Слово «буддизм» создано европейцами в XIX веке. Сами адепты этого учения называют его просто Дхармой, что означает закон, или же Буддхидхармой — учением Будды.

Буддийская традиция признает две даты паринирваны (смерти) своего основателя — Сидхартхи Гаутамы (Будды Шакьямуни) — 544 г. до Р.Х. и 486 г. до Р.Х. В обоих случаях мы имеем дело с совершенно фантастическими датами, родившимися из астрологических выкладок поздних тантрических авторов. В настоящее время ни один из серьезных исследователей-буддологов не признает эти даты (так называемые «долгая хронология» и «исправленная долгая хронология») исторически релевантными. Буддологи также согласны с тем фактом, что Будда жил до походов Александра Македонского в Индию, то есть до 20-х годов IV в. до Р.Х. Далее начинаются разногласия: одни ученые максимально приближают Будду к эпохе походов Александра, другие разводят эти даты. Разногласия определяются источниками, которыми те или иные буддологи предпочитают пользоваться.

Буддизм возник в северо-восточной части Индии (территория современного штата Бихар), где находились

163

древние государства Магадха, Кошала, Вайшали, в которых проповедовал Будда, и где буддизм изначально получил значительное распространение. С одной стороны, здесь были слабее, чем в других частях Индии, позиции ведической религии и связанной с ней варновой (кастовой) системы, обеспечивающей привилегированное положение брахманской (жреческой) варны. С другой стороны, именно здесь шел бурный процесс государственного строительства, предполагающий возвышение второго «благородного» сословия — касты кшатриев (воинов и светских правителей — царей). Буддизм, как противостоящее брахманизму учение, опирался, прежде всего, на светскую власть царей. В опоре буддизма, даже не столько на сословие кшатриев, сколько на царскую власть как таковую, была скрыта серьезная опасность для его существования, которая в период упадка буддизма в Индии привела к практически полному исчезновению его на родине (VII—XIII вв.). В этот период цари постепенно переставали поддерживать буддизм, возвращаясь к традиционному индуизму. Вместе с прекращением царской поддержки буддизм исчезал.

Середина I-го тысячелетия до Рождества Спасителя была в Индии временем кризиса ведической религии необычайно сложных жертвоприношений и ритуалов. В этот период в государствах северо-востока Индии возникает множество альтернативных религиозных движений, к которым принадлежал и буддизм. Масса так называемых шраманов, аскетов, подвижников, странствующих философов, подвергших сомнению авторитет Вед и брахманов и поставивших своей целью самостоятельный поиск истины через занятия философией и йогой (психопрактикой

164

преобразования сознания) подвизались и проповедовали в это время. Одним из таких шраманов был и исторический основатель буддизма.

Вытесненный у себя на родине, буддизм в тех или иных своих формах получил широкое распространение в Юго-Восточной Азии и на Дальнем Востоке, от Калмыкии до Японии, от Ланки (Цейлона) до Тувы и Бурятии, на Тибете, в Монголии и Китае. В XIX веке началась экспансия буддийских, а по большей части необуддийских верований в Европе и Америке, которая продолжается и по сей день.

БУДДА

Многочисленные жизнеописания основателя буддийского учения пронизаны специфическими сюжетами, тесно Связанными с обще индийской мифологией (например, верованием в переселение душ), а также элементами фольклорного характера, которые невозможно вычленить из общего хода повествования.

Буддийские источники обычно сообщают, что до своего «последнего» рождения будущий Будда совершал бесчисленные подвиги любви и сострадания в течение сотен и сотен жизней, и сам избрал время и место своего рождения, в небольшом государстве шакьев на северо-востоке Индии

165

(территория современного Непала), где управлял мудрый Шуддотхана из древнего царского рода. В ночь зачатия супруга царя, царица Махамайя увидела необычный сон: в ее бок вошел белый слон с шестью бивнями. Так она поняла, что зачала великого человека. Жизнеописатели подчеркивают, что зачатие было естественным, а видение белого слона было лишь знаком появления великой личности.

В соответствии с обычаем, незадолго до родов царица в сопровождении свиты отправилась в дом своих родителей, но доехать не успела: по пути у нее начались схватки, и в роще садовых деревьев, называвшейся Лумбини, царица взялась за ветку дерева и родила мальчика, который вышел из ее чрева через бедро. Младенец тут же встал на ноги и сделал семь шагов, провозгласив себя существом, превосходящим и людей, и богов. Здесь уместно провести параллель с различными апокрифическими текстами, повествующими о детстве Спасителя, которые изобилуют описанием чудес, совершенных Христом во младенчестве, и о которых умалчивают канонические Евангелия, где упор делается на беззащитности Богомладенца, пришедшего в мир нашего ради Спасения.

Вскоре после родов царица умерла. Царь призвал к младенцу астролога Ашиту, который обнаружил на его теле тридцать два признака великого человека (знак колеса между бровями, а также на ладонях и ступнях ног, ушнишу — выпуклость на темени, перепонки между пальцами ит. д.) Ашита предсказал, что мальчик станет либо великим государем, либо великим аскетом. Мальчика нарекли Сиддхартхой Гаутамой. Гаутама — фамильное имя; слово Сиддхартха можно перевести как «полностью достигший цели». Отцу хотелось, чтобы его чадо стало его наследни-

166

ком, великим государем, а не отшельником, поэтому он постарался всячески оградить сына от страданий обычной жизни, которые могли повлечь за собой размышления о мимолетности жизни и бренности человеческого существования. Царевича поселили в отгороженном от внешнего мира великолепном дворце, где он рос, всячески преуспевая в учении и физических упражнениях. Однако с детства он проявлял склонность к созерцательной жизни, а однажды, сидя под розовым кустом, самопроизвольно погрузился в состояние йогического транса необычайной интенсивности...

По достижении положенного возраста Сиддхартха, как подобает наследнику, женился на принцессе Яшодхаре. Избранница царевича сперва не проявляла к нему благосклонности, полагая, что характер ее будущего супруга чересчур уж кроток для воина. Но жених, призванный являть совершенство во всем, продемонстрировал невесте свое воинское искусство, сердце Яшодхары смягчилось, и она согласилась стать его женой. У них родился сын Ракула. Таким образом, план царя-отца, казалось, был близок к осуществлению. Оставалось лишь передать наследнику царскую власть, чтобы спокойно отдыхать на старости лет. Но когда Сиддхартхе исполнилось двадцать девять лет, на охоте произошли три встречи, изменившие всю его дальнейшую жизнь.

Это были встречи со смертельно больным, стариком и умершим. Увидев прокаженного, царевич впервые осознал, что любого человека подстерегают ужасные болезни. Встретив старика, он понимает, что молодость и сила временны, и каждого рано или поздно неумолимо ждет дряхление и немощь. Придя в ужас от увиденного, царевич

167

едет дальше, а навстречу ему движется похоронная процессия. Наследник царства, никогда не знавший в жизни нужды ни в чем, внезапно понимает, что закономерный итог существования живого существа — неминуемая смерть, от которой нет избавления. Он возвращается домой в смятении духа. Мир вдруг открывается ему с совершенно иной, неприглядной своей стороны, где на каждом шагу тебя подстерегают страдания, от которых невозможно защититься. Даже временное благополучие достигается ценой мучений и гибели других существ. Он замечает, как на вспаханном поле птицы выклевывают из комьев земли червей, и поражается, почему одни живые существа могут жить только ценой смерти других.

Какое-то время Сиддхартха пребывает в смятении, близком к отчаянию. Но тут ему даруется четвертая встреча. Он снова выезжает из дома и видит подвижника, погруженного в созерцание. Глядя на него, царевич осознает, что существует путь к постижению причин страдания и избавления от них, и этот путь связан с самоуглублением, самопознанием и аскезой. И тогда он принимает решение вступить на этот путь. Однажды, глубокой ночью он бежит из дворца верхом на своем любимом коне Кантаке в сопровождении единственного друга и слуги. Перед бегством, как сообщает в своей поэме Ашвагхоша, один из жизнеописателей Будды, он останавливается только у колыбели, где мирно спит недавно родившийся сын. К горлу Сиддхартхи подступает комок, но даже вид младенца не в состоянии поколебать его решимость. Отъехав достаточно далеко от дворца, на опушке леса он прощается с другом и с конем. В последний раз взяв в руки меч, он отсекает им свои длинные волосы «цвета меда» (знак

168

отречения от мирской жизни и вступления на путь аскета). Сделав это, он в одиночестве углубляется в лес.

На протяжении последующих лет Сиддхартха присоединялся к различным монашеским общинам, постигая на практике множество аскетических учений, ни одно из которых не удовлетворяло его и не давало ответа на терзающие его вопросы. В этот период духовного кризиса в Индии существовало множество причудливых доктрин, о которых мы можем судить исключительно по полемизирующим с ними буддийским источникам. Так, мы знаем, что Пурана Кассапа проповедовал бесполезность действий; глава известной школы адживиков (т.е. «бездушников», «джива» означает «душа») — строгий детерминизм и фатализм; Аджита Кесакамбала, прозванный так потому, что носил плащ, сотканный из человеческих волос (Кесакамбала — Волосатое Одеяло, Аджита — без души), развивал учение, близкое к материализму; Санджая Белаттипхутта был приверженцем полного агностицизма; Нигантха Натапутта — скептических взглядов. Наиболее известных учителей Сиддхартхи или Шакьямуни (Шакья — происходящий из царского рода шакьев, муни — отшельник) звали Удрака Рамапутра и Арада Калама. Эти двое проповедовали учение, близкое санкье — одной из ортодоксальных брахманских школ (санкья в переводе счет), а также учили йогической практике духовных упражнений, в том числе дыхательной гимнастике, требовавшей длительной задержки дыхания.

Нигде не найдя того, что искал и не получив ясного ответа ни на один из мучивших его вопросов, Шакьямуни в конце концов примкнул к пяти аскетам, которые практиковали полное умерщвление плоти. Он дошел до такой

169

крайней степени истощения, что, дотронувшись рукой до живота, чувствовал под пальцами позвоночник. Однако и аскеза не приблизила его к просветлению, истина казалась ему столь же далекой, как и тогда, когда он жил в роскоши в царском дворце. Тогда он решил отказаться от крайней формы аскетизма и немного поел рисовой каши на молоке из рук жившей неподалеку девушки. Пятеро его товарищей сочли это отступничеством и немедленно покинули его. Оставшись в полном одиночестве, бывший царевич дал клятву, что не сойдет с места, пока не достигнет своей цели. Он уселся под баньяновое дерево в позу созерцания и погрузился в глубокий транс. Злобный демон Мара пытался сначала устрашить, а после соблазнить его, но Сиддхартха остался непоколебим, и Мара отступил. Между тем Сиддхартха все глубже и глубже погружался в созерцание, покуда ему не открылись составляющие основу буддийского учения Четыре Благородных Истины о страдании, его причинах, о прекращении страдания и о пути, ведущему к этому прекращению. Наконец, он достиг состояния крайнего транса — самадхи, когда его сознание уподобилось безграничной гладкой поверхности Океана в состоянии штиля, когда зеркальная гладь неподвижных вод бесстрастно отражает в себе все феномены. Сиддхартха Гаутама навсегда исчез, а в мире появился Будда — пробужденный или просветленный (санскритский корень этого слова тот же самый, что в русских словах «будить», «пробуждаться»). Больше он не был ни отшельником, ни царевичем, ни наследником престола, потому что, согласно буддийскому мировоззрению, он, строго говоря, не был больше и человеком, ибо люди рождаются и умирают, а Будда превыше жизни и смерти. Отныне его принято именовать титулами Будда Шакьямуни

170

или Татхагата, что может одинаково интерпретироваться как «Так Пришедший», равно как и «Так Ушедший», из-за необозначенной длительности «а» в середине слова. Поскольку такая игра возможна исключительно на санскрите, на другие языки слово Татхагата переводится то как «Так Пришедший», то как «Так Ушедший». Нередко эта двусмысленность обыгрывается в буддийских текстах, например: «Татхагата ниоткуда не пришел и никуда не ушел, поэтому его и называют Татхагатой». Другие эпитеты, прилагаемые последователями к Будде: Бхагаван — благословенный, наделенный благой долей; Сугата — правильно идущий; Джина — победитель и т.д. Узрев просветление Будды, индийские небожители возрадовались и осыпали его небесными цветами. В это время сам Татхагата еще в течение семи дней пребывал в состоянии самадхи, наслаждаясь блаженством освобождения и не обращая никакого внимания на оказываемые ему почести. На восьмой день к нему опять приступил Мара, на этот раз уговаривая его остаться здесь же, под Деревом Бодхи, наслаждаясь обретенным просветлением, и отказаться от проповеди. Отвергнув это искушение, Будда немедленно встал и отправился в один из религиозных центров Индии — Бенарес. Придя туда, он направился в близлежащий Олений Парк, где произнес первую свою проповедь — Проповедь о Повороте Колеса Учения. Его первыми слушателями оказались те самые пять аскетов, которые ранее покинули его как отступника. Сперва они не хотели слушать его, но их поразила его изменившаяся внешность. Выслушав Будду, отшельники тотчас уверовали и стали первыми буддийскими монахами. Так новое учение сразу же обрело три объекта поклонения (Триратна), с принятием прибежища которых человек становится буддистом — Будду, Дхарму (его Учение)

171

и Сангху (монашескую общину). Кроме аскетов проповедь слышали еще и две пасшиеся неподалеку газели. Изображения их по обе стороны восьмичастного Колеса Учения стало символом буддизма. Это изображение принято размещать на крышах буддийских храмов.

По преданию, Сиддхартха Гаутама покинул дворец в двадцать девять лет, стал Буддой в тридцать пять. После этого он в течение сорока пяти лет проповедовал свое учение в разных государствах на северо-востоке Индии. Богатый купец подарил общине рощу возле столицы государства Копала, где Будда и его монахи часто останавливались. Община росла и, если верить буддийским источникам, достигла 12 500 человек. Вокруг Будды образовался круг наиболее выдающихся учеников. Не забыл он и о своей родне, посетив страну шакьев. Его жена и сын тотчас же приняли монашество. Отец Будды, оставшийся без наследника, взял с него слово, что тот никогда не примет в общину единственного сына без согласия родителей. Этот обычай строго соблюдается в буддийских странах, особенно на Дальнем Востоке.

Шло время. Будда старел. Близился день окончательного его ухода в нирвану. Это произошло в местечке Кушинагара, относительно недалеко от Бенареса. Смерть его описывается довольно буднично. Пообедав в гостях у одного из своих почитателей, Будда заболел желудочной болезнью, по симптомам напоминающей дизентерию. Он слег и, промаявшись несколько дней, собрал вокруг себя ближайших учеников и дал им последнее напутствие надеяться на собственные силы и усердно трудиться во имя освобождения. После этого он лег на правый бок в ритуальной позе и погрузился в созерцание, сменившееся физической смертью. В соответствии с обычаями, ученики кремировали его тело.

172

Основные черты

буддийского учения

Прежде чем вести разговор об учении буддистов, следует сделать несколько существенных замечаний. Дело в том что, во-первых, буддизм исторически представлен в виде различных течений и направлений, подчас чрезвычайно отличающихся друг от друга.

