Глава 6. продолжение

Террор, вышеупомянутые административные меры привели к тому, что к концу 30-х гг. правительству почти удалось осуществить свою цель и создать безбожное государство или, вернее, видимость такого государства. Число открытых церквей катастрофически уменьшалось. Так, например, между началом 20-х гг. и 1933 г. число действующих церквей в Москве сократилось с 600 до 100, т. е. открытыми оставались всего лишь 15% церквей. В провинции открытых церквей сохранилось еще меньше, например в Каргополе из 27 церквей не действовала ни одна ²⁶. К концу 1936 г. положение было еще плачевнее. От дореволюционного числа "культовых зданий" действовали:

на Украине — 9%, в Азербайджане — 4,3, в РСФСР — 35, в Белоруссии — 11, а всего по СССР — 28,5%.

"К началу 40-х гг. ...в 25 областях РСФСР не было ни одного действующего православного храма, в 20 функционировало не более, чем по 5 церквей. На Украине ни одной православной церкви не было в Винницкой, Донецкой, Кировоградской, Николаевской, Сумской, Хмельницкой областях; по одной... действовало в Луганской, Полтавской и Харьковской" ²⁷. В 1941 г., не по пропагандистским заявлениям ТАСС, а по внутренним данным НКВД, во всей стране оставался всего 3 021 действующий православный храм, из коих почти 3 тыс. были на территориях, присоединенных к СССР в 1939—1940 гг. ²⁸ Таким образом, на коренных советских территориях к 1941 г. оставалось немногим больше сотни действующих православных храмов. Характерные примеры: в Тамбовской епархии из ПО церквей (на конец 20-х гг.) оставалось 2 открытых храма ²⁹. А ведь Е. Ярославский в это время признавал, что верующих около 50% населения! Данные ТАСС за июнь 1941 г. были: 8 338 действующих культовых зданий всех религий, из коих 4 225 православных (возможно, что последняя цифра включала обновленческие храмы).

Что до судеб духовенства, то, согласно некоторым западным источникам, между 1918-м и концом 30-х гг. погибло до 42 тыс. православных священнослужителей ³⁰. Точные статистические данные нам все еще недоступны, но кое-что можно приблизительно вычислить. Согласно митрополиту Сергию, в 1930 г. в патриаршей Церкви было больше священников, чем действующих храмов. Кроме того, было еще около 10 тыс. обновленческого духовенства (по всей стране) и еще несколько тысяч находившихся в расколе справа. Сколько, мы не знаем, но их число сокращалось не только из-за репрессий — "сергияне" подвергались репрессиям, как свидетельствует одна из активнейших участниц церковной жизни в России 30-х гг., не в меньшей степени, чем раскольники справа, — а из-за постепенного присоединения к митрополиту Сергию многих из первоначально отколовшихся. По ее свидетельству:

"Все годы... по день отъезда моего из России в 1942 г. основной по количеству чад своих, монолитной и нерушимой остава-

168

лась одна патриаршая Церковь (подч. в оригинале. — Д. П.). ...чада ее и себя называли и отколовшимися группами именовались "тихоновцами" и... "староцерковниками". И лишь особо враждебные нам группы называли нашу Церковь "сергиевской"...

Отколовшихся группировок было довольно много... Все они возникли в результате большевистской сатанинской работы, имеющей целью раздробить единство Церкви, посеять недоверие к духовенству и расшатать веру.

Большевистские агенты натравляли их всех на патриаршую Церковь, раздувая ненависть и клевету. Но основная масса народа... относилась к ним недоверчиво и оставалась верной патриаршей Церкви".

Свидетельница, покойная Наталия Китер, указывает, что мученики за веру были и у отколовшихся групп, и у патриаршей Церкви ³¹, но, напоминая о словах апостола Павла, что даже мученичество неблагодатно, если оно без любви, замечает, что раскольники справа были полны ненависти и гордыни (так, "кирилловцы" себя называли "Восходящей Церковью"). "Каждая группировка в большинстве своем считала, что "благодать только у них". "На все нападки, — продолжает Китер — патриаршая Церковь отвечала молитвой об их вразумлении". Китер отвергает как клевету утверждения карловацкой церковной печати о том, что митрополит Сергий запрещал возносить молитвы на литургии за находившегося в ссылке митрополита Петра и за арестованных церковнослужителей. До дня смерти митрополита Петра, пишет она, во всех "сергиевских" церквах первым возносилось имя "Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра", а затем его заместителя, Сергия. Служились панихиды по убиенным епископам и священникам и "читались бесконечные синодики "убиенных", "умученных", а также и "заключенных"... при каждом имени говорилось это — в алтаре и всенародно — дьяконом". Отрицает она и наличие когда-либо проповедей просоветского политического характера или восхваления "вождя" в церквах "до самого прихода немцев" ³².

