Глава 3. Раскол в Русской православной церкви

В послепетровскую эпоху имели место, по меньшей мере, две постоянно действующие причины внутренней напряженности и даже конфликтности в Православной церкви. Первая и наиболее важная из них — это травматические последствия собственно церковной реформы Петра; вторая — распространение так называемого "ученого монашества".

Петр I не только подчинил Церковь имперской бюрократии

— он оторвал ее от общего движения российской национальной культуры. Во многих существенных отношениях этому способствовал такой фактор, как реформа языка и алфавита, осуществленная Петром, ибо реформа эта создала для Церкви чрезвычайно непростую культурно-языковую ситуацию: в одних случаях священнослужителю надлежало пользоваться разговорным светским языком, которому Петр сообщил статус официального и для которого он существенно упростил алфавит, в других — прежде всего и главным образом при богослужении

— церковно-славянским, в третьих же — латынью, ибо преподавание в семинариях велось на ней (ситуация эта сохранялась до 1840-х гг.). В результате и по мере того как семинарии становились учебными заведениями исключительно для выходцев из духовного сословия, духовенство превращалось в замкнутую социальную касту, получавшую образование на одном языке, а служившую на другом, так что с развитием русского литературного и разговорного языка разрыв между церковной и светской культурой становился все глубже и глубже. Порождением этих процессов стала фигура священника, который и разговаривал-то даже с каким-то специфическим акцентом и уснащая свою речь сплошными архаизмами — вечный предмет высмеивания в массовой культуре того времени.

Поскольку сыну священника в жизни была одна лишь дорога — в семинарию, и это даже притом что он мог быть и неверующим, а следовательно, возможно, и не собирался становиться священником, атмосфера семинарий в плане благочестия оставляла желать много лучшего. В школах, готовящих пастырей для народа, атеизм, нигилизм и радикализм были делом совершенно обычным. Из 2148 выпускников семинарий 1911 г. рукоположены к 1913 г. были лишь 574.

62

Другим источником постоянных внутренних противоречий и недовольства в Церкви был институт "академического", или "ученого монашества" — нечто весьма и весьма отличное от подлинно православной монастырской традиции созерцания, молитвы, отшельничества и святости. Заимствованный в XVII в. Киевской духовной академией у Рима, институт этот распространился по России вместе с духовно-учебными заведениями "латинского" типа. "Ученое монашество" не имело ничего общего с монашеством монастырским — и конфликт между ними временами достигал трагической остроты" ¹. Речь идет о "монахах" — выпускниках духовных академий, принимавших постриг в видах епископской карьеры и руководствовавшихся при этом, как полагали многие, мотивами весьма мирского свойства — честолюбием и жаждой власти, но только не стремлением к действительно монашескому подвигу. При этом, что примечательно, ни один из церковных канонов не предписывал пострига как обязательного для поставления в епископы, а некоторые каноны, напротив, указывали даже на несовместимость епископского и монашеского служения, — тем не менее, и Западная и Восточная церкви начиная с VIII в. поставляли в епископы либо монашествующих церковнослужителей, либо вдовых, либо, наконец, давших обет безбрачия. Традиция эта обрекала белое духовенство на то, чтобы всю жизнь оставаться в тени и подчинении у епископата, — у епископата, известная часть которого вызывала весьма серьезные сомнения, если говорить о нравственных качествах и подлинном благочестии.

Антимонашеские настроения в церковных кругах дали о себе знать при первой же возможности — как только начались либеральные реформы 1860-х гг., породившие надежды и на реформу Церкви, а вместе с ними и волну дискуссий по этому поводу. Ряд авторов — богословы Д. И. Ростиславов и В. И. Аскоченский, священник Беллюстин и др. — выступили с более чем резкой по тем временам критикой монашества вообще и монашеского епископата в особенности, предвосхищая будущую антимонашескую позицию "Группы тридцати двух с.-петербургских священников", образовавшейся в 1905 г. и в свой черед подготовившей почву для послереволюционного обновленческого раскола. Ф. Г. Флоровский характеризует эту позицию как "протестантизм восточного обряда" ².

С годами брожение умов в Церкви и обществе лишь усиливалось. В начале XX в. началось возвратное движение в Церковь интеллигенции, — той, как правило, ее части, что прошла через искушение марксизмом и разочарование в нем, но сохранила его активизм и реформаторский пыл, теперь уже с христианско-социалистической тенденцией. Вообще голос новообращенной интеллигенции, благодаря ее связям с либеральной и левой прессой, был более весом, чем, собственно, ее доля в Церкви. Но Ф. Г. Флоровский, например, скептически оценивает ее действительную роль: "Интеллигенция возвращалась в Церковь,

63

преисполненная ожиданиями реформ... Но именно здесь новое религиозное сознание подводило своих носителей. На поверку оно оказывалось разновидностью все того же традиционного для них утопического искуса, глухоты по отношению к действительной истории". Если мы, однако, вспомним, что по своему происхождению разночинская интеллигенция в массе была органически связана с духовным сословием, сходство интеллектуальных и эмоциональных установок новообращенных интеллектуалов, с одной стороны, и образованного белого духовенства вкупе с богословской профессурой — с другой, уже не покажется особенно удивительным. И именно это честолюбивое городское духовенство особенно остро переживало стесненность своего положения в рамках тогдашней церковной структуры, где безраздельно господствовал небрачный епископат.

Впервые программа этого радикально-реформаторского направления в Церкви прозвучала в 1905 г. — в обращении вышеупомянутой "Группы 32-х" к митрополиту Антонию (Вадковскому)*. (Сама группа со временем вберет в себя ряд деятелей христианско-социалистического толка и самоопределится как Союз церковного обновления, уже названием своим, предвосхищая обновленческий раскол 1920-х гг.) Обращение наряду с прочим содержало в себе такие идеи и требования, как отделение Церкви от государства, демократизация церковного управления и восстановление соборных начал в нем, переход на григорианский календарь (новый стиль), перевод богослужения с древнеславянского на современный русский язык, введение принципа брачности епископата. Монашеский епископат, по убеждению авторов обращения, противоречит не только церковным канонам, но и самому характеру монашеского служения — созерцанию, молчанию, послушанию, ибо епископ должен начальствовать, проповедовать и наставлять. Союз не принимал и идеи восстановления патриаршества, полагая, что она противоречит как соборным началам Церкви, так и концепции Христа — единственной власти над Церковью. Пройдет еще какое-то время, и деятели Союза заявят, что нравственный долг Церкви — защищать рабочих от капиталистической эксплуатации: в этом духе один из них, профессор Петербургской духовной академии архимандрит М. Семенов, даже выступит с целой программой — Программой российских христиан-социалистов ³. Близки к такой позиции были в то время и такие мыслители, как С. Булгаков — он тогда вынашивал идею создать нечто вроде Христианского политического союза, — и Н. Бердяев.

____________________________

* Антоний (Вадковский Александр Васильевич, 1846—1912) — митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский с 1898 г., член Святейшего синода, член Государственного совета; доктор церковной истории. Умер и погребен в Петербурге, в Александро-Невской лавре.

64

Вообще в российском православии того времени находили для себя место христианский радикализм и христианский социализм наиразличнейших оттенков и направлений.

