Мы уже видели, что нравственные недуги вызывали в свежем и крепком теле древней России сильное противодействие и что это противодействие преимущественно обнаруживалось в ряде христианских подвижников, иноков, которых дивная, строгая жизнь для людей с лучшими потребностями служила щитом против нравственной порчи. Строгое правило иноческой жизни, правило Сергия и Кирилла, на юге от Москвы поддерживалось в Боровском монастыре его игуменом и основателем Пафнутием, страшным старцем, который имел дар по лицу приближающегося к нему человека угадывать дурную страсть, дурное дело. К такому-то наставнику не усумнился прийти молодой Иван Санин, сын московского служилого человека, потомок выходца из Западной Руси. Еще не достигнув двадцатилетнего возраста, Иван уже успел испытать свои силы в безмолвной иноческой жизни, но не был доволен своим опытом, искал высшего образца, опытнейшего подвижника - ему указали Пафнутия. Пришедши в Боровский монастырь, Иван застал игумена и братию за тяжелою работою: они носили и обтесывали бревна и потом без отдыха шли в церковь на вечернюю службу. Такова была жизнь, ожидавшая молодого человека в монастыре; но такая-то именно жизнь уже давно и прельщала его; он упал к ногам Пафнутия и просил принять его в число братий; Пафнутий узнал, с кем имел дело, и в тот же день постриг пришлеца, который получил имя Иосифа. Строг был искус, которому подвергся Иосиф в Пафнутиевом монастыре; но это был один из тех людей, которые не утомляются никакими трудами, никакими лишениями, не останавливаются никакими препятствиями при достижении раз предназначенной цели. Когда по смерти Пафнутия Иосифа избрали игуменом Боровского монастыря, то он уже не довольствовался уставом, который был в силе во времена Пафнутия, но хотел ввести устав строжайший; когда же большинство братии не согласилось на это, Иосиф оставил Пафнутиев монастырь, посетил другие обители, присматриваясь к уставам и выбирая, какой бы был построже, наконец решился основать собственный монастырь в лесах волоколамских с самым строгим общежительным уставом; как Иосиф не любил останавливаться, доказывает то, что, запретив женщинам вход в монастырь и всякое сношение с братиею, он сам себе не позволил видеться с престарелою матерью.

Такого-то неутомимого борца вызвал Геннадий на помощь против ереси, и такой помощник был необходим, потому что ересь усиливалась все более и более. Митрополит Геронтий умер в 1489 году, и при избрании ему преемника сторона еретиков получила верх; митрополитом назначен был тайный соумышленник их, симоновский архимандрит Зосима; Геннадия Новгородского отвели от присутствия при избрании митрополита, и Зосима немедленно же оказал нерасположение свое к новгородскому владыке, потребовав от него нового архиерейского исповедания. Оскорбленный Геннадий отвечал ему любопытным письмом, в котором жаловался, что его постоянно отводят от присутствия на соборах московских: "Когда архиепископ ростовский Иоасаф оставил владычество, то вместо того, чтоб за нами за всеми послать и собором обыск сделать, обо мне и не упомянули; а гонцы ежедневно ездят с пустыми делами из Москвы в Новгород в три дни. Хотелось мне очень быть на твоем поставлении; но вот пришел наказ от государя великого князя о его великих делах, велел мне об них хлопотать, а в Москву не велел ехать. Велишь мне писать исповедание; но я уже положил раз исповедание пред отцом моим, Геронтием митрополитом, и пред всем собором; это исповедание у вас в казне; а как я исповедался пред богом, так и стою неподвижно: в Литву грамот не посылаю, оттуда мне также не присылают грамот, и литовские ставленники не служат в моей архиепископии. Если же литовские окаянные дела прозябли в Русской земле, в Великом Новгороде, когда был в нем князь Михайла Олелькович и с ним жидовин еретик, и от этого жидовина распространилась ересь в Новгородской земле, сперва держали ее тайно, а потом спьяну начали проговариваться, то я тотчас же об этом дал знать великому князю и митрополиту Геронтию". Описавши свои действия против еретиков и послабление, которое встретили они в Москве, Геннадий требует от митрополита, чтоб он вместе с собором предал еретиков проклятию, после чего продолжает: "Стала беда с тех пор, как приехал Курицын из Венгрии и еретики из Новгорода перебежали в Москву: Курицын у еретиков главный заступник, а о государевой чести попечения не имеет. Теперь же еще беда стала земская и нечесть государская большая; церкви старые, извечные вынесены из города вон (по случаю строения новых стен), да и монастыри старые, извечные с места переставлены; но этого мало: кости мертвых вынесены в Дорогомилово, да на тех местах сад развели... Если же государь наш, князь великий, еретиков не обыщет и не казнит, то как ему с своей земли позор свести? Смотри, франки по своей вере какую крепость держат; сказывал мне цесарский посол про испанского короля, как он свою землю очистил, и я с его речи послал тебе список. Да поговори великому князю накрепко, чтоб велел мне быть в Москве и у тебя благословиться; потому что здесь какие бы великие дела ни были, но больше того дела нет; если это дело управится, то и здешним великим делам укрепление будет. Да жалуюсь теперь тебе на чернеца Захара, стригольника; бранит меня беспрестанно уже четвертый год, посылает грамоты в мою архиепископию, к чернецам и священникам, а что по Московской земле разослал, тому и числа нет".

