть передано при твоем содействии обществу (corpori, σὠματι) христиан немедленно, без всякого отлагательства.

И так как известно, что христиане имели во владении

ambiguitate restituant; 8 qui etiam dono fuerunt consecuti, eadem similiter isdem Christianis quantocius reddant, etiam ¹ vel hi qui emerunt vel qui dono erunt ² consecuti, si petiverint de nostra benivolentia aliquid, vicarium postulent, quo et ipsis per nostram clementiam consulatur. Quae omnia corpori Christianorum protinus per intercessionem tuam ac sine mora tradi oportebit.

9. Et quoniam idem Christiani non

¹Diaz: et iam. Schwartz·,ut iam

² donauerunt. Br. dono fuerunt

³ Br. petiuerint. Columbus: Si putauerint, de nostra beniuolentia aliquid uiearium postulent. Diazi si optauerint de nostra beneuolentia aliquid uiearium, postulent

τιμῆς, ὑπερτεθείσης [δίχα] πάσης ἀμελείας καὶ ἀμφιβολίας, ἀποκαταστήσωσι, καὶ εἴ τινες κατὰ δῶρον τυγχάνουσιν εἰληφότες, τοὺς αὐτοὺς τόπους ὅπως ἢ τοῖς αὐτοῖς Χριστιανοῖς τὴν ταχίστην ἀποκαταστήσωσιν οὕτως ὡς ἢ οἱ ἠγορακότες τοὺς αὐτοὺς τόπους ἢ οἱ κατὰ δωρεὰν εἰληφότες αἰτῶσί τι παρὰ τῆς ἡμετέρας καλοκἀγαθίας προσέλθωσι τῷ ἐπὶ τόπων ἐπάρχῳ δικάζοντι, ὅπως καὶ αὐτῶν διὰ τῆς ἡμετέρας χρηστότητος πρόνοια γένηται. ἅτινα πάντα τῷ σώματι τῷ τῶν Χριστιανῶν παρ᾿ αὐτὰ διὰ τῆς σῆς σπουδῆς ἄνευ τινὸς παρολκῆς παραδίδοσθαι δεήσει··.

ΚαὶἐπειδὴοἱαὐτοὶΧριστιανοὶοὐ

¹ в скобках у Швартца, как вычеркнутое еще у Lowth (ср. Лактанций)

² καὶ εῖτινες— — γένηται, по Швартцу, не свободный от недоразумений перевод не может быть исправлен с очевидностью.

³ Т^сЕ, ὅπωσ ἦ Μ, ὅπωσ εἰ Α, ἢ ὅπωσ ἦ T^rR, вѣроятно ошибочная прибавка, по Швартцу

⁴ οὕτωσ ὡσ ἠ Μ, οὕτωσ ὡσεὶ ΤΕR, οὕτωσ ἢ А, По-видимому, лучше было бы принять чтеніе οὕτως ὡς εἰ

⁵ недоразумение в переводе, по Швартцу

⁶ σωματίῳ ATER, σώματι Μ

151

не эти только места, где они обычно собирались, но и другие, составлявшие собственность не отдельных лиц, но общества их, (лат.:) т. е. церквей, (греч.:) т. е. христиан, все это в силу закона, который ми выше определили, ты прикажешь отдать христианам, т. е, обществу и собраниям их, без какого-либо колебания или прекословия, с соблюдением именно вышеуказанного правила, чтобы те, которые бесплатно возвратят их, надеялись получить вознаграждение от нашей доброты.

Во всем этом ты обязан оказать вышеназванному обществу христиан всевозможное содействие, чтобы повеление наше выполнено было в самом скором времени, дабы и в этом выразилось попечение нашей милости об общественном спокойствии. И тогда в виду этого, как было выше замечено, божественное к нам благоволение, в столь вели-

іn ea ¹ loca tantum ad quae convenire consuerant, ² sed alia etiam habuisse noscuntur ad ius corporis eorum id est ecclesiarum, non hominum singulorum, pertinentia, ea omnia lege quam superius comprehendimus, citra ullam prorsus ambiguitatem vel controversiam isdem Christianis id est corpori et conventiculis eorum reddi iubebis, supra dicta scilicet ratione servata, ut ii qui eadem sine pretio sicut diximus restituant, indemnitatem de nostra benivolentia sperent.

10. In quibus omni bus supra dicto corpori Christianorum intercessionem tuam efficacissimam exhibere debebis, ut praeceptum nostrum quantocius compleatur, quo etiam in hoc per clementiam nostram quieti publicae consulatur. 11. Hactenus fiet, ut, sicut superius comprehensum est, divinus iuxta

¹ Br. non [in] ea

² Br. consuerunt

³ Br. restituant

μόνον ἐκείνους εἰς οὓς συνέρχεσθαι ἔθος εἶχον, ἀλλὰ καὶ ἑτέρους τόπους ἐσχηκέναι γινώσκονται διαφέροντας οὐ πρὸς ἕκαστον αὐτῶν, ἀλλὰ πρὸς τὸ δίκαιον τοῦ αὐτῶν σώματος, τοῦτ᾿ ἔστιν τῶν Χριστιανῶν, ταῦτα πάντα ἐπὶ τῷ νόμῳ ὃν προειρήκαμεν, δίχα παντελῶς ¹ τινος ἀμφισβητήσεως τοῖς αὐτοῖς Χριστιανοῖς, τοῦτ᾿ ἔστιν τῷ σώματι [αὐτῶν] ² καὶ τῇ συνόδῳ [ἑκάστῳ] αὐτῶν ἀποκαταστῆναι 3 κελεύσεις, τοῦ προειρημένου λογισμοῦ δηλαδὴ φυλαχθέντος, ὅπως αὐτοὶ οἵτινες τοὺς αὐτοὺς ἄνευ τιμῆς, καθὼς προειρήκαμεν, ἀποκαθιστῶσι, τὸ ἀζήμιον τὸ ἑαυτῶν παρὰ τῆς ἡμετέρας καλοκἀγαθίας ἐλπίζοιεν.

Ἐν οἷς πᾶσιν τῷ προειρημένῳ σώματι τῶν Χριστιανῶν τὴν σπουδὴν δυνατώτατα παρασχεῖν ὀφείλεις, ὅπως τὸ ἡμέτερον κέλευσμα τὴν ταχίστην παραπληρωθῇ, ὅπως καὶ ἐν τούτῳ διὰ τῆς ἡμετέρας χρηστότητος πρόνοια γένηται τῆς κοινῆς καὶ δημοσίας ἡσυχίας. τούτῳ γὰρ τῷ λογισμῷ, καθὼς καὶ προείρηται, ἡ θεία.

¹ Schwegler (Лакт. prorsus), παντελοῦςв рукописях

² вычеркиваетъ Швартцъ, по Лактанцію

³ἀποκατασταθῆναιШвартц

152

кой мере уже испытанное нами, пребудет всегда, содействуя нашим успехам и общему благополучию.

А чтобы этот милостивый закон наш мог сделаться всем известным, написанное здесь ты должен в своем публичном объявлении выставить всюду и довести до всеобщего сведения, дабы этот закон нашей милости ни для кого не оставался в неизвестности».

В ученой литературе вопрос об этом памятнике и вообще вопрос о миланском эдикте имеет уже довольно длинную историю и с давних пор высказываемы были в этом случае различные мнения. О сущности вопроса и разных его решениях может дать понятие краткий очерк этой истории в главнейших ее фактах, с обозрением высказанных и в самое последнее время мнений.

Не знавший еще значительно позже найденного и изданного сочинения Лактанция De mortibus persecutorum, Бароний в своих Анналах (1590) мог привести этот документ только в переводе с греческого текста Евсевия. Заглавие У Евсевия: «Ἀντίγραφον βασιλικῶν διατάξεων», Бароний переводит: «Imperatoriorum edictorum exemplar», и называет обычно всюду документ «эдиктом». Издан «эдикт» был, по нему, собственно Константином, Ликиний же, как язычник, лишь уступая Константину согласился на его издание

nos favor, quem in tantis sumus rebus experti, per omne tempus prospere successibus nostris cum beatitudine publica perseveret.

Ut autem huius sanctionis benivolentiae nostrae forma ad omnium possit pervenire notitiam, prolata programmate tuo haec scripta et ubique proponere et ad omnium scientiam te perferre conveniet, ut huius nostrae benivolentiae [nostrae] sanctio latere non possit..

¹ Br. sanctionis

²praelata

σπουδὴ περὶ ἡμᾶς, ἧς ἐν πολλοῖς ἤδη πράγμασιν ἀπεπειράθημεν, διὰ παντὸς τοῦ χρόνου βεβαίως διαμείναι.

Ἵνα δὲ ταύτης τῆς ἡμετέρας νομοθεσίας καὶ τῆς καλοκἀγαθίας ὁ ὅρος πρὸς γνῶσιν πάντων ἐνεχθῆναι δυνηθῇ, προταχθέντα τοῦ σοῦ προστάγματος ταῦτα τὰ ὑφ᾿ ἡμῶν γραφέντα πανταχοῦ προθεῖναι καὶ εἰς γνῶσιν πάντων ἀγαγεῖν ἀκόλουθόν ἐστιν, ὅπως ταύτης τῆς ἡμετέρας καλοκἀγαθίας ἡ νομοθεσία μηδένα λαθεῖν δυνηθῇ.

¹ ΑΤΕ, διαμένει Μ. διαμείνη T^rR

² ταύτης—ὅρος, поШвартцу, неправильныйперевод

³ Μ, προσταχθέντα ΤΕ, προαχθέντος T^rR

⁴АТ^r, опущенов T¹ERM.

153

(«edictum per Constantinum elicitum a Licinio»), хотя и Константин должен был в свою очередь сделать ему уступку, когда провозгласил свободу и для язычников. Этот эдикт у Барония но отличается, от «закона», который был послан, по Евсевию, к Максимину ¹). Так как для того, чтобы изменить положение христиан на востоке, требовалось согласие и Максимина, то послано было к нему особое письмо от имени Константина и Ликиния. Максимин тогда адресовал свой рескрипт Савину. Так как это, по Баронию, было в 313 г., то изданный в следующем году эдикт Максимина и смерть его он относит уже к 314 году ²).

До появления в печати сочинения Лактанция вышло и издание истории Евсевия Валуа (Valesius), с высоко ценными примечаниями издателя (1659) ³). На основании находимых у Евсевия же данных, Валуа, в отличие от Барония, признает существование уже двух законов Константина и Ликиния: одного—изданного в Риме в 312 г. и немедленно посланного Максимину, другого—изданного в Милане в 313 г. Оба были адресованы к префектам претории ⁴). Первый лишь упоминается у Евсевия и не дошел до нас. В нем, по предположению Валуа, говорилось о возвращении христианам богослужебных мест, но не было сказано о вознаграждении за это лишавшихся их владельцев (подобно тому как нет ничего об этом в позднейшем эдикте Максимина). Отсюда явилась необходимость в дополнительных разъяснениях, данных во втором законе ⁵). Сверх того, в первом провозглашение свободы для христиан (кафоликов) казалось стеснением для всех державшихся иных

¹) С . Baronii Annales ecclesiastici, а . 313, 5 —7, Τ . III. 1887, ρ . 565—6. Между прочим, в Магдебургских центуриях (Centuria IV. Basileae 1560, с . 62) документ был озаглавлен : „Exemplum constitutionis imperialis Constantini et Licinii“ (но далее встречается о других документах, с . 67, „alia exempla edictorum“).

²) 313, 12, p. 567, 314, 2, p. 586.

³) Cp. отзыв Schwartz’ а в Einleitungen, S. xliv: Durch gesundes Urteil, präeise Knappheit und eine antiquarisch-historische Gelehrsamkeit, von seltenem Umfang gehören sie zu dem Besten was je von Erklärungen zu einem antiken Schriftsteller geschrieben ist. Тут же отзыв совершенно другого характера о комментариях в изданиях истории Евсевия Гейвихена (1827, 1868). Между прочим, примечания Валуа и Гейнихена имеются и в особом издании: Eusebii Pamphili historiae e cc lesiasti c ae libri decem. Annotationes variorum. T. I—II. Oxonii)842.

⁴) X, 5, 6. ⁵) X, 5, 7.

154

религиозных убеждений (язычников, еретиков). Во втором устраняется различение между церковью и иномыслящими и всем одинаково предоставляется в отношении религии свобода. Так Валуа пытался истолковать выражение в греческом тексте документа У Евсевия (6) «ἀφαιρεθεισῶν παντελῶς τῶν αἰρέσεων» ¹), Между прочим, определяя в одном случае различие между epistolae и edicta, императоров ²), Валуа в отношении к законодательным актам Константина и Ликиния 312 и 313 г, употребляет лишь выражения общего характера — constitutio, lex. Письмо Максимина Савину он относит к 312 г., дальнейший его эдикт—к 313.

Когда наконец Балюз издал впервые De mortibus persecutorum Лактанция (1679) ³) с латинским текстом документа, данного Ликинием в Никомидии президу, он увидел в нем подлинный текст изданного в Милане эдикта. Дата у Лактанция указывает лишь момент обнародования «эдикта» в Никомидии по повелению Ликиния: но издав он был ранее. Лактанций сообщил именно первоначальный текст документа (latine, ut editae primo sunt), хотя он и опустил предисловие к нему, сохраненное Евсевием. Латинский текст, между прочим, дал теперь возможность Балюзу уяснить значение столь затруднявшего ранее ученых выражения αιρέσεις m, переводе у Евсевия; оказалось, что оно употреблено для передачи латинского condiciones. Ссылаясь на Валуа, Балюз также предполагает существование другого закона Константина, и Ликиния, изданного вскоре после поражения Максентия ⁴). По вопросу об опубликовании эдикта

¹) X, 5, 3. У. Hicе est sensus hujus constitutionis, quem non sine magno labure expiscati sumus,—замечает Валуа в заключение своего толкования.

²) IX, 10, 7: inter epistolas et edicta imperatorum hoc praecipuum discrimen est, quod epistolae quidem nomen eorum ad quos missae simt, adseriptum habent, cum edicta omnes generaliter alloquantur. Et, edicta quidem publice proponuntur, epistolae vero offcruutuv cis ad quos missae sunt, ut legitur iu gestis purgationis Caeciliani pag. 28. nec proponi soient, nisi nominatim additum sit in fine epistolae: proponatur. Denique in epistolis nomen duutaxat imperatoris cuin paucissimis titulis praefigitur, in edictis vero omnes tituli, nullo omisso, diligenter et ambitiose ponuntur.

³) De mortibus persecutorum напечатано было в первый раз в St. Baluzius, Miscellaneorum liber secundus. Paris 1079, p . 1—48, примечания p . 347— 463. Примечания перепечатаны, во главе комментариев других авторов на это сочинение Лактанция (Columbus, Toinardus, Сире nis, Вашиги, Le Nourry — dissertatio), в 7 том латинской патрологии Миня.

⁴) Migne, s. 1. t. 7, с. 373 —4. „Maximinum“ 374А, по-видимому, здесь недосмотр вместо «Maxentium“.

155

чрез презида Балюз потом высказывался в письме к Диазу (1683), по поводу заявления последнего, что «Vисаrium postulent» в документе (8) не может указывать на должностное лицо—викария диоцеза (как понял это место в своем переводе еще Евсевий, введший в заблуждение и Балюза), а означает просто «возмещение» (res vicaria),—так как если документ адресован был президу, то ему, а не викарию, должны были быть предоставлены и полномочия относительно вознаграждения владельцев за возвращенное христианам имущество. Балюз замечает, что в эдиктах с общегосударственным значением (edicta generalia) пишутся обычно имена префектов претории; когда же Ликиний обратился с указанным документом к президу, имя последнего, нужно думать, и не было поставлено в нем. Под общим названием «презида» у Лактанция мог разуметься и викарий понтийского диоцеза: если же это был лишь подчиненный ему consularis Вифинии, то авторитет и особые полномочия, и в случае обнародования эдикта в Никомидии чрез посредство последнего, могли быть сохранены все-таки за викарием ¹).

Паджи руководился замечаниями Валуа в своих поправках и дополнениях к Баронию (1689) ²). Но он мог уже теперь воспользоваться и данными из сочинения Лактанция. И он, вслед за Валуа, различает два закона Константина и Ликиния: 312 г. — изданный вероятно в Риме и до нас не дошедший, и 313 г.—разъяснивший предыдущий закон в вопросе о сектах ³). Этот последний закон был обнародован Ликинием в Никомидии, как это видно из Лактанция, лишь 13 июня; но составлен и издан он был в Милане приблизительно в марте ⁴). Смешение двух этих «эдиктов» составляет ошибку Барония. Паджи оба закона называет «эдиктами», замечая, что он при этом не делает различия между «письмом» и «эдиктом» ⁵).—То же в общем мнение и ту же терминологию можно встретить у Тилльмона

¹) Migne, s. 1. t. 7, с. 379—381.

²) А. Pagius, Critica historico-chronologiea in Annales ecclesiasticos C. Baro n ii. 1689. Критика Паджи, начиная с издания Анналов Барония, сделанного Манси (1738—59), помещается в соответствующих местах Анналов вслед за изложением Барония.

³) а. 312, 10, 313, 2. Т. III, 1887, р. 559, 578. ") 314, 8, р. 610.

⁴) 314, 9, р. 611: Epistolam autem et edictum hic non distinguo .

156

в его «Истории императоров» (1697). Первый эдикт издан был Константином вместе с Ликинием вскоре по вступлении Константина в Рим (в ноябре 312 г.). В Милане был составлен другой эдикт, обнародованный потом Ликинием в Никомидии ¹).

Таким образом, вместо одного эдикта, как полагал Бароний.—теперь признавали два, и в документе у Лактанция и Евсевия видели второй—миланский эдикт.

Критически отнесся к этому мнению Манси в своем издании Анналов Барония и замечаний на них Паджи (1738— 1759). Усматривая у Паджи (не совсем верно и с допущением промахов с своей стороны) спутанность в рассуждении об эдиктах Константина и Ликиния, он излагает в примечании свой взгляд на дело. Манси признает факт издания, неизвестно где, вскоре после победы Константина над Максентием. закона в пользу христиан (constitutio absolutissima pro Christianis), отправленного к Максимину. Но был ли издан еще особый закон Константином и Ликинием в Милане, это кажется для него недостаточно ясным ((mihi non satis liquet). Правители, по-видимому, постановили лить и Милане, что изданный ими ранее закон, как возбуждавший какие-то недоразумения, должен быть разъяснен, и Ликиний, по прибытии на восток, соответственно этому, и повелел обнародовать свой обращенный к президу указ (litteras). Из упоминания в нем о прежде изданном от имени обоих императоров в пользу христиан закона (312 г. после поражения Максентия) и дальнейших слов: «когда мы прибыли в Медиолан, то между прочим — мы нашли нужным постановить следующее», открывается—или, что в Милане вовсе не был издан эдикт об этом предмете, а только постановлено, чтобы он был издан (и это, очевидно, и было осуществлено чрез никомидийский указ Ликиния),—или, что миланское определение есть иное в сравнении с обнародованным в Никомидии, так как никомидийский документ сообщает о том, что уже было постановлено в Милане ²).

¹) Tillemont, Histoire des empereurs. T. IV. Venise 1732, p. 140, 154.

²) Baronii Annales eccl. a. 312, 10. T. III, 1887, p. 559: His verbis patet vel nullum datum fuisse hac de re edictum Mediolani, sed tantum statutum fuisse ut illud daretur; vel decretum Mediolanense aliud esse ab

157

Соображения Манси, по-видимому, не обратили на себя особого внимания, и историки продолжали говорить о двух эдиктах, отождествляя с миланским эдиктом документ, приводимый у Лактанция и Евсевия ¹), Английский ученый Клинтон (1844) отмечал, правда, мимоходом, ошибочность мнения Паджи об издании эдикта именно в Милане, по и эта заметка прошла, кажется, бесследною ²).

Между прочим, с несколько особым мнением об эдиктах Константина и Ликиния, нашедшим последователей, выступил Кейм (1852, 1862). По нему, Константин и Ликиний издали эдикт о христианах в 312 г. не после поражения Максентия, а еще весною или летом этого года, одновременно с обручением Ликиния и сестры Константина, Константий, как дополнение к эдикту Галерия 311 г. В последнем лишь обещалось подробное определение условий даруемой христианам свободы: новый закон и был выполнением этого обещания, и в нем именно были изложены те ограничения (запрещение пропаганды христианства и стеснение сект), которые отменены затем миланским эдиктом 313 г. Но у Евсевия, по Кейму, в IX, 9 под присланным в 312 г. Максимину эдиктом разумеется не что иное, как миланский эдикт 313 г. (X, 5), и допущена таким образом путаница в хронологии. Об эдикте же, изданном весною или летом 312 г., Евсевий умалчивает ¹⁵).

А. Бриллиантов.

eo quod Nicomediae promulgatum fuit: hoc Nicomediense enim ea refert, quae Mediolani constituta fuerant..

¹) Cp. Manso (1319), 75—70. Gieseler, KG⁴ I, 1 (1844), 266—7. Nean der, KG⁴ III (1864), 17—18. Burckhardt (1880), 352.

²) H. F. Clinton, Fasti Romaui. I. Oxford 1844, p. 366: Pagi quoted by Heinichen ad Euseb. 1. c. erroneously supposes that the edict was published at Milan. Мнение Паджи приводится по примечанию Heinichen ’ a к истории Евсевия, X, 5, 2. Гейнихен, между прочим, неверно сообщает здесь, будто Падки и „эдикт“, упоминаемый у Евсевия в IX, 9, признает изданным в Милане же.

¹⁵) Th. Keim, Die Römische Toleranzedicte für das Christenthum, в Theolog. Jahrbücher, 1852, S. 218 ff. Cp. его же, Der Uebertritt Constantius des Grossen zum Christenthum. Z ü rich 1862, S . 16—18, 81—84. С Кеймом согласился напр. J . Wordsworth в Diet of . С h Biogr . 1 (1877), 627. Мнение Кейма о времени итого „эдикта“ принял и А . П. Лебедев, Эпоха гонений на христиан и утверждение христианства в греко-римском мире при Константине В. Спб. J 904⁴, 294.

Христианское чтение. 1914. № 11. СПБ.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

А. И. Бриллиантов

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ
И МИЛАНСКИЙ ЭДИКТ 313 ГОДА

Мнению о двух эдиктах Константина и Ликиния в обоих его видах, как оно высказано было и Валуа и Кеймом ¹), в конце 60-х годов и в дальнейшее время было противопоставлено некоторыми учеными у (Гунцикер 1868. Цан 1876. и другие) то естественное соображение, что в отмененном законом 313 г. предыдущем ограничительном законе (ἀντιγραφῆ в § 3 греческого текста, γράμματα в § 6) нет никакой необходимости усматривать особое постановление самих же Константина и Ликиния: имеются в виду здесь и отменяются ограничительные условия для христиан в дополнительном письме к известному эдикту Галерия 311 г., изданном от имени не только Галерия, но и Константина и Ликиния. Это предположение было потом принято многими исследователями. В новейшее время обстоятельный разбор мнении Валуа и Кейма дал Бильмейер ²).

¹) Bihlmeyer в Theol Quartalschrift,, 1914, S. 91, указывает, что сходное с гипотезой Кейма мнение высказал еще ранее Othmar Rauscher, Geschichte der christl Kirche. II (1829) 207 !.

²) K. Bihlmeyer, Das angebliche Toleranzedikt Konstantins von 312. Mit Beiträgen zur Mailänder Konstitution (313), в Theol. Quartalsehrift, XCVI, 1914, S. 65—100, 198—224. Кроме O. Hunziker, Zur Regierung und Christenverfolgung des Kaisers Diokletianus und seiner Nachfolger 303—313, в Biidiuger‘s Untersuchungen zur römischen Kaisergeschichte. II Leipzig

1398

1399

Но если, таким образом, устранялся, как не существовавший на деле, эдикт Константина и Ликиния 312 г., то на ряду с этим выдвинуто было опять в новое время мнение, отрицавшее существование и эдикта 313 года.

В 1891 г., в то время как, между прочим, Буассье заявлял, что миланский эдикт «есть один из тех документов древней истории, которыми мы обладаем несомненно в их целости» '). известный исследователь константиновской эпохи, Зеекк, независимо, по-видимому, от указаний Манси и Клинтона, в небольшой статье под заглавием: «Так называемый миланский эдикт», обратил опять особое внимание на то обстоятельство, что документ, находящийся у Лактанция, есть именно не более лишь как письмо Ликиния вифинскомV президу ²). Считая и документ у Евсевия переводом также Ликиниева письма, которое послано было и в Палестину, где жил Евсевий, Зеекк выступил с решительно заявленным мнением, что и существовало на деле только именно это никомидийское письмо Ликиния. Значение оно имело местное, лишь для востока: им отменялись те ограничения, которыми со стороны Максимина парализовано

1868, S. 246, и Th. Zahn, Konstantin der Grosse und die Kirche. Hanuover 1876. S . 34 f . (перепечатывалось в Th Zahn, Skizzen aus dem Leben der Alten Kirdie), Бильмейер (215) перечисляет еще целый ряд авторов, которые держатся того же, обосновываемого им самим мнения, что законом 313 г. отменялись изданные еще при Галерий ограничения (Hamack, Mason, Uhlhorn, Autoniades, Hilgeufeld, G ö rres, Belser, Allard, M ö ller - Schubert, Schwartz, Workmann, Schnyder, Funk, Kr ü ger, Wittig). Другие ученые, тоже отвергая гипотезу о двух эдиктах, полагают, что под отменяемым в законе 313 г. постановлением нужно разуметь известное письмо Максимина Савину 312 г. и, может быть, письмо Савина 311 г. (Seeck, H ü lle, Carassai, ср. разбор у Bihlmeyer ’ a, 205—213), или что ἀντιγραφὴ в § 3 есть эдикт Галерия, но γράμματα в § 6—указы Максимина (Liusenmayer, Ducliesne, Gwatkin, ср. у Bililmeyer ’ a, 213—214; того же мнения держится Dg Bacci Venuti), или, наконец, что это суть инструкции, данные Ликинием правителям своих провинций раньше, в 311—313 гг. (Batiffol, в Balletin d’ancienne littér. et d’ardiéol. chrétiennes. 1914, 249).

¹) G. Boissier, La fin du paganisme. I. Paris 1891, p. 50 (первоначально было напечатано в Revue des deux mondes, 1887, t. LXXXII, 521): „C’est donc l’un des documents de Г histoire ancienne que nous sommes le plus sûrs de posséder dans leur intégrité“.

²) O. Seeck, Das sogenannte Edikt von Mailand, в Zeitschrift für Kirchengeschichte. XII . 1891, S . 381—386.

1400

было в его области значение эдикта Галерия. В заглавии его, тем не менее, должно было стоять, по предположению Зеекка. будто бы, не только имя самого Ликиния и имя Константина, но также и имя Максимина, так как хотя он и был разбит Ликинием 30 апреля, но без согласия Константина не мог еще быть объявлен лишенным престола. Таким образом, как формулирует свое мнение сам Зеекк, обычно называемый «миланским эдиктом» документ «во-первых, вовсе не есть эдикт, во-вторых, издан не в Милане, в третьих, не Константином, и в четвертых, не устанавливает юридической веротерпимости, которою христиане давно уже пользовались, для всего государства, но содержание его имеет гораздо более ограниченное значение» 9. Изданного в Милане Константином и Ликинием эдикта о христианах с общим значением вовсе не было. В 312 г. со стороны Константина были лишь посланы письма Максимину ²).

В результате получалось, что Константин не издавал никакого общего закона в пользу христиан; был лишь раньше издан эдикт Галерием в 311 г.,—а для востока затем в 313 г. издано еще адресованное к местным властям узаконение Ликиния.

На защиту существования эдикта Константина 313 г. против Зеекка немедленно выступил Гёррес (1892), с давних пор занимавшийся историей гонений на христиан, в частности эпохи Диоклетиана ³). Он, между прочим, вполне справедливо отметил, что документ 313 г, вообще дает христианам на деле гораздо более, чем эдикт Галерия 311 г., и что исходить это новое узаконение во всяком случае должно, в конце концов, от Константина, а не от Ликиния с его языческим по существу настроением. Но отстаивая факт издания эдикта в Милане, Гёррес признал, что сохранился у Лактанция и Евсевия именно лишь документ, изданный Ликинием, а «архетип» эдикта, древнейшая первоначальная форма его, тот вид, в каком он был обна-

¹) 381.

²) О . Seeck, Geschichte des Untergangs der antiken Welt. I. 3 Aufl. Berlin 1910, S, 147.

³) Eine Bestreitung des Edicts von Mailand durch O. Seeck. Kritisch, beleuchtet von Fr. Görres, в Zeitschrift für wissenschaftliche Theologie, XXXV, 1892, S. 232—295.

1401

родован Константином и Ликинием в 313 г. («в начале марта») для префектов претории, не дошел до нас. Каких-либо соображений по вопросу об отношении имеющихся у Лактанция и Евсевия текстов к предполагаемому «архетипу» автор не высказывает. Между тем, очевидно, к этому вопросу должна была сводиться, при такой постановке дела, дальнейшая задача исследования.

Итальянский историк Кривеллуччи, в то же время (1892), в самом тексте Ликиниева рескрипта находил указание на способ его происхождения: ненужные повторения в нем свидетельствуют, что он есть переделка миланского документа, компиляция из него, произведенная таким образом, что к тексту последнего присоединены места, имеющие отношение к «рескриптам» Максимина ¹). В миланском законе содержались, по его мнению, определения как о религиозной свободе, так и о возвращении христианам отнятых храмов и имущества ²).

Попытку выполнить указанную задачу и определить более или менее точно отношения сохранившегося рескрипта к его «архетипу» представил Гюлле (1895), в своем исследовании о толерантных указах римских императоров в пользу христианства ³). Соглашаясь с Зеекком в том, что дошедший до нас документ в целом не есть эдикт, что он получил начало не в Милане и не от Константина, а есть никомидийский рескрипт Ликиния, он, однако, думает, что в этом рескрипте не только указывается на издание в Милане прави-

¹) А . Crivellucci, L’editto di Milano, в Studi storici. I. Pisa 1892, p. 250: (rescritto lieiniano] „fosse piuttosto una rifusioue, una. rabberciatura di quello di Milano, cioe quello stesso coll’ aggiunta dei luoghi che accennano ai rescritti di Massimino“. Приведено y De Bacci Venuti, 323. Как представитель подобного же мнения, здесь указывается еще С . Carassai, La politica religiosa di Costantino il Grande, в Archivio storico della Società Romana di Storia patria, XXIV, 1901, p. 102—103. Кривеллуччи признавал сначала (в книге Delia ferte storica di Eusebio nella vita di Costantino. Livorno 1888, p . 123 s ., y Sesan ’ a, 149) эдикты и Галерия, и миланский, намеренно искаженными (adulterati) Евсевием, потом, в отзыве о книге Буассье, присоединился к отрицательному мнению Зеекка, но очень скоро затем признал, что „миланский эдикт, хотя с ограниченным значением, существовал“. Ср. G . L. Perugi, Storia di una controversia, в Roma e l ’ Oriente, 1913, № 35—36, p. 7—12.

²) Cp. у H ü lle, 98₂.

³) H. Hülle, Die Toleranzerlasse römischer Kaiser für das Christentum bis zum Jahre 313. Berlin 1895. S . 80—103.

1402

телями особого закона, именно эдикта, но и его содержание, даже, может быть, буквально и вполне, передается в том месте рескрипта, где делается упоминание о миланском постановлении. Именно, из эдикта он считает заимствованными слова после hoc consilium ineundum esse credidimus: «ut nulli omnino — — benevolentiamque praestare» (§ 3). Все прочее до этих слов и после составляет рескрипт Ликиния ¹). В той части, где говорится о возвращении христианам конфискованных имуществ, этот Ликиниев рескрипт имеет соответствие в рескрипте Константина проконсулу Анулину ²). С Зеекком Гюлле соглашается и в том, что имя Максимина. не смотря на его борьбу с Ликинием, стояло в заглавии рескрипта; упоминаемый в рескрипте другой рескрипт (ἀντιγραφή), содержавший ограничения для исповедников христианской религии, есть письмо Максимина к Савину ³). В сообщении Евсевия о послании «совершеннейшего» закона о христианах Константином и Ликинием Максимину сразу после поражения Максентия Гюлле видит, подобно Кейму, ошибку Евсевия: миланский эдикт 313 г. у Евсевия оказывается существующим уже в 312 г. На деле было лишь посольство или письма со стороны Константина к Максимину, после чего тот, в конце 312 года, и написал свой рескрипт Савину ⁴). К Гюлле присоединился, напр., Шультце ⁵).

Близко к Гюлле в решении вопроса о том, что нужно считать в письме Ликиния заимствованным из миланского эдикта, стоит английский историк Гуоткин (1909) ⁶). Но он уже несколько расширяет объем предполагаемого заимствования и высказывает мнение, что «сущность» эдикта воспроизводится вообще в начальном отделе текста документа у Лактанция: «Cum feliciter — — praestare» (§ 2, 3), а не заключается лишь в словах «ut nulli — — praestare» (§ 3). Письмо Ликиния начинается собственно с Quare (§ 4). На существование эдикта указывает, как он думает, упо-

¹) 97. ²) 103. ³) 94—5. ⁴) 63—7.

⁵) V. Schnitze в Hauek’s RE³X (1901), S. 763. В отзыве о книге Sesan ’ a в Theol, Literaturblatt, 1912, S . 295, он называет лишь вопрос «трудным“ и еще ожидающим разъяснения.

⁶) H. M. Gwatkin, Early Church History to A. D. 313. II . London 1909, p, 357—360. Введение y Евсевия Гуоткин, очевидно, относит к рескрипту Ликиния, так как под упоминаемым в нем ἀντιγραφὴ он разумеет изданный Максимином рескрипт (357).

1403

требленное Евсевием в заглавии приведенного у него документа выражение «ἀντίγραφον βασιλικῶν διατάξεων (= эдикт по Гуоткину)». Но в действительности Евсевий дает под этим заглавием лишь litterae Licinii, рескрипт Ликиния, который приводится и у Лактанция и в котором Ликиний воспроизводит эдикт и предписывает привести его в исполнение. Но такая «подмена» (substitution) естественна. Максимин, конечно, не опубликовал эдикта на востоке, где жили Лактанций и Евсевий: весьма вероятно, что и Ликиний не позаботился опубликовать его там снова. А в таком случае он был для них, так сказать, представлен чрез рескрипт Ликиния, который они и дают. Рескрипту Ликиния на востоке соответствует до некоторой степени на западе рескрипт Константина проконсулу Африки Анулину.

С мнением, что мы имеем дело у Лактанция и Евсевия лишь с «рескриптом» Ликиния, но в этот рескрипт включен так или иначе текст и миланского постановления, согласились в последнее время (1913) итальянские ученые, Де Баччи Венути и Галли, и французский ученый, аббат Батиффоль, но в способе выделения искомого текста из текста рескрипта они расходятся как с Гюлле и Гуоткином, так и между собою.

Де Баччи Венути ¹) не только не ограничивает заимствованного, по его предположению, из миланского эдикта текста в рескрипте Ликиния лишь указываемым у Гюлле местом, но идет далее и Гуоткина. Введение к документу у Евсевия он считает принадлежащим к рескрипту Ликиния. Но все начало текста у Лактанция «Cum feliciter — — praestare» (§ 2. 3) относится им, подобно Гуоткину, к эдикту. С Quare (§ 4) тон законодательного акта изменяется, и начинается изложение Ликиния, обращенное к магистрату. Но в эдикт входили, по нему, далее, и слова о возвращении богослужебных зданий христианам: «Atque hoc — — consulatur» (§ 7, 8), за исключением фразы «de quibus etiam datis ad officium tuum litteris certa antehac forma fuerat comprehensa» (в § 7). Он находит затем возможным и из дальнейшего текста удержать для

¹) T . De Bacci Venuti, Dalla grande perseeuzione alla vittoria del Cristianesimo . Milano 1913, p. 303—339: Appendice intorno alla esistenza e al valore storico dell’ editto di Milano.

1404

эдикта еще слова: «Hactenus fiet — — perseveret» (§ 11), бывшие, по его предположению, заключением эдикта ¹). Если в рескрипте Ликиния говорится о прежних ограничительных условиях для религиозной свободы христиан, то имеется в виду не какой-либо закон самих же Константина и Ликиния, но эдикт Галерия и толкование, данное ему Максимином ²). Проект миланского закона, извещение о намерении издать его. были посланы и Максимину. Об этом именно и сообщает Евсевии в IX, 9, 12. Когда же Максимин отказался подписать его и обратился вместо того с своим рескриптом к Савину, Константин и Ликиний в марте обнародовали эдикт от своего имени. Самого эдикта Максимин не имел у себя и точно содержания его не знал; этим объясняются некоторые разности в его собственном последующем эдикте от миланского эдикта: он не делает, напр., различия, говоря о возвращении имущества христианам, между церковным имуществом и собственностью частных лиц, что могло находиться в миланском эдикте и было повторено Ликинием в его рескрипте. Тем более нельзя думать, что он подписал этот документ, так как тогда он должен бы в своем последнем эдикте дать христианам еще что-нибудь большее, а не оставаться в пределах Ликиниева рескрипта. Изложенное представление о ходе дел должно, по автору, подтверждать правдивость сообщений Евсевия ³).

Еще более расширяет предполагаемый сохранившийся в рескрипте текст эдикта Галли ⁴). Повторяя частью рассуждения Де Баччи Венути, кроме всех тех мест, которые отнесены к эдикту у этого автора, он признает относящимся к нему и приведенное только у Евсевия введение; и отдел «Et quoniam — — sperent» (§ 9); в последнем нужно лишь признать при этом слова «reddi jubebis» (обращение во втором лице к магистрату) заменяющими какое-либо другое бывшее сначала в эдикте выражение, может быть, «reddantur» ⁵). Согласно этой реконструкции, очевидно, боль-

¹) 318—323. ²) 320—321, ³) 323—328.

⁴) E . Gal li . L ' Editto di Milano del 313, в La Scuola cattolica, XL I . ser . V, vol . Il, 1913. maggio e giugno, p . 39 — 73.

⁵) 62—67. Галли, между прочим, указывает (65) для предполагаемого „reddantur» аналогии в „restituantur“ в конце § 7 письма Ликиния; но по Брандту (232), в рукописи стоит „ restituant », и неверно

1405

шая часть текста письма Ликиния (почти ²/₃) является воспроизведением эдикта, и прибавленным к последнему оказывается сравнительно лишь немногое (§ 4—6, 10 и 12, и по несколько строк в 7 и 8, в целом немного более ¹/₃ всего документа по числу строк).

Напротив, Батиффоль, которому известна и статья Галли, не находит нужным в такой степени увеличивать объем того, что в рескрипте можно считать взятым из эдикта, и предлагает свой особый опыт реконструкции Признавая всю трудность отделить с уверенностью текст эдикта от сопровождающего его «комментария» или «глоссы» самого Ликиния, он полагает, что к эдикту с вероятностью можно. относить прежде всего слова о сделанном в Милане постановлении касательно религиозной свободы. Но в отличие от Гюлле, такими словами он считает лишь начальную тираду латинского текста у Лактанция: «Cum feliciter — — possit existere» (§ 2). В следующей тираде: Itaque hoc consilio — — credidimus, ut nulli — — praestare (§ 3,=эдикт по Гюлле) он видит уже лишь тавтологическую глоссу к указанному тексту; дальнейшее (Quare — — а nobis, § 4—6) есть инструкция Ликиния магистрату. Но подобно Де Баччи и Галли, к эдикту же он относит, далее, и постановление о возвращении христианам богослужебных зданий: «Atque hoc — — clementiam consulatur» (§ 7, 8); лишь замечание здесь: de quibus — — comprehensa (§ 7), нужно считать глоссою. Все дальнейшее (Quae omnia в § 8, до конца), равно и сохраненное у Евсевия начало, принадлежит к рескрипту Ликиния ²). Эдикт издан был в Милане в начале 313 г.,

некоторые издатели (Le Nourry, D ü buer, Fritsche) читают здесь „restituantur“. Для гипотезы Галли, впрочем, это не имеет особого значения .

¹) P. Batiffol, Les étapes de la conversion de Constantin. II. Ledit de Milan, в Bulletin d’ancienne littérature et d'archéologie chrétiennes, 1913, № 4, 241—264.

²) 243—247. Относительно отдела „Et quoniam sperent“ (§ 9) Батиффоль (246₃) не находит возможным согласиться с Галли, так как здесь, помимо произвольности предположения Галли о чтении „reddantur», слова „lege quam superius comprehendimus“ должны, по Батиффолю, указывать на эдикт; кроме того, здесь вводятся выражения corpus christianorum с синонимами ecclesiae и conventicula, тогда как эдикт употребляет лишь название c h ristiani.

1406

не позже февраля ¹), и был сообщен Максимину; изданный потом самим Максимином эдикт и отражает на себе несомненно стремление приспособиться к миланскому эдикту ²). Батиффоль, таким образом, с доверием относится к известию Евсевия об отправлении к Максимину закона о христианах, и думает, что это было уже в 313 г. Упоминаемые в рескрипте прежние ограничения для христиан находились в прежних инструкциях Ликиния правителям его провинций ³).

Исходным пунктом в указанных попытках реконструкции подлинного вида миланского эдикта является факт наименования имеющегося у Лактанция документа «письмом» (litterae) Ликиния к президу и упоминание в то же время в этом письме о состоявшемся в Милане узаконении обоих западных правителей, которое во всяком случае должно было лежать в основе этого письма (§ 2: haec — — ordinanda esse credidimus [рукоп.: credimus]). Руководящие указания при выделении из него предполагаемого текста миланского эдикта думают находить, главным образом, в неодинаковом характере изложения в разных местах документа, отличая в нем от выражения законодательной воли в общей форме повелительные формулы и заявления, прямо обращенные к магистрату (§ 4: quare scire dicationem tuam convenit, placuisse nobis etc., § 8 кон.: quae omnia corpori Christianorum protinus per intercessionem tuam ac sine mora tradi oportebit etc.), и объясняя повторение одинаковых мыслей в разной лишь форме присоединением к тексту первоначального миланского закона тавтологических глосс в письме Ликиния. Результаты получились довольно разнообразные: то видят подлинный текст эдикта лишь в нескольких строках письма, то отождествляют с ним большую часть письма

Но оставался в силе и тот факт, что у Евсевия этот же по существу документ называется не письмом или рескрип-

¹) 242, 251. ²) 249.

³) 249. Между прочим, в подтверждение существования изданного Константином и Ликинием закона о христианах Батиффоль указывает (250) на слова карфагенского проконсула Элиаиа при допросе Ингентия 15 февраля 314 г. (по делу донатистов): Константин и Ликиний ita pietatem Christianis exhibere dignantur, ut disciplinam corrumpi nolint, etc . Acta purgationis Felicis, ed. Ziwsa, p. 203.

⁴) Результаты могут быть представлены в следующих виде. С текстом эдикта отождествляют §§ письма Ликиния:

1407

том Ликиния, а именно «законом» (διατάξεις νόμος) Константина и Ликиния, и что при всем соответствии в общем греческого перевода этого документа у Евсевия латинскому тексту у Лактанция, греческий текст имеет совсем отсутствующее у Лактанция введение и, сверх того, представляет такие особенности в частностях, которые могут давать основание видеть в бывшем под руками Евсевия латинском оригинале особую редакцию. Останавливая внимание на этой стороне дела, можно было прийти к иным в сравнении с указанными выше выводам.

Этим путем пошел и попытался весьма обстоятельно аргументировать свое особое мнение о миланском эдикте православный ученый, профессор черновицкого университета Шесан, в своей книге «Церковь и государство в римско-византийском государстве от Константина В. до падения Константинополя. Τ. I» (1911) Анализ разностей между латинским текстом Лактанция и греческим Евсевия, произведенный уже Гюлле, который, однако, не сделал из него надлежащих выводов, показывает, по автору, что греческий текст не есть перевод с никомидийского рескрипта Ликиния, Но нельзя допустить и вообще, чтобы он был переводом с какой-либо иной формы Ликиниева рескрипта, так как презид Вифинии, конечно, не был уполномочен издавать рескрипт в измененном виде для неподвластной ему к тому же провинции—Палестины, и для самого Ликиния нельзя указать поводов посылать рескрипт в Палестину именно в таком измененном виде ²). Это есть

¹) V. Sesan, Kirche und Staat im römisch-byzantinischen Reiche. I. B. Die Religionspolitik der christlich-römischer Kaiser von Konstantin d. Gr. bis Theodosius d. Gr. (313—330). Czemovitz 1911. S. 128—237: Über den Bestand, den Text und den Inhalt des Mailänder Ediktes, О тексте — S. 168—216.

²) 168-181.

Die Religionspolitik der christlich-römischer Kaiser von Konstantin d. Gr. bis Theodosius d. Gr. (313—330). Czemovitz 1911. S. 128—237: Über den Bestand, den Text und den Inhalt des Mailänder Ediktes, О тексте — S. 168—216.

1408

именно миланский эдикт, только переведенный на греческий язык. Так смотрит на этот документ сам Евсевий, и мы не можем не доверять ому. Если эдикт существовал, то невероятно, чтобы Евсевий не интересовался им и чтобы он не мог получить копии его даже и к тому времени, когда он писал X книгу своей истории,—хотя впоследствии, при Юлиане Отступнике, документ этот мог быть уничтожен в константинопольском архиве и не вошел в кодекс Феодосия. Не в IX, а в X книге Евсевий поместил его потому, что ко времени написания лишь этой книги (324) документ находился у него в руках. Рескрипт Ликиния он не поместил именно потому, что это есть не более как копия эдикта ¹⁵).

Что у Евсевия мы имеем изданный в Милане эдикт, это можно видеть из самого сличения документа у Евсевия с документом у Лактанция. За это говорить уже прежде всего название документа у Евсевия постановлением (διατάξεις— constitutio = νόμος — edictum), а не «письмом» (litterae) лишь, как именуется он у Лактанция. Далее, введение в документ не могло бы быть опущено Лактанцием, если бы оно было и в никомидийском рескрипте, так как это было бы искажением с его стороны всем известного документа; не могло оно быть прибавлено и Ликинием или кем-либо другим в предполагаемом палестинском рескрипте, так как непонятна цель такой прибавки; но в миланском законе оно было-вполне уместно и его мог опустить лишь сам Ликиний в своем рескрипте. Наконец, разные характерные особенности в текстах греческом и латинском становятся понятными именно при том предположении, что греческий перевод сделан с первоначального текста эдикта, а текст у Лактанция есть уже последующее воспроизведение эдикта с некоторыми изменениями. Так, присутствие в греческом и опущение в латинском тексте, при упоминании о прежнем указе с ограничительными для свободы христиан условиями, которые теперь отменяются, наименования указа «нашим» (§ 6: ἐν προτέροις ἡμῶν γράμμασι, в латинском просто prius scriptis) может быть легко объясняемо тем, что лишь Константин мог говорить так по отношению к своей области, так как, по мнению автора, он еще в 312 г., находясь

¹⁵) 181 -9.

1409

во время похода против Максентия в верхней Италии, и именно—тоже в Милане ’), издал такой указ, на востоке же Ликиний мог иметь в виду в данном случае лишь прежние распоряжения о христианах Максимина. Также и нелестная характеристика этого указа, находящаяся тоже лишь в греческом тексте (πάνυ σκαιὰ καὶ τῆς ἡμετέρας πραότητος ἀλλότρια), понятна именно лишь в устах искренно расположенного к христианству Константина, а не Ликиния, который поэтому и опустил ее в своем рескрипте. В этом же смысле объясняются и некоторые другие особенности греческого текста. На вопрос, почему у Евсевия нет обычного для таких документов заглавия с перечислением имен правителей, автор отвечает предположением, что в оригинале стояли имена всех трех правителей, но имена подвергавшихся потом осуждению правителей были устраняемы из таких документов (сначала Максимина, уже в 313, впоследствии и Ликиния), и поэтому заглавие не приводится у Евсевия ²).

Что касается рескрипта Ликиния у Лактанция, то это есть лишь сокращенная копия эдикта, видоизмененного, но весьма в общем незначительно, применительно к местным обстоятельствам, при обнародовании в Никомидии. Так, начало введения, содержавшее мотивировку миланского совещания и постановления, опущено, и оставлено в качестве введения указание только на самое это совещание. Слова: «Qiiaro scire dicationem tuam convenit» (§ 4)—чему нет соответствия в тексте у Евсевия—составляют весьма хороший переход к дальнейшему изложению и придают документу вид как бы собственного рескрипта Ликиния. Но весь документ производит впечатление цельности; автор протестует против попытки Гюлле различить в нем разнородные части. Ликиний «скопировал» лишь миланское постановление, а не издал самостоятельного изложения закона о христианах потому, что в противном случае закон этот исходил бы от него, между тем как Ликиний вовсе не питал сам и тогда особого расположения к христианам; повторяя лишь миланское постановление, он как бы слагает с себя ответственность за него пред язычниками, на которых он потом и опирался в своей борьбе с Кон-

¹) 358—359. ²) 189—207.

1410

стантином. Притом миланский документ был намеренно изложен Константином в такой форме, что Ликиний без ущерба для своего самолюбия мог воспроизвести его. Наконец, нужно иметь в виду, что это был закон, который должен был иметь значение для всей империи

Таким образом, автор весьма подробно обосновывает свой тезис, предусматривая разные возможные против него возражения.

К одинаковому выводу с Шесаном, независимо от него, пришел католический ученый Виттиг (1913), которому книга Шесана сделалась, по его словам, известной уже после того, как он собственным исследованием установил те же положения ²). Виттиг идет в общем тем же путем сравнения текста Евсевия и Лактанция, внося при этом некоторые поправки к ’ утверждениям Шесана. Он отвергает принимаемое Шесаном вслед за многими другими учеными мнение об издании будто бы самим. Константином еще в 312 г. особого указа о веротерпимости с какими-то, однако, ограничениями для христиан. Миланское постановление направлено было само по себе к отмене ограничений, сопровождавших закон Галерия. Это и имеется в виду при упоминании об αντιγραφή во введении к документу, читаемом у Евсевия. Но так как закон Галерия Максимином в его владениях не был в действительности обнародован, то в рескрипте Ликиния, назначавшемся именно для подвластной прежде Максимину области, это введение и опущено. Дальнейшие же упоминания миланского документа о ' прежних ограничениях для христиан в никомидийском рескрипте могли быть сохранены, так как они могли быть отнесены к стеснительным мерам против христиан со стороны Максимина; этим и объясняется опущение слова ἡμῶν Ликинием³). Название миланского постановления «эдиктом» Виттиг с своей стороны находит неправильным, потому что этот акт не имел формы императорского эдикта в собственном смысле, а появился в виде рескрипта к префектам прето-

¹) 207—216.

²) J. Wittig, Das Toleranzreskript von Mailand 313, в юбилейном издании F. J. Dölger, Konstantin der Grosse und seine Zeit. Fr i, Br . 1913, S . 40—65.

³) 56—7, 64.