Православная церковь имела даже своего "Нечаева" — в парадоксальной фигуре архимандрита Серапиона (Машкина). Бывший морской офицер, рано вышедший в отставку, Машкин вначале поступил слушателем в Московский университет, затем четыре года провел на Афоне, а по возвращении в Россию окончил духовную академию и принял постриг. При всем этом был он убежденным почитателем социал-демократии, не принимая лишь исторического детерминизма Маркса, ведущего, по его мнению, к слишком пассивному отношению к истории. Для достижения справедливого социального порядка архимандрит полагал необходимой "физическую" революцию, в которой все средства хороши — "шпионаж, доносительство и даже убийство" (оправдание убийству в борьбе за справедливый миропорядок он находил в Ветхом Завете). Правда, в отличие от Нечаева, в жизни Машкин был человеком морально безупречным: все свое наследство — что-то около 200 тыс. рублей — он раздал бедным; а затем, отшельничая в Оптиной пустыни, прославился тем, что при каждом случае стремился помочь паломникам и нищим чем только можно — едой, деньгами, даже одеждой, частенько оставаясь после этого в одном исподнем ⁴.

Но вернемся к церковным социалистам в более строгом смысле этого слова. Притом что в период реакции после революции 1905 — 1907 гг. многие видные члены "Группы 32-х" лишились сана, в целом христианский социализм избежал больших потерь, как это вскоре показал Восьмой съезд православных миссий, прошедший в 1909 г. в Киеве. Здесь снова многие известные в церковных кругах люди выступали с самой страстной защитой христианско-социалистической программы — теперь уже со ссылками на персоналистские идеи Михайловского и эсеров (в последнем случае обходя молчанием проблему террора в их программе и реальной деятельности). С другой стороны, здесь же энергично нападали на архиепископа Антония (Храповицкого) – будущего главу зарубежного церковного синода: ему инкриминировался праворадикальный революционаризм, толкающий Церковь на ложные пути ⁵. В дискуссиях того времени затрагивалась и марксистская проблема — но если правоверные церковные социалисты критиковали Маркса за его материализм и воинствующий атеизм, то слышались и совсем другие голоса: так, бывший профессор Киевской духовной академии В. Экземплярский, в свое время лишенный должности за защиту Льва Толстого после отлучения того от Церкви, демонстративно солидаризировался с марксистской социал-демократией, как силой, на деле выступающей за реальную, активную любовь к человеку — то бишь за то, по его мнению, чего Церкви в ее истории столь часто недоставало ⁶.

65

Организационно, однако, направление, первоначально представленное "Группой 32-х", возродилось лишь после Февральской революции, когда на той же идейной платформе и при участии многих прежних членов все той же "Группы 32-х" конституировался Всероссийский Союз демократического православного духовенства и мирян. Союз солидаризировался с политической и общественной программой социалистов-революционеров; заявил о своем принципиальном неприятии монархии (произойди даже ее реставрация); высказался за республику как наилучшую форму правления; выдвинул лозунг борьбы с капитализмом, требование передать землю крестьянам, а фабрики — рабочим и, наконец, потребовал осуществления церковной реформы. Активным сторонником Союза был Б. В. Титлинов — профессор Петроградской духовной академии и редактор ее популярно-богословского журнала "Церковно-общественный вестник", который станет центральным органом будущего обновленчества. В Москве радикализм Союза не снискал себе большого количества сторонников, но в июне 1917 г. здесь появилась Социал-христианская рабочая партия, заявившая программу, весьма схожую с эсеровской, но без требований административных или канонических реформ в Церкви.

Следует отметить, что ни одна из этих групп и группировок, разумеется, в принципе не одобряла насилия и террора — и все же их симпатии по отношению к социалистам-революционерам, исповедовавшим индивидуальный террор, показывают, сколь извращенным было понимание самих основ христианства в некоторых церковных кругах того времени.

Понятно, что в те времена многие идеи по части "освобождения Церкви", как водится, попросту витали в воздухе, и потому в самых разных течениях и направлениях — скажем, в программе "Группы 32-х", в философии христианского социализма Сергея Булгакова и других неофитов Церкви — интеллектуалов с марксистским прошлым, в платформах различных социал-христианских союзов, появившихся после 1917 г., и, наконец, в программных концепциях обновленческого церковного раскола, взорвавшего Церковь в 1922 г., — было весьма и весьма много общего. Например, недавних марксистов Булгакова и Бердяева в государственной Церкви не устраивал "дефицит ответственности и действия"; Булгаков доказывал, что наилучшая форма социальной организации для христиан — это раннехристианские коммуны, отвергавшие частную собственность, а христианство в целом, по его мнению, должно вести "к политическому освобождению и религиозному возрождению". Все это было попросту разлито в атмосфере многих и многих дискуссий того времени. Что, однако, резко выделяло обновленцев на этом общем фоне, так это их отношение к победе большевиков и к ленинской диктатуре. Если для Булгакова социализм имел "прикладное" значение, а воинствующий атеизм социалистической традиции был и вовсе неприемлем, то в глазах обновленцев социализм сам

66

по себе был высшей, самодовлеющей общественной целью и ценностью; Ленин же вызывал у них разве что не преклонение, — если, конечно, их славословия по его адресу были искренними, а не продиктованы чисто прагматическими соображениями, что весьма вероятно, если учесть печально знаменитую их неразборчивость в средствах, много раз проявлявшуюся и по другим случаям*.

Именно так они и действовали, предприняв в мае 1922 г. самую крупную и чуть было не удавшуюся интригу против патриарха и его Церкви в целом ⁷. Хотя начало этой акции — 12 мая 1922 г. — находится в подозрительной близости с днем ареста Тихона 6 мая, подготовлена она была значительно раньше — в ходе переговоров Введенского с руководителем Петроградской партийной организации Г. Е. Зиновьевым. На одной из последних встреч с Введенским Зиновьев высказался в том смысле, что его, Введенского, группа вполне может рассматриваться как возможная основа для будущего соглашения между государством и Церковью. О том, сколь большое значение для режима имела борьба с Церковью, свидетельствует, среди прочего, и тот факт, что основным государственным органом по церковным делам был специальный отдел ГПУ и возглавлял этот отдел Евгений Тучков — одно из первых лиц в Управлении. Введенский позже признавался, что стратегия и тактика обновленчества планировались именно здесь**.

Мы подошли к третьему, — наиболее важному фактору, вызвавшему обновленческий раскол, — это стремление властей подорвать Церковь изнутри. Когда обнаружилось, что, несмотря на ликвидацию "экономической основы" религии, сама она все еще никак не "отмирает", режим перешел к более изощренной тактике, и обновленческий раскол стал одним из основных ее элементов. Реальные проблемы, социально-

_________________________

*Что касается официально выраженного отношения обновленцев к Ленину, то речь идет, прежде всего, об их реакции на его смерть, когда обновленческие церкви, в отличие от патриаршей, служили по этому случаю панихиды и оплакивали усопшего "как христианина по природе своей", человека и политика, наделенного самыми великими добродетелями. После окончания второй мировой войны усмиренная патриаршая Церковь последовала этому примеру по случаю смерти Сталина, но даже и тогда эпитеты и характеристики вождя не достигали столь высоких степеней. (См.: Отклики на смерть Ленина // Христианин. 1924. № 1.)

