Глава 14. Тысячелетие крещения Руси. Агония правящего режима.

"...Задача, выдвинутая еще в первые годы советской власти В. И. Лениным, — "борьбу с религией поставить научнее" — в наше время решалась успешно" ¹. К чему это? — спросит теперь озадаченный читатель. Ведь в заключительной главе книги речь должна идти о последнем десятилетии, а не об эпохе Союза воинствующих безбожников. Так вот, это пассаж из воспоминаний 85-летнего ветерана Союза воинствующих безбожников, напечатанных в ныне перекрасившемся журнале "Наука и религия" сравнительно недавно, в 1984 г. Ветеран с благоговением вспоминает о своих "замечательных" наставниках, например о Емельяне Ярославском (Губельмане), о "чудных" днях, когда автор "занимался в Наркомпросе организацией революционных праздников... Помню такую пасху, которая пришлась на 1 мая. Мы устроили карнавал: изображали православных священников, муллу, католического ксендза. Ряженые на ходулях, к ужасу верующих, шли по улице". Столь же ностальгически вспоминает он о варварских хрущевских гонениях на религию начала 60-х гг. как о "времени активизации всей атеистической работы, когда начала вестись систематически разработка проблем атеизма".

Для начала 80-х гг. — эпохи Ю. В. Андропова и К. У. Черненко ² — вообще характерна тоска по Союзу воинствующих безбожников, с идеализацией и его деятельности, и его "вождей", в частности Емельяна Ярославского ³. Что это: признание слабости, обреченности, ностальгия по временам, когда атеизм был во всеоружии, или подготовка к новому наступлению?

Теперь-то ясно, что властные структуры в СССР были уже почти в последней стадии разложения, но, как известно, и разлагающийся организм может заражать окружающих, а подстреленный зверь бывает страшнее здорового. В период правления чекиста Андропова в религиозной политике прослеживается некая двойственность. С одной стороны, сильно ужесточились репрессии против инакомыслящих, в том числе и верующих, гонимых за миссионерскую деятельность, катехизаторство, издание и распространение религиозной литературы. Численность заключенных за активное исповедание веры (по данным, известным мировой общественности), достигает предельной цифры за весь послехрущевский период, превысив 400 человек. 4 августа 1982 г. арестовали Зою Крахмальникову, в апреле 1983 г. она была

380

приговорена к году концлагеря и пяти годам ссылки за нелегальное издание сборников "Надежда". В апреле 1982 г. были арестованы, а в декабре приговорены к различным срокам заключения пять молодых москвичей (во главе с В. Бурдюг) за неофициальное печатание богослужебной и религиозной литературы. А в августе 83-го к 3,5 года лагерей приговорен сибирский священник отец Александр Пивоваров за распространение среди своих прихожан литературы, выпускавшейся этой группой. Еще больше пострадали сектанты, особенно незарегистрированные, как, например, баптисты -"инициативники", не признававшие официальную Баптистскую церковную организацию за ее подчинение СДР*. Они и составляли основную массу узников за веру в ту эпоху ⁴.

Несколько иной была политика Андропова по отношению к официальной Церкви. Так, в 1983 г. РПЦ был возвращен Свято-Даниловский монастырь, и хотя решение о его возвращении формально было подписано еще Брежневым перед самой смертью, страной тогда уже управлял Андропов, и церковные круги в России вполне оправданно приписывают заслугу его возвращения лично Андропову, как и чуть ли не удвоение при нем численности учащихся в духовных школах. Верующие свидетельствуют, что вообще при Андропове отношение к верующим и духовенству стало значительно более уважительным, чем раньше или позднее, при Черненко. Естественно, Андропов, как бывший глава КГБ, знал подлинную обстановку в стране несравнимо лучше, чем его предшественники и преемники на посту генсека. А требования населения об открытии церквей становились все настойчивее, нередко сопровождаясь угрозой забастовок. Андропов понимал, что страна и ее хозяйство на грани катастрофы, и знал, что верующие — совестливая и работящая часть населения, и шел на некоторые уступки Церкви, которые, однако, были весьма мизерны. В эти же годы председатель СДР Куроедов подчеркивает, что ограничение карьеры или доступа в вузы по религиозным причинам — уголовно наказуемое преступление, равно как и закрытие храмов без согласия верующих; признает, что "в прошлом были такие факты", и осуждает "некоторых ретивых администраторов", которые "и сейчас... ставят вопрос о закрытии молитвенного дома" ⁵. Что же касается открытия прежде произвольно закрытых храмов, то таковых за 25 месяцев правления Андропова были всего единицы.

__________________________________________

*В 1944 г. баптисты в СССР объединились с евангельскими христианами и был образован Союз евангельских христиан-баптистов (СЕХБ). В 1945 г. к ним примкнула часть христиан веры евангельской (пятидесятники), а в 1963 г. — братские меннониты. Была создана единая организация во главе с Всесоюзным советом евангельских христиан-баптистов (ВСЕХБ), институт старших пресвитеров и пресвитеров. Стал издаваться журнал "Братский вестник". В 1961 г. от ВСЕХБ откололась группа баптистов, получивших название "инициативники", которые не приняли политику руководства ВСЕХБ, где доминировали евангельские христиане. Группа эта, по составу преимущественно молодежная, выступала с резкой критикой советского законодательства о культах и нередко нарушала его.

381

Более жестким по отношению к религиям оказался краткосрочный режим Черненко. Была даже попытка властей отменить решение о восстановлении из руин Даниловского монастыря. Церковь получила указание не открывать там монастырь; и только после "ценных подарков" и обещания, что там будет не монастырь, а всего лишь административный центр Церкви со штабом Отдела внешних церковных сношений, чья деятельность так выгодна советскому правительству, запрет на восстановительные работы был снят. Так, монастырь удалось восстановить к 1000-летию Крещения Руси; причем израсходовано было на это около 100 млн. руб. вместо планировавшихся 20. Под сурдинку удалось открыть там все же монастырь с 40 насельниками, да еще три храма, воскресную школу (с 1989 г.) и общедоступную библиотеку. Говорят, что при Черненко было принято четыре антирелигиозных постановления. Очевидно, по крайней мере, два постановления появились в виде секретных инструкций, так как в открытой печати удалось обнаружить только два. Но в этом плане не замечено особых различий между политикой Андропова и Черненко. Оба генсека, как и М. С. Горбачев (в апреле 1985 г.), успевают провести по одному пленуму ЦК по идеологии, с набором прямых или косвенных антирелигиозных заклинаний. Постановление июньского (1983 г.) пленума требует "активнее вести пропаганду научно-материалистических взглядов... уделять больше внимания атеистическому воспитанию... настойчивее внедрять советскую обрядность". Этот пленум с его антирелигиозным направлением принимается на вооружение, отразившись даже, как мы увидим, на Программе КПСС, принятой на XXVII съезде КПСС уже при Горбачеве ⁶.