Но возвращаясь к нашему подсчету духовенства (общему числу епископов, священников и дьяконов) в начале 30-х гг., даже если считать, что правых антисергианцев среди духовенства было меньше обновленческого, мы придем к примерно 50 тыс., а то и больше, т. е. к цифре, близкой дореволюционной. Это — учитывая все противодействующие явления той поры — еще раз свидетельствует о динамичности церковной жизни начала 30-х гг.

В 1941 г. в Советском Союзе было 5665 официально зарегистрированных священников. В это число входят и обновленцы, и священники, находившиеся на незадолго до этого присоединенных к Советскому Союзу западных территориях; последние составляли, по-видимому, значительно более половины общего числа священников. Таким образом, в течение 30-х гг. число священников на исконной территории Советского Союза понизилось на 95%. Положение было настолько безнадежным, что

169

в Одессе, где сохранилась только одна церковь, не было постоянного священника. Церковь эта сохранилась только благодаря ходатайству академика Филатова, лечившего Сталину глаза. (Филатов был верующим и просил Сталина оставить в городе хотя бы одну церковь.) Вначале, по воскресеньям, среди присутствующих оказывался священник, который и совершал литургию. На следующий день этот священник исчезал в застенках НКВД. Потом литургии стали совершаться только на Пасху. Когда священников не стало, на их место стали дьяконы, которые могли совершать все богослужения, кроме литургии. Со временем исчезали и они. Их заменили псаломщики, впоследствии тоже пропавшие. В последние месяцы перед немецкой оккупацией на церковные молитвы собирались только миряне ³³.

Даже если предположить, что в 30-х гг. рукоположения священников не совершались и что до 30% священников, служивших в начале 30-х гг., умерли своей смертью, то остается еще 37 тыс. пропавших без вести священников. Но рукоположения совершались и в 30-х гг. Так, например, в некоторых монастырях епископы успели рукоположить всех монахов, до того как монастыри были закрыты, а монахи — расстреляны, сосланы или в немногих случаях просто разогнаны. Одним из таких священников был, по-видимому, и патриарх Пимен. В 1927 г. он был пострижен в монахи в одном из скитов Троице-Сергиевской лавры. В 1930 г., очевидно при закрытии монастыря, он был рукоположен в священники в одном из московских приходов ³⁴.

Митрополит Сергий, беседуя с американским журналистом Уолласом Кэрролом, сказал, что при отсутствии семинарий юноша, желающий стать священником и окончивший как минимум среднюю школу, подает заявление в патриархию или ближайшему епископу, получает список литературы, которую ему следует усвоить, а затем сдает экзамен по необходимым дисциплинам у данного архиерея ³⁵. В вышеуказанное число пропавших без вести священников входят также и те, которые скрывались, ушли в тайные катакомбные церкви или просто оставили священство. Даже если допустить, что их число доходило до 10 — 15% духовенства начала 30-х гг., то окажется, что в 30-е гг. было уничтожено или арестовано от 30 до 35 тыс. священнослужителей ³⁶.

Пример Ленинграда наводит на мысль о том, что число пострадавших было значительно выше. В начале 30-х гг. в Ленинграде было 150 священников (100 патриарших и 50 обновленческих). К 1941 г. это число сократилось до ¹⁹. Если предположить такое же положение и во всей стране (нет оснований думать, что террор в Ленинграде был особенно жестоким), то окажется, что в течение десяти лет всего было ликвидировано или арестовано от 80 до 85% священников, т. е. более 45 тыс. К этому числу нужно прибавить еще от 5 до 10 тыс. расстрелянных и арестованных между 1918 и 1929 г., а также несколько тысяч священников, большей частью катакомбных, арестованных между 1941

170

и 1964 г. Принимая во внимание то, что в сталинских лагерях выживало не больше 20—30%, а также то, что у тех, кто выходил на свободу, здоровье было подорвано голодом и непосильной работой, а следовательно, они умирали преждевременно, можно заключить, что за первые сорок пять лет советской власти, включая и новую волну гонений при Хрущеве, погибло не менее 50 тыс. священнослужителей.

По прикидке Левитина, между концом 20-х и серединой 50-х гг. погибло, по меньшей мере, 670 епископов (280 патриарших, 390 обновленческих). Он, однако, не учитывает долю естественных смертей, которые за четверть века могли унести до 50% архиереев, учитывая преклонный возраст многих из них; вернее было бы оценить число скончавшихся насильственной смертью в 300 ³⁷. Хейер дает картину почти полной ликвидации епископата всех направлений на Украине.

В 1943 г. почти все "катакомбное" духовенство Московского округа было арестовано ³⁸. Новая волна арестов духовенства прокатится в 60-е гг. Так, в 1960 г. одновременно в заключении находилось 46 священников церковно весьма малочисленной Оренбургской епархии ³⁹. Почти каждый политзаключенный 60-х гг. встречался со священниками, осужденными за миссионерство или работу с молодежью.