Во-вторых, чрезвычайно тяжело идентифицировать, является ли буддизм, как это принято считать, религией; или же, на самом деле, это невероятно изощренная философская система; или это некоторое построенное на психофизических практиках этическое учение. Надо сказать, что буддизм с натяжкой подпадает под любую из перечисленных категорий. Буддизм трудно называть религией, поскольку в нем отсутствует идея Нетварного Божества. На страницах сутр то и дело встречаются упоминания о различных богах, но достаточно беглого знакомства, чтобы понять, что эти персонажи проникли сюда контрабандой. Дело в том, что буддизм чрезвычайно толерантен ко всему, что напрямую не затрагивает его мироощущение. А поскольку проповедь свою буддийские учителя вели, как правило, в религиозной среде, они легко встраивали в свое учение традиции того народа, которому проповедовали, одновременно вписывая божества этого народа

173

в свой пантеон. Синтез буддизма с местными верованиями произошел в Китае, Японии, Монголии, Тибете и в других странах, куда проник буддизм. Кроме того, участь божеств в буддизме столь же незавидна, сколь и участь людей — они подвержены причинно-следственному круговороту, отчего вынуждены рождаться и умирать, как и прочие живые существа, за исключением Будды. Но почитание Будды тоже нельзя назвать исключительно религиозным поклонением: Будда скорее учитель, указующий путь избавления.

С другой стороны, если рассматривать буддизм лишь как философское учение, мы тут же наталкиваемся на новые трудности. Буддийская философия никогда не была умозрительной дисциплиной, направленной на поиск истины, ценной как таковой. Она всегда была лишь частью буддийской практики, направленной на трансформацию личности. Носителями философского знания в буддизме были исключительно члены монашеского сообщества — сангхи. В этом контексте буддийская философия относилась самими буддистами к области «искусных средств», «уловок» — некоей интеллектуальной игры, призванной трансформировать сознание, разрушить привычные связи.

В силу изложенных причин, отстраненному исследователю невозможно вычленить некий «истинный буддизм». Тем не менее, существует некий круг идей, которые в том или ином виде, с той или иной акцентуацией характерны для всех направлений буддизма. К этим идеям следует отнести, так называемые, Четыре Благородные Истины; учение о причинно-зависимом происхождении и карме; доктрину анатмавады («не души») и кшаникавады (учение о мгновенности), а также буддийскую космологию.

174

Все буддисты верят, что эти принципы были провозглашены самим Буддой.

Четыре Благородные истины представляют собой формулировки, вполне сопоставимые с формулировками врача, ставящего больному диагноз и назначающего лечение.

Первая Благородная истина — это истина о страдании. Термин духкха — страдание, можно также перевести как тягота, бремя, канитель. «Все есть страдание. Рождение — страдание, болезнь — страдание, смерть — страдание. Соединение с неприятным — страдание, разлучение с приятным — страдание. Поистине, все пять групп привязанности суть страдание» — такой формулировкой передается первая Благородная Истина. Для буддиста страдание есть фундаментальная характеристика бытия как такового. Мир является не результатом Благого Творения, а кошмарным порождением человеческого желания. Даже временное удовлетворение желания и связанное с этим удовлетворением удовольствие не является противоположностью страданию, а включено в него, представляя собой его аспект. Человек находится в состоянии постоянной неудовлетворенности, его желания даже могут вступать в конфликт друг с другом. Говоря о страдании, буддизм не ограничивается человеческим уделом. Страдают животные, в природе жизнь одного покупается ценой жизни другого. Неисчислимы страдания обитателей буддийских адов, где страдают от никогда не удовлетворяемых влечений голодные духи, страдают и божества. Нет такой формы жизни, которая не была бы подвержена страданиям.

175

Вторая Благородная истина — истина о причинах страдания. Эта причина — влечение, желание, стремление, привязанность к жизни. Это влечение понимается буддизмом чрезвычайно широко, в это понятие включается и отвращение, как оборотная сторона влечения. В основе жизни — влечение к приятному и отвращение к неприятному, основанные на непонимании того, что суть бытия есть страдание. Влечение порождает страдание, если бы не было влечения и жажды жизни, не было бы и страдания, но этой жаждой пронизана вся природа. Регулируется же эта жизнь законом кармы. Слово карма может быть переведено как «дело», «действие», причем это действие обязательно имеет причинноследственный результат. Совокупность всех действий, совершенных в течение жизни, точнее, общая энергия этих действий определяет необходимость нового рождения, которое полностью определяется кармой (т.е. характером совершенных действий) умершего. Иными словами, всякое действие является следствием какого-либо уже совершенного действия и причиной еще имеющего место совершиться. Этот круговорот действий, ведущий к непрекращающейся череде рождений-смертей, в религиях Индии называется сансарой. Избавление из круговорота сансары является основной целью этих религий. Согласно общеиндийскому мировоззрению, сансара безначальна, то есть ни у одного из существ не было абсолютно первой жизни, все они пребывают в сансаре извечно. Это означает, что человек, заброшенный в мир, снова и снова совершает поступки, каждый из которых заранее предопределен, поскольку является не действием свободного волеизъявления, а следствием всего ряда предшествующих

176

деяний. Сансарическое существование чревато повторяемостью ситуаций и ролей, мучительным однообразием циклической воспроизводимости одного и того же содержания, для индийца она сопряжена с чувством несвободы и мучительной порабощенности. В отличие от христианства здесь отсутствует линейность времени, его эсхатологическая направленность к концу, когда пришествие Спасителя должно положить конец власти греха, страдания и смерти, когда человек может надеяться на иное бытие в Его Царстве, неподвластном тлену. В индийских религиях время течет по замкнутому кругу. При этом причинно-следственный закон (карма) понимается буддистами не как некое возмездие или воздаяние со стороны Бога, а как абсолютно объективный базовый принцип существования, неотвратимый как закон природы, действующий безлично и автоматично. Помимо человеческого, буддист признает еще пять возможных форм существования: рождение в качестве божества (дэва), воинственного титана (асура), а также животного, голодного духа (преты) и обитателя ада. Первые две формы рождения вместе с человеческой считаются «счастливыми», остальные три — «несчастными». Никакой идеи «духовной эволюции», которую проповедуют нетрадиционные оккультные учения, в буддийской модели не заложено: после смерти в качестве божества можно снова родиться человеком, потом попасть в ад, потом родиться животным, снова человеком и так до бесконечности. Но, согласно большинству буддийских учений, человек единственный из всех существ способен порождать карму и, таким образом, несет все же некоторую долю ответственности за свои поступки, другие же существа только

177

пожинают плоды благих и дурных деяний, совершенных ими в предыдущих рождениях. В буддийских текстах постоянно подчеркивается, что человеческая форма существования особо благоприятна. С одной стороны, человек не так погружен в обманчивое блаженство, как небожители, с другой, не настолько измучен страданиями, как обитатели адов, кроме того, в отличие от животных он наделен достаточным интеллектом. Это уникальное положение предоставляет человеку парадоксальную толику свободы: возможность выйти из всеобщего круговращения в вечное блаженство нирваны. Тут мы непосредственно приближаемся к содержанию.

Третья Благородная истина — истина о прекращении страдания, то есть о нирване. Несмотря на то, что все уровни существования пронизаны страданием, существует, как утверждает буддийское учение, такое состояние, в котором страдания больше нет, и состояние это достижимо. Именно это состояние буддисты называют нирваной.

Слово «нирвана» восходит к санскритскому корню «нир» со значением «угасание», «затухание». Исходя из этого, востоковеды XIX века трактовали нирвану как полное прекращение жизни, некое полное умирание, вследствие чего обвиняли буддизм в пессимизме. Сами буддийские тексты настойчиво подчеркивают, что угасание вовсе не означает прекращение бытия. Угасают именно аффекты и страсти, являющиеся причиной страдания, а вместе с причиной должно исчезнуть и следствие. Однако если бы мы попытались дать позитивное

178

определение нирваны, нас постигла бы неудача... Дело в том, что Будда, никогда не давал прямого ответа на вопрос, что же такое нирвана, более того, старался промолчать, когда этот вопрос ему все-таки задавали. Опираясь на свидетельства источников, мы можем констатировать только, что нирвана, о которой учит Будда — не Бог, и не безличный Абсолют, и его молчание не имеет ничего общего с апофатической теологией. Нирвана не некая субстанция, поскольку субстанций буддизм вообще не признает, а, скорее, некоторое неподдающееся описанию состояние, абсолютно не имеющее отношения к обычному (сансарическому) опыту, в котором нет ничего подобного. Поэтому правильнее ничего не говорить о нирване, нежели сравнивать ее с чем-либо нам известным, иначе буддист силою воображения немедленно сконструирует «свою» нирвану, создаст некий ее ложный образ и привяжется к ней, сделав, таким образом, саму нирвану объектом вожделения, а, следовательно, и источником страдания. Поэтому Будда ограничивался самыми общими характеристиками нирваны как состояния, свободного от страдания, или как состояния высшего блаженства.

Четвертая Благородная истина указывает буддисту путь, двигаясь которым он может достичь освобождения — нирваны, то есть Благородный Восьмеричный путь. Путь этот разделен на три большие этапа, которые буддисты называют: этап мудрости, этап нравственности, или соблюдения обетов, и этап сосредоточения, то есть психопрактики. Первый этап включает в себя две ступени, остальные по три.

179

I. Этап мудрости

1) Правильное воззрение. (Здесь и далее, на протяжении изложения этапов Восьмеричного пути, слово «правильный» (самьяк) может быть переведено как «целостный», «полный» или «всеохватный». Таким образом, оно одновременно указывает и на правильность, то есть на предписанный буддийской традицией характер практики, и на всеобъятность, тотальность этой практики). На этом этапе адепт должен узнать и усвоить Четыре Благородные Истины и другие базовые положения буддизма, пережить их, сделать основой мотивации всего своего поведения.

2) Правильная решимость. Руководствуясь принципами буддийского учения, адепт должен раз и навсегда встать на путь, ведущий к нирване.

II. Этап нравственности

3) Правильная речь. Итак, исполнившись решимости, буддист должен избегать лжи, клеветы, лжесвидетельства, брани, закрыть свой рот для питающих вражду сплетен.

4) Правильное поведение. Живя в миру, адепт принимает минимальное количество обетов, которые должны способствовать накоплению благой кармы. Вот список этих обетов:

1. Ненасилие, непричинение вреда живым существам.

2. Отказ от дурной речи (ложь, клевета и все, что уже перечислялось в связи с третьим шагом).

3. Отказ от воровства, присвоения чужой собственности.

4. Отказ от прелюбодеяния.

5. Отказ от употребления дурманящих веществ.

180

Обеты для монашествующих куда более строги и предназначены не для улучшения кармы, а для полного ее исчерпания и изничтожения.

5) Правильный образ жизни, по сути, дело то же, что и правильное поведение, но этот шаг больше ориентирован на других, взятый в социальном измерении. Правильный образ жизни предполагает, что буддист будет воздерживаться от тех занятий, которые несовместимы с правильным поведением. Например, он должен воздерживаться от торговли живыми существами, будь то работорговля или просто торговля скотом, от торговли оружием, от службы в армии, распространения наркотиков или алкоголя. Кроме того, адепт не может заниматься профессиями, связанными с обманом (к числу таких буддисты относят и занятие гаданиями, предсказание судьбы, составление гороскопов и т.п.).

III. Этап сосредоточения

Этот этап самый важный для достижения цели (предыдущие этапы должны рассматриваться исключительно как необходимая подготовка к нему, не имеющая самостоятельной ценности), предназначен уже в основном для монашествующих.

6) Правильное усердие, заключающееся в постоянных занятиях буддийской йогой. Санскритское слово «йога», образованное от корня «йудж» — связывать воедино, сопрягать, запрягать, родственно русскому «иго» и английскому «yoke» — «ярмо», «иго». Оно означает концентрацию, сосредоточение всех сил для достижения цели. Издревле этим словом называли в Индии ряд различных, весьма сложных систем психофизического

181

тренинга, направленного на изменение сознания и переход из обычного «профанного» состояния в сакральное состояние «бессмертия и свободы». В широком смысле слова, йогой зовут любую форму психотехники, практикуемой для освобождения от сансары. О «правильной решимости» здесь говорится как о развитии установки на углубленное, соответствующее буддийской традиции занятие психофизической практикой созерцания для перехода в нирвану.

7) Правильное памятование, представляющее из себя тотальный контроль над физическими и сознательными процессами при развитии непрерывной осознанности. Адепт сначала старается достичь успокоения сознания, прекращения волнения психики, избавления от аффектов и психической нестабильности. Когда это удается, он должен сознательно культивировать благие, с точки зрения буддизма, состояния и отсекать неблагие.

8) Правильное сосредоточение, или правильный транс. На этом последнем этапе буддист ставит себе целью достижение самадхи, предельной формы созерцания, при которой полностью должны исчезнуть различия между созерцающим (субъектом), созерцаемым (объектом) и самим процессом созерцания. Буддийская традиция описывает многочисленные виды самадхи, некоторые из которых должны приводить к нирване. Правильная, с буддистской точки зрения, практика транса самадхи приводит монаха к освобождению и он становится архатом, т.е. «достойным». Достижение этого состояния является целью Восьмеричного Пути и исчерпывает собою содержание четвертой Благородной Истины.

182

Учение о несуществовании индивидуального простого вечного «я», анатмавада — доктрина, кардинально отличающая буддизм от большинства религий и занимающая ключевое место в буддийской практике трансформации сознания. Несмотря на то, что проработана она детально и скрупулезно, а изложена достаточно четко и ясно, именно эта доктрина при изучении буддизма наиболее сложна для понимания.

Как мы помним, причиной возникновения и продолжения страданий буддизм видит страсти и влечения, приводящие к причинно-следственным связям и удерживающие живое существо в колесе сансары. А именно, чувство «я» и неизбежно возникающую из этого чувства привязанность к собственному «я» буддизм считает источником прочих привязанностей и, следовательно, корнем всех зол. Стало быть, для того чтобы избавиться от аффектов, необходимо положить конец этому влечению, а это возможно, если доказать, что «я» как объект, на который направлено базовое влечение, не существует. При такой постановке, речь естественно не может идти о некотором «объективном» рассмотрении вопроса. Логику буддийского отношения к «я» можно представить следующим образом: уверенность в существовании индивидуального «я» препятствует достижению того единственно приемлемого состояния сознания, в котором сознающий не проводит разграничения между собою, сознаваемым и процессом сознания. Поэтому, следует построить такое доказательство, которое разрушило бы устойчивое и пагубное представление об индивидуальном «я», свело бы это представление к абсурду. И такое доказательство блистательно выстраивается.