1411

рин. Эдиктом он оказывался, так сказать, уже в низшей инстанции, когда объявляли его к общему сведению низшие начальники. Автор называет его поэтому «миланским рескриптом» ¹).

Между прочим, Виттиг, как и Шесан, вслед за Гюлле признает, что при всей достоверности в общем известия Евсевия об издании «совершеннейшего» закона в пользу христиан Константином и Ликинием, Евсевием допущен анахронизм, когда он говорит об отправлении миланского закона, изданного не ранее января 313 г., к Максимину и об издании затем последним рескрипта Савину. В действительности Максимину было послано лишь извещение о победе Константина над Максентием ²).

С. изложенным мнением Шесана и Виттига совпадает по существу мнение Мартруа (1914), с тем лишь отличием, что он прилагает к документам у Лактанция и Евсевия термин «мандат», а не «эдикт» и не «рескрипт» ³). В посланиях с этим именем, содержащих те или иные инструкции государей к властям, как и в рескриптах, излагается сначала мотив узаконения, потом следует самая инструкция, и наконец, предписание об опубликовании узаконения. Нет никакой необходимости признавать, подобно Батиффолю, еще особый эдикт, изданный в Милане пред этим посланием. В последнем во всяком случае должна бы находиться прямая ссылка на него, между тем там мотивируется необходимость вообще излагаемого далее узаконения. Вообще, никаких следов существования этого ненужного эдикта нет, имеются лишь два неодинаково редактированные послания с тождественным по существу содержанием, одно, вышедшее из канцелярии Ликиния, у Лактанция, другое—из канцелярии Константина, в греческом переводе у Евсевия. Если в тексте их замечаются повторения, это указывает не на объединение в нем с изданным ранее законом комментариев к этому закону императорской канцелярии, как думает Батиффоль, но объясняется самым способом происхождения императорских

¹) 62-3.

²) Sesan, 166—7. Wittig, 52—3.

³) F. Mart roye, A propos de „l’édit de Milan“, в Bulletin d’ancienne littérature et d’archéologie chrétiennes, IV, 1914, № 1, p. 47 — 52.

1412

законов, когда к формулированному решению императора и его совета в «экспедиции» потом подставлялись мотивы; плохой стиль и повторения составляют принадлежность и других конституций Константина. Религиозная свобода дарована была, таким образом, в Милане чрез простую инструкцию магистратам без объявления прав в эдикте.

Согласен с тем же мнением, в вопросе о значении разностей редакций документов у Лактанция и Евсевия, и Морис (1911, 1914) ¹). И по нему, это различие объясняется происхождением одного из них от Ликиния, другого от Константина. Именно, в самом уже Милане, по его предположению были редактированы письма и Константина и Ликиния, которые они потом разослали правителям своих областей. Litterae Licinii для его области и находим у Лактанция, тогда как Евсевий приводит litterae Constantini для запада. Отсюда и объясняется разность текстов их, и между прочим—отсутствие в письме Ликиния введения, которое было в общем для обоих императоров проекте письма и выражало намерение установить религиозную свободу без каких-либо ограничений (une intention absolue de liberté religieuse), но Ликинием устранено, чтобы не затрагивать городских муниципалитетов и правителей провинций на востоке, преследовавших христиан при Максимине. Морис, правда, думает, что написанию этих посланий предшествовало в Милане издание еще особого закона (νόμος, πρόγραμμα), на основании которого были затем изложены сохранившиеся письма. Но в отличие от Гюлле и других ученых, которые видят и у Лактанция и у Евсевия лишь разные формы рескрипта Ликиния, он полагает, что у Евсевия мы во всяком случае имеем документ, идущий от самого Константина, хотя это не ость самый миланский эдикт и сохранился он только в греческом переводе ²).

¹) J. Maurice, Numismatique Constantinienne. T. 11. Paris 1911, p. LI—LV, Его же, Note sur le préambule placé par Eusèbe en tête de l’Édit de Milan, в Bulletin d’ancienne littérature et d’archéologie chrétiennes, IV, 1914, № 1, p. 45—47.

²) Среднее, по - видимому, положение между мнениями Мартруа и Мориса занимает в сущности мнение W. Schnydcr’a в статье : Die Anerkennung der christlichen Kirche von seiten des römischen Staates unter Konstantin dem Grossen. 1913 (=Beilage zum Jahresbericht der kantonalen höheren Lehranstalten in Luzern 1913/13), S. 28, судя по передаче у Биль -

1413

Отстаивать существование изданного в Милане закона о христианах и признавать, что мы имеем и ныне текст его, вполне, однако, можно было, и не придавая различию редакций помещенного у Евсевия и Лактанция документа такого важного значения, какое усматривают в нем представители только что изложенного мнения. Именно, можно было опереться в этом случае на самое показание Евсевия в его истории об издании Константином и Ликинием этого закона и отправлении его к Максимину, и отождествить его с тем или другим видом сохранившегося текста.

На этой точке зрения и стоит известный издатель истории Евсевия Швартц (1904, 1913) ’). По его мнению, нет ни малейшего основания сомневаться в достоверности указанного сообщения Евсевия (IX, 9, 12): императоры действительно издали в Милане «конституцию» о христианах, устанавливавшую для последних restitutio in integrum и возвращение конфискованных ранее имуществ, и отправили ее Максимину. Максимин не подписал ее, и Ликиний сам уже потом объявил ее по вступлении в Никомидию. Лактанций сообщает ее именно по выставленному тогда в Никомидии экземпляру, у Евсевия дается перевод, сделанный с одного из экземпляров, разосланных затем ко всем правителям провинций. В заслугу Зеекку нужно поставить, что он устранил «вульгарное» название этой конституции «миланским эдиктом о веротерпимости (Toleranzedikt)». В переводе текст искажен по местам интерполяциями (напр. в § 6), которые принадлежат не Константину и, вероятно, не Евсевию, а тому лицу, которому Евсевии был обязан

мейера в Theol Quartalschrift, 1914, 69 (рекомендующего эту статью, как „ recht lesenswerte Abhandlung “). По Вильмейеру, Шнидер считает тезис Шесана и Виттига не доказанным и сам думает, что разность текстов Евсевия и Лактанция объясняется лучше всего предположением, что в Милане состоялся (vereinbart wurde) не формальный закон, а только протокол, который каждой из правителей в своей области редактировал особо пред публикацией. Еще раньше Шнидером была напечатана статья: L ’ Editto di Milano ed i receuti studi critici che lo riguardano, в Atti della Pontificia Accademia dei N. Lincei, 1903, ser. II, t. VII, p. 149 s.

¹) E. Schwartz, Zur Geschichte des Athanasius, IV, в Nachrichten von der Königl. Gesellschaft der Wissenschaften zu Güttingen. Philol.-hist, Klasse. 1914, II. 5, S. 533—535. Его же, Kaiser Constantin und die christliche Kirche. Berlin 1913, S . 72—74.

1414

этим переводом: отсюда, излюбленный прием—исправлять латинский текст по греческому переводу у Евсевия, на деле приводил лишь к немалой порче текста. Введение к документу у Евсевия нужно, однако, признать подлинным. Упоминаемые в этом введении стеснения для христиан, которым христиане ранее подвергались, относятся здесь на счет ограничений, сопровождавших эдикт Галерия 311 г., но на деле здесь должны были иметься в виду отношения к христианам Максимина, и допускается, таким образом, неправда, для которой подобные правительственные указы обычно имеют свои основания.

На ряду со всеми этими предположениями, что не только существовал написанный в Милане законодательный документ, какую бы он ни имел форму и как бы ни назывался, но что мы и имеем его сохранившимся доселе, или, по крайней мере, можем восстановить текст его с приблизительной точностью, некоторыми учеными высказывается и теперь лишь то общее мнение, что если такой документ, или вообще документ идущий от Константина и основанный на миланском соглашении, и был, он до нас не дошел, и мы можем судить только его содержании по письму Ликиния, в разных редакциях приведенному у Лактанция и Евсевия.

В этом смысле высказывается, напр., Дюшен в своей истории древней церкви (1907) ¹). Опубликованный Ликинием в Никомидии от имени обоих императоров «эдикт», у Лактанция приведенный на латинском языке без введения, у Евсевия на греческом языке, но в полном виде, исходил непосредственно от Ликиния и был адресован, без сомнения, префекту претории востока, который должен был затем объявить его и сообщить правителям провинций и другим магистратам. Для запада и для Иллирика, в силу миланского договора, еще ранее был обнародован (Константином) другой «эдикт», но он не сохранился, и о содержании его мы можем заключать только на основании соответствующего восточного документа. Одного общего закона, изданного вместе Константином и Ликинием, Дюшен, очевидно, не предполагает; выражение «эдикт» нужно понимать у него, по-видимому, в широком значении.

¹) L. Duchesne, Histoire ancienne de l’église. IL Paris 1907, p . 35—39 (русск. перевод, M . 1914, стр. 23 — 26). К Дюшену присоединяется, напр., С. Carbone . L ’ Editto di Milano da chi e perch è? Macerata 1913, p . 100.

1415

«Обычного» воззрения, что Лактанций и Евсевий передают один и тот же восточный текст «декрета» о веротерпимости, считает правильным держаться Бильмейер (1914) ¹). Но, по нему, этот документ воспроизводит существенное содержание первоначального миланского указа, который до нас не дошел. Этот не сохранившийся закон имел, нужно думать, форму рескрипта, и если выражаться точно, то не следует говорить о миланском «эдикте»; сам Бильмейер предпочитает, поэтому, употреблять в данном случае более общее выражение—миланская «конституция» ²).

Из сделанного обзора истории вопроса видно, что предлагались и предлагаются весьма неодинаковые решения его.

¹) К . Bihlmeyer, Das angebliche Toleranzedikt Konstantins von 312. Mit Beiträgen zur Mailänder Konstitution (313), в Theul. Quartalschrift, XCVI, 1914, S. 67—69. Не соглашаясь с гипотезой Шесана и Виттига, Бильмейер обещает представить со временем обстоятельный разбор этой гипотезы. Вопрос, по нему, касается здесь прежде всего критики текста (ist in erster Linie eine textkritische), но именно эта сторона дела и представляет у Шесана значительные недочеты, не смотря на ученость и остроумие, примененные в высокой мере к обоснованию им своего тезиса.

²) В русской литературе мнение, что миланский эдикт „не дошел до нас, но содержание заключенного между обоими государями соглашения известно для нас из сохраненного у Лактанция позднейшего указа Ликиниева“, было высказано у Ф. А. Терновского, Греко-восточная церковь в период вселенских соборов. Киев 1883, стр. 11. А. 11. Лебедев, Эпоха гонений на христиан и утверждение христианства в греко-римском мире при Константине В. Спб, 1904³, стр. 297—9, непосредственно отождествляет, по-видимому, с эдиктом текст у Лактанция, В. В. Болотов, как видно из курса 1884/5 г. и литографированных записей его лекций 1898/9 г., признавая, кроме миланского эдикта 313 г., еще эдикт 312 г., считал первый сохранившимся сполна в переводе Евсевия. Лекции по истории древней церкви. II. Спб. 1910, стр. 162—163. (В записях на стр. 163 допущена была явная путаница, оставшаяся, к сожалению, не устраненною и в печатном издании; слова: „Часть его—в Милане“, от 4 до 9 строки сверху, должны быть вычеркнуты). В лекциях 1899/1900 г., говоря что „шум открытия“ Зеекка, будто никакого миланского эдикта не было,—„весьма дешевого свойства“, В. В. Болотов поясняет: „эдикт сохранился лишь в виде litterae ad praesidein (Bithyniae) datae; дело касается лишь формы эдикта, а никак не его содержания. И конечно, в таком же виде получили litterae и все президы, а не один вифинский“. Лекции, III, Спб. 1913, стр. 104. Очевидно, признается лишь незначительное изменение документа со стороны формы, но в каком именно видь он мог быть издан в Милане, не разъясняется.

1416

Характерно при этом, что защитники самого нового по времени предположения, что у Евсевия дано именно само миланское постановление, но только в греческом переводе, возвращаются собственно к мнению Барония и Валуа, высказанному в самом еще начале истории вопроса, когда известна была только история Евсевия. Открытие сочинения Лактанция дало потом повод издателю его, Балюзу, отожествить именно латинский текст документа у Лактанция непосредственно с миланским эдиктом, и это мнение сделалось общераспространенным. Но уже Манси, руководясь данными Лактанция, в виде дилеммы, высказал мнение, что или изданного в Милане эдикта вовсе не было, или же он не сохранился и имел иной вид в сравнении с приведенным у Лактанция (и Евсевия) документом (Манси, однако, при этом признает, что закон о христианах во всяком случае был ужо издан где-то ранее Константином и Ликинием). В новое время в отрицательном смысле и высказался решительно Зеекк. Но ряд других ученых, напротив, считают миланский закон лишь утраченным и некоторые из них пытаются так или иначе восстановить его (Гюлле, Де Баччи Венути, Галли, Батиффоль), Представителя же новейшего мнения (Шесан, Виттиг) думают, что утрачен лишь латинский подлинник документа, но его первоначальному виду соответствует имеющийся греческий перевод. Швартц, очевидно. примыкает более или менее к традиционному мнению, высказанному еще Балюзом.

Нужно призвать, что при настоящем положении дела, при тех данных, которыми мы располагаем, в общем не являются сами по себе безусловно невозможными решения всех главных отмеченных выше типов.

Не невозможно, прежде всего, что в Милане состоялось лишь устное соглашение между Константином и Ликинием относительно религиозной свободы и восстановления имущественных прав христиан, письменное же распоряжение предоставлялось уже сделать потом каждому из них особо для своей области, т. е. что эдикта, или вообще какого-либо письменного постановления, в Милане императорами не было издано.

Но, с другой стороны, также возможно и нисколько не менее вероятно, что результаты переговоров в Милане были тогда же формулированы в императорском совете и

1417

затем канцелярии в виде законодательного акта в собственном смысле, или хотя бы только в «протоколе» (ІІІнидер). В таком случае те письма, с которыми Константин и Ликиний потом обращались к правителям своих областей для приведения сделанного постановления в исполнение, должны были точно воспроизводить содержание этого акта и, быть может, дайте букву его. Отсюда естественными являются попытки извлечь из сохранившегося у Лактанция и Евсевия документа места, относящиеся на долю предполагаемого миланского определения.

Но отсюда, далее, уже возможен переход и к тому мнению, что в Милане получил начало и весь вообще документ, который у Евсевия приводится в цельном виде, у Лактанция—с опущением введения,—называть ли этот документ эдиктом, или рескриптом, или мандатом, или, наконец, лишь вообще конституцией. При этом полный текст у Евсевия может быть возводим к первоначальной миланской редакции, особенности же текста у Лактанция могут быть объясняемы произведенными Ликинием изменениями; или же, разностям текстов у Евсевия и Лактанция можно не придавать особого значения и объяснять их особой судьбой привезенного на восток именно Ликинием документа.

Уже самое разнообразие мнений и взаимная критика, которой подвергают друг друга их авторы, показывает, как трудно в настоящем случае обосновать с достаточной степенью убедительности какое-либо из этих мнений, как наиболее вероятное. Неопределенность и недостаточность данных заставляет здесь прибегать на каждом шагу к предположениям, которые сами еще требуют обоснования и на ряду с которыми могут быть поставлены другие, не менее правдоподобные ¹). Те или другие факты, на которые обращают

¹) Для примера можно указать, что в то время, как Де Баччи Венути (327) думает, что миланский эдикт Константина и Ликиния не был известен в своем подлинном виде Максимину, и этим объясняются некоторые разности в содержании эдикта самого Максимина в сравнении с миланским, Батиффоль, наоборот, считает несомненным влияние последнего на Максимиаов эдикт (249: est incontestablement une adaptation de l ’é dit de Milan). Или, в то время, как Шесан (197, 209) полагает, что Ликиний, как язычник, не находил возможным допустить в своем указе даже в применении к Максимину ?лова m, § б греческого текста: καὶ ἅτινα πάνυ σκαιὰ κτλ ., Батиффоль (249) думает, что он мог применить их и к себе.

1418

внимание разные ученые, аргументируя свои мнения, сами по себе могут быть верны, но из них делаются иногда слишком уже определенные и категоричные выводы. Очевидно, наиболее вероятною гипотезою при таких условиях нужно будет признать ту, которая более других считается со всею совокупностью находимых в источниках исторических данных.

Что у Лактанция приведено лишь письмо Ликиния, это не подлежит никакому спору, и заслуга Зеекка состоит в том, что он в новое время обратил должное внимание на это обстоятельство. Но сам он идет слишком далеко в своих утверждениях, когда полагает, что все достоверное здесь сводится исключительно к факту издания Ликинием в Никомидии этого документа, и что Ликиния всецело и исключительно мы должны считать его автором, иначе говоря, что и существовало только это изданное Ликинием письмо, и за ним не скрывается никакой другой документ, который мог бы лежать в его основе, или был бы воспроизведен в нем, и который был составлен ранее именно в Милане. При таком утверждении слишком мало придается значения данным в истории Евсевия, прежде всего—его прямому заявлению, что Константином и Ликинием не только был составлен закон о христианах, но и отправлен Максимину. И во всяком случае, на самом деле несомненно, что основное содержание «письма» Ликиния должно быть возводимо не к Ликинию, а именно к Константину, хотя бы даже относительно этого содержания в Милане в свое время состоялось одно лишь устное соглашение между ним и Ликинием. Попытка Зеекка совсем как бы устранить Константина от участия в происхождении этого документа и умалить значение последнего, как не прибавившего будто бы ничего нового к тому, что дано было уже эдиктом Галерия. отзывается уже очевидной тенденциозностью и явно несправедлива, как показал это Гёррес.

Но признавая, что уже в Милане воля законодателей могла найти письменное выражение, приходится делать выбор между дальнейшими указанными выше гипотезами, или же остановиться на выводе, что хотя содержание миланского постановления отразилось в имеющемся у нас документе, но текст его, или текст хотя бы основанного на нем указа самого Константина, нам неизвестен.

1419

Первая из этих гипотез, что дошедшее до нас письмо Ликиния у Лактанция и соответствующий ему документ у Евсевия представляют объединение буквальных выписок из текста первоначального миланского постановления с собственными комментариями и инструкциями Ликиния, утверждается лишь на анализе текста сохранившегося документа. Но для выделения из этого документа частей, относящихся к предполагаемому несохранившемуся эдикту, не смотря на остроумные догадки сторонников этого мнения, нет вполне ясных и с несомненностью решающих дело признаков, и разные авторы производят это разграничение неодинаково. И все те места в документе, которые имеют вид толкований и инструкций, разъясняющих известные общие положения, и в которых делается обращение к магистрату, могли находиться уже в составленном в Милане постановлении, если допустить, что оно написано было там уже в виде обращенного к префекту претории закона. Повторения и недостатки изложения свойственны и другим законодательным документам того времени, как указывает на это Мартруа. И по отношению к данному документу нельзя отвергать, что. не смотря на повторения, весь он имеет характер цельности. Очевидно, идя намечаемым авторами этой гипотезы путем, к решительным результатам прийти невозможно. Нужно заметить, сверх того, что, сосредоточивая внимание на самом документе, и эта гипотеза, подобно отрицательному мнению Зеекка. утверждающегося на показании Лактанция, слишком мало считается с данными Евсевия.

Другая гипотеза, что у Евсевия сохранился перевод миланского документа в его первоначальном виде, а письмо Ликиния у Лактанция есть уже идущая от Ликиния особая редакция этого документа, исходным пунктом и основанием для себя имеет, кроме названия у Евсевия этого документа, отличия в приводимом Евсевием тексте его в сравнении с текстом Лактанция. Нельзя не видеть, что сторонниками этого мнения таким отличиям придается в общем слишком уже преувеличенное значение. В действительности, и у Евсевия (вследствие недоразумений переводчика и частью позднейших изменений со стороны переписчиков), и у Лактанция (в виду неудовлетворительности единственной сохранившейся рукописи) тексты дошли до нас в виде настолько несовершенном в частностях, что делать на основании их вполне

1420

категоричные выводы было бы неосторожно ¹). Возможно, что в §6 и соответствующее греческому ἡμῶν—которому усвояется столь важное значение Шесаном и Виттигом — слово, и фраза, соответствующая греческому ἐνείχοντο καὶ ἅτινα πάνυ σκαιὰ — — εἰναι были и в латинском тексте Лактанция (§ 4), но выпали из него по недосмотру переписчиков ²). С другой стороны, если в том же § 6 греческого текста начальная фраза не соответствует латинскому тексту, который представляет «очень хорошее» введение к дальнейшему изложению в письме Ликиния, то на деле и это может объясняться не переделкой Ликинием первоначального соответствовавшего греческому тексту латинского текста, а недоразумением греческого переводчика ³). Если за каким указанием разности

¹) У Евсевия, напр., в одном месте латинское hominibus (§ 2) переведено чрез ἀπ οσιν, потому что было, очевидно, прочитано вместо него omnibus, certa forma (§ 7)—чрез τύπος ἕτερος, т. e . caetera forma . Что касается латинского текста у Лактанция, то, напр., для конца § 6 писец кольбертинской рукописи, или другой, более ранней, от которой она ведет начало, имел, по-видимому, в том оригинале, откуда он списывал, совершенно неудовлетворительный, неразборчивый или стершийся текст, так что должен был скопировать лишь отрывочные слова. Между прочим, в конце § 2, в фразе: quod quidem diuinitas placatum ac propitium possit existere, чтение placatum ac propitium едва ли должно быть исправляемо на вполне, по-видимому, естественное placata ac propitia, в виду того, что это чтение, при своей явной несообразности в имеющемся ныне латинском тексте, тем не менее поддерживается греческим εὐμενές, хотя бы греческий текст в данном месте в других отношениях сам основывался на недоразумениях (οὐρανίου πράγματος).

²) Для отдельного слова, предполагаемого „nostris“, это вполне возможно, особенно в том случае, если оно было написано в сокращенном виде. Но и целая фраза легко могла выпасть в виду ὁμοικοτέλευτον предполагаемого „contin e b a ntur “ (== ἐνείχοντο) и ui d ebantur (ἐδόκει), причем ταῦτα ὑφαῖρεθῇ καὶ в греческом могло быть пояснительною вставкой переводчика; возможно и то, что какой-либо переписчик латинского текста и здесь имел неразборчивое место в оригинале, как в конце § 6, но мог здесь опустить его без особого нарушения смысла целого, при чем однако cauere естественнее заменить соответствующим греческому ἐλευθέρως — libere.

³) Предполагая, что латинский текст, находившийся пред глазами переводчика, написан был не вполне отчетливо, может быть, с разными сиглами и аббревиатурами, появление вместо quare scire dicationem tuam conuenit placuisse nobis в греческом переводе слов ἅτινα οὕτως ἀρέσκειν ἡμῖν ἀντιγράψα ; ἀκόλουθον ἦν можно, по-видимому, объяснять тем, что вместо quare scire переводчик прочитал qua[e] rese [ r ] i [ be ] re ;

1421

редакций документа у Евсевия и Лактанция можно признать особую важность, то это относительно факта нахождения у Евсевия особого введения к документу; объяснять его отсутствие у Лактанция намеренным опущением со стороны Лактанция можно, но это объяснение весьма мало вероятно. Но безусловного решающего значения и это указание не может иметь ¹). Нельзя делать твердых выводов и из неопределенного самого по себе названия документа у Евсевия «постановлением» или «законом» (διατάξεις, νόμος).

Заслуга представителей рассматриваемого мнения заключается во всяком случае в том, что они снова поставили на вид особое значение в рассматриваемом вопросе Евсевия и находимых у него данных. Если Зеекк выступал с своим мнением, опираясь на Лактанция и игнорируя Евсевия, если сторонники мнения о включении миланского закона в письмо Ликиния хотели утверждаться на анализе изложения этого последнего документа, то теперь выдвинут был опять на сцену, как особый источник сведений, и Евсевий. Аргументация на основании особенностей самого документа, приведенного у Евсевия, к которой прибегают защитники этого

появилось ли οὕτως вместо dicationem tuam вследствие какого-либо графического недоразумения, или переводчик вынужден был опустить dicationem tuam, как затруднившее его при его неправильном понимании этого места и показавшееся излишним (далее сразу же следует в тексте ad officium tuum, πρὸς τὴν σὴν καθοσίωσιν, но у Евсевия и dicatio § 6, и officium § 4, 7, передается чрез χαθοσίωσις), а οὕτως поставил сам для пояснения текста, трудно сказать. Примеры латинских сигл из рукописи юридического содержания, ватиканского палимпсеста ІV—V в. (cod Vat . 5766), можно видеть в приложении к изданию B ethmann - Hollweg ’ a (1833) в Corpus juris romaui antejustiniani находящихся в ней так наз. Vaticaua fragmenta.

¹) Лактанций опускает имена и длинные титулы правителей, когда приводит эдикт Галерия (с. 34), в отличие от Евсевия, где имеется и это так наз. inscriptio документа (h . e. VIII, 17, 3), но это вполне понятно в его сочинении De mortibus persecutorum. Но едва ли можно допустить, чтобы он по каким-либо литературным мотивам, стремясь к краткости и какому-то предполагаемому риторическому эффекту, как полагает, напр., Батиффоль (248), решился урезать начало самого изложения в столь важном документ, как обнародованный Ликинием закон о христианах. Слишком радикальным, хотя не безусловно невозможным теоретически, было бы и предположение о каком-либо случайном пропуске введения к документу в позднейшее время, при переписке сочинения Лактанция. Батиффоль признает, что введение у Евсевия составляет трудную для решения загадку.

1422

мнения, правда, сама по себе вполне прочных доводов не представляет (за исключением разве лишь, как упомянуто выше, указания на введение в документ). Но ужо самым обращением к Евсевию открывается единственно, по-видимому, возможный ныне, при имеющихся данных, путь хотя бы к вероятному более или менее решению трудного вопроса.

Но при этом на первом плане должно стоять не исследование особенностей текста документа у Евсевия в сравнении с Лактанцием—так как оно, по указанной причине, не имеет вполне твердой почвы для себя,—а разъяснение вопросов, с одной стороны, вообще о положении и судьбе документа в церковной истории Евсевия, и с другой, в связи с этим, о сообщении Евсевия, что Константин и Ликиний послали свой «совершеннейший закон» о христианах Максимину. Сторонниками указанного мнения эти вопросы особо не рассматриваются, для второго вопроса предполагается у них решение, для Евсевия не вполне благоприятное. Между тем пересмотр этих вопросов мог бы, кажется, дать более твердое обоснование мнению, нежели соображения относительно разностей текстов. В этом случае получают особое значение установленные Швартцем факты относительно рукописного предания истории Евсевия, и с другой стороны, его мнение о достоверности указанного известия Евсевия. Но разъяснения Швартца сами в некоторых пунктах требуют поправок, и возможно несколько иное в частностях представление дела, нежели какое предлагается им

А. Бриллиантов.

Христианское чтение. 1914. № 12. СПБ.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

А. И. Бриллиантов

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ
И МИЛАНСКИЙ ЭДИКТ 313 ГОДА ¹).

III.

У Евсевия документ находится в X книге его истории, и за ним следуют еще пять документов, которые все западного происхождения и имеют, в частности, отношение к африканской церкви (хотя два из них адресованы итальянским епископам). Все это собрание документов, написанных первоначально на латинском языке и переведенных кем-то для Евсевия, если не им самим, на греческий, имеется только в некоторых рукописях (ATERM) истории Евсевия, в других (ΒDΣΛ) его нет ²).

¹) Продолжение. См. ноябрь 1914 г.

²) X, 5—7 (в ATERM): 1) Ἀντίγραφον βασιλικῶν διατάξεων ἐκ Ῥωμαϊκῆς γλώττης μεταληφθεισῶν — рассматриваемый документ. 2) Ἀντίγραφον ἑτερας βασιλικῆς διατάξεως ἤν αὐθις πεποίηται . μόνῃ τῇ καθολικῇ ἐκκλησία τὴν δωρεὰν δεδόσθαι ὑποσημηνάμενός — постановление, обращенное к проконсулу Африки Анулину. о возвращении церквам конфискованных имуществ. 3) Ἀντίγραφον βασιλικῆς ἐπιστολῆς δι ’ ἦς σύνοδον ἐπισκόπων ἐπὶ Ῥώμης κελεύει γενέσθαι ὑπὲρ τῆς τῶν ἐκκλησιῶν ἑνώσεως τε καὶ ὁμονοίας — письмо Μιλτιάδῃ ἐπισκοπῳ Ῥωμαίων καὶ Μαρκῳ о назначаемом в Риме соборе по делу донатистов. 4) Αντίγραφου βασιλικής ἐπιστολής δἰ ὴς προστάττει δευτέραν γενέαθαι σύνοδον ὑπὲρ τοῦ πᾶσαν τῶν ἐπισκόπων περιελεῖν διχοστασίαν — письмо Χρήστῳ ἐπισκόπω Συρακουσίων с приглашением на собор в Арль к 1 августа 314 г. по тому же делу. 5) Ἀντιγραφον βασιληκῆς ἐπιστολῆς δἰ ἦς χρήματα ταῖς ἐκκλησίαις δωρεῖται — письмо Καικιλιανῷ ἐπισκόπῳ Χαρταγένης с уведомлением о предоставлении африканским церквам денежных средств и с разрешением Кекилиану обращаться к светским властям для противодействия пропаганде донатистов. 6) Ἀντίγραφον βασιλικῆς ἐπιστολῆς δἰ ἦς τοὺς προεστῶτας τῶν ἐκκλησιῶν πάσης ἀπολελύσθαι τῆς περὶ τὰ πολιτικὰ λειτουργίας προστάττει — письмо Анулину об освобождении клира кафолической церкви от повинностей. Для 1 и 2 документа употре-

1532

Возникают вопросы: когда эти латинские документы сделались известны Евсевию и откуда получены им? Почему в одних рукописях они имеются, в других их не оказывается? Ответ на эти вопросы связан с выяснением истории «литературного предания» труда Евсевия, именно— вопроса о разных изданиях его, сделанных еще самим автором. Возможность поставить на более или менее твердую почву их обсуждение открылась лишь со времени выхода в свет издания истории Евсевия Швартца. Сам Швартц во введении к изданию предложил опыт уяснения данных, какие представляет собранный им весьма обширный и сложный рукописный материал.

По мнению Швартца¹), все шесть документов, ныне находящиеся в X книге, составляли первоначально прибавление к IX книге во втором издании истории, которое состояло только из девяти книг (первое — из восьми). Упоминаемое в конце IX книги, в первоначальном ее виде, «законодательство» (νομοθεσία) Константина и Ликиния в пользу христиан ²) должно было относиться именно к этому со-

бляется название διάταςῖς, для 3—5— έπιστολή, как бы в соответствие намечаемым в X, 2, 2 νομοθεσίαι и ἐπ ισκόποις γράμματα ; но и 6 называется тоже ἐπ ιστολή, между тем он адресован Анулину и по форме ничем не отличается от 2. Предшествующее всему собранию документов замечание: Φέρε δή . λοιπὸν καὶ τῶν βασιλικῶν διατάξεων Κωνσταντίνου καὶ Λικιννίου τὰς ἐκ τῆς Ῥωμαίων φωνῆς μεταληφθείσας ἑρμηνείας παραθώμεθα, очевидно, относится собственно лишь к первому документу, который один только принадлежит вместе Константину и Ликинию и в дальнейшем заглавии которого употреблено также множественное число διατάξεων, но может частью относиться и к 2, также и к 6. Обращает на себя внимание отсутствие при заглавии первого документа, в отличие от всех дальнейших, указания на его содержание, Возможно, что это заглавие и фраза Φέρε — — παραθώμεθα взяты Евсевием в X книгу из предыдущего издания истории, из IX книги, без особых изменений, как он имеет обыкновение это делать. В заглавии второго документа, открывающего ряд принадлежащих одному Константину памятников, как бы намеренно отмечается (ἑτέρας — — ἣν αὖθις πεποίηται), что и первый главным виновником имеет Константина (если читать и не ἑτέρας AM, а ἕτερον TER). Нужно, однако, заметить. что в R читается здесь πεποίηνται в ATER — ὑποςημηνάμενει .

¹) E. Schwartz. Eusebius Kirchengeschichte. III (Einleitungen). Lpz. 1909, S. XLVIII, LIII — LIV. LVI — LIX.

²) В первоначальной редакции, сохраненной в ATERM, IX книга, содержавшая рассказ о торжестве Константина и Ликиния над Максентием и Максимином, имела такое заключение (IX. 11, 8, Schwartz 852): οὕτω δῆτα τῶν δυσσεβῶν ἑκκαθαρθέντων, μόνοις ἐφυλαττετο τὰ τῆς προσηκούσης

1533

бранию документов, которое являлось таким же завершением истории, каким был ранее, в первом ее издании (312 — 313 г.), заключающий VIII книгу эдикт Галерия о веротерпимости. Это второе издание Швартц относит к 315 г., между прочим, именно потому, что один из документов собрания, письмо к епископу сиракузскому Христу, был написан уже в 314 г., и в то же время Константин и Ликиний в этой книге представляются находящимися в мире между собою, тогда как осенью 314 г. возникла война между ними и мир установился лишь к 315 г. ¹). Вскоре, в 317 г., Евсевий снова издал историю, прибавив к девяти книгам еще Х-ю, куда вошла его речь Павлину тирскому, и после этой речи уже теперь помещены были указанные документы. После поражения Ликиния в 323 г., в дальнейшем новом издании, присоединен был к X книге еще рассказ о Ликинии и его низвержении (X, 8—9), но damnatio memoriae Ликиния в то же время заставило Евсевия устранить из нее документы, во главе которых стоял документ с именем и Ликиния, равно как сделаны были разные изменения в некоторых местах самого текста истории, касавшихся Ликиния. Это последнее издание мы имеем в тех рукописях, где нет этих документов (ΒϋΣ[Λ], но изменения текста сделаны и в М, где эти документы имеются). Предыдущего издания, где находились документы, мы не имеем (во всех рукописях есть, напр., и рассказ о поражении Ликиния), но кто-то уже после Евсевия внес из него дополнения в указанное последнее издание, и эту редакцию представляют рукописи (ATER) с документами и некоторыми особенностями в тексте, в частности, в местах, где речь идет о Ликинии, отличающими ее от последнего издания самого Евсевия.

Критические замечания на эти выводы Швартца сделал английский ученый Лоулор ²). Он отвергает гипотезу о

βασιλείας βέβαιά τε καὶ ἀνεπίφθονα Κονσταντίνψ καὶ Λικιννίῳ οἱ τῶν πρόσθεν ἀπάντων ἐκκαθάραντες τοῦ βίου τὴν θεοεχθρίαν τῶν ἐκ θεοῦ πρυτανευθέντων άγαθῶν αὐτοῖς ᾐσθημένως τὸ φιλάρετον καὶ θεοφιλὲς τὸ τε πρὸς τὸ θεῖον εὐσεβὲς καὶ εὐχάριστον διὰ τῆς ὑπὲρ Χριστιανῶν ἐνεδείξαντο νομοθεσίας .

¹) LVIII.

²) Η . J. Lawlor, Eusebiana. Essays on the Ecclesiastical History oi Eusebius bishop of Caesarea. Oxford 1912, p, 243—291: The earlier forms of the Ecclesiastical History .

1534

двух изданиях X книги самого Евсевия: было лишь одно издание ее, 324 или 325 г. Указание на damnatio memoriae Ликиния вовсе не объясняет, напр., почему выброшен не первый лишь из шести документов, в котором только и находится имя Ликиния, но и другие пять, принадлежащие одному Константину. Евсевий и не мог сам опустить все эти документы, потому что во всех рукописях читается место с указанием на эти документы, как прямо входившие в самый план X книги ¹). Похвалы Ликинию. наконец, все-таки остались в тирской речи Евсевия. Лоулор сам думает, что некоторые изменения в тексте и опущение документов (ΒϋΣ[Λ]) сделаны были уже после Евсевия, хотя еще в IV в. ²). Предшествовавшим изданию 324 или 325 г. было, таким образом, издание из 9 книг, и его Лоулор относит к концу 313 или началу 314 г. В вопросе о времени и способе происхождения IX и X книги истории Евсевия Лоулор возвращается в сущности к тому мнению, которое было высказываемо и раньше ³). Но он соглашается с Швартцем, что уже к изданию, состоявшему из девяти книг. Евсевием в свое время был присоединен и находящийся ныне в X книге документ с именем Константина и Ликиния—миланский эдикт, но только именно один этот документ, а не все 6. помещенные потом в X книге, как думает Швартц. Единственное число νομοθεσία у Евсевия и указывает, по Лоулору, на один лишь закон, так как множественное νομοθεοίαῖ прилагается у него к ряду законов (X, 2, 2); νομοθεσία, далее, усвояется Константину и Ликинию вместе, а это приложимо к одному только первому документу в собрании X книги: наконец, νουθεσία дважды употреблено в самом же миланском законе (X, 5, 14). Оче-

¹) X, 2, 2, Schwartz 860: ἀλλὰ καὶ βασιλεῖς οἱ ἀνωτάτω συνεχέσι ταῖς ὑπὲρ Χριστιανῶν νομοθεσίαις τὰ τῆς ἐκ θεοῦ μεγαλοδωρεᾶς ἡμῖν εἰς μακρὸν ἔτι καὶ μεῖζον ἐκράτυνον ἐφοίτα δὲ καὶ εἰς πρόσωπον ἐπισκόποις βασιλέως γράμματα καὶ τιμαὶ καὶ χρημάτων δόσεις· ὧν οὐκ ἀπὸ τρόπου γένοιτ᾿ ἂν κατὰ τὸν προσήκοντα καιρὸν τοῦ λόγου ὥσπερ ἐν ἱερᾷ στήλῃ τῇδε τῇ βίβλῳ τὰς φωνὰς ἐκ τῆς Ῥωμαίων ἐπὶ τὴν Ἑλλάδα γλῶσσαν μεταληφθείσας ἐγχαράξαι ὡς ἂν καὶ τοῖς μεθ᾿ ἡμᾶς ἅπασιν φέροιντο διὰ μνήμης .

²) 243—255.

³) Лоулор указывает (255) на Westcott ’ a и Lightfoot ’ a . То же в данном случае мнение проводит и А. Harnack, Die Chronologie der altchristlicher Litteratur bis Eusebius . B II Lpz . 1904, S . 114-5.

1535

видно, так как один из дальнейших документов, письмо Христу, мог явиться уже только около половины 314 г., то при предположении, что IX книга написана была еще в 313 или в начале 314 г., и нельзя допустить, что в ней было собрание всех дальнейших документов ¹).

В общем, замечания Лоулора нельзя не признать вполне убедительными. Нет в действительности никаких препятствий думать, что IX книга была написана уже вскоре после поражения Максимина, в 313 или в начале 314 г.²), и именно законодательный акт о полной религиозной свободе для христиан, исходил ли он непосредственно от Константина и Ликиния вместе, или только от Ликиния,, был вполне естественным завершением ее, подобно тому, как эдикт Галерия завершал VIII книгу. Так как Ликиний в то время был покровителем христиан и ничто не предвещало его будущего отпадения, то если бы находящийся у Евсевия и у Лактанция документ был даже не более как его письмом, основанным на предварительном соглашении с Константином в Милане, и Евсевий знал это, он и тогда мог бы поместить этот документ в конце IX книги своей истории в виду его особо важного значения. Прямых документальных доказательств, что он и был помещен здесь, собственно не имеется. Но нужно признать весьма мало вероятным, чтобы Евсевий, зная столь важный документ и имея его у себя (он во всяком случае должен был знать его после обнародования его Ликинием), не воспользовался им тогда же в своей истории. Упоминание о νομοθεσία в конце IX книги дает основание думать, что это νομοθεσία и следовало затем в буквальной передаче. Степень вероятности тезиса о помещении Евсевием данного документа в конце

¹) 251-252, 256.

²) Для Швартца основанием относить происхождение IX книги к 315 г. является, прежде всего, помещенное в ряду документов приглашение Христа, епископа сиракузского, на арльский собор к 1 августа 314 г., но это основание устраняется при предположении, что на деле был в конце IX книги только один первый документ. В самой IX книге указание на terminus а quo ее написания можно находить лишь в сообщении о прибытии Ликиния в Антиохию, после победы над Максимином, и о расправе там с Феотекном и языческими жрецами и прорицателями и с детьми и родственниками Максимина (IX, 1], 6—7); это могло быть в конце 313 или в начале 314 г.

1536

IX книги уже при ее издании, нужно, по-видимому, считать приближающейся к достоверности.

Более или менее понятным, далее, следует признать и включение впоследствии документа, бывшего сначала в конце IX книги, в средину книги X: в эту последнюю, по намерению автора, и должны были входить, в целях характеристики наступивших, начиная с 313 г., времен мира и благополучия для церкви, кроме тирской речи самого Евсевия, именно законы и письма правителей, свидетельствующие о покровительственном отношении их к церкви, и затем в конце книги присоединен был сравнительно лишь краткий рассказ об изменении этих отношений к христианам со стороны Ликиния и об окончательном торжестве христианства ¹). Собрание документов должно было, таким образом, составлять существенную часть книги, и Евсевий мог включить в него и стоявший сначала в конце IX книги документ, так как он вполне соответствовал указанным целям и им открывался описываемый в этой книге период. К нему теперь присоединялись полученные Евсевием каким-то образом с запада уже в дальнейшее время другие пять документов.

Кем и когда все это собрание было удалено из X книги в некоторых рукописях, остается не совсем ясным. Но можно думать, не соглашаясь в этом случае с Лоулором, что это было сделано самим же Евсевием, уже вскоре после написания книги и вручения ее Павлину, но сделано не вследствие damnatio memoriae .Ликиния, как полагает Швартц, а только потому, что Евсевий нашел более удобным перенести это собрание из средины книги в особое приложение к ней. На это указывает, по-видимому, заявление о таком приложении в конце X книга, находящееся именно в редакции В [D?]. где из средины этой книги документы и оказываются исключенными (хотя это же заявление внесено было и в Е, не смотря на присутствие здесь документов) ²).

¹) Вслед за небольшим введением (X, 1, 1—4, 1, около 3 страниц в малом издании Швартца). главное содержание X книги и составляют тирский панегирик (Х. 4, 2— 4, 72, около 17 страниц) и собрание документов (X, 5—7, около 7 стр.); рассказ о Ликинии занимает сравнительно немного места (X. 8—9, около 5 стр.).

²) Во всех рукописях конец X книги представляет собственно лишь немного видоизмененное повторение первоначального заключения

1537

В данном случае вопрос о времени и мотивах исключения из X книги рассматриваемого документа вместе с

к IX книге. X, 9,9, Schwartz 902: οὕτω δῆτα πάσης τυραννίδος ἐκκαθαρθείσης μόνοις ἐφυλάττετο τὰ τῆς προσηκούσης βασιλείας βέβαιά τε καὶ ἀνεπίφθονα Κωνσταντίνῳ καὶ τοῖς αὐτοῦ παισίν οἳ τῶν πρόσθεν ἁπάντων ἀποσμήξαντες τοῦ βίου τὴν θεοστυγίαν τῶν ἐκ θεοῦ πρυτανευθέντων ἀγαθῶν αὐτοῖς ᾐσθημένως τὸ φιλάρετον καὶ θεοφιλὲς τό τε πρὸς τὸ θεῖον εὐσεβὲς καὶ εὐχάριστον δι᾿ ὧν εἰς προῦπτον ἅπασιν ἀνθρώποις παρέσχον ὁρᾶν ἐπεδείξαντο . 'Гак в общем читается в ΑΤΕ R Σ . Но в BD вместо δἰ ὦν ἐπ εὐείξαντο стоит: διὰ τῆς ὑπὲρ Χρῖστιανῶν ἐνεδείξαντο νομοθεσίας . В EBD (в Ε после заметки: τέλος τοῦ ί τόμου) далее следует еще (Schwartz 904) под заглавием: Ἀντίγραφον διατάξεως τοῦ θεοφιλοῦς βασίλέω ; ἣν τοὺς τυράννους καθελών τοῖς ὑπ ’ αὐτὸν ἔθνεσιν Ἑλλινικῇ συντάξας φωνῇ διεπέμψατο . эдикт, изданный Константином для востока после победы над Ликинием в 324 (323) году и соответствующий закону 313 г.: „ Νικητὴς Κωνσταντίνος Μέγιστος Σεβαστὸς ἐπαρχιώταις Παλαιστινοῖς . Ἠν μὲν ἀνωθεν — — προτεθήτω ἐν τοῖς ἡμετέροις ἀνατολικοῖς μέρεσιν “. Этот документ приведен был потом Евсевием в V. С, II, 24—42, как τὸ δόγμα τὸ τοῖς ἐκτὸς κατὰ πόλιν δήμοις διαπεμφθὲν, или по заглавию в одной лишь рукописи Vat . 149) Ἐπιστολὴ Κωνσταντίνου Κωνσταντίου Ῥωμαίων αὐτοκράτορος τὸ πρῶτον καταπεμφθεν τοῖς ἐπὶ γὴς έῴας γράμμα μετὰ τὴν κατὰ τῶν τυράννων νίκην, с подлинного хранившегося у него, как он сообщает. экземпляра за подписью самого Константина (II, 23, Heikel 50: εἰ ληπται δ ’ ἐξ αὐθεντικοῦ τοῦ παρ ’ ἡμῖν φυλαττομένου βασιλικοῦ νόμου ᾧ καὶ τῆς αὐτοῦ δεξιᾶς ἔγγραφος ὑποσημείωσις τῆς τοῦ λόγου πῖστώσεως οἷά τινι σφραγίδι κατασημαίνει τὴν μαρτυρίαν). В ΕΒ D (== LHF Heikel) текст, по Гейкелю (S . XX — XXIV, ср. ХХ III, XXIV), сохранился лучше, чем в многочисленных рукописях «Жизни Константина“, хотя вообще текст и этих рукописей является весьма древним и близким к временам Евсевия. Но вслед за этим документом в ЕВ (в D имеется лишь документ до слова προτεθήτω, дальнейший лист рукописи утрачен) стоят еще слова: ταῦτα μὲν οὖν ᾦδέ μοί κείσθω φέρε δὲ λοιπὸν τοὺς νόμους καὶ τὰς ὑπὲρ τῆς ἀληθούς εὐσεβείας τοῦ θεοφιλοῦς ἡμῶν καὶ πραότατου βασιλέως ἐπιστολάς ἀφ ’ ἑτέρας ἀρχὴς ὁμοῦ πάσας συναγάγωμεν (и далее — в Ε : Εὐσεβώυ ἐκκλησιαστικῆς ἱστορίας βιβλίον δέκατον, в Β : τέλος σὺν θεῷ τῆς ὅλης ἐκκλησιαστικῆς ἱστορία ; Εὐσεβίου τοῦ Παμφίλου ἤτοι τῶν δέκα τόμων). Швартц полагает, что послание Константина на восток извлечено кем-то в позднейшее время из „Жизни Константина“ и помещено в конце истории вместо с обещанием дать полное собрание константиновских документов (Einleitungen, S . СХХ V). Но вернее, кажется, относить и присоединение к X книге послания, и следующее за ним обещание в ЕВ (вероятно и D), к самому Евсевию, и ставить это в связь с опущением в В D документов X, 5 —7. Слова „ ταῦτα μὲν οὐν ᾦδέ μοι κείσθω “ указывают прямо на автора церковной истории, и не видно оснований, почему кто-либо другой в позднейшее время вздумал бы говорить здесь от лица Евсевия, прибегая к совершенно ненужному своего рода подлогу. Вместе с тем трудно объяснить, кому позднейшему и зачем понадобилось извлекать уже имевшийся в „Жизни

1538

другими, сопровождающими его, имеет, однако уже второстепенное значение. Важным является факт, что он нашел

Константина“ документ и переписывать его в конце истории. Для Евсевия же, когда не написана еще была „Жизнь Константина“, вполне естественно было воспользоваться и этим, бывшим у него документом, и поместить его сначала в конце своей истории, как ее завершение, а потом, при написании особого сочинения о Константине, включить его в это сочинение. Что касается обещания дать собрание других документов с именем Константина „ ἀφ ’ ἐτέρας ἀρχῆς “. то νόμοι и ἐπ ιστολαὶ здесь, очевидно, соответствуют упоминаемым в X. 2,2 ν о μοθεσίαι и γράμματα, и вероятно—названиям διατάξεις для 1 и 2 документа, и ἐπ ιστολαί —для 3—6. в X, 5—7. Можно, таким об азом, думать, что присоединив к X книге послание на восток Константина, Евсевий одновременно с этим нашел нужным перенести документы X, 5— 7 из средины книги в конец ее. Заявление в X, 2, 2 при этой перемене могло быть оставлено в прежнем виде; не требовалось никаких поправок и в X, S . 1. Эту редакцию X книги мы и имеем в BD, но собрание документов здесь не сохранилось (в Е, принадлежащей по другим особенностям к иному типу рукописей— ATER, послание Константина и замечание в конце могло быть списано с BD : пред „ Ἀντίγραφον “ здесь стоит уже „ τέλος τοῦ ί τόμου “, и по Швартцу, S. CXIV, в группе ATER чтения в T^cER вообще отражают влияние со стороны BDM; подобно этому в М, принадлежащей к группе BD ΜΣ A, документы X, 5—7 могли быть внесены из ATER, так как М вообще оказывается исправленной по ATER, S. XCIII, CXXVIII). Но когда изменения эти были сделаны Евсевием в X книг, и почему послание Константина на восток не были уже при самом написании помещено в ней. ответить на что довольно трудно. Как посвященная Павлину тирскому и написанная после поражения Ликиния, X книга, если не предполагать с Швартцем более раннего издания главной ее части, должна была появиться вскоре же после 324 (resp. 323) г. 18 сентября (распространение законов Константина κατὰ πάντα τόπον, X, 9, 8, едва ли требовало много времени), может быть, в самые последние дни жизни Павлина, переведенного уже из Тира когда-то после Филогония († 20 дек. 323?) в Антиохию и бывшего там, по Филосторгию (III, 15) около 6 месяцев (ср. Д. А. Лебедев, Павлин и Зинон епископы тирские, в Визант. Врем. XX, 1913, стр. 127—131, 162—164. и отдельно). Можно, кажется, предположить, что вновь написанная, предназначенная ближайшим образом для Павлина, эта книга была послана или передана Павлину без первых 9 книг, которые Павлин, друг Евсевия, несомненно, имел уже, вероятно от самого же Евсевия. Во всяком случае, при разъяснении вопроса о сохранившихся следах разных редакций труда Евсевия не должно забывать, что до появления X книги уже существовали экземпляры истории, состоявшие лишь из 9 книг, и к ним потом, в их первоначальном, не исправленном автором вид, и могла быть присоединяема новая книга. Послание Константина ἐπ αρχιώταις Παλαιστίνης [ Παλαιστινοις EBD] Евсевий мог не поместить в книге, на-

1539

место в истории Евсевия еще задолго до написания X книги, и именно—вскоре же после своего появления, и во всяком случае был уже тогда известен Евсевию.

