Я остро ощутил, что это апостольское увещание необходимо повторить, когда получил послание Высокопреосвященнейшего митрополита Крутицкого и Коломенского и дорогого брата во Христе господина Ювеналия, которым он оказал мне честь, попросив написать воспоминания о моем знакомстве с блаженнопочившим во иерархах господином Никодимом, митрополитом Ленинградским и Новгородским, Патриаршим Экзархом Западной Европы и постоянным членом Священного Синода Русской Церкви, продолжавшемся до его кончины. Немногие мои воспоминания не имеют характера законченной работы, но являются просто личным опытом, впечатлениями в памяти и в моем сердце от моего общения с уважаемой личностью приснопамятного иерарха.

Речь идет об исключительной и большой личности нашей Православной Церкви, которая явилась в Русской Церкви, выделялась в ней, но связала ее особыми узами со всеми Автокефальными и Автономными Церквами и создала благожелательные предпосылки сотрудничества с инославными и последователями других религий. Он верил непоколебимо в превосходство Христианского учения как Богооткровенной истины, смело защищал догматы нашей Православной Церкви и с верностью следовал Апостольскому Преданию, гордясь богатством Русского Предания. Отличался широким и братолюбивым духом, глубоким восприятием социальных проблем его эпохи и пониманием слабостей живущих вокруг него людей.

Его личность разнообразно истолковывалась его братьями во Христе, близкими и дальними, знающими широкую его деятельность, которая, по общему свидетельству, приносила пользу его Церкви. Если были и другие интерпретаторы, не согласные с им начертанной линией, история покажет правильность его выбора для будущего Церкви такой стратегии поведения, которая, с одной стороны, противостояла всем известным религиозным ограничениям, имевшим место тогда в Советском Союзе, с другой стороны — создавала благоприятный климат для того, чтобы служить, насколько это было возможно и разрешаемо властями, беспрепятственной передаче верующим духовных даров Церкви и употреблению в их невзгодах Чаши Жизни и Хлеба Небесного, доступных тем исповедникам, которые с откровенностью приходили во времена тех трудных лет «во дворы Господни».

Таково было сияние его благородного вида в церковном мире и во Святом Граде Иерусалиме, где он трудился в юношеском возрасте как иеромонах, член Духовной Миссии в Иерусалиме Московского Патриархата, и позднее как ее начальник.

Вспоминаю, как распространилась в рядах нашего Святогробского Братства весть о том, что новый тогда представитель Русской Православной Церкви — иеромонах, а позднее архимандрит Никодим пленил души иерархов Иерусалимского Патриархата и Святогробских отцов благодаря братолюбию своему, расположению ко всем, малым и великим, искреннему сотрудничеству, уважению и сыновней его любви, которую он проявил к Блаженному Патриарху Иерусалимскому господину Венедикту, особой симпатии и любви которого добился, а также Патриаршей благосклонности, высказанной на многих и продолжительных аудиенциях в официальном Зале Престола Патриархии и на Патриаршей вилле Малой Галилеи, на Масличной Горе, где приснопамятный Предстоятель Сионской Церкви получал удовольствие от признательного общения с юнейшим по возрасту другом-священником из России.

Посему с величайшим уважением и бескорыстной любовью позднее его принимали в Святейшей Иерусалимской Церкви приснопамятный Патриарх Венедикт и все Святогробские отцы всякий раз, когда он посещал Святой Град для поклонения Местам Благодати как митрополит и Председатель Отдела внешних сношений Русской Церкви. На протяжении его служения братские узы двух Церквей укрепились еще более и сотрудничество их приобрело новые и результативные измерения, которые продолжались преемниками и продолжателями дела его миссий.

Я был студентом Иерусалимской Патриаршей школы, когда узнал от эпитропа, что в Иерусалим прибыл великий митрополит Никодим и предполагает совершить Бескровную Жертву в храме Всесвятого и Живоносного Гроба Спасителя нашего Христа. Мое сердце вострепетало в жажде узнать многообсуждаемую церковную личность иерарха, исключительная известность которого была доступна и достойна любви Святогробских отцов.