Буддисты утверждают, что индивидуальность человека есть ничто иное, как объединенная общим именем совокупность

183

соединенных в определенном порядке психофизических элементов. В знаменитом буддийском сочинении «Вопросы Милинды», буддийский монах Нагасена просвещает на этот счет греко-индийского царя Милинду (Менандра). Царь полагает, что если души нет, то ни один из элементов психофизического состава человека не может считаться личностью. В ответ Нагасена указывает царю на колесницу, и, называя по одной каждую из ее частей, спрашивает, не является ли эта часть колесницей. В результате, собеседники приходят к выводу, что ни одну из частей, ни все части, собранные воедино колесницей назвать нельзя. Колесница — это только имя, обозначающее все эти части, сложенные в определенной последовательности и имеющие определенную функцию. Точно так же и личность, заключает по аналогии Нагасена, является только именем, обозначающим упорядоченные определенным образом пять групп элементов опыта. В буддийской традиции эти группы именуются пятью скандхами («скандха» дословно означает «куча»). Это:

1. «куча» чувственного, всего, что мы могли бы отнести к чувственно воспринимаемому и материальному;

2. «куча» чувствований, то есть ощущения приятного, неприятного и нейтрального;

3. «куча» осознавания различий, а также формирования представлений и понятий;

4. «куча» свойств, определяющих поведение — волений и побудительных импульсов. Именно эта группа свойств формирует карму;

5. и последняя «куча» — сознание как таковое (виджняна).

184

Следует подчеркнуть, что порядок перечисления скандх не случаен — он отражает порядок восприятия объекта и его освоения сознанием. Вначале воспринимаются только чувственные данные, затем сопровождающее их чувство удовольствия или неудовольствия, только после этого формируется конкретный образ воспринимаемого объекта и оформляется отношение к нему. Все эти процессы сопровождаются спонтанным участием в них сознания, присутствующего даже на уровне восприятия. Следует обратить внимание, что буддийское определение личности включает в себя не только воспринимающего (субъекта), но и всю область восприятия, воспринимаемые им внешние предметы. Для буддийского мышления отдельно не существует «человека» и «солнца», а есть некоторое целое, «человек, видящий солнце»; т.е. солнце оказывается не внешним объектом, а частью личности, включенной в процесс восприятия. Иными словами, буддиста интересует не мир, в котором мы живем, а мир, который мы воспринимаем. Еще раз напомним, что состояние сознания, к которому стремится буддист, предполагает полное слияние воспринимающего, воспринимаемого и процесса восприятия. А собственное «я» не может быть объектом; для того, чтобы воспринимать его, человек должен совершить некоторую недопустимую интеллектуальную процедуру; посмотреть на самого себя со стороны, глазами другого. А эта процедура не может восприниматься буддистом иначе как недопустимая и даже пагубная, поскольку разверзает непроходимую пропасть между «я» воспринимающим и «я» воспринимаемым. Вдобавок, даже с нашей, совсем не индийской точки зрения, второе «я» оказывается не более

185

чем измышлением, ошибкой ума. Для того чтобы избежать подобного недоразумения, буддист должен отказаться от «я», как от содержания сознания. Однако простого отрицания идеи «я» оказывается недостаточно. Буддийская логика идет дальше.

Оказывается, что скандхи, образующие личность, тоже нельзя назвать реально существующими. Они лишь группы элементов наделенных формальной реальностью. Эти элементы буддисты называют дхармами. Кратко определить понятие «дхарма» чрезвычайно трудно. Само слово образовано от санскритского корня dhr — держать. Дхарма — это, можно сказать, такой «носитель», «держатель» некоего качества, элементарный, неделимый и почти неуловимый элемент человеческого психофизического опыта, элементарное состояние. Каждая дхарма несет только одно качество — свое собственное, причем она неотличима от этого качества, полностью совпадает с ним. При этом существование дхармы длится мгновение. То есть, воспринимаемый мир, составляющий структуру личности не более, не менее, как калейдоскоп вспыхивающих и тотчас исчезающих навсегда дхарм. Дхармы постоянно возникают и исчезают, заменяясь новыми, которые обусловлены предшествующими дхармами по закону причинно-следственной зависимости. В своей совокупности эти постоянно возникающие и исчезающие дхармы образуют поток, который обнаруживает и начинает переживать себя как живое существо. Таким образом, любое существо воспринимается буддистом не как неизменная сущность, а как череда постоянно изменяющихся состояний, не прекращающийся ни на миг процесс.

186

Доктрина о мгновенности

С учением о дхармах тесно связана еще одна особенность буддийского мировоззрения — доктрина о мгновенности. Она утверждает, что каждая дхарма существует ничтожно малое мгновение, и потому поток дхарм даже во времени качественно не равен самому себе. Выше мы отметили, что буддисты используют общеиндийскую мифологему, одним из неотъемлемых элементов которой является учение в перевоплощении души после смерти. В учении о мгновенных дхармах эта доктрина кардинально переосмысляется. Оказывается, что перевоплощаться, строго говоря, некому. Просто процесс, который представляет собою человеческая жизнь, со смертью не прекращается, череда мимолетных неудовлетворенных желаний, никогда не прекращающееся стремление в дурную бесконечность. Одним словом, буддизм выстраивает такую «картину мира», в которой негде удержаться взору, невозможно помыслить хотя бы один реальный объект. При этом такая картина никоим образом не имеет отношения к какой-либо объективности. Буддиста волнует только приведение своего сознания в определенное состояние.

Буддийская космология

Буддийская космология ставит перед собою ту же задачу. Почти все школы индийского классического буддизма не сомневались в существовании мира вне сознания воспринимающего субъекта, но этот совершенный мир в себе совершенно и принципиально не интересовал

187

буддистов. Мир буддийской космологии — это мир, уже отраженный в сознании человека и, таким образом, включенный в дхармический поток, ставший его частью. Здесь буддисты опять заимствовали общеиндийскую космологию, изменив ее в соответствии с принципами своего учения. Традиционный буддийский мир трехслоен, т.е. состоит из трех уровней, трех миров — мира желаний, мира форм и мира не-форм.

Мир желаний — место, где живут (точнее — место, которое переживают) почти все живые существа, за исключением некоторых буддийских божеств и преуспевших в йогических упражнениях монахов. В мире желаний пребывают обитатели адов, голодные духи, животные, люди, большая часть богов. В центре плоской земли находится устремленная ввысь гора Сумеру, вокруг которой располагаются дворцы тридцати трех богов мира Брахмы. Гора эта окружена несколькими кольцами других гор, которые, в свою очередь, омывают воды мирового океана. В этом океане находится четыре континента, одним из которых является «наш» континент. Под землею расположены обиталища голодных духов — претов, а также десять холодных и горячих адов. Самый страшный из них называется «нирая» — срок обитания в нем невероятно долог, но все же конечен, как и все в буддийском мире.

Таких трехслойных миров, подобных нашему, чрезвычайно много, все они существуют по одним и тем же законам, параллельно друг другу. Космическое время циклично и безначально, ни один из циклов его не может считаться первым. Разумеется, в таком мире не может идти речь о Творении. Причина существования миров — энергия совокупной кармы живых существ предыдущего цикла.

188

После разрушения одной из вселенных на ее месте существует лишь бесконечное пространство, в котором в некоторый момент начинают веять некие смерчи, постепенно превращающиеся в мощный ураган, который начинает сгущаться и затвердевает до алмазной твердости. Далее этот самовозникший мир формируется «сверху вниз», от сложного к простому. Вначале возникает небесный дворец индийского небожителя Брахмы, который сидит на своем престоле, вокруг него появляются другие тридцать три бога мира желаний. Видя Брахму, они восклицают: «Вот создавший нас! Он вечен! Он был всегда!» — так возникает вера в бога-творца. Златоцветные облака, клубящиеся в выси, начинают изливать дождь, заливающий диск ветра внизу, и образует мировой океан. Из растворенной в океане мути поднимаются гора Сумеру и континенты. Последними появляются ады. Люди, появившиеся уже после на континентах, поначалу божественны и мало чем отличаются от небожителей. Срок их жизни равняется 84 000 лет. Напомним, что числа подобной величины указывают адепту на некий предел и не обязательно должны восприниматься буквально. В данном случае важно, что 84 тысячи, с одной стороны, достаточно большой срок, который невозможно сопоставить с обычной человеческой жизнью, с другой стороны — это все равно конечное число. Земля в это время покрыта необыкновенным земляничным пирогом, источающим необычайный благовонный аромат. Природа первых людей такова, что они вообще могли бы обходиться без еды, но аромат земного пирога настолько пленяет их, что они съедают его. Тем временем срок их жизни понемногу сокращается, тела грубеют, образуются органы пищеварения. К тому времени, когда

189

весь пирог оказывается съеденным, люди уже не могут обходиться без пищи. Им не остается ничего другого, как начать выращивать рис, но риса не хватает на всех, и тогда люди проводят межи, отделяя один участок от другого. Так появляется собственность. Но риса становится все меньше, люди по-прежнему продолжают испытывать недостаток в пище. Появляются те, кто нарушает установленные межи и ворует рис. Воцаряется беспорядок, учащаются столкновения между людьми. Тогда люди решают, что наступило время навести порядок и для этого принимают решение избрать из своей среды наиболее достойного. Так появляется первый царь. Он отбирает себе в помощники наиболее достойных людей, призванных непосредственно к поддержанию порядка. Из них складывается сословие воинов (кшатриев). В это же время на земле начинают появляться Будды.

Постепенно человеческие нравы вырождаются все больше и больше. Эгоизм становится столь велик, что люди не могут выносить уже даже вида друг друга. По мере нравственной деградации сокращается и срок их жизни, постепенно он уменьшается до десяти лет. Это не означает, что люди умирают детьми, в короткий срок уменьшается весь жизненный цикл и, если раньше люди были подобны небожителям, то теперь они мало чем отличаются от кошки или собаки. В конце концов, люди разбредаются по лесам, стараясь не встречаться, а, встречаясь, пытаются сразу же убить друг друга. Этот период нравственной деградации продолжается до тех пор, пока не находится человек, который понимает, что так жить больше нельзя. Он идет к другим людям и обучает их дружелюбию. Нравы начинают медленно улучшаться,

190

а срок жизни постепенно возрастает и снова достигает восьмидесяти четырех тысяч лет, после чего, как можно уже догадаться, начинается новый этап деградации. Период уменьшения срока жизни и нравственной деградации получил название «периода убывания», противоположная фаза цикла — «периода возрастания». Эти отрезки являются условной единицей измерения времени всего космического цикла, даже тех его периодов, когда ни людей, ни других живых существ еще не было. Вся махакальпа (великий период, полный цикл существования вселенной) делится на четыре малых кальпы. пустоты (от разрушения одного мира до начала формирования другого), формирования, пребывания (когда космос относительно стабилен) и разрушения. Каждая из четырех кальп состоит из двадцати периодов возрастания и убывания, то есть время существования мира от одного момента разрушения до другого равняется восьмидесяти периодам возрастания и убывания.

В течение периода пребывания мира появляются Будды и чакравартины. Чакравартин (Государь, Поворачивающий колесо) — миродержец, совершенный вселенский монарх, обладающий теми же тридцатью двумя признаками, что и Будда, но признаки эти выражены слабее. Непременным атрибутом чакравартина является чакра — боевой метательный диск. По типу чакры чакравартины отличаются друг от друга: чакравартина с золотой чакрой все люди сами просят, чтобы он правил ими; чакравартин с серебрянной чакрой начинает собирать войска, но не успевает собрать их, поскольку люди раньше признают его власть; чакравартин с железной чакрой двигает свои войска в поход, но его противники

191

сдаются без боя. Для буддиста важно, что правление настоящего чакравартина обходится без насилия.

Спустя двадцать периодов возрастания и убывания накопившаяся дурная карма приводит к тому, что мир начинает разрушаться. Первым признаком разрушения является прекращение рождения в адах, поскольку ады, возникшие последними, разрушаются первыми. Наконец, все существа гибнут, а мир охватывает пожар. Последним вспыхивает дворец Брахмы и мир исчезает, уступая место кальпе пустоты. Далее весь цикл неизменно повторяется. Уже в рамках махаянского буддизма велись споры о том, прекратится ли этот цикл, если все живые существа достигнут нирваны? Одни буддийские школы признавали такую возможность, другие отметали ее, принимая доктрину не только о безначальности, но и о бесконечности сансары.

Но что представляют собой два высших мира буддийской космологии — миры форм и не-форм?

Мир форм назван так оттого, что группа чувственного там представлена значительно слабее, чем в мире желаний. Здесь пребывают чистые формы, не заключенные в грубую материальность. Мир этот населен высшими богами, не вмешивающимися в дела мира желаний. Срок их существования чрезвычайно велик, так как два высших мира не подвержены постоянным разрушениям и воссозданиям. Мир не-форм представляет собой чистые состояния сознания без соответствующих им местопребываний. Здесь нет ни времени, ни пространства, ни восприятия, ни не-восприятия. Тем не менее, это не нирвана, а часть сансары. Обычное живое существо не может родиться в этом мире, но йогины, еще при жизни приводящие свое

192

сознание в определенное состояние, после смерти могут проявиться здесь. Однако срок пребывания здесь настолько долог, что даже время длительности великой кальпы ничто по сравнению с ним. Поэтому стремиться сюда ни коим образом не следует, ведь рано или поздно сила кармы все равно проявится, и йогин, вознесшийся сюда, непременно ниспадет в более низкие круги сансары, ничего не приобретя, а лишь потеряв драгоценное время, которое могло бы быть использовано для достижения нирваны. Рождение здесь считается столь же неблагоприятным, как и рождение в аду. А посему буддизм не одобряет лишенную направленности на освобождение, чисто технически изощренную психотехнику. Считается, что сам Будда вошел в окончательную нирвану не с предельной восьмой ступени созерцания, а с четвертого уровня. Некоторые буддийские тексты высказываются в том смысле, что именно достижение мира не-форм принимают за освобождение индийские мистики не-буддисты (индуисты, джайны и пр.). Они становятся жертвами собственных достижений психопрактики.

Таков вкратце мир, в который помещает себя буддист, и от которого он стремится освободиться. Еще раз подчеркнем, что это огромное и неуютное мироздание ни в коем случае не может называться объективной реальностью, это скорее некое «правильное представление о мире», причем «правильность» представления заключается именно в том, что оно помогает адепту в его единственной кардинальной цели — стремлению к нирване. Нужно отметить, что сами буддисты никогда не придавали какого-то исключительного значения этой картине мира и довольно спокойно трансформировали ее в различных регионах распространения буддизма под влиянием местных космологических систем.

193

САНГХА

Теперь попробуем посмотреть, как буддийское учение отражается на устроении жизни. Буддизм по преимуществу монашеское учение. Среди Трех Драгоценностей, Трех прибежищ, к которым обращается буддист в начале своего пути, немаловажное место уделяется сангхе — монашеской общине. Формула Трех Драгоценностей, которую произносит всякий, кто решил посвятить свою жизнь достижению нирваны, звучит так:

В Будде я принимаю прибежище.

В бхарме я принимаю прибежище.

В сангхе я принимаю прибежище.

Во второй раз я принимаю прибежище в Будде.

Во второй раз я принимаю прибежище в дхарме.

Во второй раз я принимаю прибежище в сангхе.

В третий раз я принимаю прибежище... и далее.

То есть, формула приверженности Будде, его учению и его общине повторяется троекратно.

По существу, только монахи являются буддистами в собственном смысле этого слова. Высокие требования, которые буддистская община предъявляет к своему адепту, практически неприменимы к статусу домохозяина. Это

194

было общим убеждением буддистов всех направлений во все времена, разделяла же их в этом вопросе лишь степень строгости. В упоминавшийся выше книге — «Вопросы царя Милиндры» — вскользь допускается, что мирянин может достичь нирваны, но сразу же оговаривается, что рано или поздно он должен либо вступить в общину, либо умереть. При этом предполагалось, что достигший нирваны домохозяин следовал монашеской дисциплине в одной из своих предыдущих жизней.