Черненковским атеистическим "опус магнум"* явился его апрельский 1984 г. пленум по вопросам школьной реформы. Хотя "Основные направления реформы общеобразовательной и профессиональной школы", одобренные названным пленумом 10 апреля, прямо атеизм не упоминают, нижеследующие пассажи указывают на жесточайшее идеологическое давление, не оставляющее места для религиозного разномыслия: во главу угла надо поставить формирование гражданина с прочным коммунистическим убеждением; воспитывать молодежь на идеалах марксизма-ленинизма; привлечь к воспитанию лекторов общества "Знание"; внедрять коммунистическую мораль; готовить учащуюся молодежь к вступлению в комсомол; трудовые коллективы призваны постоянно держать в поле зрения воспитание детей, помогать родителям и строго спрашивать с них изъяны и недоработки в семейном воспитании; разработать меры по усилению ответственности родителей за воспитание детей; шире использовать возможности общества "Знание"; усилить внимание работников народного образования к политической учебе, изучению марксистско-ленинской теории ⁷.

______________________________________________

* Opus magnum (лат.) — великим деянием.

382

Если ссылки на усиление атеистического воспитания в постановлении андроповского июньского пленума по своей расплывчатости звучат как некий ритуальный "стереотип, то заклинания апрельского (1984 г.) пленума являются программой идеологического терроризирования семьи, что снова подтверждается постановлением черненковского ЦК о работе комсомола в июле 1984 г. Оно требует от комсомола не только усилить свою роль в воспитательном процессе в школах, но и "закрыть все каналы проникновения... безыдейности... Разработать и осуществить систему мер... чтобы все формы досуга способствовали выработке... атеистических вкусов". Комсомольцы, согласно постановлению, должны лично организовывать досуг молодежи и руководить им ⁸.

Налицо явное признание идеологического кризиса, идеологической утери молодежи. Аппарат насилия и давления знает только один ответ: угрозы, репрессии. Более умный Андропов попытался по-разному подойти к "послушным" и "бунтующим" верующим: первым был дан некий весьма скромный пряничек, последним — удвоенная плетка (преследование и ужесточение режима в местах заключения ⁹). Черненко же безнадежно пытался просто повернуть ход истории вспять.

При Андропове снова заговорили об изменении государственного законодательства о религиях, но обсуждение этого вопроса в печати не обнаружило и намека на какие-либо радикальные улучшения для Церкви. Планировались лишь некоторые косметические исправления, как-то: "замена термина антирелигиозная пропаганда... термином атеистическая пропаганда". По-прежнему решительно отрицался "буржуазный миф об идеологически нейтральном государстве". Новый законодательный акт в таком случае лишь более четко регламентировал бы "вопросы, связанные с деятельностью религиозных организаций", как-то: "определение основ правового статуса религиозных центров, духовных управлений, богословских учебных заведений". Автор цитируемой статьи — профессор высшей школы МВД Ф. М. Рудинский — утверждает, что регистрация духовенства и религиозных общин "способствует охране прав верующих государственными органами", так что следует и впредь сохранить этот институт, поскольку он принуждает верующих соблюдать социалистическое (т. е. богоборческое) законодательство ¹⁰. Следовательно, пересмотр законодательства не предвещал Церкви ничего хорошего. В СДР это знали твердо. Поэтому, например, уполномоченный по Литве Фрилионис на встрече с литовским католическим духовенством заявил, что правительство не собирается приспосабливать советские законы к каноническому праву, но оно будет уделять больше внимания строгому соблюдению законов во всех областях жизни, в том числе и правила религиозной жизни (вернее, ее ограничения) будут утверждаться и соблюдаться строже ¹¹.

383

Можно себе представить, в каком униженном состоянии была Церковь, если на фоне Брежнева и Черненко Андропов казался, чуть ли не благодетелем, чью кончину, как утверждают российские верующие, Православная церковь переживала почти как личную трагедию! Но верно ли это утверждение? Во всяком случае, из текстов заявлений патриарха Пимена и телеграмм правительству по поводу кончины Андропова и Черненко разницы не видно. Об Андропове мы читаем:

"На протяжении всего своего жизненного пути... он трудился самозабвенно и самоотверженно... Граждане нашего отечества, люди благой воли во всем мире отдают высокую дань признательности неустанному попечению Юрия Владимировича об укреплении мира и дружбы... Мы с сердечной признательностью всегда будем помнить, что Юрий Владимирович с благожелательным пониманием относился к нуждам нашей Церкви..."

О Черненко:

"Молитва и память... Благодарственная память за все то, что сделал Константин Устинович за свою большую и плодотворную жизнь... В ответ на его самоотверженную деятельность вся страна платила ему поистине народной любовью... Верные чада Церкви с сердечной признательностью постоянно будут помнить, что, будучи Главой Советского Государства, Константин Устинович с благожелательным пониманием относился к нуждам нашей Церкви..."

Тот же смысл и в телеграммах соболезнования патриарха советскому правительству ¹². Все это составлялось по одному трафарету, одним лицом и по фамилии составителя в церковных кругах называлось "буевиной". Но если нельзя судить о действительной церковной политике Андропова и Черненко по официальной печати, то невозможно и распознать разницу в отношении Церкви к Андропову и Черненко по материалам официального церковного журнала.

В такой унылой и унизительной обстановке подошла незаметно горбачевская эпоха, и на первых порах не сулила она Церкви никаких радикальных изменений. Правление М. С. Горбачева наступило значительно раньше физической смерти Черненко, который был фактически живым трупом, по крайней мере, с конца 1984 г.; да, впрочем, идеологией в течение всего "царствования" Черненко занимался его второй секретарь — Горбачев. Следовательно, Горбачев и несет ответственность за усиление при Черненко антирелигиозной политики. Не без его одобрения появляется в "Правде" 12 января 1985 г. передовица — "Наступательность нашей идеологии", — требующая усиления борьбы против буржуазной пропаганды, против религии, частнособственнических инстинктов и национализма. Затем последовал первый непосредственно горбачевский пленум ЦК в апреле, который не только объявил о предстоящем XXVII съезде КПСС, новой Программе партии, но и призвал к усилению всесторонней идеологической работы ¹³. Передовица в "Науке и религии" по этому поводу

384

указывает, что постановление последнего пленума и имеющиеся в нем ссылки на июньский (1983 г.) пленум следует понимать однозначно, как требование усиления атеистической борьбы ¹⁴.

Как и следовало ожидать, Программа КПСС, принятая на XXVII партсъезде, составлена была в старом атеистическом ключе. На одном дыхании она говорит о распространении "научно-атеистического мировоззрения для преодоления религиозных предрассудков" и о "широком распространении новых советских обрядов и обычаев", т. е. продолжает намеченный уже около двух десятилетий назад курс на превращение атеизма из отрицания Бога в новый культ мифологизации коммунизма — того самого богостроительства Горького, Луначарского и пр., которое решительно осуждал и даже запрещал Ленин. Причем в раздел "Атеистическое воспитание" попали в духе 20 — 30-х гг. и борьба с хищениями, взяточничеством, пьянством. Программа снова относит религию к области патологических отклонений ¹⁵. Лично Горбачев, правда, избегает впоследствии делать прямые выпады против веры, за исключением одного его выступления в Ташкенте в ноябре 1986 г., когда он призвал улучшить идеологическую борьбу против религии и усилить атеистическую пропаганду ¹⁶. Но возможно, это было вызвано его опасением роста мусульманского национализма и относилось к специфическим местным условиям. Более показательно то, что он воздержался от антирелигиозных выпадов на совещании глав кафедр общественных наук в конце сентября — начале октября, где Егор Лигачев, тогда второй секретарь ЦК, резко порицал российскую творческую интеллигенцию за "заигрывание с боженькой", за "выступления в пользу терпимого отношения к религиозным идеалам, в пользу возвращения к религиозной этике" ¹⁷.