На следующий день в полночь с двумя моими соучениками, с которыми разделяли наши церковные занятия, мы очутились перед Всесвятым храмом Воскресения — полюсом притяжения всех христиан. В начале вечерни на узкой тропинке в ясном месте Святого Двора показалась уважаемая личность иерарха, одетого в широкую рясу греко-православной традиции, с седой и длинной бородой, и все его лицо резко очерчивалось под белым клобуком, который сделал более внушительной всю его личность. Его сопровождали клирики и миряне. Шаги его были твердыми и быстрыми — спешил «во дворы Господни». Остановился и серьезным тоном начал изъяснять на русском языке, вероятно, какие-то исторические факты о священном месте или же давал свои отеческие наставления о поведении сопровождающим его паломникам. Со страхом облобызал колонну, из которой веками раньше вышел Святой Огонь для неопровержимого чудодейственного свидетельства веры православной, и величественно вошел в широко открытые врата Всесвятого Храма. Перед святым камнем помазания пропел по-русски тропарь на низких нотах, но отличительный его голос, наполненный переживаниями и благочестием, волнением и энтузиазмом, отчетливо выделялся. Возвел свои очи к небу в попытке обнять все пространство Всесвятых Мест Поклонения, глубоко вздохнул, по-видимому, вспоминая множество сограждан — благочестивых паломников, которые когда-то, перед революцией большевиков, наводняли Святые Места, и сотворил знамение Креста на своей груди, назидательно подчеркивая каждое движение, словно хотел запечатлеть в себе все благословение и освящение, которые исходят от осязаемых следов спасительных Страданий.

Полная, но величественная его фигура медленно и с благоговением направлялась к Всесвятому Гробу, в котором тридневно было погребено тело Иисуса. Под изумительным и великим куполом Ротонды он снова начал сладкопение с тропарем Воскресения «Христос воскресе» на славянском языке. Все сопровождающие вошли поклониться Гробу Христа Спасителя.

Непостижима глубина человеческой души, но в тот момент при виде его благоговения каждый мог понять теплоту молитвы иерарха, который от Гроба Жизни, «источника нашего Воскресения», вышел с заплаканными глазами, погруженный в волнение, написанное на его лице, которое в то же время светилось от сверхъестественного сияния духовного изменения и религиозного восторга, которым он жил, будучи «…пиво новое… из Гроба одождившего Христа».

Он посетил Всесвятые Места Поклонения в Храме Воскресения и наконец шагами смирения взошел на естественную скалу Трепетной Голгофы, потому что, как я понял позднее, Голгофа его жизни, к которой он шествовал всегда с откровенностью и глубочайшей верой, направляла его к исповеданию и правильному свидетельству, которое он смело давал своей деятельностью и своей церковной жизнью вообще в антагонистической среде атеистического русского общества.

Место Высочайшей Жертвы освещало сияние множества лампад — осязаемое свидетельство постоянной заботы служителей Всесвятого Храма Воскресения о всякой душе православной. Выдающийся архиерей, в глубокую скорбь и молитву заключенный, стал на колени в месте отверстия, в котором был укреплен Крест Господа. Молился он долго, а затем подал знак пропеть тропарь «Благообразный Иосиф» и другие тропари на том же литургическом языке. Из личного опыта, приобретенного позднее мною во время моего общения с изрядным иерархом, я убедился, что его пламенные молитвы возносились к ради нас добровольно восшедшему на Крест Спасителю Мира о бедствующей тогда Русской Православной Церкви, о глубоко религиозном ее народе, который взошел на свою Голгофу, живя свидетельством и страданием в трудных условиях, в которых с откровенностью, терпением и скорбью обязывался он и дать свидетельство Веры, как в первые христианские годы, и принести на алтарь атеистической пропаганды мучеников и исповедников.