значенной Павлину, потому, что последнему оно хорошо было известно, как недавно лишь полученное и разосланное при том всюду не на одном латинском, но вместе и на греческом языке, тогда как все другие помещенные в этой книге документы, равно и в IX, и эдикт Галерия в VIII, писаны были лишь по-латински, так что перевод их на греческий язык должен был составлять особую заслугу историка пред греческими читателями его труда. Закон Константина и Ликиния он нашел, между тем, необходимым поместить опять в новой книге, хотя он был уже раньше приложен им к IX книге. Присоединение новой X книги в предназначенной для Павлина редакции, без послания Константина в конце, к бывшим уже ранее в обращении 9 книгам, не просмотренным вновь автором, и могло давать редакцию, выраженную в АТ(Е) R ; чисто механическим способом объединения и объясняется присутствие в этой редакции почти одинаковых заключений и для IX, и для X книги. Но закон 313 г. в рукописях этой редакции переписывался, разумеется, только однажды, в X книге. Но возможно, что в очень скором времени, уже по смерти Павлина, но еще до половины 326 г. (казнь Криспа), Евсевий, выпустивший в свет новую X книгу, пересмотрел и предыдущие, и сделал в них некоторые исправления, сделал также некоторые изменения и в новой, — прибавил к ней послание на восток Константина, а документы X, 5—7, о которых он предуведомляет в X, 2, 2, отнес в особое собрание еще далее. Эта редакция представлена в BD (M)(SA): она является исправленной самим автором, но собрание документов в ней до нас не дошло. Таким образом, если были два издания X книги, то они следовали весьма быстро одно за другим в 324—326 г. В виду интереса, какой должен быть в свое время возбуждать труд Евсевия, это является вполне возможным именно для данного момента; нужно думать, что и сам Константин в 325 г. обратил внимание на этот труд. Если, согласно с заключительными словами X книги по BD, участниками законодательства Константина оказываются и его дети, то должно иметь в виду, что имена кесарей ставились в inscriptio законов вместе с именами августов, а Крисп и Константин II были кесарями уже с 1 марта 317 г,—Следует заметить, что вопрос о происхождении и разных редакциях истории Евсевия в целом его объеме является весьма сложным при обилии и крайней запутанности рукописных данных, ныне собранных с возможной полнотой и классифицированных в издании Швартца. Предположение Лоулора, что изменения в тексте (в местах о Ликинии) могли быть сделаны и не Евсевием (244—5), и что не им самим были отпущены в BD Σ [ A ] документы X, 5—7 (249), очевидно, должны сопровождаться довольно радикальными следствиями для принятых Швартцем приемов при установлении подлинного Евсевиева текста и окончательного вида истории, поскольку Швартц именно в BD ΣΑ видит последнее издание самого Евсевия. Однако, бо-

1540

Но если этот документ был под руками у Евсевия не в 324 лишь году, но уже в 313—314 был помещен в его истории, откуда он мог быть получен Евсевием?

«Письмо» Ликиния, адресованное президу Вифинии, было, конечно, в том или другом виде опубликовано потом и в Палестине. Евсевий мог его знать в этом виде уже во вторую половину 313 г., и с этой точки зрения вполне возможно, что помещенный у него документ есть, по тексту, именно полученные и в Палестине litterae Ликиния (если только при этом признается возможным объяснить так или иначе присутствие в тексте Евсевия еще особого введения). Так как из самого документа видно, что он, по содержанию, обязан своим происхождением и Константину и Ликинию вместе, то Евсевий имел право дать ему то наименование, с каким он стоит в его истории, хотя непосредственно он исходил от Ликиния.

Но у Евсевия, помимо самого документа, есть еще приведенное выше совершенно определенное сообщение, что закон в пользу христиан был не только составлен Константином и Ликинием (что могло бы быть просто лишь его выводом на основании обнародованного письма Ликиния), но что оно и было послано ими Максимину вместе с уведомлением—в качестве, очевидно, убеждающего мотива для Максимина—о полученных ими милостях от Бога христиан. Таким образом, по этому сообщению, какой-то документ был послан на восток самому Максимину еще прежде, чем там объявлено было Ликинием постановление о религиозной свободе христиан после поражения Максимина. И этот, посланный тогда на восток, закон характеризуется таким образом (νόμον ὑπὲρ Χριστιανῶν τελεώτατον πληρέστατα διατυποῦνται), что и те ученые, которые не находят возможным принять этот рассказ Евсевия (Кейм, Гюлле, Бильмейер), признают в то же время, что Евсевий здесь,

лее вероятным представляется относить в общем важнейшие особенности редакции Β D ΣΛ на счет самого уже Евсевия (как полагает это и сам Лоулор, 253. напр., относительно заключительных слов IX книги). E. Grapin в своем издании истории Евсевия (Eus è be, Histoire eccl é siastique, Paris 1905—1911—1913). воспроизводя вообще текст Швартца и следуя его взглядам (ср, однако Introduction, 1913, р. ХХХ IV —ХХХ VII), затронутого Лоулором вопроса не касается.

1541

хотя и ошибается, но во всяком случае имеет в виду именно находящийся ныне в X книге его труда документ с именами Константина и Ликиния ¹).

Сообщение это, если относиться к нему с доверием, очевидно, непререкаемо решало бы вопрос о существовании особого, письменно формулированного миланского закона, но оно встречается с серьезными хронологическими трудностями. Прибытие Константина в Милан и издание им там закона вместе с Ликинием, по имеющимся данным, ранее января 313 г. едва ли могло быть ²). По Евсевию, Максимин, получив письмо и «закон» западных соправителей, обратился с своей стороны с указом к Савину. Но в эдикте Максимина, изданном после поражения его Ликинием, незадолго до смерти, как обычно думают— летом или осенью 313 г., на этот указ Савину делается ссылка, как на писанный «в прошедшем году» ³), т. е., по-видимому, в 312. следовательно до миланского постановления.

Бароний, как было выше сказано, хотел устранить это затруднение, отнеся эдикт и смерть Максимина к 314 г. С другой стороны, было высказываемо в новое время, в виду этой трудности, мнение, что миланский эдикт был

¹) Текст сообщения Евсевия IX, 9, 12, см. выше, 142₁. Так же точно Евсевий характеризует и одинаковый в целом по содержанию с миланским законом, изданный после него эдикт Максимина. IX, 10, 6, Schwartz 842: εἶ τα δε δοὺς δόξαν τῷ Χριστιανῶν θεῷ νόμον τε τὸν ὑπὲρ ἐλευθεριας αὐτῶν τελειότητα καὶ πληρέστατα διαταξάμενος . Вильмейер (Theol Quartalschrift, 1914, S . 83—4). сверх того, сопоставляет слова Евсевия в рассказе о составлении и послании Максимину закона о христианах: θεὸν τὸν τῶν ἀγαθών ἀπάντων αὐτοῖς αἴτιον εὐμενίσαντες, с указываемыми в самом миланском документе мотивами сделанного в Милане постановления, при чем в этом документе встречается выражение (в греческом переводе § 4): ὅπως ὅ τί ποτέ ἐστιν θειότητος καὶ οὐρανίου πράγματος ἡμῖν καὶ πασι εὐμενὲς εἶναι δονηθῇ .

²) Ср. напр., об этом у Bihlmeyer' а. 86—87. Если у Лактанция (с. 45) говорится лишь неопределенно об отправлении Константина из Рима в Милан „hieme proxima“, то у ритора Назария замечается более определенно о „bimestris fere cura “ Константина при устроении дел в Риме (Paneg . IV, 33). Если обнародованный (proposita) в Риме 18 января закон (Cod. Theod. XIII, 10, 1, тогда же другой закон без указания места. X, 10, 1) был и издан там, то и около этого времени Константин еще находился в Риме. Как изданный в Милане, отмечается закон 10 марта (X, 8, 1 — Cod Just . X, 10, 2).

³) Eus . h . e. IX. 10, 8: τῷ παρελθόντι ἀνιαυτῷ ἀνομοθετήσαμεν .

1542

издан и отправлен Максимину еще в 312 г. ¹). Валуа и многие другие за ним, чтобы истолковать данное место у Евсевия, думали видеть в посланном Максимину законе особый не сохранившийся закон Константина и Ликиния, изданный еще в Рим в 312 г. Но в новое время, начиная с Кейма, едва ли не большинство ученых усматривают в данном случае не более лишь как хронологическую ошибку и вообще путаницу у Евсевия. Константин мог обратиться к Максимину с уведомлением о победе и протестом против поднятого Максимином гонения на христиан только ранее, сразу после победы над Максентием, но не в 313 г. Евсевий же, у которого вообще в последних книгах встречаются некоторые несообразности и не соблюдается строго хронологическая последовательность, при своих вообще неясных представлениях об итальянских событиях, отнес это к более позднему временя, утверждая, будто Максимину было послано постановление обоих западных правителей ²).

Однако, едва ли нужно считать указанную трудность непреодолимою—и не перенося миланского эдикта с 313 на 312 г., равно не прибегая и к гипотезе Валуа о другом более раннем законе, и обвинять по этому поводу в искажении фактов Евсевия. Швартцем было высказано предположение, что Максимин мог считать начало года по сиро-македонскому календарю с 1 октября; тогда, если издание им эдикта и смерть были после этого числа, затруднение устраняется ³). Подобное же предположение можно находить и у Лоулора (начало года с сентября или, может быть, с октября) в исследовании о хронологии IX книги Евсевия ⁴).

¹) А . J. Mason, The persecution of Diokletian. Cambridge 1876, p. 333.

²) Cp. особенно Hülle, 63— 67. Bihlmeyer, 84—90. Этого мнения, как отмечает Бильмейер (88—89), держатся, напр ., Allard, Schultze, Möller-Schubert, Linsenmayer, Duchesne, Achelis, Sesan, Wittig.

³) E. Schwartz. Zur Geschichte des Athanasius, IV, в Nachrichten von der königl. Gesellschaft der Wissenschaften zu Göttingen. Philol.-hist. Klasse. 1904, Ы . 5, 3. 526.

⁴) H. J. Lawlor, Eusebiana: The chronology of the ninth book of the Ecclesiastical History, p. 221. Исходя из факта, что императорская почта в римском государстве делала около 120 римских миль в день, а от Милана до Антиохии по Itinerarium Antonini считалось 2167 миль, и следовательно, это расстояние требовало 18 дней, Лоулор полагает самый ранний срок получения эдикта Максимином около 20 января,

1543

Но Лоулор не считает абсолютно невозможным и мнение Барония о смерти Максимина уже в 314 г. ¹).

В то же время, в данном случае можно воспользоваться. хотя с некоторыми существенными видоизменениями, темп соображениями, какие приводит в подтверждение правдивости рассказа Евсевия Де Баччи Венути. По его мнению, послан был Максимину Константином и Ликинием собственно проект закона, на издание которого, если он должен был иметь общегосударственное значение, непременно требовалось согласие и Максимина; об этом и говорится у Евсевия. Максимин согласия не выразил, и западные правители от своего имени издали тогда в Милане закон в марте, включенный потом в рескрипт Ликиния ²).

Как бы то ни было, раз хронологический вопрос может быть так или иначе решен с большею или меньшею вероятностью, нет никаких других серьезных оснований относиться к известию Евсевия с недоверием. Нужно иметь в виду в данном случае, что если Евсевий не мог быть всегда хорошо осведомлен в событиях отдаленного запада и относительно этих событий легко допустить у него ошибки и недоразумения, в частности, и в хронологии, то, напротив, то, что происходило на востоке, что касалось Максимина, находившегося после похода на армян именно в Сирии, недалеко от Палестины, и что в то же время имело непосредственное отношение к судьбе христиан, могло быть и было, нужно думать, хорошо известно кесарийскому епископу-историку. Приведенные им в истории указ Максимина и затем эдикт 313 г. доходили до него, вероятно, вскоре же после их издания, и он тогда же получал те или иные

если эдикт был издан в самом конце 312 или начале 313 г.; если же Константин прибыл в Милан не ранее 18 января, то около 10 февраля. С другой стороны, Максимин, чтобы быть в Никомидии с войском около 6 апреля, должен был выйти из Антиохии около 16 февраля. Таким образом, 20 января [10 февраля]—16 февраля могло быть приблизительно временем, когда Максимином получен был закон из Милана и написано письмо Савину (р. 219—220). Эдикт мог быть издан Максимином в сентябре или октябре (р. 227).

¹) 227.

²) De Bacci Venuti, 323—328. Указанной хронологической трудности итальянский ученый прямо не касается, но очевидно, она и при его точке зрения может бить устранена способом, предлагаемым Швартцем и Иоулором.

1544

сведения и об обстоятельствах их издания. Но точно также мог быть хорошо известен ему и факт прибытия посольства на восток к Максимину от западных правителей, равно и самое содержание их обращения к нему, вполне возможно и то, что и самый «закон» о христианах, присланный, правда, с запада именно к Максимину, но не составлявший, конечно, никакого особого секрета—западные правители, напротив, могли лишь желать, чтобы он сделался известен на востоке не одному только Максимину—тогда уже был скопирован христианами и мог быть в руках Евсевия ¹).

¹) У Евсевия есть еще сообщение в IX, 9^а, 11—12 (ср. выше, 142.,), что указ Максимина Савину, внушавший лишь не прибегать к насилиям при обращении христиан в язычество, на деле не разрешал христианам ни делать собрания, ни строить церкви, ни совершать другое что-либо, ' ίτύ входить в обычай христиан (οὐ μὴν συνόδους ἐπικελεῦον ποιεῖσθαι οὐδ ’ οἴκους ἐκ κλησιῶν οἰκοδομεῖν οὐδ ’ ἄλλα τι τῶν ἡμῖν συνήθων διαπράττεσθαι), хотя (καιτοι γε) поборники мира и благочестия (Константин и Ликиний) требовали от Максимина этого (ἐπιτρέπειν ἐπεστάλκεσαν), и сами это разрешали всем, бывшим под их властью, предписаниями и законами (διὰ προγραμμάτων καὶ νόμων συγχεχωρὴ κεσαν). Под этими προγράμματα и νόμοι, несомненно, здесь разумеется не что другое, как эдикт Галерия 311 г., действовавший потом, вместе с дополнительной к нему инструкцией (epistola) к президам, в областях Константина и Ликиния, но Максимином не обнародованный, хотя он и должен был сделать это. Нужно иметь в виду, что в эдикте Галерия слова (Lact .. de mort pers . 34, 4, Brandt 213): ut denuo sint Christiani et con u enticula sua componant, y Евсевия переведены—верно или нет—именно в смысле разрешения христианам строить храмы (VIII, 17, 9, Schwartz 794): ἵνα αὖθις ὦσιν Χριστιανοὶ καὶ τοὺς οἰκους ἐν οἶς σονήγοντο σανθῶσιν (отсюда у Руфина: ut rursum sint Christiani et conventicula, iu quibus orare consuerunt, extmant et reaedificent). Содержание этого эдикта, говоря о его издании, ор определяет таким образом (VIII, 17. 1, 790). что Галерий τὸν κατὰ Χριστιανῶν ἀποπαῦσαι διωγμόν . νόμῳ τε καὶ δό γματι βασιλικῳ τὰς ἐκκλησίας αὐτῶν οἰκοδομεῖν ἐπῖσπέρχεῖν καὶ τὰ συνήθη διαπράττεσθαι — — προσταττει . Самое сходство, частью почти тождество выражений ясно показывает, что в IX, 9^а. 11—12, идет речь именно об этом законе; разрешение собраний, не упоминаемое прямо в VIII. 17, по переводу Евсевия, само собою должно предполагаться в дозволении строить здания для этих собраний. Между прочим, συγκεχωρήκεσαν в XI, 9^а, 12. имеет соответствие в выражениях эдикта Галерия, VIII, 17, 9—10, 794: καὶ ἐν τούτῳ τὴν συγχώρησιν τὴν ἡμετέραν ἐπεκτεῖναι δεῖν ἐνομίσαμεν ἱνα αὖθις — — ὅθεν κατὰ τΑὐτην τὴν συγχώρησιν την ἡμετέραν ὀφείλουσιν κτλ . Множественное число διὰ προγραμμάτων καὶ νόμων должно, очевидно, ука-

1545

Для перевода Евсевия, в таком случае мог послужить оригиналом текст, идущий именно из Милана, как и предполагают сторонники мнения об особом значении текста Евсевия в виду отличий его от текста Лактанция, — но он получен был Евсевием не в позднейшее время, а еще до

зывать не на различные хотя бы по изложению законы, а лишь на распространенные западными правителями в своих областях экземпляры одного и того же закона; закон Галерия и в V III, 17, 2, 790 называется также и βασιλικὰ διατάγματα, а в „Жизни Константина (I, 57, Heikel 34) указанное выше место VIII, 17, 1 воспроизводится уже в таком виде: τὸν κατὰ τῶν Χριστιανῶν ἀποπΑὐει διωγμόν νόμοις τε καὶ διατάγμασι βασιλικοῖς τὰς ἐκκλησίας αὐτῶν οἰκοδομιεῖν ἐπισπέρχει τὰ τε συνήθη πράττειν αὐτοὺς διακελεύεται . Таким образом, смысл всего этого сообщения Евсевия тот, что Максимин, издавший после присылки ему „совершеннейшего“ закона о христианах Константином и Ликинием свой особый указ на имя Савина, в действительности не дал и теперь христианам даже и тех ограниченных прав (IX, 9^а, 11: ὅτι μηδὲ τοῦτ ’ ἤθελεν Αὐτῷ τὸ γράμμα), которыми христиане должны были пользоваться, и на западе пользовались, в силу узаконений, изданных еще со времен Галерия, хотя Максимину и эти узаконения были в свое время посланы (и—может быть—были и потом напоминания о них с запада). Очевидно, у Евсевия от этих прежних узаконений с полною определенностью отличается вновь составленный „совершеннейший и обстоятельнейший“ закон, который также теперь посылается Максимину (IX, 9, 12: δῖατοποῦνταῖ δῖαπέμπονται). —Что касается „Жизни Константина", то заимствуя из своей истории в это сочинение рассказ о постигшей Галерия болезни, как казни за его гонения против христиан, Евсевий лишь по этому поводу включает сюда и находившееся там замечание об изданном им пред смертью эдикте (I, 57). Но что Константин и Ликиний распространяли этот эдикт на западе, об этом здесь уже не говорится. Не упоминает Евсевий в этом сочинений и об издании Константином особого закона о христианах после победы над Максентием, может быть, именно потому, что в издании миланского постановления принимал участие и Ликиний, а все это сочинение направлено к прославлению деяний Константина. Здесь говорится только об обнародовании Константином всюду на западе закона, освобождавшего от следствий тиранства Максентия вообще его западных подданных. I, 41, 3, Heikel 27: ἡπλοῦτο δὲ καὶ βασιλικὸν ἁπανταχοῦ γράμμα τοῖς μὲν τὰς ὑπάρξεις ἀφαρπαγεῖσι τὴν τῶν οἰκείων ἀπόλαυσιν δωρούμενον τοὺς δ ’ ἄδικον ἐξορίαν ὑπομείναντας ἐπὶ τὰς σφῶν ἀνακαλούμενον ἑστίας ἠλευθέρου δὲ καὶ δεσμῶν παντός τε κινδύνου καὶ δέους τοὺς ὑπὸ τῆς τυραννικῆς ὠμότητος τούτοις ὑποβεβλημένους . Далее рассказывается в общих выражениях о приближении к себе императором епископов, об устроении христианских храмов и дарах им (42), о широкой вообще благотворительности Константина (43), о его особых заботах о церкви и мире церковном (44).

1546

объявления этого документа Ликинием в качестве обязательного и для востока закона. Если Евсевий поместил его не там, где он упоминает о нем (IX, 9, 12), а — первоначально—в самом конце IX книги, как ее заключение, то это может объясняться именно тем, что силу закона он получил для востока лишь со времени объявления его Ликинием.

Возможность составления в Милане и отправления к Максимину закона о христианах в том самом виде, в каком он обнародован был потом Ликинием, едва ли может быть отвергаема. Само собой разумеется, что в своей настоящей форме документ, как содержавший в самом тексте заявление, которое идет от лица лишь Константина и Ликиния («Когда мы прибыли благополучно в Медиолан, я — Константин Август, и я—Ликиний Август, признали мы нужным» и т. д.), не мог быть предъявлен Максимину в качестве закона для объявления его буквально в том же самом виде и самим Максимином на востоке. Но не в этом, нужно думать, и было его действительное назначение соответственно обстоятельствам его происхождения.

Положение христиан, после поражения Максентия, в собственных владениях Константина обеспечивалось в будущем личным отношением к ним императора. Из вновь присоединенных областей, в Италии, при этом, по крайней мере—в Риме, христианам уже ранее возвращены были самим Максентием конфискованные имущества, для Африки Константин дал об этом особое распоряжение проконсулу Анулину, может быть, сразу же после победы над Максентием. Но необходимо было гарантировать свободу и улучшить судьбу христиан, находившихся во владениях других правителей.

Ближайшим образом Константину пришлось иметь дело с вступившим в союз с ним Ликинием, правителем Иллирика. Можно думать, что Константин, зная характер и религиозное настроение Ликиния, нашел нужным свой договор с ним закрепить письменным актом, и таким документом и могло быть составленное в Милане от лица обоих правителей обращение к магистрату об отмене действовавших доселе ограничительных пунктов к эдикту Галерия и о восстановлении имущественных прав христиан; Ликиний

1547

должен был вскоре же обнародовать его в подвластной ему части империи. Оно предназначалось, таким образом, прямо именно для области Ликиния, а не Максимина, и если потом было объявлено им в Никодимии, то потому лишь, что неожиданно поднятая Максимином война и его поражение сделали Ликиния обладателем не только лишь восточного Иллирика, но и всего востока.

Но, разумеется, должно было привлекать не меньшее внимание Константина и быть предметом забот его даже главным образом именно положение христиан в пределах владений Максимина. Здесь, в местах первоначального появления и распространения христианства, где христиан было более всего, они не пользовались и тою ограниченною свободою, какая провозглашена была эдиктом Галерия 311 г., так как Максимин у себя этого эдикта и не объявлял, и чрез полгода после издания этого эдикта (в ноябре 311) возобновил гонение, которое, по-видимому, особенно усилилось к осени 312 г., времени победы Константина над Максентием ¹).

¹) Политику Максимина по отношению к христианам и крайне тяжелое положение последних за это время подробно описывает Евсевий в IX, 2—8. Гонение открылось стеснениями относительно богослужебных собраний; затем предпринято изгнание христиан из городов и их окрестностей по ходатайствам и постановлениям граждан, внушаемым императором. Для борьбы с христианством организована была, частью по образцу христианской, иерархия языческих жрецов. Всюду распространяемы были и даже изучались в школах измышленные акты Пилата, с целью дискредитировать христианство; с тою же целью всюду были рассылаемы вынужденные под угрозой пытки ложные показания о христианах каких-то бывших будто бы христианок. Не редки были и случаи смертной казни христиан. Так были отданы зверям епископ Сильван в Эмис и еще двое христиан, в Египте был казнен Петр александрийский (24 ноября 311) и с ним многие другие (άλλοι πλείους) епископы, казнен известный пресвитер антиохийский Лукиан в Никомидии (7 января 312). Постановления городов об изгнании христиан, вместе с одобряющим их рескриптом Максимина, всюду разосланным (в августе -сентябре 312, по Лоулору, р. 222), были вырезываемы на медных досках и выставляемы в городах. В виду в особенности этих постановлений положение христиан, по замечанию Евсевия, делалось совершенно безнадежным (IX, 7, 15: ὡς κατ ’ αὐτὸ δὴ τὸ θεῖον ἐκεῖνο λόγιον εἰ δυνατόν ἐπὶ τούτοις καὶ τοὺς ἐκλεκτοὺς αὐτοὺς σκανδαλίζεσθαι, cp. IX, 10, 12; δυσσεβεῖς ἐδοκοῦμβν καὶ ἀθεοι καὶ παντὸς ὄλεθροι τοῦ βίου ὡς μὴ ὅτῖ γε πόλιν ἀλλ ’ οὐδὲ χώραν οὐδ ’ ἐρημιάν οἰκεῖν ἐπῖτρέπεσθαι). Всеобщее выполнение этой меры было замедлено, по-видимому, лишь тяжкими физическими бедствиями, голодом и

1548

Нужно было побудить восточного правителя прекратить преследование его христианских подданных. Но Константин не желал конфликта с ним несмотря даже на обнаружившиеся сношения его с Максентием; он назначил его даже консулом на 313 год вместе с собою.

Новый закон должен был войти в силу на западе (в области Ликиния), каково бы ни было дальнейшее поведение Максимина. Но так как, по идее, всякий закон, изданный хотя бы в одной части империи в виде императорского письма к магистрату, предполагал согласие с ним и всех других правителей, то Константин и Ликиний могли отправить его к Максимину, в виду всем известных враждебных отношений Максимина к христианам, уже для того, чтобы иметь возможность поставить в надписании его имя последнего. Но в данном случае обращение к Максимину должно было иметь еще особое значение: посланное вместе с письмом Константина и Ликиния. миланское постановление, показывая непреклонное намерение западных правителей осуществить свою волю на западе, должно было быть образцом для издания Максимином подобного же постановления на востоке. Навязывать Максимину самый текст не было никакой необходимости; поэтому, может быть, и была избрана в Милане для закона форма не эдикта в собственном смысле, а лишь письма к магистрату (вероятно, префекту претории, а не непосредственно президам провинций), и он предназначался ближайшим образом только для области Ликиния. Нужно иметь в виду, что Константину в Риме сенатом только что была предоставлена честь считаться первым августом, с чем соединялось особое право законодательной инициативы; но это был именно самый чувствительный пункт для Максимина, никак не хотевшего примириться с этим ¹).

язвою, постигшими восток, когда разные города еще не успели получить указанного рескрипта, и предпринятым тогда же походом Максимина против исповедывавших христианскую веру армян (вероятно, в присоединенной к империи в 297 г. области, по Дюшену), которых он тоже хотел возвратить в язычество.

¹) Ср . Lact. 44, 12, Brandt 224: cognito deinde senatus decreto sic exarsit dolore, ut inimicitias aperte profiteretur, conuicia iocis mixta achteraus imperatorem maximum diceret. Eus. h. e. IX, 10, 1, Schwartz 838: ἤδη καὶ κατὰ τῶν τῆς βασιλείας κοινωνῶν — — τολμᾷν ὥρμητο θρασύνεσθαι καὶ πρῶτον ἑαυτόν ταῖς τιμαῖς ἀναγορεύειν .

1549

и Константин, желавший сохранить добрые отношения с Максимином, можно думать, не находил нужным с этой стороны затрагивать его самолюбие, обращаясь к нему по столь важному вопросу, как вопрос о законодательстве касательно христиан, и мог предоставить ему самому изложить и издать в своей области соответствующий уже санкционированному на западе постановлению закон ¹). И когда

¹) Так как империя считалась единою и в то время, когда она была разделена между несколькими правителями, то, по всегдашнему обычаю, имена всех правителей должны были стоять в начале (inscriptio) как эдиктов в собственном смысле, так и других императорских постановлений с общим значением. Отсюда между inscriptio, где перечислялись имена нескольких августов, и самым изложением закона, поскольку он предлагался на деле от имени обычно лишь одного из них, должно было вообще оказываться своеобразное несоответствие. Ср примеры в Р . Krüger, Geschichte der Quellen und Litteratur des Römischen Rechts. 2 Aufl. München und Leipzig 1912, S. 310₈₁. Так, в Cod Theod IX, 16, 9, в конституции Валентиниана I (371) читается: Ітррр. Valentinianus, Valens et Gratianus AAA . ad Senatum . Haruspicinam ego nullum cum maleficiorum caussis habere consortium iudic о — — . Testes sunt leges a me in exordio imperii mei datae. Cp . также Seeck в Zeitschrift f ü r Kirchengeschichte, ХИ (1891), 384. Такое несоответствие между надписанием и дальнейшим изложением были бы, очевидно, и в миланском документе, если бы имя Максимина в несохранившемся до нас inscriptio было присоединено к именам Константина и Ликиния (Зеекк и предполагает это, как факт). Но во всяком случае, то обстоятельство, что закон изложен здесь специально от имени лишь Константина и Ликиния, должно показывать, что он назначался в этом виде именно для подвластной им части империи, Максимин же, при обнародовании его в своей области, должен был уже несколько изменить это изложение. Каким образом общеобязательное значение таких, изданных правителями одной лишь части империи (einseitig erlassene) законов проводилось на практике, это, по Крюгеру, не ясно (известен только один пример, когда закон о привилегиях иудеев, данный на востоке, отменен был Гонорием для запада в 398 г., Cod Theod . XI, 1, 158; указывается еще XVI, 5, 48); лишь в 429 г. было сделано постановление о взаимной присылке новелл правителем одной половины империи правителю другой, если оне и там должны были получать значение обязательных законов (Kr ü ger, 310—311, 331). С фактом подобной присылки, очевидно, мы и встречаемся уже при издании миланской конституции. Случаи, когда правитель одной части империи адресовал свои конституции прямо в другую для исполнения, указываются лишь для Диоклетиана (correctori Italiae 2Ф0 г. и praesidi Numidiae 295 г. Kr ü ger 310₈₂, 322₂₅). Но в данном случае едва ли можно допустить это в применении к Константину и Ликинию при указанных отношениях Кон-

1550

Максимин, не желавший, как описывает его настроение в данном случае Евсевий, и «уступить» соправителям, и вместе боявшийся ослушаться их, издает «как бы своим авторитетом» (ὡς ἂν ἐξ ἰδίας αὐθεντίας) послание на имя своего префекта Савина, то по своей форме этот документ вполне и соответствовал западному документу, только содержание его было совсем иное ¹).

стантина к Максимину. Что касается совместного на самом деле издания законов несколькими августами, при нахождении их вместе, как это было при издании миланского закона, то оно встречается не часто; указываются законы Валентиниана 1 и Валета 364 г., и Валентиниана II и Феодосия I 389 и 390 г. (Kr ü ger, 310₇₉).

¹) Можно находить и в ходе мыслей и внешнем построении, и в некоторых выражениях, соответствие адресованного Максимином своему префекту послания (Eus . h . e. IX, 9^а, 1—9) с миланским документом (X, 5, 2—4). Сохранившемуся только у Евсевия началу последнего (§ 2—3: “ Ἤδη μὲν), где Константин и Ликиний упоминают об эдикте Галерия, уже давшем свободу христианам, но в недостаточной мере, с ограничениями, соответствует начало письма Максимина (§ 1: Καὶ παρὰ τῇ σῇ στιβαρότητι), где Максимин ссылается на совершенно иное отношение к христианам Диоклетиана и Максимиана, и авторитет их как бы противопоставляет авторитету Константина и Ликиния, новых правителей, отступивших вместе с Галерием от постановлений прежних самодержцев, одобряемых самим -Максимином (Schwartz 834: φανερὸν εἶναι πέποιθα τοὺς δέσποτας ἡμῶν Διοκλητιανὐν καὶ Μαξιμιανόν τοὺς ἡμετέρους πατέρας — — ὀρθῶς διατεταχέναι — —, ср. ниже § 6, 836; ὅτι δὴ αὐτὸ τοῦτο καὶ οἱ ἀρχαῖοι αὐτοκράτορες πάντες διεφύλαξαν). Следующему отделу миланского документа (§ 4—5: Ὁπότε εὐτυχῶς ἐγὼ Κωνσταντίνος ὁ Αὐγουστος κάγὼ Λικίννιος ὁ Αὐγουστος ἐν τ ῇ Μεδιολάνῳ ἐληλύθειμεν), где говорится о прибытии западных правителей в Милан и состоявшемся здесь решении дать полную религиозную свободу христианам и всем другим, дабы снискать благоволение верховного Божества, соответствует дальнейший отдел у Максимина (§ 2—3: Ἀλλ ’ ὅτε εγώ εὐτυχώς τὸ πρῶτον εἰς τὴν ἀνατολὴν παρεγενόμην, § 4—6: μετὰ δὲ ταῦτα ὅτε τῷ παρελθόντι ἐνιαυτῷ εὐτυχῶς ἐπέβην εἰς τὴν Νικομήδειαν) где Максимин указывает на свое первое прибытие на восток (при вступлении во власть кесаря в 305 г.) и на недавнее прибытие в Нимидию (311 г.), причем он уже давно, при первом же появлении на востоке избавил христиан от притеснений правителей (ἐκάστῷ τῶν δικαστῶν ἐντολας δέδωκα), внушив последним действовать на них убеждением, в Никомидии же, лишь уступая настойчивым просьбам граждан этого города, согласился удовлетворить ходатайство их об удалении из их среды христиан, что было сделано также и для других городов,—и именно потому, что это согласно было и с волей прежних правителей, и было угодно богам, от которых зависит благополучие всех людей и самого государства. Поэтому, в то время

1551

Таким образом, можно думать, что миланский закон предназначался непосредственно для области Ликиния (Илли-

как в дальнейшей части миланского документа (§ 6—8: Ἅτινα οὕτως ἀρέσχειν ἡμῖν ἀντιγράψαι ἀκόλουθον ήν, может быть, неверный перевод латинского Quare scire dicationem tuam conuenit placuisse nobis) отменяются сделанные в прежних распоряжениях о христианах ограничения, Максимин, напротив, находит нужным лишь подтвердить свои прежние указы и инструкции, якобы благодетельные для христиан (§ 7—9^а: Τοιγαροῦν — — ἀκ όλουθον ἐνόμισα καὶ τούτοις τοῖς γράμμασιν τὴν σὴν στιβαρότητα ὑπομνῆσαι). Отдел миланского документа о возвращении христианам отобранного у них имущества (§ 9—11 [13]) Максимин, одобрявший даже изгнание христиан из городов, естественно, игнорировал. Заключение содержит в том (§ 14: Ἵνα δὲ — — πρὸς γνῶσιν πάντων ἐν εχθῆναι δυνηθῇ) и другом документе (§ 9^b; Ἵνα δὲ αὐτη ἡμῶν ἡ κέλευσῖς εἰς γνῶσιν πάντων τῶν ἐπαρχιωτῶν τῶν ἡμετέρων ἔλθῃ) обычное предписание об опубликовании,—Разумеется, придавать слишком большое значение этим аналогиям и полагать их в основу решительных выводов нельзя: сходство могло быть и случайным. Но если можно вообще предполагать, что при составлении письма Максимина могло быть известно и могло иметься в виду постановление западных его соправителей, указанные особенности могут служить к подтверждению этого предположения. Что Максимину написанный от имени Константина и Ликиния документ не был известен даже и при издании им эдикта, после того как этот документ был опубликован на востоке Ликинием, едва ли можно выводить из того, что в этом эдикте не говорится о вознаграждении владельцев за возвращаемые христианам имущества, тогда как это предусматривается в законе Константина и Ликиния (De Bacci Venuti). Суеверный тиран, столь быстро и неожиданно под влиянием внешних обстоятельств из жестокого гонителя христиан (пред битвою с Ликинием, он, по Лактанцию 46, 2, eius modi uotum loui uouit, ut si uictoriam cepisset, Christianorum nomen extingueret funditusque deleret) вдруг сделавшийся их благодетелем, казнивший в гневе (ἐμμανεῖ θυμ ῷ) языческих жрецов и прорицателей, которые обольстили его надеждами на богов, и „воздавший славу Богу христиан“ (Eus, h . e. IX, 10, 6), теперь, в своем желании облагодетельствовать христиан (IX, 10, 11; ἵνα μέντοι καὶ μιείζων γένηται ἡ ἡμετέρα δωρεά), мог пренебречь интересами и правами язычников.—Это письмо Максимина, во всяком случае, может давать в своей основной части (§ 7—9^а)—не смотря на всю ее краткость — наглядное доказательство ненужности гипотезы о происхождении документа, известного с именем миланского эдикта, путем присоединения тавтологических „глосс“ к какому-то другому, еще ранее составленному тексту. И у Максимина в повелительной формуле (§ 9^а: διόπερ ἡ σὴ καθοσίωσις τὸ ἐπιτραπέν σοι διαφυλάττειν ὀφείλει) повторяется, частью с воспроизведением буквальных выражений (ταῖς προτροπαῖς μᾶλλον καὶ ταῖς κολακείαις, с замечанием — ὥσπερ προγέγραπται, ср. также ὕβρεσι καὶ σεισμιοῖς) то, что непосредственно перед этим было уже высказано, как принятое правителем решение (§ 7: τοιγαροῦν — — ἀκόλουθον ἐνόμισα).

1552

рика). Но поскольку предполагалось отправить его на восток как бы в руководство Максимину, это могло отразиться более или менее и на его изложении. Может быть, неоднократное повторение той мысли, что даруемая христианам свобода отнюдь не должна сопровождаться стеснениями для других религий, также предоставление владельцам конфискованных у христиан имуществ права требовать вознаграждения от правительства при возвращении этих имуществ христианам, обязаны своим происхождением не только лишь естественному чувству справедливости Константина или обоих издателей закона вместе, или не пристрастию к язычеству лишь Ликиния, с которым приходилось Константину считаться (как думает, напр., Бароний) но и желанию сделать закон по возможности приемлемым и для Максимина и успокоить его относительно судьбы покровительствуемого им язычества. Опущение Ликинием, при обнародовании написанного еще в Милане документа в бывшей области Максимина, начала документа, где делалось упоминание об эдикте Галерия и ограничительных к нему прибавлениях, вполне естественное объяснение может находить именно в том, что Максимином этот эдикт в Сирии и Египте в свое время вовсе не был обнародован ¹), между тем новый закон теперь был редактирован Ликинием в одинаковой форме для всего востока. Соответственно этому, если придавать значение и другим разностям текстов у Евсевия и Лактанция, в § 6 τοῖς προτέροις ἡμῶν γράμμασι могло быть заменено неопределенным prius scriptis, которое могло относиться и к распоряжениям Максимина.

Соглашаясь, таким образом, с Швартцем и некоторыми другими авторами в вопросе о достоверности рассказа Евсевия, в то же время, в тексте документа, приведенном

¹) В Малой Азии, находившейся под властью Галерия, эдикт Галерия был опубликован прежде, чем этою областью успел завладеть Максимин. Лактанций (35) говорит об обнародовании эдикта в 311 г. 30 апреля именно в Никомидии. У Евсевия сообщается, h. e. IX, 1, Schwartz 802: Τὰ μὲν δὴ τῆς παλινῳδίας τοῦ προτεθέντος βασιλικοῦ νεύματος ἥπλωτο τῆς Ἀσίας πάντῃ καὶ πανταχοῦ κατὰ τε τὰς ἀμφὶ ταύτην ἐπαρχίας. В переводе Руфина, Mommsen 803: Huiuscemodi edictis imperialibus per omnem locum Asiae Pontique propositis velut ex ingentibus tenebris subitum lumen refulsit. По замечанию De Bacci Venuti, 311, этот факт у историков вообще оставляется без должного внимания. Но ср. напр., Hülle, 74.

1553

у Евсевия, можно видеть, в отличие от Швартца и согласно с Шесаном и Виттигом, перевод не с разосланного уже Ликинием экземпляра его письма, а с первоначально составленного в Милане документа. Но этот документ мог сделаться известным Евсевию уже тогда, когда он быль послан на восток Максимину, В Милане он издан быль как закон прежде всего для области Ликиния; но он же (а не какое-либо другое отличавшееся от него изложение, как думает Де Баччи Венути) был отправлен Максимину, как образец или «проект» для подобного же собственного закона Максимина. Максимин отверг его, но, после поражения Максимина, он, будучи обнародован для всего востока, получил de facto более общее значение, нежели какое могло принадлежать ему по первоначальному назначению.

Изложенное представление дела основывается вообще на доверии к сообщению Евсевия. Поскольку достоверность рассказа Евсевия может подвергаться сомнению и считается допустимою у него путаница, очевидно, оно может иметь значение лишь гипотезы. Но так как трудности, возбуждаемые рассказом Евсевия, в действительности было бы слишком поспешно признавать неустранимыми, Евсевий остается свидетелем, с показаниями которого доселе приходится серьезно считаться. Если первоначально Евсевий один был источником сведений о миланском законе и его лишь рассказом могли руководиться стоящие в начале истории вопроса ученые, Бароний и Валуа, отнесшиеся к нему с доверием, то и привнесенные затем открытием сочинения Лактанция данные, служившие частью поводом для критического отношения к Евсевию в дальнейшее время, на деле не должно считать устраняющими или умаляющими значение этого источника, а только дополняющими его. Из того, что у Лактанция документ называется litterae ad praesidem datae (в Никомидии) Ликиния, не следует, что этот же документ в более полном виде, как он приводится у Евсевия, не был послан уже ранее Максимину, вероятно в Антиохию, из Милана от имени и Константина и Ликиния.

Во всяком случае, если доверять Евсевию, то «совершеннейший и обстоятельнейший» закон о христианах не только был, так сказать, преднамечен Константином и Ликинием в Милане, но и изложен там письменно и послан на восток,—каков бы ни был его действительный вид.

1554

Несколько слов в заключение нужно сказать о названии миланского закона «эдиктом».

В новейшее время поставлен был вопрос о праве миланского указа на такое название, и это право теперь обычно отрицается, поскольку имеется в виду сохранившийся до нас документ, хотя бы при этом и признавалось миланское происхождение документа в настоящем его виде.

Традиционное наименование «эдикт» встречается уже, как было выше сказано, у Барония; его употребляет, напр., и Годефруа ¹). Но уже Валуа пользуется в данном случае лишь общим названием — constitutio, lex, а Паджи употребляет слово «эдикт» лишь с оговоркой. Когда Зеекк в новое время определил документ лишь как «письмо» или «указ» Ликиния (Brief, Erlass), Гёррес мог только на это заметить, что в действительности миланское «письмо», вопреки Зеекку, по которому оно есть письмо или рескрипт ²), будет продолжать жить в истории как миланский эдикт: этот изданный в форме письма манифест оказал ведь такие же услуги, как и эдикт³). Название «эдикт», в действительности, и продолжало более или менее держаться в дальнейшее время. С решительностью отвергнул (в отличие от Шесана) название «эдикт» Виттиг, поставив и в заглавии своей статьи «Das Toleranz reskript von Mailand 313». И по Вильмейеру, закон «по всем данным имел форму императорского рескрипта»; поэтому он предпочитает более общее название «миланская конституция» ⁴). Мартруа в то же время признал документ более всего подходящим под понятие «мандата» ⁵). Таким образом, кроме общего для всякого рода императорских законов названия «constitutio», к миланскому узаконению применяются обозначения различных частнейших форм их: эдикт, рескрипт, мандат, иногда также ⁶)—в общем смысле—декрет ⁷).

¹) Codex Theodosianus cum perpetuis commentariis Jacobi Gothofredi [† 1652], Ed. nova (J. D. Ritter). T. I. Mantuae 1740, p. VI.

²) Зеекк в своей статье название „рескрипт“ прилагает собственно лишь к письму Максимина к Савину (386).

³) G ö rres, 287. ⁴) Bihlmeyer, 68. ⁵) Ср. уже Mason, 333.

⁶) Ср. напр. G ö rres, 288.

⁷) Об императорском законодательстве и его различных формах в эпоху до Константина В. и после него, до Юстиниана включительно, ср. Р . Krüger, Geschichte der Quellen und Litteratur des Römischen Rechts.

1555

Если иметь в виду первоначальную древнейшую форму императорских эдиктов, с формулой «dicit» или («dicunt»), в виде непосредственного обращения императора ко всему народу или части его, то сохранившийся до нас закон Константина и Ликиния, разумеется, не должен называться эдиктом: это

2 Aufl. München und Leipzig 1912, S. 101—120, 301—315. Constitutiones principum в доконстантиновские времена появляются в четырех видах. 1) Edicta, в которых императоры обращались прямо к подданным, ко всему народу или только к жителям какой-либо области или города, с предваряющей изложение формулой: Imperator Augustus dicit. 2) Decreta, решения судебных дел в первой инстанции или по аппелляции. 3) Rescripta, ответы не запросы магистратов (relationes, consultationes, suggestiones) или заинтересованных сторон (libelli, preces, supplicationes), даваемые или в виде особого письма, epistula (магистратам), или как subscriptio на самом прошении (для частных лиц), 4) Mandata, инструкции императоров императорским чиновникам и правителям провинций. Предварительное обсуждение издаваемых конституций, по крайней мере рескриптов и декретов, происходило в „совете“, consilium, из приближенных к императору лиц (comites и вообще amici) и видных юристов; особое значение здесь имел praefectus praetorio (начальник гвардии— по. первоначальным обязанностям), почему на эту должность избираемы были с конца II в. самые выдающиеся юристы. В императорской канцелярии, изготовлявшей конституции, были отделения: а) ab epistulis—для ответов магистратам; b) а libellis—для ответов частным лицам, при чем к этому же отделению отнесены потом и функции чиновников а cognitionibus, по судебным делам; потом эти отделения выполняли лишь подготовительные работы, а окончательное изготовление документов составляло обязанность с) особого отдела а memoria. Конституции каждого из указанных разрядов вносились в соответствующие commentarii. Во времена после Константина различаются в общем те же виды императорских узаконений. Но 1) с эдиктами теперь окончательно объединяются законодательные заявления императоров в сенате (orationes iu senat u habitae), уже ранее принимавшие форму эдиктов (S. 92); вместе с тем, теперь узаконения императоров чаще всего составляются в форме писем к магистратам, на которых и возлагается обязанность их опубликования с соответствующим заявлением самого магистрата (programma, edictum), и эти „письма“, epistulae, ничем не отличаются по значению от эдиктов в собственном смысле. 2) Законодательное значение рескриптов ограничивается (уже Константин объявил не имеющими силы рескрипты, несогласные с существующим правом: contra j u s rescripta non valeant, Cod . Theod . I, 2, 2); на ряду с рескриптами называются, как их разновидности, adnotationes и sanctiones pragmaticae (отличие по форме, частью и по значению). 3) Декреты издаются чрез рескрипты и разделяют судьбу последних. 4) Мандаты, как источник права, теперь не имеют значения. Вместо

1556

есть именно лишь письмо магистрату, который и обязан объявить его затем к всеобщему сведению. Но, как обращает на это внимание Батиффоль, дело в том, что такие «письма» не только имеют совершенно ту же законодательную силу, как и «эдикты», но ко времени Константина частью уже вытесня-

прежнего consilium principis впоследствии учреждается consistorium, в котором главную роль играл quaestor sacri palatii. Но нужно заметить, что кроме специального технического значения, разные наименования, прилагаемые к императорским постановлениям, употреблялись иногда и в общем и не совсем точном значении, частью потому, что в виду одинаковой законодательной силы и эдиктов, и рескриптов, и декретов, древние юристы не находили нужным выдерживать строгую терминологию (Kr ü ger, 115₉₉). Decretum, напр., означает иногда решение вообще и употребляется в применении и к рескриптам (103₁₂); встречается даже обозначение эдикта рескриптом (115₉₇); epistula или litterae употребляются одинаково для обозначения рескрипта и мандата (115₉₉); mandatum иногда означает всякий приказ (jussio) (306₃₇). Ср. также об императорских законах, напр., у П. Виллемса, Рижское государственное право. Перев. с французского под ред. Η . П. Бодянского. II . Киев 1890, стр. 492—4, 667—672. Специальные исследования в Η . Е . Dirksehs Hinterlassene Schriften zur Kritik und Auslegung der Quellen römischer Rechtsgeschichte und Altertumskunde. Herausgeg. von F. D. Sanio. В II. Lpz. 1871, S. 1—99. M. Wlassak, Kritische Studien zar Theorie der Rechtsquellen im Zeitalter der klassischen Juristen. Graz 1884, S. 106—192. В общем, терминология для императорских узаконений установилась не сразу, да и потом, в практическом применении, не отличалась строгой последовательностью. Право издания „эдиктов“, jus edicendi, составляло в древнем Риме принадлежность вообще магистратов, и с появлением принципата, естественно, усвоено было и императору. Другие узаконения императоров, поскольку они не были объявляемы в виде эдиктов, носили сначала, вероятно, как замечает Wlassak (136), вообще название „декретов“, а позднейшее общее название «constitutiones“, по-видимому, не употреблялось. У юристов Гая (II в.) и Ульпиана (III в.), в кодексах Феодосия и Юстиниана, встречаются весьма неодинаковые комбинации при перечислении видов императорских постановлений (Dirksen, 55—6, 61₃₇). Значение некоторых видов доселе остается в науке частью спорным (sanctio pragmatica, mandatum). В греческой передаче латинских терминов, разумеется, могло быть еще менее точности. P. Jouguet в Bulletin de Correspondance Hell é nique, XX, 1906, p . 172„ указывает, что в греческом языке латинскому edietum соответствовало обычно κήρυγμα θεῖαι κελεύσεις и δῖάταγμά, decretura— δόγμα, mandatam — ἐπίταγή . L . Lafoscade, De epistolis (aliisqae titulis) imperatorum magistratuumqne romanorum quas ab aetate Augusti usque ad Constantinam graece scriptas lapides papyrive servaverant. Insulis 1902, p. 109, отмечает при этом, что у греков эти термины для обозначения известных юридических документов употреблялись еще ранее, чем у самих римлян соответствующие им.

1557

ют древнюю форму «эдиктов» ¹). И из последующего, по крайней мере, времени можно указать примеры, когда к ним непосредственно прилагается иногда в самом же тексте их название «edictales leges», или даже прямо «edicta» ¹). Если понимать слово «эдикт» в таком широком смысле,

¹) Batiffol, 1. с. 244 (ссылка на книгу Крюгера).

²) Th. Mommsen, Observationes epigraphicae. XLII. Constitutiones duae Cretenses [времен Константина, 314—324 г.], в Ephemeris epigraphica, VII (1890), p . 421, объясняет приложение названия „ lex edictalis “ к этого рода документам тем, что edictio магистрата по повелению государя в таком случае как бы усвоилось самому государю (ita aliquatenus excusabitur, quod sub edictalis legis vocabulo hac aetate utruraque genus [= edicta в собственном смысле и epistulae ] comprehenditur ; в примечании: Eatenus adsentior Kr ü gero [1 Aufl . 1888] 264—так как это показывают, напр., законы Валентиана III : 7, 1, 5; 34, 1, 20— potuitque sane edictio iussu principis facta a magistratu recte ipsi principi attribui). Constitutio или epistula императора, при издании ее магистратом, помещаема была или—большею частью—после заявления или „эдикта“ самого магистрата (sub edicto, sub programmate), или пред ним (constitutio antelata edicto, praelata litteris) (cp . Kr ü ger, 3 O 3₂_O). Ha последний способ указание и содержится, по Моммсену, в миланском „эдикте Константина“ о христианах, так как в § 12 нужно читать, по нему, „ praelata programmati " („ codex prolata programmate male “; —в действительности, как указывает Brandt 233, в рукописи стоит praelata programate, но издатели, начиная с Балюза, заменяли praelata чрез prolata, Henmann чрез prolato) в виду греческого текста у Евсевия (προταχθέντα τοῦ σου προγράμματος, „ secundum codices paucos, sed omnino sequendos “).— Kr ü ger, 301₈, устраняя (с ссылкой на приведенное разъяснениф Моммсена, 421₄). сомнение, являются ли эдиктами конституции в форме указов к должностным лицам, перечисляет целый ряд новелл Валентиана III, которые прямо называются или edictum, или lex edictalis . Nov . Val . 8, 2 pr . (praefecto urbis, 441 г.): supra memoratam legem praesentis edicti auctoritate removemus : 25 (24), 1, § 1 (praefecto praetorio, 447): justitiam praesentis edicti . Edictalis lex встречается в 2, 2, § 1 (442); 6, l, § 2 (440); 7, 1, § 5 (440); 10, 1. $ 3 (441); 14 (13), 1, § 2 (444); 17 (16), 1, § 4 (445); 19, ' l, § 1 (445); 23 (22), 1, § 2 (447); 28 (27). 1, § 1 (449); 35 (34), 1, § 20 (452). Указывается также Cod . Just . I, 14, 3 pr ., разъяснение Феодосия II и Валентиниана (II сенату от 426 г. (ed . Kr ü ger, p . 67): Leges ut generales ab omnibus aequabiliter in posterum observentur, quae vel missa ad venerabilem coetum oratione conduntur vel inserto edicti vocabulo nuncupantur, sive eas nobis spontaneus motus ingesserit sive precatio vel relatio vel lis mota legis occasionem postulaverit. Nam satis est edicti eas nuncupatione censeri vel per omnes populos iudicum programmate divulgari vel expressius contineri, quod principes censuerunt ea, quae in certis negotiis statuta sunt similium quoque causarum fata componere.