Здесь следует сказать объективно и о деятельности учреждений, которые были поставлены советской властью для регулирования положения религиозных организаций и их отношений с государством. С одной стороны, был отдел ЧК—ГПУ—НКВД, явной функцией которого было терроризировать Церковь, что Тучков и его преемники ревностно выполняли. Но между 1918 и 1938 г. действовало и учреждение — под разными именами, — которое формально должно было следить за соблюдением законности в отношении Церкви. Сначала это был так называемый Ликвидационный отдел при Наркомате юстиции (до 1922 г. — VIII, а с 1922 по 1924 г. — V отдел). Позднее это были комиссии при Президиуме ВЦИК: Постоянная комиссия по вопросам культов (до 1934 г.) и Постоянная комиссия по культовым вопросам (до 1938 г.).

Как Ликвидационным отделом, так и Постоянной комиссией с 1935 г. (после смерти П. Г. Смидовича) руководил Красиков, а между 1923 и 1935 г. ведал религиозными делами при ВЦИКе Смидович.

Вначале Ликвидационный отдел фактически проводил репрессивную политику по отношению к религии, особенно православной: ведь ему предстояло проводить в жизнь ликвидацию церковного имущества, лишение Церкви прав юридического лица. Но с 1929 г. — да в отдельных случаях и раньше, — когда даже крайне репрессивные законы 1929 г. не соблюдались и в отношении религии чинился произвол, и Смидович и Красиков (хотя и большевики, но все же юристы дореволюционной школы) ему сопротивлялись. В архивах имеется много подписанных ими

171

жалоб и в ГПУ-—НКВД, и в Генеральную прокуратуру на нарушение законов и местными властями, и активистами Союза воинствующих безбожников (СВБ), на произвольное отобрание храмов у верующих, их закрытие, переобложение налогами, использование церквей под ссыпные помещения для зерна и пр. ⁴⁰ В отчетах Постоянной Комиссии по вопросам культов (и ее преемницы) постоянно говорилось о пренебрежении законами со стороны местных исполкомов, председатели которых, часто без участия исполкомов, единолично, закрывали храмы, даже не предупредив верующих. Во многих РИКах не было даже специального органа или чиновника ведающего религиями, и регистрацией "религиозного общества и служителей культа" занимался вместо РИКа НКВД. Закрывая храм, верующим часто даже не давали времени обжаловать этот акт в высшие инстанции, и, пока они хлопотали, церковь разрушалась местными властями. Поэтому верующие посылали ходоков прямо в Комиссию в Москву, вместо того чтобы решать вопросы на местах, ее кадры не справлялись с работой из-за такой перегрузки. Так, за 1934 г. в Комиссию поступило 8 229 жалоб (отвечено на 2 216), принято ходоков — 1 601. "Из указанного количества по вопросам о закрытии церквей — 2 664. ...Налогообложения — 3 071" и т. д. Удовлетворено жалоб — 679, частично — 60, отказано — 1 137. Что касается непосредственного вопроса о закрытии церквей, то рассматривалось 105 жалоб, и только в 14 случаях местное решение о закрытии было отменено. Цифра эта никак не вяжется с вышеуказанным числом жалоб на закрытие церквей. Следует поэтому предположить, что подавляющее большинство этих жалоб вообще не рассматривалось (т. е. было частью тех 6 тыс. вопросов-ходатайств, которые остались без внимания Комиссии). Все это никак не свидетельствовало об особой гуманности Комиссии, ее сочувствии гонимым. Но даже и такая "черствая Комиссия" (в состав которой входили и такие рьяные "богоборцы", как активист СВБ Олещук Ф. Н.) "взывает к справедливости". Кстати, в одном из отчетов указывалась, по крайней мере, одна причина беспокойства: "после закрытия всех церквей часть православных переходит в сектантство", а сектантство менее уловимо, за ним труднее следить. В отчетах также говорилось об отсутствии всесоюзного законодательства о культах и нечеткости его даже там, где оно есть, как-то: в РСФСР. Указывалось на кое-какие шаги в направлении упорядочения этого положения: "Разработано положение о Союзной Комиссии, разработан проект союзного закона о религиозных объединениях" ⁴¹.

Как мы знаем, никакого общесоюзного законодательства о культах так и не было принято вплоть до Закона о свободе совести 1990 г. А что касается Положения или устава Комиссии, то тут вопрос неясен. Вышеприведенный отчет за 1934 г. свидетельствует, что Положение было только разработано. Но в политическом климате тех лет все эти "тонкости" уже были ни к чему.

172

Как сообщает М. Одинцов, "в середине 37-го г. среди партийного и советского актива получило широкое хождение... мнение о необходимости полной ликвидации законодательства о культах... В апреле 1938 г. Комиссия была упразднена" ⁴². Зато в том же году был возобновлен выход газеты СВБ "Безбожник", закрытой в 1934 г. Курс был взят на полное уничтожение религии, во всяком случае, ее организационных форм, и законы тут оказались ни к чему. Что "Безбожник" был прекращен в 1934 г. — это, по-видимому, было вызвано безуспешностью деятельности СВБ и неэффективностью его прессы. А теперь газета пригодилась для разжигания примитивной ненависти, для печатания фантастических "разоблачений" НКВД "японских" и прочих "шпионов" среди духовенства ⁴³.