Когда владыка поднялся с колен во весь рост, он получил свыше уверение и окрылились добрые его надежды, что Голгофу Русской Православной Церкви сменит Воскресение и восторжествует избавление народа, которое не опоздает. Он был уверен, что суровая зима пройдет и, согласно Господнему слову, «врата ада не одолеют» (Мф. 16, 18) Церкви, и что наступит весна с победной песнью Избавителя к гонимым верующим: «Мужайтесь: Я победил мир» (Ин. 16, 33).

Исполненный благословения Всесвятых Мест Поклонения, он прибыл для совершения Божественной литургии в Священный Кувуклий Живоносного Гроба Спасителя Христа в сослужении архиерея Иерусалимской Патриархии и сопутствующих ему клириков, среди которых находились начальник и члены Духовной Миссии в Иерусалиме. Облачившись в архиерейское облачение, он стоял неподвижно, погрузившись в духовную собранность, молясь Избавителю нашему о сохранении от страданий и разрушения.

Его уста шептали молитвы «о ненавидящих и любящих нас», «о благостоянии Святых Божиих Церквей», «о всякой душе православной, скорбящей и утомленной» — ввиду того, что в его отечестве многие были из тех, которые скитались «в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби и озлобления» (Евр. 11, 37) «по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр. 11, 38) ради истины Евангелия. Его глаза более всего были устремлены к своду в старании выйти из земной сферы и соединиться с миром небесных сил, достичь Престола Величия Божия, куда, несомненно, достигли его горячие молитвы. Спонтанно пришли мне на ум слова Песнопевца: «Да молчит всякая плоть человеча… и ничтоже земное в себе да помышляет…» Время для него остановилось. Никакие лишнее движение или забота во время молитвы — «только все должно быть благопристойно и чинно» (1 Кор. 14, 40). Хор на славянском языке наполнил атмосферу гармоничными мелодиями (особенно, когда в конце он пел воскресные тропари, хвалитны воскресения и «Христос Воскресе»). Пышное празднество духовного подъема, крылья в потусторонний мир, где чистый голос празднующих, непрестанно взывающих: «Господи, слава Тебе».

Когда после Божественной литургии он вышел из Священного Кувуклия, от его достопочтенного лика исходило сверхъестественное излучение и сияние, плод духовного изменения во время принесения Бескровной Жертвы, когда его душа через рвение веры и потребление Святых Христовых Таин приблизилась к Божественному присутствию. С того незабываемого священнодействия таинства с Богом в этом Живоносном и Живоначальном памятнике в его лице появился отблеск пророческого вечного мира, который облекал и Боговидца Моисея после общения на Синайской горе с Богом-Законодателем.

Другие, подобно мироносицам, издалека наблюдали происходящее, однако не из-за страха, но чтобы не прервать возвышенного состояния в котором находился превосходнейший вождь, блаженнопочивший митрополит Никодим. «Хорошо нам здесь быть» (Мф. 17, 4), — думалось мне. Я был настолько поглощен происходящим, что не осознал приближения владыки. К действительности меня вернул его глубокий, исполненный любви и величия голос, когда я с удивлением услышал на греческом языке, с характерным произношением, обращенный ко мне вопрос: «Как Вас зовут?» «Теодор», — ответил я со страхом и уважением, которыми был преисполнен пред величественным архиереем. И тогда, акцентируя каждое движение своей правой руки, он благословил меня и преподнес с большой любовью памятный подарок. Возможно, этот благородный непроизвольный жест был промыслительным залогом будущих духовных отношений, которые развились позднее между маститым иерархом и студентом — Святогробским священником в благотворительном и священном учреждении Духовной Академии, где находилось и епархиальное управление Ленинградской и Новгородской митрополии.