Дело об еретиках получило такую гласность по всему государству, что нельзя было не заняться им: Зосима должен был созвать собор, на который представили еретиков, бежавших из Новгорода в Москву; собственноручные показания их, данные ими прежде Геннадию, служили таким очевидным доказательством, что Зосиме не было никаких средств защищать своих; еретиков прокляли, некоторых из них сослали в заточение, других - в Новгород к Геннадию. Последний велел их посадить на лошадей, лицом к хвосту, в вывороченном платье, в берестовых остроконечных шлемах, в каких изображаются бесы, с мочальными кистями, в венцах из сена и соломы, с надписью: "Се есть сатанино воинство!" В таком наряде возили их по улицам новгородским; встречающиеся плевали им в глаза и кричали: "Вот враги божии, хулители Христа!" В заключение на еретиках зажжены были шлемы.

Но этот позор в Новгороде не обессилил ереси в Москве. Дерзость еретиков особенно усилилась, когда 1492 год прошел, а чаемого с концом седьмого тысячелетия конца миру не было. "Если Христос был мессия, - говорили еретики православным, - то почему же не является он в славе, по вашим ожиданиям?" и проч. Иосиф писал против них обличительные слова, собрание которых известно под именем Просветителя, в каком состоянии находились умы в это время, видно из послания его Нифонту, епископу суздальскому. "С того времени, - писал он, - как солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси: в домах, на дорогах, на рынке все - иноки и миряне - с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и св. отцов, а на словах еретиков, отступников христианства; с ними дружатся, учатся от них жидовству. А от митрополита еретики не выходят из дому, даже спят у него". Иосиф требовал, чтоб владыки, верные православию, отказались от всякого сообщения с Зосимою, внушали бы и другим, чтоб никто не приходил к нему, не принимал от него благословения; вооружился против мнения, которое особенно защищал Зосима, что еретиков осуждать не должно. Зосима в 1494 году действительно отрекся от митрополии: оставлять в челе церкви человека, громко обвиненного в ереси и не хотевшего торжественно оправдываться, было уже слишком соблазнительно; сами еретики могли желать удаления Зосимы, как скоро он своим неблагоразумным поведением уже обличил себя и мог быть теперь более вреден, чем полезен их обществу. В невольной грамоте Геннадия на избрание преемника Зосиме, троицкого игумена Симона, читаем: "Что ми есте (епископы) прислали грамоту, возвещая нашему смирению, что отец Зосима митрополит своей ради немощи оставил стол русской митрополии и, пришед в святую великую соборную церковь, пред всеми омофор свой на престол положил, и свидетеля на то господа бога нарицая, яко невозможно ему к тому святительская действовати, ни митрополитом нарицатися, и отойде в монастырь в смиренноиноческое жительство". В летописях же говорится, что Зосима оставил митрополию не своею волею, но был удален за страсть к вину и за нерадение о церкви. Если в Зосиме действительно открылся означенный порок, то это было достаточною причиною к его удалению как в глазах православных, так и еретиков, которым он мог сильно вредить своим поведением.