Дело в том, что опыт 30-х гг. показал, что даже в самых неблагоприятных для Церкви условиях, созданных крайне дискриминационным законодательством 1929 г. и при полной монополии антирелигиозной печати успехи последней, успехи воинствующего атеизма были, мягко выражаясь, весьма скромны, несмотря на всемерную помощь им со стороны правительства; так, например, между 1928 и 1940 г. тираж антирелигиозных изданий достиг 140 млн. В 1932 г. число членов Союза воинствующих безбожников превысило 5 млн., после этого оно стало понижаться и к 1938 г. сократилось до 2 млн., вместо запланированных 22 млн. В то же время число членов Союза, плативших членские взносы, упало с 45 до 13%. Есть сведения, что комсомольцы, которые должны были всячески помогать Союзу в его работе, на деле этого избегали и что среди комсомольцев было много верующих.

Катакомбная и патриаршая Церковь в 30-е гг.

Согласно официальным советским данным, к концу 30-х гг. из общего числа всех православных "сергиевцы" составляли 75—80%, обновленцы — 15—20 и "григорьевцы" — меньше 5%. Эти цифры весьма сомнительны, так как они не включают ни одной из отколовшихся от Сергия групп, которые, по всей вероятности, составляли значительно больше 5% всех верующих. Процент же обновленцев здесь явно завышен.

Выше мы приводили не очень лестные свидетельства о так называемой катакомбной Церкви очевидца, бывшего в 30-х гг. секретарем церковной двадцатки и "членом одного из многочисленных тайных братств патриаршей Церкви в Петербурге". И, тем не менее, духовная жизнь в катакомбной, неофициальной Церкви была более интенсивной, чем в открытой, а следовательно, гораздо более контролируемой властью. Так, например, она продолжала заниматься религиозным воспитанием и образованием детей, что в условиях официальной церкви

173

было невозможно. О деятельности "катакомбников" можно судить по примеру о. Александра Меня, одного из самых выдающихся священников Московской патриархии и очень плодовитого церковного писателя. Он был крещен и духовно воспитан катакомбными священниками в окрестностях Москвы в 40-е гг. Пример о. Меня показывает, что "катакомбность" церкви не обязательно означала ее фанатичность и непримиримость. В действительности этот термин охватывает всякую неофициальную, и поэтому не контролируемую государством, церковную деятельность. В число катакомбных христиан входили крайние группы, как, например, "иосифляне", отрицавшие благодатность сергиевской Церкви, из среды которых вышел ряд сект: "федоровцы", названные по имени о. Федора, ушедшего в раскол с епископом Алексием Буем, имеславцы*, появившиеся на Северном Кавказе и отличавшиеся монархическими взглядами и эсхатологическим направлением, молчальники, о которых мало что известно, так как они отказывались говорить. Более многочисленны были умеренные группы, как, например, последователи митрополита Кирилла. Они считали свой раскол временным явлением и после воззвания епископа Афанасия вернулись в патриаршую Церковь в 1945—1946 гг. ⁴⁴

Во-вторых, вероятно, самая многочисленная часть "катакомбников" никогда не порывала с митрополитом Сергием. Они ушли в подполье только потому, что открытое совершение религиозных обрядов оказалось невозможным. По-видимому, они признавали Сергия законным временным главой Русской церкви и, когда это стало возможным, т. е. после 1943 г., восстановили с ним каноническую связь и литургическое общение. Только так можно объяснить внезапное появление тысяч двадцаток, просивших разрешения открыть церкви, и тысяч приемлемых для этих двадцаток священников в местностях, где от 5 до 15 лет не было ни одной открытой церкви. Можно заключить, что в большинстве случаев это были священники, которые до 1943—1944 гг. продолжали свою деятельность в подполье и поэтому были лично известны членам этих двадцаток. Один из специалистов по истории Русской церкви считает, что существование катакомбной церкви является одной из причин

_______________________________

* Имеславие — религиозно-сектантское движение в православном монашестве, возникшее в 1910—1912 гг. в русских православных монастырях на Афоне (Греция). Основатель — Антоний (Булатович А. К.). Имеславцы считали, что человек в силу своей греховности может славить в молитвах не самого Бога, а лишь его имя, требовали с благоговением относиться ко всему, что составляет христианский культ. Божественна сама молитва, имена Богородицы, Иисуса Христа, всех святых, а также принадлежности культа: плащаница, чаша, крест и т. д. Царское правительство и Синод объявили движение монахов бунтом, а учение — ересью. На Афон были посланы войска, сотни монахов схвачены и отправлены в разные монастыри России. В 1912—1913 гг. они были отлучены от Церкви. После Октябрьской революции имеславцы выродились в сектантскую группировку, выступавшую против патриаршей Церкви как "неблагодатной" и стоящую на монархических позициях

174

того, что Сергию удалось сохранить к 1939 г. несколько сот приходов и сокращенное до минимума церковное управление. Советское правительство, очевидно, боялось, чтобы вся Церковь не ушла в подполье, так как официальная и строго контролируемая церковь представляла меньшую опасность, чем подпольная ⁴⁵.