По прошествии немногих лет после первого знакомства с русским иерархом в 1974 году решением Святого и Священного Синода Иерусалимской Церкви как молодой клирик-диакон я удостоился чести быть включенным в патриаршую делегацию, которую учредил приснопамятный Патриарх Иерусалимский Венедикт, чтобы сопровождать его в России во время ответного визита приснопамятному Патриарху Московскому господину Пимену, посетившему Святой Град. Незабываемым пребывает в памяти моих спутников и моей то посещение Русской Церкви. Нам особенно запомнился великолепный прием, оказанный нам на железнодорожном вокзале Ленинграда в утро нашего прибытия в Город-герой.

Внушительный облик митрополита Никодима господствовал на перроне. Окруженный клириками и некоторыми мирянами его богоспасаемой епархии, он вызывал всех членов делегации, обращаясь к нам на греческом языке: «Добро пожаловать», — с явной радостью и воодушевлением. Своим величественным видом — в архипастырском одеянии с белым клобуком и пастырским жезлом — уважаемый иерарх свидетельствовал о Православии перед многими путешественниками, которые, будучи далекими от религии, спешили с другими любопытными посмотреть «зрелище». Своим особым уникальным способом он исповедал перед своими согражданами, что Христос живет в Страдании, Голгофе и Распятии. Живет в ожидании и глубокой надежде свободного и безопасного «завтра» для русских верующих, потому что Начальник наш Совершитель Иисус заверил: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28, 20).

Гостеприимство, которое тогда было оказано делегации Иерусалимского Патриархата в его богоспасаемой епархии, было авраамовым и запоминающимся, так что каждый посетитель после своего путешествия в Ленинградскую митрополию уносил с собой прекрасные впечатления богатой и братолюбивой души владыки. Вершина посещения — сослужение Литургии в храме Лавры святого Александра Невского, здания которой находились в распоряжении чуждых первоначальной цели их сооружения людей, терпеливо дожидаясь религиозного возрождения России, в которое верил и о котором благочестиво предавался мечтам ушедший иерарх.

В конце Божественной литургии он обратился к верующим с пространной проповедью о важности дела Святогробских отцов как преданных служителей Святых Мест, как верных хранителей православных догматов, подчеркнув, что Святейшая Иерусалимская Церковь, Матерь Церквей, является надежным ковчегом истинной веры и Священного Предания. В последовавшем обсуждении во время трапезы, которую он щедро предложил в митрополичьей квартире, он подчеркнул, что Ленинградская Богословская Академия с удовольствием предоставит двум Святогробцам изучать священную науку, и одновременно обратил на мое смирение свой проницательный и острый взгляд.

На это приглашение, которое позднее письменно было направлено Блаженнейшему Патриарху Венедикту, поседевший Предстоятель Сионской Церкви ответил посланием о посылке в следующем году двух кандидатов — студентов из священнослужителей, членов нашего Святогробского Братства

Возвращаясь ночным поездом в Москву, мы увозили с собой богатые дары его любви. Какое волнение было во время прощания! Под музыкальные звуки гимна города митрополит Ленинградский расставался с церковной делегацией широкой улыбкой, которая выражала величие и благородные чувства почтенного иерарха.

Спустя год (в 1975 году) решением Святого и Священного Синода Иерусалимской Церкви два члена нашего Святогробского Братства были посланы на обучение в Россию: архимандрит Михаил в Ленинград, а я, новорукоположенный пресвитер, — в Богословскую Академию в Загорск (ныне Сергиев Посад). Когда нас принял в особой канцелярии тогдашний Председатель Отдела внешних церковных сношений Русской Церкви Высокопреосвященный митрополит Ювеналий, он передал желание приснопамятного митрополита Никодима, чтобы тот и другой обучались под его покровом и покровительством в Академии его епархии, решение о чем поставило меня в затруднительное положение, в связи с опасением вызвать недовольство моего духовного церковного начальства.

Однако сколь счастливым я стал в результате того его желания, я понял позднее, когда был удостоен узнать вблизи выдающуюся личность иерарха, который в столь многие и известные его знакомства включил одного молодого студента в священном сане, с которым по воле Божией он встретился в Иерусалиме, отечески любил его с юношеского возраста и духовно поддерживал во время первых шагов в священном сане.