Это была последняя запущенная сверху антирелигиозная кампания. Свидетельством того, что это была именно кампания, является тот факт, что лигачевскому выступлению предшествовала целая серия статей на тему о необходимости усиления борьбы с религией в газетах, начиная с выступления ветерана Союза воинствующих безбожников доктора философских наук И. А. Крывелева и кончая (?) передовицами в "Правде" и "Правде Востока" ¹⁸. Газеты жалуются на "кокетничанье с боженькой" интеллигенции и молодежи и на то, что Церковь "спекулирует" на эстетических и этических потребностях людей, которые, якобы ошибочно, считают Церковь источником нравственности. Крывелев особенно обижается на писателей-деревенщиков, на христианские мотивы в их произведениях, равно как и на богостроительство (в духе Луначарского) главного положительного героя произведения Тенгиза Айтматова "Плаха".

Возмущают Крывелева и рассказы В. Астафьева под общим названием "Место действия", особенно его рассказ о Грузии с описанием средневекового храма в свинцовых потеках. Свинец был залит между кровлей собора по распоряжению царя Давида, когда наступали монголы. Монголы расположились в соборе

385

и разожгли костры. От жары свинец начал плавиться и течь на головы монголов. Они же решили, что это Бог их наказывает огненным дождем, и в ужасе бежали. По распоряжению царя свинцовые потеки были оставлены как памятник об избавлении от нашествия.

"И думал я, — пишет Астафьев, — вот если бы на головы современных осквернителей храмов... богохульников... низвергся вселенский свинцовый дождь — на всех человеконенавистников, на гонителей чистой морали" ¹⁹.

В том же году, как известно, произошла чернобыльская катастрофа, которая навела многих на апокалипсические мысли, тем более что по-украински чернобыль — это трава полынь. В связи с полынью есть следующие слова в Апокалипсисе: "И упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику... на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде — "полынь"; и третья часть вод сделалась полынью; и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки" (Откровение св. Иоанна Богослова. 8:10—11).

Строки эти стали широко известны — верующие сумели придать им "широкую гласность" — и стали неким толчком к обращению многих к Церкви, к бурному росту крещаемости взрослых. Наряду с этим. Чернобыль нанес сокрушительный удар по господствующей политической системе, доказавшей и свою полную некомпетентность — станцией руководили не профессионалы, а номенклатурные чиновники, — трусость и лживость тех, кто пытался скрыть сначала саму катастрофу, а затем ее размеры и диапазон распространения радиоактивного заражения. Взрыв негодования в обществе вкупе с допущенной Горбачевым, сначала очень ограниченной, гласностью и рост мистических настроений, вызванных катастрофой, — все это вместе выразилось в появлении в печати все более смелых выступлений в защиту Церкви, христианской нравственности и осуждения материализма как источника национального нравственного упадка. Такого рода выступления прозвучали уже на съезде Союза писателей ²⁰. Но непосредственно темы Чернобыля в сопоставлении с Церковью и советским обществом коснулся Юрий Щербак, врач и киевский корреспондент "Литературной газеты". Статья включала в себя, вероятно, первое со времени Отечественной войны не пропагандистско-политическое интервью с иерархами Православной церкви — митрополитами Филаретом Киевским и Феодосием Американским, — подчеркивала, что Церковь первой откликнулась сбором средств в помощь жертвам Чернобыля и местный священник не покидал своей чернобыльской паствы в отличие от учителей советской школы, которые первыми сбежали, покинув своих учеников на произвол судьбы. Цитируя интервьюируемых иерархов, Щербак говорит, что на протяжении всей своей истории Церковь всегда оставалась со своим народом в беде, и сравнивает Чернобыль в этом контексте с положительной ролью Церкви во время последней войны, вспоминая

386

Сталинград, где во время самых жарких боев в местной переполненной народом церкви не прекращались моления за народ и его победу ²¹.

В 1986 г. КПСС еще идеологически нападала, пыталась одергивать писателей, но уже далеко не так агрессивно-уверенно, как прежде. Например, постановление ЦК "О журнале "Коммунист" критикует творческую интеллигенцию за "безыдейность и мировоззренческую всеядность", требует от журнала решительного классового подхода, идеологической стойкости, верности ленинизму и пр., однако ни словом не упоминает религию или атеизм ²². Но все говорит уже о каком-то внутреннем переломе, невозможности повернуть назад: и завуалированность партийно-идеологических постановлений, и игнорирование их пишущей братией. На выступления Крывелева откликаются весьма агрессивно Евтушенко и немного позднее Андрей Нуйкин. Если Евтушенко ведет культурологическую защиту Библии и обвиняет Крывелева в культурном нигилизме, то Нуйкин уже остроумно издевается над Крывелевым, уличая его в тайной приверженности к религии. Ведь Астафьев не упоминает атеистов, а проклинает только "осквернителей и богохульников", т. е. хулиганов. Крывелев же поясняет: "т. е. атеистов". Иными словами, говорит Нуйкин, Крывелев, а не Астафьев считает атеистов богохульниками, хулиганами, осквернителями. Кроме того, Нуйкин приводит цитаты из кучи писем читателей, возмущенных тоном и убогой аргументацией Крывелева, доктора философских наук Сурена Калтахчяна, отвечавшего Евтушенко, и вообще писаниями ученых атеистов, которые своими опусами наносят больший вред атеизму, чем любой верующий ²³.

Итак, рубеж 1986—1987 гг. можно считать поворотным моментом в положении религии и верующих в СССР. В условиях явно разрастающегося всестороннего кризиса советского общества, т. е. марксистско-ленинской системы во всех ее проявлениях, Горбачеву необходима была хоть какая-то поддержка народа, а особенно интеллигенции. Если во времена Хрущева интеллигенция в основном была еще так чужда религии, христианства, что можно было "покупать" ее лояльность небольшими подачками относительной художественной свободы, при этом разворачивая жестокие гонения на Церковь, чего интеллигенция тогда даже "не заметила", то в 80 — 90-х гг. требовались уже гораздо более щедрые и коренные уступки, обязательно включавшие в себя и свободу вероисповедания. Необходимо было и благосклонное отношение Запада. А для приобретения доверия Запада надо было доказать отсутствие агрессивности в своей внешней политике и наличие демократических процессов в политике внутренней, одним из общепризнанных симптомов которых является веротерпимость. И действительно, в 1987 г. атеизм уже не наступает, а, скорее, обороняется ²⁴. Речь идет, конечно, только о печати. В повседневной практике местные уполномоченные СДР и местные

387

власти еще долго будут "бороться" с религией, всячески мешая открытию храмов, религиозной активности в общественной жизни церковной благотворительности, клевеща на верующих и духовенство, иными словами, прибегая к нравственному, а то и физическому террору. Но это уже полуподпольная деятельность, еще раз свидетельствующая об оборонительных позициях, о том, что верующие и атеисты как бы поменялись местами: если раньше вся внехрамовая деятельность Церкви проходила как бы в подполье, то теперь из подполья ведется деятельность антицерковная.

