Митрополит ЮВЕНАЛИЙ: «Глубокая боль за судьбу Церкви постоянно жила в его сердце».

— Ваше Высокопреосвященство, прежде всего разрешите поблагодарить Вас за то, что Вы согласились поделиться с читателями «Журнала Московской Патриархии» своими воспоминаниями о митрополите Никодиме.

— Наша сегодняшняя беседа диктуется церковной традицией, исходящей из апостольских времен, — поминать наставников своих, которые проповедовали нам слово Божие (Евр. 13, 7). Двадцать лет — это большой срок, а учитывая происшедшие в нашей стране перемены, можно говорить о смене эпох. Конечно, через двадцать лет даже церковному человеку многое видится иначе, появляются иные оценки событий, жизни людей, деятельности священнослужителей. Между тем старое поколение уходит, из памяти еще живущих воспоминания изглаживаются, а новое поколение черпает сведения из случайных источников, порой только из прессы. Но чтобы иметь полное представление о человеке, нужны всесторонние свидетельства. Вот почему я счел важным поделиться своими личными воспоминаниями о давно почившем архипастыре.

— Когда Вы познакомились с митрополитом Никодимом?

— Я узнал митрополита Никодима в конце сороковых годов, когда он был еще иеродиаконом. В то время молодые священнослужители были большой редкостью (в Ярославле, где я тогда жил, их не было совсем), и для меня это был первый встреченный в жизни молодой монах, который всем своим обликом, своими беседами зажигал сердце любовью ко Христу. Мы знаем теперь дальнейший славный путь этого юного иеродиакона. Но поскольку основные направления жизни человека, его взглядов, деятельности, а для христианина — его благочестия, закладываются, по моему глубокому убеждению, в детском возрасте, будет уместным, если я расскажу об отдельных моментах детства митрополита Никодима, которые малоизвестны, но могут стать ключом к пониманию всей его жизни и служения.

В Рязани, где он родился и жил в детстве и отрочестве, единственной незакрытой церковью был Скорбященский храм на городском кладбище. В то время его посещало заштатное духовенство старого поколения, лишившееся места служения, а следовательно, и средств к существованию. Эти священники не имели права служить, но, как рассказывал Владыка Никодим, они по очереди стояли во время Литургии у жертвенника, вынимая частицы из просфор, поминая живых и умерших. Первые контакты с этими людьми, я убежден, сыграли важную роль в умонастроении будущего митрополита. Потому что от этих священников он узнал о той трагедии, которую переживала тогда наша Русская Православная Церковь. От них он впитал любовь к традициям и благочестию, преданность Церкви. И даже глубокие огорчения, которые он имел в детстве, не смогли отвратить его от Церкви. Я был свидетелем его разговора с одним заштатным Владыкой, который пришел на прием к тогда еще архимандриту Никодиму. Тогда он, вернувшись из Иерусалима, где был начальником Русской Духовной Миссии, трудился в должности заведующего канцелярией Московской Патриархии. Когда этот Владыка узнал, что архимандрит Никодим родом из Рязани, то стал рассказывать, как он служил в Рязани (это было до Владыки Димитрия (Градусова), который постригал будущего митрополита в монашество), и удивлялся: как же он не помнит юного Бориса, прихожанина Скорбященской церкви? И услышал в ответ: «Как же вы можете меня помнить, когда, приходя на богослужение и видя мальчика в алтаре, требовали, чтобы он вышел. И мне приходилось стоять в народе, прячась от вас». Смущенному Владыке пришлось оправдываться: «Ну, вы же знаете, какое было время, я не имел права допускать вас в алтарь». (Эта ситуация хорошо мне знакома из собственного опыта: и я, когда жил в Ярославле, тоже подвергался тем же запретам, но потом по Промыслу Божию вышло так, что мне все же разрешили прислуживать в алтаре).

У юного Бориса было столь глубокое призвание, что он, несмотря на такие огорчения, которые другого оттолкнули бы от Церкви, неопустительно ходил в храм. Однажды он объяснил мне, почему так хорошо знает святцы, что может на память сказать, служба какому святому в какой день совершается, и знает наизусть тропари этим святым: после Литургии, когда служились молебны, он вместе с батюшкой участвовал в них, и эти священные тексты ложились на свежую детскую память. Это был хороший духовный фундамент.

То, о чем я вам сейчас рассказываю, я слышал от самого митрополита Никодима, — это мои воспоминания, и сейчас не проверишь, так было дело или нет. Но есть и письменное свидетельство о формировании его благочестия, и принадлежит оно самому Владыке. В 1965 году в Рязани в Борисоглебском соборе совершалась архиерейская хиротония Преосвященного Бориса, епископа Рязанского и Касимовского. Возглавлял эту хиротонию Владыка Никодим. И в свое слово при вручении архипастырского жезла он вложил несколько детских воспоминаний: «В моей памяти сейчас оживают картины уже далекого прошлого, когда ты в трудные минувшие военные годы утром и вечером, предстоя престолу Божию, совершал молитвы в Скорбященском храме Рязани, прося у Господа благословения возлюбленному Отечеству, победы народу нашему над врагом и мира миру. В моих ушах и сейчас звучит голос твой, ободрявший паству твою, обращенный к Богу Живому: „И да приложатся к нам словеса, реченныя Моисеем к людем израильским: дерзайте, стойте и узрите спасение от Господа, Господь бо поборет по вас… А имже судил еси положити на брани души своя, тем прости согрешения их, и в день праведного воздаяния Твоего воздай им венцы нетления“. В те годы, будучи юным отроком, когда дух мой только начинал утреневать ко святому храму, когда я начинал сознательно приходить в церковь Божию, когда истинным утешением и радостью была для меня возможность подать тебе кадило или получить из твоих рук просфору, твое служение, твое совершение Божественных служб влекло меня и пленяло и уловило в мрежу Христову, и ныне от православного архиерея, предстоящего в этом освященном соборе, совершающего твое поставление во епископа, прими благодарный поклон» («Журнал Московской Патриархии». 1965. № 4. С. 15). Это очень трогательные слова, и я думаю, что они ценны для тех, кто хочет прикоснуться к жизни и понять служение приснопамятного митрополита.