1558

то, очевидно, нет особых причин избегать этого наименования и gо отношению к рассматриваемому документу, хотя он написан был, по тем или иным соображениям, в менее торжественной форме «письма» к магистрату, а не «эдикта» в строгом смысле, в отличие от «эдиктов» Галерия 311 г., Максимина 313 г. и самого Константина 324/5 г.

Утвердился, правда, обычай называть вообще подобные «письма» императоров «рескриптами», и на нем собственно основывается предложение Виттига. Однако, с точки зрения древней юридической терминологии это название едва ли более точно, чем название «эдикт»: «rescriptum» в собственном смысле есть ответ правителя на запрос к нему низших властей или частных лиц, а не изданный motu proprio за-

¹) В некоторых случаях один и тот же закон мог являться и в виде „письма“ praefecto praetorio, и, в то же время, как эдикт ad populum universis populis (Cod. Theod XI, 28, 9 [414]; Cod. Just . I, 1, 4 (452) = Mansi, VIII, 475) (Kr ü ger, 301₇). Обычно указы адресовались префекту претории, который должен был сделать их известными начальникам провинций (praesides, judices, rectores), а эти последние рассылали их по городам своих провинций. Но иногда указы с общим значением адресовались и непосредственно ко всем правителям провинций (Cod Theod . XI, 6, 1 [382]: ad proconsules vicarios omnesque rectores; Nov, Major. 3 [458]: universis rectoribus provinciarum) (Mommsen, 422. Kr ü ger, 302,₂). В законодательных сборниках первоначальный адресат конституций иногда бывает, по-видимому, заменен адресатом уже низшей инстанции (302₁₄). Очевидно, и слова Лактанция (48,1) о Ликинии: huius modi litteras ad praesidem datas proponi iussit, не исключают возможности того, что в действительности в Милане закон был написан, как письмо praefecto praetorio. Можно указать, напр., и относительно закона Максимина, что хотя он был издан им в виде письма префекту Савину (с формулой, IX, 9^а, 9, Schwartz 836—8: ἵνα δὲ αὕτη ἡμῶν ἡ κέλευσις εἰς γνώσιν πάντων τῶν ἐπαρχιωτῶν τῶν ἡμετέρων ἔλθῃ . δίατάγματι ὑπὸ σοῦ προτεθέντι τὸ κεκελευσμένον ὀφ ε ίλεις δηλώσαι), однако в эдикте следующего года он упоминает о нем просто как об узаконении, „данном правителям всех провинций“ (IX, 10, 8, 842: δοθέντων γραμμάτων πρὸς τοὺς ἡγεμόνας ἑκάστης ἐπαρχίας τῷ παρελθόντι ἐνιαυτῷ ἐνομοθετὴσαμεν). Между прочим, о способе распространения в то время указов высших властей начальниками провинций можно судить, напр., по предписанию Савина в его „письме“ 311 г. к президам (πρὸς τοὺς κατ ’ ἔθνος ἡγοαμένους). IX, 1. 6, 804: γράψαι τοιγαροῦν πρὸς τοῦς λογιστὰς καὶ τοὺς στρατηγοὺς καὶ τοὺς πραιποσίτους τοῦ πάγου ἐκάστης πόλεως ἡ σὴ ἐπιστρέφεια ὀφείλει . Замечания к этому месту делает в своем издании Grapin, 305-6.

1559

конодательный акт. Более подходил бы сюда предлагаемый Мартруа термин «mandatum» (инструкция), но тогда пришлось бы его распространить и на другие подобные «письма» и понимать в широком смысле, так как форма письма к магистрату есть в данное время самая обычная форма вообще императорских конституций.

А. Бриллиантов.

Христианское чтение. 1915. № 10-11. СПБ.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

А. И. Бриллиантов

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ
И МИЛАНСКИЙ ЭДИКТ 313 ГОДА ¹).

IV.

Содержание миланского узаконения сводится к двум пунктам.

Во-первых, и христианам, и последователям всяких других культов предоставляется полная свобода держаться избранной каждым по собственному произволению религии. Многократное повторение положения о всеобщей религиозной свободе и составляет первую половину

¹) Продолжение. См. декабрь 1914 г. В дополнение к сказанному на стр. 1554—9 по вопросу о разных названиях миланского закона нужно заметить, что еще P . Baudri (1692, „ Bauldri “ у Brandt ’ a Proleg, XXII), в своих примечаниях к сочинению „De mortibus persecutorum“, находя название „эдикт“ несоответствующим документу, заявлял, что это есть именно litterae (по Лактанцию) cum mandatis к вифинскому президу, который затем должен был mandata императора обнародовать в своем эдикте, как некогда сделал это Плиний, запретив гетерии на основании инструкции Траяна, результатом чего было прекращение богослужебных собраний христиан (Plinii ер. ad Traian . 97,7: quod ipsum facere desisse post edictum meum, quo secundum mandata tua hetaerias esse vetueram). Migne, s. I. t. 7, c. 833. Едва ли можно, однако, настаивать в данном случае на полной аналогии с этим фактом из практики Плиния, на который обратил внимание, по Бодри, еще ранее (1691) Cuperus. Плиний мог и самостоятельно изложить в своем эдикте содержание поведения императора. Здесь же прямо требовалось обнародовать самый документ, в его подлинном виде. — В самом документе, „письме“, которое Ликиний приказал обнародовать, прилагаются к нему или вообще к излагаемому в нем постановлению, как отмечает Бодри, названия: praeceptum nostrum (§ 10, в греч. переводе τὸ ἡμέτερον κέλε υσμ а), haec scripta (§ 12, τὰ ύφ ’

1186

документа. Таким повторением в разных формах одного

ἡμῶν γραφέντα), huins sanctionis beniuolentiae nostrae forma, также huius beniuolentiae nostrae sanctio (§ 12, ταύτης τῆς ἡμετέρας νομοθεσίας καὶ τῆς καλοκάγαθίας ὁ ὅρος ταύτης τῆς ἡμετέρας καλοκάγαθίας ἡ νομοθεσία). Кроме того, из выражений: haec — — ordinanda esse credidimus (§ 2, ταῦτα — — δι ατάξαι ἐδογματίσαμεν), hoc — — statuendum esse c ensuimus (§ 7, τοῦτο — — δογματίζομεν), Бодри выводит предполагаемые наименования („tacite — — nominaverat“) ordinatio и statutum. Встречается еще в документе слово lex (§ 9: lege quam superius comprehendimus, ἐπ ὶ τῷ νόμῳ ὃν προειρήκαμεν,— о изложенном выше в самом же документе узаконений). Но все эти наименования имеют самое общее значение.—Таково и дважды употребленное в конце закона (§ 12) название в sanctio, которое Евсевий переводит чрез νομοθεσία, имея затем в виду этот перевод, вероятно, и в h . e, IX. 11, 8 (в ATERM) (у Евсевия νομοθεσία имеется еще в IX, 10, 12: παρὰ τούτῳ διατάξεῖς ὑπὲρ Χριστιανῶν καὶ νομοθεσίαι συνετάττοντο — об эдикте Максимина в пользу христиан; X, 2, 2: σονεχέσι ταῖς ὑπὲρ Χριστιανῶν νομοθε σ ίαις — о законодательстве Константина и Ликиния; X, 9, 9 [в BD ]— вероятно, об эдикте Константина 324/5 г.). У Лактанция слово sanctio употреблено и о распоряжении Константина в пользу христиан, сделанном им сразу по смерти отца и занятии престола (De mort . pers . 24, 9: haec fuit prima eius sanctio sanctae religionis restitutae). Как глагол sancire весьма часто встречается в разных императорских конституциях в смысл вообще «постановлять“, „узаконят“ (ср. напр. у Константина в собрании его законов в Migne, s. 1. t. 8, с. 96А, 164В, 165А, 254А, 289А, 318А, 324В, 331А, 365В, 377В, 380А; const. Sirm. 1), так и sanctio, обозначая, по определению римских юристов, в особенности часть закона, устанавливающую наказание за его нарушение, употребляется, по-видимому, всегда просто как синоним для lex, в смысле „утверждение чего-либо чрез закон“ (ср. у Константина 254А: hac sanctione sancimus, ср. 318 A : hac lege sancimus, 284В, 301В, 310В; Const. Sirm. 1). Если с течением времени, к V веку, появляется для обозначения известных видов рескрипта (именно—в ответ на запросы не отдельных лиц, а общин, коллегий, провинций) выражение „pragmatica sanctio“, то центр тяжести в этом выражении, как техническом термине, сосредоточивается исключительно в слове „pragmatica“, а вместо sanctio может стоять одинаково, напр., и lex (Cod Just . XII, 17, 4, XII, 33 [34], 5/ XII, 33 [34), 8), iussio (X, 12, 2, название sanctio здесь прилагается к самой конституции—X, 12, 2— обращенной к префекту претории, в которой упоминается о pragmatica iussio), ge n eralitas (Х II, 16, 3), forma (XII, 33 [34], 8: τύπος), или может не быть при „pragmatica“ какого-либо существительного, а лишь sacra (IV, 61, 12) или diuina (const . de Theod . cod . auctor. § 5), или, наконец, может стоять только одно pragmaticum (Cod. Theod. XI, 1, 36, Nov. Valent. I, § 1, VII, 3, § 1). У бл . Августина (Brev. coll, cum Donat. III, 2) говорится о pragmaticum rescriptum. В 4 деянии Халкидонского собора (о Фотии тирском) наряду с πραγματικός τόπος (Mansi, VII, 88 D, 89А, 63 D) употребляется θειον πραγματικόν (89В, 89 C), или просто πραγ -

1187

и того же законодатели как бы хотят устранить всякие возможные недоразумения и перетолкования своей мысли ¹).

Во-вторых, повелевается немедленно и без всякого прекословия возвратить обществу христиан места их богослужебных собраний, во время гонений перешедшие в руки частных лиц, чрез покупку у казны или у кого другого, или чрез дарение от казны. Лишающимся теперь их частным владельцам предоставляется право обращаться за вознаграждением к правительству. То же постановляется о другом имуществе, составлявшем собственность не отдель-

ματῖκόν (89С, 93С, 97А)/в 12 правиле стоит διὰ πραγματικών βασιλικών (364В). Только уже в позднейшем словоупотреблении, в средние, века и в новое время, с pragmatica неизменно стало соединяться sanctio. Очевидно, нет оснований придавать какое-либо, особое значение слову sanctio в миланском документе, сопоставляя ее с позднейшей «прагматической“ санкцией, каковы бы ни были история происхождения и истинный смысл этого последнего термина в древности. По вопросу о том, к каким узаконениям прилагалось это название в древнее время, ср. у Dirkseri ’ a 1. с. II, 54—80: Die pragmatischen Sanctionen (автор не согласен с обычно принимаемым отнесением прагматических санкций к рескриптам). Ср . также краткие замечания І V. Bright, Notes on the first four general Councils, Oxford 1882, 164-5.

¹) Уже во введении упоминается об убеждении правителей в необходимости религиозной свободы. Затем в заводе положение о религиозной свободе высказывается сначала дважды в виде сообщения о принятом правителями в Милане касательно этого решении [А¹А²], потом—в виде соответствующего повеления магистрату [ B ], отдельно о христианах, с повторением при, этом опять дважды одного и того же [а¹а²], и о последователях других религий [ b ]. Введение: Ἤδη μὲν πάλαι σχοπουν ' δζ τὴν ἐλευθερίαν τῆς θρησκειας ρὐκ ἀρνητέαν εἶναι . [A¹] § 2: haec — — ordinanda esse credidimus, — — ut duremus et [a] Christianis et [b] amnibus liberam potestatem sequendi religionem, quam quisque uoluisset. [A³] § 3: hoc — — ineuudum eese credidimus, ut nulli omnino facultatem abnegandam putaremus, qui uel obseruationi [a) Christianorum uel [b] ei religioni mentem suam dederat, quaan ipse sibi aptissimam sentiret. [B] [a¹] § 4:. quare scire dicationem tuam conuenit placuisse nobis, ut amotis etc. — nunc libere as simpliciter unusquisque eorum, qui eandem obseruandae religionis Christianorum gerunt uoluntatem, citra ullam inqwetudinem ac molestiam sui id ipsum observare contendant. [a²] § 5: quae sollicitudini tuae plenissime significanda esse credidimus, quo scires nos liberam atque absolutam colendae religionis suae facultatem isdem Christianis dedisse, [b] § 6: intelligit dicatio tua etiam aliis religionis suae vel obseruantiae potestatem similiter apertam et liberam pro quiete temporis nostri concessam, ut in colendo quod, quisque delegorit habeat liberam facultatem.

1188

ных лиц между христианами, а их общества или церквей. Частое повторение в этой половине документа выражения «corpus Christianorum» должно, по-видимому, указывать на особую важность в глазах законодателей выражаемого им понятия ²).

¹) § 8: quae omnia corpori Christianorum tradi oportebit. § 9: ad ius corporis eorum, id est ecclesiarum, non hominum singulorum, pertinentia. § 9: isdem Christianis, id est cоrpоri et conventiculis eorum reddi iubebis. § 10: supradiсto corpori Christianorum.

²) F. Jtfartroye, A propos de „l‘édit de Milan“, в Bulletin d’ancienne littérature et d’archéologie chrétiennes, IV, 1914, № 1, p. 51, в разъяснение „плохого стиля“, с повторениями одного и того же, в миланском документе, указывает, как на аналогичные примеры, на письма Константина к Анулину (Eus. h. e. X, 5, 15—17; X, 7) и конституцию к Авлавию (Const. Sirmond. 1). Нужно, однако, заметить, что повторений в такой мере, в какой они встречаются в первой половине миланского закона, в этих документах нет. С другой стороны, в самом миланском законе вторая его половина излагается уже вообще без излишних повторений одних и тех же мыслей, повторяется лишь несколько раз в приложении к христианам выражение „corpus“. Кто еще принимал участие при обсуждении закона Константином и Ликинием в Милане, как и кем производилось редактирование его, относительно этого трудно сделать какие-либо вполне определенные предположения. Весьма возможно, что в данный момент при Константине находился Осий кордубский, и Константин руководился более или менее его советами. Но нет оснований, напр., приписывать именно влиянию Осия выражение „corpus christianornm “ в законе, как делает это А. И. Лебедев, Эпоха гонений на христиан, Спб. 1904³, 306—7; само по себе слово „corpus“ было общеизвестным тогда в юридическом языке выражением и Константин мог применить его к христианам в том или ином смысле и помимо Осия. Относительно приемов редактирования в то время императорских конституций ср. замечания Martroye, I . с. 50—1.—Между прочим, обращает на себя внимание некоторое сходство во внешней конструкции начала миланского документа с письмом Константина епископу Христу—совершенно иного содержания (приглашение на собор в Арль к 1 августа 314 г.). В первом читается (Eus, h . e. X, 5, 2—4): Ἤδη μὲν πάλαι σκοποῦντες — — κεκελεύκειμεν — —, ἀλλ ’ ἐπειδὴ — — ἐδόκουν προστεθεῖσθαι σαφῶς τυχὸν ἴσως τινὲς — — ἀπεκρούοντο . ὁπότε ἐληλύθειμεν — — διατάξαι ἐδογματίσαμεν . В письме Христу (X, 5, 21—22): Ἤδη μὲν πρότερον — — έπιτέμνεσθαι βουληθεὶς — —, οὕτω . διατετυπώκειν — —, ἀλλ ’ ἐπειδὴ — — παρατείνειν οὐ παύονται, ὅθεν προνοητέον μοι ἐγένετο . Ср. также письмо (о том же) ad Aelafium (Migne, s . 1. t . 8, c . 483 BCD): Ja m quidem antehac — — placuerat mihi — — . Sed cum dictationis [ dieateionis ] tuae scripta legissem, — — evidenter agnovi . Такое сходство в близких один к другому по времени документах, по-видимому, могло бы указывать на тождество диктовавшего или редактировавшего их лица. Но делать

1189

Первый пункт, как прямо замечается в узаконении (§ 4), имеет значение отмены раньше сделанного распоряжения, стеснявшего свободу христиан. Второй пункт также находился в известном отношении к какому-то ранее изданному постановлению, изменял или дополнял его (§ 7). Как открывается из сохранившегося лишь на греческом языке введения, отменяемые теперь ограничительные условия вообще были в свое время собственно дополнением к закону, которым уже в большей или меньшей степени за христианами было признано право содержать свою веру

Определить точно юридический смысл и историческое значение рассматриваемого документа, издание которого обычно признается настолько важным моментом в истории отношений между церковью и государством, что считается границею двух совершенно различных по общему характеру исторических эпох, очевидно, можно, лишь установив прежде всего, каково было de jure и de facto положение в империи христианства до издания этого документа; тогда только можно видеть, что нового привнесено было его изданием. С другой стороны, важным является в данном случае вопрос, в каком отношении новый закон стоит к дальнейшим законодательным актам и вообще действиям государственной власти, касающимся положения в государстве церкви.

Так как на юридическое, частью и на фактическое положение христиан в языческой империи до Константина В. существуют неодинаковые взгляды, различно характеризуется религиозная политика и христианских государей, начиная с самого Константина, то это не могло не иметь следствием и различного понимания и оценки миланского закона, разными учеными. В действительности разнообразие мнений по вопросу о содержании этого закона должно еще более увеличиваться в зависимости от указанного выше разногласия относительно самого сохранившегося документа и его происхо-

в этом случае с уверенностью какие-либо Определенные выводы было бы рискованно, так как подобные обороты речи, очевидно, сами по себе весьма естественны в документах, изданных в отмену или в дополнение к прежде сделанным распоряжениям и могли появиться даже у разных лиц без всякого отношения друг к другу. Можно еще отметить, что и пригласительное краткое письмо Константина Арию (328 г.) у Socr . I, 25, начинается также словами: Πάλαι μὲ ν ἐδηλώθη τῇ στερρότητί σου .

1190

ждения. Но и в том случае, когда документ в его основе приписывается Константину, одно уже различие взглядов на личность последнего и на его религиозные убеждения в момент издания закона заставляет неодинаково толковать этот закон. На самом же деле, при рассуждениях о нем необходимо всегда иметь в виду и то или иное участие в нем Ликиния, имя которого стоит в самом его тексте. Понятно, что в частных пунктах неясные места документа вызывают и несогласные между собою комментарии; открытие в свое время латинского текста устранило, правда, некоторые недоразумения (относительно αἱρέσεις—condiciones), но в то же время дало повод к новым вопросам (разногласие о выражении vicarium postulent, вообще разности текстов).

В настоящем случае, не входя в исторический обзор всех весьма многочисленных и разнообразных мнений, достаточно иметь в виду лишь общие направления в решении вопроса с двух указанных выше сторон: со стороны отношения миланского акта к предшествовавшей эпохе, и со стороны отношения его к дальнейшей религиозной политике Константина В. и его преемников. Для этой цели можно остановиться на некоторых лишь наиболее типичных и наиболее полно выразивших свои взгляды представителях этих направлений в новейшее время.

По общепринятому мнению, сущность миланского закона 313 г. состоит в том, что этим законом, в противоположность прежнему стесненному и бесправному положению христиан, за ними признается если не какое-либо преимущество пред последователями других религий, то во всяком случае полная религиозная свобода и право считаться юридически легальной корпорацией; поэтому он и открывает новую эпоху.

Этот взгляд нашел, например, в последнее время выражение в статье итальянского юриста Сантуччи, рассматривающей миланский эдикт «специально в юридическом отношении» ¹). Правда, этот автор, подобно некоторым другим, идет далее в оценке значения миланского закона, полагая, что христианство возведено было им почти на степень оффи-

¹) С . Santucci, L’editto di Milano specialmente nei riguardi giuridici. (Estratto dalla Rivista Internazionale di scienze sociali e discipline ausiliarie. 1913, Marzo) Roma 1913.

1191

циального культа '). Но прежде всего он отмечает именно данную христианам и их культу полнейшую свободу, какой раньше не предоставлял им никакой другой эдикт ²). Возвращение же богослужебных мест и другого имущества христианам, с пояснением: «id est corpori et conventiculis eorum», и другими подобными выражениями в эдикте, ясно показывает, что Константин признавал чрез это вообще христианскую церковь «моральной» корпорацией, организованной известным образом, и субъектом права; отдельные христианские общины или церкви (conventicula) могли теперь выступать в качестве юридических лиц, уполномоченных к приобретению собственности и владению ею ³). Раньше, во время гонений, христиане могли пользоваться своими кимитириями, как местами богослужебных собраний, в виду уважения римлян вообще к местам погребения (loca religiosa) и ограждения законом их неприкосновенности. Но под собственным именем, как последователи запрещенной религии, они не могли обладать законно каким-либо имуществом. Если фактически христианские общины имели и тогда имущества, то это было лишь фактом без надлежащих юридических оснований: или подобные. имущества должны были считаться de jure собственностью частных лиц из среды христиан, или же христианские общины (как соглашается автор с de Rossi) выдавали себя за дозволенные законом погребальные общества (collegia funeraticia); но в этой последнем случае, по мнению автора, христианским общинам принадлежало не право собственности на loca religiosa, которые были по закону res nullius, и на иные причисленные к ним имения, а лишь попечение о них и их охрана. Такие случаи, как возвращение кимитириев римскому епископу Максентием (311), или, ранее, Галлиеном—египетским епископам (260), не означают действительного усвоения церквам значения юридической личности, но стоят в связи именно с формой владения (proprietà), установленной ранее для погребальных коллегий по отношению к кимитириям. Таким образом, миланский эдикт был первым и торжественным актом, признававшим за церковью легальное право на владение недвижимою собственностью. Дальнейшее раскрытие этот акт нашел в последующих законах, частью самого

¹) 11: quasi al grado di culto ufficiale. ²) 8. ³) 14—15.

1192

же Константина, напр., в усвоении церкви права принимать наследство по завещанию. Но эдикт, кроме того, что признает указанное право за отдельными церквами, говорит вообще о corpus Christianorum, т. е. церковь вообще ставится пред законом, как цельный организм (un ente organico complessivo), и таким образом, хотя еще в совершенно зачаточной форме, намечается в области публичного права в общем то отношение между церковью и государством, которое лишь потом получило полную определенность и развитие ¹).

Несогласие с обычным мнением заявил в особо резкой форме Зеекк в своей уже упоминавшейся ранее статье ²). Признав помещенные у Лактанция и Евсевия тексты за письмо лишь Ликиния, назначенное для бывшей области Максимина, все значение этого письма он сводил к отмене распоряжений Максимина, не позволявших войти в силу на востоке эдикту Галерия 311 г. На деле чрез этот именно эдикт 311 г. христиане и получили легальную свободу исповедания, и виновником такой меры был не Константин, а Галерий, миланского же эдикта вовсе и не было.

Мнение самого Зеекка, однако, в целом явно оказывалось крайностью, и другие ученые, если высказывают замечания, направленные к ограничению значения миланского акта, то в ином уже виде. Но признавая так или иначе существование миланского закона 313 г., в известном отношении эти ученые идут, можно сказать, еще далее: не только миланский закон, но и эдикт Галерия, как юридические акты, не вносили, по ним, чего-либо существенно нового, потому что то, что ими давалось христианам, можно находить уже в более ранней истории отношений римского правительства к христианам.

С прямой критикой приведенных выше утверждений Сантуччи выступил итальянский же автор Перуджи в статье о «юридическом источнике миланского эдикта» ³). Этот «источник» и вообще прецеденты для миланского за-

¹) 15—17.

²) О. Seeck, Das sogenannte Edikt von Mailand, в Zeitschrift f ü r Kirchengeschichte, XII, 1891, S . 381, 336.

³) G. L. Perugi, La foute giuridica dell’ Editto di Milano, в Roma e l’Oriente, III, 1913, Novembre-Décembre, № 35—36, p. 13—35 (36—40—Bibliografia).

1193

кона, которые должны показать, что закон вовсе не был чем-то совершенно новым, Перуджи находит частью в существовавшем в Риме «обычае» или в обычной римской политике по отношению к разным культам, частью в утвержденных законами правовых институтах.

Так, если миланский эдикт провозгласил свободу христиан, он в сущности не ввел какого-либо новшества, потому что, хотя законодательство римское, начиная с законов XII таблиц, запрещало новых богов и не знало равенства культов, однако на деле в Риме находили приют всевозможные религии, и всякие боги были почитаемы римлянами. Предшественники Константина, гонители христиан, могли, конечно, ссылаться, напр., на законы XII таблиц, но и Константин мог сослаться на обычай, на действительный порядок вещей ¹). Когда же эдикт повелевает возвратить христианам богослужебные места, он имеет в качестве прямого основания для этого именно упоминаемые и, у Сантуччи законы о loca religiosa, как неприкосновенных и неотчуждаемых (res divini juris, extra commercium); купившие их, как нарушители закона, должны были возвратить их даже без всякого вознаграждения, и Константин, предоставляет им право просить вознаграждения вероятно лишь ради внутреннего мира в империи («pro quiete temporis nostri», как выражается он далее). Со стороны Константина, таким образом, это возвращение было актом просто лишь справедливости, а не какой-либо особой милости ²). Но возвращая кимитирии (катакомбы), Константин по справедливости должен был возвратить вместе с теми и обеспечивавшие поддержание их в надлежащем порядке другие имущества. Ими христиане владели и распоряжались в качестве погребальных коллегий. Между тем коллегии вообще законом были признаны уже за юридические лица, обладавшие правом собственности (при чем, начиная с Марка Аврелия, позволено всем коллегиям получать и наследства по завещанию)³). Но церковь в целом юридического признания в миланском эдикте вовсе не получила, как хочет видеть это Сантуччи. Римское право в IV веке не дает примера юридической личности, сложенной, так сказать, из взятых вместе других юридических личностей. Выражение эдикта «ad jus corpo-

¹) 18-19. ²) 22—27. ³) 27—30.

1194

ris eorum, id est ecclesiarum» обозначает, что имущественные права восстановляются для каждой церкви в отдельности, и они только могут выступать, напр., в нужных случаях пред судом, а не церковь вообще ¹). И закон о праве наследства 321 г., на который ссылается Сантуччи, помимо того, что он относится уже к позднейшему времени, употребленным в нем выражениям «catholicae concilium» указывает, нужно думать, лишь на церкви отдельных местностей ²). Во всяком случае, не следует находить в миланском эдикте того, чего нет в нем. Заслуга Константина останется немалою и в том случае, если он—действуя в намеченном уже указанными прецедентами направлении— объявил только равенство всех пред законом, и нет необходимости возвышать ее вопреки смыслу имеющихся документов ³).

В том же, более или менее, смысле, но с совершенно иною аргументацией, ведет рассуждение о миланском эдикте Батиффоль ⁴). Прецеденты для него он думает находить не в обычной практике римского правительства и не в каком-либо общем законодательстве, а в специальных эдиктах о христианах римских императоров прежнего времени.

Именно, Батиффоль полагает, что уже Александр Север особым эдиктом объявил христианство дозволенной религией и признал христиан корпорацией с правом устроят собрания и иметь собственность. На это, по его мнению, указывают слова биографа императора Лампридия: «Christianos esse passus est», и рассказ его о решении императором в пользу христиан спора их с трактирщи-

¹) 30—31. ²) 33—35. ³) 35.

⁴) P. Batiffol, La paix constantinienne et le catholicisme. Paris 1914. В ату книгу вошла, частью с некоторыми сокращениями, и цитированная ранее статья Les étapes de la conversion de Constantin, помещенная в Bulletin d'ancienne littérature et d’archéologie chrétiennes, 1913. В Correspoudant, 1913, I, 858—878, Батиффолфм была помещена статья L’édit de Milan et les origines de la liberté religieuse. Книга La . paix constantinienne, посвященная главным образом вопросу об отношениях между церковью и государством, до разъяснению автора в предисловии к ней, является продолжением известного труда его: L ’é glise naissante et le catholicisme (1908¹, 1909⁶), и будет сопровождаться заключительным томом: Le catholicisme romain d » saint Damase à saint L é on .

1195

ками об участке земли ¹). После нескольких бывших затем, вопреки этому узаконению, гонений на христиан последующих правителей, Галлиен опять возвратил им право свободно исповедывать свою веру, собираться, владеть богослужебными местами и кимитириями, выступать на суде. Но все это было дано им уже Александром Севером, к которому, таким образом, всегда и нужно возвращаться, чтобы найти 2). Фикцией же погребальных коллегий христиане, по Батиффолю, не пользовались ни до Александра Севера, ни после него ³). И когда Галерий в 311 г. в своем эдикте заявляет о христианах: «ut denuo sint Christiani et conventicula sua componant», в этой формуле мы находим провозглашение той самой свободы для христианства, какая была уже даваема Александром Севером и Галлиеном; Галерий не говорит «ut in posterum sint Christiani», но «ut denuo sint Christiani», т. e. предполагается свобода, существовавшая уже раньше ⁴). И миланский эдикт, вместе с присоединенным к нему комментарием Ликиния также в сущности не дает ничего юридически нового в сравнении с указанным, хотя он и проникнут совсем иным духом, нежели эдикт Галерия: провозглашая свободу, зако-

¹) 35—40, 524. 36—97: C'est le grand acte, le grand acte méconnu, d’Alexandre Sévère.—En effet, cet acte est un acte public, et non pas une simple attitude morale. Il est énuméré par Lampride dans une série qui semble bien être une série d’édits. Il s’agira donc d’un édit prononçant la licéité légale du christianisme jusque-là illicite: la vieille règle Non licet esse vos est désormais abrogée. 40: Le „christianos esse passus est» prend ainsi [ чрез решение дела о владении участком земли ] toute sa valeur: il est facte par lequel Alexandre Sévère accepte que le christianisme soit dorénavant uno religion licite, et les chrétiens un corpus ayant le droit de s’assembler, le droit pie posséder. Подобный взгляд частью высказал уже P. Allard, Histoire des persécutions pendant la première moitié du III siècle. Paris 1894², 197—8.

²) 64—67: il faut toujours en revenir à Alexandre Sévère pour la plus haute anticipation de l’édit de Milan.

³) 39, cp . L ’é glise naissante, 42—14. ⁴) 183.

⁵) Как известно, по гипотезе Батиффоля последний отдел документа, где говорится о возвращении христианам, сверх богослужебных мест, еще другого имущества, которым они владели коллективно, и где употребляются слова corpus christianornm, ecclesiae, conventicula, представляет сделанное уже Ликинием дополнение к эдикту.

1196

нодатель здесь уже весьма далек от того, чтобы ставить христианам в упрек уклонение от «установлений, сделанных древними» (veterum instituta), и их «произвол» в деле религии. Если обычно судят об этом эдикте, как о какой-то «декларации прав», то, по Батиффолю, это есть лишь извращение его истинного значения. Миланский эдикт есть политический акт, обусловленный моментом его происхождения: он есть в сущности лишь «ликвидация» политики непосредственно предшествовавшего ему времени, которая путем насилия безуспешно хотела сделать официальные культы обязательными для всех подданных империи; утверждая религиозную свободу, он теперь чрез это гарантирует общественное спокойствие. Какой-либо особой привилегии за христианами эдикт, давая свободу, не устанавливает: римское государственное право признавало свободу и за мифраизмом, элевсиниями, религиозными ассоциациями, распространенными почти всюду. Что касается имущественного права церквей, как корпораций, то оно новым не было: самый эдикт о конфискации церковных имуществ 303 г. показывает, что оно существовало раньше. Привилегией право христианского общества на собственность само по себе не было, так как оно ставило лишь христиан в положение вообще дозволенных ассоциаций. Миланский эдикт, таким образом, лишь применял к христианам легальное установление общего права, которым они и пользовались, по крайней мере с Галлиена, и до 303 г. Непредусмотренным в прежнем законодательстве о них оказывается лишь распоряжение эдикта о возвращении даже им теперь легально конфискованных прежде, в 303 г., имуществ ¹). Батиффоль тем не менее признает, что миланский эдикт представляет в своем роде «единственный момент», в виду широты объявленной им свободы. Но это была собственно точка зрения Ликиния. Константин уже во время самого издания эдикта держался других мыслей: его намерение было—дать христианству свободу с привилегиями ²).

Как видно из сказанного, вопрос, соответственно двум пунктам в содержании эдикта, касается 1) религиозной свободы христиан, и 2) их имущественных прав, и состоит в том, а) как определялось с этих сторон в первые

¹) 247—249. ²) 249, 525.

1197

три века положение христиан с точки зрения вообще римских законов, и б) чем именно христиане были обязаны в отношении к улучшению своего положения некоторым правителям еще Ш в., и затем, в особенности, появившемуся уже непосредственно пред изданием миланского закона эдикту Галерия.

1) Бесспорно, что когда христианство сделалось известным язычникам под своим собственным именем, вышло из-под покрова «дозволенной» религии—иудейской, христиане были признаны юридически не имеющими права на существование в империи, как бы в точности ни квалифицировалась их вина пред законом. Плиний в 112/3 г. приступает к суду над христианами с мнением о них, как вредной и нетерпимой секте, и, хотя дознание заставило его самого уже изменить несколько это предубеждение, но император Траян в своем ответе ему признал их, implicite, но тем не менее совершенно ясно, подлежащими наказанию за одно лишь имя христиан. Если правительство, считая христиан вредною, но пока еще не особенно опасною сектою, на первых порах само не поднимало преследования, направленного к совершенному искоренению новой религии, а предоставляло возбуждать дела о христианах обществу, и при этом дозволяло вести эти дела не строго судебным, а полицейско-административным порядком, это фактически имело весьма большое значение, но юридического положения христиан это по существу не изменяло.

Перуджи, желая отыскать «юридический» источник в прошлом для миланского эдикта, указывает в действительности лишь на фактическое существование в Риме в позднейшее время вместе с государственною религиею и разных иноземных культов. Однако, нужно иметь в виду, что такие культы допускались лишь постольку, поскольку их последователи не отрицали и культа государственного (что с политеистической точки зрения и не должно было для язычников представляться затруднительным). Единственное исключение приходилось в этом случае делать для иудейской религии. Но на эту «дозволенную» религию, последователи которой не хотели принимать государственного культа, смотрели в Риме как на, необходимое зло, и мирились с нею только под условием ограничения ее пределами иудейской национальности. К христианству это условие не было применимо.

1198

Вообще же на равенство с государственной религией все другие культы отнюдь не могли претендовать. Они были допускаемы лишь при государственном культе, как дополнение к нему, но не могли заменять его, как вообще обязательного для подданных римской империи, по крайней мере, в обычае почитания кесаря, как бога.

В III в., когда сделалось уже ясным и важное политическое значение христианства, выступают императоры, которые сами берут на себя инициативу гонении, «коерциция» по отношению к христианам применяется теперь ими в самых широких размерах в виде повсеместного преследования. Но являются правители и с другим настроением. Двум из них, Александру Северу и Галлиену Батиффоль и усвояет эдикты, которые, по его мнению, должны по общему значению почти вполне соответствовать эдиктам IV в.—Галерия 311 г. и миланскому 313 г.

Но факты, которые свидетельствуют о расположении Александра Севера к христианам, и выражение о нем у Лампридия: «christianos esse passus est», далеко недостаточны для категорического вывода, что им издан был даже общий эдикт о веротерпимости ¹). Никаких указаний у других

¹) Aelii Lampridii Alexander Severus, 22, 4—5 (Scriptores Historiae Augustae. Ree. H. Peter. V. I. Lipsiae 1865, p. 243); mechanica opera Romae plurima instituit. Iudaeis privilegia reseruauit. Christianos esse passus est. pontificibus tantum detulit et quindecim uiris atque augnribus, ut quasdam causas sacrorum a se finitas iterari et aliter distingui pateretur, Батиффоль полагает, что слова „christianos esse passus est“ указывают именно на особый официальный акт, а не просто лишь на „моральную расположенность“, так как он упоминается Лампридием, по-видимому, в ряду эдиктов. Однако, на деле здесь, как и в предыдущей 21 главе и двух дальнейших, 23 и 24, вообще характеризуется лишь отношение императора к его подданным и к разным находившимся на службе лицам, причем сообщаемые здесь факты вовсе не предполагают всегда издания особых конституций. Уже то, что говорится, вслед за упоминанием о христианах, о языческих жрецах (пересмотр и перерешение их дел), едва ли указывает на какие-либо „эдикты“, а непосредственно далее говорится просто лишь о том, что незапятнанных взяточничеством президов император имел в особой чести, брал их с собою в экипаж во время путешествий и поощрял наградами (22, 6: in itineribus secum semper in vehiculo habuit et muneribus adiuuit). В 22, 4—5 сопоставляются лишь отношения императора к разным религиям, но выражалось ли при этом благосклонное отношение его к христианству в виде обнародо-

1199

древних писателей на издание столь важного для христиан акта не имеется, и нужно думать, что дело ограничивалось

вания особого закона о них, об этом отсюда нельзя делать заключения, и не видно, почему здесь „pati“ должно иметь особый „юридический“ смысл (36₅: Le verbe pati а ici un sens juridique) и обозначать издание особого законодательного акта, хотя бы для иудеев их уже существовавшие привилегии и были подтверждены таким актом (ср. употребление pati в смысл вообще позволения уже в следующей далее фразе, 22, 5: iterari et aliter distingui pateretur; cp. также 15, 2, 235: nec quemquam passus est esseiu Palatinis nisi necessarium hominem; 49, l, 263: Honores iuris gladii itumquam uendi passus est diccus, „ ego non patior mercatores potestatum “; 66, 4).—Эпоха Северов была временем высшего расцвета римской юриспруденции, и в частности, именно Александр Север обращал особое внимание на законодательство; его „совет“ для обсуждения законов состоял из 20 юристов и 50 других членов, и никакая конституция не была утверждаема без самого тщательного обсуждения (16, 1—3, 239: Leges de iure populi et fisci moderatas et infinitas sauxit neque ullam constitutionem saerauit sine uiginti iuris peritis et doctissimis ac sapientibus viris isdemque disertissimis non minus quinquaginta, etc .). Знаменитые юристы Павел и Ульпиан, бывшие при нем префектами претории, были самыми близкими к нему лицами (26, 5; 27, 6), в особенности Ульпиан пользовался исключительным на него влиянием (31, 2—3; 34, 6; 51, 4; 07, 2). Было бы, очевидно, весьма важно и имело бы особый интерес, если бы, при таких условиях, при Александре Севере торжественным, законодательным актом христианство было провозглашено дозволенною религией. Но хотя им утверждено было „бесчисленное» множество законов (16, 1; 43, 1, 258: leges innumeras sanxit), едва ли можно предполагать в ряду их закон такого рода. Лактанций даже сообщает, что именно Ульпианом собраны были для руководства проконсулам „нечестивые“ рескрипты против христиан, изданные прежними государями (Instit . div. V, 11, 19, ed . Brandt 436: Domitius de officio proconsulis libro septimo rescripta principum nefaria collegit, ut doceret quibus poenis adfici oporteret eos (jui se cultores Dei confiterentur). Называемое Лактанцием произведение Ульпиана (как и все другие, ср. Kr ü ger, 1. с. 240, 246₁₈₆) относится, правда, еще к временам Каракаллы (212—217), и-руководствоваться собранными в нем законами против христиан президам в их coercitio при Александре Севере уже не приходилось, когда не поощрялась уже и самая coercitio в отношении к христианам. Но чтобы Александр Север прямо и решительно особым актом отменил прежнее законодательство о христианах и об этом не сохранилось никаких воспоминаний и сведений, помимо неопределенного замечания у язычника Лампридия, даже и у христианских писателей, это весьма мало вероятно. Каково могло быть вообще в вопрос об отношениях к христианам влияние Ульпиана († уже в 223 г.) и других юристов, трудно сказать. Известно, по крайней мере, что император был ь отклонен ревнителями язычества от намерения ввести Христа в

1200

именно лишь фактическим расположением императора к христианам, выражавшимся и в его отдельных распоряжениях в их пользу. Устанавливавшееся фактически при дворе благосклонное или хотя бы нейтральное по отношению к

число богов и построить храм Ему (43, 7, 259: prohibitus est ab is qui consulentes sacra reppeverant omnes Christianos futuros, si id. fecisset, et templa reliqua deserenda). Была, нужно думать, лишь фактическая, но не узаконенная особым актом терпимость к христианам, хотя и в самых широких размерах, доходившая до того, что император, игнорируя тяготевший над их общинами запрет законов, решил даже в их пользу спор их о земельном участке с трактирщиками (49, 6\ Пример иудеев, за которыми император сохранил лишь данные им раньше права, но которые при нем позволяли себе гораздо больше, так что их этнарх, по сообщению Оригена, являлся чуть не царем в своем народе и произносил смертные приговоры,— и император знал и допускал это, хотя легального разрешения на это вовсе не было,—показывает, что и христиане могли пользоваться весьма широкою свободою и без юридического ее утверждения. (Ср К . J. Neumann, Der römische Staat und die allgemeine Kirche bis auf Diokletian, I. Lpz. 1890. 208).— По своим религиозным верованиям Александр Север вовсе не был христианином (слухи о том у Дионисия александрийского в Eus h e, VII, 10, 3: οἱ λεχθέντες ἀναφανδὸν Χριστιανοὶ γεγονέναι —о нем и о Филиппе Аравитянине: однако, позднейшая легенда сделала и его гонителем, при котором погибли тысячи христиан, ср. Hauek ’ s R Е³ XVIII, 259), но лишь представителем более или менее возвышенного языческого синкретизма. Изображение Христа он имел в своем ларарии на ряду с изображениями многих других исторических и мифических личностей (29, 2), и к римскому пантеону хотел Его причислить вовсе не в ущерб языческим богам, храмы которых в Риме посещал еженедельно (43, 5), С Оригеном виделась (около 232 г.) только мать императора Юлия Маммея, но не сам он (Neumann, 207₃). Возможно, конечно, что если бы не преждевременная смерть императора, он, при более близком ознакомлении с христианством в дальнейшее время более решительно стал бы на его сторону.—Следует иметь в виду, что биограф Александра Севера, Элий Лампридий, обращался с его биографией, как и с биографией Гелиогабала, в 324/5 г. к Константину В., который обнаруживал, по-видимому, особый интерес к личности Александра Севера (65, 1,274: Soles quaerere, Constantine maxime, quid sit quod hominem Syrum et alienigenam talem principem fecerit). Если сам автор и был язычник, то назначая свое сочинение для Константина, он, в виду покровительства последнего христианству, естественно, должен был обращать особое внимание, на отношения к христианам описываемого императора. Но, по-видимому, в своих источниках он не нашел в этом случае более того, что сообщает (ср. ссылку в 29, 2, 248: animas sanctiores, in quis Apollonium et, quantum scriptor suormn temporum dicit, Christum Abraham et O r feum et huiiiseeinodi ceteros habebat) .

1201

христианам настроение должно было отражаться соответственным образом на судьбе христиан вообще в империи и без издания каких-либо общих эдиктов, как это можно видеть из примера царствования Коммода, или первых лет Септимия Севера и Валериана. В общем, как замечает В, В. Болотов, «этот император был решительным покровителем христиан, хотя в тоже время не издавал никакого закона, который бы легализировал их положение в римской империи. Поэтому все его действия имели характер лишь временных распоряжений правительства, а не каких-либо органических постановлений, обязательных для всей римской империи» ¹).

Что касается Галлиена, то им издан был по вступлении на престол (260) эдикт, отменявший распоряжения отца его Валериана против христиан. Но его содержание, вероятно, не шло далее того, что говорилось в сохраненном Евсевием рескрипте императора египетским епископам, чрез который действие .эдикта распространяется и на Египет (находившийся в 260 г. еще под властью узурпатора Макриана): запрещалось лишь правителям разыскивать епископов с целью привлечения их к ответственности и открывался снова доступ к местам богослужения, но о религиозной свободе ничего не говорилось, и в сущности, по замечанию Гарнака, восстановлялось для христиан, вместе с отменой прямого гонения, только прежнее их юридически бесправное положение ²). Что «древние законы» против христиан сохраняли на

¹) В. В. Болотов, Лекции по истории древней церкви. II. Спб, 1910, 114.

²) Рескрипт (ἀντιγραφὶ) Галлиена, написанный, можно, думать, в ответ на обращение самих египетских епископов, дается у Евсевия в переводе на греческий язык. Н. е. VII, 13, Schwartz 666: Αὐτοκράτωρ Καῖσαρ Πούπλιος Λικίνιος Γαλλιῆνος Εὐσεβὴς Εὐτυχὴς Σεβαστὸς Διονυσίῳ καὶ Πίννᾳ καὶ Δημητρίῳ καὶ τοῖς λοιποῖς ἐπισκόποις . τὴν εὐεργεσίαν τῆς ἐμῆς δωρεᾶς διὰ παντὸς τοῦ κόσμου ἐκβιβασθῆναι προσέταξα ὅπως ἀπὸ τῶν τόπων τῶν θρῃσκευσίμων ἀποχωρήσωσιν καὶ διὰ τοῦτο καὶ ὑμεῖς τῆς ἀντιγραφῆς τῆς ἐμῆς τῷ τύπῳ χρῆσθαι δύνασθε ὥστε μηδένα ὑμῖν ἐνοχλεῖν . καὶ τοῦτο ὅπερ κατὰ τὸ ἐξὸν δύναται ὑφ᾿ ὑμῶν ἀναπληροῦσθαι ἤδη πρὸ πολλοῦ ὑπ᾿ ἐμοῦ συγκεχώρηται καὶ διὰ τοῦτο Αὐρήλιος Κυρίνιος ὁ τοῦ μεγίστου πράγματος προστατεύων τὸν τύπον τὸν ὑπ᾿ ἐμοῦ δοθέντα διαφυλάξει . Евсевий затем добавляет, что известен и другой указ его к иным епископам, которым он предоставляет опять в их распоряжение кимитирии: καὶ ἄλλη δὲ τοῦ αὐτοῦ διάταξις φέρεται ἣν πρὸς ἑτέρους ἐπισκόπους πεποίηται τὰ τῶν καλουμένων κοιμητηρίων ἀπολαμβάνειν ἐπιτρέπων

1202

деле силу и при Галлиене, об этом свидетельствует рассказанный у Евсевия случай с Марином в Кесарии: находясь на военной службе, Марин, в силу этих законов, когда на них было указано его конкурентом, не только не мог получить повышения, или хотя бы только оставаться на службе, но и был казнен ¹) *).

А. Бриллиантов.

χωρία . Принимаемого Батиффолем мнения, что эдиктом Галлиена христианство формально было объявлено „дозволенною религией“, держались и ранее весьма многие ученые (специальная статья F . G ö rres, Die Toleranzedikte des Kaisers Gallienus, в Jahrb ü cher f ü r protest Theologie . III, 1877, 616—630). Возражения против этого мнения см. у A . Нитаск'а Art, „ Gallienus “ в Hau с k ’ s RE³ VI [1899], 354— 5. Cp . также B . B . Болотов, Лекции по истории древней церкви. 11. Спб. 1910,133—7.

¹) Eus . h . e . VII, 15, 2, 668: μὴ ἐξεῖναι — ἐξείνῳ τῆς Ῥωμαίων μετέχειν ἀξίας κατὰ τοὺς παλαιοὺς νόμους Χριστιανῷ γε ὄντι καὶ τοῖς βασιλεῦσι μὴ θύοντι κατηγόρει . Это было именно εἰ ρήνης ἀπανταχοῦ τῶν ἐκκλησιῶν οὔσης .

*) Продолжение следует.

Христианское чтение. 1915. № 12. СПБ.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

А. И. Бриллиантов

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ
И МИЛАНСКИЙ ЭДИКТ 313 ГОДА *).

Право на существование в империи, уже без опасения подвергнуться казни за одно имя «христиан», дается христианам впервые лишь в эдикте Галерия. Словами: «ut denuo sint cliristiani et conventicula sua componant», ясно и определенью, в законодательном порядке, отменяется прежнее «non licet esse vos», обращенное к христианам со стороны язычников ¹).

*) Продолжение. См. октябрь—ноябрь.