А что же делала в это время Церковь, официальная Русская православная церковь — ее руководство? Готовилась к 1000-летию Крещения Руси. Но как, она еще сама толком не знала. В мае 1987 г. на международной конференции в честь предстоящего юбилея, устроенной Лютеранской академией Баварии в г. Тутцинге, представители Московской патриархии доверительно в личных беседах говорили, что еще неизвестно, как власти позволят Церкви отметить этот юбилей, и просили предать это событие широкой огласке на Западе, чтобы заставить советское правительство пойти на максимальные уступки в этом вопросе. Неким прорывом в положении Церкви в государстве надо считать включение Горбачевым в число сопровождающих его в Вашингтон представителей советской общественности и науки многочисленной делегации представителей главных конфессий СССР, из коих, естественно, самой многочисленной была делегация РПЦ. Пока между Рейганом и Горбачевым шли переговоры, в национальном соборе Вашингтона (Епископальная церковь) происходило совместное моление духовенства СССР и США. В результате было оглашено совместное Послание, подписанное митрополитом Филаретом Минским, тогдашним председателем Отдела внешних церковных сношений, и генеральным секретарем Национального совета Церквей Христа в США Ари Брауэром. Это был первый такой документ, подписанный одним из руководителей РПЦ, где содержалась прямая, хоть и очень осторожная, критика не только правительства другой страны, но и собственной, а также делалась попытка размежевания политики и роли Церкви и государства. В нем с благодарностью утверждалось, что периодические эскалации "напряженности между нашими двумя правительствами" не влияли на добрые христианские отношения между церквами США и СССР. Вместе с тем Послание упрекало оба правительства в распространении ужасного оружия, продаже его в страны, где оно несет смерть и горе: "Мы будем молиться о том, чтобы вы, руководители наших стран, услышали вопль боли и смерти... чтобы вы... прекратили торговлю оружием" ²⁵.

В это же время, пользуясь некоторым ослаблением репрессий, освобождением большинства узников совести в СССР, бурно растет в стране самиздат и — веяние времени — в отличие от самиздата 60 — 70-х гг., когда вопросы Церкви и религии зани-

388

мали сравнительно незначительное место, в самиздате второй половины 80-х гг. религия, Церковь, борьба за открытие храмов и за религиозную свободу становятся центральной темой. Эта набирающая силу и влияние независимая печать подвергает резкой критике пассивность высшего духовенства, печатает документы, свидетельствующие о беспрекословном подчинении епископата РПЦ Совету по делам религий, требует от духовенства и, особенно, от епископата вести борьбу за Церковь.

Так, в письме группы православной интеллигенции, в которой трое недавние узники, пострадавшие за веру, в том числе священник Глеб Якунин, цитируются призывы в печати Горбачева и его ближайшего советника А. Н. Яковлева к правдивому освещению истории и упрекается патриарший Синод за замалчивание гонений на Церковь и верующих, в то время когда даже новый председатель СДР Харчев на страницах главного антирелигиозного журнала "Наука и религия" признал гонения на верующих. Как могут руководители Церкви, спрашивается в письме верующих, восхвалять ленинский Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, который лишил Церковь статуса юридического лица, всех прав, в том числе и права наставлять паству в вероучении? Авторы письма видят два исторических момента, когда церковное руководство упустило возможность выступить "за возвращение Церкви ее свободного и достойного существования — во время патриотического подъема Великой Отечественной войны и после отстранения Хрущева". Письмо призывает руководство Церкви начать прославление своих новомучеников — жертв террора властей — и возмущается тем, что вместо того, чтобы быть в авангарде борьбы за справедливость и, прежде всего, за права верующих, епископат молчит в то время, когда в защиту этих прав выступают светская печать и светские публицисты, часто стоящие далеко от Церкви ²⁶. Авторов можно упрекнуть в некоторой "антиисторичности", когда они обвиняют руководство Церкви в пассивности в 1943—1945 гг. и 1964 г., в том, что они не представляют себе тогдашнего состояния задавленности Церкви в результате многолетнего и беспрецедентного террора, а также того, что в то время общественность была далека от Церкви и посмей тогда патриарх выступить с какими-то требованиями для Церкви, голос бы его остался "вопиющим в пустыне", как и произошло с выступлением патриарха Алексия в феврале 1960 г. на конференции советской общественности в Кремле в защиту мира, которая его освистала, а власть ответила усилением гонений и закрытием храмов.

И действительно, в 1987 г. и позже светская печать все чаще берет на себя защиту прав верующих, разоблачает местные власти, нарушающие эти права. Так, "Огонек" активно поддержал несколько приходов в Краснодарском крае, боровшихся за право построить себе храмы или заменить новыми постройками тесные и прогнившие деревянные молитвенные дома, чему всеми силами сопротивлялись местные власти. Например,

389

в станице Красноармейской в 1985 г. под видом реставрации молитвенного дома началась строительство значительно большего по габаритам нового каменного храма исключительно силами и средствами его 300 прихожан. Но уже через год, когда работы близились к завершению, райисполком запретил дальнейшее строительство храма и конфисковал здание. Понадобились жалобы в Москву, приезд оттуда комиссий СДР и вмешательство прессы, чтобы, наконец, несправедливый приказ был отменен. В том же "Огоньке" описываются мелкие пакости, чинимые верующим местными властями в других станицах края, как-то: отключение отопления в церкви в разгар январских морозов, запреты на ремонт прогнивших полов и обваливающихся крыш в молитвенных домах. Об аналогичных обструкциях в отношении верующих можно было найти в эти годы множество сообщений — всегда сочувствующих верующим — в "Московских новостях" и даже в ежедневной печати ²⁷.

Хотя в большинстве этих сообщений говорится о продолжающихся притеснениях верующих и тех трудностях, которые верующим с помощью сочувствующей общественности и печати приходится преодолевать, чтобы добиться малейших уступок со стороны властей, все же уже в 1987 г. чувствуется постепенный поворот ситуации в пользу верующих. Когда в 1987 г. в далекой Чувашии райисполком попытался остановить строительство храма и зампредседателя Линькова заявила, что верующие могут жаловаться куда хотят и все будет безрезультатно, так как "вас, верующих, никто не будет защищать, потому что Церковь отделена от государства", она ошиблась: оказалось, что верующих есть кому защищать, и Линьковой пришлось перейти на другую работу; а строительство православного храма возобновилось ²⁸.

Если большинство статей в защиту верующих носило характер некой сторонней защиты справедливости, то статьи публициста Александра Нежного носили апологетический по отношению к Церкви характер. В двух статьях, посвященных 650-летию Троице-Сергиевой лавры, упор — во имя приемлемости ее как для верующего читателя, так и для неверующего — сделан на историко-патриотическом и нравственно-просветительском значении лавры на протяжении всего периода ее существования.