— Владыка, каким образом митрополиту Никодиму удалось приобрести столь обширные богословские познания, овладеть многими языками? Ведь у него не было за плечами многих лет учебы в Духовной школе: Ленинградские семинарию и академию он заканчивал заочно, без отрыва от пастырских трудов, которые у другого священника могли бы поглотить все время без остатка.

— Он был очень одарен, у него была феноменальная память, способности к изучению языков. Так, когда он жил в Иерусалиме, то выучил и греческий, и арабский, и иврит. Когда он посещал другие страны, то быстро схватывал отдельные фразы на местных языках. Например, он часто бывал в Эфиопии и мог немного говорить по-эфиопски, во время богослужения, на котором присутствовали эфиопские гости, мог делать возгласы на эфиопском языке. А теоретическую основу получил, заканчивая заочно семинарию и академию. Я был свидетелем того, как проходил его рабочий день в Ярославле: бывало, утром совершит раннюю Литургию, затем идет принимать посетителей как секретарь епархиального управления, а вечером читает конспекты. Вот таким упорным трудом достигалась его знаменитая эрудиция. Он очень много читал и беседовал со старшим поколением священников, как губка впитывая все услышанное. Он знал биографии многих дореволюционных архиереев, историю монастырей, епархий, вообще историю Церкви — как Русской, так и Вселенской. Он был предан служению единства, исполняя заповедь Христову (Ин. 17, 21). Он оставил свой след в жизни Церкви, а не в письменных памятниках, потому что с утра до ночи был занят деятельностью по управлению Церковью. Святейший Патриарх Алексий I был в то время уже в преклонных годах, и на плечи Владыки Никодима легли многие организационные задачи общецерковного масштаба: он и форумы готовил, и юбилеи, и конференции.

— Говорят, что митрополит Никодим отличался особым, неповторимым стилем совершения богослужений.

— До сих пор верующие Петербурга помнят, как совершалось архиерейское богослужение в храмах их города. Владыка любил торжественные службы. Он приглашал на богослужение много духовенства, много гостей. Ведь тогда богослужение и проповедь были единственным, чем могла наша Церковь воздействовать на паству, на приходящих в храм. И Владыка в своей епархии поставил совершение богослужений на высокий уровень. Он создал даже особый хор из духовенства, и этот уникальный хор, в котором было много диаконов с хорошими голосами, порой пел за богослужением.

Но столь же благоговейно он совершал богослужения и будучи священником. Я был свидетелем этого в Ярославле, слушал его проповеди, видел его общение с прихожанами, когда он одинаковое внимание уделял и древней старушке, и молодому человеку, впервые пришедшему в храм, — со всеми он находил общий язык. Но самое сильное впечатление у меня осталось от его многочасовых бесед, которые он проводил в Ярославском кафедральном соборе, когда приезжал из Иерусалима в отпуск. Дело в том, что начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме он был назначен из Ярославля, и за ним оставалась должность настоятеля кафедрального собора. Поэтому во время своих отпусков он находился в Ярославле, служил там и рассказывал о Святой Земле. У меня до сих пор хранятся магнитофонные записи этих бесед, а перед глазами стоит наполненный храм. Эти беседы он предварял акафистным пением Иисусу Воскресшему, а потом долго рассказывал прихожанам об особенностях богослужений в Святой Земле, о том состоянии, в котором находятся святые места, о жизни Русской Духовной Миссии. Он был одним из первых, кто из Иерусалима попал на Афон, находясь проездом в Греции, и он много рассказывал о Святой Горе и о русском Пантелеимоновском монастыре. И любовь, которая у него пробудилась к Святой Земле, к Афону, помогла ему, когда он был уже членом Священного Синода, упрочить отношения с Иерусалимской Патриархией, начать организовывать прерванные после 1917 года паломнические поездки к святыням Востока и на Святую Гору Афон. Хотя бы раз в год, но такие поездки удавалось осуществлять.

Когда умер отец Илиан, настоятель Афонского Пантелеимоновского монастыря, он направил туда благочестивого монаха архимандрита Авеля (Македонова), своего друга детства. Отец Авель был человеком болезненным, ему было физически трудно нести такое послушание, но Владыка Никодим убедил его, что нужно спасать Афон и жертвовать собой. И он не только других подвигал к жертвенному служению Церкви, но и сам был примером такого служения. Он не знал покоя ни днем, ни ночью. С утра до ночи он общался с людьми, терпеливо и внимательно относясь ко всем своим посетителям, как это было когда-то в Ярославле: та же открытость, то же дружелюбие, тот же благодушный юмор при общении с собеседником. Будучи митрополитом Ленинградским, он всю неделю находился в Москве, исполняя обязанности Председателя Отдела внешних церковных сношений, а на субботние, праздничные и воскресные дни ехал в свою епархию. И порой бывало так (многие сейчас об этом вспоминают): он не успевал принять человека, ожидавшего беседы с ним до позднего вечера, и говорил: «А поедемте-ка со мной в Ленинград, я с вами в поезде поговорю» (а поезд отправлялся в полночь).