Удаление Зосимы нисколько не ослабило значения еретиков в Москве; но им нужно было поднять его в Новгороде, где благодаря деятельности Геннадия ересь ослабела значительно, и вот по старанию Федора Курицына в новгородский Юрьев монастырь назначен был архимандритом монах Кассиан, державшийся ереси. В Кассиане новгородские еретики должны были найти и действительно нашли могущественную опору: в его кельях держали они свои тайные собрания. Геннадий, однако, нашел их и тут и заставил бежать в Литву и к немцам. Но в Москве могла ли ересь ослабеть, когда невестка великого князя Елена была на ее стороне, а на стороне Елены были самые могущественные вельможи, которые достигли наконец того, что Иоанн торжественно объявил сына Еленина, Димитрия, наследником стола великокняжеского. Мы видели, однако, что это торжество Елены и ее приверженцев было непродолжительно, что скоро София восторжествовала в свою очередь, казнь и пострижение были участью Ряполовских и Патрикеевых, удаление и, наконец, тесное заключение - участью Елены и ее сына. Мы не знаем, какое было значение Иосифа в этих переворотах; но, видя тесную связь волоколамского игумена и его учеников с великим князем Василием, сыном Софии, видя в то же время сильную ненависть Курбского к этим осифлянам, "подобным великому князю Василию, скорым помощникам его и во всем потаковникам и подражателям", - как говорит Курбский, - видя такие отношения, мы необходимо должны заключить, что связь Иосифа с Василием и его матерью началась и укрепилась во время борьбы с ересью: действуя против еретиков, следовательно, против Елены, Иосиф, естественно, должен был стать на сторону Софии и ее сына. Понятно, как торжество последних облегчило Иосифу борьбу с ересью: он нашел доступ к великому князю, начал упрашивать его о принятии строгих мер против еретиков; тот обещал исполнить его желание, открыл, что знал об ереси, которую держал протопоп Алексей и Федор Курицын, что и Елена была вовлечена в ересь, раскаивался, что прежде слабо поступал с еретиками; Иосиф требовал раскаяния на деле. "Государь, - говорил он Иоанну, - подвинься только на нынешних еретиков, и за прежних тебя бог простит". Но строгие решительные меры, которые должно было употребить против еретиков по требованию Иосифа, могли заставить задуматься великого князя, слышавшего, с другой стороны, сильный ропот на ревность волоколамского игумена; Геннадий Новгородский был лишен архиепископии по причинам, о которых будет речь ниже; наконец, в это время летописцы говорят, что здоровье Иоанна начало расстраиваться после смерти Софии; все это могло содействовать замедлению собора на еретиков. Иосиф между тем не успокаивался: он обратился к духовнику великокняжескому, андрониковскому архимандриту Митрофану, с просьбою действовать на Иоанна; наконец его желание исполнилось: в конце 1504 года созван был собор на еретиков; они защищали свое учение, Иосиф был обличителем; следствием собора было то, что Волк Курицын, Димитрий Коноплев, Иван Максимов, архимандрит юрьевский Кассиан с братом и многие другие еретики были сожжены; Некрасу Рукавову сперва отрезали язык и потом сожгли в Новгороде; иных разослали в заточение, других - по монастырям. Некоторые из еретиков, приговоренных к смертной казни, объявили, что раскаиваются; но их раскаяние не было принято, ибо Иосиф представил, что раскаяние, вынужденное страхом, не есть искреннее. Удар, нанесенный ереси собором 1504 года, был силен, но не был окончательным; мы еще должны будем обратиться к этому предмету в рассказе о делах преемника Иоаннова.