** Сегодня в нашем распоряжении имеются уже точные документы ГПУ и ЦК, подтверждающие организующую и руководящую роль этих учреждений в инициировании и осуществлении обновленческого раскола. В РЦХИДНИ (Российский центр хранения и исследования документов новейшей истории) есть множество документов, в которых ГПУ "жалуется" на то, что, несмотря на все усилия, обновленчество не имеет поддержки в народе. Характерна в этом смысле переписка П. А. Красикова с Тучковым, в которой первый журит ГПУ за продолжающуюся поддержку обновленцев и за то, что ГПУ продолжает отбирать храмы у патриаршей Церкви в пользу обновленцев, хотя у последних "нет народа"; сам Красиков при этом настаивает на политике нейтралитета в спорах между сторонами. (См.: ЦГАОР, ф. 5263 (1923—1924 гг.), оп. 1, д. 55, л. 290—303.)

67

религиозные доктрины, неутоленные амбиции и неразборчивость в средствах многих действующих лиц этой драмы — все было перемешано здесь, чтобы создать по видимости сплоченное движение, своим существованием, однако, обязанное единственно поддержке со стороны властей. Кстати сказать, пестрый характер движения ясно виден и из состава его лидеров. Лишь шестеро из них были как-то связаны с первоначальной "Группой 32-х". Другими известными еще с дореволюционных времен радикалами от Церкви были епископ Антонин* (Грановский), еще в 1907 г. заявивший в проповеди о том, что самодержавие есть исчадие сатаны, и архиепископ Евдоким**, до того служивший в Северной Америке, — собственно даже и не радикал, а деятель прогрессистского, социально-ориентированного толка. Чрезвычайно сложной фигурой был Александр Введенский — на первых порах духовный, а затем и официальный лидер обновленчества: человек идейно и морально неустойчивый, в политике — циник, он вместе с тем был блестящим оратором, в каком-то смысле даже борцом за веру и уж определенно человеком глубоко верующим, хотя и на несколько романтический манер. Наконец, в верхушке обновленчества были даже деятели с черносотенным прошлым, и среди них Владимир Красницкий — один из основателей и лидеров этого движения, автор брошюры "Социализм как дело рук сатаны".

Интересно, что приход отъявленных черносотенцев к большевикам, продиктованный исключительно оппортунизмом и страхом, стремлением выслужиться перед властями, чтобы избежать расплаты за прошлое, имеет исторической своей параллелью, но с обратным вектором приход бывших социалистов-радикалов к фашизму в Италии и национал-социализму в Германии. Интересно и то, что русские правые действительно имели нечто вроде синдикалистской концепции, отразившейся, например, у Льва Тихомирова в его идее корпоративно-замкнутых и самоуправляющихся профессиональных и общественных "сословий" — нечто в духе позднейшей фашистской социологии — и даже у С. Зубатова в его проекте промонархически ориентированного "прогрессивного социализма" и лояльного профсоюзного движения.

Нужно, разумеется, сказать, что освободительные идеи не были вовсе чужды рядовому духовенству ни до, ни после революции. Однако, несмотря на то, что власти всячески содействовали обновленчеству — или, скорее всего, именно по этой причине,

___________________________

* Антонин (Грановский Александр Андреевич, 1865—1927) — епископ Владикавказский с 1913 г. После Поместного собора 1917—1918 гг. жил в Москве. В 1922 г. одним из первых архиереев примкнул к обновленческому движению; был возведен обновленцами в сан митрополита и назначен управляющим Московской епархией. Умер и погребен в Москве.

* Евдоким (Мещерский В., 1871—1935) — архиепископ Нижегородский, обновленческий митрополит; ранее возглавлял Североамериканскую миссию Русской православной церкви.

68

— трем основным ветвям раскола (Живая церковь, Союз общин древлеапостольской церкви, Союз церковного возрождения) не удалось увести от патриаршей Церкви основную массу верующих*. При том, что к 1923 г. большинство иерархов были вынуждены принять обновленческое руководство и обновленцам было передано большинство действующих церквей, на поведении верующих это отразилось весьма мало**. Скорее всего, именно отсутствие массовой поддержки и вынуждало обновленцев со временем переходить ко все более и более изощренным интригам и все настоятельнее апеллировать к властям за поддержкой то в одном своем начинании, то в другом.

Впрочем, интриги были пущены в ход с самого начала. 6 мая 1922 г. патриарх Тихон был заключен под домашний арест; ему грозило обвинение в сопротивлении актам изъятия церковных ценностей, предпринятым властями будто бы для спасения голодающих (более подробно речь об этом пойдет в следующей главе). Для обновленцев то был долгожданный повод и сигнал к выступлению. Первым делом они стали распространять мнение об эгоизме и бессердечии патриарха и его окружения. Затем, через неделю после ареста Тихона, из Петрограда в Москву, в патриаршее подворье, прибыла целая церковная депутация во главе с Введенским, Красницким и Калиновским (охранникам из ГПУ уже была дана инструкция беспрепятственно пропустить их к патриарху). Напирая на то, что арест и изоляция патриарха могут продлиться долго и все это время он, естественно, не сможет руководить Церковью, они добились от него разрешения временно вести патриаршую канцелярию — до прибытия Ярославского митрополита Агафангела***, которому патриарх в этой ситуации и препоручал временное управление Церковью. Агафангел, однако, медлил: сообщение о случившемся и волю

____________________________________________________

* Как пишет Левитин-Краснов, именно активное сотрудничество обновленцев с режимом больше всего и повредило им в глазах церковного сообщества. Автор ссылается на ряд статей в прессе, написанных обновленцами, и на их показания в суде в ходе процесса над Петроградским митрополитом Вениамином, имевшим среди верующих репутацию чуть ли не святого; процесс этот закончился смертным приговором Вениамину и еще девятерым видным церковным деятелям Петрограда. Среди прочего тяжесть обвинения была спровоцирована яростными нападками Введенского и Красницкого на защитников подсудимых. (Левитин-Краснов, Шавров. Т. 1. С. 111 — 116.)

** На этот момент в Москве, например, "тихоновцы" служили лишь в четырех из более чем 400 действующих церквей, но в них было не протолкнуться, тогда, как обновленческие церкви пустовали. (См. об этом: Левитин-Краснов, Шавров. Т. 2. С. 61—63, 138—232.)

*** Агафангел (Преображенский Александр Лаврентьевич, 1854 — 1928) — митрополит Ярославский и Ростовский с 1917 г. В 1922 г. привлеченный к судебной ответственности, патриарх Тихон возложил на него временное управление Русской православной церковью, но вскоре и Агафангел был арестован. В 1926 г. он вернулся к управлению Ярославской епархией и стал в оппозицию к митрополиту Сергию, выполнявшему обязанности патриаршего местоблюстителя. В мае — июне 1927 г. делает шаги к примирению с Сергием, а окончательное примирение происходит в 1928 г. В этом же году Агафангел скончался в г. Кинешме.