Единственным неизменным фактором буддийской истории была и остается непрерывная преемственность монастырской организации. Монашеская жизнь регламентировалась правилами винаи. Термин этот произведен от слова «винаяти», что означает «уводить прочь от зла», «дисциплинировать». Монахи придавали соблюдению правил винаи особое значение. Различные школы насчитывали от 227 до 253 правил. Во всех источниках эти правила почти одинаковы, что позволяет буддистам не сомневаться в их древности, поскольку правила возникли до разделения буддизма на независимые школы. Дважды в месяц правила декламируются вслух на собрании всей общины. Тремя столпами монашеской жизни во все время существования буддизма были бедность, безбрачие и непричинение вреда.

Бедность

У монаха почти никогда не было никакой личной собственности. Ему позволяется иметь одежду, чашу для подаяний, иглу, четки, бритву, которой раз в две недели он должен брить себе голову, и цедилку для удаления насекомых

195

из питьевой воды. Одежда монаха первоначально состояла из лохмотьев, подобранных им на кучах мусора за деревнями. Это тряпье сшивалось и выкрашивалось в подобающий монашескому одеянию шафрановый цвет. Позднее ткань для одежды стала предоставляться мирянами в качестве пожертвования. По предписанию монах должен был обходиться без дома. Первоначальная строгость монашеских правил, очевидно, предполагала, чтобы монах жил в лесу у подножия дерева. Пищу следовало добывать подаянием, целиком полагаясь на милость дающего. Однако, по-видимому, уже с довольно ранних времен, находились монахи, которые пренебрегали этим правилом, принимая приглашения в дома верующих.

Достаточно долго существовал запрет на владение деньгами. Примерно через сто лет после основания общины некоторые монахи из Вайшали попытались нарушить его. Второй собор в Вайшали решил эту проблему в пользу строгого соблюдения правил, но в более поздние времена были сделаны значительные послабления в вопросе о владении деньгами, землей и другой собственностью.

Чаша для подаяния служила знаком независимости Будды. Многие статуи показывают Будду с чашей в руках; считается, что он получил ее в качестве вознаграждения за свой отказ от мирской власти. Нередко учителя отдавали чашу преемнику в знак передачи ему своей власти.

Случалось, что, собирая подаяние, монахи сталкивались с негативным отношением со стороны населения. Их называли «лысоголовыми», или же давали иные обидные прозвища. Обуздание гордости считалось одним из преимуществ сбора милостыни, кроме того, монах целиком зависел от чужой воли. Временами ему приходилось вообще

196

обходиться без пропитания и самых необходимых вещей. Практика прошения подаяния использовалась также для обуздания своих чувств и эмоций. Монах должен был переходить от одного дома к другому, не замечая различий между теми, кто богат, и теми, кто беден. Он не должен был обращать внимание на то, что получает, не должен высказывать удовлетворения или же недовольства. Если пищу подавала женщина, монах не должен был ни смотреть на нее, ни разговаривать с ней.

Хинаяна считает сбор милостыни прежде всего самодисциплиной; махаяна делает упор на альтруистическом аспекте подобной практики.

Со временем, практика сбора подаяния фактически свелась на нет.

Монашеское безбрачие

Помимо самоотречения, воздержание буддийского монаха несет в себе этическую подоплеку. Давая жизнь другому существу, считает буддист, ты тем самым обрекаешь его на страдания сансары.

Однако буддизм не был бы буддизмом, если бы на протяжении истории это правило соблюдалось всеми без исключения. Сохранились сведения о женатых монахах из Кашмира, живших около 500 г. по P. X.; далее, примерно с 800 г. по P. X. Тантра санкционировала женитьбу монахов в тех регионах, что попадали под ее влияние. Падмасабхава Лотосорожденный, принесший буддизм в Тибет около 770 г. и считающийся среди своих последователей вторым Буддой, принял в дар от тибетского царя одну

197

из его пяти жен. На многих изображениях Падмасабхава представлен в окружении двух своих главных жен, Мандаравы и Еше Цогел. Марпа — переводчик, один из наиболее почитаемых учителей Тибета, женился в 42 года, но, помимо супруги, у него было еще восемь учениц, также являвшихся его женами.

Последователи японской школы син, основанной около 1200 г., также вступали в брак, но по причинам, совершенно несхожим с мотивацией тантриков. Адепты этой школы заявляли, что от них нельзя требовать соблюдения заповедей Будды, настолько они низки и ничтожны. Поэтому они по привычке продолжали вести семейный образ жизни и есть мясо.

Вообще, взгляды буддистов на брак претерпевали значительные изменения. Обычно, они были ориентированы на установления местного населения. Если в регионе, куда приходили с проповедью буддисты, практиковались моногамные браки, буддийские учителя благословляли мирян иметь одну жену; если же местное население допускало многоженство, вскоре здесь появлялись буддисты, у которых было несколько жен.

Отношение к браку показывает, как легко буддизм приспосабливается к самым различным общественным установлениям, используя две противоположные идеи для проповеди своего учения.

Непричинение вреда

Сюда входит запрет на убийство животных. Учение это основывалось на двух принципах:

1. Вера в родство всего живого, которая на бытовом уровне усиливалась благодаря учению о перерождении.

2. Принцип сострадания.

198

Монах, добывающий пищу подаянием в деревне населенной невегетарианцами, сталкивался с определенными трудностями. Ведь монах должен был принимать любое подаяние, не разбирая качества пищи.

В позднейшие времена прецеденты нарушения запрета на вкушение мясной пищи возникали, к примеру, в Тибете, где допускается есть курятину в лечебных целях.

В странах Юго-Восточной Азии распространена практика временного принятия монашеских обетов, прежде всего во время сезона дождей, когда, по древней традиции, в монастырях усиленно практикуются медитативные упражнения. На время принятия обетов миряне уходят в монастырь, где ведут ту же жизнь, что и монахи. По окончании определенного срока обеты снимаются, и тогда миряне возвращаются к своим семьям.

ХИНАЯНА

И МАХАЯНА

Буддийское предание утверждает, что почти сразу же после паринирваны (смерти) Будды учение начало делиться на различные течения и направления. В течение последующих трехсот-четырехсот лет в буддизме возникло около двух десятков школ, представлявших две большие группы. Эти две группы дают начало двум основным направлениям буддизма, существующим и поныне: тхераваде (хинаяне) и махаяне.

199

Слово «Хинаяна», означает «Малая Колесница» (то есть «малый» или «ущербный» путь), соответственно значение слова «Махаяна» это — «Великая Колесница», «великий» путь. Уже из названий видно, что термин хинаяна не самоназвание. Так именовали своих оппонентов махаянисты, считавшие себя следующими Великим путем совершеннейшего учения Будды. Впрочем, обычно, стараясь соблюдать в споре корректность, они называли хинаянистов учениками или пратъекабуддами. В свою очередь тхэравадины (тхэравада (учение старцев) — самоназвание хинаяны) считали махаяну позднейшим искажением хранимого ими в нерушимости учения.

Вопреки распространенному мнению, тхэраваду и махаяну по времени возникновения не разделяет продолжительный период времени. Неправильно было бы ставить знак равенства между хинаяной и ранним буддизмом, а также считать махаяну исключительно поздним явлением в буддизме. С полным основанием временем оформления хинаяны можно считать 80 г. до Р.Х. В это время на Ланке впервые происходит письменная фиксация палийской Типитаки — тхэравадинского канона, но где-то в это же время начинают появляться и первые махаянские сутры. Но до этого времени махаяна прошла период первичного становления в рамках школ махасангхиков. (Термин «махасангха» — буквально: «великая сангха» — исследователи интерпретируют двояко. Одни считают, что оно связано с тем, что махасангхики считали необходимым расширить сангху за счет допуска в нее мирян, другие полагают, что это название появилось потому, что сторонники этого учения представляли в общине большинство). Если считать махасангху

200

«протомахаяной», то это направление буддизма имеет еще более древнее происхождение.

Принципиальным отличием, определившим разделение двух направлений, стало их отношение к спасению мирян, определившее представления об идеальной личности и цели буддийского пути. Другое отличие, вытекающее из первого, — различные представления о природе Будды.

Хинаяна

Идеалом хинаяны является личность архата (это слово означает «достойный»). Архат — это монах, собственными усилиями достигший цели Благородного Восьмеричного Пути — нирваны — и навсегда покинувший мир. По учению хинаяны, Будда до своего пробуждения был обычным человеком, наделенным великими добродетелями, обретенными благодаря совершенствованию в течение множества сотен жизней. После пробуждения, которое было обретением плода архатства, Сиддхартха Гаутама перестал быть человеком, став Буддой, освобожденным от сансары, но никак не какой-либо сверхъестественной сущностью. Если монах, соблюдающий все обеты винаи, станет во всем следовать примеру Будды и его учения, он достигнет того же самого, чего достиг тот. Сам же Будда, уйдя в нирвану, раз и навсегда исчез из мира, поэтому бессильно молиться ему и молить его о помощи. Поклонение Будде не предполагает его ответа и заступничества, а нужно людям, воздающим таким образом долг памяти освободителю и упражняющимся в добродетели даяния. Хинаяна — это сугубо монашеская форма буддизма, в рамках

201

этой традиции не монах не может считаться буддистом в прямом смысле слова. Только монахи могут надеяться на достижение нирваны, только монахам открыты все наставления Будды, и только они могут практиковать предписанные Учителем медитативные упражнения. На долю мирян остается усовершенствовать свою будущую участь посредством добрых дел, направленных на поддержку и содержание сангхи. Благодаря этим заслугам, в одной из последующих жизней мирянин может оказаться достойным принятия монашеских обетов, после чего он встанет на Восьмеричный путь. Тхэравадины никогда не стремились к активной миссионерской деятельности и не допускали вовлечения мирян в жизнь общины. По этой причине хинаяна получила распространение лишь в странах, чья культура формировалась под сильным влиянием культуры Индии, то есть в странах Юго-Восточной Азии. До эры мусульманских завоеваний VII—VIII веков хинаянский буддизм был также распространен в Центральной Азии, на территории современных Узбекистана, Таджикистана, где он успешно конкурировал с зороастризмом.

Махаяна

Махаяна изначально относилась к проповеди совершенно иначе. Здесь идеалом всегда был не обретший нирвану архат, а стремящийся к состоянию Будды на благо всех живых существ бодхисаттва. И уже не нирвана, а пробуждение, просветление (бодхи) становится целью буддийского пути. А Будда в махаянистских текстах из человека превращается в некую метафизическую реальность,

202

истинную природу всех дхарм, лишь явленную людям в образе Учителя, как до этого она была явлена в образе других Будд и как будет явлена позднее в Буддах будущих времен.

Начиная с самых ранних махаянских текстов, провозглашается принцип, согласно которому нирвана, к которой стремятся тхэравадины, не является настоящей и истинной нирваной. По мнению махаянистов, последователи Малой Колесницы хотя и выходят из сансары, освобождаясь от круговорота рождений и смертей, но высшая истина остается недоступной для них. Освободившись от власти аффектов, они остаются под воздействием препятствий, связанных с неправильным знанием, которые могут быть преодолены исключительно на пути махаяны. Всецелое пробуждение, недоступное им, есть состояние Будды, который, согласно учению Великой Колесницы, был не просто первым архатом, а великим окончательно и всецело пробужденным существом. Это состояние полного пробуждения для махаяниста имеет ценность на много порядков превосходящую то, что считается нирваной у хинаянского архата. Более того, махаянские тексты обычно называют лиц, воплотивших в себе идеал тхэравадинского совершенства не архатами, для них это всего лишь шраваки и пратьека-будды. Шраваки (слушающие голос) — это ученики Будды, не постигшие всей глубины учения Татхагаты и потому привязавшиеся к идее индивидуального освобождения, выразившейся в стремлении к обретению нирваны. Пратьека-будды (уединенные, отъединенные Будды, Будды «для себя») — те, кто обретает нирвану собственными усилиями, вне связи с сангхой и без опоры на учение Будды. По сути дела, когда Мара

203

искушал Будду призывом остаться под деревом Боддх и отказаться от проповеди, он предлагал ему остаться пра тьека-буддой.

Идею боддхи, то есть истинного пробуждения Будды; часто называют бодхисаттваяной, что означает — ко лесница бодхисаттв, пробужденных существ. В ранне? буддизме так назывался будущий Будда до того, как οι обрел окончательное просветление. В ранней Махаян бодхисаттва это любой человек, наделенный бодхичиттой, то есть твердым устремлением достичь боддхи — полного пробуждения. В настоящее время это раннее употребления термина бодхисаттва сохраняется лишь у китайских буддистов, где, в некоторых случаях, бодхисаттвой (кит. путисадо или чаще в сокращенной форме пучи) может быть назван любой адепт. Позднее в текстах, посвященных идеалу бодхисаттвы, это слово начинает наполняться другим смыслом, постепенно становящимся основным и важнейшим. Ведь, в отличи от архата, бодхисаттва стремится к пробуждении не только ради собственного спасения, но, в первую очередь, для того, чтобы способствовать пробуждению остальных живых существ. Стандартная формула, выражающая суть бодхичитты звучит теперь так: «Да стану я Буддой на благо всех живых существ». Отныне стремящемуся к пробуждению адепту необходимо обрести умение видеть каждое живое существо в качестве своей «матери». А поскольку хороший сын или дочь не могут равнодушно смотреть на мучение своего родителя не могут стремиться к нирване, оставив мать страдать в круговерти циклического существования, их святой долг заключается в отказе от собственного спасение

204

до тех пор, пока не будет спасена мать. Именно так зрелая махаяна в проповедях ее современных представителей описывает нам суть бодхичитты. Так, двумя определяющими качествами бодхисаттвы становятся мудрость и сострадание. Тексты классической махаяны утверждают, что невозможно стать Буддой, в совершенстве не обладая двумя этими качествами. При этом, практическом смысле, сострадание начинает восприниматься как набор «искусных средств» (упая), посредством которых движимый состраданием бодхисаттва получает возможность помогать живым существам освободиться от сансарического состояния. И здесь очень важно отметить, что вся содержательная часть буддийского мировоззрения тоже рассматривается как набор «искусных средств», призванных вызвать в адепте стремление к пробуждению. Поэтому критическое отношение к содержанию буддийского учения, скорее всего, не способно достигнуть цели. Мудрость же, скорее всего, воспринимается адептом не как некий интеллектуальный багаж, и не как овладение определенной логической системой, но как способность видеть вещи под определенным углом зрения, опыт, который невозможно передать посредством описания.

Наиболее красноречивым текстом, где изображено великое сострадание бодхисаттвы, стала написанная в VII—VII вв. Шантидевой Бодхисатвачарьяватара, где идеал выражен в следующих словах:

Пусть я буду лекарством, кому нужно лекарство;

Пусть я буду рабом, кому нужен раб;

Пусть я буду мостом, кому нужен мост.