Взамен закрытых правительством монастырей в 30-е гг. появилось много тайных монашеских общин, некоторые в глубине сибирской тайги, другие в городах, например в Смоленске.

В "Сборнике материалов по антирелигиозной пропаганде" (Ленинград, 1938, с. 105) говорится, что в Смоленске монахи вели борьбу против блока коммунистов с беспартийными, якобы пытаясь выдвигать своих кандидатов. Монахи и монахини пытались также создавать собственные совхозы и колхозы, которые на самом деле были камуфляжем, скрывавшим монастырские общины. Такой "совхоз" на Северном Кавказе имел один из самых высоких производственных показателей в этом регионе. Покойный профессор Криптон описывает один тайный женский монастырь в Ленинграде 30-х гг., где "богослужения и даже пение шли шепотом. У монастыря было несколько таких общин в разных ленинградских квартирах" ⁴⁶.

Были также и подпольные семинарии. Одна из них, в Москве, была, в конце концов, раскрыта властями и разогнана в 1938 г.; руководивший семинарией епископ Варфоломей (Ремов) был расстрелян еще в 1936 г. Когда некий епископ Петр, тайно рукоположенный патриархом Тихоном, в 1936 г. вышел после долгого тюремного заключения на свободу, верующие вырыли ему потайную землянку в Оренбурге, где он жил и молился с маленькой группой учеников. В 1937 г. за ним начал охотиться НКВД, но допросы сотен людей ни к чему не привели, хотя он поддерживал связь с сотнями верующих по всей стране. В 1943 г., когда положение Церкви улучшилось, он ушел на Тянь-Шань и основал там тайный монастырь, в котором было около трехсот тайно постриженных им монахов. В этом монастыре Сергия, а потом и Алексия признавали главой Русской церкви и молились за них. В 1951 г. монастырь был замечен с вертолета, все монахи приговорены к тюремному заключению, сам епископ умер или погиб в тюрьме ⁴⁷.

Китер тоже знала епископа Петра (в миру Дмитрия) и тоже подтверждает его верность митрополиту Сергию. Она в следующих словах формулирует понятие "катакомбности": "Жизнь Церкви уходила в подполье... Не САМА Церковь, но ЖИЗНЬ, ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЕЕ" ⁴⁸.

Немногочисленные уцелевшие "зарегистрированные" священники, стремясь хотя бы до некоторой степени удовлетворить духовные нужды верующих и предохранить их от преследований за посещение церкви, начали совершать групповые крещения, заочные отпевания на основании свидетельства верующих,

175

исповеди по переписке или общие исповеди. Некоторые священники совершали даже крещение и венчание в отсутствие детей или молодых ⁴⁹.

Конституция 1936 г., ее предварительное обсуждение и последовавшая предвыборная кампания были вначале приняты всерьез многими кругами населения, в том числе и духовенством. Конституция даровала священнослужителям равные права со всеми другими гражданами, включая и право голоса; согласно 141-й статье Конституции кандидаты в Верховный Совет должны были выдвигаться общественными организациями. В некоторых местах священники говорили мирянам, что они могут просить вновь открыть церкви, так как согласно Конституции церковь и ее служители больше не рассматриваются как враждебные элементы. В некоторых городских и сельских церквах проводились предварительные неофициальные тайные голосования, на которых выдвигались кандидатуры священников и дьяконов для будущих выборов в Верховный Совет.

В ответ на это в прессе начали появляться официальные разъяснения, согласно которым Церковь не могла считаться общественной организацией "по причине реакционного и антикультурного характера ее деятельности...

Несмотря на то, что священники получили гражданские права, они продолжают придерживаться противных и враждебных науке взглядов и понятий и распространять эти взгляды и понятия... Религиозные организации разрешаются... только как частные объединения для совершения религиозных обрядов. Религиозные организации, как таковые, не имеют права принимать участие в общественной и политической жизни страны. Священники не могут избираться ни в Совет Союза, ни в Совет Национальностей, ни в рабочие Советы. Они не могут представлять ни общие интересы трудящихся масс... ни особые интересы отдельных национальностей... Религиозные объединения очень удобны для деятельности антисоветских элементов, так как эти объединения являются легальными, возглавляются людьми, враждебными социализму, располагают средствами, активными группами мирян и центральным аппаратом" ⁵⁰.

Согласно утверждениям Путинцева, некоторые епископы даже награждали священников за проведение общественного обсуждения Конституции в приходах. Митрополит Витебский, по его словам, направил с этой целью около 40 священников в глубь епархии. Левитин тоже признает, что новая Конституция возбудила надежды у духовенства на лучшее будущее. Она, во всяком случае, сняла с духовенства ярлык лишенцев, который лишал их детей права на полное образование, лишал их и их семьи государственного страхования ⁵¹. Интересно отметить, что в одной из статей священники, устраивавшие неофициальные предварительные голосования, обвинялись в нарушении принципа тайного голосования ⁵².