69

патриарха ему в устной форме передал Красницкий, и митрополит не знал, до какой степени всему этому можно верить; пока он размышлял, ГПУ попросту запретило ему покидать Ярославль. Тем временем заправилы "церковной оппозиции" — сочтя, разумеется, за благо не распространяться о том, что им были переданы лишь самые ограниченные полномочия, — объявили себя Высшим церковным управлением (ВЦУ). Здесь последовала реакция митрополита Агафангела: появление этого органа он объявил неканоничным, а епархиям впредь до восстановления законной церковной власти предложил решать вопросы своей жизни самостоятельно, Высшее церковное управление же ни в коем случае не признавать. ВЦУ в ответ на это "извергло из сана" сразу восемьдесят архиереев, известных своей заведомой лояльностью патриарху.

Какое-то время дела обновленцев, что называется, шли в гору. В отношении общественного авторитета их "звездным часом", пожалуй, стало присоединение к ним митрополита Владимирского Сергия (Страгородского) и появление в печати 16 июня 1922 г. заявления трех иерархов ("меморандум трех") — Сергия и архиепископов Евдокима Нижегородского и Серафима Костромского, — в котором ВЦУ признавалось "единственной канонически законной церковной властью". Есть, однако, основания думать, что митрополит Сергий и архиепископ Серафим пошли на этот шаг, попросту не видя другого выхода после ареста патриарха и в предположении, как тогда считали, неминуемого его расстрела. Согласно одному источнику, авторы этого документа позднее сами признавались, что действовали в надежде возглавить ВЦУ и повернуть его в каноническое русло, "спасти положение Церкви, предупредить анархию в ней". Но уже 25 августа Сергий письменно выражает свое несогласие с курсом ВЦУ и требует от него независимости для своей епархиальной деятельности, а 23 октября и вовсе заявляет о своем выходе из ВЦУ. Кстати сказать, именно это, возможно, и послужило причиной его ареста: в момент первого обновленческого "Собора" — апрель 1923 г. — Сергий уже вторично находится в тюрьме (здесь же скажем, что, следовательно, его подписи под постановлением "Собора" о лишении патриарха Тихона сана не было и не могло быть) ⁸.

Очень скоро, однако, выяснилось, что в обновленческих рядах нет единства, и это становится серьезнейшей проблемой движения, развивающегося в виде свободного конгломерата самых различных отделившихся от "тихоновской Церкви" группировок. На съезде в августе 1922 года обновленцы сделали попытку разрешить эту проблему возведением Антонина (Грановского) в митрополита Московского и Всея Руси. Симпатизировавший группе Грановского историк обновленчества Титлинов объясняет их неудачи по части консолидации "перевесом классовых интересов (т. е. антиепископских и антимонашеских настроений белого духовенства) над идеей Церкви... склонностью уповать на

70

силу в борьбе за реформы. Но наиболее глубинной причиной, ставшей очевидной на съезде, был первородный грех обновленческого движения — его оторванность от церковных масс" ⁹.

Пока патриарх Тихон в ожидании суда находился под арестом, обновленцы созвали "Собор" (29 апреля 1923 г.). "Собор" пропел "Многие лета" советскому правительству, принял резолюции в поддержку советского социалистического общественного строя, осудил контрреволюционное духовенство, направил приветствие Ленину — "борцу за великую социальную истину" — и в отсутствие патриарха учинил над ним судилище, "извергнув" его не только из сана, но даже из монашества. Патриаршая анафема большевикам была объявлена аннулированной.

Позже обновленцы будут объяснять и оправдывать свой бунт против патриарха, обвиняя его в нарушениях, как канонического права, так и постановления московского Собора о соборности: в 1921 г. истекал трехлетний срок работы Синода, а патриарх, по их словам, ничего не сделал для созыва нового Собора и избрания новых членов Синода и Высшего церковного совета. Известно, что митрополит Сергий (Страгородский) — на тот момент постоянный член Синода — в марте 1922 г. имел с патриархом беседу на этот счет и говорил о том, что центральная власть в Церкви может быть надежно сохранена только с помощью Синода и Высшего церковного совета; к его удивлению, патриарх тогда сказал, что пока не видит необходимости в Синоде, сам же он регулярно совещается с архипастырями и пользуется их советами, когда те пребывают в Москве. В своем свидетельстве Сергий, однако, почему-то не упоминает о том, что в то время епископов по всей стране арестовывали и ссылали. В этой ситуации патриарх, по всей вероятности, не только не видел практической возможности обеспечить работу постоянного коллективного органа церковной власти, но и попросту опасался того, что иерархи — члены центральной администрации — пострадают первыми же. Что до Сергия, то ему суждено будет вскоре на своем опыте ощутить, сколь невероятно тяжело было патриарху и сколь тяжких трудов и испытаний требует созыв Собора: самому ему удастся это сделать лишь в 1943 г.

Но вернемся в год 1923-й. О каких бы претензиях формального характера к патриарху ни шла речь, даже и с формальной стороны не было оснований для того, чтобы лишать его сана, а тем паче монашества, что и возможно-то лишь в случае серьезнейших прегрешений против нравственности. И уж верхом нелепости было то, что обновленческий "Собор" на самом-то деле осуждал патриарха не за нарушения церковных канонов, а за "реакционную политику" и "вмешательство в политические вопросы". Не обновленцы ли занимались политиканством, славословя большевистскому перевороту, Ленину и марксизму?

Другими своими решениями "Собор" санкционировал принцип брачности епископата и возможность второбрачия для овдовевших священнослужителей; были расширены права контроля

71

приходского духовенства в отношении епархиальных дел; монастыри "допускались" лишь как некие трудовые коммуны в местах, удаленных от города*.

Впредь формально единая (но на самом-то деле раздробленная) обновленческая церковная организация должна была управляться Высшим церковным советом (ВЦС) в составе восемнадцати членов и под председательством митрополита Антонина. ВЦС составили: четверо епископов (по крайней мере, двое из них были женатыми), одиннадцать священников, диакон и мирянин. Десятеро членов ВЦС представляли Живую церковь Красницкого, шестеро — Союз общин древлеапостольской Церкви (СОДАЦ) Введенского и двое — Союз церковного возрождения Антонина ¹⁰.

"Собор" отнюдь не представлял всей Церкви. Из 476 его делегатов лишь 66 относились к той категории, которую тогдашняя советская пресса определяла как "умеренных тихоновцев" (из чего можно заключить, что убежденных и активных "тихоновцев" там не было вовсе). Источники в большинстве своем указывают на то, что многие "тихоновцы бойкотировали "Собор"... другие либо были арестованы (и вместо них на "Собор" направляли делегатов "живоцерковной" ориентации), либо им не дали приехать". Многим делегатам патриаршей ориентации попросту не дали выступить: "...на двадцать — тридцать человек, просивших слова, время давали двум-трем". Возможно, именно этим объясняется, почему на решение осудить и лишить сана патриарха последовало лишь одно или два робких возражения ¹¹.

Интересно, что при всех претензиях обновленцев на каноничность их "Собора" не кто иной, как ведущий их богослов профессор Титлинов, признает, что считать его Всероссийским нет возможности, ибо "церковное сознание его не приняло, и его решения были отвергнуты значительной частью верующих" ¹².