205

Иногда тексты выделяют три типа бодхисаттв: Бодхисаттва-царь, который, достигнув пробуждения, заботится обо всех живых существах, как царь о подданных; Бодхисаттва-лодочник, перевозящий живых существ по одному к другому берегу существования; Бодхисаттва-пастух, вначале спасающий всех и лишь потом, вслед за другими, сам вступающий в нирвану. Логически, махаяна выводит идеал бодхисаттвы из доктрины анатмавады (не-души), о которой шла речь выше. Понятие индивидуального освобождения, принятое в тхэраваде, внутренне противоречиво, подчеркивает она, ведь если не может существовать различия между «я» и «не-я», не может существовать и некоей индивидуальности, которая достигает нирваны в то время, покуда продолжают страдать другие. А, следовательно, только спасение всех есть спасение каждого.

Сострадание бодхисаттвы, продиктованное сугубо определенной целью, в некоторых случаях резко отличается от христианского представления о милосердии. Иногда оно может быть выражено в виде очень жестоких поступков. «Искусные уловки», используемые буддийскими наставниками, зачастую пренебрегают свободной волей адепта, изменения его сознания могут быть спровоцированы действиями, которые мы, скорее всего, будем вынуждены счесть манипуляциями. Печально известный принцип, согласно которому цель способна оправдать любые средства, здесь никогда специально не оговаривался, но, похоже, принимается буддийским сознанием как нечто само собой разумеющееся.

На пути к достижению состояния Будды бодхисаттвы восходят на десять ступеней совершенствования. Путь этот чрезвычайно сложен и долог. Подробную классификацию

206

состояний бодхисаттв, находящихся на различных ступенях этой иерархии, дает махаянская литература. На последней ступени бодхисаттва обретает пробуждение, не уходя в нирвану. К этому времени он приобретает многочисленные атрибуты, делающие его схожим с одним из божеств ведического пантеона и даже превосходящим добуддийские божества своим могуществом. Со временем махаянисты стали называть бодхисаттвами именно таких достигших высоких ступеней подвижников, а не просто стремящихся к пробуждению, как это было в ранней махаяне. Одновременно развивался культ боддхисаттв высшей ступени, таких как Авалокетешвара (символ великого сострадания), Маньджушри (воплощение запредельной премудрости) и многих других.

Путь бодхисатгвы махаянисты называют путем парамит. Слово «парамита» обозначает свойство, переводящее на другой берег существования. Как правило, в текстах дается набор из шести таких свойств. Первые пять относятся к группе искусных средств (упая), шестая парамита, имеющая особое значение, образует отдельную группу — группу мудрости (праджни). Единство всех шести свойств, как единство метода и мудрости, и есть пробуждение, обретение состояния Будды. Категория мудрости (праджни), обозначавшая в хинаяне умение распознавать дхарлая (не сводимые к другим простые элементы опыта), в махаяне трактуется как особая способность воспринимать реальность непосредственно (в буддийской терминологии эта способность обозначается словом татхата — таковость). Праджня-парамите (свойству мудрости) посвящен целый раздел махаянской литературы, получивший название праджня-парамита сутр.

207

Развитие идеала стремления к пробуждению привело также к возникновению своеобразной махаянистской метафизики, получившей свое выражение в Учении о природе Будды. Поскольку Будда является таковым вследствие обретения бодхи, то природа Будды и природа бодхи совпадают. Пробужденность Будд выражается в Дхарме — учении, и, таким образом, Дхарма формирует истинное тело Будды. Но под дхармой понимается также элементарная частица опыта, и потому тело Будд есть Дхарма дхарм, «дхармовая природа», истинный опыт. В ходе подобных рассуждений в махаяне сложилось учение о Дхармовом теле, едином для всех Будд, истинной реальности и природе всех дхарм. Следовательно, природа Будды — истинная природа всех элементов возможного опыта. Из этого положения махаяна делает окончательный, радикальный вывод: нирвана и сансара тождественны, между ними нет сущностного различия; сансара есть лишь иллюзорный аспект нирваны, никогда не возникавший и никуда не исчезающий. При этом нирвана лишена сансарности, иллюзорности, и это отсутствие иллюзии и делает ее истиной. Но если все дхармы — дхармы Будды, то носители этих дхарм — живые существа — являются носителями природы Будды. Они не кто иные, как Будды, не пробудившиеся к пониманию своей природы.

Таким образом, в отличие от тхэравады, махаяна утверждает, что, пробудившись, Будда не покидает мир навечно, не уходит в недоступную для сансарических существ нирвану без остатка.

Популяризаторы буддизма в христианском мире, такие как Эдвард Конзе, стремились провести аналогию между Божественной природой и природой Будды, дабы как-то

208

сблизить буддийское и христианское мировосприятие. Между тем они совершенно упускали из виду, что, согласно христианскому учению, человек изначально не наделен природой Бога, но сотворен Создателем по Его образу и подобию. С другой стороны, для не приемлющего опосредованный опыт и не знающего Божественного Откровения буддиста, вряд ли возможно полновесное сравнение между природой Будды и Божественной природой. Природа Будды, которой он (адепт) изначально обладает, представляет для него реальный опыт, Божественная же природа — опыт исключительно умозрительный и поэтому не имеющий для его практики особой ценности. Поэтому вышеупомянутая аналогия имеет скорее исключительно миссионерское значение.

Хинаяна и махаяна также весьма различно относятся к участию мирян в жизни общины. В настоящее время считается, что первоначальные расколы в сангхе, приведшие к образованию новых направлений, вызваны были не доктринальными расхождениями, а различиями в интерпретации монашеских уставов и правил (Винаи). Именно это различие повлекло первоначальный раскол на различные направления, что не помешало последователям хинаяны и махаяны на протяжении нескольких веков жить в одних и тех же монастырях.

В отличие от тхэравады, в махаяне принятие монашеских обетов не является необходимым условием для обретения состояния Будды. Исходя из доктрины «искусных средств», махаянисты стремятся подыскать средства воздействия на все типы личности и на все социальные группы. Именно благодаря проповеди махаяны, буддизм распространился от Индии до Бурятии, от Японии

209

до Калмыкии, став мировой религией. В настоящее время происходит настоящая экспансия буддизма в Европе и Америке. Во Франции и Германии буддизм уже стал третьей по распространенности религией.

Распространяясь в различных регионах среди самых различных народов и верований, буддизм махаяны проявлял изрядные чудеса гибкости, приспосабливаясь к культам и обычаям местного населения. Вдохновляемые идеей «благой уловки» проповедники перерабатывали местные учения в духе Четырех Благородных истин, а местных богов объявляли воплощениями или проявлениями сил Будд и бодхисаттв. При этом буддисты стараются никогда и ни с кем вступать в прямую полемику, предпочитая приспосабливать доводы оппонентов под себя. Однако гибкость буддистских проповедников нельзя считать беспринципностью — буддизм никогда не жертвовал ни одной из своих формообразующих доктрин.

В настоящее время существует две достаточно сильно отличающиеся друг от друга версии махаянского буддизма. Это тибетско-монгольская Махаяна с каноническими текстами на тибетском языке (Тибет, Монголия, население различных областей Гималаев, некоторые народы России, такие как буряты, калмыки, тувинцы) и дальневосточная Махаяна с каноническими текстами на китайском языке (Китай, Корея, Япония, Вьетнам). Особое место занимает буддизм неваров (Непал), который, по всей видимости, представляет собой рудимент классической идийской махаянской традиции в ее позднем варианте, когда она включила в себя учения и формы практики тантрического буддизма Ваджраяны, а также испытала на себе влияние индуизма.

210

Тантрический буддизм

(Ваджраяна)

В начале второй половины первого тысячелетия по Р.Х. в рамках махаянского буддизма возникает новое направление, получившее название Ваджраяны, или тантрического буддизма.

Слово ваджра, входящее в самоназвание данного направления, первоначально употреблялось для обозначения громового скипетра ведийского бога Индры, но постепенно его смысл претерпел изменения. Одно из значений слова «ваджра» — «алмаз», «адамант». В рамках буддизма оно ассоциируется, с одной стороны, с изначально совершенной природой пробужденного сознания, с другой — подчеркивает мгновенность пробуждения, наступающего внезапно, подобно вспышке молнии. Следовательно, Ваджраяна одинаково может переводиться как «Алмазная Колесница», так и «Громовая Колесница», однако первый вариант перевода более распространен. Термин «тантра» первоначально обозначал тип текстов, содержащих в себе стержневую суть учения, служащих основой. Хотя тантры всегда подчеркивают, что Ваджраяна — путь внутри Махаяны, последователи тантрического буддизма противопоставляют этот путь классическому махаянскому пути постепенного совершенствования, так называемой

211

Парамитаяме, то есть пути парамит (совершенных свойств), переводящих на Тот Берег существования Ваджраяна делает упор на возможность достижения состояния Будды в течение одной жизни, в то время как Парамитаяна растягивает этот процесс на практически неизмеримый срок.

Теоретически тантрический буддизм почти не предлагает ничего нового в сравнении с классическим вариантом махаяны, все его своеобразие касается практических методов — применения тех самых искусных средств (упая), о которых уже шла речь в предыдущем разделе. Ваджраяна подчеркивает, что активное использование этих средств позволяет человеку стать Буддой практически «мгновенно» — в течение одной жизни. Таким образом, адепт тантрического пути может быстрее выполнить обет бодхисаттвы — стать пробужденным для освобождения всех живых существ. Вместе с тем наставники Ваджраяны подчеркивали, что этот путь является и наиболее опасным, сравнивая его с восхождением на вершину горы по канату, натянутому над ущельями и бездонными пропастями. Малейшая ошибка может привести адепта к безумию или рождению в особом «варджном аду». Только твердое стремление обрести состояние Будды в наиболее короткий срок и приверженность идеалу бодхисаттвы способны защитить его от падения. Если же йогин вступает на Колесницу Грома ради собственного преуспеяния, в погоне за магическими силами и могуществом, он неминуемо потерпит поражение.

Тантрические тексты считались сокровенными. Начало практики в системе Ваджраяны обставлялось получением специальных посвящений. Чрезвычайно велика в тантрической

212

практике была роль гуру — учителя и наставника, достигшего реализации пути. Иногда молодые адепты тратили много времени и прилагали огромные усилия, чтобы найти достойного наставника.

Доктринальные тексты Ваджраяны, то есть тантры, подобно сутрам представляют собой наставления, вложенные авторами в уста самого Будды — Бхагавана, и делятся на четыре класса. Каждому типу тантр соответствовали свои методы: в одном случае это внешние формы практики — различные мистические ритуалы; в другом появляются элементы внутренней, созерцательной практики; в третьем — созерцательная практика начинает преобладать, а четвертый тип тантр — аннурата йога тантры (тантры наивысшей йоги) относятся уже исключительно к психопрактике.

Основные методы, предлагаемые первыми тремя классами тантр, в основном сводятся к совершению особых, имеющих сложное символическое значение ритуалов, к практике мантр, технике визуализации (мысленного воспроизведения образов) божеств и созерцанию мандал.

Значение чтения мантр в практике Ваджраяны столь велико, что часто ее называют также Мантраяной — Колесницей Мантр. Произнесение мантр практиковалось еще в классической Махаяне, однако махаянские мантры рассчитаны обычно на понимание непосредственного смысла составляющих их слов и предложений, в тантрических же мантрах делается особый акцент на священную непереводимость. Звукосочетания, образующие эти мантры, такие как хум, ах, э-ма-хо не несут в себе никакого словарного смысла. Они рассчитаны исключительно на непосредственное воздействие на сознание и психику повторяющего

213

их адепта, при этом особое значение придается звуковым колебаниям и модуляциям голоса. Произнесение мантр также подразумевает созерцательное сосредоточение и понимание глубинного смысла мантры и ее воздействия. Также практикуется созерцание написанного текста мантры. Практика тантрических мантр предполагает получение специального посвящения, сопровождающегося объяснением правильного произнесения того или иного звука.

Также чрезвычайно разработана в Ваджраяне техника визуализации божеств. Адепт должен научиться представлять того или иного бодхисаттву или Будду как живого человека, а не как некое изображение. Обычно визуализация сопровождается произнесением посвященных данному божеству мантр.

Мандала (круг) — сложная трехмерная модель психокосма того или иного Будды или бодхисаттвы, изображение которого обычно помещается в центре мандалы. Визуализирующий мандалу адепт пытается воспроизвести ее внутри своего сознания. Затем он проецирует созданное изображение, совмещая его с внешней мандалой, изменяя свое сознание таким образом, что оно начинает развертываться как сознание божества мандалы. Существовали также огромные храмовые комплексы, построенные в форме мандалы.

В середине VIII века, когда все описанные методы были уже детально разработаны, начинается формирование тантр наивысшей йоги (аннутара йога-тантры). Они используют все описанные выше методы и приемы, но их содержание значительно меняется. Кроме того, тантрам наивысшей йоги присущ ряд специфических черт, которые в популярной литературе обычно ассоциируются со словом

214

«тантра». Обычно, когда говорят о тантрах, имеют в виду именно аннутара йога-тантру. Для того чтобы лучше понять особенности этого направления, необходимо сделать небольшой экскурс в историю происхождения Ваджраяны.

Общеизвестно, что буддизм во многом формировался в рамках протеста против застывших предписаний брахманского ритуализма и догматизма с его элитой «дважды-рожденных». Однако ко времени появления Алмазной Колесницы уже в самом буддизме развилось внешнее благочестие, возникла монашеская элита, произошла некоторая рутинизация учения. Внутри буддийской общины все чаще стали появляться люди, готовые бросить вызов сложившемуся укладу жизни во имя возрождения духа учения Будды, чуждого формализму и базирующегося непосредственно на психотехническом опыте. Наивысшее выражение это стремление получило в образах так называемых махасиндхиков («великих совершенных»), людей, которые предпочли опыт индивидуального отшельничества и йогического совершенствования соблюдению монастырского уклада. В образах махасиндхиков, дошедших до нас в текстах, много гротескных, порой даже шокирующих черт, но, прежде всего, это практики — йогины, которых интересует скорейшее достижение, поставленной буддийской парадигмой, цели, а не абстрактные утонченные интерпретации Дхармы. Иогины-махасиндхики не связывали себя принятием монашеских обетов и вели свободный, а порой даже вызывающий образ жизни. Даже внешним видом они отличались от монахов, которым по предписанию полагалось брить голову. «Великие совершенные» обычно отращивали длинные волосы, а иногда

215

и бороды. В настоящее время, во время совершения тантрических ритуалов, в некоторых дацанах Монголии и Бурятии ламы-монахи надевают на свои коротко подстриженные головы парики с характерной прической йогинов. Кроме того, махасиндхики свободно общались с индуистскими йогинами, презревшими брахманистскую кастовую ограниченность, что приводило к обмену методами практик и взаимопроникновению мистических идей. Именно в подобной среде, по всей видимости, и происходило формирование характерных приемов для тантр класса наивысшей йоги. Изощренные практики махасиндхиков, применение которых небезопасно даже для людей с крепкой психофизической организацией, ставили своей целью умение входить в различные состояния сознания, сохраняя при этом полный контроль над своими действиями.

Другой аспект, связанный с практикой махасиндхиков, — тенденция к персонификации пробужденного сознания, которая находит свое полное завершение в текстах поздней тантры. Абсолютный Ум, объемлющий собой все пласты бытия и включающий в себя как сансару, так и нирвану, отождествляется здесь с Адибуддой (Изначальным, Предвечным Буддой), а многие йога-тантры говорят о «Великом Я» (махаатман), как синониме дхармового тела Будды.