176

Митрополит (патриарх) Сергий

В любопытной биографии профессора медицины и архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) Марк Поповский, говоря об отношениях митрополита Сергия с советским правительством, называет Сергия "карьеристом-бюрократом дореволюционного Синода" ⁵³. Это совершенно не соответствует действительности.

Сергий был одним из самых выдающихся епископов-богословов этого века. Его магистерская диссертация "Православное учение о спасении" была признана ценным вкладом в православную богословскую науку. В этой диссертации он рассматривал также и вопрос о различиях между православным и западным богословием. По мнению Сергия, эти различия заключаются не столько в католических догматических новшествах, сколько в католическом легализме и формализме, которые, в конечном итоге, замещают любовь кодификацией грехов, поступков и договорных обязательств. В двух больших статьях о старокатоликах он дал ясный и исчерпывающий анализ тех черт, которые отделяют их от православия и делают простое механическое соединение с ними невозможным ⁵⁴.

Среди русских епископов Сергий пользовался, по-видимому, еще большим богословским авторитетом, чем Антоний (Храповицкий), в отличие от которого Сергий никогда не был так консервативен в своих политических взглядах и в своем отношении к интеллигенции и к общественным движениям. Когда в 1901 г. интеллигенция решила вступить в диалог с Церковью, председателем религиозно-философских собраний стал молодой епископ Сергий, ректор Санкт-Петербургской духовной академии. Участвовавшие в этих собраниях представители интеллигенции, в то время еще очень далекие от Церкви, высоко оценили его широту и доброжелательность. "Не председателя увидели во главе... а христианина... Тщеславие и самолюбие умерло, а забила живая струя духовных интересов" ⁵⁵.

В 1904 г. Сергий благословил рабочее движение Гапона в Петербурге. Будучи епископом Финляндским, он горячо приветствовал законодательство 1905 г., легализировавшее положение старообрядцев и сектантов ⁵⁶.

В 30-е гг., в своей переписке с жившим в Париже православным богословом Владимиром Лосским, он горячо поддержал мысль о православных миссиях на Западе и высказывался за введение в таких приходах григорианского календаря и местного языка, и даже за создание православного богослужения западного обряда для новообращенных, воспитанных в западных традициях. Он предлагал использовать для этого галликанскую, или даже римскую литургию, дополненную в духе православного литургического богословия ⁵⁷.

Широта и непредвзятость взглядов Сергия проявляются особенно ярко в его докладной записке предсоборной комиссии. По сравнению с докладными записками других епископов

177

предлагаемые им церковные реформы были одними из наиболее далеко идущих. Он пишет, что предстоящий собор должен начаться с упразднения Синода и с прекращения тесных связей между Церковью и правительством. Он считает, что право голоса на соборе должно бы быть прерогативой епископов, если бы только они пользовались полным доверием и любовью верующих. Но в послепетровский период бюрократическое централизованное управление Церковью привело к ужасному разрыву между мирянами и духовенством и между женатыми священниками и монахами-епископами. Поэтому на общих собраниях миряне и белое духовенство должны иметь равное право голоса с епископами, за исключением вопросов, касающихся догматического учения и канонического права. Все постановления общих собраний (нижней палаты собора) должны передаваться на рассмотрение и утверждение отдельного собора епископов — верхней палаты собора. Предложения, отвергнутые собором епископов, возвращаются в нижнюю палату для дальнейшего обсуждения. В случае если соглашение не будет достигнуто, вопрос откладывается до будущего собора. Отстаивая принцип соборности, Сергий предлагает создать децентрализованную систему митрополичьих округов, представители которых входили бы в центральное управление, возглавляемое патриархом. Выборы патриарха должны производиться на одном из последних заседаний собора, так как к этому времени члены собора успеют познакомиться друг с другом и будут знать, за кого они голосуют. Сергий предлагает также далеко идущие реформы богословского образования и упразднение духовного сословия ⁵⁸.

Спинка считает, что репутация Сергия, как прогрессивного реформатора, была запятнана: есть косвенные данные о том, что он был причастен к рукоположению епископа Варнавы, ставленника Распутина 59. Известно также, что Сергий защищал Саблера, очень непопулярного обер-прокурора Синода, которого осуждали за его сотрудничество с Распутиным. Значит ли это, что Сергий уже в то время считал, что для достижения церковных целей нужна помощь сильных мира сего? Очевидно, так же можно объяснить и то, что, отказавшись вначале от участия в Синоде, самовольно распущенном и вновь созванном В. Львовым, послереволюционным обер-прокурором Синода, Сергий вошел в состав Синода по личному приглашению того же Львова ⁶⁰.

В ноябре 1917 г., почти сразу же после прихода большевиков к власти, Сергий был арестован, но очень скоро выпущен на свободу. В июне 1922 г. он присоединился к "Живой церкви". Во время обновленческого "Собора" 1923 г. митрополит Сергий опять был в тюрьме, то есть никаких документов этого "Собора", в том числе и постановления об отставке патриарха Тихона, он не подписывал. Более того, еще в августе 1922 г. он письменно выражает свое несогласие с направлением деятельности ВЦУ,

178

требует независимости от него, фактически местной автокефалии. Вот за эту независимость Сергий, по-видимому, и попал снова в тюрьму. 27 августа 1923 г. он через публичное покаяние возвращается под омофор патриарха Тихона ⁶¹.