По его благословению я поступил в Ленинградскую Духовную Академию. Когда по прошествии немногих дней мы попали в его рабочий кабинет, он проявил к нам всю свою любовь и симпатию. Он говорил с нами по-гречески с его очаровательным произношением. Подчеркнул, чтобы в его священной митрополии мы чувствовали себя «как дома», и побуждал обращаться к нему в случае необходимости. Его благородное и нежное обращение сразу согрело наши души в прохладной атмосфере, которая возникает в каждом новом окружении. С того времени с большим интересом я наблюдал за всеми действиями неутомимого пастыря, полагающего душу свою за словесные овцы (Ин. 10, 11), которых Промысл Божий вверил ему в весьма трудные времена для жизни и деятельности Церкви. Тех, которые его знали, он неизменно привлекал своей выдающейся личностью, ослепительной любовью, апостольским наставлением, трудолюбием, дружелюбием и приветливостью, любовью к церковным службам, заботой о ритмичном функционировании Богословской Академии, желанием увеличить монашеский чин своей епархии и его служением обогатить Русскую Церковь, которая постоянно свидетельствовала о Христе среди различных трудностей в рамках советского общества, встречая зачастую холодность, непонимание и подозрительность братьев ближних и дальних.

Не прошло и двух недель после моего прибытия в Ленинград, как мне передали желание митрополита о совместном служении с ним в часовне архиерейских апартаментов. Новорукоположенный, воспитанный на Типиконе Иерусалимской Церкви, я оказался в недоумении: как реагировать на известные расхождения литургического строя Русской и Греческой Церквей? Когда, однако, я поклонился, чтобы облобызать его руку, он мне сказал отеческим тоном (по-русски): «Дорогой мой батюшка». И добавил по-гречески: «Вы будете служить, как в Иерусалиме». Ободренный нравственно, я начал Божественную литургию, сам же он пел по-гречески «Молитвами Богородицы…», «Достойно есть…», а я пытался использовать мои небольшие познания в славянском, произнося, как обычно делали Святогробские диаконы и клирики на службах, когда приходили в храм русскоговорящие верующие: «Паки и паки миром Господу помолимся». В конце Литургии он возложил на меня серебряный крест, поздравил и пригласил, прежде чем я осознал, что происходит, на обед к себе в официальную трапезную. Таково было начало моего регулярного приходского служения, поочередно с другими русскими иеромонахами в священной часовне, в которой непрестанно возносились молитвы. Иногда в ней «дверем затворенным» («страха ради иудейска») для знаменитых лиц советского общества уважаемый пастыреначальник совершал таинства, полагая таким образом душу свою за овцы.

С особым удовлетворением он приглашал меня служить в его часовню всякий раз, когда присутствовали члены официальных делегаций, которым он любил рассказывать, как провел первые годы своего поприща на Святой Земле, об установившихся добрых отношениях со Святейшей Матерью Церквей и удовлетворении, которое испытывал от присутствия и обучения Святогробских отцов в лоне Русской Церкви. На одной моей Литургии он воодушевился настолько, что снял с груди уважаемого иеромонаха Исидора (ныне архиепископа Краснодарского и Новороссийского) золоченый древний наперсный крест и возложил его на мои перси с молитвой. Я был глубочайше признателен нежно любящему иерарху не только за честь и заботу, которыми он меня окружил, но и потому, что при стольких серьезных и разнообразных пастырских и богословских занятиях он нашел время разъяснить мне исторические события из жизни и деятельности Русской Церкви и коснуться современных проблем, рассказать о насущных церковных проблемах и вопросах всеправославного и всехристианского интереса. Беседы эти проходили во время отдельных обедов или официальных приемов. Кроме того, наставлял он меня и во время своих прогулок по близрасположенному парку, в свободной атмосфере, далекой от подозрительных и коварных подслушиваний обыкновенного тогда государственного шпионажа, сопровождаемый иногда иподиаконами, иногда приехавшими к нему архиереями. Всегда он высказывался за церковные интересы и добрые предпосылки, при которых Церковь должна функционировать беспрепятственно как Живой Ковчег Веры.