При первом ознакомлении с тантрическими текстами шокирует выставление в самом привлекательном свете всего самого греховного, преступного и ужасного, отвратительного не только для человека, получившего начатки христианского воспитания, но и для адепта классических буддийских школ. Истинному йогину рекомендуется совершать святотатство, прелюбодеяние,

216

воровство, кровосмешение, убийство и даже каннибализм. Тантры наивысшей йоги представляют привычный буддийский мир в перевернутом свете, но при этом постоянно декларируют общность целей с классической Махаяной. Сами тантрики объясняют возникающее здесь противоречие тем, что их метод направлен на исправление самых темных, греховных глубин человеческой природы, помимо воздействия на сознание адепта. Именно поэтому, как утверждают они, здесь во много раз возрастает роль наставника (гуру), поскольку сам адепт не в состоянии справиться с безумным потоком темных страстей. Большую роль в определении гуру конкретной практики для каждого ученика играет выявление базового аффекта (клеши), которым одержим адепт. При этом ваджраянские тексты постоянно подчеркивают, что аффекты должны не искореняться, а трансформироваться и осознаваться, в конце концов, превращаясь в пробужденное сознание. Постоянно проводится параллель между практиками алхимика, превращающего в золото железо и свинец, и махасандхика, преображающего пять скандх («куч» страстей) в пять запредельный мудростей Будды. Основой такого превращения страстей является буддхатва — природа Будды, общая для всех состояний психики и присутствующая в любом, даже самом низменном психическом акте. Здесь последователи Ваджраяны просто доводят до логического конца одно из основополагающих положений Махаяны о тождественности и недвойственности сансары и нирваны.

Тантрические тексты полны многозначности, символичны и не рассчитаны на однозначное, дословное понимание.

217

Особый акцент делается на том, что это изложение тайных доктрин, опасных для профанов. Обычно существует несколько уровней интерпретации подобного текста. Так, в одной из интерпретаций требование убить родителей истолковывается как искоренение клеш (страстей) и двойственности, служащих родителями сансарическому существу, в другой — как конкретные рекомендации психопрактики.

Особое место занимает в тантрах символика физической близости.

Тантрический буддизм вызвал к жизни целый пантеон божеств, неизвестных другим формам буддизма. Ваджраяна использовала внешность и форму объектов языческих культов, переосмыслив их содержание. Образы демонов она превратила в символы тех или иных состояний психики. Изображения ужасных многоруких и многоголовых существ, увешанных человеческими черепами, которые часто помещают в альбомах по восточному искусству, — это иконы тантрического буддизма. Особый класс божеств здесь составляют так называемые «покровительствующие божества» (тиб. йидам). По виду они мало чем отличаются от описанных выше, но наделены множеством атрибутов, указывающих на то, что они представляют высшие состояния сознания. Имена йидамов обычно совпадают с названиями тантр, поскольку предлагаемые тантрами методы могут быть наглядно представлены в этих страшных образах. Таким образом, йидамы символизируют совершенное и всецелое пробуждение, а по своему статусу приравниваются к Буддам и тождественны им. Грозный вид их должен демонстрировать готовность уничтожить все пороки. В процессе йогического созерцания практикующий адепт должен визуализировать соответствующего

218

йидама, затем отожествить себя с ним, перенося его атрибуты на себя, а после, вместе с ним, раствориться в природе Будды, которая есть и его собственная природа. Практика созерцания йидама наглядно представляет характерную черту тантрического буддизма — стремление представить умозрительные категории в виде наглядных образов.

Кроме всего этого, тантры полны описания магических ритуалов, причем зачастую вредоносных — подчинения и уничтожения. Правда, в текстах всегда делаются оговорки — ритуалы уничтожения должны совершаться для блага живых, например, для уничтожения врага, способного причинить смертельный вред монашеской общине, или искоренения буддизма в данной местности. Однако история знает немало примеров, когда эти ритуалы использовались в совершенно иных целях.

Другой жуткий ритуал чод, весьма популярный у буддистов Монголии, создан в XII веке тибетской йогиней Мачиг Аабдон. Он совершается в полном уединении в горах и представляет собой призвание голодных духов и демонов, которым практикующий адепт предлагает для насыщения собственное тело. Разумеется, ваджраянисты считают, что этот обряд, шаманские корни которого совершенно ясны, развивает сострадание и способствует преодолению иллюзии собственного «я» и привязанности к индивидуальному существованию.

Важнейшим положением Ваджраяны является тезис о недвойственности тела и сознания. Сознание занимает центральное место в учении Ваджраяны: сансара и нирвана это два различных состояния одного и того же сознания, а пробуждение — постижение природы сознания —

219

пустотного и недвойственного. Это сознание провозглашается неотличимым от тела, недвойственным (адвая) ему. Отсюда стремление тантрического йогина в своих практиках не отделять тело от сознания, а воспринимать их как некую целостность.

В VIII—XIII вв. тантрический буддизм фактически стал ведущим направлением поздней индийской Махаяны. В этом статусе он был заимствован формировавшейся в то же время тибетской традиции. Позднее тибетский буддизм был перенесен в Монголию, а также заимствован народами России — бурятами, калмыками и тувинцами. В самой же Индии он исчезает как организованная религия после мусульманского завоевания Бенгалии и Бихара в XIII веке.

На Дальнем Востоке тантра не получила значительного распространения, хотя и повлияла на иконографию китайского буддизма.

Буддизм в Тибете

В популяризаторской литературе тибетский буддизм часто ошибочно называют ламаизмом. Сами тибетцы не знают этого слова, для них существуют лишь такие общие обозначения, как чой (дхарма, закон), дхарма Будды, махаяна (тета чэн по). Слово же «ламаизм» было

220

изобретено европейцами в XIX веке, чтобы подчеркнуть существовавший в Тибете культ «доброго друга» (кальяна митра) — ламы. Слово «лама» образуется из тибетских слов «ла» — «высокий» и «ма» — «нет» и буквально означает высочайший. Тибетский буддизм не являлся отдельной конфессией, его монастырская традиция с тщательностью сохранила позднеиндийскую традицию во всей ее полноте. Отличия тибетского буддизма от индийского затрагивают только народные и бытовые верования, существенно не влияя на «большую традицию». Что касается культа лам, то он вполне соответствует повсеместно распространенному в Индии почитанию гуру.

Буддизм проник в Тибет не раньше VII века. В то время это высокогорное государство представляло из себя мощную военную державу, управляющуюся царями, которые впоследствии стали возводить свой род к древнеиндийским раджам. На территории Тибета была повсеместно распространена религия бон, представляющая, по всей видимости, один из вариантов центрально-азиатского шаманизма. Позднее бон подвергся сильному влиянию буддизма настолько, что, по существу, превратился в одну из его форм. Религиозная доктрина, иконография, содержание и форма священных текстов бон теперь мало чем отличаются от собственно буддистских. Существует также мнение, что зловещие ритуалы, описанные в предыдущем разделе, тибетский буддизм позаимствовал от бон. В настоящее время не представляется возможным определить: какая из двух религий Тибета оказала большее влияние на другую.

Итак, к началу распространения буддизма Тибет был сильным молодым государством, представлявшим серьезную

221

угрозу безопасности своих соседей, прежде всего китайской империи Тан, на границе которой постоянно происходили вооруженные конфликты. В первой половине VII века на престол Тибета вступил первый из «царей дхармы» — Сроирангампо, который позднее стал почитаться как воплощение покровителя Тибета — бодхисаттвы Авалокитешвары. Он взял в жены двух принцесс — дочь царя Непала и дочь китайского императора Тай-цзуна. Обе жены Сроцзангампо были буддистками, привезшими с собою в Тибет буддийские тексты и предметы культа. Кроме того, царь послал в Индию своего сановника, который разработал национальный тибетский алфавит на основе индийского бенгальского письма. Этот же сановник, Тхонми Самбхоту, написал первую тибетскую грамматику, взяв за образец грамматику санскрита.

Последующее столетие буддизм медленно усваивался тибетским обществом, в целом оставаясь для тибетцев религией чуждой и инородной. В середине VIII века царь Тисрондэцван пригласил для проповеди одного из крупнейших буддийских ученых и философов того времени — Шантаракшиту. Шантаракшита основал в Тибете первые буддийские монастыри, прежде всего монастырь Самье близ Лхасы, примерно в это же время ставшей столицей тибетского государства, и постриг в монахи несколько представителей знатных тибетских кланов. За свои заслуги он был удостоен титула Бодхисаттва-Учитель. Но утонченное учение классической махаяны, представителем которой был Шантаракшита, с трудом воспринималась тибетцами, а бонские жрецы и шаманы чинили ему различные препятствия. В конце концов, Шантаракшита посоветовал

222

царю пригласить в Тибет учителя тантры Падмасамбхаву. Падмасамбхава сыграл важную роль в распространении буддизма в Тибете. Последователи переформированных школ почитают его почти наравне с Буддой. Достоверной биографии Падмасамбхавы не сохранилось. Согласно легендарным жизнеописаниям, он обладал выдающимися магическими способностями, чем произвел на тибетцев большое впечатление. Падмасамбхава посрамил бонских колдунов, а демонов и злых духов Тибета подчинил своей воле и обратил в буддизм, превратив их в божества, защищающие дхарму. При приемнике Шантаракшиты Камалакшиле произошел важный спор в Самье между ним и китайскими проповедниками буддизма, определивший направление дальнейшего развития буддизма в Тибете. Согласно традиционным тибетским источникам, после полной победы Камалакшилы царь запретил проповедь китайского буддизма. В действительности, последствия состоявшейся полемики, возможно, были скромнее, чем их пытаются представить тибетские тексты. Влияние китайского буддизма Чань присутствовало в тибетском буддизме вплоть до конца IX века и исчезло лишь в связи с гонением, произошедшим на буддизм в обоих государствах. В середине IX века в правление царя Ладгармы произошла рецепция религии бон и восстановление привилегий бонского жречества. Начались гонения на буддизм, сопровождавшиеся закрытием монастырей и насильственным возвращением монахов к мирской жизни. Упадок буддизма продолжался вплоть до XI века. Затем началось его возрождение, имевшее ряд отличий от первого периода. Раньше

223

буддизм был распространен, прежде всего, в среде тибетских аристократов, теперь его проповедь была обращена и к простому народу.

За сравнительно короткий период в сто-двести лет буддизм распространился в Тибете повсеместно. Восстановление буддизма шло двумя путями: реставрацией монашеской традиции и распространением йогических форм тантрического буддизма Ваджраяны. Огромную роль в восстановлении монастырской системы сыграл монах по имени Атиша. Созданная им школа Кадам-па стремилась возродить строгие монастырские принципы монашеских уставов, основанных на винае, но одновременно пыталась совместить с винаей ваджраянскую практику тантрической йоги. Вторая линия возрождения буддизма в Тибете была чисто йогической. Она восходила к индийской традиции махасиндхиков. В Тибет ее принес йог и переводчик Марпа. Школа, основанная им, получила название Кагью-па (школа преемственности), поскольку ее последователи придавали огромное значение непосредственной передачи учения от учителя к ученику.

Преемник Марпы — Миларепа (1040—1123) — стоит у истоков тибетской традиции уединенного горного отшельничества. В горных пещерах он практиковал йогу внутреннего тепла, которая, по его словам, неоднократно спасала его в суровые зимы. Практика внутреннего тепла занимает важное место в методах школы Кагью. Своим преемником Миларепа сделал Гамбопу, автора многих ученых буддийских сочинений. К его времени относится появление у школы Кагью-па собственных монастырей. После Гамбопы школа Кагью-па раз-

224

делилась на несколько ветвей. Наиболее важной и влиятельной из них стало направление Карма-кагъю. Лидер этого направления носит титул Кармапа. Карма-кагью часто называют черношапочной школой, поскольку Кармапа носит ритуальный головной убор черного цвета, пожалованный одним из императоров китайской династии Юань. По своему рангу Кармапа считается третьим по статусу иерархом Тибета после Панчэн-ламы и Далай-ламы. С начала 90-х годов XX века в Кармакагью существует раскол, поскольку часть монахов не признала Кармапой XVII, найденного на территории Тибетского Автономного района КНР и поддержанного Далай-ламой, Уртьена Тинглей, объявленного перевоплощением Кармапы XVI. Раскол поддержали монахи из монастыря Румтек.

С направлением Карма-кагью связано начало практики поисков перевоплощений его иерархов. Впоследствии эта практика приобрела всеобщий характер как в Тибете, так и в соседствующих с ним регионах.

Карма-кагью занимается активной миссионерской деятельностью на Западе. В России хорошо известен модернизируемый вариант этого учения, проповедуемый датским ламой Оле Нидалом. В своих проповедях, обращенных к массовой аудитории, он бравирует тем, что в молодости занимался распространением наркотиков. Организация Оле Нидала, подобно многим возникшим на территории России в последнее время сектам, ведет свою проповедь довольно агрессивным способом. Люди, впервые столкнувшиеся с живыми носителями буддизма в крупных городах нашей страны, чаще всего имели дело именно с этой сектой.

225

Другие ветви школы Кагью-па в Тибете со временем были вытеснены доминирующей там школой Гелунг-па на окраины тибетского мира.

Еще одной влиятельной школой в Тибете была школа Сакья-па. Именно с ней связано происхождение титула Далай-лама (лама, чья мудрость подобна океану). Именно так назвал одного из виднейших иерархов Сакья-па китайский император монгольской династии Юань Хубилай, живший в XIII веке. Несмотря на то, что представители этой школы отличались ученостью, школа прославилась в первую очередь своей политической активностью. Во второй половине XIV века Сакья-па утратила свое политическое влияние. Хотя она существует и по сей день, другие школы занимают более значимое положение.

Позднее других оформилась школа Ньингма-па, хотя название ее означает «старая», «древняя». Ее последователи считали, что сохраняют верность тому буддизму, который принес в Тибет Падмасамбхава, и отрицают пришедшие позднее в Тибет доктрины как нововведения. Многие ритуалы Ньингма-па содержат в себе шаманские элементы. Для этой школы также характерно отсутствие больших монастырей и предпочтение практики в затворничестве. Последователи этой школы встречаются среди народов России, чьей религией буддизм считается традиционно. Одним из них был известный бурятский буддист Бидия Дандарон, репрессированный в 1972 г.

О простонародных верованиях тибетцев красочно повествует книга французской исследовательницы-этнографа Александры Давид-Неэль, которая многие годы путешествовала в горах Тибета вместе со своим сыном в поисках материалов.

226

Буддизм Китая

и Дальневосточный буддизм

Китайский буддизм являет собой своеобразный продукт синтеза китайской и индийской культур, распространившийся по всем странам Дальнего Востока. Проникая в Корею, Японию и Вьетнам, он нес с собою иероглифическую письменность, а также те аспекты китайской культуры, которые прямого отношения к буддизму не имели. Именно распространение буддизма повлияло на своеобразие культурного процесса этого региона. В лице буддизма Китай впервые столкнулся с мировоззрением, глубоко чуждым его ценностным ориентациям. Буддизм не просто сумел вписаться в изначально чуждый китайский культурный стереотип, но и во многом трансформировать китайский взгляд на мир. Но и сам буддизм сильно видоизменился в результате этого взаимного влияния, по существу превратившись в особую буддийскую конфессию. Процесс становления буддийской традиции в Китае часто называют китаизацией буддизма (чжун-гохуа).