Переходя к XX в., он приводит слова отца Павла Флоренского, произнесенные им в Троице-Сергиевой лавре в 1906 г. по поводу зверств революции 1905 г.: "О Русь святая, терпящая избиение сынов своих!., не оказаться бы тебе с Иудой и Каином! Смотри, народ православный, не быть бы тебе позорищем истории!" А дальше рисуется картина разрушения, уничтожения ее уникальной библиотеки в полмиллиона книг и ценнейших рукописей. О Церкви он говорит, что, получив лавру в полуразрушенном виде в 1944 г., она сумела восстановить ее, воссоздать духовные школы и прекрасную библиотеку почти в 200 тыс. томов фактически на голом месте. Описывая монахов лавры, Нежный останавливается на судьбе ее самого любимого старца

390

— архимандрита Кирилла (Павлова), который, провоевав всю войну, раненный и награжденный орденами, демобилизовался в 1946 г. и отправился прямо в только что открытую Московскую семинарию. Принял постриг, и вот уже 33 года в братии лавры. Нежный бросает упрек советским писателям: почему они до сих пор не отразили и такого пути демобилизованных солдат...

В другой своей статье Нежный в таком же духе пишет и о только что возвращенной Церкви Оптиной пустыни. Аналогично описание прошлого и настоящего Толгского монастыря, возвращенного Церкви и постепенно заселяемого монахинями ²⁹.

Немалый вклад в поднятие статуса Церкви в глазах советской общественности сделали такие ученые-христиане, как астрофизик академик Раушенбах, византолог академик Аверинцев. Широкий резонанс имели многочисленные выступления академика и историка древнерусской культуры Д. С. Лихачева по вопросам нравственности за сохранение и сбережение архитектурно-исторических памятников, т. е. храмов и монастырей. Размышляя о Церкви как об источнике нравственности, Лихачев говорит: "Что можно противопоставить заповеди "не убий" ... "не укради" ... "не лжесвидетельствуй"?" А вот об атеистической пропаганде: "Она - нередко внушает нашим гражданам враждебное отношение к верующим и Церкви. Вера считается признаком невежества, хотя как раз враждебность к верующим от невежества, от незнания истории Церкви, истории вообще. У нас бытует мнение, что монастыри были рассадниками мракобесия. Но кто же переписывал книги? Кто вводил новые системы хозяйствования, как, скажем, на Соловках?.. Проблемами селекции и генетики именно в монастырях занимались еще в Древней Руси! Ведь было известно до 40 сортов яблок! Я уж не говорю об эстетике... церковного пения, церковного слова, живописи, архитектуры..." Переходя к современности, Лихачев ратует за подлинное и полное отделение Церкви от государства, за прекращение вмешательства государства в церковную жизнь и считает, что именно за тем, чтобы не нарушалась свобода Церкви, и должен следить СДР, который вместо этого является аппаратом активного ограничения деятельности Церкви. Церковь должна иметь полную свободу издательской и вероучительной деятельности ³⁰.

Совет по делам религии в годы перестройки

В ноябре 1984 г. был снят с должности В. Куроедов и на его место назначен К. М. Харчев. Оба они были не из КГБ, а из партаппарата, в отличие от чекистов Карпова и Тучкова; но если Куроедов оставался в партаппарате до конца, то Харчев накануне своего назначения в СДР был послом в Гайане ³¹. Он окончил Академию общественных наук при ЦК КПСС и Дипломатическую академию МИД СССР. Эпоха, в которую был назначен Харчев, не предвещала ничего радужного для Церкви. К тому же в кругах Совета ходили слухи, что начальство было недовольно Куроедовым за чрезмерно либеральное (?) отношение к Церкви

391

в последние годы. Щедрые "подарки", на которых строились отношения между духовенством и работниками СДР, размягчили в конце концов и Куроедова, назначенного на этот пост в разгар хрущевских гонений и осуществлявшего свое руководство весьма жестко. Поэтому назначение Харчева было сперва понято как признак ужесточения церковной политики государства. Но на самом деле курс государственной политики по отношению к Церкви с 1986 г. начал смягчаться ³². Начал менять свою политику и Харчев. В мае 1988 г. он дает длинное интервью Нежному в "Огонек". Все интервью и предисловие Нежного, как бы наблюдавшего один рабочий день в жизни "перестроечного" председателя СДР, сплошь состоящий из приема верующих с жалобами на местные притеснения и с просьбами дать добро на возвращение или постройку храма, оставляет самое благоприятное впечатление о Харчеве как о человеке справедливом, отзывчивом, всеми силами старающемся помочь Церкви и верующим".

Но вот на Запад попала запись его выступления в марте 1988 г. в Высшей партийной школе (ВПШ) по вопросам Церкви и государственной политики по отношению к ней. Оно представляет его совсем не в качестве друга верующих и Церкви — каким он себя изображал перед Нежным и каким сумел представить себя перед западной христианской общественностью, получив почетный диплом летом 1989 г. на конференции Всемирной организации религиозной свободы в Лондоне ³⁴, а изобличает его в качестве хитрого и инициативного партийного аппаратчика. Вкратце мысли о Церкви и ее положении в советском обществе, которыми он делится со своей аудиторией в ВПШ при ЦК КПСС, сводятся к следующему. Верующих в стране около 70% населения. Численность их не сокращается, и в храмах не одни бабки, а "трудоспособное население нашего возраста, молодежи много". Оправдывая гонения на Православную церковь в 20-х гг. и во время коллективизации под предлогом ответа на якобы изначально враждебную политику патриарха Тихона в первом случае, а во втором как вызванную необходимостью "сломить идеологию крестьянства", он считает дальнейшие гонения вредными для создаваемого социалистического общества, препятствующими его единству, отталкивающими значительную часть населения страны. Кстати, Харчев признает, что в годы сталинского Большого Террора "церковников репрессировали в такой же степени, как и партработников". Хрущев возобновил гонения, так как верил в скорый приход коммунизма, и этим усилил и возродил враждебность верующих. Теперь пора поставить верующих и духовенство на службу коммунизму. Гонения, фактический запрет на религиозные образование и литературу и на внеобрядовое пастырство духовенства привели к "появлению бездуховных верующих... которые исполняют обрядовую сторону и безразличны ко всему". Бездуховность — трагедия современного советского общества, а "бездуховными тяжелее управлять". Противореча только что сказанному, Харчев говорит далее, что

392

"Церковь... начинает обновляться", и полагает, что согласно ленинскому учению о долге партии "держать под контролем все сферы жизни граждан" она сможет направлять это религиозное обновление так, чтобы верующие верили одновременно "в Бога и в коммунизм... И тут перед нами встает задача: воспитание нового типа священника; подбор и постановка священников — дело партии".

Чтобы "приручить" верующих, надо легализовать все те естественные области деятельности Церкви и верующих, которые находятся под запретом: воскресные школы, издание религиозной периодики и литературы — прежде всего Библии, — благотворительность. Для этого нужно новое законодательство, предоставляющее Церкви права юридического лица. Ленин декретом 23 января 1918 г. лишил Церковь прав (якобы в ответ на активную борьбу Церкви против советской власти), но в другом месте Ленин пишет, что всякая общественная организация является юридическим лицом. Еще одна ошибка советской власти заключается в том, что все эти годы она больше всего подавляла именно Православную церковь, которая теперь доведена до самого плачевного состояния. Протестантские и католическая церкви гораздо опаснее потому, что они руководятся из-за рубежа, неподконтрольны и при малейшем послаблении разовьют бурную деятельность, подавление же православия пошло во вред советской системе и является серьезным аргументом против предоставления широких прав религиям, так как католики и протестанты ими смогут воспользоваться шире, чем православные ³⁵.