Как проповедник он поистине очаровывал слушателей убедительными словами, христоцентричным свидетельствованием, верой в будущее Православия в России и в мире. Всякий раз, когда он возвращался с различных конференций, в которых принимал участие как представитель Русской Церкви, среди прочего он информировал учащих и учащихся Богословской Академии, клир и верующих епархии о важных церковных событиях — или в актовом зале Богословской Академии, или с церковного амвона, сообщая так о своем служении (2 Тим. 4, 5) в Православной Церкви, согласно апостолу языков.

На протяжении всего периода моего обучения и пребывания в Богословской Академии я имел хорошую возможность близко познакомиться с уважаемым митрополитом, известность которого вышла за границы советского общества, в котором он пользовался уважением и любовью сонма архиереев и клириков Русской Церкви, потому что значительное их количество получили благодать священства и архиерейства из благословенных его рук.

Не исполнилось и двух лет со дня моего пребывания в знаменитом городе Ленинграде, когда приснопамятный Патриарх Иерусалимский Венедикт сообщил митрополиту Никодиму о своем решении дать мне сан архимандрита. Этот факт вызвал величайшую радость у местного иерарха, который поспешил во время Литургии в воскресенье 5 марта 1978 года в величественной церемонии в огромном священном храме Лавры святого Александра Невского исполнить данное поручение седого Предстоятеля Святейшей Сионской Церкви церковноподобающе и со всей официальностью. Ликование, которое захватило его сердце, было очевидным, ибо от самого начала Литургии улыбка озаряла его лицо всякий раз, когда наши взоры встречались. Находясь на середине храма во время входа с Евангелием, с религиозным воодушевлением он говорил о предстоящей церковной хиротонии, о своих узах со Святым Иерусалимом, Городом Страданий и Воскресения, о трудах Святогробцев по сохранению многоценного и священного достояния и о любви русских верующих к Всесвятым Местам Поклонения Святой Земли. Лишь в конце приветствия, когда его голос серьезно изнемог от волнения, он ощутил себя духовно удовлетворенным, возводя Святогробского священнослужителя в сан архимандрита, делая, таким образом, в отношении меня то же самое, что сделал в отношении его покойный митрополит Назаретский Исидор, когда тот по поручению блаженнопочившего Московского Патриарха господина Алексия I проручествовал тогда иеромонаха Никодима в архимандрита с принятием обязанностей начальника Духовной Миссии в Иерусалиме. После его проникновенных слов он по обычаю и уставу Русской Церкви, возложил на меня палицу, наперсный крест и на голову митру, в то время как хор повторял по-гречески после каждого действия «Аксиос». Когда он, наконец, с юношеской силой заключил меня в объятия, я почувствовал искреннюю отеческую любовь и защиту, которые были подтверждены его пожеланиями: «Живите и будьте благословенны, святой архимандрит». Поистине, он сполна выполнил указание возлюбленного и уважаемого им Патриарха Венедикта и добавил еще одно священнодействие к многочисленным, которые он совершал во славу Божию.

Хорошо помню его твердую защиту монашества всякий раз, когда кто-либо не соглашался с защищаемым им монашеским строем, приводя различные неблагоприятные примеры. «Монахи, — говорил он, если я правильно вспоминаю его притчу, — могут быть бесплодными деревьями, но на них зиждется весь виноград Церкви, чтобы грозди виноградных лоз проветривались и плодоносили». В других случаях, говоря о широте любви, которая простирается над всеми прибегающими к Церкви за душевным утешением и спасением, он прибегал к другому образу: Церковь, говорил он, является надежной пристанью, где находят прибежище не только роскошные яхты, красивые судна и крепкие парусники, — главным образом, эта гавань предназначена для малых и маломощных плавучих средств, поврежденных и изношенных, которые нуждаются в заботливом сохранении от яростных волн общества, чтобы подвергнуться ремонту или оставаться в ней столько, сколько позволит время, для того, «чтобы Я исцелил их» (Мф. 13, 15). В этом просвечивает отеческое слово опытного наставника и правого кормчего Церкви среди подводных скал и рифов и тяжелых обстоятельств, где прощение и любовь являются бальзамом для раненых душ людей.