Если попытаться понять, в чем именно состояла несовместимость двух традиций — китайской, представленной конфуцианством и даосизмом, и собственно буддийской, сформировавшейся в индийском культурном контексте, можно выделить сразу несколько важных аспектов.

227

Во-первых, буддийская доктрина постулирует возможность выхода из круговращения мирового цикла, провозглашая полную десакрализацию мира, даже на своих высших уровнях остающегося частью сансары, в то время, как и для конфуцианцев, и для даосов чувственный космос выступает в качестве единой и единственной реальности. Высшее состояние в религиях Китая воспринималось как достижение полного единения с универсальными космическими началами.

Во-вторых, понимание мира в буддизме, как уже не раз подчеркивалось, сугубо психологично и не может рассматриваться вне связи с развертыванием сознания адепта. Но для традиционной китайской культуры, где человек лишь маленькая частичка в общем мировом потоке, подобная постановка вопроса была в принципе невозможной. И, наконец, добуддийская китайская культура не имела представления о космических циклах.

Уместно также коснуться вопроса о самой возможности утверждения идеи сансары в рамках традиционной китайской культуры. В написанных в Китае буддийских сочинениях мотив страдания, как определяющего свойства для всякого существования не получил развития. Китайские представления о структуре космоса — сакрализованность, упорядоченность, гармоничность и предельная реальность воспринимаемого чувственно — прямо противоположны характеристикам сансары. Тем не менее, состоявшееся утверждение буддийской традиции в Китае парадоксальным образом свидетельствует о принятии здесь этой доктрины.

Начало проникновения буддизма в Китай из Центральной Азии можно отнести к I веку по Р.Х. В письме

228

удельного чуского царя Лю Ина, написанном около 65 г., царь упоминает три буддийских термина — упасака (буддист-мирянин), Будда и шрамана. Первые монастыри появляются гораздо позднее — не раньше III века. До этого времени буддизм оставался для китайцев малопонятным экзотическим учением, которое неискушенные часто путали с одним из направлений даосизма.

Первыми буддистами в Китае были центральноазиатские купцы. Работники торговых домов Западного Края, ведшие постоянную торговлю с Ханьской империей, часто оседали в Китае на всю жизнь. Для их детей и внуков китайский становился родным языком, и, если они были буддистами, для них возникал вопрос о переводе буддийских текстов на китайский язык. Первым переведенным текстом считается «Сутра в сорока двух главах». Скорее всего, это компиляция из нескольких текстов. К этому времени (I в.) в Индии еще окончательно не оформилась махаяна, поэтому первоначально на китайский язык переводились либо хинаянские тексты, либо тексты с неопределенной доктриной, содержавшие элементы и хинаяны, и махаяны. В отличие от Тибета, распространение буддизма в Китае не получило ни малейшей государственной поддержки. Не было никакой системы в переводе буддийских текстов на китайский язык. Представление о буддизме как целом китайские буддисты вынуждены были формировать по фрагментарным текстам.

Проблема перевода исключительно важна для понимания особенностей буддийской традиции в Китае. Дело в том, что китайская иероглифическая письменность, передающая не произношение корня слова, а его значение, создавала немалые трудности для переводчиков. Кроме

229

того, китайская культура уже разработала сложную систему философской терминологии, весьма отличную от буддийской. Первоначально переводчики пытались передать понятия буддийской доктрины при помощи понятий традиционной китайской философии, но подобный перевод подменял исконные значения терминов. Первоначально буддийская мысль выступала в сильно китаизированном виде. Значительный прогресс в переводе буддийских текстов был достигнут благодаря деятельности Кумарадживы. Он впервые выдвинул принцип подбора значений, согласно которому предпочтение отдавалось неологизмам, а традиционные китайские понятия использовались ограниченно. Разработанные Кумарадживой принципы перевода были применены целым рядом его последователей.

С самого начала проповедь буддизма в Китае столкнулась с целым рядом трудностей. Задолго до появления первых буддийских проповедников здесь утвердилось мировоззрение, согласно которому Китай — центральная страна мира, а китайская культура — единственная культура мира. Преодолевая эту культурную самодостаточность, апологеты буддизма стремились представить это учение тождественным принципам китайских «совершенных мудрецов» — Чжоу-гуна и Конфуция. Буддизм, говорили они, дополняет и углубляет даосское и конфуцианское учение.

В китайском обществе, построенном на культе предков, не было никаких аналогов институту монашества. Безбрачие и отказ от данного при рождении имени, практикуемые в постриге, воспринимались китайцами как тяжкое преступление против своего рода. Антимонашеская деятельность конфуцианских критиков косвенным образом

230

способствовала развитию в Китае мирского буддизма. В конечном итоге, сангха в Китае оказалась под полным контролем государства, регламентирующего все стороны ее деятельности, включая признание того или иного человека монашествующим.

К VI веку буддизм окончательно утвердился в Китае. По всей стране существовало множество монастырей, буддизм пользовался покровительством императоров. Оформилось представление о санъ цзяо (триаде учений), то есть конфуцианстве, даосизме и буддизме, взаимодополняющих друг друга.

Сложившиеся в VI—VIII веках школы китайского буддизма можно разделить на три группы.

1. Школы трактатов (лунь), занимающиеся по преимуществу изучением и комментированием текстов индийского буддизма. Эти школы были малочисленны, лишены существенного влияния и в самом Китае рано прекратили свое существование. Частично они сохранились в Японии.

2. Школы сутр (цзин), базирующиеся на том или ином тексте, приписывающемся традицией Будде и в рамках данной школы считающемся высшим выражением буддийской истины. Эти школы создали специфические системы буддийской философии, базирующиеся на теории Татхагатагарбхи (учении о природе Будды, заключенной в каждом живом существе). После расцвета в VII — первой половине IX века их влияние ослабело, хотя философия школ сутр сохранила свою актуальность

231

в течение всей истории буддизма на Дальнем Востоке.

3. Школы дхьяны (чань), уделявшие внимание преимущественно буддийской психопрактике и медитации. К середине IX века школы этой группы становятся главенствующими для китайского, а с XII—XIII веков и для всего дальневосточного буддизма.

В настоящее время наиболее всего известна школа Чань, в своем японском варианте получившая большое распространение в Европе и Америке и весьма популярная среди невоцерковленной российской интеллигенции. Эта школа относилась к наиболее китаизированным школам дальневосточного буддизма. Название ее весьма точно отражает ее существо. Слово чань представляет собой транскрипцию санскритского слова дхьяна (созерцание). Другое, менее известное название этой школы — школа сердца Будды. Согласно чаньскому преданию, ее основал сам Будда Шакьямуни. Однажды, собрав учеников во время, положенное для проповеди, он ничего не сказал, а только поднял перед ними цветок и улыбнулся. Этот жест Будды понял один только Махакашьяпа и ответил ему, также подняв цветок и улыбнувшись. В это мгновение он пережил пробуждение, оно было передано ему учителем непосредственно, без наставлений в устной или письменной форме. Так началась традиция прямой передачи пробуждения от учителя к ученику. В Индии эта передача продолжалась в течение двадцати восьми поколений наставников. Двадцать восьмым патриархом чань был Бодхидхарма,

232

брахман из Южной Индии, который прибыл в Китай и стал первым патриархом в Срединной Империи. После Бодхидхармы, согласно полулегендарной хронологии, было еще пять патриархов. После Шестого патриарха произошло деление школы на различные ветви.

Достоверно известно, что на рубеже VII—VIII веков школа Чанъ пережила раскол на Северную и Южную школы. В основе раскола лежал спор о постепенном (цзянь), или мгновенном, внезапном (дунь) пробуждении. Южная школа во главе с учеником Шестого патриарха Хэцзе Шень-хуэем утверждала, что пробуждение, будучи самой природой сознания, не может быть ничем обусловлено и потому подобно вспышке молнии. Северная школа во главе с Шен-сю, учеником Пятого патриарха, настаивала на постепенном характере пробуждения, сравнивая его с рассветом после долгой ночи. Существовали также промежуточные точки зрения.

К середине IX века Северная школа прекратила свое существование. Южная школа к тому времени разделилась на пять направлений (домов) классического Чанъ, два из которых Аинцзи (яп. Риндзай) и Цаодун (яп. Сото) существуют и поныне. Три других дома прекратили свое существование после XII—XIII веков.

До середины IX века школа Чань пользовалась сравнительно небольшим влиянием относительно других школ. Ей удалось без значительных потерь пережить антибуддийские гонения императора У-цзуна, во время которых проводились массовые конфискации монастырской собственности и насильственное возвращение монахов к мирской жизни. Школа Чань почти не понесла ущерба, поскольку в то время у ее монахов почти не было

233

собственных монастырей, кроме того, они занимались выращиваньем чая, что освобождало их от обвинения в тунеядстве. В результате к X—XI векам Чань превратилась в одну из наиболее влиятельных школ китайского буддизма.

Основные положения школы Чань: «Смотри в свою природу и станешь Буддой» и «Пробуждение передается особым образом от сердца к сердцу без опоры на письменные знаки». Первое из них означает, что поскольку каждое живое существо является Буддой, то любой человек может узреть эту природу в качестве своего истинного «я». Для этого вовсе не нужно изучать изощренные тексты или в течение многих жизней постепенно восходить по ступеням пути бодхисаттвы. Цель Чань — обретение состояния Будды в этой жизни — роднит ее с тантрой и тибетским Дзонг-чэн. Второе положение подчеркивало, что, будучи изначальной и нерожденной природой сознания, пробуждение не может быть обусловлено никакими внешними факторами. Состояние пробуждения доступно любому человеку через просветление сознания, что осуществляется уже просветленным учителем благодаря воздействию на психику ученика. Благодаря этому воздействию он передает осознанную пробужденность своего сознания ученику, подобно тому как Будда передал свое пробуждение Махакашьяпе. Поэтому для Чань так важна передача списков преемственности. Для подчеркивания непосредственности такой передачи многие чаньские наставники демонстративно сжигали тексты сутр и священные изображения.

В методах созерцания школа Чань значительно отличалась от других версий буддизма. Большинство ее направлений

234

предписывало не прекращать созерцания при любых формах деятельности, даже во время занятий физическим трудом, обязательных для всех чаньских монахов. Наиболее опытные монахи должны были заниматься созерцательной практикой даже во сне. Иногда чаньские монахи практиковали для стимулирования мгновенного пробуждения различные непредсказуемые ситуации, в которые они ставили учеников.

Наиболее распространенным способом сосредоточения были парадоксальные высказывания и случаи, предлагаемые ученику для их разрешения, так называемые гунъ-анъ (яп. коан). Логическая неразрешимость коанов должна стимулировать интуитивный прорыв сознания ученика за пределы всякой двойственности. Иногда ответ на коан звучал так же парадоксально, как и сам вопрос. Впоследствии в Китае возникла мода на гун-анъ, и чаньские диалоги зачастую просто имитировались.

Вот для примера один из коанов:

Ученик спрашивает учителя: «Наделена ли собака природой Будды?»

«Му», — отвечает тот.

(Здесь непереводимая игра слов: «му» одновременно может означать и «нет», и «гав-гав», и священный ритуальный слог, не подлежащий переводу).

Хотя школа Чань принципиально отвергала разработку отвлеченных философских проблем, она охотно пользовалась положениями и теориями других школ.

Из Китая чаньский буддизм быстро распространился в другие страны региона. Во Вьетнаме в X—XIV веках Чань (тхиен) фактически стал официальной идеологией правящих династий. Возникло два специфических вьетнамских направления тхиен: Чуклам и Лиеу Куан.

235

В Корее Чань (сон) играл очень важную роль в XI веке. Позднее, в связи с утверждением в Корее монополии конфуцианства, буддизм во многом утратил свои позиции.

В Японию школа Чань (дзэн) проникла сравнительно поздно, на рубеже XII—XIII веков. Первыми проповедниками дзэн были Эйсай (направление Риндзай) и Доген (Сото). Очень быстро дзэн приобрел огромное влияние в самурайской среде, а пришедший вместе с ним культ Будды Амитабхи получил особое распространение как среди горожан, так и среди крестьянства.

На Дальнем Востоке Чань остается одной из лидирующих школ. Другая школа («Чистая Земля»), также сохраняющая влияние в этом регионе, представляет собою культ Будды Амитабхи.

Христианство и Буддизм

«Буддизм в сравнении с христианством» — так назывался фундаментальный труд православного ученого-энциклопедиста Владимира Александровича Кожевникова. Два первых тома увидели свет в 1916 году, третий так и не успел появиться в печати — помешали война и революция. Впоследствии верстка третьего тома была утеряна, так что до наших дней труд Кожевникова дошел неоконченным. Не сохранились также его архивы. В 2002 г.

236

двухтомник был переиздан тысячным тиражом в издательстве «Грааль». Чтобы оценить предполагаемый объем этой замечательной монографии, заметим, что первый том почти целиком посвящен изложению и анализу жизнеописания Будды, второй том — устроению буддийской монашеской общины.

К сожалению, по ряду причин этот замечательный труд сегодня не может вполне удовлетворить нас. Во-первых, потому что работа Владимира Александровича так и не была завершена. Во-вторых, с момента ее опубликования прошло почти девяносто лет, за это время буддология ушла довольно далеко, а само представление о буддизме претерпело значительные изменения.

Обычно, пытаясь сравнить буддийское мировоззрение с христианским учением, критикуют содержательную его часть. Это не совсем корректно. Буддийское сознание устроено таким образом, что для него важнее не содержание опыта, а его «правильная» (с буддийской точки зрения) организация. Ради организации опыта буддист легко пожертвует его содержанием и даже примет точку зрения оппонента. С другой стороны, попытка проникнуть в структуру буддийского опыта вынуждала бы христианина отказаться от самих основ, на которых держится Благая Весть.

Отказ от идеи Бога

На вопрос о существовании Бога основатель буддизма, согласно преданию, отвечал благородным молчанием. Молчание означало не отрицание бытия Божия —

237

скорее Будда подчеркивал, что в рамках его учения этот вопрос невозможно разрешить удовлетворительным образом. К тому же, для реализации «спасения» в рамках буддийской программы — обретения нирваны, существование Бога не имело решающего значения. Буддизм не знает Божественного Откровения, не отрицает и не утверждает возможность такового. Если в буддийских текстах что-либо и говорится о Боге, то этот Бог не имеет ничего общего с Богом христианской традиции, Богом Авраама, Исаака и Иакова, с Которым верующий может встретиться лицом к лицу. Идея Бога, которую часто критикуют буддисты, — это умозрительная идея Высшего Существа, создавшего тот внешний мир, в который помещен человек, являющийся предметом опыта адепта буддизма. Если внимательно вчитаться в буддийские тексты, можно обнаружить, что их авторы равно отрицают не только идею такого Бога, но и идею такого мира. Вернее, говорят они, мы с точностью не можем утверждать того, что находится за пределами нашего восприятия. Иначе говоря, для буддиста, не постигшего тайны Боговоплощения, Бог, находящийся извне его бытия, не может быть предметом опыта. Здесь буддийская мысль неожиданно перекликается со святоотеческой, утверждающей, что может быть «знание Бога», но не может быть «знания о Боге». С тою лишь разницей, что для лишенного Божественной Благодати буддиста, «знание Бога» представляется также невозможным.