Интересно, что, предлагая легализовать преподавание вероучений детям, Харчев признался, что он, как коммунист, против воскресных школ, но лучше — их легализация, чем подпольное обучение, при котором каждый религиозно воспитываемый ребенок становится антикоммунистом; и добавил, что когда он внес это предложение в ЦК, то "получил по шапке". Быть может, это и было первым толчком к неожиданному увольнению Харчева летом 1989 г. В ЦК, конечно, понимали несовместимость марксистского материализма с христианством и обоснованно считали, что допущение широкого религиозного образования народа если и приведет к росту духовности, то с коммунизмом она, во всяком случае, ничего общего иметь не будет.

Как явствует из слов представителей духовенства РПЦ, ко времени выступления Харчева опыт симбиоза православия с тем, что Харчев называет коммунистической духовностью, уже был. "Как мне кажется, — пишет русский православный священник, — в семидесятые и восьмидесятые годы работники Совета по делам религий... стремились создать искусственным путем некий феномен "советского попа" ... который христианские убеждения соединял бы с марксистскими. Эксперимент этот потерпел полнейшее фиаско. Создать подобный феномен оказалось невозможно, зато сравнительно легко было вырастить значительное число беспринципных священнослужителей...

393

...В результате такого отбора немало думающих, жаждущих приобщиться к мировой христианской культуре молодых людей не вошли в ограду Православной церкви, Церковь теряла авторитет, особенно у молодежи... человек в рясе, который вторит назойливой и лживой пропаганде, не вызовет у них доверия..." ³⁶.

Наша догадка о недоверии ЦК к "прожектам" Харчева относительно Церкви как бы подтверждается отповедью, последовавшей из ЦК КПСС на объяснения Харчевым причин его отставки, в которой с возмущением цитируются именно эти пассажи из его выступления в ВПШ. Автор отповеди обвиняет Харчева в беспрецедентных размерах вымогательства денег у Церкви для себя и своих помощников и в использовании средств Отдела внешних церковных сношений (по-видимому, Православной церкви — в статье не сказано) для оплаты расходов Совета. Фактически ответ обвиняет Харчева во взяточничестве; и хотя Харчев грозился в своем "Третьем разговоре", опубликованном в журнале "Огонек", что вызовет в суд любого, кто обвинит его во взяточничестве, он этого не сделал. Отношения между Церковью и представителями СДР в значительной мере опирались на взятки; но лица, близко стоявшие к СДР, говорят, что при Харчеве взяточничество превысило все, что было до него. Как ответ ЦК, так и высшее духовенство в личных разговорах обвиняли Харчева в постоянном вмешательстве во все внутренние дела Церкви, попытках руководить ею именно тогда, когда начинали открываться горизонты обретения Церковью большей независимости. Очевидно, этим и был вызван беспрецедентный шаг Синода: он обратился с ходатайством к Горбачеву и возглавляемому им ЦК с просьбой снять Харчева с его поста. Ответственный работник ЦК КПСС Дегтярев в своей статье, опубликованной в газете "Известия", приводит такой вопиющий пример честолюбия Харчева: "Мусульманская делегация во главе с... Харчевым..." И говорит, что отставки Харчева просили и мусульмане, и католики, которым он заявил, что их новые епископы недействительны в Литве, так как он не признает назначений, сделанных папой. Дегтярев утверждает, что об отставке просили и соответствующие отделы ЦК КПСС, но их просьбы не были удовлетворены, пока того же не потребовала Церковь ³⁷.

Вероятно, отчасти в пику Харчеву, чтобы немного ослабить его "всевластие", а также в духе растущей децентрализации в 1987 г. был создан параллельный Российский Совет по делам религий, который, как возникший в новую эпоху и ближе связанный с Россией, а, следовательно, и православием, вскоре оказался не столь враждебным, каковым всегда был союзный Совет, а некоторые сотрудники СДР РСФСР даже оказывали помощь и поддержку РПЦ, что видно из ряда его документов, ставших доступными после ликвидации Российского СДР с принятием в октябре 1990 г. Закона РСФСР о свободе совести, заменившего СДР Комиссией по делам вероисповеданий в Верховном Совете РСФСР.

394

На место снятого Харчева назначен был Христораднов. Казалось бы, его назначение должно было испугать церковное руководство. До этого Христораднов был первым секретарем Горьковского обкома. Именно при нем нижегородцы более 15 лет безуспешно хлопотали об открытии храмов в дополнение к действующим трем церквам на окраинах полуторамиллионного города; и вообще он отличался особой жесткостью по отношению к верующим и церкви. Но церковное руководство приняло его назначение спокойно по следующим причинам: как очередной аппаратчик, он будет вести ту политику, которую ему прикажут в ЦК, а она эволюционирует в пользу Церкви; и поскольку он провалился на партийной работе, то на новом посту себя будет чувствовать неуверенно, опасаясь, как бы вообще не оказаться за бортом. Для Христораднова новое назначение было последней административной зацепкой, без надежды подняться выше, а Харчев рассматривал председательство в СДР лишь как очередную ступень карьеры.

И церковное руководство оказалось право, хотя Христораднов и начал свою деятельность грубо. Вместо того чтобы явиться с визитом в Синод, он вызвал к себе членов Синода и больного, неподвижного уже патриарха, которого принесли к Христораднову "на светлые очи" на носилках. Но вскоре все изменится, и новый патриарх, Алексий II, будет принимать у себя не только Христораднова (а не наоборот), но и премьер-министра РСФСР Силаева, а Горбачев и Ельцин будут просить патриарха о встрече. Но это наступит только в 1991 г.

Первой положительной для Церкви переменой с отставкой Харчева было перемещение наблюдения в ЦК КПСС за Церковью из его идеологических структур исключительно в юридический отдел. Двумя годами раньше была отменена обязательная регистрация паспортных данных при крещении, погребении и церковном бракосочетании, хотя некоторые периферийные уполномоченные СДР еще несколько лет настаивали на соблюдении этих правил священнослужителями ³⁸.

Харчев утверждал в своем "Третьем разговоре", что в партийном руководстве именно он был инициатором идеи отпраздновать 1000-летие Крещения Руси как всероссийский праздник, как праздник не только Церкви, но и национальной культуры, празднование которого помогло бы единению верующих и неверующих, преодолению отчуждения между ними, но что в ЦК КПСС были против, а Горбачев поддержал линию Харчева. Очевидно, это утверждение было недалеко от истины, так как еще в 1985—1987 гг. многочисленные атеистические издания продолжали фальсифицировать историю, всячески принижая и искажая роль Православной церкви в истории России, а следовательно, и ее тысячелетия. Но все начало меняться в 1987 г.: в печати и по телевидению, по радио и в лекториях все громче начал раздаваться голос Церкви, ее духовенства и руководства, и 1000-летие

395

в 1988 г. было действительно отпраздновано как всенародный праздник ³⁹.