¹) Эдикт Галерия приводится в подлиннике у Лактанция, De mort, persec . 34, и в переводе на греческий язык у Евсевия, h . е. VIII, 17, 3—10. У Евсевия дается (VІІІ, 17, 3—4) и отсутствующее у Лактанция inscriptio; в переводе эдикта есть некоторые, в общем незначительные, особенности в сравнении с латинским текстом. De mort, persec. 34, Brandt 212 -3: [1] Inter cetera quae pro rei publicae semper commodis atque utilitate disponimus, nos quidem volueramus antehac iuxta leges veteres et publicam disciplinam Romanorum cuncta corrigere atque id providere, ut etiam Christiani, qui parentum suorum reliquerant sectam, ad bonas mentes redirent, 2. siquidem quadam ratione tanta eosdem Christianos voluntas invasisset et tanta stulti tia occupasset . (у Евсевия, Schwartz 794: τοσΑὐτη αὐτοὺς πλεονεξία [ATER add.: κατεσχήκει καὶ ἀνοια ] κατειλήφει), ut non illa veterum instituta sequerentur, quae forsitan primum parentas eorundem constituerant, sed pro arbitrio suo atque ut isdem erat libitum, ita sibimet leges facerent quas observarent, et per diversa varios populos congregarent. 3. Denique cum eiusmodi nostra iussio extitisset, ut ad veterum se instituta conferrent, multi periculo subiugati, multi etiam deturbati sunt. 4. Atque cum plurimi in proposito perseverarent ac videremus nec diis eosdem cultum ac religionem debitam exhibere nec Christianorum deum observare, contemplatione mitissimae nostrae clementiae intuentes et consuetudinem sempiternam, qua solemus cunctis hominibus veniam indulgere, promptissi –

1324

положение христиан в государстве. К постановлению: «ut denuo sint Christiani et conventicula sua componant», присоединяется оговорка: «ita ut ne quid contra disciplinam agant», и обещается в особом письме к президам указать, какие правила должны быть при этом соблюдаемы. Это дополнительное к эдикту письмо не дошло до нас. Но к нему, с наибольшею вероятностью, нужно относить упоминание в миланском законе о документе, содержавшем те ограничения, которые этим законом отменяются. Издан он был, нужно думать, Ликинием, согласие на него дал и Константин, или по крайней мере, это согласие предполагалось при его издании Ликинием. Он был, вероятно, отправлен, подобно самому эдикту Галерия, и к Максимину, но Максимин и эдикт, и это дополнение к нему, заменил для своей области своими распоряжениями

по существу от язычества, так как языческие veterum instituta будто бы были принимаемы самими родоначальниками христиан. Составитель мог воспользоваться пущенным в обращение именно к началу IV в. неоплатониками (Порфирий, Иерокл) утверждением, будто Сам Христос был почитателем языческих богов и их содействием творил чудеса, и только Его последователи (уже апостолы) исказили Его подлинное учение, стали Его Самого считать Богом, а языческих богов—предполагается—отвергли. Можно заметить, что собственно нет при этом даже необходимости настаивать (как это делает Бильмейер, 556 ff .) на отражении неоплатонического влияния в эдикте Галерия в каких-либо других отношениях; указанное измышление можно было усвоить и не будучи вовсе неоплатоником. Достоверность его могла и в язычниках возбуждать сомнения (forsitan); но для правительства, продолжавшего стоять всецело на языческой точке зрения, оно представляло то удобство, что давало возможность с особой силой поставить на вид произвол и неразумие христиан, как не оказавшихся верными даже своим родоначальникам, и тем оправдать прежние жестокие гонения на них. В конце концов, очевидно, при таком понимании эдикта, в вину христианам ставится все-таки отступление от язычества, а не разделение на секты. Факт существования в язычестве в данное время указанного взгляда и двусмысленность языка эдикта, в частности выражение „forsitan“, делают вероятною эту гипотезу. В переводе Евсевия стоит: ἅπερ ἴσως πρότερον καὶ οἱ γονεῖς αὐτῶν ἦσαν καταστήσαντες . Но и вставка καὶ не исключает указанного понимания, хотя подлинный латинский текст более решительно говорит за него.

¹) Выше было отмечено (Хр. Чт. 1914, 1398—9) разнообразие высказанных учеными взглядов на отменяемый миланским узаконением документ. Вопрос о нем имеет весьма важное значение, так как вместе с твердо обоснованным решением его решался бы в глав-

1325

В чем состояли эти ограничения, прямо не говорится и в отменяющем их миланском акте. Но если они вообще

ним и вопрос о происхождении памятника, известного с именем миланского эдикта. Но на пути к его решению стоят трудно преодолимые при имеющихся данных препятствия. Главное затруднение то, что в приведенном у Евсевия введении к миланскому закону говорится лишь об одном документе, рескрипте, в котором давалось и разрешение христианам содержать свою веру, и присоединялись к этому разные ограничительные условия (πολλαὶ καὶ διάφοροῖ αἱρέσεις ἐν έκείνῃ τῇ ἀντιγρ a φῇ ἐν ᾗ τοῖς αὐτοῖς συνεχωρήθη ἡ τοιαύτη ἐξουσία ἐδόχουν προστεθ у ῖσθαι σαφ хм ς), между тем на деле должны быть два различные документа: эдикт Галерия о дозволении христианам их веры, и затем особое, обещанное в нем, письмо об ограничениях (per aliam autem epistolam iudicibus significaturi sumus). Бильмейер прибегает к предположению, что или в греческом тексте предлог ἐν пред ἐκ εινῇ τῇ ἀντιγραφῇ является лишним, и тогда приходится считаться лишь с неточностью названия здесь эдикта Галерия „рескриптом“ (ἀντιγραφὴ), или же—чему он сам дает предпочтение—эдикт и инструкция, как тесно связанные друг с другом и посланные правителям провинций одновременно, рассматриваются здесь, как единое изъявление законодательной воли (einheitliche Enunciation), и о них—неточно— говорится как об одном документе (Theol Quartalschrift, 1914,220—2, ср. 1912. 579). Но неточность наименования эдикта „рескриптом“ остается и в последнем случае. Против того, что ограничительные дополнения к эдикту разосланы были правителям провинций вместе с эдиктом, свидетельствует, по-видимому, уже τύ обстоятельство, что Евсевий и Лактанций ничего не упоминают об этих ограничениях и говорят об издании и распространении только самого эдикта (Eus . h . e. IX, 1, 1; IX, 9^а, 11—12; Lact . De mort . pers . 35, 1, cp . 36, 3, 214: [Максимин] inprimis indulgentiam Christianis communi titulo datam tollit).—Можно предположить, что обещанное Галерием дополнительное письмо, вследствие его смерти и последовавшего затем столкновения между Максимином и Ликинием, замедлило выходом, и получившие уже эдикт Галерия президы в области Ликиния стали сами обращаться к нему с запросами по этому поводу, что и вызвало рескрипт с его стороны, где подтверждалось сделанное при Галерий узаконение и к нему присоединялись обещанные еще Галерием разъяснения. Этот именно изданный Ликинием рескрипт и отменяют в Милане Константин и Ликиний в новом законе, предназначавшемся прежде всего для области Ликиния. Взгляд на этот документ, как содержавший инструкцию Ликиния своим президам, высказывает Батиффоль, хотя у него он связан с мнением об известном обычно с именем миланского эдикта памятнике, как лишь письме Ликиния (см. выше, Хр. Чт. 1914, 1406). В действительности, если Галерий не успел при своей жизни издать обещанное „письмо“, то выполнителем этого обещания мог быть тогда не кто другой, как только Ликиний, и по своей особой близости к Галерию, и по своему настроению в отношения к хри-

1326

должны были соответствовать взгляду эдикта Галерия на христианство, как на терпимое лишь зло, то почти с несомнен-

стианству. Он был давним другом Галерия (De mort . pers . 20, 3: habebat ipse [ Галерий] Liciniam ueteris contubernii amicum et a prima militia familiarem, cuius consiliis ad omnia regenda utebatur) и им был возвышен, при Галерий он находился и пред смертью последнего в Сердике, где и был составлен эдикт 311 г., и его покровительству Галерий, умирая, поручил супругу и сына (35, 3; впоследствии, однако, подозрительный и жестокий тиран казнил их, 50—51). К христианству Ликиний никогда не имел особого сочувствия, всегда в душе оставался язычником, а йотом выступил и открытым гонителем христиан. Составление суровых правил против христиан было поэтому, нужно думать, и в данный момент вполне в духе Ликиния. Составленная им, в форме рескрипта, инструкция президам была, можно полагать, послана и Константину, по крайней мере, для сведения; во всяком случае, в надписании рескрипта, как и всяких других конституций, имя Константина, как соправителя единой империи, должно было находиться. Для области Константина, как не имел в сущности практического значения самый эдикт Галерия,—хотя он издан был от имени и Константина и de jure должен был иметь силу, и для запада,—потому что христиане там уже давно фактически пользовались свободой, так, конечно, не сопровождалось какими-либо особыми следствиями и издание ограничительных правил. Но можно предположить, что дополнительный к эдикту документ был послан Ликинием и Максимину, и что имя последнего также было поставлено в начале его. Максимин, не опубликовавший у себя эдикта, также, конечно, поступил и с этим дополнением к нему. Однако, поскольку содержание этого документа было неблагоприятно для христиан, он не мог не сочувствовать ему. И можно догадываться, не послужило ли для Максимина именно издание этого документа Ликинием и получение его поводом и предлогом снова открыть гонение на христиан, спустя 6 месяцев после того, как оно было прекращено и на востоке чрез письмо Савина. В таком случае, если инструкция издана была Ликинием не сразу по смерти Галерия, здесь мы имели бы приблизительное указание на время ее издания. При всей своей враждебности к христианам, Максимин, как видно из всего поведения его, всегда в то же время боялся своих западных соправителей, и не следуя вполне их требованиям, считался все-таки более или менее с их заявлениями; рескрипт Ликиния и мог придать ему нужную смелость. Но сам он в своих мерах против христиан хотел идти гораздо далее, и ограничительные правила Ликиния казались для него совершенно недостаточными. Он пришел с своей стороны, в конце концов, к мысли—просто изгнать христиан из городов и их окрестностей, выставив предлогом просьбы о том языческих жителей разных городов и провинций, внушенные им же самим. Возможно, что его рескрипт об этом, отвечавший на подобные просьбы, который вырезывался на медных досках или на камне и выставлялся

1327

костью можно утверждать, что между ними было запрещение пропаганды христианства. Уже в самом эдикте слова: «ut

в городах, явился как бы в соответствие рескрипту Ликиния, отвечавшему на запросы президов в своей области. В греческом переводе этот новый рескрипт Максимина приведен с сокращениями у Евсевия, IX, 7, 3—14, с медной доски в Тире. Конец его в латинском подлиннике сохранился в написи на камне, найденной в 1892 г. в Ариканде в Ликии; далее в написи следует греческий текст просьбы от жителей Ликии и Памфилии—устранить безбожие христиан и обратить их к почитанию богов (сведения о написи и снимок в статье H . Leclercq, „ Arikanda “, в Dictionnaire d ’ arch é ologie chr é tienne et de liturgie publi é par F . Cab r о l, I, 2, Paris 1907, c, 2835—43; текст дан также, напр., в О. von Gebhardt, Acta martyrum selecta. Berlin 1902, 184—5, E. Preuschen. Analecta. I. T ü bingen 1909 Ἀ 100—1), Максимин вообще, по-видимому, желая действовать самостоятельно, на разные законодательные акты своих западных соправителей отзывался своими соответствующими выступлениями: эдикту Галерия соответствует письмо Савина в силу устного распоряжения Максимина, рескрипту Ликиния, согласно с сказанным, должен соответствовать рескрипт Максимина городам, может быть, также и другие распоряжения, изданию миланского закона для запада (Иллирика)—письмо Савину, и наконец, опубликованию этого закона Ликинием на востоке—изданный Максимином пред смертью эдикт, Действуя таким образом до войны с Ликинием 313 г., он, очевидно, не считал себя выступающим за пределы лояльных отношений к соправителям и признавал допустимым издание особых законодательных актов для востока от своего лица, когда для запада уже были изданы соответственные законы. Имя соправителей, вероятно, и он ставил, по обычаю, в своих конституциях вслед за своим именем, хотя у Евсевия, напр., в послании Савину приведено имя лишь его самого и нет других (так и в inscriptio эдикта Галерия было опущено, нужно думать, самим Евсевием имя Максимина, а затем—в bD ΜΣΛ —имя и Ликиния). Характерно во всяком случае, что прошение от жителей Ликии и Памфилии, на которое должен был последовать ответ об изгнании христиан, адресовано было не одному только Максимину, но и Ликинию и, вероятно, Константину (там, где должно быть имя Константина, отчасти пробел, отчасти недостает края плиты: ΓΑΛΕΡ O ΥΑΛ EP ΜΑΞΙΜΕΙΝΩ ΚΛ ' [ = КАІ?] — — КАІ O Υ ΑΛΕΡ Λ IKINNIAN Ω Λ IKINNI Ω ; дополняют недостающее: KAI K Ω N Σ TANTEIN Ω, или КАІ ФА ΟΥΑΛΕΡ K Ω N ΣΤΑΝΤΕΙΝΩ); предполагалось, что повеление Максимина будет согласно с волею и других правителей. Имел или нет Максимин дерзость поставить имя соправителей и в этом рескрипте, но вообще он, очевидно, должен был так или иначе представлять себя действующим не в противоречии с ними (ср. выражение о нем Лактанция De mort . pers . 37, 1: dissimulauit). И если западные правители хотели противодействовать таким постановлениям его, не нарушая добрых с ним отношений, они могли де-

1328

denuo sint christiani”, показывают, по-видимому, что христианам давалось только право на существование, но не на распространение своей веры, могли существовать (esse) те христиане, которые уже раньше были христианами, но нельзя было никому вновь делаться (fieri) христианином ¹). Вероятно,

лать это путем решительных, но высказанных в мирном тоне заявлений. Когда в миланском документе изданные Ликинием правила названы, под влиянием, конечно, Константина, „оказавшимися весьма недобрыми и чуждыми кротости“, свойственной императорам, этим давалось попять Максимину, которому миланский закон немедленно был послан, что тем более являются таковыми и должны быть отменены те меры, которые параллельно с мерами Ликиния приняты им против христиан. Максимин, отозвавшись на присылку этого документа письмом Савину, и пытается доказать вынужденность именно своего рескрипта городам.—Недоумение может вызывать отсутствие упоминания о каком-либо сопровождавшем эдикт Галерия ограничении прав христиан в рассказах Евсевия и Лактанция. Но если правила Ликиния или его рескрипт могли иметь действительную силу лишь в его области и изданы были значительно позже самого эдикта Галерия, в пределах же Максимина, включая и М. Азию, они совсем и не пыли обнародованы (даже в Никомидии), как изданные и присланные Максимину уже по завладении им М. Азией,—Евсевий и Лактанций могли и не знать об атом рескрипте. Во всяком случае, в сравнении с тем, что предпринимал и замышлял против христиан Максимин, даже и весьма строгие сами по себе ограничения в рескрипте Ликиния могли казаться не имеющими особого значения.—Если прилагаемые к инструкции или рескрипту Ликиния в миланском узаконении названия: „scripta ad officium tuum data “ (§ 4), „datae ad officium tuum litterae“ (§ 7), сохраняются в тексте этого узаконения и при обнародовании его Ликинием в Никомидии в качестве „litterae ad praesidem datae“, между тем как вифинский презид в действительности не получал ее, то в объяснение этого можно указать, что инструкция, как и самый разъясняемый ею эдикт Галерия, предназначалась и для президов М. Азии, но только Максимин не захотел объявить ее там. Еще проще дело объясняется, если предположить, что и инструкция Ликиния, и затем отменяющая ее миланская конституция, были адресованы в первой инстанции собственно префекту претории, Лактанций ;ко указывает уже, применительно к местным обстоятельствам, адресата низшей инстанции (ср. выше, 1914, 1558). Между прочим, префектом претории у Ликиния мог быть уже в 311—313 гг. указываемый для 316 г. Юлий Юлиан, дед по матери императора Юлиана Отступника. Ср О . Seeck, Geschichte des Untergangs der antiken Welt. II, Berlin 1901. 499.

¹) Cp . В. В. Болотов, Лекции по истории древней церкви. II. Спб. 1910, 162. Положение христиан в данный момент в этом отношении напоминало положение их de facto, или еще ближе—положение иудеев и de jure h de facto, при Септимии Севере, который, как сообщает

1329

по дополнительным правилам подвергаемы были более или менее суровым взысканиям и проповедники вообще христианства, и совершавшие крещение новообращенных епископы, и, наконец, сами вновь вступавшие в церковь, так что многие уже бывшие по вере христианами, но еще не крестившиеся, удерживались этим от формального присоединения к церкви, и может быть опасались посещать богослужебные собрания и в качестве оглашенных ¹). Но были, кроме того, указаны ограничения прав и разные стеснительные меры (по отношению, напр., к богослужебным собраниям) и для христиан, уже находившихся в церкви: миланский документ говорит о «многих и различных условиях», стеснявших их, называя эти условия весьма недобрыми и немилосердными (πάνυ σκαιὰ καὶ τῆς ἡμετέρας πραότητος ἀλλότρια). Христианам дано было, таким образом, право на существование, но оно было обставлено условиями, которые должны были препятствовать дальнейшему распространению христианства и содействовать, напротив, если возможно, его сокращению.

Все эти ограничения устраняются миланским законом. Когда он предоставляет христианам и всем другим полную свободу «следовать той религии, кто какой хочет» (§ 2: liberam potestatem sequendi religionem, quam quisque voluisset), и «какую кто признает для себя наиболее пригодною» (§ 3: quam ipse sibi aptissimam sentiret), этим разрешается уже и свободный переход из одной религии в другую. И по отношению к наличным христианам всякие стеснительные меры отменяются. Свобода в выборе и содержании религии предусматривается как бы и для самих правителей, которые прежде считались охранителями государственной религии (§ 3: divinitas, cujus religioni liberis mentibus obsequimur). Здесь

Spartianus, Vita Seueri, 17: Iudaeos fieri sub graui poena uetuit. idem etiam de Christianis sanxit (нo за иудеями право существования признавалось). При этом в выражении эдикта Галерия: ut d en u u о sint c h ristia n i, нет необходимости видеть, подобно Батиффолю указание на восстановление лишь утверждавшейся уже юридически ранее свободы. Имеется в виду только фактическая терпимость по отношению к христианам, дававшая им возможность так или иначе существовать (esse) в промежутки между гонениями правительства, как это было и пред гонением самого Галерия; теперь она облекается в юридическую форму.

¹) На это, вероятно, указывают слова во введении к миланскому закону: τυχὸν ἵσως τινες αὐτῶν μετ ’ ὀλίγον ἀπὸ τῆς τοιαύτης παραφυλάξεως ἀπεκούοντο .

1330

нет уже упоминания о «древних законах», об «установлениях, сделанных древними», и императоры выступают не как почитатели «богов», защитники многобожия, а как последователи монотеизма, хотя исповедуемого в самых общих выражениях (summa divinitas) ¹).

Таким образом, если ни при Александре Севере, ни при Галлиене не было издано актов, изменявших по существу юридически бесправное положение христиан, если эдиктом Галерия, хотя и дано было им право существования, но о значительными лишь ограничениями в проявлениях религиозной жизни, то миланским законом объявлена была для них уже полная свобода.

2) Быть христианином значило принадлежать к церкви. Христиане особо опасными в глазах правительства и являлись именно потому, что объединялись в особое организованное общество, все более и более возраставшее в количестве своих членов. Таким образом, уже вопрос о личной свободе христиан может быть рассматриваем лишь в связи с вопросом об отношении государства к церкви. Но фактически, не смотря на общее положение: non licet esse vos, не только христиане, как отдельные лица, существовали и пользовались имущественными и другими правами, хотя и под страхом постоянной опасности лишиться не только имущества, но и самой жизни за исповедание христианства,—но и христианские общины, именно как общины, обладали принадлежавшими им, а не отдельным их членам, имуществами, прежде всего молитвенными зданиями. Были ли для этого последнего факта юридические основания?

Такие основания Перуджи, вместе с многими другими учеными, хочет видеть в римских законах о неприкосновенности мест погребения и о погребальных коллегиях. Батиффоль, напротив, не придавая значения этим законам, думает находить в особых императорских постановлениях и юридическое признание христианских общин, как корпораций. Сантуччи решает вопрос о правоспособности христианских общин до Константина отрицательно, в законах о loca religiosa и—частью, более или менее—о погребальных коллегиях видит лишь полезные для христиан институты,

¹) Ср . Batiffol, La paix constantinienne, 241—5.

1331

за самими христианами легальных прав, однако, не обеспечивавшие.

С этим последним мнением в общем и нужно согласиться. Институт loca religiosa, вытекавший из особых воззрений римлян вообще на места погребения и из уважения к ним, имел настолько общее и настолько важное значение, что для христиан было вполне возможно и весьма естественно воспользоваться им при их бесправном положении. Катакомбы или кимитирии христиан оставались обычно более или менее неприкосновенными и во время гонений, за исключением лишь последнего гонения Диоклетиана и его соправителей, и христианам лишь запрещался доступ к ним. Но фактическое пользование ими во время мира, очевидно, вовсе не указывает на признание христианских общин корпорациями в юридическом смысле ¹).

¹) О значении для христиан в период гонений института loca r еligiosa см. П. Соколов, Церковно-имущественное право в греко-римской империи. Новгород 1896,41—48. Ср. также И. Бердников, Государственное положение религии в римско-византийской империи. I. Казань 1881, 92—95, 547—552. Вообще о местах погребения христиан в эту эпоху— статьи Ν . M ü ller, „ Koimeterien “, в Hauck ’ s RE³X (1901), 794 — 877 f ; H . Leclercq, „ Area “, в Dictionnaire d ’ arch é ologie chr é tienne et de liturgie, I, 2 (1902), c . 2787—2802, „ Catacombes “, II, 2 (1910), 2376-2450, „ Cella “. II, 2, 2881—2905, „ Cimeti è re “, III, 2 (fase . 29, 1913), 1625—1665. Кроме подземных катакомб, y христиан были и надземные места погребения. В Африке катакомб вообще почти не было, и были лишь надземные кимитирии, называвшиеся там обычно areae (в этом же смысле употребляется и слово hortus). Неприкосновенность построенного на предназначенном для погребения участке здания, monumentum, каковым могло быть и весьма обширное сооружение (cella memoriae, memoria martyrum у христиан), была ограждена законом; закон брал под свою защиту и разные другие, назначенные для поддержания в порядке места погребения, имущества. Правда, как сообщает Тертуллиан, в Африке бывало, что в праздник вакханалий язычники осмеливались christianorum cadavera de requie sepulturae et de asylo quodam mortis avellere (Apol. 36), и в 203 году слышны были в Карфагене крики: areae non sint (ad Scap . 3). Но само правительство, если и оставляло подобные беспорядки со стороны толпы безнаказанными, то, с другой стороны, и не поощряло их. В гонение Валериана, по-видимому, запрещен лишь был доступ христианам в кимитирии для богослужебных собраний (Acta Cypr . I, 7: Praeceperunt etiam, ne in aliquibus locis conciliabula f iant, nec coemeteria ingrediantur. Eus . h. e, VII, 11, 10: οὐδαμῶς δὲ ἀξεσται οὔτε ἡμῖν οὔτε ἀλλοῖς τιςὶν ἢ συνόδους ποιεῖσθαι ἢ εἰς τὰ καλούμενα κσῖμιητήρια εἰσιέναι). Но в гонение при Диоклетиане, когда издан был указ о разрушении церквей, несомненно были

1332

Такое признание действительно имело бы до известной степени место в том случае, если бы самые общины отождествлены были в глазах римского правительства с «дозволенными» погребальными коллегиями. Однако, с одной стороны, если бы это было верно, все-таки это было бы только фикцией: христианские общины были бы признаны в сущности дозволенными не как таковые, не как то, чем они являются на деле, а как то, за что они лишь выдают себя. Но с другой стороны, самый факт, что христиане формально копи-либо выдавали себя за такие коллегии, хотя это и признают вслед за де-Росси весьма многие ученые, нужно, по-видимому, считать более чем сомнительным, Христианские общины могли фактически существовать так же, как существовали на деле и многия другие коллегии, формально не признанные и в этом смысле «недозволенные» и каких-либо юридических прерогатив не имевшие, однако терпимые: правительство не признавало их за corpora в собственном смысле, но и не преследовало. Терпимость некоторых императоров и по отношению к христианам в этом направлении могла простираться весьма далеко, так что могло получаться впечатление, что своими решениями в пользу их они как бы усвояют им даже корпоративные права ¹).

разрушаемы, или же конфискуемы и молитвенные здания при гробах мучеников. Правительство в этом случае могло сослаться на то, что мученики, с точки зрения закона, являются уголовными преступниками, казненными за crimen laesae majestatis, а такие лица вообще лишены права на закономерное погребение, что являлось необходимым условием для ограждения законом места погребения (ср. Соколов, 47—48). У Евсевия (VIII, 6, 7) о гонении Диоклетиана сообщается, что в самом начале гонения казненных за христианство придворных (τοὺς βασιλικούς παῖδας), уже после погребения правители нашли нужным выкопать из могил и бросить в море, из опасения, чтобы христиане не стали поклоняться им как богам, если они будут находиться в гробницах. Особое упоминание о возвращении церквам мест погребения мучеников делается в указе Константина после гонения Ликиния (V. С. П, 40). Нужно однако иметь в силу, что вследствие вообще запрещения погребать в городах, находившиеся в самых городах молитвенные здания, и следовательно, „кафедральный“ храм, не могли пользоваться охраной по законам о loca religiosa (Соколов, 42, 47).

¹) По вопросу о том, выдавали ли себя христиане во время гонений за погребальные коллегии, см. обстоятельную статью J.-P. Waltging, „Collegia“, в Dictionnaire d’archéologie chrétienne et de liturgie, III, 2 (fasc. 30—31, 1913), e. 2107—2140 (автора обширного труда Étude historique sur les corporations professionnelles chez les Romains depuis les ori-

1333

Этим последним обстоятельством и объясняется взгляд Батиффоля на действия Александра Севера и Галлиена. Что

gines jusqu’ à la chute de l’Empire d’Occident. I—II. Louvain 1895 — 1900), Здесь (2109—2110), также в упомянутой выше статье N . Muller 'а, в RE³X, 840, можно найти указание литературы вопроса. Мнение, что христианские общины выступали пред правительством в качестве погребальных коллегий, высказал впервые и попытался обосновать de Rossi (1864). С ним соглашаются, напр., Allard, Boissier, Leclercq, L ö ning, Kraus, Neumann . Критически отнеслись к этому мнению L . Duchesne (прежде всего в литографированных лекциях 1878—1881 гг.— Les origines chr é tieinnes), V. Schultze (De Christianorum veterum rebus sepulcralibus. Gotha 1879, и Die Katakomben . Lpz . 1882, cp . RE³ X, 840) и в русской литературе И. Бердников (Государственное положение религии в римско-византийской империи I. Казань 1881, 548—551). Так же относятся к нему Kirsch, Sohm, Harnack, Heinze, Batiffol . Waitzing сначала держался мнения де-Росси (в É tude, I, 133 — 134, 139, 150 — 151), но потом решительно перешел на сторону его противников (уже в том же É tude, I, 316; ср. Dictionn . III, 2, 2109 — 2110). Как разъясняется в названной статье его. можно различать, с точки зрения положения в государстве, 4 вида коллегий, существовавших в первые века христианства в римской империи. 1) Правами юридической личности пользовались и обозначались названием corpus (в юридическом смысле) собственно те коллегии, которые были признаны государством чрез особое распоряжение сената (в Италии) или императора (в провинциях): collegia licita. 2) Помимо этих „дозволенных“ коллегий, существовало, однако, в империи немало таких, которые не были признаны или „дозволены“, были следовательно collegia illicita, но не были и преследуемы. Прав юридической личности они не имели, их имущество считалось, с точки зрения закона, собственностью отдельных лиц, входивших в их состав (hominum singulorum), а не самой коллегии в целом; такая коллегия не могла, напр., получать наследство по завещанию. 3) „Недозволенные“ в этом смысле коллегии подвергались преследованию в том случае, если они оказывались почему-либо опасными для государства или общества, превращались в factiones. Эпитет illicita в отношении к таким коллегиям имел уже особый смысл. Очевидно, что даже и узаконенная первоначально коллегия, если ее деятельность принимала опасный характер, могла подвергнуться запрещению. 4) Особое исключение из общего правила римское правительство делало для несостоятельных людей, соединявшихся в общества, целью которых было устроят приличное погребение своим членам: collegia tenuiorum, или — по придуманному Моммсеном названию—со ll egiа funeraticia. Эти коллегии получали права юридических лиц, так что имели особую кассу (arca), место для собраний (schola, templum), участок земли для погребения, и следовательно, были collegia licitа—в силу простого лишь заявления в полиции (в Риме у praefectus urbis) об открытии подобного общества,—Нет никаких ясных доказательств, чтобы христиане пытались приобрести

1334

Александр Север признал за христианским обществом право имущественного владения, как за corpus Christianorum,

себе право на юридическое существование в государстве под видом этих именно погребальных коллегий, напротив, многое говорит против этого предположения. Христианские общины в больших городах были слишком многолюдны, чтобы их можно было с удобством выдавать за погребальные братства, обычно весьма незначительные по числу членов. И самые задачи и организация тех и других были совершенно различные, и это должно было быть хорошо известно языческим властям. Распространены были погребальные коллегии, при том, только на западе, на востоке же их и не было. Кельс во второй половине II в. прямо ставил христианам в упрек, что они составляют общества тайно и противозаконно (κρύβδην — παρὰ τὰ νενομισμένα), и Ориген в 248 г. ответил на это только то, что истина должна быть ставима выше государственных узаконений (с. Ceis. I, 1). Если обычно ссылаются в подтверждение указанной гипотезы на Тертуллиана, Apolog. 39, то в действительности Тертуллиан хочет здесь доказать, что христианские общины не могут быть подведены под понятие „inlicitae factiones“, а не то, что они прямо относятся к погребальным коллегиям, или представляют полную аналогию именно с ними. В сущности, нет и никакой необходимости в этой гипотезе: если вообще существовали в империи „недозволенные“, в смысле неразрешенных формально, но и не запрещаемых прямо, общества, с принадлежавшим им de facto имуществом, которое, однако, de jure считалось собственностью лишь отдельных членов их, этим уже объясняется возможность фактического существования и христианских общин в эпоху гонений и помимо какой-либо юридической фикции. Известное сходство (при различии по существу) христианских общин с погребальными коллегиями могло в некоторых случаях содействовать установлению более снисходительного взгляда представителей власти и на христианские общины, но нельзя видеть здесь основу вообще юридического их положения.—Нужно заметить, что В. Б. Ельяшевич, Юридическое лицо, его происхождение и функции в римском частном праве. Спб. 1910, 348—350, протестует против приложения (у Waltzing ’ a в É tude I, 132, также Kornemann 'а и Mitteis ’ a) названия illicita к несанкционированным, но и непреследуемым коллегиям. Но вопрос в данном случае (независимо от вопроса о смысле lex Julia) сводится собственно к терминологии. Вели коллегия без государственной санкции у самих римских юристов (у Павла) характеризуется, как corpus, cui non licet coire, то к ней может быть приложено в известном смысле и название collegium non licitum = illicitum. С другой точки зрения и в другом смысле, поскольку существованию и деятельности таких коллегий не ставилось препятствий, оне, конечно, могли называться и licita, и возможно, что приводимые автором (349₅₈) слова Тертуллиана о христианах, Apolog. 38: inter licitas factiones sectam istam deputari oportebat, имеют в виду не разрешенные особым актом коллегии, но и не collegia funeraticia, а именно коллегии лишь игнорируемые, но непреследуемые.

1335

это Батиффоль выводит из рассказа его биографа о решении им (rescripsit) в пользу христиан в Риме спора их о занятом ими земельном участке (locus publicus) с трактирщиками. Однако, остается неизвестным, как обставлен был с формальной стороны этот судебный процесс христиан, не выступало ли, напр., в качестве представителя от христиан одно лицо, которое и могло считаться (а не вся община) пред законом владельцем или распорядителем приобретенной или занятой земли ¹). В рескрипте же Галлиена египетским епископам речь шла именно лишь о допущении христиан к «τόποι θρησκεύσιμοι» (— loca religiosa?), или, как говорилось в конституции к другим епископам, к кимитириям ²). Восстановлялось прежнее фактическое положение дела, но для вывода, что разрешаемое христианам пользование кимитириями указывало на признание христианских общин корпорациями в собственном смысле, здесь нет оснований.

Эдикт Галерия 311 г. дает. христианам право собираться для богослужения, может быть, также строить молитвенные дома ³). Но в какой юридической форме осуществлялось вла-

¹) Lampridii Alex . Seuerus, 48, 6 (Peter L 263): cum Christiani quendam locum, qui publicus fuerat, occupassent, contra popinarii dicerent sibi eum deberi, rescripsit melius esse, ut quemadmodumcumque illic deus colatur, quam popinariis dedatur . Как замечает, Waltzing, в Dictionn . d ' arch é ologie, III, 2, 2134 m, употребляемые Лампридием выражения „c h ristiani“ и „popinarii“ могут означать, что христиане и трактирщики действовали в этом случае как singuli, а не как corpus, если бы даже и те и другие составляли на деле корпорацию, хотя сам он считает обратное более вероятным. Предполагают, что место, о котором шел спор, было в Trastevere, там где находится ныне церковь св. Девы Марии (S . Maria), или (по Erbes)— где церковь св. Кекилии Ср К . J. Neumann, Der römische Staat and die allgemeine Kirche bis auf Diocletian. I. Lpz. 1890, 209, 311.

²) Cp. выше, 1201.

²) У Евсевия слова эдикта : ut — — conuenticula sua componant (§ 4), переводятся : ἴνα τοὺς οἴκους ἐν οἶς συνήγοντο, αὐνθῶσιν „ Conuenticulum “ может означать и собрание, и место собрания. В De mort . pers . 36, 3. встречается выражение „ conuenticula ext r uere “ о христианских храмах. „Componere“ в комбинации с conuenticula, по-видимому, скорее могло бы указывать на устройство собраний; но оно может употребляться и как синоним extr u ere, когда говорится о построении зданий (componere domum, templa, urbem). Мнения относительно данного места эдикта поэтому разделяются. Одни, согласно с Евсевием, видят здесь разрешение строить храмы (Belser, H ü lle), другие—устроить собрания (Baudri,

1336

дение христианских общин имуществом, не приходилось ли и теперь отдельным лицам выдавать себя пред зако-

Е Schwartz, Bihlmeyer). Gp. Bihlmeyer, 571—2 (572: „Wäre Wiederaufbau der Kirchen gemeint, so würde es wohl deutlicher extruant heissen“). Эдикт Галерия и здесь представляет, таким образом, своеобразную, хотя, может быть, и непреднамеренную, двусмысленность. Дозволение строить здания для богослужебных собраний, разумеется, само собой предполагало и разрешение этих собраний. Но обратный вывод—из разрешения собраний о разрешении устроят и особые для них здания—не следовал с необходимостью. Нужна была и относительно этого пункта какая-либо дальнейшая „certa forma “, чтобы устранить неопределенность. Сами христиане, естественно, склонны были истолковывать закон в наиболее благоприятном для себя смысле, и латинский текст сам по себе не представлял никаких к тому препятствий. В таком именно смысле он и передан у Евсевия. Что вопрос о постройке храмов христианами привлекал тогда особое внимание к себе, это видно из сообщения Лактанция, что Максимин, завладевший частью области Галерия после его смерти, лишая христиан прав, данных эдиктом 311 г., внушал посольствам от городов просить именно о недозволенна христианам строить и городах храмы (36, 3, 215: ne intra ciuitates suas Christianis conuenticula extruere liceret), и он поручил вновь учрежденной им языческой иерархии наблюдать между прочим, и за этим (36, 4: < ut add . Baluze> Christiani neque add. Heumann> fabricarent). Намерения Максимина, правда, ιιρυ стирались на деле и гораздо далее, и весьма трудно объяснить, почему Лактанций не говорит здесь и о желании его совсем изгнать христиан из городов (Eus . h . e. IX, 2, 2; 9^а, 17; 10, 12). Но возможно, что, напр., в Никомидии, где эдикт Галерия был уже обнародован, может быть, и в других городах, к вопросу о храмах главным образом и сводилась петиция граждан, Максимин же навязывал им свое собственное желание. Во всяком случае, вопрос о храмах имел тогда, после гонения, направленного именно к разрушению или конфискации храмов, особую важность для христиан. Лактанций и о Ликинии сообщает, что по обнародовании в Никомидии миланского узаконения, он дал еще и устное распоряжение о приведении храмов в прежнее состояние (48, 13, 233; etiam uerbo hortatus est, ut conuenticula < Tin >> statum pristinum redderentur). Максимин, в свою очередь, в своем последнем эдикте, изданном уже в пользу христиан, нашел нужным особо упомянуть о разрешении строить церкви (Eus . h . e. IX, 10, 10, 844: καὶ τὰ κυριαχὰ δὲ τὰ οίκεια δπως κατασκευάζοῖεν συγκεχώρηταἰ . Характерно в данном случае употребление язычником Максимином чисто христианского названия τὸ κυριακόν ; очевидно, оно было общераспространенным на востоке в то время (нет оснований думать, подобно Батиффолю, La paix Const . 239₂, что оно введено лишь греческим переводчиком документа: и в латинском тексте могло стоять соответствующее ему dominicum). — Дозволение строить храмы, — если оно именно разумелось в эдикте Галерия,—данное в общей форме, не предрешало еще само по себе вопроса о юридической форме, в какой

1337

ном обладателями того, что на деле принадлежало церкви, в эдикте не определяется. Между тем, с этим связан вопрос, признает или нет правительство за христианами корпоративные права в собственном смысле. Христиане могли собираться для богослужения, но с этим еще не соединялось непременно право общины выступать в качестве юридического лица и совершать имеющие законную силу юридические акты. С общей тенденцией эдикта,—разрешив христианам существование в империи, в то же время не создавать удобных условий для дальнейшего развития церкви, это было бы вполне согласно. О возвращении христианам мест богослужения, которыми они пользовались раньше, в эдикте нет речи. В дополнительной же к нему инструкции, может быть, предоставлялось христианам воспользоваться молитвенными зданиями, если они не были разрушены, или. по крайней мере, местами, где они находились, в тех случаях, когда эти здания и места после конфискации оставались за казной и считались собственностью государства; но если казна успела уже передать их в другие руки путем продажи или дарения, какие-либо претензии христиан на обратное получение их являлись недопустимыми и, может быть, заранее прямо отстранялись ¹).

должно было осуществляться владение этими храмами. Тем более простое дозволение собираться для богослужения не указывало, что за христианскими общинами утверждаются еще какие-либо права помимо этого права-собираться, не подвергаясь преследованию. Jus coeundi вообще считалось в римском праве характерным признаком для collegia licita. Но по отношению к религиозному обществу на этом элементарном праве—иметь богослужебные собрания—дело и могло остановиться. Только оно и было дано, может быть—вместе с разрешением строить необходимые для этих собраний здания, эдиктом 311 г., но и то с многозначительным замечанием о не нарушении требований „дисциплины“ и обещанием издать ограничительные условия.

¹) На это, может быть, указывает упоминание в миланском законе о каком-то сделанном ранее постановлении относительно этих мест в § 7: de quibus etiam datis ail officium tuum litteris certa antehac f orma fuerat comprehensa, в прямой связи с делаемым теперь распоряжением о возвращении их христианам. Если инструкция Ликиния представляла собою рескрипт, данный в ответ на запросы о разных сразу же встретившихся недоумениях по поводу Галериева эдикта, который оставался пока без обещанного дополнения, между тем должен был вступить в силу немедленно по своем объявлении, то возможно, что и этот пункт являлся в

1338

Совершенно иное видим и в этом пункте в миланском узаконении. На ряду с дарованием христианам полной религиозной свободы, им возвращаются все, конфискованные раньше, места богослужебных собраний, кто бы ни оказывался их, владельцем в данный момент,—равно и все другое недвижимое имущество, бывшее достоянием целых общин, а не отдельных лиц. Вознаграждение за убытки языческим владельцам обещает давать само правительство. Но что здесь является особенно важным, это та юридическая квалификация, с какой выступает здесь факт возвращения христианским общинам их имущества *).

А. Бриллиантов.

рескрипте ответом на специальный вопрос. В самом миланском узаконении, во всяком случае, говорится о возвращении христианам мест богослужения и вообще церковного имущества не конфисковавшим их правительством, а дальнейшими уже владельцами. Само собою разумеется, что казна прежде всего должна была отдать христианам то, что было захвачено ею и не перешло от нее к кому-либо другому. Но когда и как это было осуществлено, остается не ясным, если не предположить, что это было сделано в инструкции Ликиния, несмотря на ее неблагоприятное в целом отношение к христианам. В письме Анулину встречается общее замечание о решении Константина, чтобы церквам возвращена была их собственность (X, 5, 16: ἐπειδὴπερ προῃρήμεθα — — ἀποκατασταθхрναι). Batiffol, La paix Coustantinienne, 250₁₉ хочет видеть здесь (προαιρεῖσθαι=constituere) указание на особый законодательный акт (миланский закон?). Но возможно, что Константин указывает здесь просто лишь на свою волю в данном случае.

*) Продолжение следует.

Христианское чтение. 1916. № 1. СПБ.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

А. И. Бриллиантов

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ
И МИЛАНСКИЙ ЭДИКТ 313 ГОДА *).

Для Африки Константин издал постановление о возвращении церквам имуществ на имя проконсула Анулина ¹) вероятно еще несколько раньше, до совещания в Милане с Ликинием, повелев то, что принадлежало прежде «кафолической церкви христиан во всех городах, также и в иных местах», и что оказалось после гонения во владении «или граждан или кого-либо иного», немедленно отдать церквам, восстановив церкви в их праве на эти имущества, будут ли это сады, здания, или что другое, относившееся к их «праву». Здесь уже, таким образом, Константин говорит о «праве» церквей и ставит вопрос о церковном имуществе на юридическую почву ²).

*) Продолжение. См. декабрь 1915 г.

¹) Eus . h . e. X, 5, Schwartz 887: [15 j Χαῖρε Ἀνυλῖνε, τιμιώτατε ἡμῖν . ἔστιν ὁ τρόπος οὗτος τῆς φιλα‐ γαθίας τῆς ἡμετέρας, ὥστε ἐκεῖνα ἅπερ δικαίῳ ἀλλοτρίῳ προσήκει, μὴ μόνον μὴ ἐνοχλεῖσθαι, ἀλλὰ καὶ ἀποκαθιστᾶν βούλεσθαι ἡμᾶς, Ἀνυλῖνε τιμιώτατε . ὅθεν βουλόμεθα ἵν᾿, ὁπόταν ταῦτα τὰ γράμματα κομίσῃ, εἴ τινα ἐκ τούτων τῶν τῇ ἐκκλησίᾳ τῇ καθολικῇ τῶν Χριστιανῶν ἐν ἑκάσταις πόλεσιν ἢ καὶ ἄλλοις τόποις διέφερον [ καὶ ] κατέχοιντο νῦν ἢ ὑπὸ πολιτῶν ἢ ὑπό τινων ἄλλων, ταῦτα ἀποκατα‐ σταθῆναι παραχρῆμα ταῖς αὐταῖς ἐκκλησίαις ποιήσῃς, ἐπειδήπερ προῃρήμεθα ταῦτα ἅπερ αἱ αὐταὶ ἐκκλησίαι πρότερον ἐσχήκεσαν, τῷ δικαίῳ αὐτῶν ἀποκατασταθῆναι . ὁπότε τοίνυν συνορᾷ ἡ καθοσίωσις ἡ σὴ ταύτης ἡμῶν τῆς κελεύσεως σαφέστατον εἶναι τὸ πρόσταγμα, σπούδασον, εἴτε κῆποι εἴτε οἰκίαι εἶθ᾿ ὁτιουνδήποτε τῷ δικαίῳ τῶν αὐτῶν ἐκκλησιῶν διέφερον, σύμπαντα αὐταῖς ἀποκατασταθῆναι ὡς τάχιστα, ὅπως τούτῳ ἡμῶν τῷ προστάγματι ἐπιμελεστάτην σε πειθάρχησιν παρεσχηκέναι καταμάθοιμεν . ἔρρωσο, Ἀνυλῖνε, τιμιώτατε καὶ ποθεινότατε ἡμῖν .

²) Этот документ, очевидно, но своему содержанию соответствует второй половин миланской конституции, и поэтому заслуживает в

С еще большею определенностью высказывается об этом миланский закон. Употребляемые в нем термины

данном случае особого внимания. Прямых данных для определения времени, когда он был издан, нет. Помещение его Евсевием вслед за миланским узаконением, с заглавием: Ἀντίγραφον ἐτέρας βασιλικῆς διατάξεως, ἥν αὖθις πεποίηται [ πεποίηνται R ], не свидетельствует еще о хро нологическом порядке обоих документов. Весьма вероятно, что Константин не замедлил написать это письмо еще из Рима в конце 312 г., вскоре же после победы над Максентием. Если уже Максентий возвратил ранее в Риме церкви ее владения, тем более должен был поспешить сделать теперь то же для Африки Константин. Издать распоряжение для своей области он мог, конечно, не входя в какие-либо рассуждения с Ликинием. хотя имя последнего и могло быть поставлено в inscriptio письма Анулину (если принять чтение πεποίηνται R и ὑποσημηνάμενοι ATER, то нужно думать, что сам Евсевий видел это имя в неприведенном у него inscriptio). Африка и Италия принадлежали ранее Максентию, поэтому эдикт Галерия 311 г. и разъяснения к нему Ликиния здесь не имели силы. Отсюда и миланский закон, отменявший сопровождавшие этот эдикт ограничения, в этих бывших областях Максентия не соответствовал бы с этой стороны местным обстоятельствам.—Особенности того и другого документа, очевидно, должны быть объясняемы различием их назначения и условий их издания, хотя не все здесь является вполне ясным. Так, 1) в письме Анулину места богослужебных собраний и прочее имущество не различаются особо, как два вида церковной собственности, как это делается в миланском законе, но говорится вообще о садах, зданиях и о всем прочем, что принадлежало церквам. Но под κῆποι (=hurti, служившие кимитириями) и οἰκίαι здесь могут разуметься и богослужебные места, и употребляемый Константином способ выражения (с прибавкой: εἴθ ’ ὁτιουνδήποτε τῷ δικαίῳ τῶν αὐτῶν ἐκκλησιών διέφερον) должен так или иначе включать и эти места. В миланском закон указанное разграничение вызывалось, по-видимому, именно тем, что о местах богослужебных собраний в дополнении к эдикту Галерия сделано было какие-то постановление (§ 7: certa forma), почему о них оказывалось необходимым сказать особо, не оставляя без внимания и прочее церковное имущество. Между прочим, в позднейшем эдикте Максимина (Eus . h . e. IX, 10,11) £ качестве церковного имущества также упоминаются вообще οἰζίαι καὶ χωρία, и не выделяются особо богослужебные места; но там делается особое замечание о разрешении строить церкви. 2) В письме говорится о церковном имуществе, оказавшемся во владении или граждан или кого-либо иного (X, 3, 16: ε ἰ — — κατέχοιντο νῦν ἢ ὑπὸ πολιτών ἠ ὑπὸ τινων ἄλλων): в миланском законе—о богослужебных местах (и другом имуществе), купленных кем-либо у казны или у кого другого (§ 7: si aliqui uel а fisco nostro uel ab alio quo cumque uidentur esse mercati), или полученных в дар (qui etiam dono fuerunt consecuti). Как параллель, можно указать упомя-

обнаруживают явное намерение законодателей оттенить с особою силою юридическую правоспособность христиан, как

нутое место из эдикта Максимина, где с особою раздельностью различаются здания и участки земли а) перешедшие в казну, или б) взятые городами, и затем—или α) проданные, или β) подаренные кому-либо (IX, 10, 11, 844: εἴ τινες οἰκίαι καὶ χωρία < ἅ > τοῦ δικαίου τοῦ τῶν Χριστιανῶν πρὸ τούτου ἐτύγχανον ὄντα, ἑκ τῆς κελεύσεως τῶν γονέων τῶν ἠμετέρων εἰς τὸ δίκαιον μετέπεσεν τοῦ φίσκου ἢ ἡπὸ τινος κατελῆήθη πόλεως, εἴτε διάπρασις τούτων γεγένηται εἴτε εἰς χάρισμα δέδοταί τινι). Если видеть для ὐπὸ πολιτῶν у Константина аналогию в ὑπὸ τινος πόλεως эдикта Максимина, то это выражение должно указывать на захват церковных имуществ муниципиями, разумеется, с разрешения или по приказу правительства, или на получение их муниципиями от казны. Между прочим, Валуа вместо πολιτῶν предлагает читать πολιτευτῶν = decurionum; но едва ли есть особая необходимость в этой замене. В письме говорится, таким образом, лишь о факте нахождения христианской собственности в чужих руках. В миланском законе указываются известные способы перехода этой собственности в руки язычников. Делается это, вероятно, в виду выдвинутого в последнем вопроса о вознаграждении тех владельцев христианских имуществ, которые купили их или получили в дар от казны, и теперь должны были лишиться их. 3) Особенное внимание и обращает на себя то обстоятельство, что в письме Анулину ничего не говорится о вознаграждении языческих владельцев за возвращаемые ими церковные имущества, между тем в миланском законе делается особая оговорка об этом. В объяснение этого можно указать па то негодование, с каким Константин впоследствии (в 324/5 г.) отзывался о тех, которые воспользовались бедственным положением христиан для своего обогащения (V. С. II, 37—38, 41). Сам он, по-видимому, вообще не считал подобных лиц заслуживающими вознаграждения. Еще Мелитон, обращаясь к Марку Аврелию, жаловался, что „бесстыдные клеветники и любители чужой собственности (τῶν ἀλλοτρίων ἐρασταὶ), пользуясь узаконениями [изданными императором и применяемыми к христианам], занимаются явным грабежом, расхищая и днем и ночью имущество ни в чем неповинных христиан“ (Eus . h . e. IV. 26, э). Несомненно, и в последнее поднятое при Диоклетиан гонение немало нашлось таких любителей: чужой собственности, покупавших за бесценок конфискуемые у христиан имущества, или получавших их и даром, вероятно, иногда и «а услуги правительству в преследовании христиан. Эту сторону дела Константин и мог иметь в виду, оставляя в указе Анулину язычников без вознаграждения за отбираемые у лих принадлежавшие церкви имения. При издании же в Милане закона, который должен был действовать в области Ликиния и который предполагалось послать даже л Максимину, на имущественные интересы язычников приходилось обращать уже гораздо более внимания. Вообще в письме Анулину отмечается лишь несправедливость захвата чужого имущества (X, 5, 15: ἅπερ δικαίῳ ἀλλοτρίῳ προσήκει — — ἀποκαθιστᾶν βούλεσθαι ἡμᾶς . 16: προῃρήμεθα — — τῷ δικαίῳ αὐτῶν ἀποκαταστα -

общества. Уже в самом начале отдела об этом предмете употребляется о христианах термин «persona», и далее 4

θῆναι . 17: σπούδασον εἴτε κῆποι εἴτε οἰκίαι εἴθ ’ ὁτιουνδήποτε τῷ δικαίῳ τῶν αὐτῶν ἐκκλησιῶν διέφερον, σύμπαντα αὐταῖς ἀποκατασταθῆναι), в миланском акт законодатели хотят быть милостивыми и к язычникам, насколько это возможно без ущерба для христиан (§ 8: quo et ipsis per nostram clementiam consulatur ; § 9: — — ut indemnitatem do nostra beneuolentia sperent), что вполне согласно с указанным назначением этого акта и участием в нем Ликиния. Максимин в своем эдикте указывает способы перехода к язычникам христианского имущества, может быть, в подражание миланскому закону, но не говорит о вознаграждении. Относительно этого ср. выше, Хр. Чт. 1914, 1551. 4) В письме говорится об имуществе, принадлежащем „кафолической церкви (τῇ ἐκκλησιᾳ τῇ καθολικῇ) христиан во всех городах, также и в иных местах“, т. е. отдельным кафолическим общинам, как эго видно из повторяемого далее трижды во множественном числе ἐκ κλησίας в миланском акте нет упоминания о „кафолической“ церкви, но там к христианам неоднократно применяется выражение corpus (один раз в комбинации: corporis eorum, id est ecclesiarum). Упоминание о „кафолической“ церкви в письме в Африку (судя, между прочим, по другому письму к Анулину, X, 7, 2) делается в виду раскольников-донатистов. В миланском законе, назначавшемся прямо для области Ликиния и затем Максимина, а не самого Константина, едва ля было бы вообще уместно противопоставлять кафолическую церковь каким бы то ни было отделившимся от нее сектам. Но за то этот закон, соответственно его назначению, хочет с особою юридическою точностью, применительно к существовавшим тогда юридическим понятиям и терминам („corpus“), определить вообще права христиан. В эдикте Максимина нет такой же определенности в установлении субъекта имущественных прав при возвращении христианам их собственности. Говорится вообще о „христианах“, без точного указания, имеются ли в виду христиане, как корпорация, или как частные лица. Eus . h . e . IX, 10, 11: < ἃ > τοῦ δικαίου τῶν Χριστιανῶν πρὸ τούτου ἐτύγχανον ὅντα, ταῦτα — — πάντα εἰς τὸ αρχαῖον δίκαιον τῶν Χριστιανῶν ἀνακληθῆναι ἐκελεύσαμεν . Уже вследствие этой неопределенности и употребленное здесь выражение τὸ ἀρχαῖον δικαιον не может служить основанием для вывода о юридически признанном будто бы когда-то ранее и утвержденном законодательным путем праве христианских церквей на владение имуществами. Неизвестно, между прочим, какие выражения употреблены были буквально в подобном случае в более раннем распоряжении Максентия, так как о нем сохранилось лишь краткое сообщение у бл. Августина, в Breviculus c o l lationis cum Don a tistis, III, 34, (Migne, s . 1. 43, c . 645): [Донатисты] gesta alia recitarunt, in quibus legebatur Melchiades misisse diaconos cum litteris Maxentii imperatoris et litteris praefecti praetorio ad praefectum urbis, ut ea reciperent quae tempore persecutionis ablata memoratus imperator Christianis jusserat reddi . Cp. Batiffol, La paix Constantinienne, 177₂.