— Владыка, а как митрополиту Никодиму удавалось совмещать свою громадную административную загруженность со священнослужением, какое место оно занимало в общем строе его жизни?

— В то время далеко не у каждого архиерея было так, как у митрополита Никодима: во всех его резиденциях — и в Москве, и в Новгороде, и в Петербурге имелись крестовые церкви, и в них сам Владыка Никодим или его келейник-иеромонах ежедневно совершали Литургию. За этими службами Владыка причащался Святых Христовых Таин. После первого инфаркта в 1972 году он причащался ежедневно. А когда после очередного инфаркта из-за своего болезненного состояния он уже не мог ходить в свои крестовые церкви, Литургию совершали возле его постели. Сейчас в московском Новодевичьем монастыре в алтаре Успенского храма стоит переносной престол, который я перевез туда из резиденции Владыки Никодима в Серебряном Бору. Этот престол был сооружен, когда митрополит, уже не имея сил вставать, благословил служить Литургию в своей спальне. Он жил литургической жизнью, он считал, что это центр духовной жизни. Бывали случаи, когда лечащие врачи запрещали ему совершать службы, опасаясь за его здоровье. Я помню одного такого врача, ныне уже покойного, Николая Николаевича Нечая, человека верующего и очень благодушного. Он порой решительно настаивал, чтобы митрополит не совершал богослужения. Владыка все-таки отправлялся на Литургию, а вернувшись, звал к себе этого врача и говорил: «Ну вот, померьте давление». И потом, как бы укоряя его, говорил: «Видите, все медицинские показатели стали лучше». И заключал: «Мне молитва помогает».

— Владыка, но почему же митрополит Никодим так расточительно относился к своему здоровью: не лучше ли было более равномерно расходовать свои силы? И почему он не соглашался на операцию, которую ему предлагали сделать за границей?

— Возможно, в конце концов он и согласился бы на операцию, но смерть застала его на пятом инфаркте. Уже в этом — чудо Божие, потому что многие умирают после первого инфаркта. Он жил не для себя, так понимал свой долг, а потому не составлял никаких расписаний. Все, кто с ним работали, должны были тоже отдавать все свои силы. Например, его шофер, который после Владыки уже много лет работает у меня, должен был целый день находиться при нем и порой обижался на него за то, что митрополит не отпускал его домой пообедать. А Владыка ему говорил: «Анатолий Иванович, не обижайся, ведь я тоже целый день не ел». Людям, которые хотели с ним встретиться, он всегда говорил: «Я вас приму, приходите». У дверей его кабинета собиралось множество народа. Но митрополит никогда не заканчивал разговора первым, и зачастую беседа затягивалась. А за дверью ожидали приема пришедшие утром — до позднего вечера, без пищи, и тоже обижались на него за это. Так он жил: службы совершал долго, беседовал с людьми тоже долго. А помимо всех внешних дел и забот боль за Церковь накапливалась в его сердце, и поэтому даже крепкое с детства здоровье не выдержало пресса такой жизни…

— Когда митрополит Никодим ушел с поста Председателя ОВЦС, было много толков о причинах этого ухода…

— Действительно, в его жизни были вещи, непонятные и необъяснимые для людей светских. Владыка Никодим после первого инфаркта в 1972 году оставил должность Председателя Отдела внешних церковных сношений — должность престижную, влиятельную, почетную. И людям трудно было поверить, что делает он это добровольно. А между тем это было его собственное внутреннее решение. И только потому, что все знали о перенесенном им инфаркте, с трудом, но люди все же поверили, что это не свержение и не падение его какое-то с должности, а личное желание.

— Владыка, что Вы можете сказать о митрополите Никодиме как пастыре и в особенности как наставнике молодежи?

— Главным было то, что примером своей жизни архипастырь зажигал сердца окружающих людей. Он многих постригал в монашество, руководил ими и был для них отцом. Отцом суровым, когда люди грешили, и очень милостивым, когда они каялись и исправлялись. И что было характерно: если согрешивший брат исправлялся, Владыка Никодим восстанавливал к нему теплое, доброе отношение и никогда уже не вспоминал о его падениях. Это создавало высокий уровень доверительности во взаимоотношениях его с духовными чадами.

Несмотря на свое высокое положение и огромную занятость общецерковными вопросами, Владыка уделял очень много внимания воспитанию молодежи и возрождению монашества. Ведь тогда нельзя было, как это происходит сейчас, открывать монастыри. Напротив, политика государства была направлена на сокращение их числа, закрытие, всяческое ограничение монашества. А ему удавалось возжигать сердца молодых людей к принятию монашества. Он убеждал их, что в монашеском звании священнослужитель может полнее отдавать себя служению Церкви, и пояснял: ведь женатый священник связан заботой о своем доме, он разрывается между ответственностью перед семьей и Церковью.

Владыка любил повторять, что в монашестве самое главное — послушание, а это значит: куда бы ни послала монаха Церковь, он должен беспрекословно и с готовностью принять и исполнить данное ему поручение.