То, что подавляющее большинство епископов приняли Декларацию лояльности, объясняется, во-первых, колоссальным личным авторитетом митрополита Сергия среди духовенства; во-вторых, тем, что в создавшихся условиях они не видели иного выхода; и, в-третьих, тем, что политика и Декларации Сергия ничем, кроме некоторых акцентов, не отличались от политики и деклараций и патриарха Тихона, и митрополита Петра.

Так, в письме митрополита Петра из ссылки митрополиту Сергию от 26 февраля 1930 г. говорится о Сергии как о "прибежище для всех истинно верующих людей". Критикуя его политику, Петр в то же время уговаривает Сергия не думать отходить от руководства Церковью и называет его "самым близким мне Архипастырем ... от святительской руки которого принял постриг и благодать священства"⁶².

Уже цитировавшийся выше протоиерей Виноградов в 1947 г. писал епископу Иоанну (Шаховскому), тогда Бруклинскому, относительно выпадов "карловчан": "Меня глубоко удивляет, что всю вину за церковную примирительную с большевиками политику возлагают на покойного патриарха Сергия... ведь это, собственно, политика патриарха Тихона в последний период его правления.

Бранят патриарха Сергия за... поминовение властей за богослужением. Но... поминовение установил именно патриарх Тихон... со своим временным Синодом... патриарх Сергий только подтвердил распоряжение патриарха Тихона..."⁶³ В январе 1928 г. в личном письме к митрополиту Агафангелу Сергий умолял его не порывать, потерпеть, "пока выяснится, куда мы хотим вести церковный корабль: к сравнительно ли сносному существованию в данных условиях или к гибели...". В своем ответе профессору Верюжскому, явившемуся к митрополиту, чтобы объясниться по поводу некоторых, на его взгляд, неканонических деяний Сергия, последний обещал, что неканонические смещения и назначения епископов и другие нарушения прекратятся, как только положение Церкви нормализуется ⁶⁴.

В 1930 г. в своем интервью иностранным корреспондентам Сергий был вынужден заявить, что религия в СССР не преследуется и что все аресты священнослужителей являются следствием их противозаконной деятельности. Подобные заявления делались и впоследствии. Они повторяются и в изданной во время войны "Правде о религии в России". Это заявление оскорбило находившихся в заключении епископов, священников и мирян. Оно вызвало большее, чем Декларация 1927 г., возмущение среди духовенства, увидевшего в ней предательство новомучеников ⁶⁵.

179

Одна из причин, побудивших Сергия выступить с такими заявлениями, была рассмотрена выше. Но можно поставить вопрос: почему он не отказался продолжать эту ложь, видя, что это никак не облегчает положение Церкви и ее духовенства? Сурово осуждающий Сергия о. Польский сравнивает поведение Сергия с поведением человека, которого приговорили к смерти, но оставили в живых, не отменив приговора: "Если он остается еще жив, то живет по милости победителя и делает все, что приказано". Однако даже такой противник "сергианства" приводит слова одного епископа в конце 20-х гг. о том, что избрание тюрьмы вместо компромисса ничего не даст, кроме лишения народа пастырей и богослужения ⁶⁶. Один из близких сподвижников Сергия и его экзарх в оккупированных балтийских республиках, оказавшись под немецкой оккупацией, объяснял его поведение следующим образом:

Патриарший местоблюститель... и его ближайшие помощники мирились с этим унижением... ради относительного сохранения сил Церкви... в надежде на будущее избавление от безбожного ига... Лично митрополит Сергий сравнивал наше положение с курами в садке кухни повара. Приходит день, и из садка выхватывается следующая жертва ⁶⁷.

Эти слова, по сути, напоминают признание самого местоблюстителя: "Я действую по нужде каждого дня". В другом месте он сравнивает жизнь Церкви в СССР с апостольскими временами ⁶⁸.

Но правительство продолжало время от времени использовать Церковь для своих нужд на международном фронте, чтобы показать, что религия не преследуется и что церкви закрываются только в связи с отходом самих верующих. Такого рода заявления делал и сам Сергий ⁶⁹. Чтобы продемонстрировать свободу Церкви в СССР, митрополиту Сергию было приказано, или разрешено, совершить 27 апреля 1934 г. торжественное богослужение в патриаршем соборе, на котором Сергий был провозглашен митрополитом Московским, т. е. де-факто патриархом, хотя митрополит Петр оставался еще в живых. В богослужении приняли участие 20 епископов, 44 священника и 15 дьяконов ⁷⁰. Интересно отметить, что к 1941 г. только четверо из этих епископов сохранили свое положение.