Непредставительному "Собору" не удалось получить поддержки и со стороны зарубежных церквей, даже восточно-православных патриархов, поначалу обнаруживавших некоторую симпатию к обновленцам и полагавших их канонически законной Православной церковью России. Ни одна из церквей не направила на "Собор" делегаций, хотя соответствующие приглашения были надлежащим образом им направлены. Арест патриарха, кампания против него в советской прессе, открытое участие обновленцев в этой кампании, церковные гонения — все это уже получило огласку на Западе. Последовали протесты со стороны западных церквей и правительств, самый резкий — со стороны правительства Великобритании, которое формальной нотой пригрозило отозвать свое представительство из Москвы, если патриарх не будет освобожден ¹³.

_________________________________

* То была уступка Антонину (Грановскому) — убежденному защитнику монашества — в обмен на неохотное его приятие брачного епископата и второ-брачия овдовевших священников. Как отмечают Левитин и Шавров, пересмотр брачного статуса священнослужителя очень скоро вылился в повальный промискуитет в среде обновленческого духовенства.

72

И когда патриарха действительно освободили, это спутало все карты, перечеркнуло планы и надежды обновленцев, ибо и духовенство, включая иерархов, и рядовые верующие устремились обратно к патриаршей Церкви.

Но, еще находясь под арестом, патриарх, когда к нему явилась "соборная" делегация, чтобы объявить о том, что он лишен сана, размашисто начертал на поданной ему бумаге, что собрание, принявшее это решение, непредставительно и потому самое решение не имеет силы. То же самое патриарх повторил в своем первом по освобождении Послании от 28 июня 1923 г. Кроме того, в нем же, а также в следующем своем Послании от 15 июля 1923 г. патриарх адресовал правительству заверения в своей гражданской лояльности и выражал сожаление по поводу некогда занимаемой им антисоветской позиции, от которой он, однако, по его слову, отошел уже в 1919 г. Как на свидетельство нового курса Церкви указывал при этом на свое принципиальное несогласие с политическими резолюциями Карловацкого синода и на изъявленное им в 1922 г. требование, чтобы эта церковная организация была распущена.

Можно, таким образом, сказать, что первая большевистская атака на Церковь имела лишь ограниченный успех: властям вполне удалось посеять в Церкви раздор и смуту, но добиться полного торжества обновленчества они не смогли.

Сами же обновленцы тем временем шли от одного внутреннего конфликта к другому. В июне 1925 г. интригами Красницкого Антонин (Грановский) был отстранен от председательства в Высшем церковном совете — его заменил епископ (вскоре возведенный в митрополита) Евдоким (Мещерский), до того возглавлявший Североамериканскую миссию Русской православной церкви. Видя, как духовенство тысячами возвращается к патриарху, а обновленческие церкви пустеют и в движении воцаряется разброд, Евдоким, по согласованию всего дела с Тучковым, попытался поднять акции обновленчества в церковных кругах, задав движению курс на сближение с традиционным православием. Спешно созванный в августе 1923 г. обновленческий съезд аннулировал едва ли не все радикальные "соборные" решения всего лишь трехмесячной давности, сохранив лишь институт брачного епископата; переименовал обновленческую организацию в "Русскую православную церковь" и избрал для руководства этой Церковью традиционный Синод.

В одной из последних попыток вернуть себе массовую поддержку обновленческое руководство апеллировало к Константинопольскому патриарху, осведомляя (а на самом деле дезинформируя) его о сложившейся церковной ситуации в России. Константинополь — в нарушение православного канонического права, воспрещающего вмешательство одного правящего епископа в дела другого, — обратился к патриарху Тихону, призывая его отказаться от возглавления Церкви в пользу обновленцев и признать их в качестве Православной церкви России ¹⁴. Но и это не умалило престижа и популярности Тихона в стране.

73

В июле 1923 г. прошел епархиальный съезд обновленческого духовенства Москвы, на котором послышались голоса, призывавшие обновленческое руководство вернуться в лоно патриаршей Церкви. Правда, в итоговой своей резолюции съезд вновь свалил на патриарха ответственность за всяческое несогласие, гражданскую войну и кровопролитие в Церкви, а также одобрил его "извержение из сана" обновленческим "Собором" ¹⁵; по дискуссиям, однако, было видно, что многие епархиальные делегаты воспринимают Тихона отнюдь не как мирянина, а как духовного лидера, сохраняющего всю свою харизму. Таких людей в обновленчестве было уже довольно много и они обладали достаточным авторитетом, чтобы подтолкнуть обновленческое руководство к "мирным переговорам" с патриархом, коего они только что "лишили сана". Таким образом, драма "отлучения" вдруг предстала, чуть ли не комедией; громче всех призывал обновленцев вернуться под руку патриарха никто иной, как инициатор всей этой комедии и раскола в Церкви — протоиерей Красницкий. На переговорах настаивал и Тучков, продолжавший "курировать" Церковь от ГПУ; Тихону он пригрозил еще одним арестом, если он не согласится вступить в переговоры с Евдокимом, теперь возглавившим обновленчество. Но иметь дело с Евдокимом патриарх отказался наотрез, хотя на переговоры с Красницким неохотно, но согласился. Переговоры тянулись несколько месяцев, по ходу их Красницкий был приглашен в патриарший Высший церковный совет (орган, по словам патриарха, ничего не значащий попросту из-за отсутствия средств и места для его работы). Реакция верующих и духовенства на фигуру Красницкого, однако, оказалась столь резко отрицательной, что в июне 1924 г. патриарху пришлось официально отказаться от своего прежнего соглашения с Красницким ¹⁶, — и все попытки Тучкова воспрепятствовать этому кончились ничем. Красницкий, для ГПУ теперь бесполезный, немедленно был удален из обновленческого "Синода" и исчез из поля зрения, окончив свои дни настоятелем одного из обновленческих храмов в Ленинграде.

Почему Советы, в 1922 г. сделавшие все, чтобы расколоть Церковь, вдруг, по прошествии всего лишь двух лет, оказались заинтересованными в ее воссоединении? Разгадка, по-видимому, заключалась в том, что стала очевидной неспособность обновленцев привлечь к себе и удержать верующую массу.

К концу 1922 г. правительство передало обновленцам всех мастей без малого две трети всех действующих на тот момент в РСФСР и Средней Азии церквей — почти 20 тыс. храмов. Сюда не включены храмы Белоруссии и Украины, где ситуация была более сложной из-за появления национальных расколов и церквей (в меньшей степени в Белоруссии, в большей — на Украине). К ноябрю 1924 г. от всего этого осталось чуть больше 10 тыс. храмов в России, Сибири и Средней Азии, плюс к тому примерно 3 тыс. церквей на Украине, 500 — в Белоруссии и 400 — на Дальнем Востоке. На конец 1926 г. общая картина для всех 84

74

епархий обновленческой церкви, включая Украину и что-то около тридцати обновленческих приходов в Северной Америке, была такова: 6245 приходов и 10 815 священников и диаконов ¹⁷. Для более точной оценки эти цифры можно сопоставить с другими данными: в 1930 г., по заявлению митрополита Сергия, патриаршая Церковь имела около 30 тыс. приходов ¹⁸; поскольку к этому времени власти уже два года как массовым порядком закрывали храмы, цифры за 1926 г. должны быть существенно выше.