раза повторяется выражение «corpus», один раз, при этом, с упоминанием о «jus corporis eorum». Это jus corporis, право христиан, как корпорации, на владение имуществом, теперь прямо утверждается в законодательном порядке. Если их общины и прежде владели имуществами, то это было только терпимым фактом; теперь этот факт признается имеющим общее легальное основание, утверждающимся на праве, свойственном всем корпорациям или «дозволенным» коллегиям, к которым приравниваются христианские общины ¹).

С совершенною ясностью, таким образом, впервые признается, вместе с полною свободою для христиан, юридическое бытие в империи церкви, именно—в лице составляющих ее отдельных общин или церквей. Что сами законодателя, копа говорят о corpus Christianorum, имеют в виду церковь в целом, как единый организм, как пола-

¹) § 7: Atque hoc iusuper in persona Christian or u m statuendum esse c e nsuimus. Места с словом corpus были приведены выше, (1188). Сами по себе выражения „ persona “ и „corpus“ могут, конечно, и не заключать особого юридического смысла. В частности, „corpus“ может иметь весьма широкое значение и не означает непременно общество, как юридическую личность, а сопоставляется иногда с collegium, societas, как их синоним, или как более общее, включающее их, понятие. Встречаются у юристов выражения collegium vel corpus. Может быть, по словам, напр., юриста Павла, и corpus cui non licet coire (ср. Ельяшевич, 360). Общепринятое со времен Савиньи понимание выражения corpus habere (у Гая) в том смысле, что именно слово corpus и является здесь как бы синонимом юридической личности, подвергается критике в книге Ельяшевича (360—361) в том отношении, что центр тяжести в фразе Гая: quibus permissum est corpus habere collegii, лежит не в „corpus“, а в „permissum“, „corpus“ не имеет тут какого-либо особого значения, и corpus habere есть то же, что, напр., coire convenire collegiumque habere, в одном сенатус-консульте начала II в. Но если даже согласиться с этими замечаниями без всяких ограничений, по отношению к миланскому закону остается несомненным намерение законодателей утвердить за христианами, как обществом, значение юридической личности, и оно выражается с ясностью именно чрез частое повторение слова corpus. Ср . о смысле эдикта в данном случае Е . Löniny, Geschichte des deutschen Kirchenrechts. 1. Strassburg 1878, 196. В юридическом языке во всяком случае это выражение было весьма обычным, и нет необходимости, как уже было замечено, предполагать, что Константин был обязан им Осию кордубскому. Употребляет, между прочим, это выражение о христианах Тертуллиан, отмечая исключительно религиозный характер их „корпорации“. Apolog. 39, 1: corpus sumus de conscientia religionis et disciplinae unitate et spei foedere.

гает Сантуччи, это едва ли можно утверждать на основании текста миланского закона (хотя вообще идея церкви, как единого религиозного общества, не была тогда чужда Константину, и в письме к Анулину он говорит о имуществе, принадлежавшем «кафолической церкви христиан во всех городах, также и иных местах»), «Корпоративность» христиан, их религиозно-общественная жизнь, выражалась ближайшим образом в образовании местных общин или церквей (παροικίαι с епископами во главе) и с этой именно первой инстанцией церковного союза приходилось иметь дело правительству при определении имущественных прав церкви. Поэтому, очевидно, единственное число «corpus» в миланском законе является как бы синонимом выражений, поставленных во множественном числе—«ecclesiae» или «conventicula» ¹). В этом случае прав Перуджи. Но это нисколько

¹) § 9: ad ius corporis eorum, id est ecclesiarum, non hum ilium singulorum. § 9: Christianis, id est corpori et conuenticulis eorum. И в последнем случае, имея в виду первое место (corpus= ecclesiae), corpus и conventicula нужно, по-видимому, понимать как два синонимичные выражения (et = id est). Между прочим, в первом месте, когда corpus = ecclesiae противопоставляются homines singuli, эти homines singuli, как замечает Wattzing, 1. с. 2140, понимаются не в смысле отдельных членов этого corpus, принимающих так или иначе, но только помимо правительственной санкции, участие в общем или коллективном владении, а просто в смысле частных лиц, имеющих свое, особое имущество. Обращает на себя внимание, во всяком случае, это явно подчеркиваемое в законе противопоставление corpus и homines singuli. Значение его, с отрицательной, так сказать, стороны, то, что закон здесь, выражением „non hominum singulorum“, как бы отказывается от восстановления имущественных прав отдельных лиц из христиан, пострадавших во время гонения, и хочет иметь в виду только интересы церкви, как общества. Это могло быть уступкой со стороны Константина Ликинию и в особенности должно было облегчать принятие закона и Максимином. Но Константин и вообще мог находить в данный момент более благоразумным не затрагивать слишком широко материальные интересы язычников, хотя бы права отдельных лиц в христианстве продолжали оставаться нарушенными. Впоследствии, уже после поражения Ликиния, он в полной мере восстановил и эти права частных лиц. Но эта вынужденная обстоятельствами времени уступка могла за то, с другой стороны, служить поводом и удобным предлогом установить уже в 313 г. с особою силою и выразительностью права церкви, как общества, что в принципиальном отношении было несравненно важнее, нежели вопрос о правах частных лиц. Если закон пока оставляет без внимания нарушенные права частных

не изменяет существа дела. Юридическое бытие церкви во всяком случае получило санкцию в форме признания юридическими лицами всех тех отдельных общин, из которых слагалась находившаяся в империи церковь. В римском праве, по тем или иным причинам, не получила развития и теория о государстве, как юридическом лице. Вместе с тем, римско-византийское право и в позднейшее время «не знает гражданских прав церкви во всей ее совокупности», и именно—в отношении к имущественной ее правоспособности. И Константин понимал церковь в смысле отдельных местных церквей ¹).

Вполне естественным нужно признать то, что при определении юридической правоспособности церкви законодатели устанавливают ее в той юридической форме, какую они могли найти в то время в римском праве. Последнее знало юридические лица именно лишь корпоративного характера. Сама церковь, однако, была в действительности и всегда сознавала себя не только обществом или корпорацией, аналогичной другим корпорациям, но и учреждением, имеющим в своей основе и выполняющим своей деятельностью волю своего божественного Основателя и Главы. Эта сторона ее природы необходимо должна была выступить и в ее правовых отношениях, и отсюда, уже на христианской почве, в самой церкви, развивается новое, чуждое доселе римскому праву понятие о юридическом лице в смысле института или учреждения. В церковно-имущественном праве и находит потом широкое применение это понятие, и им пользуется в своем законодательстве государство, хотя надле-

лиц в христианстве, то с тем большею категоричностью он требует от язычников возвращения самой церкви того, что должно ей принадлежать по праву. В связи с этим и может стоять частое повторение в законе выражения corpus Christianorum и противопоставление ему в § 9 homines singuli, и та решительность, с какою заявляется о немедленном, без всякого колебания и прекословия, возвращении церковных имуществ (§ 7: postposita omni irustratione atque ambiguitate, quantocius; 8: protinus sine mora; 9: citra ullam prorsus ambiguitatem uel controuersiam; 10: quantocius), хотя и с обещанием владельцам-язычникам вознаграждения, если они пожелают.

¹) И. Соколов, Церковно-имущественное право в греко-римский империи. Новгород 1896, 85, 94. Наименованием церкви в законах „кафолическою“ всегда имеется в виду собственно лишь отличить ее от сектантских общин.

жашей юридической разработки оно у позднейших римских юристов не получает, и дело ограничивается только механическим включением новых правообразований в старую систему. В данный момент, в самом начале новых отношений государства к христианской церкви, законодательная власть применяет и к церкви единственно известное тогда римскому праву понятие. Но намерения ее вполне ясны и направляются к тому, чтобы, пользуясь выработанною к тому времени юридическою формою, обеспечить для церкви в законодательном порядке с возможною точностью ее правоспособность. Для этого момента, для ближайших практических целей, могла быть достаточною и имевшаяся форма. Новые же формы могли определиться уже в дальнейшее время, по указанию самой церкви ¹).

¹) Вопрос о происхождении и значении понятия юридического лица в римском праве подвергается обстоятельному исследованию на основе исторических данных в упомянутом уже сочинении В . Б. Ельяшевича, Юридическое лицо, его происхождение и функции в римском частном праве Спб. 1910. Краткое изложение у И. А. Покровского, История римского права. Петроград 1915², 317—326. Впервые это понятие выступило в приложении к городским общинам или муниципиям в последнее столетие республики. В начале времен принципата идея юридического лица переносится и на разные частные коллегии, хотя объем прав был здесь всегда меньше в сравнении с правами муниципий. Что касается государства, то появлению теории о нем, как юридическом лице, препятствовало усиление монархической власти принцепса, так что казна—fiscus—мыслится в теории, как собственность императора. „Практически государство-казна живет, как юридическое лицо, но в теории его особность исчезает в личности императора“ (Покровский, 325). Что римскому праву неизвестны были „учреждения“ как юридические лица, см. у Ельяшевича, 438—446. Об институтом по существу характере церковного владения имуществом см. Л. Sohm, Kirchenrecht . I. Leipzig 1892, 77, А. Knecht, System des Justinianischen Kirchenverm ö genrechtes . Stuttgart 1905, 1—66 (субъекты церковного имущества: церкви, благотворительные учреждения, монастыри), ср. 4—8, 17. Ясно освещен вопрос у В. Н. Мышцына, О православном приходе, как юридическом лице. Ярославль 1913 (отд. оттиск из № 1, 1913 г. „Юридических Записок“, издаваемых Демидовским Юридическим Лицеем) (на стр. 30, где речь идет о законах константиновской эпохи, вместо „Лициний в эдикте 310 года“, очевидно, должно быть „Галерий в законе 311 годи“; „второй реституционный закон Константина“ есть не что иное, как упоминаемый ранее эдикт 313 года).—Нужно заметить, что в тех случаях, когда в законах говорится просто лишь о «церкви“, или о „церквах», без других терминов (как это видим уже в письме Константина Ану-

Таким образом, законом 313 г. был положен конец тому бесправному положению христиан в государстве, из которого далеко еще не выводил их и изданный в 311 г. эдикт Галерия. Только теперь провозглашается для них restitutio in integrum, полное восстановление в правах, которыми они, очевидно, должны бы, с точки зрения общего высказываемого здесь законодателями положения о религиозной свободе, пользоваться с первых времен своего существования, но были лишены в силу известных взглядов правительства на обязательность государственной языческой религии. Создается, с объявлением религиозной свободы и признанием христианских общин за юридические лица, совершенно новое в юридическом отношении положение для христианства, и справедливо, поэтому, издание миланского закона поставляется границею двух периодов.

Для самого государства объявляемая теперь религиозная свобода, в смысле вполне свободного выбора подданными религии по собственному желанию—каковы бы ни были действительные мотивы провозглашения этой «libera potestas», «libera facultas», и ее дальнейшая судьба—являлась совершенно новым фактом, и по идее, в случае строго последовательного проведения ее в качестве принципа, должна была означать полное отречение от прежних взглядов, лежавших в основе религиозной политики. Религии вне компетенции государственной власти не знали представители античных воззрений ни греческого востока, ни латинского запада, хотя

лину), остается в сущности открытым вопрос, смотрит ли законодатель на церковь с римской юридической точки зрения, как на корпорацию, или имеет в виду значение ее, как института. Едва ли можно утверждать (Мышцын, 30—1), что в V. С. II, 36, и Cod . Th . XI, I, 1, Константин под „церковью“ разумеет церковь, как учреждение, представляемое храмом. „Корпоративный“ момент прямо отмечается у Константина в законе 321 г. (Cod . Th . XVI, 2, 4, Cod . Just . I, 2, 1), где усвояется право получения наследства по завещанию „sanctissimo catholicae [дополняют ecclesiae, или fidei, или religionis] venerabiliqiie concilio“, т. e., по толкованию еще Готофреда, церковной общине или корпорации [ corpus) того или другого места; греки перевели это выражение в Basilica I, 1: ταῖς ἁγίαις ἐκκλησιαις . Но вообще выражения corpus (σύστημα), concilium, conventiculum, collegium, consortium, если и встречаются в законодательстве, напр., Юстиниана в применении к церквам и разным церковным учреждениям (благотворительные заведения, монастыри), то вовсе не устраняют их ясно отмечаемого институтного характера.

бы даже сами они иногда скептически относились к богам государственной религии ¹). Теперь сами правители государства в законодательном акте с особою выразительностью предоставляют полную свободу каждому следовать той религии, какую кто найдет лучшею для себя.

Вопрос о смысле и историческом значении миланского закона получает дальнейшее осложнение, когда этот закон, открывающий новый период истории, рассматривается с топки зрения вообще религиозной политики Константина и его христианских преемников, и когда делаются попытки с этой именно стороны точнее квалифицировать созданное этим актом новое положение христианства в государстве на ряду с положением продолжавшей еще существовать прежней языческой религии.

Новый порядок вещей завершился в конце концов вытеснением язычества из империи; то место, какое некогда оно занимало, теперь заняло христианство, оно стало единственно покровительствуемою государством религией. В каком отношении стоит к этому конечному результату миланский акт? Ограничивалась ли сущность его утверждением полной религиозной свободы для христиан и дарованием прав юридической личности их общинам,— или в нем можно усматривать что-либо большее?

Наиболее распространенным до 60-х, или даже до 80-х годов прошлого столетия было то мнение, что христианство при Константине не только получило свободу, но и было

¹) Ср . G. Boissier, La fin du paganisme. I . Paris 1891, 56—7 (русск. перев. под ред. М. С. Корелина. М. 1892, 28 9 j . Так, напр., Платон в своем диалоге „Законы“ (X) предписывает для „нечестивых“, не признающих утвержденной государством религии, пятилетнее вразумление, с ежедневными наставлениями, в „софронистирии“—тюрьме, для активных же пропагандистов, подрывающих государственную религию,—пожизненное тяжкое заключение и лишение погребения по смерти. В трактате „О законах“ (II, 8) Цицерона, „одного из наиболее широких и свободных умов своего времени, который почти не верит в богов“, также не допускается мысль о возможности отступления гражданина от культа своей страны.

сделано «государственной» религией ¹). В русской литературе это мнение с особой рельефностью было выдвинуто А. П, Лебедевым, при чем, по нему, преобладающее значение христианству в империи и было предоставлено именно миланским эдиктом ²). Нельзя говорить, будто миланский эдикт 313 г. провозгласил лишь общую религиозную терпимость, потому что уже в этом году Константин, не ограничиваясь терпимостью, оказывает и милости христианам: это значило бы, что «Константин фактически уничтожил знаменитый эдикт в то же время, в какое объявил его». На деле «христианство изучаемым актом не помешено в ряд с прочими многими и бесчисленными религиями в государстве, а поставлено выше всех их, объявлено стоящим во главе всех религий, провозглашено единственной религией, значение которой, признаваемое теперь государем, должны рано ли—поздно ли признать и все подданные. Вот смысл знаменитого эдикта миланского! Христианство Константином воздвигнуто при посредстве эдикта миланского на первое место, подле него, христианства, но ниже его поставлены все прочие религии» ³). «Наше понимание эдикта, говорится далее, основывается не на почве субъективизма, а на самом тексте миланского эдикта. — Главный объект миланского эдикта — христианство, христианская религия. Об этой религии прямо и решительно говорит миланский эдикт, как такой, какая

¹) Обзор разных мнений и религиозной политике Константина дается у V . Sesan, Kirche und Staat im r ö misch - byzantinischen Reiche I Czernowitz 1911, 26—37. Классификацию мнений (неполную) в частности о миланском эдикте ср. у Т. de Bacci Venuti, Dalla grande persecuzione alla vittoria del Cristianesimo . Milano 1913, 332—3, где в качестве представителей упоминаемого мнения отмечаются E . D . А. Martini, Ü ber die Einf ü hrung der christlichen Religion als Staatsreligion im r ö mischen Reiche durch Kaiser Constantin . München 1813. N. K. Kist, De commutatione quam Constantino Magno auctore societas Christiana subiit. Trajecti ad Rhenum 1818, также Keim [1852], Baur, и „ многие другие “. Как было уже ранее замечено, возведение христианства „ на степень как бы официального культа “ из новейших ученых усматривает в самом эдикте С . Santucci, L’editto di Milano specialmente nei riguardi giuridici. Roma 1813, 11.

²) A . Д. Лебедев, Эпоха гонений на христиан и утверждение христианства в греко-римском мире при Константине В. Спб. 1904³, 299- 303, ср. 308 и дал., 325 и дал. Ср. то же в сокращении в Христ. Чтении, 1912, № 7—8, 825—829.

³) 300-301.

со времени издания названного эдикта должна иметь все значение и всю силу в государстве, о других же религиях говорится здесь как бы вскользь, мимоходом» ¹). «Тон эдикта миланского слишком ясно говорит о том, что эдикт этот больше всего и первее всего имеет в виду облагодетельствовать христиан, но лишь не отвергает и других последователей прочих религий» ²). По мнению автора, «смысл эдикта миланского не допускает другого толкования кроме того, что Константин, издавая указанный эдикт, стремится дать первенство и силу религии христианской, ей открывает широкий путь для влияния на умы народов и довольствуется в отношении к другим религиям—толерантностью, т. е. в его положении—чувством безразличия и холодного равнодушия» ³). Это возвышение христианской религии над другими сопровождалось «заметным попранием прав и привилегий этих последних» ⁴), «права язычества in tacito в значительной мере являлись попранными» ⁵).

Несогласное с этим представлением дела мнение особенно определенно высказал в новое время Рихтер ⁶). Сущность миланского эдикта состоит, по нему, именно в провозглашении религиозной свободы, как совершенно нового принципа, в отличие от прежнего обыкновения римской религиозной политики «дозволять» или терпеть культы. Христианство теперь сразу возвысилось из положения то терпимой, то гонимой религии в положение религии вполне равноправной с язычеством. Нужноназыватьэтотэдикт

¹) 301. ²) 302. ³) 302—303. ⁴) 303, ⁵) 309.

⁶) R. Richter, Das weströmische Reich besonders unter den Kaisern Gratian, Valentinian II. und Maximus (375—388). Berlin 1865. По словам Рихтера (669), в то время как „почти все церковные и гражданские историки принимают, что Константин провозгласил христианство государственною религией“, он доселе только в трех книгах встретил проводимый им взгляд: Niedner, Kirchengeschichte [1846, 1866³], Beugnot, Histoire de la destruction du paganisme en occident I. [Paris 1835], p. 186 [cp. 58, 73—4], и Burckhardt [Die Zeit Constantins des Grossen, 1853), Abschn. 9. Cp . однако Sesan, 28. Мнение Рихтера о „паритете“ религий в указываемом Рихтером смысле принял Th . Brieger, Constantin der Grosse als Religionspolitiker, в Zeitschrift für Kirchengeschichte, В IV, 1881, 178—182, cp. 181 (и отдельно). К этому мнению склоняется и В. В. Болотов, Лекции по истории древней церкви. III. Спб. 1912, 33. Что смысл миланского эдикта сводится именно к провозглашению религиозной свободы, это признается теперь большинством ученых. Ср. Sesan . 31—3. De Bacci Venuti, 333.

эдиктом не о веротерпимости (Toleranzedict), а о религиозной свободе (Freiheitsedict): христианство не сделано им лишь «дозволенной» религией (religiolicita), но им именно введено совершенно особое, не античное, христианское начало всеобщей религиозной свободы ¹). Провозглашая на основе проповедуемого им неопределенного монотеизма этот взятый из христианства принцип, эдикт этим устраняет вообще государственную религию. Христианству Константин покровительствует, но распространенное мнение, будто христианская религия возведена им на степень государственной (Staatsreligion), христианская церковь сделалась государственною церковью (Staatskirche), не состоятельно. Эдикта об этом, подобного эдикту Феодосия В. (380 г.), Константин никогда и потом не издавал, и вся его религиозная политика, поскольку он не принуждал язычников принимать христианство, не подтверждает такого мнения. К язычеству Константин не обнаруживает благоволения, но и не теснит его, не превращает в «терпимую» лишь религию: это было бы и рискованно (precär) при 5—6 миллионах христиан на 45 миллионов язычников. Официально утвердилось при Константине полное равноправие языческой и христианской религии, при частном, так сказать покровительстве его церкви. При этой «тонко обдуманной системе паритета» («если можно воспользоваться этим словом») Константин и оставался, за незначительными исключениями, до конца жизни. Какой-либо официальной государственной религии при нем не было ²),

С Рихтером и другими представителями изложенного мнения сходится в отрицании того, что христианство Константином было сделано государственной религией, Шультце ³). Но он тем усиленнее хочет отметить фактическое покровительство Константина именно христианской церкви и его

¹) 64—65, 668₃₃. Делается ссылка на Neander, Allgemeine Geschichte der christlichen Religion und Kirche. Bd. If, Abth, I., Abschu. 1.

²) 84—88.

³) V. Schultze, Geschichte des Untergangs des griechisch-römischen Heidentums. I. Jena 1887, 28—67.—Konstantin der Grosse, в Hauck’s RE³ X [1901], 768—6.— Заметка о книге Шесана в Theolog. Literaturblatt, 1912, № 13, 294—5,— С предложенным у Шультце представлением дела согласился, по поводу его заметки о книге Шесана, К Biblmeyer, Das angebliche Toleranzedikt Konstantins von 312. Mit Beitr ä gen zur Mail ä nder Konstitution (313), в Theolog . Quartalschrift, 1914, H, 2, 224, (замечание против Шесана, Виттига и Шнадера).

никогда не упускаемую из виду последнюю цель—устранить язычество и поставить на место его христианство. Отсюда он делает вывод, что о действительном «паритете» политика Константина ничего не знает: с постановкой или выполнением подобного принципа она оказалась бы противоречащей сама себе, своим собственным актам. Что касается миланского эдикта, то он вовсе не обозначает и не определяет новой системы, а представляет лишь низшую, предварительную ступень к ней: значение его исчерпывается тем, что он признает церковь за религиозную корпорацию, возвращая ее, в отношении к вопросу о владении имуществом, в прежнее положение, в каком она была уже при Галлиене, и гарантирует тем это владение в будущем; эдикт собственно наложил лишь печать законности на то, что было и раньше, политических прав христианам в области государственной он не дал. Но в действительности христианство, по благоволению к нему правителей, пользуется затем этими правами, и фактически это означало умаление по существу прав язычества В своих отношениях к последнему Константин, разумеется, должен был руководиться осторожностью, если христиане составляли даже, как думает автор, в начале IV в. ¹/₅ часть всего населения ²), но к концу своей жизни он решился уже нанести ему решительный удар общим запрещением языческих жертвоприношений ³). «Паритетного отношения обеих религий эта политика, таким образом, вовсе и на деле не хотела и не проводила, и не показывала его хотя бы притворно. В непрерывной последовательности, церкви она дает, у язычества—отнимает» ⁴). «Религиозно-политические распоряжения императора движутся в отношении к христианству и язычеству в постоянной, равномерной прогрессии,—там увеличивая, здесь уменьшая права» ⁵).—С понятием паритета религий,—аргументирует автор в своей позднейшей статье о Константине,—соединяется представление о безконфессиональном государстве; но идея такого государства чужда была древности. На деле и невозможно было устроить сколько-нибудь удовлетворительно сосуществование двух не только различных, по и самым решительным образом исключающих одна другую религий. Шультце не принимает и такой формулы, что существовал

¹) Geschichte, 31—32. ²) 39. ³) 55—58. ⁴) 58. ⁵) 59.

«явно паритет, но втайне—покровительство новой религии» ¹). Правового отношения к церкви, которое открывало бы доступ к руководственному влиянию на нее государства, Константин не устанавливал ²).—Юридическое положение христианства и язычества, таким образом,—как формулировал это еще позже сам Шультце в рецензии на книгу Шесана,—сводилось к тому, что античной религии оставлено было на первых порах существование, как религии государственной, но христианство государственной религией не было сделано. Понятие государственной религии, в смысле того времени, включает не внешнее только, но и внутреннее отношение обоих факторов—государства и религии. Но наши источники, если их правильно толковать, для времени Константина «предполагают христианство, как дозволенную, свободную религию, какою была, напр., и иудейская»,—и только. «Но так как христианство было личною религией правителя и имело на своей стороне неизмеримо громадный перевес нравственных и религиозных сил, то историческое развитие необходимо должно было вести к вытеснению язычества из его положения в качестве государственной религии и к поставлению христианства в это положение». Христиане, конечно, как граждане, пользовались теми же правами, что и язычники: но это вовсе не дает оснований для вывода, что их религия, поэтому, являлась государственной. Параллель с христианами могут представлять в данном случае иудейские прозелиты римского происхождения ³).

Шесаном именно, в его книге ⁴), проводится отличающаяся от ранее указанных мнений теория—о паритете

¹) RE³, X, 768. Так именно характеризует политику Константина il . Schiller, Ges с hi с hte der römischen Kaiserzeit. II. Gotha 1887, 220.

²) 769. ³) Theolog. Literaturblatt, 1912, 291—5.

⁴) V. Sesan, Kirche und Staat im römisch-byzantinischen Rei ср e seit Konstantin dem Grossen und bis zum Fallen Konstantinopels. B. I. Die Religionspolitik der christlich-römischen Kaiser von Konstantin d. Gr. bis Theodosius d. Gr. (313—380). Czernowitz 1911. В русской литературе .мысль о двух государственных религиях по миланскому эдикту высказал, но не развил подробно, как отмечает это Шесан (39), И. С. Бердников, К вопросу о государственном положении религии, в Правосл. Собеседнике, 1881, III, 37 (и отдельно, 10). Позже, в очерке: Наши новые законы и законопроекты о свободе совести (оттиск из журнала „Голос Церкви“ за 1913 г.). М. 1914, 229—231, он воспроизводит слова А. П. Лебедева о миланском эдикте.

двух «государственных религий» в константиновскую эпоху. Мнение вообще о паритете религий при Константине, упоминание и о двух «государственных» религиях, можно вообще встречать в литературе, в разных видах и комбинациях, нередко ¹). Шесан с особой подробностью развивает этот взгляд, и считая паритет в указанном смысле основанным именно на миланском эдикте, существование его распространяет до 380 г. (другие—лишь до 324 или до 337 г.). Доказательство этого положения и составляет, по нему, цель его книги ²). И так как миланский эдикт в данном случае имеет, по автору, «чрезвычайную важность», то он, поэтому, и уделяет так много внимания этому документу: с ним «стоит и падает и введенный Константином паритет христианства с язычеством» ³). Так как под «государственной» религией обычно разумеется религия, пользующаяся особыми, исключительными правами в государстве, термин же «паритет» в новое время употребляется для выражения лишь полного равенства разных религий в отношении к свободе в «правовом», безрелигиозном государстве, то автор вынужден сделать пояснения, что он в данном случае пользуется этими терминами в несколько ином смысле. Под «государственной» религией он разумеет вообще пользующуюся покровительством государства религию хотя бы и не наделенную исключительными на это правами, для «паритета» же в принимаемом им смысле указывает аналогию в правовом положении разных исповеданий в одном государстве во времена реформации (особенно с вестфальского мира) ⁴).—Константин был совершенно чужд мысли о безрелигиозном государстве; в момент издания эдикта он считал христианство единственно истинной религией, а не держался лишь неопределенного монотеизма, христианство он и хотел поставить на место язычества. Но так как язычество представляло внушительную силу и было государственной религией, и лишить его сразу всех привилегий было невозможно, то указанную задачу можно было выполнить только возвысив новую религию в то же привилегированное положение, в каком тогда находилась языческая религия; лишь с течением времени последнюю можно было безопасно объявить

¹) Ср. 27—34, 39-40. ²) 40. ³) 42. ⁴) 46—68, 51—53, 57—58.

бесправною, что и было сделано только уже в 380 г. Феодосием В. Это существование двух «государственных» религий в одном государстве означало, конечно, аномалию с правовой точки зрения (Rechtsanomalie) и во времена Константина, но такое положение дела было необходимою переходною стадией (313 — 380) от языческого религиозного государства к христианскому ¹). Подвергая критике мнение Шультце, автор настаивает на том, что и в это время было совершенно определенное правовое упорядочение (Ordnung) отношения между государством и обеими религиями ²). И оно было сделано именно в миланском эдикте. По Шультце, со стороны Константина было лишь фактическое постоянное и открытое покровительство по отношению к христианству, проявляемое, так сказать, административно, в порядке управления. По мнению Шесана, это предполагаемое публичное покровительство (öffentliche Begünstigung) христианству было «in merito вовсе не покровительством, а лишь осуществлением уже установленного в принципе и гарантированного миланским эдиктом уравнения христианства в отношении к привилегиям с язычеством, что юридически представляет существенное различие, потому что покровительство основывается на особом праве, как изъятии из существующего права, могущем снова быть взятым обратно». Но в намерения Константина такое основанное лишь на изъятии из общего закона положение (Ausnahmezustand) христианства вовсе не входило ³). Юридическое значение эдикта в том, что дарованием «абсолютнейшей и полнейшей» свободы веры и богослужения, возвращением конфискованных имуществ корпорации христиан (corpus) и их отдельным общинам и признанием чрез это имущественной правоспособности за церковью, или отдельными церквами, и значения юридической личности, устанавливается правовое положение для христианства, как государственной религии. Но при этом не отняты права государственной религии и у язычества: оно лишилось только права быть единственной государственной религией ⁴). Против мнения А. П. Лебедева Шесан протестует не менее решительно, нежели против мнения Шультце ⁵). Политики равноправия двух религий

¹) 48—50, 68. ²) 61₂· ³) 63, ⁴) 231—232. ⁵) 224—225.

Константин держался и во все дальнейшее время своего царствования; общего закона о запрещении языческих жертв, предполагаемого некоторыми учеными, он не издавал '). То же было и при его преемниках, до Гратиана и Феодосия В. Даже при Константии дело ограничивалось по отношению к язычеству лишь угрозами; паритета не было лишь на словах, но он был в действительности ²).

Особое мнение по вопросу о значении миланского закона проводит, наконец, Де Баччи Венути ³). Действительно новым в этом документе он считает именно установление со стороны правительства одинаковых отношений и к христианам, и к последователям всяких других религий (что касается даруемых христианам прав, то он держится мнения, что для этого были прецеденты уже раньше). Основною задачею религиозной политики Константина в сущности было—на место старой языческой религии, с которой находилось раньше в столь тесной связи государство и которую оно поддерживало, поставить христианство. Но выполнить это сразу не было возможно, уже в виду отношений к язычеству Ликиния, если бы у самого Константина и оказалось достаточно смелости для этого. Первымвозмож-

¹) 238—290. 261—279. ²) 290—316.

³) T. De Bacci Venuti, Dalla grande persecuzione alla vittoria del Cristianesimo. Milano 1913. То, что говорится y автора по поводу выражения „summa divinitas“ в миланском документе, частью было уже давно высказываемо в той или иной форме разными учеными в связи с вопросом о религиозных воззрениях самого Константина. Так как в самом Константине, по крайней мере в первое время после его обращения, иногда видят лишь представителя синкретизма, не далеко еще ушедшего от язычества, то соответственно этому определяется и характер его религиозной политики (Keim, Zahl), Duruy). Ни как замечает А. Bernareggi, L ' editto di Milano e la dottri n a cattolic a sulla libert à religiosa, в La Seuola Cattolica . 1913, Maggio e Giugno, 219 i, Де Баччи Венути (как и Ватиффоль), приписывает Константину не „деистические“ (в смысле языческого монотеизма) убеждения, а лишь деистическую политику. Что миланский эдикт был только первым шагом со стороны Константина к предоставлению христианской религии господства, и объявление в нем равноправия культов вызвано политическою необходимостью, эта мысль, по Bernareggi, 217₁, 218, развита у R. Mariano, La conversione del moudo pagano al cristi anesimo (в S critt i vari, vol . II). Firenze 1901. Сам Bernareggi, 216—222, видит в эдикте не утверждение принципа (l ’ afferniazion e de l principio), а лишь допущение факта (la concessione di fatto) религиозной свободы.

ным в таком положении шагом на пути к цели было расторгнуть, по крайней мере, тот неразрывный доселе союз, который связывал государство с прежней религией. Эго и было сделано чрез поставление христианства и язычества в равное положение в государстве. Отсюда именно и объясняется привлекающее ныне особое внимание к себе заявление миланского эдикта о «свободе совести»: оно—просто лишь результат временного компромисса (transazione) между разрушающимся старым — язычеством, и торжествующим победу новым—христианством, а не плод замысла, предугадавшего теории новых времен о свободе; выступая с ним, Константин и Ликипий не сознавали и не могли сознавать всего значения его; блеснув на мгновение (corneunrapido baleno), оно было затем надолго забыто, пока мысль новой эпохи не вспомнила о нем ¹). Но на деле, объявленная тогда религиозная свобода была в сущности далеко неполною. Соответственно тогдашнему смыслу термина religio (θρησκεία), означавшего собственно не «религию» в нынешнем широком смысле этого слова, а лишь внешний культ, в эдикте провозглашается свобода именно культа христианского и всевозможных языческих культов ²). Эти последние, таким образом, могли существовать по-прежнему и по издании миланского закона ³). Но закон вводит существенную перемену в другом отношении—касательно общей идеи о Божестве: место прежнего политеистического воззрения заступает монотеистическое, покровительства себе и государству правители ожидают не от «богов», а от «верховного Божества» ⁴). Под этим summa divinitas нельзя в эдикте разуметь именно христианского Бога: идея «верховного Божества» широко распространена была к тому времени и в языческих кругах ⁵). Прежняя государственная религия оказалась, таким образом, в довольно своеобразном (curiosa) положении: основание для себя она находила уже не в себе самой, а в «верховном Божестве», которое, по императору, хотело мира и для христиан. Император допускал старую религию римлян, но в то же время шел далее и возвышался над нею своим монотеизмом, который мог включать в себя и религию христиан. Независимости

¹) 161—6, 295—6. ²) 329—331. ³) 338—8. 4) 338. 5) 331—2.

религиозного сознания от всякого влияния со стороны государственной власти здесь, очевидно, нет. Не только не предполагается возможность существования государства без религии, но и прямо проводится монотеизм в качестве как бы общей основы для разных находящихся в государстве вер; порываются лишь связи, прикреплявшие государство к его прежней религии. Монотеистическое понятие, конечно, более соответствует христианским воззрениям, и единый Бог христиан, в действительности, скоро отождествляется с языческим summa divinitas, и дело завершается решительной победой христианства ¹), Таким образом, согласно с этим взглядом, при объявлении свободы внешнего культа, обязательной, внушаемой самим правительством верой должен по миланскому эдикту, тем не менее, являться монотеизм, первоначально языческого характера, по уже (по замыслу Константина) как ступень к христианству.

Разногласие мнений, таким образом, и здесь обнаруживается весьма значительное; при этом под одинаковыми на вид терминами скрывается иногда весьма различное содержание. В то время как Рихтер полагает, что миланским актом совсем устраняется понятие государственной религии, по Шесану, наоборот, им создается особое положение дел — религиозная политика с двумя государственными религиями. Оба, и Рихтер, и Шесан, говорят о паритете, по в разных смыслах: первый имеет в виду «паритет», так сказать, свободы, второй—«паритет» покровительства государственной власти. Лебедев положение государственной религии, в силу издания уже самого миланского эдикта, усвояет одному только христианству, Шультце, напротив, думает, что государственной религией и после миланского акта осталось язычество, но фактически затем вся дальнейшая деятельность Константина направляется к замене язычества христианством. Наконец, у Де Баччи Венути высказывается взгляд, что в качестве как бы обязательной государственной веры в эдикте выступает не христианство и не прежнее язычество, а широкий монотеизм.

Из всех этих различных попыток определить религиозную политику Константина и положение, занимаемое в

¹) 338—9.

ней миланским актом, наиболее верным, по вопросу о самом этом акте, его смысле и значении, представляется в общем взгляд Рихтера. Но что касается взятой в целом политики Константина, то нужно согласиться с характеристикой ее, данной у Шультце. Верные замечания о значении эдикта можно находить у Де Баччи Венути, согласного известными сторонами своего взгляда частью с Рихтером, частью с Шультце; но не все его утверждения могут быть приняты без возражений и ограничений. Лебедев и Шесан без нужды преувеличивают действительное значение миланского акта.

Как видно из самого текста его, в нем провозглашается не преимущество христианства пред языческим и другими культами, а лишь равенство религий пред законом, и именно по отношению только к свободе: в этом лишь смысле устанавливается «паритет» религий. Но верно то, что вообще последней целью Константина, соответственно его личному убеждению в исключительной истине христианской религии, было утверждение этой религии во всей империи вместо язычества: свои пожелания касательно этого он и выразил совершенно ясно, по крайней мере, в 324 г., и им должны были более или менее соответствовать и действия императора. В виду этого и «паритет» свободы оказывается на деле далеко не прочным при Константине, хотя он не забывал о нем и в последующее время, и к этому могли побуждать его и религиозные и политические соображения. Что касается «паритета» в ином значении, то можно утверждать, что, при постоянном личном покровительстве и содействии христианству, какой-либо «паритет» христианской и языческой религии в смысле одинаково привилегированного положения той и другой он отнюдь не имел в виду санкционировать юридически, хотя бы в качестве только переходной стадии к полному господству христианства. Юридическая неопределенность и отсутствие общих законоположений в этом случае открывали лишь больший простор для необходимых мероприятий в административном порядке.

Мнение о даровании эдиктом господствующего положения христианству и аргументация в пользу этого мнения у Лебедева оставляют без внимания обстоятельства происхождения этого закона и не имеют на деле оснований в его тексте. Нужно иметь в виду, как уже было замечаемо, что хотя

инициатива и содержание закона исходили от Константина, но он издан был им вместе с Ликинием и по соглашению с последним, и предназначался, нужно думать, ближайшим образом для области последнего. А так как закон должен был быть послан и Максимину, то приходилось считаться не только уже с индифферентным, по меньшей мере, к христианству Ликинием, язычником в душе, но и с прямо враждебным к новой религии Максимином. Понятны отсюда условия, при каких получил начало миланский закон. Константин едва ли мог думать о предоставлении христианству и в областях своих соправителей решительного преимущества пред язычеством, когда нужно было прежде всего обеспечить для христиан еще право вполне свободного существования и юридическую правоспособность христианских общин. Он мог в своих владениях тогда уже оказывать явное предпочтение и милости христианству, но в законе, имевшем в виду христиан в других областях империи, он по необходимости должен был более или менее сообразоваться с настроением правителей этих областей.

В тексте закона в действительности и не находим ничего о каких-либо особых преимуществах христианской религии, и в нем вовсе не говорится об этой религии, «как такой, какая со времени издания названного эдикта должна иметь все значение н всю силу в государстве». Если христианство есть «главный объект» эдикта, о христианстве всюду прежде всего говорится в нем, то ведь именно христиане и нуждались в изменении своего стесненного положения на лучшее. Простым актом справедливости, а не какою либо особою милостью, являлось по существу и возвращение христианским общинам конфискованных имуществ, коль скоро они признаны были имеющими законное право на владение ими. Язычество, разумеется, потерпело чрез этот эдикт весьма большой ущерб в том отношении, что лишилось привилегии быть единственною, исключительно преобладающею религией в государстве. Но для христианства это было пока лишь не более. как поставление его в равное положение с язычеством в отношении к свободе. Можно считать доказательством особого расположения Константина к христиантву вообще факт издания им этого закона, можно указывать на прямо направленные к облагодетельствованию хри-

стианства указы и меры Константина, относящиеся уже· к времени издания эдикта, можно, наконец, и в самом эдикте отыскивать выражения, свидетельствующие об этом расположении; но как юридический акт, он не говорит ни о чем большем, что выходило бы за пределы дарования христианам свободы и христианским общинам права считаться юридическими лицами.

Эти замечания приложимы более или менее и к рассуждениям Шесана, поскольку он, хотя возражает против мнения о возвышении христианства эдиктом на степень господствующей религии в государстве, на сам сущность эдикта усматривает в возведении христианской религии в одинаковое положение с язычеством, как государственной религией. И Шесан также не обращает должного внимания на условия происхождения миланского закона. Без всякой нужды он хочет в нем именно видеть не начальную ступень религиозной политики Константина, не первый только акт ее, обусловленный историческими обстоятельствами, но уже цельную и точно определенную, так сказать, программу этой политики, как политики паритета двух «государственных» религий. В тексте документа, однако, и он констатирует только дарование христианам «абсолютнейшей свободы веры и культа» и признание христианских общин за юридические лица. Но ни то, ни другое само по себе недостаточно для названия религии «государственной», хотя Шесан как будто бы уже в одной «абсолютнейшей» свободе готов видеть признак государственной религии ¹). Желая найти для последующего фактического положения религий в империи, когда язычество не было еще лишено разных унаследованных от старины привилегий, но в то же время благоволение государей всецело уже перешло на сторону христианства, юридические основания, автор в провозглашенном миланским законом паритете свободы усматривает паритет привилегированного положения. Но в этом законе и для язычества гарантируется собственно только такая же свобода, какая дается в нем христианам, а какие-либо другие привилегии язычества прямо еще не санкционируются,

¹) 231; dem Christentum wird die absoluteste [ курсив Шесана ] Glaubensuns- Kultusfreiheit d. i. die rechtliche Stellung als Staatsreligion eingeräumt.

хотя фактически они и сохранялись более или менее до известного момента за прежней государственной религией. Свобода при этом предоставляется, по букве закона, последователям всяких, без какого-либо различия, религий и культов, следовательно, напр., и последователям иудейской религии, также манихейства и т. п. (§ 6: etiam aliis— без всяких ограничений).

Находить в миланском акте больше, нежели сколько на самом деле в нем содержится, побуждает, между прочим, по-видимому, опасение умалить в противном случае значение этого акта, если будет признано, что он дал лишь юридическую санкцию тому, чем фактически христиане пользовались уже более или менее и прежде, и что, как думают некоторые, даже было облекаемо отчасти и ранее в юридическую форму ¹). В действительности, и без ненужного преувеличения остается несомненным важное значение его, как акта, положившего решительный конец бесправному положению христиан в империи и вместе с этим, чрез объявление полной религиозной свободы, низведшего язычество dejureиз прежнего положения единой государственной религии в ряд всех других религий. Если бы не необходимость считаться с настроением соправителей при издании закона в виду особого назначения последнего, Константин, нужно думать, в других словах формулировал бы свою волю, и вероятно, его личное расположение к христианству нашло бы уже здесь гораздо более прямое и Ясное выражение. Но эта же необходимость за то, с другой стороны, заставляла с особою обстоятельностью разъяснить и поставить на вполне твердую юридическую почву тот, хотя бы минимальный, объем прав для последователей христианства, который уже был бы вполне достаточен для дальнейшего существования и развития христианской церкви даже в пределах владений государей, лично к христианству вовсе не расположенных.

До Баччи Венути полагает, что обязательное значение в силу миланского закона должен был получить тот монотеизм, который исповедуют в нем сами законодатели. На деле, однако, нет оснований придавать заявлениям об этом в эдикте значение какой-либо юридической обязательности.

¹) Ср., напр., Sesan, 43.

В законе не только нет никаких прямых предписаний относительно монотеизма, но говорится именно о «свободном» почитании самими правителями верховного Божества (§ 3). То обстоятельство, что государи являются почитателями этого Божества, последователями монотеизма, разумеется, не могло быть, безразличным для подданных, но значение оно должно было иметь в качестве лишь примера. О свободе для всех в выборе и содержании той или иной религии в законе вообще заявлялось так часто и выразительно, что не должно было оставаться сомнения в возможности толкования этой свободы в самом широком смысле. При этом нет необходимости и самый монотеизм миланского документа истолковывать непременно и исключительно в языческом смысле. Если провозглашение в нем религиозной свободы было, как думает Баччи, собственно «компромиссом» вызванным политическими обстоятельствами, тем более можно объяснять таким образом неопределенность выражения «summa divinitas». Предоставляя Ликинию и Максимину соединять с ним какое угодно представление, Константин сам мог разуметь—и несомненно разумел—под этим summa divinitas именно христианского Бога.

Особыми условиями происхождения и ближайшею целью миланского закона объясняются, можно полагать, как вообще проявленная в нем точка зрения самого широкого и неопределенного, не специфически христианского, монотеизма, так и отсутствие различения, по отношению к самому христианству, между кафолическою церковью и сектами. Когда провозглашалась всеобщая религиозная свобода и дело шло о даровании христианам еще самых элементарных нрав в неподвластных непосредственно самому Константину частях государства, было бы непоследовательно и несвоевременно настаивать на таком различении, если бы сам Константин даже имел его в виду. Вообще вопрос о сектах выходит за пределы буквы миланской конституции; можно утверждать. что сам Константин и здесь, говоря о христианской церкви, разумеет кафолическую церковь, по прямо это не выражено ¹).

¹) Ср. разъяснения у Sesaria,. 232—237. После того как с обнародованием латинского текста миланского закона открылось, что греческому αἰρέσεων в переводе Евсевия соответствует латинское condici о nibus (§ 4), толкование Валуа, будто здесь идет речь о распространении

Очевидно, таким образом, что миланский закон, хотя и обязанный своим происхождением именно Константину и занимающий, по своему общему историческому значению, особо видное место в ряду актов религиозной политики его, сам по себе, вследствие особых обстоятельств своего появления, не может еще считаться полным и точным выражением этой политики. Чтобы судить о действительных воззрениях и намерениях первого христианского императора, необходимо иметь в виду еще другие заявления и действия его, относящиеся частью уже ко времени издания рассматриваемого документа, частью к дальнейшей истории. Не следует только пытаться внести непременно и в этот документ то, чего в нем нет и не могло быть по самым условиями его составления. *)

А. Бриллиантов.

свободы и на секты, уже не имеет оснований, хотя его держится, напр., даже Неандер (KG⁴ III, 17—18). Нет оснований, как разъясняет Шесан, видеть, подобно Кейму, указание на секты в alii g 6, разумея под Christiani в документе кафолических христиан, которым они будто бы противополагаются. Но спорным и весьма мало вероятным является и обратное мнение, высказанное Гюлле, что сам Константин сознательно и намеренно включал в понятие Christiani и последователей христианских сект. Вероятнее всего, что в данном случае он просто игнорировал их.

*) Продолжение следует.

Христианское чтение. 1916. № 2. СПБ.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

А. И. Бриллиантов

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ
И МИЛАНСКИЙ ЭДИКТ 313 ГОДА.

VI.