Что касается молодежи, то многочисленных студентов Ленинградских Духовных школ он не только знал в лицо и по имени — он знал о жизни каждого, о его родителях, никогда не упускал возможности побеседовать с молодым человеком, а порой даже проэкзаменовать его. И многие иподьяконы Владыки впоследствии рассказывали, что когда они с ним ездили на приходы, то чувствовали себя как на экзаменах, потому что знали, что в пути митрополит обязательно будет о чем-то спрашивать, проверять их знания. И они по-своему к этому готовились, идя на «хитрость» — сами готовили митрополиту вопросы. Не было тем, от которых бы Владыка уклонялся, — такой широкой эрудицией он обладал. И мне в последние дни своей короткой жизни он неоднократно говорил: «Спрашивай меня о чем угодно, пока общаешься со мной». Так говорил, как будто предчувствовал свою близкую кончину!

— Владыка, не была ли кончина митрополита Никодима ускорена сознанием его ответственности как архипастыря за тяжелое положение Церкви и одновременно невозможностью кардинально изменить это положение?

— О митрополите Никодиме можно сказать словами Апостола Павла, что он, «видя Невидимого, был тверд» (Евр. 11, 27). И в то же время глубокая боль за судьбу Церкви постоянно жила в его сердце. Я помню, как однажды, сидя у приемника и слушая какую-то религиозную зарубежную радиостанцию, он услышал старую запись звона кремлевских колоколов. И вдруг он зарыдал и, содрогаясь от рыданий, сказал мне: «Услышим ли мы когда-нибудь звон кремлевских колоколов, доживем ли до того времени?» К сожалению, до сегодняшнего времени, когда наш православный народ и наше духовенство слышат звон не только кремлевских колоколов, но и колоколов сотен обителей и тысяч новооткрытых храмов, дожили только мы. Но приснопамятный архипастырь своим служением, я глубоко убежден, внес свой святительский вклад в подготовку прихода этого времени.

— Владыка, как давно Вы приняли решение подготовить и издать книгу о митрополите Никодиме?

— Такая идея пришла давно, и я рад, что мне удалось осуществить ее к 20-летию со дня кончины Владыки, как «венок» на его могилу. Я назвал ее «Человек Церкви», потому что именно таким был митрополит Никодим в то трудное для нашей Церкви время, именно так он воспринимался всеми. И я был очень обрадован тем отзывом на книгу, который получил недавно от Святейшего Патриарха Константинопольского Варфоломея в письме от 17 июля, в котором говорится: «Отношение Церкви к своим членам, добросовестно ей послужившим, и всемерный показ их заслуг перед ней является древним ее обычаем, который Ваше Высокопреосвященство свято соблюдает и выполняет изданием упомянутого тома в знак высокой оценки личности и вклада приснопамятного иерарха, а также в знак глубокой ему признательности».

Беседу о Владыке Никодиме хотелось бы закончить словами благодарности Святейшему Патриарху Алексию II, который благословил издание книги «Человек Церкви» и в своем посвящении к ней написал о митрополите Никодиме: «Он жил и совершал свое служение, дерзновенно свидетельствуя о жизнеспособности Православной Церкви после страшных перенесенных Церковью репрессий и перед лицом новых испытаний».

(«ЖМП», 1998. № 9. С. 23—30)

ИНТЕРВЬЮ ДЛЯ ГАЗЕТЫ «НГ-РЕЛИГИИ»

— Ваше Высокопреосвященство, раскажите, что подвигло Вас на издание книги о митрополите Никодиме.

— После кончины владыки Никодима прошло 20 лет. И в этот период из года в год я бывал в Ленинграде (ныне Санкт-Петербурге), участвовал в заупокойной молитве и каждый раз произносил с церковного амвона слово в его память. В этих проповедях мне всякий раз хотелось сказать, с одной стороны, что-то новое из своих воспоминаний, с другой, ответить тем, кто интересуется теми или иными сторонами жизни покойного иерарха. И вот именно там родилась идея составить книгу в память митрополита, потому что многие из духовенства Петербургской епархии говорили, что уходят люди из этой жизни, время быстро бежит и важно получить свидетельства очевидцев. Так возник замысел книги «Человек Церкви». В этой книге не представлена какая-то полемика вокруг этой выдающейся личности — это своего рода зеркало, где отражена его жизнь. Ценно и то, что в воспоминаниях участвуют люди, которые по-разному относятся к Русской Православной Церкви, к России, например, иерархи греческой национальности, которые в периоды различных всеправославных встреч подчас не были сторонниками позиции владыки Никодима.

— Владыка, насколько самостоятельно митрополит Никодим проводил свою церковную политику? Был ли он независим от господствовавшей тогда в России советской власти?

— Это очень серьезный вопрос. Если бы я Вам ответил «да» или «нет», то это не было бы точно. Не зря изданную о нем книгу я назвал «Человек Церкви», вложив в это название очень глубокий смысл. Будучи таковым, то есть человеком Церкви, владыка Никодим делал все возможное, что служило бы интересам и благу Церкви. Сейчас, когда беседуешь с молодыми священниками, а особенно с людьми, не принадлежащими к Церкви, о минувшей советской эпохе, кажется, будто мы говорим на разных языках. Им трудно войти в психологию людей того периода, понять условия, в которых находилась тогда Церковь и в которых осуществлял свое служение владыка Никодим. Безусловно, при том высоком положении, которое он занимал в Церкви, он не мог не иметь к себе доверия правительства. Патриотическая позиция не была у него какой-то «игрой»: он был действительно патриотом своей страны, с детства воспитанным в духе патриотизма, у него не было двойной жизни. Но в церковном служении ему приходилось употреблять всю глубину и гибкость своего ума. Он умел доказывать власть имущим, что то, что он делает для Церкви, полезно и Отечеству. И это давало ему возможность осуществлять полезную для Церкви деятельность. Именно под влиянием этой, я бы сказал, изворотливости его ума, его рязанской смекалки порой и правительственные чиновники невольно оказывались непоследовательными в своей политике по отношению к Церкви, которая, как известно, была направлена на полное ее уничтожение. До широкого развития внешней деятельности Церкви, которое произошло при непосредственном участии митрополита Никодима, мы видели в наших храмах, как правило, престарелых священнослужителей. Зная, с какой благосклонностью взирает правительство на внешнюю деятельность Церкви, он находил способ убеждать в каждом отдельном случае, что для этой деятельности (в Иерусалиме, Женеве, Дамаске, Аргентине, США, Канаде, где были наши ключевые церковные представительства) необходимы молодые, способные клирики и епископы. Он растил их из своих духовных чад, обучающихся в Духовных школах, в основном в Ленинградской Духовной Академии. Он убеждал власти, что тот или иной его кандидат на эту должность — стопроцентный патриот, что он никогда не изменит родине, не говоря при этом, что он — стопроцентный человек Церкви. Если бы он об этом говорил, то не был бы успешен, потому что среди советских чиновников был такой штамп: фанатик. Под фанатиком они понимали человека, беспредельно преданного Церкви. Он этой стороны не затрагивал, он говорил, что ручается за этого человека, что это человек умный, патриот. Добившись согласия на посвящение в высокий иерархический сан таких людей, он направлял их заграницу, где они расширяли свой церковный кругозор, потому что в условиях нашей страны тогда это сделать было невозможно. А по возвращении из заграничной командировки этот человек уже занимал заметное положение. Таким образом, владыка в своей должности председателя Отдела внешних церковных сношений сыграл историческую роль в омоложении епископата, руководящих кадров Русской Православной Церкви. И это, как правило, были люди, которые заняли ключевые позиции в Русской Церкви и которые смогли сделать все от них зависящее для ее укрепления.

— Владыка, в некоторых околоцерковных изданиях достаточно радикального уклона, принято нападать на архиереев, рукоположенных владыкой Никодимом. В частности, делаются намеки, что владыка Никодим якобы ставил их по какому-то особому принципу, брал с них клятву верности экуменическим или каким-то там еще идеям. Скажите, чем руководствовался владыка Никодим, когда поставлял священнослужителей в епископы, и какую роль в сегодняшней жизни Церкви играют поставленные им архипастыри — как живые, дай им Бог здоровья, так и недавно ушедшие от нас, примерно за последние 10 лет?

— Я человек уже немолодой и многое повидал в жизни Церкви. Могу сказать из своих наблюдений, что ничего не говорят только о тех, кто ничего не делает или не делал; а кто в жизни Церкви был значимее, кто больше делал, о том больше и говорят. А поговорить, высказать разные суждения у нас очень многие любят, и тут имеют место и измышления, и зависть, и просто невежество. Владыка Никодим не стеснялся порой делиться со мной своими сомнениями. Однажды он в течение трех дней мучился, делать ли представление об одном из кандидатов в епископы, ходил из угла в угол в своей комнате и все спрашивал мое мнение. Я раз ему сказал свои соображения, другой, а на третий заметил — я ведь уже сказал. А он ответил: да это я сам с собой размышляю. Для него важно было быть уверенным в своих действиях. И он искал людей, в которых можно было верить, что это подлинно церковный человек, а не случайный, что в трудных обстоятельствах он не изменит Церкви. Вот это для него было самое важное. А что касается всяких слухов, о которых Вы спрашиваете, то они питаются типичными мифами, возникающими вокруг имени каждого крупного, значительного человека. Сама жизнь показала, что ни один из тех, кто был с владыкой Никодимом и был им поставлен на служение Богу, не изменил Православию.

— Владыка, можете ли Вы назвать имена людей, в жизни которых важную роль сыграл владыка Никодим? Сколько архиереев поставлены или обязаны поставлением митрополиту Никодиму?

— Такое перечисление было бы неуместным и неделикатным. Перелистав книгу «Человек Церкви», Вы частично найдете ответ на этот вопрос. А если сказать совсем откровенно, то в тот период, когда владыка Никодим был председателем Отдела внешних церковных сношений, ни один епископ не был поставлен без определенных усилий владыки Никодима. Причем, если Вы проанализируете пастырский и архипастырский путь этих людей, то увидите, что это, как правило, лучшие епископы нашей Церкви.

— Владыка, решение о вступлении Русской Православной Церкви во Всемирный Совет Церквей (ВСЦ), принятое на Архиерейском Соборе 1961 года, связывают с именем митрополита Никодима, считают, что это была чуть ли не его идея, которая совпадала с идеей советского правительства. Какая ситуация подвигла Церковь к этому шагу? Была ли это идея митрополита Никодима или митрополита Николая (Ярушевича)?