Кроме важного дела о ереси жидовской церковные соборы Иоаннова времени занимались не менее важным делом улучшения нравственности духовенства. В 1468 году псковичи отлучили от службы вдовых священников и дьяконов по всей Псковской волости, не спросившись ни митрополита, ни епископов; архиепископ новгородский Иона хотел наложить на них за это неблагословение, но митрополит Феодосий запретил ему это делать. Феодосий знаменит в истории русской церкви как жертва святой ревности к улучшению нравов духовенства; он, говорит летописец, хотел священников и дьяконов силою навести на божий путь: начал их каждое воскресенье созывать и учить по святым правилам, вдовым дьяконам и священникам приказывал постригаться в монахи; у кого из них были наложницы, тех наказывал без милости, снимал с них священство, налагал пени; церквей наставили много, и вот всякий, кому не хотелось работать, шел в священники, не оставляя плотских страстей, потому что шел не богу служить, а тело свое льготить. Когда вследствие мер Феодосия недостойные священнослужители были удалены, то многие церкви остались без священников; люди начали тужить об этом и порицать митрополита. Это так огорчило Феодосия, что он заболел, и когда выздоровел, то уже не хотел более оставаться митрополитом, удалился в Чудов монастырь, взял к себе в келью расслабленного старца, стал служить ему, омывать струпы.

Вопрос, поднятый псковичами и Феодосием в начале княжения Иоаннова, был потом возобновлен известным уже нам своею деятельностию Геннадием Новгородским, который вписал свое имя в историю русского просвещения тем, что первый начал говорить о необходимости училищ для духовных. "Бил я челом, - пишет Геннадий к митрополиту Симону, - государю великому князю, чтоб велел училища устроить: ведь я своему государю напоминаю об этом для его же чести и спасения, а нам бы простор был; когда приведут ко мне ставленника грамотного, то я велю ему ектению выучить да и ставлю его и отпускаю тотчас же, научив, как божественную службу совершать; и такие на меня не ропщут. Но вот приведут ко мне мужика: я велю ему апостол дать читать, а он и ступить не умеет, велю дать псалтирь - он и потому едва бредет; я ему откажу, а они кричат: земля, господин, такая, не можем добыть человека, кто бы грамоте умел; но ведь это всей земле позор, будто нет в земле человека, кого бы можно в попы поставить. Бьют мне челом: пожалуй, господин, вели учить! Вот я прикажу учить его ектениям, а он и к слову не может пристать: ты говоришь ему то, а он совсем другое; велю учить азбуке, а он, поучившись немного, да просится прочь, не хочет учиться; а иной и учится, но не усердно и потому живет долго. Вот такие-то меня и бранят, а мне что же делать? Не могу, не учивши их, поставить. Для того-то я и бью челом государю, чтоб велел училища устроить: его разумом и грозою, а твоим благословением это дело исправится; ты бы, господин, отец наш, государей наших великих князей просил, чтоб велели училища устроить; а мой совет таков, что учить в училище сперва азбуке, а потом псалтири с следованием накрепко; когда это выучат, то могут читать всякие книги. А вот мужики невежды учат ребят, только речь им портят: прежде выучат вечерню и за это мастеру принесет кашу да гривну денег, за заутреню то же или еще и больше, за часы особенно, да подарки еще несет кроме условной платы; а от мастера отойдет - ничего не умеет, только бредет по книге, о церковном же порядке понятия не имеет. Если государь прикажет учить и цену назначит, что брать за ученье, то учащимся будет легко, а противиться никто не посмеет; да чтоб и попов ставленых велел учить, потому что нераденье в землю вошло. Вот теперь у меня побежали четверо ставленников - Максимка, да Куземка, да Афанаська, да Емельянка мясник; этот и с неделю не поучился - побежал; православны ли такие будут! По мне таких нельзя ставить в попы; о них бог сказал чрез пророка: ты разум мой отверже, аз же отрину тебя, да не будеши мне служитель".