В 1991 г., видя усиление консервативных структур вокруг Горбачева, Христораднов попытался (в последний раз?) восстановить часть утерянных Советом полномочий, разработав его новое положение, согласно которому: Совет... представляет Кабинет министров СССР... во взаимоотношениях с религиозными организациями... дает... официальные экспертные заключения по запросам органов государственного управления и суда... оказывает информационно-консультативную помощь государственным органам... содействует органам массовой информации в освещении вопросов, относящихся к реализации права граждан на свободу совести и государственно-церковным отношениям...

Премьер-министр СССР В. С. Павлов одобрил это положение и добавил к нему пункт о том, чтобы бывшие местные уполномоченные Совета (эта должность отменена Законом "О свободе совести", принятым Верховным Советом в октябре 1990 г.) были фактически восстановлены в своих функциях в качестве чиновников-экспертов по религиозному законодательству в составе местных Советов ⁴⁰.

Патриарх опротестовал этот проект, и он повис в воздухе, не получив утверждения со стороны президента страны ⁴¹. По-видимому, неудавшийся путч 18—22 августа 1991 г. похоронил его вместе с самим политическим союзным руководством.

Голос Церкви

Как мы могли уже убедиться выше, обращение Якунина, Пореша и других к патриарху Пимену, обвинявшее духовенство в пассивности и молчании в 1987 г., было не совсем справедливым.

Кстати, в том же 1987 г. незадолго до упомянутого обращения голос Церкви, разоблачающий лживость советского "религиоведения", прозвучал весьма громко и даже сенсационно. Речь идет о диалоге в "Социологических исследованиях" между научным референтом патриарха игуменом Иннокентием (Павловым) и советским социологом о книге американского советолога-религиоведа Уильяма Флетчера "Советские верующие: религиозная часть советского населения". Сенсационность этого диалога в том, что если в прошлом книги и авторов такого рода советская печать обвиняла в очернительстве, то на этот раз Флетчеру весьма справедливо попало за то, что он принимает работы советских присяжных религиоведов за чистую монету, некритически использует их расчеты и статистику верующих. Отец Иннокентий указывает, что все статистические данные, относящиеся к Церкви, страдают "приписками наоборот": и церковный староста, и уполномоченный Совета знают, что Москве нужны свидетельства об успехах атеизма и падении религиозности. Следовательно, "наверх" подаются заниженные показатели крестин и прочих треб, ложные данные о том, что в церковь ходят одни лишь

396

безграмотные старушки и пр. Советскому религиоведу надо соответствовать марксистской доктрине о том, что вера — удел невежества, и он это дает в своих "научных" трудах. Далее отец Иннокентий анализирует пути веры в России. С массовой урбанизацией вчерашних крестьян, на семьи которых в городах навалился шквал псевдонаучной антирелигиозной пропаганды, малограмотное родительское поколение, оставшись религиозным, не сумело противостоять этому натиску в воспитании своих детей. Поэтому в низших городских слоях религиозность была в основном утеряна в следующем поколении. Отсюда преобладание старух, именно старух, так как мужское довоенное поколение унесено преследованиями, войной, а то и водкой. Вера сохранилась в семьях традиционной христианской части русской интеллигенции, а в последние десятилетия стала также привлекать неофитов из молодой интеллигенции и учащейся молодежи. И поэтому, хотя общая посещаемость церквей несколько сократилась за последние десятилетия за счет вымирания первого поколения урбанизированных крестьян, процент молодежи и интеллигенции значительно возрос, достигая в столичных церквах до одной трети молящихся. И в 1987 г. замечание отца Иннокентия, что в периферийных городах, где открыто всего один-два храма, молодежь и интеллигенция редко появляются, опасаясь преследований по месту учебы или работы, звучало весьма злободневно. Среди верующих моложе 50 лет уровень образования не ниже, а может быть и выше, среднего по стране; по словам отца Иннокентия, нет и полового дисбаланса среди более молодого контингента верующих. О новых веяниях говорит то, что социолог, называющий себя атеистом, полностью согласился с тезисами отца Иннокентия и с его оценкой, что верующих в стране примерно 19—20% ⁴².

Духовенство начинает высказываться в советской печати, по радио и телевидению по вопросам нравственности, воспитания, благотворительности. Сначала это не проходит незамеченным. Советские органы массовой информации возмущаются этими "вылазками церковников". "Правда Востока" с возмущением перечисляет такие "вылазки".

"Правда" напечатала письмо белорусского священника о воспитании молодежи; "Советская Бухара" печатает интервью с местным православным священником, который "смеет" возмущаться тем, что Церкви не позволяется полноценно участвовать в общественной и благотворительной жизни страны — она связана "по рукам и по ногам... драконовским законодательством о культах, действующим с 1929 года". Ташкентскую газету возмущает также биография священника, приход такого рода людей в Церковь, в священство: "Бывший педагог, бывший дворник, ныне поп"...⁴³

Где-то к концу 1987 г. резко меняется тон и направление журнала "Наука и религия": из злобно антирелигиозного он становится все более похожим на форум верующих и неверующих. В нем печатается довольно много материалов о современных священниках РПЦ, бесед с ними, описаний их деятельности,

397

и все это, как правило, в положительном духе. Из жадных обманщиков священники вдруг превращаются в интеллигентных, вдумчивых и отзывчивых людей, старающихся помочь людям в беде. Вот беседа с несколькими молодыми священниками об исповеди, о том, как и с чем люди обращаются к священнику и что от него ждут. И тут же положительный комментарий советского психиатра, говорящий о психотерапевтической функции исповеди и пастырства ⁴⁴. А вот очерк о бездомных, не могущих после заключения найти ни работу, ни кров, ни пенсию, а среди них и "плечевые". Все они находят приют, крышу над головой и кусок хлеба в кладбищенской церкви. Один из обогретых: "Спасибо, Костерёвская церковь помогает — обувает, одевает". Другого бродягу "прежний батюшка, отец Дмитрий, взял певчим". А плечевая Людочка: "Вот выйду из приемника, разыщу Клавдию... и пойдем с ней вдвоем в церковь, на службу". Так "Наука и религия" договорилась до церковно-христианского милосердия ⁴⁵.

В преддверии собора, посвященного 1000-летию Крещения Руси, состоялись три международные богословские конференции, организованные Московским патриархатом, по которым тоже можно проследить приближение "нормализации" положения Церкви в СССР. Первая "Церковно-историческая конференция", состоявшаяся в Киеве с 21 по 28 июня 1986 г., была исключительно внутрицерковным событием. На ней было достаточно гостей и участников из-за рубежа, как духовных лиц, так и представителей светских учебно-научных заведений, но ни одного докладчика из советских гражданских научных центров. Вторая конференция, посвященная теме "Богословие и духовность РПЦ", состоялась в Москве с 11 по 18 мая уже при широком участии советских ученых из институтов Академии наук и университетов. По словам участников, многие из них подходили под благословение к епископам совершенно открыто и дух был чисто научный, где встречались и дискутировали коллеги, вне зависимости от того, были ли они представителями духовной или светской науки. То же самое относилось к третьей, ленинградской конференции, 31 января — 5 февраля 1988 г., посвященной теме "Литургическая жизнь и церковное искусство РПЦ", где, в частности, доклад на тему "Богословие иконы" сделал академик Борис Раушенбах, один из главных научных руководителей советской космической программы. Но эта конференция отличалась от обеих предыдущих тем, что первые две освещались только в церковной прессе, а ленинградская — ив прессе гражданской, включившей, кстати, интервью с академиком Раушенбахом и его портрет, что, наверное, было бы невозможно даже годом раньше — ведь Церковь должна была быть представлена только в качестве пристанища темных и убогих стариков ⁴⁶.