Личное благосклонное отношение Константина к христианству и именно к кафолической церкви, во всяком случае, уже в 313 г, несомненно шло гораздо далее, чем это могло найти и нашло выражение в изданном вместе с Ликинием акте ¹). О нем ясно свидетельствуют заявления и распоряжения, сделанные Кон-

¹) Из различных вопросов, возбуждаемых текстом миланской конституции, доселе остается не решенным окончательно допрос о том, как нужно понимать выражение „vicarium postulent “ в латинском тексте (§ 7): как просто лишь разрешение требовать соответствующего вознаграждения (vicarium=res vicaria, compensatio), или как указание на должностное лицо—викария, к которому следовало обращаться за вознаграждением (ср. выше 1914, 155). Разные ученые понимают его то в первом смысле (Heinidieu, Duchesne), то—чаще— во втором (H ü lle, Batiffol, De Bacci Venuti). За первое понимание могло бы, по-видимому, говорить отсутствие при vicarium определения: vicarium praefectorum (множественное число — praefectorum — должно было указывать в данном случае на коллегиальный характер магистратуры). Однако это опущение возможно, и оно было бы вполне естественным именно в том случае, если документ первоначально был адресован самому префекту. Что викарии первоначально имелись, вероятно, и в Дакии и Паннонии, ср. О. Seeck, Geschichte des Untergangs der antiken Welt II Berlin 1901, 68, 494-9,— В сохранившемся греческом тексте у Евсевия выражению vicarium postulent соответствуют слова προσέλθωσι τῷ ἐπὶ τόπων ἐπάρχῳ δικάζοντι, и в этом виде, очевидно, должны бы предполагать в

159

стантином около того времени для своей западной области. Таковы все те 5 документов, которые приводятся у Евсевия

латинском тексте термин praefectus согласно с обычной передачей praefectus чрез ἑπαρχος или ὕπαρχος . О „префекте“ и говорят в своих переводах текста Евсевия центуриаторы (Cent . IV [1560], 63 _45—₆: a d praefectum, eius loci Iudicem, accedant), Бароний (a. 313, 7, III [1887], 565: praefectum qui regioni, in qua habitant, praeest, adeant) и Валуа (ii praefectum, qui in illa provincia jus dicit, adeant). В. русск. перев. [18581.528: пусть обратится к местному правителю. В франц. перев. Grapin III [1913), 137: qu ’ ils aillent au tribunal du magistrat local . Швартц по поводу этого места y Евсевия замечает, что vicarium роstulent не понято греческим переводчиком, и исправить перевод „с очевидностью“ не представляется возможным (886, прим. к 2—6: „ die von Missverst ä ndnissen nicht freie Ü bersetzung l ä sst sich nicht mit Evidenz verbessern “; к 5: „vicarium, postulent missverstanden “). — В действительности, однако, едва ли есть в этом случае необходимость обвинять переводчика в „непонимании“. Дело может быть разъяснено, по-видимому, довольно легко, если предположить незначительное н вполне возможное искажение греческого текста, допущенное при переписке и бывшее уже в прототипе ATERM, именно—если вместо ны нешнего τῷ ἐπί τόπων ἑπάρχῳ δικάζοντι, читать τῷ έπῖ τόπῳ [ τόπων если и не невозможно, но, кажется, менее вероятно) ἐπάρχων [или τῶν ἐπάρχων ] δικάζοντι . Это последнее выражение, которое в латинском звучало бы vice praefectorum judicanti, или pro praefectis judicanti, было бы точным обозначением викария префектов, и отдельные элементы его вполне подтверждаются словоупотреблением той эпохи. Кроме нередкого названия pro praefectis—или pro praefecto— praetorio, в надписаниях законов встречается еще для викария наименование agens vices praefectorum—или praefecti—praetorio (Cod. Theod. II, 33, 1 [325]), или agens vicem pf. p. (XVI, 10, 2 [341]); в тексте одного закона викарии обозначаются, как hi, qui vice praefectorum cognoscunt (XI 30, 16 [331J). В написи времен Диоклетиана титул восточного викария передается чрез iudex sacrarum cognitionum totius orien [ tis ] (H. Dessau, Inscriptiones latinae selectae. I . B e rolini 1892, № 1211; cp. Se e ck, II, 498); iudicans вообще есть довольно обычный эпитет в написях для некоторых римских магистратов (ср. напр. у Dessau №№ 1220—1, [1225], 1228, 1232, 1237, 1240: vice sacra iudicanti). В греческой передаче африканский викарий Александр (восставший против Максентия) называется у Зосима, II, 12, 2 (Mendelssohn, 70): τόπον ὑπέχειν τοῖς ὑπάρχοιτ τῆς αὐλῆς ἐν Λιβύῃ καθεσταμένος (у Аврелия Виктора, Caes . 40, 17: apud Poenos Alexander pro praefecto agensi . В письме Константина Макарию иерусалимскому у Евсевия в V. С. III, 31 (Heikel, 92) (= Socr . I, 9, 61, Theodor . I, 17,6), к викарию востока Дракиллиану прилагается обозначение его должности: τῷ διέποντι τὰ τῶν [ Socr . Theod . add . λαμπροτάτων ] ἑπάρχων μέρη („ μέρη “ очевидно есть перевод „ partes “, нередко заменяющего в латинском языке „vices“; отсюда Валуа переводит: agenti vices [clarissimorum] praefectorum praetorio). Таким образом, для должности „vicarius praefectorum prae-

160

вслед за миланской конституцией: 3 письма в Африку—2 к проконсулу Анулину и 1 к епископу карфагенскому Ке-

torio “ и в латинском языке весьма обычными оказываются и другие, заменяющие это название, обозначения: pro praefectis, agens vices или vicem praefectorum, vice praefectorum cognoscens, judex. (О викариях вообще cp. в Codex Theodosianus cum perpetuis commentariis J. Gothofredi. Ed. Ritter . VI, 2. Mantuae 1750, 18—20). Такая замена, в том или ином виде, являлась уже прямо неизбежною при попытке передать этот термин на греческом языке, где соответствующего латинскому vicarius слова не было (τοποτηρητὴς выступает позже, по-видимому, лишь ко времени Халкидонского собора; ср. Ducange, Glossarium ad scriptores mediae et infimae Graeeitatis. II. Lugduni 1688, c. 1585). Употребление в комбинации с δικάζοντι выражения ἐπὶ τόπῳ (= vice ; могло бы быть и просто τόπῳ, но, вероятно, уже необходимость здесь поставить пред τόπῳ член τῷ, относящийся к δικάζοντι, побудила присоединить, во избежание недоразумения, предлог ἐπὶ к τόπῳ) необходимо вело к поставлению после τόπῳ слова ἐπάρχων, хотя бы в латинском тексте и не было соответствующего ему praefectorum. Следует заметить, что если бы словом τόπος имелось в виду обозначить местный характер власти, о которой идет речь, то нужно было бы ожидать не ἐπί τόπων, а κατὰ τόπους, или κατὰ τόπον . Но к префекту претории (а его именно нужно разуметь йод έπαρχος, согласно обычному словоупотреблению), заведовавшему целой четвертью империи, такое обозначение едва ли могло быть приложено. Упоминание о префекте, или префектах, могло появиться здесь именно лишь при обозначении викария, как заместителя префектов, но вследствие искажения при переписке все место получило совсем не соответствующий действительности смысл. Наглядный пример непонимания и порчи переписчиками и корректорами описательного обозначения должности викария, также в связи с непонятым словом ἐπάρχων, но в несколько иной комбинации, представляет и указанное выше место в V. С. III, 31 (Heikel, 92). В Vat . 149 здесь читается: διέποντι τὰ τῶν λαμπροτάτων ἐπάρχιων μέρη (J . οΐ Heikel, Kritische Beiträge zu den Cunstantin-Scliriften des Eusebius. [Texte und Untersuchungen herausgeg. von. A Harnack u C Schmidt . ХХХV I, 4]. Leipzig 19)1, 63, 73—4) (то же у Геласия кизикского); в других рукописях (ІМВА—и других?) λαμπροτάτων, как совершенно не подходящее к επαρχιών, оказывается уже опущенным; правильное чтение: τῶν λαμπροτάτων ἑπάρχων μέρη, сохранилось лишь в рукописях церковных историй Сократа и Феодорита. Можно прибавить к этому, что даже новейший издатель Vita Constantini, Гейкель (не внесший, между прочим, в текст своего издания, и хорошо засвидетельствованного слова λαμπροτάτων), не понял термина έπαρχος ни в этом, ни в других местах, и ошибочно придал ему в своем указателе к изданию (305)—очевидно под влиянием ἑπαρχια = provincia и ἑπαρχιώτης = provincialis —значение praeses provinciae (отсюда все его пояснения под этим словом неправильны). Таким образом, можно думать, что греческий текст в его первоначальном виде был вполне согласен с латинским подлинником, и переводчик „vicarium“ понимал именно

161

килиану, и 2 письма итальянским епископам — римскому Мильтиаду и сиракузскому Христу ¹).

Покровительствуя христианам, Константин и здесь, с одной стороны, хочет держаться прежде всего в пределах лишь справедливости. Это особенно сказывается в распоря-

смысле викария префектов.—Что касается появления προσέλθωσι для передачи postulent, то оно может объясняться просто лишь тем, что глагол αἰτῶσι был уже использован непосредственно пред этим для синонимичного petiverint (Bauldri, Brandt, вместо putaverint), и нужно было искать какого-либо другого выражения. Повторения одного и того же, которое видит Швартц в αἰτῶσί καλοκάγαθίας и προσέλθωσι — — δικάζοντι (886, к 5: „Doublette“)· не будет, если читать выше не ὡς ἢ, а ὡς εἰ (ср. 1914, 150,) или же ὥς εἰ ἢ (как предлагают B urton и Schwegler, ср. у Heinichen ’ a I, 487 ι_β).— Передача в греческом переводе миланского документа термина vicarius греческим выражением представляет интерес, между прочим, в том отношении, что может указывать на иного, по-видимому, переводчика этого документа в сравнении с другими, помещенными у Евсевия вслед за ним документами. В одном из них — письме Константина в Кекилиану карфагенскому — тот же латинский термин оставлен без перевода. X, 6, 4, 890: Πατρικιῳ τῷ οὐικαρίῳ τῶν ἐπάρχων, между тем бывшее здесь, очевидно, и в латинском подлиннике слово praefectorum давало бы переводчику еще более легкую, нежели в миланском документе, возможность поставить вместо латинского οὐικαρίῳ какое-либо греческое выражение (если не ἐπὶ τόπῳ τῶν ἐπάρχων δικάζοντι τυ, напр., τόπον τῶν ἑπάρχων ἐπἐχοντι или διἐποντι). Тенденцию переводчика миланского документа передавать латинские термины греческими словами можно усматривать и в передаче слова fiscus (§ 7) чрез ταμεῖον, тогда как, напр., в эдикте Максимина оно не переведено (IX, 10, 11: τοῦ φίσκου). Другие латинские слова в документах IV в. в истории Евсевия см. у Швартца в указателе, 208—9: βενεφικιάριος βρέουιον κολλῆγας κονρήκτωρ ὁφφικιάλιος πραιπόσιτος φόλλεις . Вообще из латинских документов в церковной истории несомненно самим Евсевием, по его заявлениям, переведены рескрипт Адриана (IV, 8, 8) и эдикт Галерия (VIII, 17, 11); им же могли быть переведены и многие другие, кроме этих, но прямых данных, чтобы утверждать это решительно, не имеется. Ср . F. А . Heinictien, Eusebii Pamphili Scripta historica. III. Commentarii. Lipsiae 1870, 129.

¹) Первые три письма могли появиться еще и до издания миланского закона. Письмо Мильтиаду написано когда-то летом или в начале осени 313 г. (о соборе в Риме, который потом открылся 2 октября), письмо Христу—.весною или летом 314 г. (приглашение на собор в Арль к 1 августа). Относительно привилегий клира кафолической церкви, Константин обращался, по поводу происков донатистов („haeretici“), в дополнение к адресованному ранее Анулину письму (Eus . h . e . X, 7), еще с особой конституцией в Африку 31 октября 313 г. (Cod. Theod. XVI, 2, 1).

162

жении Анулину о возвращении христианам в Африке отобранных у них ранее имуществ: оно прямо мотивируется общим правилом о ненарушении прав чужой собственности ¹). Как проявление лишь справедливости может быть рассматриваемо даже и дарование африканским церквам денежных средств из казны, с распоряжением дополнить недостаток из средств самого государя, о чем Константин извещает Кевилиана: эти суммы, очевидно, предназначались на восстановление разрушенных во время гонения храмов, и христиане получали, таким образом, лишь то, чего они лишились ранее ²). Освобождение христианских клириков от повинностей в другом письме Анулину также не может быть считаемо за какую-либо исключительную привилегию; такою свободою пользовались не только языческие жрецы, но она предоставлена была, напр., врачам, учителям грамматики и других наук ³), потом дана была и служащим в иудейских синагогах ⁴).

Но с другой стороны, не только во всех этих документах под христианством прямо разумеется «кафолическая» церковь, но об этой кафолической церкви Константин всюду выражается с величайшим уважением, и в письме, напр., к Мильтиаду это свое уважение выставляет как причину своих забот об устранении всяких разногласий в церкви ⁵). Немного позже, в 315 г., в письме

¹) Ср. выше, 1916, 70—71.

²) Ср. В. В. Болотов, Лекции по истории древней церкви. III . Саб. 1913, 32.

³) Cod . Theod . ΧΙΙ I, 3, I (321 авг. 1).

⁴) XVI, 8, 2 (330 ноябр. 29), XVI, 8, 4 (331 дек. 1).

⁵) X, 5, 16 (Анулину): τῇ ἐκκλησία τῆ καθολική τῶν Χριστιανῶν (Евсевий в заглавии документа отмечает, очевидно, именно как особенность его в сравнении с приведенным только что миланским законом: Ἀντίγραφον ἑτέρας βασιλικῆς διατάξεως, ἢν αὖθις πεποίηται [ πεποίηνται R ], μόνη τῇ καθολική ἐκκλησιᾳ τὴν δωρεάν ὑποσημηνάμενος). X, 5, 19 (Мильтиаду): τῷ σεβασμιωτάτῳ νόμῳ . 20: μηδὲ τὴν ὐμετἐραν ἑπιμέλειαν λανθάνει, τοσαύτην με αἰδῶ τῇ ἐνθέσμῳ καθολικῇ ἐκχλησίᾳ ἀπονἐμειν, ὡς μηδὲν καθόλου σχίσμα ἠ διχοστασίαν ἔν τινι τόπο .) βούλεσθαι με ὑμᾶς καταλιπεῖν . X, 5, 21 (Христу): τῇς αἰρεσεως τῆς καθολικῆς . 22: ἑπιλαθόμενοἰ τινες — — τοῦ σεβάσματος τοῦ ὀφειλομένου τῇ ἀγιωτάτῃ αἱρέσει . 22: ἀπὸ τῇς ἁγιωσά τ ης θρησκείας ταύτης . X, 6, 1 (Кекилиану): τῶν ὑπηρετῶν τῆς ἐνθέσμου καὶ ἁγιωτάτης καθολικῆς θρῃσκείας . 4: τὸν λαόν τῆς ἁγιωτάτης καὶ καθολικῆς ἐκκλησίας . X, 7, 2 (Анулину): ἐν τῇ καθοκικῇ ἐκκλησίᾳ, ᾗ Καικιλιανὸς ἐφέστηκεν . 2: τῇ ἁγίᾳ ταύτῃ θρῃσκείᾳ .

163

также по делу донатистов к викарию Африки Кельсу, он доставляет своею обязанностью (munus), как государя, содействовать тому, чтобы все христиане воздавали с истинной верой и во взаимном согласии должное почитание всемогущему Богу ¹). И если указанные выше действия его в пользу церкви сами по себе носят характер актов справедливости, то побуждало к ним Константина не одно лишь чувство справедливости, но и особое расположение к христианству.

Язычество после 313 г. пользуется свободой во владениях не только Ликиния, но и Константина, хотя последний не находит нужным скрывать своего нерасположения к нему при случае и в законодательных актах. Язычникам предоставлена свобода совершать свои обряды, и даже жрецы языческой религии продолжают получать содержание от государства. Сам Константин, в то же время, не нашел нужным слагать с себя звание pontifex maximus ²).

¹) В приложении к S. Optati Mileuitani libri VII. R е c . С. Ziwsa (Corpus script, eccl . lat . vol . 26. Vindobonae 1893) p . 212: Quid potius agi a me pro instituto meo ipsiusque principis munere oporteat, quam ut discussis erroribus omnibusque temeritatibus amputatis veram religionem universos concordemque simplicitatem atque meritam omnipotenti deo culturam praesentare perficiam ? Cp. Batiffol, La paix Constautinieune, 294—5.

²) Если в 319 г. аруспикам и вообще жрецам строжайшим образом воспрещается производить свои гадания и церемонии в частных домах, то нужно иметь в виду, что подобная тайная деятельность прорицателей могла быть опасна в государственном отношении, и для этого запрещения могли быть, таким образом, политические мотивы. О языческих обрядах завод говорит при этом в довольно пренебрежительном тоне, хотя и разрешает совершать их, лишь бы эго происходило открыто. Cod . Theod . IX, 16, 1 (319 февр. 1) (ed . H ä nely . superstitioni enim suae servire c upientes poterunt publico ritum proprium exercere. IX, 16, 2 (319 мая 15): Qui vero id vobis existimatis conducere, adite aras publicas adque delubra et consuetudinis vestrae celebrate sollemnia: nec enim prohibemus praeteritae usurpationis officia libera luce tractari. В этом смысле, нужно, по-видимому, понимать и закон 8 марта 321 г. (XVI, 10, 1), повелевающий аруспикам, в случае поражения молнией императорского дворца, или других—общественных сооружений, представлять самому императору подробный письменный доклад о результатах своих гаданий. Константин делает и в этом случае уступку укоренившемуся обычаю (retento more veteris observantiae), дозволяя и другим прибегать к аруспикам в подобных случаях, но в то же время напоминая и здесь о воспрещении домашних жертвоприношений, с которыми и могли соединяться гадания (dummodo sacrificiis domesticis abstineant, quae specialiter prohibita sunt).

164

В 323 г. Константину приходилось даже выступать на защиту христианских клириков и вообще христиан от привлечения к участью в некоторых языческих церемониях ревнителями чуждого христианству «суеверия» ¹). Закон был вызван какими-то фактами, слух о которых дошел до императора, и эго показывает, что представители старой религии позволяли себе тогда настаивать на обязательности ее обрядов в некоторых случаях даже в области самого Константина ²).

Что касается Ликиния, то едва ли он заявил чем-либо особое расположение к христианству вслед за обнародованием миланского закона на востоке ³). Вероятно, вскоре же, после столкновения с Константином, кончившегося переходом под власть Константина Иллирика (в 314 г.), у Ликиния сложилось подозрительное отношение к своим христианским подданным, перешедшее затем в преследование их. Данное христианам еще эдиктом Галерия право на существование в империи прямо не было отнято, но они начали подвергаться разным стеснениям, и миланское постановление уже совсем потеряло свою силу ⁴). Ликиний намеревался, по

¹) Cod . Theod . XVI, 2, 5 (323 мая 25): Quoniam comperimus quosdam ecclesiasticos et ceteros catholicae sectae servientes a diversarum religionum hominibus ad lustrorum sacrificia celebranda compelli, hac sanctione sancimus etc . Закон падает на время восстановления язычества Ликинием на востоке, и издан в Сирмии.

²) Между прочим, еще ранее, уже вскоре после миланского закона, в 315 г. Константину приходилось ограждать особым законом свободу перехода в христианство из иудейства от фанатизма иудеев; но в то же время сами иудеи были лишены права пропаганды своего учения: наказание угрожало и перешедшему к ним и им самим. Cod . Theod . XVI, 8, 1 (315 окт. 18). Запрещение иудеям преследовать обращающихся в христианство повторено было, с угрозою наказания 21 окт. 335 (XVI, 8, 5).

³) Слова Евсевия в речи при освящении тирского храма (бывшем, может быть, уже в 314 г., как и полагает, напр., Schnitze, Untergang, I, 43), относящиеся вместе к Константину и Ликинию (h . e . X, 4, 16): ὥ στε — — τοὺς πάντων ἀνωτάτω βασιλέας — — νεκρῶν μὲν εἰδώλων καταπτύειν προσώποις, πατεῖν δ ’ ἄθεσμα δαιμόνων θεσμῖα καὶ παλαιᾶς ἀτάτης πατροπαραδότου καταγελᾱν κτλ ., имеют в виду главным образом все-таки Константина, как прямо видно из делаемого далее упоминания об устроенной в Риме Константином написи (хотя Евсевий даже и тут употребляет множественное число: προσεγγράφοντας).

⁴) Особым законом епископам запрещено было составлять соборы (для поставления, напр., новых епископов), другим законом

165

Евсевию, объявить уже и общее гонение, но выступление Константина и нанесенное последним поражение, вероятно в 324 г., положило конец этим планам.

Вступление Константина, сделавшегося теперь единодержавным правителем, во власть над восточною ее половиною ознаменовано было новыми законодательными актами с его стороны, определявшими его отношения к христианству и язычеству. Несомненно, подлинные, несмотря на нередко встречающееся доселе у разных ученых отрицание принадлежности их Константину, они имеют сами по себе весьма важное значение для характеристики религиозной политики и вообще воззрений и настроения Константина. В настоящем случае представляет интерес сопоставление этих новых законов и заявлений с прежней миланской конституцией.

Константин отменил вообще «несогласные с правом» постановления Ликиния, признав силу за действовавшим ранее правом и за своими узаконениями ¹). Но положение

не дозволялось являться в храмы мужчинам и женщинам вместе, затем предписано было устроить богослужебные собрания не иначе, как вне города, в открытом поле (V. С. I, 52—53). На ряду с этим подверглись изгнанию, разным притеснениям и частью ссылке христиане, бывшие при императорском дворце; находившиеся в военной, службе принуждались к принесению языческих жертв и за неповиновение лишались звания (I, 52, 54). При свойственном вообще Ликинию стремлении всеми средствами пополнять свою казну, конфискация имуществ применялась, конечно, в широких размерах и в отношении к христианам (I, 53). Дело дошло и до казни епископов желавшими угодить императору начальниками провинций, иногда даже без всякого видимого предлога; в некоторых местах, именно в Амасии, в Понте, стали разрушать, или же запирать церкви (II, 2). О Ликинии и его гонении имеются особые исследования: F . G ö rres, Kritische Untersuchungen ü ber die Leoninische Christenverfolgung . Jena 1875, и Ch . Antoniades, Kaiser Licinius. M ü nchen 1884, но они не исчерпывают предмета. Замечания о гонении ср. у А. Gasamassa, I documenti d é lia „Vita Con stantini “ di Eusebio Cesareense. Roma 1913, 43—51.

¹) Первый указ об этой отмене обнародован был 16 декабря 324 г. (если читать вслед за Готофредом „XVII. Kal . Ian .“; если оставить чтение „XVII. Kal . Iun .“—16 мая). Cod. Theod. XV, 14, 1 (ad Praei Praet.): Remotis Licinii tyranni constitutionibus et legibus, omnes sciant, veteris iuris et statutorum nostrorum observari debere sanctionem. Два дальнейшие указа, 12 февраля 325 г. (XV, 14, 2, ad universos Provin ciales) и 8 июля 326 г. (XV, 14, 3, Praefecto Vigilum: Quae tyrannus contra ius rescripsit, non valere praecipimus; legitimis eius rescriptis minime impugnandis) делают уже ограничения к этому общему распоряжению; еще один, 15 июля 326 г. (XV, 14, 4), касается частного вопроса.

166

христиан в бывших владениях Ликиния он нашел нужным определить еще особым эдиктом, обращенным к. населению восточных провинций; соответственный документ был разослан и церквам. В первом его виде, именно, как письмо императора к «жителям Палестины», приводит этот закол Евсевий в «Жизни Константина»; еще ранее он был помещен—вероятно, им же самим—в приложении к X книге его церковной истории ¹). Для данного момента он, очевидно, соответствовал миланскому закону 313 г. и в своем содержании представляет известную аналогию с ним; но имеются и важные отличия между тем и другим актами ²).

¹) V. С. II, 21-42, р. 50—1 (ср. выше 1914, 1537): Ἐπιστολὴ Κωνσταντίνου Κωνσταντίου ‘ Ρωμαίων αὐτοκράτορος τὸ πρώτον καταπεμφθὲν τοῖς ἐπὶ γῆς ἑῴας γράμμα μετὰ τήν κατὰ τῶν τυράννων νίκην . „Νικητὴς Κωνσταντῖνος Μέγιστος Σεβαστὸς ἐπαρχιώταις Παλαιστίνης. Ἤν μὲν ἄνωθεν“ κτλ. Термин ἐπαρχιῶται, piovinciales, означает жителей провинций, но не „начальников“, как передает его Ф. А. Курганов для V. С. II, 24, II, 48, и для h . е. VIII, 17, в Правосл. Собеседнике, 1915, апрель, 583, 584, 1914, май, 835, подобно русскому переводчику „Жизни Константина“ (126, 142, 143; но для h . е. VIII, 17: Ἐπαρχιώταις ἰδίοις, и в русском перевод истории стоит „жителям своих провинций“).

²) Вопрос о подлинности этого эдикта, равно как и разных дру гих документов в „Жизни Константина“, в теперь еще возбуждает споры. В новейшее время на защиту его против Crivellucci (18 SS, 1894, 1898), который считал его подделкой самого Евсевия, против Schultze (1894), по которому это есть подлог времени Валентиниана I и Валента, внесенный в сочинение Евсевия когда-то до 440 г., и против Mancini (1905), который видят в нем подлог, сделанный христианами в канцелярия Константина еще при его жизни и принятый с доверием Евсевием, выступил А. Casamassa, I documenti d é lia „Vita Constantini“ di Eusebio Cesareense. Roma 1913 (также в сборнике Letture Costantiuianc. Roma 1914); этот обстоятельный этюд, составляющий, по сообщению автора, часть более обширного давно начатого труда об исторических произведениях Евсевия, и посвящен собственно в своей главной части только рассматриваемому эдикту, так как отрицательное решение вопроса о нем должно служить для указанных ученых главным основанием для отвержения подлинности и других (15) документов у Евсевия. Еще раньше (против Crivellucci и Schultze) обосновывали подлинность спорных документов Seeck (1896, 1897) и Heikel (1 S 02). Однако, по поводу исследования Казамассы, не соглашаясь с ним, снова попытался отвергнуть подлинность как этого эдикта, так еще других 5 документов в V. G ., P . Batiffol, Les Doc uments de la Vita Constantini, в Bulletin d ’ ancienne litt é rature et d ’ arch é ologie chr é tiennes, 1914, № 2, 81 — 95. По мнению Батиффоля, все эти

167

Закон 313 г. устанавливал лишь, в первой половине, полную свободу для христиан вместе с последователями

6 документов (рассматриваемый эдикт, определяющий отношения Константина к церкви, II, 21 42; другой, приводимый затем Евсевием эдикт, об отношениях к язычникам, II, 48—60; письмо Александру и Арию—об отношениях к омоусианам и арианам, II, 64—72; письмо о пасхе—об отношениях к иудеям, III, 17—20; обращение к еретикам, III, 64—65; письмо Сапору— о покровительственном отношении Константина к христианам вне империи, IV, 9—13) вышли из рук,полуариан“, вероятно около 340 г., и должны были наметить программу религиозной политики для преемника Константина Константия, подобно тому, как и самая „Жизнь Константина“ Евсевия в окончательной редакции есть собственно не история, и даже не панегирик Константину, а именно программа для его сына, и поэтому в ней приписывается Константину не та политики, какой он держался в действительности (р. 94—5). В книге La paix Constantinienne. Paris 1914, Ватиффоль вследствие этого игнорирует все названные документы, ссылаясь на эту свою статью (р, 267). На самом деле, хотя некоторый возражения противников подлинности выдвигают довольно трудные для объяснения факты, но другие сами основываются лишь на гипотезах, или даже просто на недостаточно внимательном отношении к имеющимся уже разъяснениям по поводу тех или иных мест в текст документов.—Что касается в частности эдикта, о котором идет речь, то едва ли, прежде всего, следует „удивляться", подобно Ватиффолю, хотя бы и не усматривая здесь ratio dubitandi (92), тому, что Евсевий, приводя документ, отмечает, что текст его взят им с подлинного экземпляра, присланного в Палестину за подписью самого Константина (II, 23): если такой важный документ в подлиннике оказался в руках историка, для него вполне естественно было упомянуть об этом, приводя его текст, и в замечании о засвидетельствовании его подлинности подписью самого императора нет нужды непременно усматривать желание фальсификатора предупредить недоверие к подлогу. Сомневаться в том, что кесарийскому митрополиту-историку мог быть передан из архива присланный собственно гражданскому начальству документ о христианах, или в том, что Константин мог сам подписать адресованный в Палестину экземпляр эдикта, назначавшегося для всей восточной половины империи (II, 42: πρ о τεθήτω ἐν τοῖς ἡμετέροις ἀνατολικοῖς μέρεσιν), едва ли есть основании.—Почему, далее, сам Константин не мог, по мнению Батиффоля (92—3). в этом письме, соответственно его цели, подробно развить апологетические мысли о гибели гонителей христиан и о благополучии императоров, почитающих Бога (II, 24—27), о чем он лишь кратко замечал некогда в письме Анулину (h . e . X, 7), и почему нужно предполагать, что кто-то иной хотел приписать здесь Константину подробное раскрытие этих мыслей,—неясно. То же можно заметить и касательно мысли о Константине, как орудии Промысла (II, 28—29).—Когда указывается, далее, на несоответствие распоряжений эдикта, которыми

168

других религий; от прямых преследований христиане были избавлены уже эдиктом Галерия 311 г., и нужно было только

устраняются следствия Ликиниева гонения, тем сведениям, какие дает об этом гонении Евсевий, то, с одной стороны, это несоответствие преувеличивается, с другой—не видно, почему нельзя согласиться и с тою мыслью, что сам эдикт может быть дополняющим Евсевия источником сведений о гонении и что этим эдиктом устранялись частью последствия еще более ранних гонений—Диоклетиана, Галерия и Максимина (P . Allard, La pers é cution de Diocl é tien et le triomphe de l ’É glise . II . Paris 1908, 314„ без нужды относит все к гонению Ликиния). Что конфискация имущества христиан при Ликинии производима была в самых широких размерах и соединялась обычно со ссылкой, это весьма выразительно отмечает и Евсевий; страдали от его жадности и все его подданные, тем более должны были являться его жертвою в этом случае христиане (V. С. I, 52: πάντων δὲ [христиан, бывших на придворной службе] τὰς ὑπάρξεις ἀντὶ ἑρμαίου προαρπάζων ; ср. вообще о ого чрезмерном корыстолюбии I, 55, 2: οὐ γὰρ εἶχεν αὐτῷ μέτρον ἡ μικρολογία οὐδ ’ ἡ ἀπληστία κόρῳ περιωρίζετο — — οἵας δ ’ ἐφεῦρε κατὰ τῶν μηδὲν ἠδικηκότων ὑπερορίους τιμωρίας, οἵας ὑπαρχόντων δημεύσεις οὐ δὴ ταῦτα χρεὼν μηκύνειν . Ср. то же в h . e . X, 8, 13). Следует заметить, что в эдикте 324 г. внимание и обращается прежде всего именно на восстановление имущественных прав частных лиц живых (II, 30) и уже умерших—в лице их наследников, при чем за отсутствием последних право наследования усвояется церкви (II, 35—36). Но закон 313 г. этого предмета не касался, и частная собственность пострадавших ранее христиан могла, таким образом, оставаться и потом в чужих руках, особенно если прежних собственников-христиан не было уже в живых; лишившиеся имущества христиане могли разве лишь по собственной инициативе возбуждать иск о возвращении несправедливо отобранной собственности. Закон 324 г. привносит в этом случае, уже нечто совершенно новое и устраняет следствия гонения не Ликиния только, но и более ранних гонителей, не устраненные еще миланским законом, который собственно имел в виду установить имущественные права христианских общин. Если и эдикт 324 г. в II, 39—40, касается и принадлежащих церквам имуществ, то характерно уже то, что речь об этом идет только после распоряжений об имуществе частных лиц. Это, по-видимому, указывает на то, что сам по себе весьма важный предмет не требовал, однако в данный момент поставления на первый план, потому что случаи конфискации церковных имуществ в гонение Ликиния если и были, то лишь редко, особенно захват самых храмов с местами погребения мучеников (в эдикте, между прочим, сначала говорится вообще о церковных имуществах II, 39: οἰκίαι, ἀγροί, κῆποι, а потом уже о местах погребения мучеников П, 40, тогда как в законе 313 г. порядок обратный). Но что и при Ликинии возможны были случаи конфискации церквей, хотя бы пока еще и не частые, это показывает сообщение Евсевия о фактах, имевших место

169

отменить присоединенные здесь к этому эдикту ограничительные условия. Теперь, в 324 г., необходимо было прежде

в Амасии и других городах Понта, где церкви или были разрушаемы до основания, как это делалось в начале гонения Диоклетиана, или запираемы (h . e . X, 8, 15 = V. С. II, 2, 40). Очевидно, вполне возможна была при этом и конфискация, как и во времена Диоклетиана; Евсевий не говорит прямо о конфискации и при Диоклетиане, Галерии и Максимине, и мы узнаем об этом факте лишь из миланского закона. Категорически утверждать, как делает Ватиффоль (93), что Ликиний ничего не конфисковал во время своего гонения и что resti tutio in integrum в отношении к церковным имуществам, провозглашаемое в эдикт 324 г., оказывается бесцельным (sans objet), было бы слишком смело, не имея прямых оснований для того.— Равным образом, нет причин сомневаться и в том, что разных видов наказания, которые отменяются в эдикте, действительно в большей или меньшей степени были применяемы Ликинием, хотя Евсевий их в рассказе о гонении Ликиния подробно и не перечисляет. Если ἐξορισμοὶ (ὑπερόριοι τιμωρία :) и ἀπ αγωγαὶ сделались еще до открытого гонения на христиан обычными средствами для Ликиния в целях обогащения по отношению вообще к его подданным (h . e . X, 8, 13 = V. С. I, 55, ср. при этом замечание: τί χρὴ ταῦτα μηκύνειν, τῆς τῶν ἐσχάτων αὐτοῦ πράξεων ὑπερβολῆς μικρὰ τὰ πρῶτα καὶ τὸ μηθὲν εἶναι διελεγχούσης) и если к епископам стала применяться по местам смертная казнь, даже в особом виде (их рассекали на части и бросали в море, h . e . X, 8, 17=V. С. II, 2), то возможны и случаи ссылки христиан на острова и присуждения к работе в рудниках и к другим тяжелым или унизительным трудам. — Что Константин, получив власть на востоке, прежде всего позаботился об освобождении от наказаний исповедников христианства (ср. 11,43: Τὸ μὲν δὴ πρῶτον ὡς ἡμᾶς καταπεμφθὲν βασιλὲως γράμμα ταῦτα διετάττετο ; ср. II, 24), это вполне естественно. Можно думать, что эдикт был издан вскоре же после победы над Ликинием при Хрисополе 18 сентября 324 (323) г. Недоумение может, действительно, вызывать то обстоятельство, что в эдикте ничего не говорится об отмене „законов“ Ликиния, запрещавших выборы епископов, участие женщин в богослужебных собраниях мужчин и катихизацию их епископами, и, наконец, вообще богослужебные собрания в городах (I, 51, 53). Но это объясняется, вероятно, тем, что Константин и не видел никакой необходимости говорить здесь об этом explicite . Если он прямо указывает в эдикте свою миссию в том, чтобы содействовать утверждению христианства в „роде человеческом“ (II, 28, 2), то для всех, конечно, должно было быть ясно, что всякие стеснительные меры теперь не могут уже иметь места и восстановляются для христиан в полной мере свобода, провозглашенная некогда миланским законом (ср. II, 42). С победой Константина над Ликинием, указанные „законы“ Ликиния теряли силу и помимо особого распоряжения. Формальною отменою их дол жен был во всяком случае явиться указ Cod . Theod . ХV, 14, 1,

170

всего устранить следствия опять поднятого Ликинием—хотя бы главным образом под видом кары за нарушение разных вновь введенных ограничений — гонения. В первой части эдикта (II, 30—34) поэтому объявляется об освобождении христиан от всех тех наказаний, которым они лично подвергались при Ликинии, при чем подробно перечисляются виды этих наказаний ¹).

Вторая часть эдикта, как и соответствующая часть конституции 313 г., посвящена вопросу об имущественных правах христиан (II, 35—41), Но в то время как в миланском законе говорится лишь о возвращении мест богослужения и других имуществ христианским общинам и не говорится ничего о конфискованной собственности частных лиц, теперь дело ставится гораздо шире. Уже в первой части эдикта упоминается о возвращении отдельным лицам из христиан, отнятых у них имуществ. Но кроме того, теперь специально предписывается еще, чтобы и имущество пострадавших так или иначе за христианство лиц, уже не находящихся в живых ²), было передано или их ближайшим родственникам, или, если родственников не окажется, местным церквам (если только умершими владельцами уже

изданный 16 декабря 324 г. (если же 16 мая—в том случае, если относить войну с Ликинием к 323 г.). Но этот указ в тоже время вовсе не исключал необходимости издания еще ранее особого эдикта, имевшего ближайшею целью не просто лишь подтвердить миланский акт, а дать свободу христианским исповедникам и устранить следствия несправедливого захвата имущества не по отношению только к христианским общинам, как это было сделано в миланском закона, но и по отношению к отдельным лицам из христиан.

¹) V. C . II, 30: изгнание из отечества (μετοικία), включение в куриальные списки (βουλευτικοὶ κατάλογοι), конфискация имущества (πᾶσης τῆς ὑπαρχούσης οὐσίας ἀποβολὴ), 31: ссылка на острова, 32: работа в рудниках или другие работы для казны (αἱ πρὸς τοῖς δημοσίοις ἔργοις ὑπῃρεσίαι), inffainia (ἀτιμία), 33: удаление с военной службы (лишенным военного звания христианам Константин предоставляет теперь или опять возвратиться на военную службу, или жить в почетной отставке— μετὰ άφέαεως ἐντἰμου), 34: помещение в γυναικεία и λινοϋφθα —императорские фабрики для производства тканей.

²) Ц, 35: 1) мучеников, 2) исповедников, 3) подвергшихся изгнанию, 4) наказанных только конфискацией имущества. Последние почему-то пропущены далее в 36 главе при новом перечислении,—вероятно, по недосмотру писца. Ср. относительно этого пропуска у Casamassa, 52— 55.

171

самими не было что-либо из имущества передано кому-нибудь). Те, которые приобрели сами непосредственно принадлежавшие христианам имущества, пользуясь бедственным положением христиан, должны безвозмездно возвратить их, довольствуясь теми выгодами, которые они уже успели извлечь из этих имуществ во время владения; к ним император вообще относится с строгим осуждением ¹). Купившие у казны и получившие в дар, хотя первые тоже заслуживают порицания, могут надеяться на соответствующее вознаграждение от правительства за возвращаемое ²). Само собою разумеется, что церковная собственность (οἰκίαιἀγροί, κῆποιи пр.), тем более богослужебные места, должны быть возвращены церквам ³). Таким образом, вопрос об имуществах рассматривается здесь с гораздо большею обстоятельностью, чем в законе 313 г. В отличие от последнего, восстановляются в полной мере имущественные права и отдельных лиц в христианстве. Церквам же не только возвращаются их собственные имущества, но передаются в известных случаях, в качестве наследства, и имущества частных лиц.

Собственно все эти постановления и в эдикте 324 г. (не исключая и пункта о наследовании церковью имущества умерших лиц, пострадавших за христианство), сами по себе не выходят еще за пределы простой справедливости. Но с чисто юридическим элементом, в этом обширном «письме» единодержавного и уже не стесняемого в своих заявлениях никакими посторонними влияниями императора, соединяется теперь прямая проповедь христианства и намечается в самых общих чертах пред всеми восточными подданными как бы программа религиозной политики—покровительство христианству. Как видно из длинного введения к эдикту (П, 24—29), конечною целью для себя Константин здесь ставит уже не подтверждение лишь принципа религиозной свободы и не устранение только причиненных христианам несправедливостей. Указав, что гонители христианства терпели поражения, и лишь верное последование христианской религии ⁴) может обеспечивать и земное благо-

¹) II, 37—38. ²) II, 41. ³) II, 39—40.

⁴) Н, 24, I, р, 51: ἡ περὶ τῆς τοῦ χριστιανισμοῦ σεβασμιωτάτης θεραπείας ἀκριβὴς παρατήρησις.

172

получие, он проводит взгляд на себя, как на орудие в руках Божества не только для освобождения христиан из их бедственного положения, в каком они прежде находились, но и для обращения вообще «человеческого рода» к христианскому «закону» и для распространения христианской веры ¹). И в конце эдикта он приглашает всех подданных видеть в происшедшем политическом перевороте и в перемене положения христиан проявление действия высшей божественной силы ²).

Прямое покровительство государя церкви, соответственно этой программе, и выразилось теперь в отпуске из казны средств в самых широких размерах, прежде всего вообще на нужды церковного строительства, не только на исправление, но и на расширение существовавших церквей, и на построение новых, как бы в виду того, по замечанию Евсевия, что «все решительно (ἁπάντων) люди присоединятся к Богу по устранении многобожного безумия». Указы об этом, равно и письма «предстоятелям церквей» (вероятно митрополитам и епископам более видных городов) разосланы были по всем провинциям на востоке. Евсевий приводит такое письмо императора, адресованное лично ему ³).

Отмеченная ясно императором цель —· утверждение в «роде человеческом» христианской религии, очевидно, должна была сопровождаться в мысли императора намерением устранить из империи язычество. Евсевий и сообщает вслед за приведенным эдиктом, что одновременно с законом о построении по возможности обширных церквей, Константином был издан закон, устранявший «скверны издревле утвердившегося в городах и селениях идолослужения, так чтобы никто не осмеливался ни ставить идолов, ни прибегать к гаданиям и другим обрядам, ни приносить жертвы». Нет никаких серьезных оснований сомневаться, что Константин выступил, и именно в данный момент, с подобным обра-

¹) II, 28, 2, р. 53: τὴν ἐμὴν ὑπηρεσίαν πρὸς τὴν ἑαυτοῦ βούλησιν ἐπιτηδείαν ἐζήτησέν τε καὶ ἔκρινεν,— — ἵν ’ ἅμα μὲν ἀνακαλοῖτο τὸ ἀνθρώπειον γένος τὴν περὶ τὸν σεμνότατον νόμον θεραπείαν τῇ παρ ’ ἐμοῦ παιδευόμενον ὑπουργίᾳ, ἅμα δὲ ἡ μακαριστὴ πίστις αὔξοιτο ὑπὸ χειραγωγῷ τῷ κρείττονι .

²) II, 42, р . 59: οἱ καθ’ ἕνα τε καὶ σύμπαντες ἐσπουδασμέναις καθορᾶτε φροντισιν, τίς ἐκείνη καθέστηκεν εξουσία, τίς χάρις, κτλ.

³) II, 46.

173

щением против язычества, имевшим характер законодательного акта, к своим восточным подданным ¹), За-

¹) Издавал ли Константин закон, запрещавший вообще идолослужение, вопрос об этом принадлежит к числу спорных. Повод к спорам дает в особенности то обстоятельство, что Евсевий, хотя упоминает о таком законе, но текста его не приводит. Во всяком случае, Евсевий, после замечания о практике Константина назначать на должность президов и других, высших начальников, до самых префектов, христиан, и о запрещении остававшимся еще в язычестве магистратам приносить языческие жертвы (II, 44), со всею определенностью говорит (II, 45,1, р. 60): Εἶθ ’ ἑξῆς δύο κατὰ τὸ αὐτὸ ἐπέμποντο νόμοι ὁ μὲν εἴργων τὰ μυσαρὰ τῆς κατὰ πόλεις καὶ χώρας τὸ παλαιὸν συντελουμένης εἰδωλολατρίας ὡς μήτ ’ ἐγέρσεις ξοάνων ποιεῖσθαι τολμᾶν μήτε μαντείαις καὶ ταῖς ἄλλαις περιεργίαις ἐπιχειρεῖν μήτε μὴν θύειν καθόλου μηδένα ὁ δὲ τῶν εὐκτηρίων οἴκων τὰς οἰκοδομὰς ὑψοῦν — — διαγορεύων . Далее, в четвертой книге своего труда, посвященной вообще уже последнему периоду жизни Константина—30-м годам IV века, сказав о ревности императора к утверждению христианской религии и искоренению язычества (IV, 15—23), Евсевий отмечает справедливость высказанной однажды Константином о самом себе характеристики, что он является как бы „поставленным от Бога епископом τῶν ἐκτος [ τῆς ἐκκλησίας ]“ (IV, 24), и продолжает (IV, 25, 1, р. 126): Ἔνθεν εἰκότως ἐπαλλήλοις νόμοις τε καὶ διατάξεσι τοῖς πᾶσι διεκελεύετο μὴ θύειν εἰδώλοις μὴ μαντεῖα περιεργάζεσθαι μὴ ξοάνων ἐγέρσεις ποιεῖσθαι μὴ τελετὰς κρυφίους ἐκτελεῖν μὴ μονομάχων μιαιφονίαις μολύνειν τὰς πόλεις . На закон Константина, запрещавший жертвы, ссылался потом в указе 341 г. Константий. Cod . Theod . XVI, 10, 2: Cesset superstitio, sacrificiorum aboleatur insania. Nam quiconque contra legeip divi principis parentie nostri et hanc nostrae mansuetudinis iussionem ausus fuerit sacrificia celebrare, competens in eum vindicta et praesens sententia exseratur .—С доверием относится к сообщению Евсевия об издании Константином в 324 г., сразу по утверждении на востоке, закона против языческих жертв, E . Chastel, Hi stoire de la destruction du paganisme dans l ’ empire d ’ Orient . Paris 1850, 57—68, при чем он допускает в виду IV, 25, что он мог быть потом возобновлен Константином (64₄). В данное время, вскоре после поражения Ликиния, закон был издан под влиянием успеха борьбы с Ликинием и по просьбе епископов; но он еще не был применен к делу, как Константин убедился в его преждевременности, и хотя формально не отменил его, однако дал ему такое толкование в последовавшем затем эдикте к жителям востока, что им в сущности парализовалось его действие. Признает закон 324 г. против язычества и Th . Keim, Der Ü bertritt Constantins des Grossen zum Christentum Z ü rich 1862, 54, 100. С решительностью высказываются за достоверность показаний Евсевия также V. Schultze, Geschichte des Untergangs des griechisch - r ö mischen Heidentums I Jena 1887, 55—57, и О. Seeck, Geschichte des Untergangs der antiken Welt I³.

174

прещение могло относиться прямо лишь к совершению обрядов идолослужения в частных домах, подобно тому как ранее

Berlin 1910, 61, 474— э.—Но еще Валуа высказал мнение, что упоминаемый у Евсевия закон в действительности запрещал лишь частные домашние жертвоприношения. А. Beugnot, Histoire de la destruction du paganisme on Occident, I . Paris 1835, 98—101, также полагаем, что закон направлен был не против языческих жертв вообще, а против того, что в языческом культе должно было казаться предосудительным даже и с языческой точки зрения (II, 45: τὰ μυσαρὰ τῆς εἰδωλολατρείας) и против домашних жертв; Евсевий же преувеличил и исказил его значение. L . Duchesne, Histoire ancienne de l ’ Eglise . II . Paris 1907, 77 (русск. п ep M . 1914, 52) находит затруднительным высказаться о содержании закона за неимением его текста и допускает, что в нем запрещались, может быть, лишь языческие церемонии в частных домах. Особенно пытается в новейшее время показать преувеличенность и неверность сообщения Евсевия в данном случае V . Sesan, Kirche und Staat im r ö misch - byzantinischen Reiche seit Konstantin dem Grossen und bis zum Falle Konstantinopels . Г. Czernowitz 1911, 267—279, Константин устранил лишь „навязанный Ликинием востоку языческий характер“, обнародовал, между прочим, и на востоке свои законы против частной практики аруспиков,—и это дало повод Евсевию для его утверждения, Константий мог иметь в виду в своей ссылки па отца именно законы об аруспицине, или же указ в V. С. II, 48—59, или же вообще меры против введенного Ликинием „языческого характера“, вероятнее же всего, хотел лишь прикрыть этой ссылкой свои собственные намерения. „Крайне сомнительным“ признает существование закона Константина против язычества А. А. Спасский, Обращение имп. Константина В. в христианство. Сергиев Посад 1905, 71—73; однако, для того, чтобы объяснить ссылку на него Константия, он допускает, что Константин к концу жизни, под влиянием окружающих его христиан, мог составить проект такого закона, но не опубликовал его, и им потом воспользовался Константий,— Если предположить, что закон 324—5 г., хотя содержал прямое запрещение только совершения языческих обрядов в частных домах, но вместе с тем весьма резко отзывался вообще о языческом культе, и в нем высказывалось пожелание скорейшего прекращения и храмового богослужения, то он сам легко мог давать повод к широкому толкованию, и этим, может быть, объясняется передача его в слишком широком смысле у Евсевия и ссылка па него Константия. Желательности полного прекращения языческого культа и в храмах (τῶν ναῶν περιῃρῆσθαι τὰ ἕθη) Константин вовсе не скрывает и в следующем эдикте, где он выступает уже против излишних стеснений язычников. В IV, 25, 1, Евсевий имеет в виду, вероятно, тог же самый закон, который упоминается и в II, 45, 1, так как хотя в четвертой книге речь вообще идет о последних годах царствования Константина, во IV, 25, 1, может относиться и к более ранним временам. Факт, сообщаемый в IV, 24 (слова о „ τῶν ἐκτός ἐπί -

175

император запретил на западе частную практику аруспиков, но с ним могло в то же время соединяться резкое порицание вообще языческого культа и пожелание совершенного исчезновения его. Сторонники старой религии в этом законе, разумеется, должны были усмотреть стеснение своей свободы. Неумеренную ревность в искоренении язычества могли обнаружить некоторые епископы и вообще члены клира. И между гражданскими административными лицами особенно в виду того, что Константин, по Евсевию, старался замещать разные должности именно христианами, сразу же могло найтись немало таких, которые готовы были пойти гораздо далее самого императора и истолковывали в самом широком смысле изданный им закон.

По-видимому, нежелательными для самого Константина фактами этого рода и вообще ропотом языческой партии по поводу указанного закона объясняется издание им в скором

σκοπος “), мог быть и в 325, и в 335 г.; но постановление IV, 25, 1: μὴ μονομάχων μιαιφονίαις μολύνειν τὰς πόλεις, нужно, очевидно, относить прежде всего к закону 1 окт. 325 (Cod . Theod . XV, 12, 1), и эта дата может служить основанием видеть в предшествующих словах лишь повторение II, 45, 1 (закон тоже 324/5 г.). Перечисляются, хотя не в одинаковом порядке, в обоих случаях одни и те же пункты (если ἄλλαι περιεργίαι = τελεταὶ κρύφιοι), и к ним, нужно думать, сводилось содержание закона. Почему Евсевий не привел самого текста закона, неизвестно. Может быть, именно некоторая неудача, постигшая Константина с этим законом и заставившая его вскоре же выступить с другим, уже ограничивающим значение его указом (II, 48—59), побудила дипломатичного панегириста ограничиться лишь общим упоминанием об этом законе; по может быть, у него просто не было в момент написания «Жизни Константина» текста его. Для его ближайшей цели—характеристики христианского настроения императора и его отношения к язычеству—вполне достаточно было и других приведенных у него документов, в частности—даже именно указа II, 48 -59. Оговорка в законе 29 июня 326 (Cod . Theod . XV, 1, 3), дозволяющая постройку новых храмов, возможна была уже с точки означенного указа; необходимо, сверх того, обратить внимание на то, что разрешение построить храм могло сопровождаться в известных случаях запрещением в то же время совершать в нем языческие церемонии (храм в Гиспелле). Не имеет значения в вопросе о законодательстве Константина против язычества ссылка на закон 21 мая 337 г. (XII, 5, 2) о привилегиях для sacerdotales et flamines perpetui, потому что должностные лица с этими языческими названиями были в данное время не более, как председателями местных сеймов, и ими могли быть π были и христиане. Ср, Seeck, I³, 474—5.

176

времени другого эдикта¹), который у Евсевия характеризуется, как «поучение, изобличающее идолопоклонническое заблуждение предшествовавших ему правителей» ²).

¹) II, 48—59. 48, р. 61: Βασιλέως ἐπιστολὴ κατὰ πάσας τὰς ἐπαρχίας . Νικητὴς Κωνσταντῖνος Μέγιστος Σεβαοτὸς ἐπαρχιώταις ἀνατολικοῖς . Πάντα μὲν ὅσα “ κτλ . 47, ρ . 61: διδασκαλίαν ἀπελεγκτικῆν τῆς εἰδωλολάτρου πλάνης τῶν πρὸ αὐτοῦ κεκρατηκότων τοῖς κατὰ πᾶν ἐθνος ἐπαρχιώταις κατέπεμπεν .