— Позицию Русской Православной Церкви нельзя рассматривать в отрыве от позиций всех Поместных Православных Церквей. В тот период прошел целый ряд Всеправославных Совещаний. После долгого перерыва Православные Церкви начали собираться для обсуждения проблем, стоящих перед Православием, перед Церковью. Примитивно рассуждают те, кто полагают, что владыка Никодим был какой-то вселенский диктатор в Православии. Если бы Вы знали, какие дискуссии были на этих Всеправославных Совещаниях, какой они носили напряженный характер, то поняли бы, что навязать свою волю ни митрополит Никодим, ни Русская Церковь никому не могли. Это движение было тогда велением времени. Другое дело, что для митрополита Никодима, который хорошо знал о планах одного из руководителей нашей страны, обещавшего через определенный отрезок времени показать по телевизору последнего священнослужителя, важно было найти любую возможность для укрепления Церкви. И вхождение в ВСЦ дало возможность привлечь внимание мирового христианства к жизни Русской Православной Церкви. Мы сейчас не говорим о характере работы этой организации, которая предусматривает ознакомление друг с другом Церквей-членов и поиск вероисповедного единства. Можно лишь с убежденностью свидетельствовать, что владыка Никодим блестяще использовал эту возможность, чтобы если не приостановить, то хотя бы ослабить открытое гонение на Русскую Православную Церковь. Я могу проиллюстрировать это на примерах. Чтобы продемонстрировать свободу религии в Советском Союзе, прибывающим в СССР гостям нужно было что-то показывать, их надо было куда-то везти. И владыка Никодим, хотя и с трудом, добивался у государственных чиновников согласия на расширение маршрутов, по которым возили гостей. А когда гости узнавали о наших религиозных центрах, попадали туда, то власти уже не могли эти центры закрыть. Так было и с Почаевской Лаврой, и с многими известными храмами. Святейший Патриарх Алексий II часто рассказывает, что Пюхтицкий монастырь и Александро-Невский собор в Таллине были предопределены к закрытию, но поездки туда д-ра Глена Вильямса, генерального секретаря Конференции Европейских Церквей, спасли положение. При этом владыка Никодим никогда не говорил о своих достижениях, потому что не хотел, чтобы государственные чиновники осознавали свое поражение, не желал сыпать им соль на раны, — это было его железным правилом. Международные связи Русской Церкви помогали ей выжить. Мы выходили из изоляции, из «мертвой зоны». С позиций сегодняшнего дня, когда монастыри и храмы открываются сотнями, тогдашние достижения кажутся каплей в море. Но о самом главном, что удалось митрополиту Никодиму, хорошо сказал Святейший Патриарх Алексий II, который также осуществлял свое подвижническое служение в эти годы. В своем Посвящении к книге «Человек Церкви» Его Святейшество написал о владыке Никодиме: «Он жил и совершал свое служение, дерзновенно свидетельствуя о жизнеспособности Православной Церкви». И понять величие этого подвига может лишь тот, кто сам пережил это время, кто был свидетелем этих деяний. Один из архиереев в своих воспоминаниях в этой книге пишет: «В свободное время, раздумывая о приключающихся событиях, невольно задаешь вопрос: как бы он поступил в ситуации сей?» Времена меняются, а трудности у Церкви остаются. Владыка дал своего рода образец деятельного служения Церкви.

— Владыка, можно ли сказать, что митрополит Никодим был сторонником экуменического соединения Церквей, что он стремился к соединению христиан в единую Церковь, что он экуменист в том смысле слова, который сейчас вкладывают в это слово?

— Сейчас слово экуменист стало бранным словом, а в полемических статьях оно употребляется как символ измены Церкви. В этом смысле владыка Никодим не был экуменистом. Тот, кто считает себя христианином, тот должен знать заповедь Христа: «да будут все едино» (Ин. 17, 21). Господь предузрел, что верующие в Него могут быть разделены. И Он молился перед Голгофскими страданиями, чтобы все были едины. Путь к единству очень труден. Легко начать ссору, легко разойтись, легко создать раскол. На трагическом примере старообрядческого раскола мы видим: 300 лет прошло, а наши единокровные братья до сих пор не могут обрести единство. Когда разные христианские Церкви веками находятся в разделении, то это входит уже в историю и культуру народа, рождающиеся в той или иной вере люди считают, что другого и быть не может. Поэтому путь к вероисповедному единству тернист и тяжел. Движение к такому единству обрело наименование экуменического. Не добиваясь видимых результатов в основном своем направлении, это движение на протяжении последних десятилетий в рамках Всемирного Совета Церквей стало уделять значительное внимание социальному служению Церквей, что в определенной мере затенило светлую идею единства. А затем ряд Церквей стали привносить в экуменическое служение некоторые идеи, которые смущают нас, православных, — на сегодняшний день это большая проблема для всех христианских Церквей, в первую очередь, для православных. За последнее время было проведено несколько межправославных встреч, на которых высказывалась озабоченность всеми этими обстоятельствами. И теперь Церкви должны принять решение: как же быть дальше, как взаимодействовать с людьми, которые не принадлежат к единой Церкви? И, согласитесь, странно, что мы спокойно относимся к общению с атеистами, с людьми неверующими, но с людьми другой конфессии общение считается неприличным! Я думаю, это можно назвать болезнью нашего времени, это не нормально. И сейчас мы находимся в трудных духовных поисках. По существу, поднимая из руин наши святыни, мы начинаем новый этап проповеди и крещения Руси, на данном этапе — это первостепенная задача. Нам сейчас никто не мешает, никто не ограничивает нашей религиозной свободы, и мы должны сконцентрировать все усилия, чтобы возродить веру в народе. Но мы не имеем права забывать того опыта советского периода, когда Церковь, предназначенная к уничтожению, боролась за выживание, и тех христиан, которые старались всячески нас поддержать, которые проявляли с нами солидарность.

— Владыка, как Вы могли бы охарактеризовать взгляд митрополита Никодима на отношения между Римско-католической и Русской Православной Церквами?

— Владыка Никодим был очень ответственный человек. Чем бы он ни занимался, он полностью погружался в проблематику соответствующего вопроса. И за его короткую жизнь (он умер, когда ему не было 49 лет) его кем только не называли! Например, называли старообрядцем, ибо, живя в Ярославле, он дружил со старообрядцами, ему нравилось старообрядчество, поскольку оно сохранило древнее предание нашей Церкви, ему нравилась преданность этих людей к старым обрядам; ведь именно владыка Никодим инициировал на Соборе Русской Православной Церкви 1971 года снятие клятв со старых обрядов.

— Многие сегодня ставят это ему в вину.

— Бог им Судья. Когда началось Пражское движение за мир среди протестантских Церквей, о владыке стали говорить как о протестанте. Когда начался период Всеправославных Совещаний, на которых огромное, решающее значение имели Церкви греческой национальности (Константинопольская, Александрийская, Иерусалимская, Элладская, Кипрская), у него неизменно завязывалась и личная дружба с иерархами этих Церквей. Это, кстати, сыграло свою роль при спасении от исчезновения нашего Пантелеимоновского монастыря на Святой Горе Афон. А «ярлыки» ему наклеивали атеисты, которые опасались сильного человека в Церкви и пускали в народ эти клички: старообрядец, протестант, грекофил (еще одно страшное тогда обвинение). Потом стали развиваться отношения с Римо-католической Церковью. Кстати, первым у Папы Иоанна XXIII побывал главный редактор газеты «Известия» и зять Хрущева Аджубей. Тот, кто хотел разрушения нашей Церкви, посылал своего зятя, чтобы завязать дружбу с Ватиканом! И когда начались контакты с католиками, о владыке Никодиме, который как председатель ОВЦС был на переднем рубеже этих взаимоотношений, стали говорить, что он католик. Разумеется, было некорректно со стороны властных структур, с одной стороны, пользоваться его услугами, а с другой — пачкать его репутацию. По этому поводу я хотел бы сейчас высказать Вам одну мысль, которую давно выносил в своей душе. В те времена, когда я был еще семинаристом, учился в Академии, я видел отношение атеистов и советских чиновников к памяти Святейшего Патриарха Тихона — ныне он давно причислен к лику святых и авторитет его бесспорен. А тогда и в устных беседах, и в атеистической литературе говорили о «тихоновщине» как о враждебной советской власти силе, и говорили с определенной ненавистью. Оно и понятно: ведь именно эта сила противостояла тогда разрушению Церкви. А вот сейчас с такой же настойчивостью некоторыми внедряется термин «никодимовщина». И возникает вопрос: от кого же идет это чувство ненависти — от тех ли, кто любит Церковь, или от тех, кто стремится разрушать ее иными средствами, ибо применять те же приемы, которые использовали атеисты, сейчас невозможно?! Так пусть Ваши читатели задумаются над этим сопоставлением, проанализируют факты и поищут для себя ответ.

— Владыка, а участвовал ли когда-нибудь митрополит Никодим в богослужении с неправославными, в частности, с католиками?

— Владыка Никодим участвовал в общепринятых во Всемирном Совете Церквей молитвах, но они не носили богослужебного, евхаристического или литургического характера.

— Владыка, Вы упомянули об Афоне. В двух словах опишите, как благодаря митрополиту Никодиму был спасен Афон?

— Что касается вопроса всеправославного сотрудничества, то, я повторяю, дело это нелегкое. И сегодня Русская Православная Церковь встречается с рядом проблем (достаточно упомянуть церковную ситуацию в Эстонии). Владыка Никодим не признавал практику вмешательства одних Православных Церквей в жизнь других. Он говорил, что Православная Церковь не признает папизма, и ни к чему, отвергнув папизм в католичестве, возвращаться к нему в Православии. Я знаю, что на страницах Вашей газеты эта проблема обсуждалась, кратко о ней не скажешь. Проблема есть, и мы стремимся ее уяснить в рамках наших всеправославных встреч и совещаний. Дается это трудно, из-за чего задерживается подготовка будущего Вселенского Собора. А что касается Афона, то владыка Никодим полюбил Афон еще будучи архимандритом, когда он с риском для жизни (об этом есть воспоминания) достиг Русского Пантелеимонова монастыря. Как известно, по тысячелетней традиции на Афон допускаются только мужчины. Но в те годы греческое правительство вело дело к тому, чтобы открыть Афон для туризма. Грецией тогда управляла хунта, и были уже приняты определенные законы, которые вели к достижению этого кощунственного плана. Греческие иерархи были бессильны противостоять своему правительству, но Русская Церковь заявила протест против этих законов и намерений, и когда владыка Никодим встречался в Греции с руководителем хунты, он смело говорил об этом. Вскоре после этого он был объявлен в Греции персоной нон грата.

Насколько я помню, тогда у нас писала об этом «Литературная газета». Владыка Никодим поднял мировой скандал вокруг проблемы Афона, спас его, и этим проявил православную солидарность. Столь же последовательно, в течение многих лет владыка Никодим укреплял Пантелеимонов монастырь. Греческое правительство не давало возможности посылать туда пополнение в надежде, что после смерти последнего русского монаха монастырь будет в руках греков. Но митрополит Никодим послал туда игуменом своего друга детства архимандрита Авеля (Македонова) — после смерти владыки Никодима он вернулся в Россию и сейчас является наместником Иоанно-Богословского монастыря в Рязани. Обо всех этих проблемах нужно говорить, конечно, на основании документов, с которыми можно ознакомиться в архиве Отдела внешних церковных сношений.