Но важнейшим преддверием к юбилейному собору была встреча Горбачева с патриархом и всем патриаршим Синодом 29 апреля 1988 г. Многим она тогда напомнила встречу со Стали-

398

ным в сентябре 1943 г. Но между этими встречами была та колоссальная разница, что в 1943 г, инициатива исходила от Сталина; митрополиты не были заблаговременно предупреждены, что не дало времени для соответствующей подготовки, выдвижения конкретной программы. Теперь же встреча состоялась по письменной инициативе Синода. И хотя об этом прямо в советской печати сказано не было, известно из внутренних источников патриархии, что Горбачеву был представлен подробный меморандум с указанием, в чем и как преследуются Церковь и верующие в СССР. Меморандум требовал предоставления Церкви прав юридического лица, права преподавания вероучения, признания за Церковью статуса общественной организации со всеми вытекающими отсюда правами, полного гражданского и общественного равноправия верующих с неверующими, отмены дискриминационных налогов и преград против восстановления, возвращения и постройки храмов. В конце встречи Горбачев обещал добиться равноправия для верующих и отмены всех дискриминационных актов, действий и законов, а также нового государственного закона по религиозному вопросу ⁴⁷. Ясно, что далеко идущий в смысле возвращения Церкви автономии и соборноправия Устав, принятый на юбилейном соборе, несовместимый с тогда действовавшим еще законодательством 1929 г., был также согласован на встрече с Горбачевым в том смысле, что Церкви было обещано право жить по собственным законам и что государственное законодательство не будет противоречить каноническому праву.

Эта встреча и явные изменения в пользу Церкви, происходившие в последующие месяцы и годы, свидетельствуют о том, что даже, несмотря на очень неблагополучное положение в руководстве Церкви в то время — тяжелая болезнь патриарха и неспособность членов Синода договориться о внутреннем руководстве-регентстве, — это руководство не бездействовало, но предпочитало "тихую дипломатию", производя этой секретностью отрицательное впечатление на общественность, порождая ее недовольство и недоверие, что оставит глубокий и нездоровый осадок на внутрицерковных отношениях.

Собор 1988 г.

Собору предшествовало Предсоборное архиерейское совещание, проходившее с 28 по 31 марта, на котором была принята повестка дня будущего собора и представлен участникам на рассмотрение текст проекта нового Устава Русской православной церкви. Как сообщил автору этих строк участвовавший в совещании (а затем и в соборе) митрополит Антоний Сурожский (Блюм), изучение проекта было не простой проформой, и в окончательный текст участниками совещания были внесены важные поправки. Например, периодичность поместных соборов была

399

установлена "не реже одного раза в 5 лет" вместо первоначальных 10 лет; периодичность архиерейских соборов соответственно была установлена "не реже одного раза в два года" вместо раза в пять лет.

Хотя Устав и не восстановил во всей полноте соборность, которая была принята Собором 1917—1918 гг., но он явился крупным шагом в этом направлении, как и в отношении восстановления канонического положения настоятеля прихода, лишенного всякого права управления приходом правилами, навязанными Церкви советским правительством в 1961 г. В новом Уставе решительно указано, что настоятель является главой приходской общины, созывает "совместно с Приходским советом" приходские собрания, председательствует на последних и может одновременно состоять председателем церковного совета. Но даже если он таковым не является, "все официальные, исходящие от прихода бумаги подписываются настоятелем и председателем приходского совета". (Это, кстати, — одна из поправок к первоначальному проекту.)

Приближение структуры Церкви по этому Уставу к соборности проявляется в определении сроков периодичности соборов, как поместных, так и архиерейских, равно как епархиальных съездов (не реже одного раза в год), в то время как по Положению об управлении Русской православной церкви, действовавшему с 1945 по 1988 г., они вообще не были обязательными. Соборный принцип сочетания иерархичности с демократичностью можно видеть и в восстановлении этим Уставом прихода как автономной единицы с широким участием в управлении мирян и выборностью снизу. Авторитарность, однако, сохраняется в способе избрания и назначения епископов и священников: первых — Синодом при согласии патриарха, вторых — епархиальным архиереем. Тут формально не оставлено места голосу церковного народа, хотя Устав и предусматривает право жалоб мирян на своего священника, которые в таком случае разбираются приходским собранием под председательством благочинного. Статус патриарха снова приближен к тому статусу, который был выработан на Соборе 1917—1918 гг.: он всего лишь председатель на сессиях Синода, Собора архиереев и Поместного собора и всем этим учреждениям подотчетен. У него весьма широкие права замещения кафедр, увещевания архиереев, наблюдения за правильным окормлением епархий, рассмотрения недоразумений между архиереями, если они к нему добровольно обращаются с просьбой об этом. В таком случае решения патриарха для обеих сторон обязательны. Но Поместный собор имеет право суда над патриархом и отправки его на покой. Самым авторитарным органом является Синод, состоящий из патриарха (председателя), пяти постоянных членов (митрополиты Киевский и всея Украины, Петербургский и Ладожский, Крутицкий и Коломенский; по должности — управляющий делами патриархии и председатель Отдела внешних церковных сношений) и пяти времен-

400

ных — епархиальных архиереев, вызываемых Синодом поочередно на одну сессию, т. е. на полугодие. В системе, выработанной Собором 1917—1918 гг., эта архиерейско-монашеская монополия власти ограничивалась параллельным органом — Высшим церковным советом, в котором между сессиями Поместного собора заседали выбранные тайным голосованием, его представители, в том числе миряне и приходские священники. На наш взгляд, этого звена очень недостает, особенно сейчас, когда в церковном обществе идет брожение и широко распространено недоверчиво-подозрительное отношение к епископату за его прошлое тесное сотрудничество с властью, выполнение пропагандистских заданий последней.

Интересно, что как в Уставе, так и в Послании Собора "боголюбивым пастырям, честному иночеству и всем верным чадам РПЦ" и в "Определениях Поместного собора" делается достаточный упор на учительско-просветительскую деятельность духовенства и верующих мирян, Церкви в целом и каждого прихода в отдельности, что, по действовавшему тогда законодательству, было противозаконно и наказуемо. Но руководство Церкви, по-видимому, после встречи с Горбачевым уже почти не сомневалось, что эти права будут за Церковью признаны и что новое законодательство признает за Церковью право юридического лица — кстати, архиепископ Смоленский Кирилл, докладывавший этот Устав Собору, заявил, что соответствующие инстанции просмотрели Устав и не перечили ему. В примечании к Уставу говорится: "Устав составлен в соответствии с ныне действующим законодательством", что, конечно, не соответствовало действительности вплоть до принятия государством в октябре 1990 г. закона "О свободе вероисповеданий". Поэтому вскоре стали поступать сведения с мест, что в ряде епархий местные уполномоченные чинят препятствия к введению Устава в жизнь приходов и епархий на том основании, что он не имеет юридической силы, находясь в противоречии с действующим государственным законодательством ⁴⁸.