В популярных изданиях буддизм часто называют «религией без Бога», но с православной позиции его корректнее было бы назвать «религией вне Бога».

238

Человек

Как это ни парадоксально, буддизм с его доктриной анатмавады — отрицания индивидуальной души, является, пожалуй, самым антропологическим учением. Наверное, уместно провести следующую параллель: если христианство теоцентрично, то буддизм антропоцентричен. Причем, во избежание возможного недоумения, сразу нужно отвергнуть часто встречающуюся в популяризирующих буддизм текстах идею, что в буддизме, как и в некоторых других восточных культах, человек занимает место Бога. Между тем буддизм, учение исключительно практическое, построенное, прежде всего, на реальном опыте своих адептов, а не на отвлеченных умозрениях, является детально разработанной антропологической моделью. О чем бы ни шла речь в буддийских текстах: об источнике страданий, о космологии, или даже о конечной цели спасения (нирване) — это всегда описание возможных форм человеческого восприятия — либо желательных, либо наоборот вредоносных для реализации конечной цели.

Поэтому именно сравнение буддийского учения в целом с христианским учением о человеке представляется, пожалуй, единственной возможной в наше время попыткой как-то сопоставить буддизм и христианство.

Грехопадение

Выстраивая опыт своего адепта, буддизм всегда имеет дело с конкретным, а не отвлеченным человеком. Поэтому, хотя доктрина грехопадения в буддизме отсутствует,

239

это всегда опыт падшего человека, причем адепт знает о своей падшести и пытается собственными силами положить преграду ее разрушительным последствиям.

Воспринимаемый мир, который описывают буддийские тексты, поражен страданием. Страдание — определяющее свойство этого мира, но корень его лежит в самом опыте, а не во внешне полагаемых объектах, сами по себе они мало волнуют буддиста. А поскольку этот мир порожден нашим восприятием, восприятием уже падшего человека, страдание видится буддисту безначальным и безграничным. Иными словами, этот мир, соответствующий обыденному человеческому опыту, творится воспринимающим его человеком по образу мира, сотворенного Богом уже после грехопадения. Лишенный света Божественного Откровения, буддист ничего не знает о состоянии до грехопадения. Надо отдать должное, буддистский метод познания отличается удивительной трезвостью. Буддистская аскетика не пытается искусственным путем, логически достроить недостающие звенья, не пытается смоделировать неведомого Бога или человека до грехопадения. Единственное, к чему может апеллировать предоставленный самому себе падший человек, — это его собственный опыт. Опыт этот изменчив, противоречив, а в большинстве случаев просто недостоверен. Однако буддийская доктрина все же систематизирует его, причем систематизирует достаточно действенно. Но для осуществления подобной задачи должен существовать некий коррелят, точка отсчета, отталкиваясь от которой можно отличить подлинный опыт от состояния прелести. Для христианина таковыми являются церковное общение в Духе Святом,

240

осуществляемое через Таинства Церкви. Буддизм же находит для себя иной ориентир — неподвластную греху часть человеческого существа, которая обозначена в махаянском варианте буддизма как природа Будды, изначальная природа человека. В христианской антропологии она может быть сопоставлена с Образом Божьим, но для буддиста это образ лишен всякой связи с Первообразом, не знает его и не стремится к нему. Здесь вполне уместно привести слова архимандрита Софрония (Сахарова), характеризующие восточную мистику в целом, но применимые также и к буддизму: «Пребывая во мраке совлечения, ум испытывает своеобразное наслаждение и покой, и если при этом он как-то обратится на самого себя, то может ощутить некое подобие света, который, однако, не есть еще несозданный свет Божества, а естественное свойство ума, созданного по образу Божию. Как исход за грани временного, это созерцание приближает ум к познанию непреходящего и тем делает человека обладателем нового познания, и горе тому, кто мудрость сию принимает, как познание истинного Бога, и созерцание сие, как приобщение Божественному бытию».

Вся буддийская доктрина пронизана ощущением непреодолимого одиночества. Не зная Бога, буддизм не может понять и ближнего. Надо отдать должное, история буддизма наглядно демонстрирует нам, что его адепты прекрасно чувствуют эту слабость и стараются направить все свои усилия на преодоление ее. Но ближний, сострадание к которому декларирует уже классическая Махаяна, оказывается не более чем модусом собственного существования.

241

Из всех современных восточных учений дзен, возможно, самое интеллектуально изощренное и духовно трезвое учение. Его учение о сочувствии и о любви к «космическому Будде» — быть может, самый высокий религиозный идеал, которого может достигнуть человеческий разум без Христа. Его трагедия в том и заключается, что в нем нет Христа, а значит, нет спасения, и сама его изощренность и трезвость очень эффективно препятствуют его последователям искать спасения во Христе. При всем своем спокойном и сочувственном тоне дзен, быть может, является самым печальным из всех напоминаний о «постхристианской» эпохе, в которую мы живем. Нехристианская «духовность» уже больше не чуждое влияние, проникшее на Запад, она сделалась собственно американской религией и пустила глубокие корни в сознании Запада. «Пусть это послужит нам предостережением: религия будущего будет не просто культом или сектой, но могучим и глубоким религиозным течением, которое будет абсолютно убедительно для ума и сердца современного человека», — писал иеромонах Серафим (Роуз) в своей книге «Православие и религия будущего», завершая описание деятельности буддийской общины в штате Калифорния.

242

Святые Отцы о буддизме

Святитель Николай Японский. В своем «Дневнике» св. Николай употребляет словосочетание «буддийские потемки» [1, 284], буддийских священнослужителей называет «врагами Православия», которые «не упускают везде и во всех случаях пользоваться обстоятельствами, чтоб тревожить православных и ослаблять православие, что им, однако, пока нигде не удается» [1, 403]. В другом месте, говоря об одном из распоряжений японского правительства, святитель замечает, что «не лестно христианству быть поставленным наравне с буддизмом и синтоизмом» [1, 92], а также характеризует, что «буддизм есть ни что иное, как философия пантеизма» [1, 180].

Св. Николай пишет, что в буддизме много фантастического, но когда слушаешь проповедь монаха секты Монтосю «можно забыться и подумать, что слышишь христианского проповедника. Уж не от христиан ли заимствовано это учение?» [2].

Отмечает он также и определенное действие промысла Божия через эту религию, указывая, что «три доселешние няньки японского народа, каждая воспитала

243

в нем нечто доброе: синто — честность, буддизм — взаимную любовь, конфуцианизм — взаимное уважение» [1,25].

При этом время этих религий и особенно буддизма, по его мнению, прошло; так, например, он отзывается об увиденном им в пути обнищавшем буддийском храме: «Император Микадо целый день отдыхал в этом храме, когда четыре раза путешествовал на север; теперь в этой комнате на столе — доска, надпись которой гласит, что это — место покоя Высочайшего; и перед всегда стоит жертвоприношение, состоящее из чашки воды. Но к чему служит эта лесть! Получил храм от императора тогда 1 000, о чем извещает крупнейшая надпись над самым входом в храм, — и будет; больше вероятно никаким угодничеством не вызовет к себе внимания, как и весь буддизм вообще. Падает он видимо, отслужил свою службу, — и пора в сторону» [1, 96].

В интервью японской газете он продолжает эту мысль, отвечая на вопрос журналиста:

— Но ныне оживляется буддизм. Как Вы на это смотрите?

— Как на всякую дутую речь. Буддизм умер в Японии; японцы переросли эту религию без Личного Бога; напрасно толкуют, что он — еще жив и пробуждается к энергетическому действованию; то — пустая хвастливость бонз 1), которые сами не верят тому, что говорят [1, 121—122].

1). Название буддийских служителей в Японии.

244

«Буддизм дошел в Японии до последних нелепостей, до диаметральных противоречий себе самому и легко опровергается на основании самых простых суждений здравого смысла. Японский народ в религиозном отношении можно разделить на четыре класса: верующих в бесчисленное множество будд и бодисатв и молящихся им без всякого разумного отчета, кроме единственного натолкованного бонзами побуждения — по смерти избежать ада — это старухи и старики из простонародья; очень слабо верующих, но не считающими себя обязанными молиться — это вся, далекая от смерти молодежь из простонародья; презирающих буддизм, но стоящих горою за Синто, хотя и не верующих — это все горячие патриоты из образованного класса... и не верующих ни во что — это образованный класс вообще» [1, 705].

Св. Николай касался действий будизма и в других странах; например, описывая восстание боксеров в Китае, он несколько иронично пишет, что «буддисты заслуживают слово поздравления. Они связали себя с животрепещущим делом и извлекли для своей религии из китайских компликаций весь капитал, какой только может быть извлечен. Один только вопрос они оставили нерешенным, а именно: были ли боксеры буддисты? Если да, то как буддизм избежит ответственности за их возмутительные жестокости?» [1, 59].

Известно святителю и о начинавшемся тогда буддийском прозелитизме среди западных народов: «Есть в Сан-Франциско и бонзы, проповедующие буддизм, и есть у них несколько обращенных в буддизм американцев; на Гавайских островах построены кумирни; бонзы там копируют христианских миссионеров — устраивают

245

по воскресеньям свои богослужения и проповедь, занимаются благотворительностью» [1, 43].

Упоминается низкий моральный облик буддийского монашества в Японии; так, один богатый землевладелец говорил св. Николаю, что «возненавидел бонз, которые собирают деньги на религиозные нужды, а половину их пропивают в непотребных домах» [1, 64].

Святитель Николай Сербский пишет, что «индийское учение о вечности и бесконечности этого мира представляет собою мрак, вызывающий разве что плач и рыдания. Это основное заблуждение предопределило и все другие ужасные заблуждения индусов. Ведь если мир сей вечен и бесконечен, тогда нет места миру иному. Тогда и бессмертной душе из этого мира деваться некуда, кроме как переходить из тела в тело, и так без конца. Это заблуждение — камень преткновения для Будды, оно же — мать буддизма. Но ведь его-то даже современная наука разбивает утверждением, что вселенная ограничена и во времени, и в пространстве, т.е. что она когда-то возникла и когда-то перестанет существовать. Из этого рождается надежда, что лабиринт всего мира может иметь двери и окна в какой-то иной мир, в который бы души людские, расставшись с телами, отправлялись из этой мировой Сансары» [3].

Святитель Феофан Затворник в одном из писем замечает: «Узкий путь нам не нравится... Подавай нам широту и простор. Не слышит разве Господь воплей сих? Слышит, но переменить домостроительство

246

жизни нашей не хочет, потому что это было бы не к добру нам. Так устроилось положение наше, что только теснота держит нас в настоящем строе... Как только вступим в широту, расплываемся и гибнем. Вот и царит на земле теснота как наилучшая для нас обстановка. Апостольский ум видит вообще в тесноте и в особых стеснительных случаях отеческую к нам любовь Божию и о тех, кои в тесноте, судит как о близких к Богу сынах. Нынешние умники не вмещают слова сего и тем погружают себя в непроглядный мрак, простертый будто над жизнию нашею земною. Отсюда туга, уныние, нечаяние, томление и самоубийство. Исходная точка их омрачения та, что наша последняя цель, будто, на земле... Но она не на земле. На земле — начало жизни, приготовительный ее период, а настоящая жизнь начнется по смерти... и особенный, исключительный способ приготовления — благодушное терпение теснот, лишений и скорбей. Кто взглянет или будет смотреть на земную жизнь такими глазами, тот не станет убиваться, не видя в своей жизни широты и простора,. а возревнует об одном: как сделать, чтобы теснота принесла наилучший плод, вкушение которого отсрочивается до будущей жизни. Изобретатели мрачного смотрения на жизнь настоящую — суть буддисты... и происходит от Будды... у нас распространяет его в настоящее время белогорячечный Л. Толстой, — безумец из безумцев... Это настоящий конец, в который упираются опирающиеся на одном своем личном постижении истины... Истина Божия о жизни пребывает на земле во всех верах и у всех народов. Неверующие — выродки... несчастнейшие из несчастных!..» [4].

247

Святой праведный Иоанн Кронштадсткий свидетельствует: «Нечестивые не узрят Славы Твоея, Христе, т.е. неверующие, непрививающиеся, католики злые, лютеране богохульники и реформисты, евреи, магометане, все буддисты, все язычники. А мы узрим ли? Это зависит от нашей жизни, веры, благочестия» [5].

Преподобный Варсонофий Оптинский рассказывает следующую историю: «Что вам сказать в утешение и назидание? Сегодня я прочел одну статью, которая вам может быть полезна. В Сибири живет много инородцев, в том числе бурят. Живут они патриархально, добры, простодушны, по вере — буддисты. Однажды приехало ревизовать сибирские области одно высокопоставленное лицо — какой-то генерал-губернатор. Побывал он и у бурят, отнесся к ним милостиво и был, по-видимому, поражен огромным идолом. Встал он перед ним на колени и помолился со слезами. На обратном пути он заехал опять в тот улус (селение), где была кумирня Будды, снова поклонился ему и попросил всех бурят с их жрицами и старейшинами собраться для беседы.

— У меня к вам большая просьба, исполните ли вы ее?

— Непременно исполним, ваше превосходительство! Вы так уважаете нашего Будду, что мы считаем вас своим.

— Да, я буддист, и вот у меня к вам просьба: дайте мне на время вашего Будду, я свезу его домой в Иркутскую губернию, в свою семью, чтобы они все поклонились ему. Я воздвигну ему кумирню, а затем приезжайте за ним, я отдам вам его.

Все согласились.

248

— У нас есть подставной Будда, он будет покамест вместо настоящего.

Уложили в ящик, и генерал отправился в путь. Проходит месяц, два, целый год. Соскучились буряты о своем боге: что же его превосходительство не возвращает Будду? Написали ему, он ответа не прислал. Написали в другой раз, он ответил уклончиво. Поехали старшины в Иркутск, оказалось, что его превосходительство перевелся в Петроград и бога взял с собой. Погоревали, погоревали буряты, да что же делать?

Но неужели генерал действительно верил в идола? Ничуть! Ларчик просто открывался: Будда был сделан из чистого золота и стоил больших денег. Поклонился он не Будде, а золоту и употребил сатанинскую хитрость: золоту принес жертву. Идола он велел разбить на куски и перелить на монетном дворе. Отрекся он от Христа, поклонился золоту, тому золотому тельцу, которому и раньше поклонялись неразумные люди и теперь кланяются. Да сохранит вас от этого Господь!» [6].

Литература

1. Дневник св. равноап. Николая архиеп. Японского. Спб.2003.

2. Русский вестник // Япония с точки зрения христианской миссии, №9, 1869)

3. Свт. Николай Сербский. Стеклянные глаза Индии. Минск, 2001, с. 7

249

4. Свт. Феофан Затворник. Письма, Вып. 1, пис. 186, Сс. 214-215

5. Св. прав. Иоанн Кронштадский. Предсмертный дневник, запись под 25 Июля 1908 г.

6. Прп. Варсонофий Оптинский. Духовное Наследие, Беседы с духовными чадами, беседа за 29 марта 1912 г.

250

Страница сгенерирована за 0.17 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия