Первое мое впечатление о приснопамятном владыке Никодиме было, что он человек энергичный и ему стоило труда эту энергию заключить под покровом своего архиерейского величия, что тоже было ему свойственно и очень ему шло.

Обращали на себя внимание его живые глаза, они все замечали, излучали ум, интерес и благожелательность.

Его интересовала прежде всего церковная жизнь и люди в ней. Казалось, любого человека он оценивал с точки зрения пригодности для церковной работы. В общем, так оно и было. Он жил делом, и всякий нужный для дела человек был ему дорог. Н. А. Павлович (1895—1980; русская поэтесса, духовная дочь преподобного Нектария Оптинского. — М. Ю.) охарактеризовала его кратко: «Владыка Никодим — человек масштабный», то есть великодушный, не мелочный, но также способный ставить себе и сотрудникам большие задачи и добиваться их выполнения. Одной из таких задач для него было поднять духовные школы в Санкт-Петербурге — Духовную Академию и семинарию.

Так получилось, что при вступлении митрополита Никодима на Ленинградскую кафедру в 1963 году Духовные школы в епархии оказались незаполненными. Власти вели дело к их полной ликвидации и потому всеми силами стремились не допустить полного набора в семинарию. Всего было около ста десяти учащихся. Пополнение шло из закрытых семинарий, оттуда приезжали для обучения во 2-м, 3-м и 4-м классах. Курсы Академии были многочисленнее, чем классы семинарии. До 1967/68 учебного года велась борьба за наполнение семинарии. Владыка Никодим приложил к этому решающие усилия. Потом количество учащихся начало ежегодно увеличиваться.

Наконец, в 1974 году все вдруг увидели, что учащихся стало более 250 человек. Появилось новое поколение священников и монахов. Школы укрепились. Многие расценивали это как чудо и удивлялись, как владыке Никодиму удалось достичь этого вполне легально, на виду у всех. Ясно, что достигнутая численность школы тоже была бесконечно малой по сравнению с тем, что требовалось для нашей задавленной режимом Церкви, но она послужила отправной точкой в дальнейшем развитии учебного дела в Ленинграде.

К тому времени я был назначен в Вильнюс после четырехлетней командировки в Австрию, а до того был два года ректором Духовных Академии и семинарии в Ленинграде как епископ Тихвинский.

Мой монашеский постриг в Иоанно-Богословском академическом храме и хиротония в иеромонаха и епископа в Александро-Невском Лаврском Свято-Троицком соборе были совершены владыкой Никодимом.

В иеродиакона рукоположил меня нынешний митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий за той же Божественной литургией, когда он сам был хиротонисан митрополитом Никодимом во епископа 26 декабря 1965 года. Тогда я учился на 4-м курсе Духовной Академии, которую окончил в 1966 году со степенью кандидата богословия за курсовое сочинение по литургике на тему «История праздника Святой Пасхи».

Это было время, когда епископат старшего поколения стал катастрофически вымирать. Немногие кандидаты среднего поколения были рукоположены, и очередь дошла до молодых. Сам владыка Никодим был рукоположен в 30-летнем возрасте в 1960 году. В таком же возрасте были рукоположены нынешний Святейший Патриарх Алексий II и несколько других епископов. В 1968 году очередь дошла до меня. Разрыв в духовном образовании (с 20-х годов до 1945 года) создал большой разрыв в возраст архиереев. Между 91-летним Святейшим Патриархом Алексием I и, например, мною, 31-летним епископом, этот разрыв был равен шестидесяти годам. Владыка Никодим как Председатель Отдела внешних церковных сношений сделал ставку на молодых людей, и они стали его сотрудниками на послушаниях в разных концах света, где проявляла себя внешняя деятельность нашей Церкви.

Однажды в первые дни первой седмицы Великого поста я зашел к нему по делу. Ему принесли минеральной воды. Он ее охотно выпил и говорит: «Раньше ведь я терпел до конца первой Преждеосвященной литургии в Чистую среду. Теперь не могу». Действительно, очевидцы подтверждают, что он со своими сотаинниками ничего не ел и не пил на первой седмице поста, кроме Причастия на Преждеосвященных литургиях в среду и пятницу, как требует Типикон, предписывая после этого очень умеренную пищу.

Владыка старался проводить в своем кафедральном городе первую и страстную недели (седмицы) Великого поста и дни рождественского предпразднства, ежедневно утром и вечером бывая на богослужениях. При этом в предпразднство Рождества он говорил: «Строгий пост в эти дни обязателен. А если надо поститься, ничто этому не может быть препятствием».

В Чистую субботу он любил служить Литургию в академическом храме и причащать учащихся. Он вникал во все подробности быта Духовных школ. Он пестовал личности, щадил индивидуальность, хранил нашу юность, брал на себя самые трудные организационные дела, никогда не снимал с себя ответственности за происходящее и никогда не подставлял других вместо себя. Сам будучи благородного образа мыслей, он считал искренность самой лучшей политикой, доверял другим и сам был достоин доверия. Он очень ценил постоянство в преданности делу. Перед моей архиерейской хиротонией он сказал мне: «Только не меняйся!» Правилом жизни для него было наставление Патриарха Сергия (Страгородского): «Делай все, что требуется, что можно и немножко больше». Так он и меня наставлял, когда отправлял в Вену на послушание.

У владыки Никодима были большие планы преобразования Духовных школ. По всей видимости, условия жизни того времени этому не благоприятствовали. Но он очень заинтересованно относился ко всякой свежей идее и практике. Одобрял заботу по пересмотру курсов богословско-исторических дисциплин. Всегда сам ездил «утрясать», то есть отстаивать перед сильными мира сего списки поступающих учеников.

Он любил коллективно обсуждать возникавшие вопросы лучшей организации жизни учащихся, их занятий и досуга, обращал внимание на подготовку преподавателей, требовал, чтобы они сами учились, следили за новинками богословской литературы, оживляли ими свои лекции и уроки, знали хотя бы один из западных языков (при нем были открыты в Академии курсы английского языка для преподавателей). Иностранный язык был средством для ознакомления с современной богословской литературой Запада, и это было важно, так как своя, русская, в то время издавалась мало из-за внешних ограничений.

Любил он и подискутировать, охотно позволяя оспаривать себя, но когда всех выслушивал, то обыкновенно, учитывая мнения собеседников, формулировал результат разговора, и никто при этом не должен был ему мешать. Фразой «говорит кафедра» он пресекал любой «базар».

При его участии оживились отношения православных с Римско-католической Церковью, 60-е годы были временем ее обновления («аджорнаменто»). Ее II Ватиканский Собор, вызванный к жизни гениальностью Папы Иоанна XXIII, проходил в присутствии наблюдателей от Русской Православной Церкви. Епископ Иоанн кардинал Виллебрандс, глава папского Секретариата по вопросам христианского единства, стал частым гостем в Ленинграде и Москве. Он везде говорил: «Нас разделяет грех». Думаю, это понимали все. В ту пору начались богословские собеседования между Римско-католической и Русской Православной Церквами. Владыка Никодим был гостеприимным хозяином, принял в своей Духовной Академии участников первого такого собеседования и создал условия для его работы. Интерес его к папству и Римской Церкви стал постоянным. По-моему, он хотел постичь сущность этого явления как такового. И больше всего для него папство становилось понятным и объяснимым в личности Папы Иоанна XXIII, изучению жизни и деятельности которого он посвятил свою диссертацию на степень магистра богословия. Историю Церкви он вообще любил до самозабвения. Ленивым ученикам он говорил: «Не понимаю вашего нежелания заниматься. По-моему, это же интересно, хотя бы просто прочитать книги Болотова» (имея в виду лекции, изданные Бриллиантовым).

Так вот, об истории. Владыка любил цитировать фразу: «История — великая учительница». Ее изрек Папа Иоанн XXIII. Ему же принадлежит выражение: «Церковь не музей. Ее ценностями христианин призван жить, и жить вечно». Для нас в ту пору эти слова были актуальны. Ведь режим не только разрушал церковные храмы или превращал их в склады и увеселительные, развлекательные места. Он хотел сделать Церковь и верующих экзотикой и низвести ее до уровня музейного экспоната. Всей своей жизнью владыка противился этому, всю свою волю напрягал для борьбы с этим. Для него это было делом естественным, потому что он свидетельствовал о Христе и Церкви в практике повседневности. По роду деятельности он встречался с людьми противоположных убеждений и был для них апостолом мира, любви Христовой и доброжелательности. Симпатии, завоеванные его личностью, оборачивались симпатией к Церкви. Его отличала любовь к богослужению. Он часто говорил: «От службы церковной я не устаю». Его архиерейские богослужения были роскошны. Один мой старший собрат говорил: «Владыка Никодим всегда представлял в своем богослужении Церковь торжествующую». И это в те-то времена, когда ее унижали и замалчивали!

Верующие наслаждались его торжественными богослужениями. Молодые архиереи брали с него пример. Мне кажется, что при желании любой архиерей мог бы служить максимально торжественно. Но некоторых в провинции (а скорее — многих) стесняли своими «добрыми советами» местные власти. Не зря ведь, помню, митрополит Алма-Атинский Иосиф (Чернов), будучи гостем владыки в Ленинграде, сказал полушепотом как бы самому себе: «Так служить не всем позволяют». Владыка сам дерзал и вокруг себя вдохновлял многих на спасительные, благодатные дерзания.

Его истовое служение объяснялось не только происхождением из духовного сословия по матери, но и бабушкиным влиянием и воспитанием. «Моей бабушке я обязан тем, что стал православным христианином», — говорил он. Архиепископ Димитрий (Градусов), впоследствии схиархиепископ Лазарь, довершил дело его воспитания ранним монашеским постригом и последовательным рукоположением во иеродиакона и иеромонаха. Вся его юность была наполнена общением с людьми высокого духовного устроения и святости жизни. Среди них была и схимонахиня Серафима (Наталья Дмитриевна Крылова), постриженная в Толгском монастыре на Волге (под Ярославлем) в 1922 году архиепископом Иосифом (Петровых). Ему был привит вкус к благочестию, известная решимость в деле монашеского подвига. Всю жизнь он ценил это качество в людях, судя по высокой оценке им духовного устроения личности митрополита Гурия (Егорова) и особенно епископа Стефана (Никитина), который принимал участие в его архиерейской хиротонии и которого он с любовью называл «архиереем святой жизни», что так и было.

Владыка как-то сказал о себе: «Я был бы, наверное, неплохим душепопечителем, но ведь жизнь слишком много влачила меня по камням». И еще, помню, как-то он говорил: «Одна монашка предсказала мне: ты будешь прозорливым, только не от святости жизни, а от житейской многоопытности». И можно сказать, что как постоянный член Священного Синода, как митрополит Ленинградский и Новгородский, как Председатель Отдела внешних церковных сношений, побывавший во всех уголках земного шара, он обладал действительно большим житейским опытом и был масштабным душепопечителем, если иметь в виду подчиненность ему сотен священников, студентов, большого числа сотрудников ОВЦС МП, многих епископов, которых он вел часто от студенческой скамьи, от приходского служения или монашеской кельи до архиерейской кафедры. И всех помнил, о всех молился, вынимая частички из просфор во время длительного и многократного пения «Херувимской» на Литургии, которую он совершал чуть ли не ежедневно.

Видел я, как он, присутствуя за службой в Академии, терпеливо и кротко учил каждению молодого иеромонаха, вчерашнего студента и впоследствии архиерея. Его часто можно было наблюдать спокойно наставляющим молодого священника при первых богослужениях после хиротонии. Он часто выступал перед преподавателями и учащимися Академии и семинарии.

Однажды, помню, он закончил свое выступление словами покойного уже тогда профессора Сергея Алексеевича Купресова: «Учитесь хорошо, трудитесь, любите Церковь. Она Мать ваша, позаботьтесь о Ней!» Это было, несомненно, правилом и его собственной жизни.

Зная владыку таким, было досадно, обидно и больно слышать несусветные толки досужих людей: «Владыка хороший, только боимся, переведет он нас к католикам». Похоже, что сильные мира сего способствовали этим толкам. Они, не позволявшие открыть ни одного нового православного прихода, в том числе в граде святого Петра (там было всего 15 церквей на 4,5 миллиона жителей!), не стеснялись рассказывать такой анекдот в связи с поездкой владыки в Рим на заключительное заседание II Ватиканского Собора: «Стало известно, что митрополит Никодим поехал закрывать Ватиканский Собор! Что же теперь будет с нашими ленинградскими соборами?» Владыка тяжело переживал вынужденные встречи с местными ленинградскими властями, потому что их отношение к Церкви часто было откровенно агрессивным. Он нервничал, иногда повышал голос на нерасторопных служителей.

Этим объясняется и его болезненность: «Что ж ты думаешь? Зря что ли открылся у меня диабет в молодом возрасте? Помню, служил иеромонахом в Ярославле. Проснусь часа в 3 утра, жажду чувствую, сил нет. А надо служить Литургию — пить нельзя. Подставлю уста к водопроводному крану, освежусь, не глотая воду. Терплю дальше, до конца Литургии». Владыка говорил, что диабет действует болезненно на весь организм, ослабляет его.

У некоторых портится зрение, у других что-нибудь еще, сам он пострадал от инфаркта. Потом все время глотал нитроглицерин, а от очередного инфаркта умер в Риме на первой аудиенции только что выбранного Папы Иоанна Павла I, добродушного итальянца.

Сердце вопило: «Владыка, владыка, на кого ты нас оставил! С тобой ушла целая эпоха восстановления Православия через активную работу в нечеловечески трудных условиях враждебности сильных мира сего, находившихся в плену искусственного мира марксистско-ленинского безбожия, духовной лености и глубочайшего религиозного невежества. Но вместе с многими твоими сотрудниками ты делал Православие известным, и через тебя оно нашло путь к сознанию многих безрелигиозных политиков, не посмевших отвернуться от веры отцов и пращуров через десять лет после твоей кончины в праздник 1000-летия Крещения Руси». И освобождение Церкви началось.

Теперь высвечивается провидческий смысл его казавшихся при жизни обыкновенных слов, осмысливается его жизнь как искреннее служение торжеству Церкви Христовой.

Владыка Никодим ценил искренность и на нее адекватно отвечал. Он не любил обмана и говорил: «Меня можно обмануть только один раз». Немыслимо было потерять его доверие. Это было бы лично для меня самым большим несчастьем. Страшно было наблюдать его холодно-вежливый разговор с провинившимися или просто не оправдавшими его надежд. Живость характера с моментальной реакцией на слова и события делали его иногда вспыльчивым. Но он как-то быстро успокаивался, если понимал незадачливость или бесхитростность своих сотрудников, и часто даже успокаивал их: «Когда я на вас кричу или шумно вразумляю, это говорит о моем добром к вам отношении. Хуже, когда я бываю вежлив».

Я боялся владыку и признавался ему в этом, а он добродушно возражал: «Ну, чего меня все боятся? Я ведь простой и даже какой-то застенчивый человек». Секрет в том, что он был для меня, да и для многих других, человек начальный. А как начальник он умел внушить подчиненным страх Божий. Хотя и без умысла, но по каким-то недоразумениям я порой вызывал у него неудовольствия моими служебными действиями. Это тем тягостнее было мне переживать, что как раз наоборот, я, как мне казалось, прилагал все старания, чтобы недоразумений не было.

Последние годы жизни владыка часто болел. Врачи прописывали ему постельный режим, но он работал. Гора книг и бумаг лежала рядом с ним. В таком состоянии он не терял присутствия духа. Говорил спокойно, громко, уверенно. Однажды при посещении моем он так и выглядел.

Во мне сработало какое-то чутье, и я стал просить у него прощения за вольные и невольные свои вины перед ним — он ведь был свидетелем моей совести. Он отвечал доброжелательно и дал мне несколько наставлений неформального порядка: «Этого тебе никто не скажет, только, может быть, старец. Так вот, я твой старец». Все сводилось к основному требованию достойного епископского служения. И в связи с этим он также сказал: «Все будет зависеть от того, в чьих руках окажутся архиерейские жезлы в ближайшие двадцать лет!» Для меня эти слова стали завещанием, потому что это был последний мой с ним доверительный разговор. Жизнь теперь показала, как он был прав уже тогда, за девятнадцать лет до нынешнего времени, когда мы можем многое сделать для верующего народа, чтобы через нас Милостивый и Долготерпеливый Господь прилагал спасаемых к Церкви, а через это спасал и наше Российское Отечество.

Буди, буди!..

Господи, слава Твоему всеблагому Промыслу.

Вечная память незабвенному Высокопреосвященнейшему владыке митрополиту Никодиму, положившему жизнь свою за дело нашей тогдашней подготовки, чтобы мы работали во славу Божию сегодня.

Когда он умер, была большая скорбь, но Господь прелагает скорби в радость, так что теперь день памяти владыки Никодима для нас светлый праздник.

+ ГЕРМАН,
Архиепископ Волгоградский и Камышинский
1997 год

Страница сгенерирована за 0.04 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com