Наконец, до нас дошли документы, ясно свидетельствующие о том, что число обновленческих приходов постоянно сокращалось, — сокращалось по разным причинам, но только не из-за антицерковных акций ГПУ. Один из таких документов — это закрытая партийная директива 1929 г., где, в частности, говорится следующее: "Наиболее реакционное течение тихоновцев усиливается... тогда, как обновленческое течение ослабляется и в нем все больше случаев возвращения к тихоновцам... По этим причинам внутрицерковная борьба, подрывающая церковь изнутри и тем содействующая падению религиозности, временно пошла на спад" ¹⁹.

На обычном эзоповском языке партийных документов, типичном даже для закрытых директив, ибо и они должны были внушать партийной массе, что партия с неизменным успехом решает задачи своей церковной политики и религиозность в обществе, несмотря ни на что, идет на убыль, процесс этот может лишь замедлиться, но в принципе он необратим, — на этом языке здесь, в сущности, сказано, что власти по-прежнему делают ставку на раскол и подрыв Церкви изнутри и поэтому они могут, понятно, поддерживать только силы раскола.

Обновленцам нужно было полностью провалить возложенную на них миссию, чтобы власти отказались от принципа "разделяй и властвуй" и перешли, казалось бы, к совершенно иной, противоположной по видимости политике — к линии на воссоединение церковных направлений. То была попытка измените лишь тактику, а не стратегию (ибо стратегия оставалась прежней), поставить патриаршую Церковь под тотальный государственный контроль; только теперь задача эта должна была решаться другими средствами.

Бывший председатель Московского епархиального совета профессор-протопресвитер В. П. Виноградов считает, что в проекте этом не было и крупицы искренности, он был с самого начала провокационным маневром, рассчитанным на подрыв авторитета патриарха в глазах верующего народа и духовенства. Архиепископ Евдоким, возглавивший ВЦУ после ухода из него епископа Антонина, уведомил патриарха, что он, скорбя о церковном, разделении и не признавая законным акта низложения патриарха, желает войти в переговоры о примирении всей обновленческой церкви с патриархом. Было условлено создание смешанной комиссии... С патриаршей стороны в ее состав были назначены патриархом

75

два члена Синода — архиепископ Серафим (Александров) и епископ Иларион и председатель Московского епархиального совета Виноградов. На заседании комиссии архиепископ Евдоким повел речь совсем не о примирении, а о том, что патриарх ради мира и блага Церкви должен отречься от власти. Патриаршая депутация ответила, что ей поручено вести переговоры о примирении Евдокима и обновленцев с патриархом, обсуждать же вопрос об отречении она не уполномочена. Но провокация пошла гораздо далее...

Через несколько дней в советских газетах появилось "интервью" Евдокима, в котором он заявил, что теперь "даже такие ближайшие сотрудники патриарха, как епископ Иларион, пришли к убеждению о необходимости отречения патриарха от власти и что они уже уговаривали патриарха согласиться на это отречение". Патриархией предпринят был ряд попыток поместить в советских газетах опровержение, но все эти попытки остались безрезультатными.

В. П. Виноградов добавляет, что если в Москве в основном знали об истинном положении дел, то в провинции, предполагая, что епископ, в каком бы лагере он ни был, не будет нагло лгать, — поверили Евдокиму, и многие думали, что епископ Иларион действительно убеждал патриарха ради примирения с обновленцами уйти на покой ²⁰.

Вторая провокация была ответом чекистского надзирателя над Церковью Тучкова на повторные прошения Патриархии легализовать ее, зарегистрировав ее высшие правящие органы, существующий Синод и долженствовавший существовать Высший церковный совет. Тучков вдруг в 1924 г. пообещал зарегистрировать Совет при условии, что в него войдет обновленец протоиерей Красницкий.

Хотя от Красницкого покаяния все не поступало, было созвано специальное заседание патриаршего Синода под председательством патриарха и при участии Красницкого и самого Тучкова. Был приглашен и протоиерей Виноградов в качестве члена намечавшейся профессорской группы будущего ВЦС. В числе условий, на которых он готов представить письменное покаяние, Красницкий потребовал включения его в будущий ВЦС в качестве заместителя председателя (т.е. вторым лицом после патриарха), в то время как Синод соглашался его включить лишь рядовым членом. Кроме того, он требовал оставления за ним титула, данного ему "Собором" обновленцев 1923 г.; на что Синод ответил, что это невозможно, так как было бы равносильным признанию законности того самого "Собора", который принял постановление о низложении патриарха Тихона. Затем протоиерей Виноградов от имени профессорской группы потребовал от Красницкого письменного извинения за ложное интервью, которое он напечатал в советских газетах, и письменного же обещания впредь таких выступлений без ведома и согласия прочих членов Совета не делать. И от того, и от другого Красницкий

76

резко отказался. В ответ Виноградов заявил об отказе своем и всей профессорской группы участвовать в заседании и, с разрешения патриарха, покинул зал. На этом переговоры окончились. Тучков легализации не дал и Синода патриаршего не закрывал, но в злобе против Виноградова потребовал закрытия Московского епархиального совета, что патриарх вынужден был сделать. Тучков напечатал в прессе "текст никогда не входившего в силу "проекта"... не оговорив, что это только несостоявшийся проект, а не действительность, что опять не вызвало никакой бури, а лишь массовые запросы, адресованные иерархам Церкви и Патриархии, лишенных возможности печатать опровержения в советской прессе ²¹.

Озлобленность Тучкова из-за провала его планов и неожиданная смерть патриарха меньше чем через год после этих событий послужили поводом к слухам о его насильственной смерти, которую, кстати, отрицает о. В. Виноградов в прямом смысле, но признает — в косвенном: "Он постепенно сгорал в огне непрерывных... забот, волнений, мук и страданий за гонимую Церковь" ²².

Местоблюстителем патриаршего престола стал митрополит Петр*. Было известно, что в свое время он весьма и весьма настоятельно склонял Тихона к политике примирения или, во всяком случае, известной нормализации отношений с властью. И правительство, и обновленцы возлагали поэтому большие надежды на то, что Петр окажется достаточно сговорчив и уступчив**. В том, однако, что касалось обновленчества, надеждам этим не суждено было оправдаться — здесь Петр показал себя еще более непримиримым оппонентом, чем даже был Тихон: вскоре выяснилось, что в обновленчестве он вообще видел самую страшную для Церкви опасность — страшнее правительственного террора; он и с политикой нормализации государственно-церковных отношений не в последнюю очередь связывал надежды, что она даст ему дополнительные возможности для борьбы против раскольников ²³.

Обновленцы же тем временем готовили свой второй "Собор", полагая видеть на нем не только иерархов патриаршей Церкви во главе с митрополитом Петром, но и рядовых делегатов от ее приходов. Расчет был на то, что, добившись хоть какого-то объединения или на худой конец видимости сближения, удастся сохранить как паству, так и благорасположение властей. На

_____________________________________

* Петр (Полянский Петр Федорович, 1862—1937) — митрополит Крутицкий с 1924 г., один из ближайших помощников патриарха Тихона, после смерти которого избран местоблюстителем патриаршего престола. В декабре 1925 г. был арестован, осужден и сослан в Сибирь; погиб в 1937 г.