В 1503 году митрополит Симон вместе с Геннадием и с шестью другими епископами на соборе определили: так как найдено, что многие вдовые священники и дьяконы после жен держали у себя наложниц, не переставая священнодействовать, то вперед вдовым попам и дьяконам не служить; которые из них уличены в держании наложниц, тем наложниц отпустить, жить в миру, волос своих не растить, платье носить мирское и дань давать вместе с мирскими людьми и никаких священнических служб не отправлять; а кто из них с наложницею уйдет в дальние места и начнет служить, тех предавать гражданским судьям; на которых же вдовых попов и дьяконов дурной молвы нет и сами говорят, что живут после жен чисто, тем стоять в церкви на крилосах, держать дома епитрахили и приобщаться св. тайн в епитрахилях, а дьяконам - в стихарях и орарях, но не служить, а пользоваться четвертою частию всех церковных доходов. Чернецам и черницам в одном монастыре вместе не жить: в мужском монастыре служить игумену, а в женском - белому священнику. Если поп или дьякон в который день напьется пьян, то на другой день ему обедни не служить. На том же соборе было постановлено: митрополиту, архиепископам и епископам от поставления духовных лиц всяких степеней не брать ничего; также от ставленых грамот, печатнику от печати и дьяку от подписи не брать ничего; ставить в священники не раньше тридцати лет, в дьяконы - не раньше 25, в поддьяконы - не раньше 20. За нарушение этих правил собор определил лишение сана; и кто же первый был обвинен в нарушении этих правил, и кто первый подвергся наказанию, определенному собором? Геннадий Новгородский! Под следующим же, 1504 годом читаем в летописях: Геннадий, архиепископ Великого Новгорода и Пскова, оставил престол свой неволею: приехавши из Москвы после собора, начал мзду брать с священников за ставление и еще больше прежнего вопреки обещанию, данному на соборе, по совету любимца своего, дьяка Михайлы Гостенкова; великий князь и митрополит, обыскавши, свели его с престола в Москву, где он был помещен в Чудове монастыре. Догадываются, что свержение Геннадия было делом еретиков.

В монастыри старались вводить общежительные уставы; общее житие в митрополичьих уставных грамотах называется богорадным; по этим грамотам архимандрит должен был иметь одну трапезу с братиею, мог иметь особую трапезу только в случае прихода великих гостей; всякий приход монастырский архимандрит ведает по слову и по совету со всею братиею; нужно будет избрать кого-нибудь из братий для ведания монастырского прихода и церковного строения, келаря, купчину, нужно будет послать кого на монастырскую службу - архимандрит избирает и поставляет с ведома всей братии, кого братья изберут и по его благословению; также иноков приходящих архимандрит принимает с согласия всей братии; без благословения архимандрита иноки не выходят из монастыря; доходы с земель монастырских делятся так: архимандриту - половина, священникам, дьяконам и чернецам - другая; последняя делится опять на две части: одна - священникам и дьяконам, другая - чернецам; таким же образом поднимаются дань митрополичья и проезды; что же касается до годовых дач или сорокоустов, вписов, молебнов, то этими доходами архимандрит делится пополам с священниками и дьяконами: одна половина - архимандриту, другая - священникам и дьяконам с просвирником и пономарем; а чернецы в эти доходы не вступаются. По завещанию преподобного Евфросина Псковского чернецы в его монастыре не должны были есть по келиям, кроме праздника или пиршества какого-нибудь, не должны были носить немецкого платья, также шуб с пухом, держать баню, позволять женщинам входить в монастырь. Иосиф Волоцкий запрещает иноку разговаривать во время службы церковной и на трепезе; на трапезе брать у брата кушанье и ставить перед ним свое; есть и пить больше других; ходить в деревню за каким-либо делом; из церкви и из трапезы брать книги без благословения пономаря; если инок увидит в книге какую-нибудь погрешность, то не смеет переписывать или вырезывать, а должен сказать настоятелю и по другой книге исправить, а не по своему домышлению; если случится согрешить словом или делом, или помышлением, то просить прощения у настоятеля в тот же день, а не откладывать до утра. Тот же Иосиф запретил инокам своего монастыря под страхом бесчестного изгнания принимать в келию мед, вино, пиво, квас медвяный, брагу. Мы видели уже, что Иосиф прежде всего старался воскресить предание о строгости монастырской жизни. В этом отношении очень важно для нас сочинение его "Сказание о святых отцах монастырей русских", где сочинитель представляет нам борьбу хранителей древнего предания с его нарушителями и постоянно высказывает свою любимую мысль о необходимости строгих мер для поддержания строгости иноческой жизни. "Святой Сергий и другие святые, - говорит Иосиф, - такое старание имели о пастве, что не пропускали ни малейшего небрежения или преслушания; они были милостивы, где следовало, и были строги, где настояла потребность, согрешавших обличали и понуждали к добру, ослушникам же не позволяли своевольничать, но отлучали их от церкви и от трапезы. Между ними господствовала такая нищета, такое отсутствие любостяжания, что в обители св. Сергия и самые книги писали не на пергамене, а на берестах; сам же св. Сергий носил такое бедное платье, что приходящие часто не узнавали его и думали, что это один из просителей. О святом же Кирилле что мне писать? По кончине его и учеников его в наше время был в его монастыре настоятель из другого монастыря и начал нарушать некоторые предания и постановления св. Кирилла; но в то же время был в монастыре старец святой, именем Досифей Неведомицын, и другие старцы, любившие предания св. Кирилла; они не стали молчать, видя нарушение древнего устава, и за это страдали от нового настоятеля, блаженный же Досифей много раз бывал бит от него. Однажды игумен, рассердившись на Досифея за увещания не развращать предания, столкнул блаженного старца с трапезного места так, что тот упал, как мертвый, на землю; выздоровевши, Досифей пришел к игумену и сказал: "Хоть убей меня до смерти, а я не перестану говорить тебе об уставе". Этот игумен ушел; выбрали нового, также из другого монастыря, и этот опять начал нарушать некоторые предания: в церкви во время соборного пения и в трапезе за обедом любил разговаривать о бесполезных вещах. Благочестивые старцы по-прежнему стали его удерживать от этого, а он бросался на них с палкою и бил; наконец стыдно ему стало, и он ушел из монастыря. Выбрали третьего, постриженника Кириллова монастыря, но и этот оказался таким же разрушителем преданий; тогда все лучшие старцы убежали из монастыря; на этот раз князь вступился в дело, велел выгнать игумена, и старцы возвратились".