Сознавая тяжесть ответственности пастыря, он принимал посетителей часто до глубокой ночи, одних — чтобы воодушевить в их борьбе, других — чтобы побудить к служению Церкви, третьих — чтобы наставить на путь истинный, заметить, укорить, «чтобы злое не было бессмертным», но «для всех быть всем» (1 Кор. 9, 22), чтобы спасти души верных его чад и чтобы привлечь всех к воле Божией, к Его Святой Церкви, Ковчегу спасения людей.

Несмотря на серьезное ухудшение его здоровья по причине сердечных приступов, о которых мы получили сообщение от лечащего врача, «любимого врача», как он сам его называл, приснопамятный митрополит Никодим не прекратил церковной жизни и Причастия Божественных Таин. Несмотря на строгие рекомендации врачей избегать волнения, которое всегда вызывало Божественное Причастие Честных Даров, иногда и совершение Божественной литургии вблизи своей кровати, тем не менее со всей искренностью и несравненной силой духа он продолжал свой союз со Христом, к Которому шел, ибо подвигом добрым подвизался, веру сохранил и ожидал теперь готовящийся ему венец правды (2 Тим. 4, 7—8).

Я простился с приснопамятным иерархом в июне 1978 года. После Божественной литургии в священной часовне как обычно он пригласил меня на обед. Моим сотрапезником был ректор Академии епископ Выборгский, ныне митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, Председатель Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата. Тактичный пастыреначальник предложил мне сесть справа от него, и на нерешительное мое сопротивление перед почитаемым мною ректором, он возразил, ласково говоря: «Прошу, святый архимандрит, первый Иерусалимский Патриархат». Как всегда он был преисполнен любви, но в тот день — особенно радостен. Вид его был умиротворенный, словно он предавался мечтам о пути «от земли на небо», как будто он чаял, радуясь встрече с Архипастырем Христом, Которого желал и к Которому относился, как к Начальнику и Совершителю Веры, переносясь, таким образом, от Голгофы земного испытания через гроб, как посеянное зерно, к воскресению и нетлению. И снова темой обсуждения он выбрал Первородную Церковь Сиона и особые ее узы с Русской Церковью — как лебединую песню наших встреч.

Он выразил предложение в октябре того года посетить Святой Град и изложить покойному Патриарху Венедикту свои мысли относительно учреждения в городе Ленинграде подворья Иерусалимской Патриархии.

Таким способом он хотел внести свой вклад в укрепление уз русских верующих со Святыми Местами и обновление через них паломнических связей. Обсуждение было продолжительным. Мне он пожелал счастливого пути на Святую Землю, счастливого возвращения и успешного завершения моего обучения. Тотчас он встал и, неся коробку, открыл ее и преподнес мне панагию, говоря: «Возьми эту панагию, которая сочетается с крестом, который я возложил на твою грудь во время хиротонии в архимандрита. Скоро она тебе понадобится, а меня тогда не будет в живых». Моему смирению были вручены и некоторые другие знаки любви и уважения почтенным архиереем. Из глубины души я его поблагодарил, взял благословение и в глубоком волнении и искреннем уважении облобызал его руку. Я уходил из Трапезного зала, сопровождаемый его мудрым взглядом, в то время как на лице его оставалась спокойная привлекательная улыбка, словно этим выражением мне давалось предвестие свидания (по-русски — «до свидания») в стране живых.

Да будет.

+ ТИМОФЕЙ,
Митрополит Лиддский,
Генеральный Секретарь Иерусалимской Православной Церкви
1997 год

Страница сгенерирована за 0.11 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com