** Речь, помимо прочего, идет о завещании патриарха, составленном либо самим Петром, либо при его непосредственном участии: формулировки, касающиеся гражданской лояльности и принципиально нового курса Церкви, на взгляд самого Тихона, очевидно, заходили слишком далеко, и он согласился поставить свою подпись под текстом лишь после того, как Петр заявил о возможности своего ухода из высшей церковной администрации. (Об этом см.: Левитин-Краснов, Шавров. С. 7—9.)

77

верующих, однако, собор не произвел особого впечатления, а с властями на сей раз получилось и того хуже. Дело в том, что на "Собор" были приглашены — но не прибыли — делегации ряда влиятельных зарубежных церквей, и этот провал международной дипломатии обновленцев вызвал особое раздражение властей. Ожидалось, например, прибытие Вселенского патриарха Григория VII, — и ожидалось с тем большей уверенностью, что в свое время тот не только признал обновленческое движение, но и призывал патриарха Тихона уступить ему кормило высшей церковной власти в России. У Григория VII на то были особые мотивы: его положение в послевоенной Турции было весьма нестабильным и потому он стремился, помимо прочего, обеспечить себе поддержку со стороны новой власти в России. Но последовал протест архиепископа Кентерберийского*, в чьей поддержке Григорий VII нуждался не менее, и последним пришлось выступить с заверениями, что он признает в качестве законного главы Русской церкви единственно Тихона ²⁴.

Безрезультатными оказались и попытки привлечь к участию в "Соборе" митрополита Петра. Естественно, немедленно приступили к его травле. Начало положил еще на "Соборе" А. Введенский — оглашением письма обновленческого епископа Николая Соловья, за два года до того направленного за границу с миссией к эмигрантским церквам, дабы привлечь их к сотрудничеству с обновленческим движением. Оказавшись за границей, Соловей, однако, неожиданно выступил с публичным осуждением Советов за церковные гонения, после чего сделал попытку перейти под начало Карловацкого Синода**. Когда же из этого ничего не вышло, он, в конце концов, оказался в Уругвае, откуда

________________________________________

* Архиепископ Кентерберийский — высший сановник Кентерберийской епархии Церкви Англии; "первый среди равных" по отношению к другим независимым церквам Англиканского содружества.

** В архивах Православной церкви в Америке есть два недатированных письма Соловья, которые он послал из Берлина (адресат неизвестен) непосредственно перед тем, как отправиться в Южную Америку. В обоих он проклинает Советы, называя их "кровавым адом", и утверждает, что он играл роль лояльного гражданина и обновленческого активиста для того лишь, чтобы войти в доверие и получить возможность покинуть СССР, дабы поведать миру правду. Карловацкие "Церковные ведомости" поначалу с энтузиазмом откликнулись на осуждение Соловьем обновленчества по прибытии его в Ригу и на его прошение в адрес Антония (Храповицкого) принять его в епископском сане в зарубежную церковь. Они высказали предположение о том, что сообщение, будто патриарх Тихон в ответ на покаянное письмо Соловья из Риги отказался вновь принять того в Православную церковь, на самом деле является большевистской фальшивкой. (См.: Махароблидзе Е. Голос вопиющего в пустыне. 1924. Июль. № 13 — 14. С. 5—6.) Спустя девять месяцев, однако, газета выступила уже с осуждением Соловья: во-первых, в связи с тем, что тот вначале согласился, а затем не принял решения Карловацкого Синода о том, что его посвящение в епископы было незаконным и, следовательно, недействительным, а посему в Церковь он может быть принят лишь в качестве мирянина; во-вторых, за организацию незаконного обновленческого "Синода" в Южной Америке (в Монтевидео, в Уругвае). Речь также шла о том, что первоначально Соловей направлялся в Сан-Франциско как в место своего епископского пребывания. (См.: Махароблидзе E. Живоцерковный синод в Южной Америке. 1925. Апрель. № 7—8. С. 17—18.)

78

обратился к советскому правительству с покаянным письмом и просьбой разрешить ему вернуться в СССР. Ясное дело, Москва рассудила, что с Соловья можно и нужно получить "хоть шерсти клок", — и тому свое возвращение пришлось оплатить тем самым письмом, что огласил на "Соборе" Введенский. В письме Соловей утверждал, что в действительности он был послан с миссией к монархическим эмигрантским кругам от патриарха Тихона и митрополита Петра, а самое главное, что Петр был чуть ли не руководителем некоего монархистского заговора ²⁵.

Все было шито белыми нитками. Если бы заговор действительно существовал, патриарх и митрополит, надо полагать, не привлекли бы к делу Соловья, которому и обновленцы-то не доверяли, под столь грубым нажимом им пришлось в свое время рукополагать его. Кроме того, когда митрополит Петр был арестован — в прямое продолжение всей этой истории с письмом, — это было сделано сугубо административным порядком: вопрос о судебном преследовании не возбуждался. Существуй хоть какое-то подобие заговора, можно себе представить, с какой помпой был бы проведен судебный процесс и оглашен приговор.

И вот, несмотря на совершенную прозрачность ситуации, Введенский делает вид, что письмо Соловья соответствует действительности, публикует его в обновленческом официозе, где при этом еще и характеризует Петра как "врага советского государства", прямым образом пособничая властям в его аресте, а затем пожизненной ссылке и расстрелу в 1937 г. ²⁶

Вокруг Сергия — нового местоблюстителя патриаршего престола — с самого начала сложилась чрезвычайно сложная ситуация. Осложнялась она, помимо прочего, еще и тем, что власти в пару к обновленцам решили приискать еще какое-нибудь раскольническое церковное течение, которое, с одной стороны, было бы сугубо ортодоксальным и в силу этого пользовалось бы доверием рядовых верующих, а с другой — находилось бы в сфере влияния ГПУ. Вскоре искомое, как об этом еще будет сказано ниже, нашлось: им стали "григорьевцы" (по имени архиепископа Екатеринбургского Григория* — инициатора этого раскола)**.

________________________________________

* Григорий (Яцковский Гавриил, 1866—1932) — архиепископ Екатеринбургский с 1917 г.; скончался в Свердловске (Екатеринбурге).

**Как бы повторяя — и почти точь в точь — акцию обновленцев по отношению к арестованному Тихону, архиепископ Григорий добился от ГПУ разрешения на свидание с митрополитом Петром, находившимся в заключении, и в такой же ситуации, когда носитель высшей церковной власти отрезан от внешнего мира, добился от него письменного одобрения своей инициативы. Через какое-то время Петр, узнав от митрополита Сергия об истинном положении дел, объявил об отказе от этого своего решения по отношению к Григорию. (Об этом см.: Регельсон... С. 104—106 и 390—414, а также: Стратонов. Смута... С. 150—171.) Что касается обновленцев, то они немедленно обнаружили свои симпатии к "григорьевцам". (См., напр.: Переворот в Тихоновщине / Вестник Священного Синода... 1926. № 8—9. С. 8—9; № 10. С. 24—25.) Тучков же по поводу регистрации группы Григория заявил: "Нам нужен еще один раскол среди тихоновцев". (См.: Левитин-Краснов, Шавров... 3: 30; Spinka. 64.)