В поучениях священнослужителям, дошедших до нас от описываемого времени, находятся, между прочим, следующие наставления: "В церкви разговаривать не давай, приноса не приноси на божий жертвенник от неверных, еретиков, развратников, воров, разбойников, грабителей и властелей немилосердых, корчемников, резоимцев (рез - процент), ротников (рота - клятва), клеветников, поклепников, лжепослухов, волхвов, потворников, игрецов, злобников или кто томит челядь свою голодом и ранами и наготою. К убогим сиротам, болен ли кто-нибудь из них, или умрет, или родит, приходи, прежде чем позовут; стой на страже день и ночь с крещением, покаянием, причастием, твори достойное правило с любовию, тихо, неспеша: младенец не разумеет, мертвец не чувствует; младенца крести и всякому человеку причастие давай, кроме мертвеца; кого изгубишь леностию или нерадением, мука их на тебе взыщется; к троеженцу не входи в дом, разве только будет на одре смертном".

Нравственное состояние недавно обращенных в христианство пермичей, как духовных, так и мирян, требовало особенной заботливости со стороны митрополита, требовало особенного поучения. В 1501 году митрополит писал к пермскому духовенству: "Слышу о вас, что о церковном исправлении и своем спасении не радите, о духовных детях не брежете и душевной пользы не ищете: сами едите и пьете не в приличное время, до обеда, а этим и новокрещенным людям послабление даете; многие новокрещенные люди, смотря на вас, соблазняются, то же делают; да и вступают в незаконные браки в родстве и другие богомерзкие дела творят". К мирянам тот же митрополит писал: "Кумирам не служите, треб их не принимайте, воипелю болвану не молитесь по древнему обычаю и всяких тризнищ не творите идолам, в браки незаконные не вступайте, как слышно о вас, что у вас женятся в родстве, по ветхому и татарскому обычаю: кто у вас умрет, то второй его брат берет за себя его вдову, и третий брат так же делает; а жены ваши ходят простоволосые. Все это вы делаете не по закону христианскому".