²) Ватиффоль в упомянутой выше статье (р. 90—91) построяет свои возражения против подлинности этого эдикта частью лишь на том, что влагает в него мысли, какие в нем вовсе не высказываются.— Так, он полагает, что, говоря о своем отвращении к предшествовавшим правителям (11,49), Константин имеет здесь в виду вообще прежних языческих императоров, и замечает, что „мы знаем, напротив, что Константин хотел походить на Антонинов, на Марка Аврелия“. В действительности, и из делаемого в этой главе упоминания о Константий Хлоре, и из всего дальнейшего изложения (49—54) видно, что речь идет тут лишь о ближайших предшественниках Константина с Диоклетианом во главе; и в заглавии (р. 38) читается: Περὶ τοῦ πατρὸς τοῦ φιλοθέου Κωνσταντίνου καὶ περὶ Διοκλητιανοῦ καῖ Μεξιμιανοῦ διωκτῶν .— По поводу того, что Константий Хлор характеризуется (II, 49), как μετὰ θαυμαστῆς εὐλαβείας ἐν πάσαις ταῖς ἑαυτοῦ πράξεσι τὸν σωτῆρα θεὸν ἐπικαλούμενος, Ватиффоль замечает: „мы знаем, что Константий Хлор никогда не был христианином“. Но Константин, очевидно, вовсе и не говорит здесь прямо о христианстве своего отца, а лишь о его монотеизме.—Под ἐμφύλιοι πόλεμοι, которые подняты были ближайшими предшественниками Константина и которые, по нему, привели их к гибели (II, 51), Ватиффоль хочет разуметь в собственном смысле междоусобные „гражданские“ войны („ guerres civiles “), и уличает по этому поводу документ в сообщении совершенно неправдоподобных сведений. Но как видно из II, 49, в связи с дальнейшим текстом (ср. примечание к этому месту Валуа, Migne, Ser . lat . t . 8, c, 273 D), и, напр., из слов о гонителях Евсевия в I, 13, 2 (р. 14: καὶ οἱ μὲν ἑ μφυλί о ις θεοσεβῶν ἀνδρῶν τε καὶ γυναικῶν σφαγαῖς τὰς ὐπ ’ αύτοῖς ἐπαρχίας ἐμίαινον), речь идет здесь о поднятых ими гонениях на христиан.—Серьезное значение имеет указание на видимое несоответствие сообщения Константина о начале гонения при Диоклетиане (.11, 50—54) с рассказом о том же Лактанция (De mort . pers. 11 — 15). Нельзя отрицать этого несоответствия, но едва ли можно в то же время основывать на ном сомнение в подлинности документа. В эдикте можно усматривать лишь сокращенную передачу в несколько ином освещении того же самого, о чем у Лактанция говорится лишь гораздо подробнее. Отпет оракула Аполлона, и по Лактацию (11), имел решающее значение для Диоклетиана. Константин ограничивается, по-видимому, в своем сообщении в II, 51, только тем, непосредственным свидетелем чего пришлось быть ему самому, находясь при дворе Диоклетиана: как Диоклетиан спрашивал у окружающих о смысле только что принесенного ответа оракула Аполлона (название Аполлона

177

Он был написан, по Евсевию, самим императором, разослав также по всем провинциям и адресован их жителям. Евсевий приводит его в греческом переводе.

ὁ Πύθιος, II, 54, может и не противоречить названию Milesius у Лактанция, 11, как разъясняет это против Шультце О. Seecle, Die Urkunden der Vita Constantini, в Zeitschrift fur Kirchengeschichte, XVIII, 1898, 335—6). Дальнейшие слова Константина, II, 51, р. 62; ὁ δὲ τὴν ἀπόκρισιν ὥσπερ τι καταβροχθίσας μέλι τὰ κατὰ τῶν ἀδικημάτων εὑρεθέντα ξίφη κατὰ τῆς ἀνεπιλήπτου ὁσιότητος ἐξέτεινεν . αὐτίκα δὴ οὖν διατάγματα λύθρων μιαιφόνοις ὡς εἰπεῖν ἀκωκαῖς συνέταττε κτλ ., являются, конечно, неточными в сравнении с рассказом Лактанция, однако в своей краткой передаче Константин мог выразиться таким образом, так как гонение во всяком случае приняло кровавый характер вскоре же после первого эдикта, изданного вслед за получением ответа оракула. Нужно иметь в виду, что Лактанций пишет в 313—314 г. более или менее обстоятельную историю гонения, Константин же приводит в документе 324 г. как бы мимоходом свои личные воспоминания о том, что он видел и слышал в юном еще возрасте, κομιδῆ παῖς ἔτι υπάρχων, как — не без особой, по-видимому, какой-то цели в с преувеличением—находит нужным отметить сам Константин. Хотя он и находился при дворе, но он мог и не иметь точных сведений о том, что делалось в тайном совете императора; Лактанций же имел в этом случае какой-то особый источник для своих сообщений,—Указанное выражение κομιδῆ παῖς ἔτι ὐπάρχων (II, 51) создает, между прочим, само осо бые затруднения. Возраст Константина при его смерти в 337 г. определяется в разных источниках от 62 до 66 лет (у Евсевия 64), следовательно, в 303 г., когда началось гонение, ему должно было быть от 27 до 31 года, и выражение παῖς (обычно у греков для возраста от 4 до 14 лет) для этого момента не приложимо к нему (в заголовке II, 51, р. 38, поставлено просто νέος ὤν). Зеекк (в Zeitschrift für KG. XVIII, 1898, 336 -341, также Geschichte des Untergangs der antiken Welt. I³. Berlin 1910, 434—438) в виду, между прочим, и этого места признает датой рождения Константина 288 год (27 февраля). Что κομιδῆ παῖς содержит во всяком случае преувеличение, это следует из величания о Константине Евсевия, который видел его еще до гонения, когда он проезжал вместе с Диоклетианом чрез Палестину (что могло быть, по Зеекку, в 302 г.), I, 19, 1, р. 17: ἤδη δ ’ ἐκ τοῦ παιδὸς ἐπὶ τὸν νεανίαν διαβάς (ср. I, 20: νεανίας для 305 г.). Но уже это показание Евсевия, если оно относится к 302 г., свидетельствует о возможности для Константина употребить, хотя бы и с преувеличением, рассматриваемое выражение. Ср. также у Зеекка показания других авторов, подтверждающие эту возможность, напр. Nazar paneg . X, 16: inito principatu [в 306 г.], ad huc aevi i m mat u ru s,—Можно вообще заметить относительно этого документа, что выставляемое в нем на вид самим императором желание сохранить «мир“ в империи (П, 64), в противоположность введенной гонителями христиан смуте (ἐμφύλιοι πόλεμοι), вполне соответствует общему характеру поли-

178

В этом новом документе, в первом его отделе (П, 48— 55); Константин, намереваясь изложить пред всеми подданными сущность своих «уповании» ¹), говорит о своем несочувствии к образу действий своих непосредственных предшественников—гонителей христиан, и сам, объясняя свою деятельность божественным руководительством ²), заявляет о своей всецелой преданности Богу и о готовности принять на себя труд—восстановить «святейший дом» Ему, разрушенный гонителями ³). Но особенно характерною в этом документе нужно признать (II, 56—60) дальнейшую часть. Поведению гонителей, которые своим преследованием христиан сами вносили внутреннюю смуту в жизнь государства ⁴), Константин противопоставляет здесь собственную религиозную политику, направленную к сохранению мира. «И заблуждающиеся [язычники], подобно верующим, без тревоги пусть пользуются миром и спокойствием. Ибо эта приятность общей мирной жизни и их возможет исправить и вывести на прямой путь. Никто да не притесняет другого; каждый пусть содержит то, чего хочет душа его, этим пусть пользуется. Благомыслящие должны быть уверены, что лишь те будут жить свято и чисто, кого Ты Сам призываешь почить на святых Твоих законах; а отвращающиеся пусть владеют уделом ложного учения» ⁵). Христианство само в себе за-

тики Константина, столь выразительно отмечаемому самим же Батиффолем чрез самое заглавие своей книги о константиновских временах:, La paix Constantinienne “. Эта черта также может говорить о принадлежности документа именно Константину. Между прочим, если бы этот эдикт был частью предполагаемой Батиффолем „программы» для политики Константия, то оказалось бы, что для последнего в этом пункте „программа“ не имела никакого значения, как показывает издание им закона 341 г. против язычества.

¹) II, 48. р, 62: ἐγὼ δ ’ ὥς ἔνι μάλιστα φανερῶς περὶ τῶν κατ ’ ἔμαυτὸν ἐλπίδων πᾶσιν ὑμῖν ὁμολογῆσαι πειράσομαι .

²) II, 55, 1, ρ . 63: ταὶς σαῖς γάρ ὑφηγήσεαιν ἐνεστηαάμην σωτηριώδη πράγματα καὶ διῆνυαα .

³) II, 55, 2, ρ . 63: διὰ ταῦτά τοι ἀνέθηκά σοι τὴν ἐμαυτοῦ ψυχὴν ἔρωτι καὶ φόβῳ καθαρῶς ἀνακραθεῖσαν .

⁴) ΙΙ, 49, ρ . 62: τῆς δὲ πονηρίας αὐτοῖς ἡ δεινότης εἰς τοσοῦτον ἐξῆπτετο, ὡς πάντων ὁμοῦ τῶν θείων τε καὶ ἀνθρωπίνων πραγμάτων εἰρηνευομένων ἐμφυλίους ὐπ ’ ἐκείνων πολέμους ἀναρριπίζεαθαι .

⁵) ΙΙ . 56, ρ . 64: ὁμοίαν τοῖς πιστεύουσιν οἱ πλανώμενοι χαίροντες λαμβανέτωσαν εἰρήνης τε καὶ ἡσυχίας ἀπόλαυσιν μηδεὶς τόν ἕτερον

170

ключает свидетельство своей истинности, и для правомыслящих и стремящихся к действительной добродетели должна быть ясна его истинность. «Если кто препятствует врачевать себя [от заблуждений язычества], пусть не винит в том другого.—Только пусть никто не посягает на то, что по самой сущности вещей должно быть неприкосновенным. Будем. поэтому, все пользоваться жребием дарованного блага, т. е. прекрасным даром мира, удаляя совесть от всего противного. Если кто сам в чем убедился и принял, пусть не навязывает этого с насилием другому; что узнал кто-либо и уразумел, пусть употребит на пользу ближнему, если возможно; а если невозможно, пусть оставит его в покое. Потому что одно—добровольно принимать подвиг ради бессмертия, и иное—принуждать к нему казнями» ¹).

Таким образом, император внушает действовать на язычников лишь убеждением, запрещает прибегать по отношению к ним к каким-либо принудительным мерам. «Я высказал это, заключает он свой эдикт, и распространился об этом даже более, чем мне следовало бы, потому что я не хотел скрывать веры в истину, в особенности в виду того, что некоторые, как слышу, говорят, что уничтожены обряды храмов и власть тьмы; это я посоветовал бы [сделать для себя] всем людям, если бы упорное противоборство пагубного заблуждения, в ущерб общему спасению, не утвердилось чрезмерно в душах некоторых» ²). Слова эти, по-видимому, и имеют целью отклонить то слишком широкое понимание изданного ранее Константином

παρενοχλείτω ἕκαστος ὅπερ ἡ ψυχή βούλεται κατεχέτω, τούτῳ κατακεχρήσθω . — — οἱ δ ’ ἔαυτοὺς ἀφέλκοντες ἐχόντων βουλόμενοι τὰ τῆς ψευδολογίας τεμένη .

¹) II, 59—60, ρ. 65: μόνον μή τις καταβλαπτέτω τοῦθ’, ὅπερ ἄχραντον εἶναι τὰ πράγματα παρεγγυᾷ. Χρησώμεθα τοίνυν ἅπαντες ἄνθρωποι τῇ τοῦ δοθέντος ἀγαθοῦ συγκληρίᾳ, τουτέστι τῷ τῆς εἰρήνης καλῷ, χωρίζοντες δηλαδὴ τὴν συνείδησιν ἀπὸ παντὸς ἐναντίου. πλὴν ἕκαστος ὅπερ πείσας ἑαυτὸν ἀναδέδεκται, τούτῳ τὸν ἕτερον μὴ καταβλαπτέτω· ὅπερ θάτερος εἶδέν τε καὶ ἐνενόησεν, τούτῳ τὸν πλησίον εἰ μὲν γενέσθαι δυνατὸν ὠφελείτω, εἰ δ’ ἀδύνατον παραπεμπέσθω. ἄλλο γάρ ἐστι τὸν ὑπὲρ ἀθανασίας ἆθλον ἑκουσίως ἐπαναιρεῖσθαι, ἄλλο τὸ μετὰ τιμωρίας ἐπαναγκάζειν.

²) II, 60, p . 65: ταῦτα εἶπον, ταῦτα διεξῆλθον μακρότερον ἢ ὁ τῆς ἐμῆς ἐπιεικείας ἀπαιτεῖ σκοπός, ἐπειδὴ τὴν τῆς ἀληθείας ἀποκρύψασθαι πίστιν οὐκ ἐβουλόμην, μάλισθ’ ὅτι τινὲς ὡς ἀκούω φασὶ τῶν ναῶν περιῃρῆσθαι τὰ ἔθη καὶ τοῦ σκότους τὴν ἐξουσίαν· ὅπερ συνεβούλευσα ἂν πᾶσιν ἀνθρώποις, εἰ μὴ τῆς μοχθηρᾶς πλάνης ἡ βίαιος ἐπανάστασις ἐπὶ βλάβῃ τῆς κοινῆς σωτηρίας ἀμέτρως ταῖς ἐνίων ψυχαῖς ἐμπεπήγει.

180

постановления против язычества, которое могло сопровождаться лишь нежелательными следствиями. Константин обрекает язычество на уничтожение, но он вовсе не хочет, чтобы его собственные решительные и властные выступления против язычества были понимаемы как разрешение кому бы то ни было чинить насилия над язычниками.

Очевидно, рассматриваемый эдикт является существенным дополнением к первому, вышеуказанному эдикту о восстановлении прав христиан на востоке, и лишь оба вместе они соответствуют содержанию закона 313 г. в его полном объеме ¹). В первом эдикте 324 г. предполагается, как конечная цель политики Константина, вытеснение язычества и замена его христианством, но отношение власти к продолжавшим оставаться в язычестве подданным не определялось. Константин попытался затем начать искоренение язычества на востоке запрещением идолослужения и языческих обрядов, может быть, лишь в частных домах, но неумеренная ревность, вероятно, некоторых христиан и наклонность понимать в слишком широком смысле его заявления побудили его вскоре же подтвердить принцип личной свободы в деле религии, который был некогда высказан в миланском законе 313 г. Там свобода для последователей разных культов устанавливалась на ряду с определением юридического положения христиан. Здесь, в виду особых обстоятельств, издается об этом особый акт. И если там усиленное подчеркивание свободы и других культов, кроме христианского, может быть объясняемо главным образом необходимостью для Константина считаться с настроением Ликиния и Максимина, хотя там выдвигается и значение принципа свободы самого по себе ²), то здесь, в акте 324 — 325 г., когда Константин был единодержавным, мотивом для него было, как это прямо и отмечается в эдикте, желание сохранить внутренний мир в империи ³) и сознание малоценности и непрочности вынужденных насилием обращений в новую религию ⁴).

¹) Не вполне точно говорится у Шесана (260—261), что первый изданный для востока закон повторяет вторую часть миланского закона, второй—первую.

²) § 3: ut possit nobis summa diuinitas, cuius religioni liberis mentibus obsequimur, in omnibus solitum fauorem benenolentiamque praestare .

³) II, 56. ⁴) II, 60.

181

Взятые вместе оба эти эдикта, изданные в самом начале единодержавного правления Константина, и представляют более или менее точное выражение сущности вообще его религиозной политики, в отношении к христианству и язычеству. Сделанным здесь заявлениям соответствует в целом вся его деятельность в этой области. Все стремления его были уже с 312 г. направлены к содействию, где и насколько это зависело от него, успехам христианства. Он не скрывал и ранее, в законах, изданных на западе, отрицательного отношения к язычеству, как к отжившему уже суеверию (319), и теперь высказывает это открыто пред новыми восточными подданными; оно, по-видимому, даже в особо резкой форме выразилось в упоминаемом Евсевием запрещении жертв. Но к свободе убеждении сторонников язычества он находил нужным относиться с самою широкою терпимостью, и иногда, по особым соображениям, эта терпимость могла принимать вид почти благосклонного отношения и к языческим учреждениям,—когда он, напр., дозволяет построить языческий храм в честь своего рода Флавиев в Гиспелле в Умбрии Это, однако, не изменяет общего направления его политики, имевшей своей задачей устранение язычества и утверждение христианства. Миланский закон в сравнении с позднейшими актами является именно лишь начальным моментом или предварительной ступенью в этой общей религиозной политике первого христианского императора.

Но в то же время гораздо строже, нежели к представителям язычества, вообще относился Константин, как покровитель церкви, к нарушителям церковного единства в среде самого христианства, к еретикам и раскольникам, хотя и здесь политика его не всегда была вполне после-

¹) Inscriptiones latinae selectae. Ed. U. Dessau. V . I . Berolini 1892, р. 158—-9. Храм, постройка которого разрешается, должен был, однако, иметь значение лишь просто монумента в честь императорского рода, так как в рескрипте (333—337 г.), в то же время, запрещается совершать в нем какие-либо языческие церемонии и о них император отзывается весьма пренебрежительно. 159 _42—47: in cuius gremio [civitatis Hispelli] aedem quoque Flaviae, hoc est noetrae gentis, ut desideratis, magnifico opere perfici volumus, ea observatione perscripta, ne aedis nostro nomini dedicata cui usq uam contagio s[a)e superet itionis fraudibus polluatur .

182

довательной в частностях. В 316 г. епископы донатистов были им присуждены к изгнанию и церкви их конфискованы. Нужно, однако иметь в этом случае в виду, что донатисты сами же неотступно требовали суда императора, будучи недовольны судом соборов. В 321 г. император предоставиль им опять полную свободу. В 325 г. осужденный на никейском соборе Арий и его упорные приверженцы были приговорены в ссылке, повелено было называть их «порфирианами», сочинения Ария предавать огню, а за сокрытие их—-казнить. Был потом издан, по сообщению Евсевия, указ правителям провинций и против разных сект, унаследованных от прежнего времени: сектантам запрещалось собираться для богослужения даже в частных домах, молитвенные дома их передавались во владение церкви, прочие «места»—в казну. К самим сектантам император при этом обращался с особым строгим посланием, приводимым у Евсевия ¹). Но в проведении этих строгих распоряже-

¹) V. С. III, 63—66. 64—05—письмо (διδασκαλία) к еретикам. 64, 1. р. 111. Ἐπίγνωτε νῦν διὰ τῆς νομοθεσίας ταύτης, ῶ Νοουατιανοί, Οὐαλεντῖνοι, Μαρκκβνισταί, Παυλιανοί [=последователи Павла Самосатского], οἵ τε κατὰ Φρύγας ἐπικεκλημένοι [== монтанисты], καὶ πάντες ἁπλῶς εἰπεῖν οἱ τὰς αἱρέσεις διὰ τῶν οἰκείων πληροῦντες συστημάτων . Ватиффоль (1. с. 87--9) не признает подлинности и этого документа и отвергает достоверность сообщения об указе к правителям. Но главное возражение, что от указывается у Евсевия закона на деле не потерпели особого ущерба новатиане, также монтанисты во Фригии и соседних провинциях (ср. Soz . II, 32), а относительно новатиан имеется даже особое распоряжение от 25 сентября 326 г., дозволяющее им владеть своими молитвенными доками и местами для погребения (Cod, Theod . XVI, 5, 2), вовсе еще не устраивает возможности издания этого закона. Закон, обнародованный наряду с особым посланием императора к сектантам, мог быть предназначен, как предполагает это Созомен, более всего для устрашения последних, и в таком случае он, естественно, не выполнялся со всею строгостью, и возможны были разные исключения при его применении. По-видимому, он издан был вслед за имеющимся в Cod . Theod . XVI. 5, 1, законом от и сентября 326 г„ разъяснявшим, что привилегии христианству относятся лишь к кафолической церкви, а еретики и схизматики, напротив, должны быть стесняемы разными повинностями (diversis muueribus). Во всяком случае, уже самое содержание упомянутого распоряжения о новатианах, вызванного особым ходатайством их к императору, может свидетельствовать, что стеснительные меры по отношению к сектантам, по-видимому, не ограничивались одними лишь повинностями, и отсюда можно делать вывод об издании еще другого закона после закона 1 сентября

183

ний Константин, по-видимому, сам не хотел быть вполне последовательным *).

А. Бриллиантов.

326 г. Перечисление сектантов у Константина в «письме к еретикам“ совпадает с перечислением их у Лактанция, и прежде всего от Лактанция, не желающего признавать сектантов и за христиан, он мог заимствовать и свой суровый взгляд на них, в частности—первоначально - и на новатиан. Divin, inst. IV, 30, 10 Brandt 396: cum enim [ сектанты ] Phryges aut Nouatiani aut Valentiniani aut Marclonitae aut Anthropiani seu quilibet alii nominantur, Christiani esso desierunt, qui Christi nomine amisso humana et externa uocabula induerunt. „Anthropiani “ встречаются уже у Киприана (ер. 73, 4), и означают у него, нужно думать, монархиан-динамистов, признававших Христа, по-евионитски, за простого человека. Очевидно, Παυλιανοὶ у Константина — Anthropiani Лактанция.

*) Продолжение следует.

Христианское чтение. 1916. № 4. СПБ.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

А. И. Бриллиантов

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ
И МИЛАНСКИЙ ЭДИКТ 313 ГОДА.

VII.

Со времени своего обращения в христианство под влиянием событий, связанных с походом на Максентия, и до конца жизни, Константин в своей религиозной политике неизменно выступает и действует как покровитель христианской церкви, предназначая и своих детей, чрез их христианское воспитание, быть продолжателями этой же политики. И если миланский акт 313 г., при всем своем значении, не ставил еще христианство de jure в какое-либо особо привилегированное положение, то фактически, в лице первого христианского государя, государство уже тогда вступило в союз с церковью. Со стороны Константина самое издание этого акта имело основание для себя именно в том близком, покровительственном отношении, в какое император стал к христианству. Первоначально непосредственным покровительством его, пока востоком владел Ликиний, могла пользоваться лишь церковь, находившаяся в западной половине империи. С переходом

¹) Окончание. См. февраль 1916 г. На стр. 158, строка 12 сверху, вместо „§ 7“ должно быть „§ 8“. Нужно, между прочим, заметить, что О . Seeck. Die Zeitfolge der Gesetze Konstantins, в Zeitschrift der Savigny-Stiftung. X, romanist Abteilung, 225, считает Cod Theod IX, 16, 1 и 2 (op . выше 163,). частями одного закона, относящегося не к 319, но к 320 г., к атому же году, вместо 321, относится им и XVI, 10, 1; закон об Иудеях, XVI, 8, 1 (ср. выше 164₂), он относит (240) к 329 г. вместо 315. Ср. L . Seuffert, Konstantins Gesetze und das Christentum Würzburg 1891, 12₄, 10₃.

421

под власть Константина и востока, оно распространилось на всю. бывшую в пределах империи, церковь.

Можно сомневаться, будут-ли когда-либо представлены со всею полнотой и оценены точно все те следствия, какие имел заключенный при Константине союз двух величайших на земле организаций, кафолической церкви и универсальной римской империи, в дальнейшей их истории. Оценка этого факта, во всяком случае, делается весьма различная, в зависимости и от различия точек зрения, с каких она производится, и от многосторонности самых следствий. Это, в свою очередь, отражается в общем в весьма сильной степени и на суждениях о самом Константине; то или иное отношение к его делу и разным его следствиям обычно определяет более или менее взгляд и на самую его личность и побуждает в неодинаковом освещении представлять одни и те же фактические данные.

Возвращением к языческой точке зрения является в сущности отношение к делу английского историка XVIII в., последователя отрицательных идей «просвещения» своего времени, Гиббона, и разделяющих более или менее его взгляды историков. За его тенденцией отыскивать всюду темные стороны в историческом христианстве и набрасывать, где можно, тень на него, скрывается в глубине отрицательное отношение к христианской религии вообще. Скептик по своим убеждениям, он хочет ценить язычество, как историческое явление, в целом выше христианства. Историческое доказательство этого он хочет видеть в том, что союз с христианством оказался будто бы гибельным для государства. Таким образом, первый христианский император, личность которого у Гиббона выступает в общем далеко не в благоприятном освещении, оказал, по нему, вовсе нежелательную услугу государству своею религиозною реформою. Причины падения римской империи заключаются, по нему, не в чем ином, как именно в распространении евангелия и торжестве церкви ¹).

¹) Ср. слова самого Гиббона из его мемуаров в примечании Велля к очерку Гизо о Гиббоне. Э. Гиббон, История упадка и разрушения римской империи. Перев. с англ. В. Н. Неведомский. I. М. 1883, ХХVIII. О Константине у Гиббона ср. I, 495—543, II, 256—278. В юности Гиббон († 1794), увлекшись католичеством, формально присоединился к нему, но вскоре

422

Общий отрицательный взгляд Гиббона на христианство здесь достаточно, разумеется, лишь констатировать, чтобы знать руководящий мотив его талантливого, по тенденциозного изложения. Что касается того утверждения, будто христианство было причиной упадка государственной жизни и конца римской империи, то уже древним христианским писателям приходилось отвечать на обвинения этого рода со стороны язычников, особенно после постигших в V веке западную половину империи бедствий. Из ученых нового времени особую главу посвящает этому вопросу в своей книге о падении язычества Буассье, имея в виду, в частности, именно взгляд Гиббона ¹). Если поводом для подобных обвинений по отношению к первоначальному христианству могли быть заявлявшиеся иногда в то время со стороны христиан ригористические требования, делавшие, по-видимому, несовместимым с исповеданием христианства точное выполнение всех обязанностей, предъявляемых государством к гражданам (вопросы о дозволительности для христиан гражданской и военной службы, о браке, об отношении к богатству), то этот ригоризм вообще не имел уже места к временам Константина ²). С другой стороны, те симптомы, в которых выражался постепенный упадок империи, стали обнаруживаться еще задолго до победы христианства (плохое состояние финансов, уклонение граждан от обществен-

же, благодаря принятым его родственниками мерам, обратился опять в протестантство. Эта двукратная быстрая смена убеждений и имела в дальнейшем следствием религиозный скептицизм. Потом ин был почитателем Вольтера. — Между прочим, под влиянием Гиббона, Вольтера и особенно энциклопедистов стоял, с своим антицерковным и даже антихристианским направлением, и историк культуры Буркгардт († 1897), автор блестяще написанной, но крайне односторонней книги о Константине (J. Burckhardt, Die Zeit Constantin’s des Grossen. Lpz. 1853, 1880², 1898³), представляющей Константина совершенно чуждым религии политиком. Ср. о нем Н. Gelzer, Ausgewählte kleine Schriften. Leipzig, 1907, 295—366: „Jacob Burckhardt“ (изZeitschrift für. Kulturgeschichte, VII, 1900); cp. 307, 340,. 355.

¹) G. Boissier, La fin du paganisme. II Paris 1891, 391—445 (русск., пер. под ред. М. С. Корелина. М. 1892, 462—502): „Ответственно ли христианство за падение империи?“ Автор, между прочим, замечает 392 (470): „Мне кажется, что большая часть современных историков, с некоторыми ограничениями и смягчениями, разделяют взгляд Гиббона“.

²) 401—3 (475— 6). Об этом ср А . Bigelmair, Die Beteiligung der Christen am öffentlichen Leben in vorconstantiniseher Zeit. München 1902.

423

ных должностей, уменьшение населения, ослабление воинственного духа). Непосредственной причиной упадка ее христианство, таким образом, не было, и можно рассуждать лишь о том, замедлило-ли оно его, или же ускорило ¹). Можно, очевидно, предположить и то, что более полная христианизация населения империи в свое время, может быть, по крайней мере отдалила бы конец ее и на западе. На востоке, во всяком случае, процесс «упадка» ромейской империи шел слишком уже долго и медленно, чтобы выводить этот упадок именно из ее союза с христианством.

Но относиться с осуждением к состоявшемуся при Константине сближению церкви и государства можно было, стоя и на точке зрения совершенно противоположной в сравнении с только что указанною. Можно иметь в виду не предполагаемый вред союза с церковью для государства, а наоборот—вредное влияние самого языческого государства на церковь. Крайним представителем такой точки зрения явился живший еще ранее Гиббона немецкий церковный историк пиетист Арнольд. Отрицательное более или менее отношение у него устанавливается лишь к после-константиновскому христианству, но делается это во имя понятого известным образом идеала истинно-христианской жизни, который, по нему, до Константина был осуществляем, но затем оказался вытесненным. Вследствие союза с языческим государством в самую церковь проникло теперь язычество, типичным представителем которого был, по Арнольду, и сам Константин, изображаемый у него исключительно темными красками. Результатом было понижение прежнего высокого уровня нравственной жизни в христианстве. Выступает теперь на первый план, благодаря этому союзу, особенно не нравящийся протестанту-автору клир, с его иерархическими распрями и ненужными, по автору, догматическими спорами («Ketzermacherei») ²).

¹) Boissier, 445 (502).

²) G. Arnold, Unparteiische Kirchen- und Ketzerhietorien vom Anfang des Neuen Testaments bis auf das Jahr Christi 1688. Zürich 1690—1700 (Schaffhausen 1740); о Константине cp . [1740], 135—143. Автор признает (139—140) также и то, что Константин, как правитель, своей деятельностью в сфере гражданского управления, ускорил гибель римского государства (западной половины империи). О жизни первых христиан

424

Арнольд руководится в своих суждениях своими протестантско-пиетистическими убеждениями. Относительно же исторической стороны дела нужно прежде всего и здесь заметить, что те явления, которые Арнольд хотел бы считать характерными для времени после Константина и выводить из союза церкви с государством, на деле встречаются уже в более ранние времена. Понижение до известной степени общего уровня религиозно-нравственной жизни в христианстве было естественным следствием распространения его в широких кругах я сравнительно спокойного существования в промежутки между гонениями, и оно сказалось, напр., в большом количестве «падших» уже во время гонения Декия. Иерархические отношения, по прямому свидетельству, напр., Евсевия ¹), еще пред гонением Диоклетиана значительно уклонялись от идеала. Еретиков и раскольников было весьма немало уже и в древнейшие времена, и они и тогда уже строго были осуждаемы церковью. На ряду с этим, Арнольд явно в преувеличенно мрачном виде изображает послеконстантиновскую эпоху.

Однако, если утверждения Арнольда, объясняемые его особой тенденцией, являются в целом преувеличенными, несомненным остается факт, что союз церкви с государством, каково бы ни было значение его для государства, для нее сопровождался далеко не одними лишь благоприятными следствиями. Это признается и отмечается всеми более или менее объективными историками. Можно встречать по этому поводу и в новейшей литературе отрицательные суждения о деле Константина, выраженные в резкой форме ²).

Государство, если брало церковь под свое покровительство и оказывало ей содействие, могло потребовать от нее за это и соответствующих услуг, и явиться при случае союзником неудобным и опасным. На его стороне была внешняя сила, и для него естественно было стремиться по-

Арнольд († 1714) еще ранее написал сочинение: Die erste Liebe zu Christo Oder: Wahre Abbildung der ersten Christen nach ihrem lebendigen Glauben und heiligen Leben. 1696 (Stuttgart 1845).

¹) h. e, VIII, 1, 8.

²) Cp., напр ., Th. Zahn, Konstantin der Grosse und die Kirche. Hannover 1876. Перепечатано в Skizzen aus dem Leben der Alten Kirche. Erlangen und Leipzig 1896, 241 -266; cp . 262-266.

425

ставить церковь в подчиненное отношение к себе. В силу уже римских традиций, императоры, в качестве покровителей церкви, могли даже несознательно усвоить себе ту роль по отношению к христианской церкви, какую имели они прежде по отношению к языческой религии, как верховные первосвященники. Интересы церкви в их политике легко могли уступать место государственным соображениям. При том же эти интересы, и при добром желании действовать на пользу церкви, могли быть неправильно понимаемы ими; в эпоху догматических споров они могли подпадать под влияние и неправославных партий. Так было уже в конце царствования самого Константина и особенно при сыне его Константий, когда руководящее значение при дворе приобрела арианская партия. Это повторялось не раз и потом, в истории дальнейших богословских споров; императоры иногда пытались решать догматические вопросы непосредственно своею властью. Централизация церковной иерархической власти на востоке в лице константинопольского патриарха, независимо от значения этого факта в других отношениях, во всяком случае, давала в руки императоров весьма удобное средство воздействовать на церковь чрез ее столичного, облеченного верховным авторитетом представителя. От императора всецело зависел выбор епископа на столичную кафедру, он же мог и удалить его с кафедры в случае недовольства им. В позднейшую эпоху византийской истории эти насильственные низвержения патриархов сделались чрезвычайно частым, почти обычным явлением; со временем позаботились лишь о том, чтобы придать этим фактам хотя бы по видимости закономерную обстановку.

Кроме этого подчинения церкви государству, союз ее с последним, несомненно, отразился некоторыми неблагоприятными следствиями для религиозно-нравственной жизни христианского общества. Покровительство самих государей христианству, их пример и прямые призывы, привлекали в лоно церкви людей, обращавшихся не по религиозным убеждениям, а из мирских расчетов, в не оставлявших языческих привычек и в христианстве ¹). Привилегии клиру

¹) Ср. поэтому поводу замечания об излишнем и сопровождавшемся вредными следствиями доверии к таким лицам уже со стороны Константина, даже у панегириста Евсевия, V. С. IV, 54.

426

побуждали—по-видимому, нередко—поступать в клир лишь в целях освобождения от разных гражданских повинностей. В рядах высшей иерархии не замедлили выступить «придворные» епископы; примером их уже при Константине явился арианин Евсевий никомидийский.

Было бы бесцельно отвергать или умалять значение указанных отрицательных явлений, обнаружившихся при начавшемся с Константина порядке вещей. Но, прежде всего, можно поставить вопрос: было-ли наиболее обращающее на себя внимание явление нового периода церковной истории, «цезаропапизм» восточной церкви или ее подчиненное положение в отношении к государственной власти, неизбежным следствием установленного тогда союза церкви с государством самого по себе, или же оно обусловливалось особыми привходящими обстоятельствами? Действовать в качестве верховных первосвященников, распорядителей судьбами не только государства, но и церкви, могли побуждать императоров, как было замечено, прежние традиции римского государства. Но что является в данном случае важным, на встречу этим властительным тенденциям добровольно шли и сами греки, составлявшие восточную церковь. В силу своих национальных особенностей и своей прежней политической истории, они не обнаруживали ни надлежащего уменья, ни особого желания отстаивать независимость церкви на практике. Пользуясь обычно содействием государственной власти и церковных делах, представители восточной церкви выступали с протестами против вмешательства этой власти в церковную сферу и превышения ею своей компетенции обычно лишь тогда, когда императоры становились на сторону неправомыслящих и пытались ввести в церковь ересь. Таким образом, утвердившийся в греко-восточной церкви «цезаропапизм» являлся, в значительной степени, результатом особого отношения к вопросу о церковной свободе самих же представителей этой церкви — греков, в общем слишком мало дороживших в обычное время самостоятельностью церкви, в сравнения с представителями латинского христианского запада ¹).

Но при этом, но отрицая факта восточного, «цезаропа-

¹) Ср. В. В. Болотов, Лекции по истории древней церкви. III. Спб. 1913 36—43, 87—90.

427

пизма», не следует придавать ему и недолжное значение. Правда, уже у самого Константина и у Евсевия прилагается— в несобственном смысле—лично к Константину название ἐπίσκοπος τῶν ἐκτὸς и κοινὸς ἐπίσκοπος ¹). Можно встречаться и в дальнейшее время с неуместным для императора титулом «первосвященника» (напр., на соборе 448 г.: τῷ ἀρχιερεῖ βασιλεῖ). Но в принципе в общем признавалось необходимым разграничение сфер действования церковной и гражданской властей, и высказывалась мысль о их согласном взаимодействии (шестая новелла Юстиниана, титулы о царе и патриархе в Эпанагоге IX в.). История на деле показывала постоянное нарушение этой теории со стороны государственной власти. Выступали иногда, в позднейшее время, и некоторые византийские канонисты на защиту иерархического достоинства и правь императора (Вальсамон и особенно Димитрий Хоматин). Но вообще фактическому цезаропапизму на востоке не хотели—так сказать, официально—придавать принципиальное значение, и возводить действительный порядок вещей в норму.

Нужно, в то же время, отметить и то, что каковы бы ни были неблагоприятные следствия для церкви вмешательства в ее дела гражданской власти, в связи с восточным фактическим «цезаропапизмом» стоит и составляет в большей или меньшей степени и его заслугу — хотя бы не намеренную и своеобразную—то обстоятельство, что на востоке именно сохранилось правильное понятие о догматической сущности церкви и ее чисто духовной миссии в мире. На западе энергичное отстаивание церковью своих прав сопровождалось de facto превращением самой римской церкви в земное государство и искажением догматического о ней понятия в борьбе ее с империей в средние века, и в конце концов—к неудачной попытке реформировать ее в протестантстве.

В общем, при оценке следствий произведенной Константином перемены, констатируя те или иные факты отрицательного характера, не следует упускать из виду и положительных ее результатов. Не ограничиваясь дарованием

¹) V. С. IV, 24; I, 44, 1. По вопросу о смысле выражения ἐπίσκοπος τῶν ἐκτὸς ср. Е. А. Heinichen, Eusebii Scripta historica. III . Lipsiae 1870, 787—796.

428

христианству лишь полной свободы и приняв церковь под свое прямое покровительство, государство предоставило ей все зависевшие от него необходимые средства для распространения и утверждения ее влияния в мире. Константин уже сразу по своем обращении заявил себя особою щедростью в материальном пособии церквам и освободил клир от разных гражданских повинностей, чтобы дать ему возможность беспрепятственно посвящать себя своему служению. Могли быть в этих случаях и были и злоупотребления. Но, очевидно, от представителей церкви зависело использовать это благоволение правительства в целях ее миссии, и оно. несомненно, чрезвычайно содействовало ее успехам.

Открывая самый широкий простор и создавая удобные условия для деятельности церкви, государство и само должна было подвергаться более или менее воздействию христианских начал. Влияние христианских идей прежде всего на самих государей естественно должно было отражаться вообще в законодательстве эпохи и могло сказываться как в проведении в жизнь специфически христианских установлений, так и в скорейшем осуществлении на практике начал гуманности, до которых возвышалась и философская мысль античного мира, но которые там вовсе не находили сколько-нибудь широкого практического применения ¹). Еще Лактанций в

¹) По вопросу о христианском влиянии на римское право ср. Ch. Bougaud, La première Ébauche d’un Droit Chrétien dans le Droit Romain. Paris (1913?), где дается очерк (55—72) современного состояния этого вопроса, научная разработка которого началась лишь весьма недавно. Автор указывает, что факт этого влияния был отмечен еще Озанамом (1837), но посвященный затем выяснению его очерк Troplong 'а (De l ’ influence du christianisme sur le droit civil des Romains . Bruxelles 1844) оказался не совсем удачным и подвергнут был суровой критике итальянцем Padelletti . В последние время вопрос был снова выдвинут знаменитым итальянским юристом С. Ferrini (t 1902), ко торый наметил путь к его решению чрез детальное сравнение римской юридической литературы и произведений христианских писателей и сам исследовал с этой стороны сочинения Арнобия и Лактанция в статье: Die juristischen Kenntnisse de s Arnobius und des Lactantius (в Zeitschrift der Savigny - Stiftnng, 1894). В этом направлении продолжали затем работу F . Carusi, Diritto Romano e Patristica, 1906 (с замечаниями о Лактанций), и S . Riccobono C r istianesimo e Diritto Privato. Milano 1911 (о законодательстве Юстиниана). Указывается также трактат В Kübler, Die Einwirkung der älteren christlichen Kirche auf die Entwicklung des Rechte und der sozialen Begriffe 1909. Против Риккобоно выступил с

429

своих Divinae institutiones, озаглавленных так в подражание Institutiones римских юристов и посвященных Константину, хочет указать как бы основы христианского права, раскрывая (в V книге) понятие о справедливости (justitia), как слагающейся из благочестия в отношении к Богу (pietas) и одинакового отношения ко всем без различия людям (aequitas) ¹). Христианское влияние и сказывается ясно в законодательстве Константина ²). В последующее время, в юстиниановском Corpus juris civilis, как установлено это новейшими исследованиями, места из классических юристов были дополняемы интерполяциями в духе христианской гу-

возражениямиBaviera, Concetto e Limiti dell’ influenza del Cristianesimo sui Diritto Romano. Paris 1912, обещав дать в будущем более подробное обоснование своих отрицательных тезисов. Сам Буго, признавая трудность точного решения проблемы и допуская преувеличения со стороны Риккобоно, не соглашается, однако, с его критиком (67). Он считает не невероятным, что влияние христианских идей до некоторой степени могло отразиться даже на. языческих юристах времени расцвета римской юриспруденции при Северах, в виду благосклонного отношения к христианам Септимия Севера, в первую половину его царствования, и затем Александра Севера, — хотя прямое воздействие христианства на право могло открыться лишь с Константина. Результаты этого воздействия он усматривает в изменении частью самого понятия о праве (в недозволении пользоваться своим правом во вред другим), в новых понятиях об обязанностях государей, в улучшении положения рабов, в законах о семье, в отношение к богатству, в изменениях касательно наказаний за преступления.

¹) V, 14, 9 (Brandt, 445): iustitia quamuis omnes simul nirtutes amplectatur, tamen duae sunt omnium principales quae ab ea diuelli separarique non possunt, pietas et aequitas. Cp . Bougaud, 25—48, 36—40.

²) О законодательстве Константина в отношении к христианству ер. L . Seuffert, Konstantine Gesetze und das Christentum Würzburg 1891, Перечисление относящихся сюда указов и писем Константина дает W . Bartmann, Konstantin dei Grosse als Christ und Philosoph in seinen Briefen und Erlassen. Fürstenwalde 1902, 6—11. Cp. также y C. Santucci, L’editto di Milano specialmente nei riguardi giuridici. Roma 1913, 20—23. Возможно, что влияние идей Лактанция отражается в конституции Константина о судах от 15 мая 314 г., в Cod . Jnstin. III, 1, 8: Placuit in omnibus rebus praecipuam esse Justitiae aequitatisque quam stricti iuris rationem. Cp. Bougaud, 92. Осуждением у Лактанция, Div. inst . VI, 20, 18—25, жестокого обычая умерщвлять или выбрасывать на произвол судьбы новорождениых детей в случае недостатка у родителей средств для их воспитания, вызвал, нужно думать, направленные против этого закон Cod Theod . XI, 27, от 13 мая 315 г.

430

манности. Вполне христианским это выработанное и законченное еще в языческие времена законодательство, разумеется, не могло сделаться. Но высоко важное значение как законов самих христианских императоров, так и этой обработки древнего права, для христианизации бывшего ранее языческим греко-римского мира не может быть отрицаемо.

То обстоятельство, что на сторону христианской религии стала государственная власть, должно было ускорить переход языческого населения империи в христианство независимо даже от всяких репрессий против язычества. Естественно, что при этом внешним видимым успехам христианства оказалась далеко не соответствующей внутренняя христианизация языческого прежде общества, и в высших и в низших его слоях. Неизбежное при таких условиях понижение религиозно-нравственного уровня во всей массе верующих, взятой в целом, нахождение в церкви лиц с полуязыческим еще образом мыслей я такими же нравами, оказывалось, конечно, отрицательным явлением, если сравнивать это положение дела с общим уровнем церковной жизни прежних времен. Но должно иметь в виду, что было само по себе благом вообще широкое распространение влияния христианства, хотя бы оно еще и не успело сразу проникнуть в глубину сознания народных масс ¹). Задачею церкви являлось воспитание их в христианском духе, развитие ее внутренней миссии; государство готово было содействовать ей в выполнении этой задачи зависевшими от него средствами.

Таким образом, надлежащая оценка исторического значения союза церкви и государства может быть дана только в том случае, когда следствия его берутся в полном объеме, & не выдвигаются лишь какие-либо отдельные стороны. И если имеются в данном случае и далеко не светлые воспоминания из истории прошлого, сумма тех положительных следствий, которые имели своим источником этот союз, в целом так велика, что большего или меньшего положительного значения его в прошлом не могут отрицать и те, которые наиболее склонны указывать здесь темные стороны,

¹) Ср. В. В. Болотов, Лекции по истории древней церкви. III. Спб. 1913. 103. По вопросу о христианизации народных масс ср. Л. Dufourcq, La Christianisation des Foules . Étude sur la fin du Paganisme populaire et sur les origines du Culte des Saints. 3 é d . Paris 1907.

431

Для западного христианского мира, в виду, между прочим, особых тенденций римского католицизма, вопрос об отношениях между церковью и государством с давних пор уже сделался особенно трудным. Новое, частью уже самое последнее время принесло там в разных странах, протестантских и католических, отделение государства от церкви, проведенное по разным мотивам и в разных видах, то с решительным покровительством христианству вообще, но не какому-либо определенному обществу (в Соединенных Штатах Америки, с 1787 г.), то с нескрываемым неприязненным отношением вообще к христианкой религии и прямыми стеснениями для церкви (во Франции с 1905 г.), то в виде установления одинакового отношения к разным христианским исповеданиям (в Ирландии с 1870 г., в Швейцарии—в Женеве с 1907 г., в Базеле с 1911 г.). В юбилейной литературе 1913 г. можно было слышать там заявления о своевременности вообще прекращения теперь заключенного некогда при Константине союза ¹). Но и на западе мнения тех лиц, которые не хотят быть односторонними в суждениях о данных прошлого исторического опыта, склоняются обычно в пользу сохранения этого союза в том или ином виде и надлежащего лишь урегулирования его, разрыв же между церковью и государством рассматривается только как неизбежная, при известных условиях, необходимость, а не как нормальное положение вещей ²).

На востоке установившийся с Константина строй существовал без особых изменений во все последующее время до конца византийской империи. Уже при Константине отношения между государством и церковью начади слагаться далеко не идеальным образом. Греки, вообще, как хорошие лишь теоретики, оставили после себя, на ряду с догматическими формулами и канонами, только хорошую теорию «сим-

¹) Ср Н . Koch, Konstantin der Grosse und das Christentum. München 1913, 43.

²) Cp. H. von Schubert, Staat und Kirche von Constantin bis Karl den Grossen. Kiel 1906. A. Hauck, Die Trennung von Kirche und Staat. Leipzig 1912. A. C. Headlam, The Emperor Constantin and the Edict of Milan, в The Church Quarterly Review, № 150, January 1914. При этом Hauck, 19, находить, что от союза государства и церкви выиграла более церковь, Headlam, 28], — что реформа Константина была благодетельна для мира, церкви же приходилось потом всегда страдать от заключенного тогда союза с государством.

432

фонии» или согласного действования двух властей, церковной и светской, без подавления одной другою и без вторжения одной в область другой; но, как было выше замечено, действительная жизнь у них была далека от этого идеала. В русской церкви, унаследовавшей заветы греческой, дело не улучшилось с этой стороны, но начиная с Петра В., под особым влиянием протестантства, пошло еще далее в смысле подчинения государству церкви. Но очевидно, стремление ее к свободе в сфере деятельности, подлежащей лишь ее компетенции, вовсе не ведет само по себе к требованию отказа ют союза и взаимодействия ее с государством, и все несовершенства наличного положения дела не устраняют значения основного, ведущего со времен Константина факта и его положительных, засвидетельствованных историей, следствий, и какие бы трудности ни представляло всегда в действительности установление норм для столь сложных отношений, каковыми являются отношения между церковью и государством, в конце концов, поддержание и урегулирование этого союза,—в идеальном смысле византийской «симфонии», только без переходивших на востоке как бы даже в обычное право фактических нарушении ее,—должно быть всегда задачей для представителей и христианского государства, и церкви, чуждой сектантских односторонностей и каких-либо несогласных с ее истинным существом и назначением притязаний.

Но как бы ни решались при этом разные частнейшие вопросы, какие бы конкретные формы ни принимал этот союз, необходимым условием "возможности благих следствий от него всегда будет оставаться требование, чтобы не только представители церкви руководились всегда в своих действиях лишь тем, что повелевает религия, не уклоняясь к посторонним целям, но чтобы вера в христианство, как высший идеал и высшую силу, была всегда основным руководящим принципом и для носителей власти в христианском государстве.

Восточная церковь потому и ставит высоко память первого христианского императора ¹), что видит в нем пример

¹) Память Константина В., как святого, почитается лишь в греко-восточной православной и других восточных церквах, но его имени нет в римско-католическом календаре; во в некоторых местных церквах Константин был прежде почитаем и на западе. В латин-

433

этой веры, побудившей его дать явное торжество в мире религии креста и направлять затем свою деятельность на служение ей.

А. Бриллиантов.

ской церкви почитается ныне лишь Елена (18 августа, день смерти). Хотя Константин скончался, по Евсевию (V. С. IV, 64), в 337 году в день пятидесятницы—22 мая, но память его у греков отмечается 21 мая, вместе с памятью Елены. Ср. архиеп. Сергий, Полный Месяцеслов востока. 2 изд. Владимир 1901. II, 1, 151; II, 2, 190. Под 22 мая имя его и Елены стоит в Πίναξ ἐν ὀπιτόμῳ συναξαρίου в [В b =) cod. Paris . 1589, s . XII, Cp . Synaxarium ecelesiae Constantinopolitanae . Ed . H . Delehayc . Bruxelles 1902, 699₆₃. К 22 мая „память великого царя Константина» отнесена в древнем типиконе иерусалимской церкви, грузинский перевод которого издал прот. К. С. Кекелидзе, Иерусалимский канонарь VII века. (Грузинская версия). Тифлис 1912. 114. По вопросу о почитании Константина см . F. Fève, Constantin et Théodose devant les églises orientales. I. Mémoire de Constantin le Grand dans l’église grecque et dans l’église arménienne, в его L’Arménie chrétienne et sa littérature. Louvain 1886, 155—177 (из Revue catholique, 1857). На русском языке — переводная статья греческого автора, Святой Константин равноапостольный пред судом римской церкви, в Духовной Беседе, 1862, № 23, 540—552 (из греческого журнала Πανδώρα, по поводу суждений о Константине католика Бролыи, была помещена в французском переводе в L ’ Union chr é tienne и оттуда переведена на русский язык). С . Pellegrini, Il Culto а Costantino Maguo, в La Scuola Cattolica. 1913. Maggio e Giugno, 253-7. О чествовании Константина, как святого, в Константинополе, см. Л Беляев, Евктирий св. Константина при порфировой колонне на форе Константина ии совершавшиеся там обряды, в Летописи историко-филологич. общества при Новороссийском университете. (X (1894) Виз. отдел. II, 1—22. Греческие церковные песнопения в честь Константина и Елены в новейшее время изданы в Roma е l ’ Oriente, № 31, 1913, (56—62 предисловие), 63—85: Innologia greca in o n ore dei SS . Costantino ed Elena . О почитании памяти Константина в прежнее время у сирийцев — несториан и монофиситов, ср. Л Baumstark, Konstantiniana aus syrischer Kunst und Liturgie, в сборнике Konstantin der Grosse und seine Zeit, herausgeg. von F. J. böiger. Fr. i. Br. 1913, 217—254. Между прочим, по мнению Баумштарка, название „равноапостольный“, ἵσαπόστολος, прилагаемое Константину гл. богослужебных книгах восточной церкви, появилось первоначально не для выражения заслуг Константина и не потому, что его гроб положен был в церкви апостолов наряду с их гробницами, но могли возникнуть из сопоставления его обращения с обращением апостола Павла (252 —4).

Страница сгенерирована за 0.23 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com