(«НГ-Религии», 16.09.98)

СЛОВО НА ВСТРЕЧЕ В СПБА,
ПОСВЯЩЕННОЙ ПАМЯТИ ВЛАДЫКИ НИКОДИМА

Я сейчас вспоминаю, как в этом зале после погребения владыки Никодима были поминки. И здесь был представлен, можно сказать, весь православный мир в лице его предстоятелей и архипастырей, мир религиозный и политический. И это говорило о значении почившего иерарха. Но подлинное чудо Божие и загадка истории: как удалось ему таким стать в то время? Я сейчас как Председатель Комиссии по канонизации святых соприкоснулся с подвигом новомучеников Российских и могу со всей убежденностью сказать, что советский период по числу мучеников и исповедников превосходит период первых трех веков христианства, который нам хорошо известен. И вам, студентам, бывает легко разобраться в этом периоде, когда вам читают лекции профессора: все разложено по полочкам, все понятно и все имена известны. А вот период, когда жил владыка Никодим, еще до конца не исследован. Я в качестве анекдота, потому что действительно ходил такой анекдот в то время, расскажу вам один случай, который характеризует психологию некоторой части духовенства в период служения владыки Никодима. В одном приходе Ленинграда был праздник и на молебен был приглашен выйти один заштатный священник. И вот в конце ектеньи на молебне митрополит говорит ему: «Батюшка, Ваш возглас!» Тот покраснел, немножко смутился, потом подходит и шепотом спрашивает: «А с Григорием Семеновичем согласовано?» Вот вам картина того страшно униженного состояния, в котором находилась тогда Русская Православная Церковь! И поэтому я утверждаю: то, что сделал тогда для церковной жизни митрополит Никодим — это чудо Божие. И, может быть, мы еще не можем до конца осмыслить это.

Воочию убедившись при посещении Новгорода, что епархия обречена буквально на вымирание, владыка добивается присоединения ее к Ленинградской и с тех пор носит титул митрополита Ленинградского и Новгородского. В тех условиях он стремился там сделать все, что тогда было возможным. Маленький, тесный храм апостола Филиппа, в котором он служил и который считался кафедральным храмом, не вмещал всех верующих; а так как люди знали, что никогда не попадешь туда, настолько там тесно, они перестали ходить в церковь. Много лет митрополит Никодим убеждал власть имущих в Москве, что нужно расширить этот храм, построить придел. И лишь через несколько лет ему это удалось. Для людей нашего времени, кажется, об этом и говорить бы не стоило — слишком малое по сегодняшним меркам событие! Но тогда, это было большим достижением.

Мы встречаемся в этом актовом зале через 20 лет. Я имел счастье по зову сердца 5 сентября ежегодно молиться в Троицком соборе Александро-Невской Лавры и на могиле митрополита Никодима. Мы эти 20 лет ежегодно не отмечали память владыки так, как это было на погребении, когда хоры студентов пели в Троицком соборе, не вспоминали его так, как делаем это сегодня, и, возможно, возник какой-то временной разрыв. Сегодня вы много услышите о владыке Никодиме, и наверное, основным мотивом у всех выступающих будет мысль, что владыка дал образ деятельного служения Церкви. Я взял на себя инициативу издания книги воспоминаний о владыке Никодиме, которую назвал «Человек Церкви». Сегодня вы все ее получите. Я надеюсь, что, ознакомившись с ней, вы поймете, что изложенные в ней воспоминания на сегодня могут считаться историческими документами. И я свидетельствую вам своей совестью, что это подлинные документы. Здесь Духовная Академия, здесь люди науки, здесь воспитывается исторически точный научный подход к событиям, и я думаю, чтобы быть честными историками, нужно читать не только газеты. Нужно читать и такие вот книги, сопоставлять, проверять, взвешивать и приходить к правильным выводам. Я не хотел бы замалчивать того, о чем сегодня говорилось на поминальной трапезе, что по-разному относятся к памяти владыки Никодима.

В связи с этим разрешите для ваших будущих размышлений поделиться с вами одной мыслью. Когда я учился в этих стенах, я много читал в средствах массовой информации и слышал о взглядах на личность Святейшего Патриарха Тихона. Тогда бытовал у атеистов термин «тихоновщина». Это было слово, которое ассоциировалось у них с контрреволюцией, враждебным к советской власти направлением в жизни Русской Православной Церкви. И вот сегодня я вижу, что те, которые пытаются идеологически взорвать изнутри Русскую Православную Церковь, ничего нового не придумали, они лишь изменили термин «тихоновщина» на «никодимовщина» и пугают им как символом всего враждебного и неполезного для жизни Церкви. Поскольку измышления не слишком глубоки, мне кажется, должно быть понятно, из каких кругов и в каких недрах они рождаются. Об этом периоде, когда жил митрополит Никодим, еще учебников для Духовных школ нет. Книги, которые пишут и выпустили недавно, они тоже неполные, поэтому нужно по крупицам изучать историю этого периода, не убаюкивать себя сознанием, что настало время благоприятное для Церкви и вам предстоит лишь отреставрировать храмы да благодушно и благополучно жить. Трудностей и сейчас не меньше, только они приобретают новые формы. И я думаю, что пример жизни владыки митрополита Никодима может очень помочь будущим пастырям Церкви, чтобы проверять свое призвание, чтобы вдохновляться этим примером мужественного, мудрого, самоотверженного служения Святой Церкви и самим быть полезными Церкви добрыми пастырями Христовыми. Я прошу владыку Ректора принять в библиотеку Санкт-Петербургской Духовной Академии изданную мной кандидатскую работу митрополита Никодима «История Русской Духовной Миссии в Иерусалиме», за которую он получил степень кандидата богословия в стенах этой Академии, и упоминавшуюся уже многими книгу «Человек Церкви».