22 июня 1934 г. Сергий и его Синод исполнили, наконец, требование советского правительства: объявили "карловчан" схизматиками и запретили их духовенство в священнослужении. Подробности этого акта будут рассмотрены в девятой главе, здесь же интересно отметить одну подробность, характеризующую Сергия как православного богослова, жившего интересами Церкви. В своей переписке с патриархом Сербским Варнавой (в свое время Варнава учился в Санкт-Петербургской духовной академии, его учителем был Сергий, в то время ректор академии; он же постриг Варнаву в монахи) Сергий называет послереволюционную русскую эмиграцию не политической, а духовной эмиграцией, что показывает, что революция для него — духовный

180

катаклизм, а коммунизм — секулярная религия. Он пишет, что указанная Богом задача эмиграции — это открыть западному христианству все богатство православной веры, и упрекает эмиграцию в том, что вместо этого она занимается бессмысленными раздорами и взаимными осуждениями и травлей как в печати, так и с амвона ⁷¹.

После ложного известия о смерти митрополита Петра (о расстреле митрополита Петра в 1937 г. стало известно лишь в 1992 г., после раскрытия архивов КГБ. До этого официальной датой "естественной" его смерти в ссылке считался 1936 г.), в 1936 г. Синод передал "все права и обязанности патриаршего местоблюстителя... его заместителю, митрополиту Сергию". Но в 1931 г. Сергий заявлял, что заместитель, будучи назначен местоблюстителем, сохраняет свои прерогативы только до тех пор, пока местоблюститель сохраняет свое положение: "ушел местоблюститель от должности (за смертью, отказом и пр.), в тот же момент прекращаются полномочия заместителя". Регельсон считает, что после смерти митрополита Петра местоблюстителем должен был стать митрополит Кирилл, назначенный на эту должность самим патриархом Тихоном ⁷². Такова была точка зрения и многих епископов, которые отказывались признать законность заместительства Сергия, как и впоследствии избрания его в патриархи. Такова была, например, позиция вышеупомянутого епископа Афанасия (Сахарова), который, отвергая полномочия Сергия, признал избрание патриарха Алексия законным.

Но правы ли были эти пуристы? В том же 1931 г. Сергий писал, что, в то время как назначение местоблюстителя уходящим патриархом является неканоническим и было принято русскими епископами только как крайняя мера, вызванная небывалым еще в истории положением, избрание местоблюстителя собором епископов на время до избрания нового патриарха было обычной практикой в истории Церкви. Именно это и произошло в 1936 г., когда Сергий был избран собором епископов на должность временного патриаршего местоблюстителя. К этому вопросу можно подойти и с другой точки зрения. Если бы в самый разгар террора 30-х гг. едва существовавший Синод избрал своим главой находившегося в заключении митрополита Кирилла, не было ли бы это понято Сталиным как еще одно доказательство враждебного отношения Церкви к его режиму? Да и как мог находившийся в заключении восьмидесятилетний митрополит управлять церковью и назначать своих заместителей? Сам митрополит Кирилл в одном из своих ранних писем писал митрополиту Сергию, что соблюдаться должны только те каноны, которые служат на благо Церкви, а не те, которые ей вредят. Это было не время для канонических тонкостей. Положение было отчаянное. Архиепископ Сергий (Воскресенский), будущий экзарх Московского патриархата в балтийских республиках, встретив в 1935 г. одного киевского монаха, возвращавшегося из ссылки на Дальнем Севере, сказал ему, что "наступили последние дни",

181

и советовал, если он хочет остаться в живых, выбрать себе какую-нибудь светскую профессию. Этот монах, Леонтий, ставший при немцах епископом Украинской автономной церкви, впоследствии епископ Чилийский, описывая положение Церкви в предвоенные годы, утверждал, что в большинстве главных городов оставалось по одной открытой церкви, в то время как в более маленьких городах, как правило, не было ни одной. В открытых церквах было оставлено по два священника, таких, которые согласились сотрудничать с НКВД. Они должны были доносить о содержании исповедей, о верующих должностных лицах и о подпольных священниках и мирянах. Оставлено было именно по два священника, чтобы один мог доносить на другого. Леонтий приводит пример двух священников единственного оставшегося в Киеве прихода. Один, очевидно, вызвал недовольство НКВД, был избит и после побоев скончался. Перед смертью в больнице он покаялся в своих грехах перед другими больными. У другого священника ушли жена и сын, взяв с собой черновики его донесений в НКВД. В 1941 г. жена донесла на него немцам, его арестовали, он сознался и был казнен. В таких условиях становится понятным, почему к концу 30-х гг. доверие мирян к духовенству было подорвано, что отмечалось в атеистической прессе ⁷³.

К тому времени и у самого митрополита Сергия возникли, вероятно, сомнения в целесообразности своей Декларации 1927 г. В мае 1941 г. он сказал заехавшему к нему по дороге из ссылки о. Василию Виноградову: "Раньше нас душили, но, по крайней мере, исполняли свои обещания. Теперь нас продолжают душить, но обещаний своих больше не исполняют" ⁷⁴.