79

На Сергия пошла атака с двух сторон. Обновленцы обвиняли его в нелояльности по отношению к советской власти и "контрреволюционных" сношениях с русской церковной эмиграцией, а "григорьевцы", взявшие на себя роль ревнителей истинного православия, — в его "обновленческих грехах" 1923 г., а там и пуще того — в прошлых его связях с Распутиным и дружбе с одиознейшим обер-прокурором Синода при Временном правительстве В. Львовым. До поры до времени Сергию удавалось отражать эти атаки, но, когда ГПУ арестовало сто шестнадцать из ста шестидесяти епископов патриаршей Церкви и пригрозило расстрелять их, если новый местоблюститель не пойдет на уступки политического характера, выбора, в сущности, уже не оставалось. Именно эта безвыходная ситуация, очевидно, и толкнула Сергия на его печальной памяти Заявление 1927 г. Последовавший в ответ на Заявление отход от патриаршей Церкви наиболее традиционалистских церковных слоев лишь облегчил Советам задачу поэтапного уничтожения целого ряда церковных течений, групп и сект, с обновленцами включительно: как только Сергий сдал позиции, надобность в них отпала*.

Судьбу обновленцев предрешили их собственные просчеты и ошибки. И все-таки стоит еще раз задаться вопросом, почему обновленчество, как ни старалось, не смогло повести за собой Церковь. Одного-единственного ответа здесь, пожалуй, нет. Одна из причин, очевидно, заключается в том, что люди, однажды захваченные водоворотом атеистической революции, в дальнейшем либо так и остались за пределами Церкви, либо, если уж они решали возвратиться в нее, возвращались в лоно традиционной Церкви, и преимущественно через личный опыт неприятия советского эксперимента, а опыт этот нравственно не оставлял возможности выбора: избрать для себя Церковь, которая сотрудничала с режимом или уж слишком хорошо к нему приспособилась, в этой социально-психологической ситуации было невозможно. Во-вторых, верующая масса вообще с самого начала сохраняла верность патриаршей Церкви, отвергая атеистический режим, как таковой: не будучи искушены в гегельянской диалектике, рядовые прихожане с самого начала знали, как им относиться, пусть даже только внутренне, к режиму, который обрушил столь жестокие гонения на их епископов, священников и простых церковных активистов; в силу известных социокультурных обстоятельств миряне в этом плане были даже более консервативны, чем духовенство**. В-третьих,

___________________________

* В отдельных епархиях до 90 процентов приходов возвращали Заявление неподписанным, отказываясь возносить молитвы за советское правительство.

**Как точно замечают Левитин и Шавров, патриаршая Церковь, терпя гонения, являла собой "массу без организации, тогда как обновленцы — организацию без масс (Левитин-Краснов, Шавров. Т. 2, с. 284). И даже в храмах, формально относившихся к обновленчеству, священники часто ничего не могли поделать с пропатриаршими настроениями прихожан. Так, в Клину в обновленческом храме каждое богослужение оканчивалось возглашением "Многие лета" патриарху Тихону (Левитин-Краснов, Шавров. Т. 3, с. 56). Этот и многие другие примеры хорошо показывают стихийное неприятие верующими Церкви, сотрудничавшей с атеистическим режимом.

80

притом что номинально численность верующих в стране после революции сократилась, имел место и приток людей в Церковь — в основном со стороны интеллигенции и традиционалистски, патриотически настроенных людей из самых разных социальных групп: общим у них могло быть одно — неприятие оголтелого интернационализма коммунистической доктрины и коммунистической практики уничтожения национальной культуры ²⁷. Если дореволюционные неофиты Церкви из интеллигенции обнаруживали сильную социалистическую тенденцию, то в советскую эпоху большинство из них вкупе с большинством новообращенной интеллигенции послереволюционных поколений придерживались прямо противоположной философии.

Как уже отмечалось, в 30-е гг. (тремя волнами — в 1929 — 1930, 1932 — 1934 и 1936 — 1938 гг.) пошло общее наступление на все религии и церкви, включая обновленческое движение. К концу десятилетия открытых церквей оставалось так мало, что люди уже попросту не обращали внимания, к какой именно церковной администрации относилась данная церковь: радовались тому, что есть. Но когда в 1943 г. началось возрождение Церкви, то это было возрождение патриаршей Церкви. Слабые попытки возродить обновленчество имели место лишь в Средней Азии, на Северном Кавказе и Дону. В Средней Азии, однако, само правительство, интересам которого теперь отвечала лишь Церковь с максимально широкой социальной базой — объективное требование военного времени, — позаботилось о том, чтобы об обновленчестве забыли: послания этих церковных обществ к А. Введенскому, лидеру обновленческого раскола, попросту изымались или уничтожались — с тем прямым следствием, что, не получая на свои обращения ответа, местные обновленцы возвращались в лоно патриаршей Церкви ²⁸. В других областях имели место попытки обновленческого духовенства возродить движение на оккупированных немцами территориях, но и из этого ничего не вышло: массы за обновленцами не шли, а в глазах оккупационных властей они изначально были скомпрометированы прошлым своим сотрудничеством с Советами ²⁹.

Как мы отметили, три названных выше региона, а также какое-то время и южные области Сибири были теми территориями, где обновленцы имели более или менее массовую поддержку со стороны верующих. Стоит заметить, что исторически именно в этих областях были сильны старообрядцы и целый ряд традиционных сект. Как это ни странно, но фактом остается то, что старообрядцы не без симпатии относились к обновленчеству; известно, что по меньшей мере один их епископ и несколько священников в свое время присоединились к обновленцам ³⁰. В чем здесь дело? Ведь традиционно старообрядцы были или считались чрезвычайно консервативными. По-видимому, здесь все же была своя внутренняя логика. Дело в том, что одновременно с развитием старообрядческого капитализма и предпринимательства, во многом питавшихся духом внутренней солидарности

81

и взаимовыручки, существовали и старообрядческие сообщества социалистического и чуть ли не коммунистического толка. Более того, некоторые секты, например молокане, духоборы и другие, близкие к ним, устраивали свою жизнь и хозяйство на чисто коммунистических началах, отрицая какую бы то ни было частную, а то и личную собственность. С другой стороны, два века гонений сделали их врагами всего, что имело хоть какое-то отношение к дореволюционным властям, включая и официальную Церковь. Все эти обстоятельства, по-видимому, и питали их симпатию к церковным движениям социалистического толка, сколь бы парадоксальной ни была эта ситуация: последователи раскола XVII в., изобличающие дьявольскую сущность официальной Церкви и российской монархии, легко поддаются поистине дьявольским искушениям явно антихристианской общественной системы!

Обновленческое движение иссякло — но вот в чем проблема: оно оставило после себя кое-какое наследие. К сожалению, сама патриаршая Церковь послевоенного периода унаследовала от него самое, может быть, недостойное — то, что некоторые ее критики назвали "приспособлением к атеизму" ³¹.