Что касается материального благосостояния духовенства, то митрополит пользовался теми же доходами, какие имел и прежде: нерехтские соляные варницы митрополичьи и живущие в них люди были освобождены от дани, пошлин, подсудности волостелям и тиунам великой княгини Марии; в 1504 году великий князь освободил митрополичьи села и монастыри в Московском и Владимирском уездах от подсудимости своим наместникам и волостелям; обозы с шекснинскою рыбою, шедшие в Москву для митрополита, освобождены были от пошлин; митрополит отправлял слугу своего с товарами для торговли, "чтоб прибыло церкви божией в подможение"; в подорожной этому купчине митрополит просил, чтоб пошлин нигде с него не брали и в тесных местах провожали. Относительно архиерейских доходов с подчиненного духовенства в описываемое время мы узнаем некоторые новые подробности против прежнего; пошлины перечисляются так: "Дань петровская и рождественская, десятина, данская пошлина, десятинничьи пошлины, доводчичьи, заездничьи, зазывничьи, благословенная куница, явленная куница с грамотою, полоть, казенные алтыны, писчее, людское". Мы видели, что и прежде возникало сомнение, следует ли монастырям владеть селами. И митрополит Киприан решительно склонялся к отрицательному ответу; при Иоанне III вопрос возобновился: он был поднят на соборе знаменитым отшельником, основателем скитского жития Нилом Майковым, более известным под именем Сорского (по обители его на реке Соре, в 15 верстах от Кириллова Белозерского монастыря); Нил требовал, чтоб у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням и кормились рукоделием; это требование поддерживали пустынники белозерские. Но против него восстал знаменитый же подвигами иноческой жизни старец Иосиф Волоцкий. Нил смотрел на монастырь как на общество людей, отказавшихся от мира; это общество, в глазах его, было тем совершеннее, чем менее имело столкновений с миром; Иосиф же кроме этого значения монастыря предполагал еще другое; он смотрел на монастырь также как на рассадник властей церковных; Нил имел в виду отшельника, желающего укрыться от мира, от всех его отношений, в болотах и лесах белозерских; Иосиф имел в виду также и владыку, епископа, который будет взят из монастыря. "Если у монастырей сел не будет, - говорил Иосиф, - то как честному и благородному человеку постричься? Если не будет честных старцев, то откуда взять на митрополию или архиепископа, или епископа? Если не будет честных старцев и благородных, то вера поколеблется". Вспомним, что в описываемое время обеспеченное содержание могло представляться не иначе как в виде владения земельною собственностию, служилые люди получали содержание в виде поместий; следовательно, вопрос о содержании монашествующих мог представиться только в такой форме: или владеть им селами, или кормиться подаянием и работою рук. Мнение Иосифа Волоцкого превозмогло на соборе, и митрополит Симон отвечал великому князю, что духовенство не дерзает и не благоволит отдавать церковных земель, причем ссылался на давний обычай греческой и русской церкви, на уставы Владимира и Ярослава, наконец, даже на пример ханов татарских, которые никогда не трогали имуществ церковных. Великий князь оставил дело, но вопрос, как увидим после, не переставал разделять русское духовенство.

Встречаем известие, что в описываемое время священники и в Москве распределялись по соборам. Касательно прав духовенства мы видим, что оно не было освобождено от телесного наказания. Кроме известий о наказаниях еретикам под 1483 годом встречаем известие, что чудовского архимандрита, князя Ухтомского и еще какого-то Хомутова били на торгу кнутом за то, что они составили подложную жалованную грамоту Спасо-Каменному монастырю от имени князя Андрея Вологодского после уже его смерти. От торговой казни духовенство не было освобождено и во Пскове, что видим из следующего известия под 1495 годом: по случаю шведской войны псковичи назначили набор ратных людей - с десяти сох конного человека; назначили сбор со священников и дьяконов; но священники нашли в правилах, что не следует брать ратников с церковных земель; тогда посадники хотели силою заставить их давать ратных людей, причем хотели двоих священников кнутом избесчестить, и те в одних сорочках стояли на вече.

В заключение мы должны упомянуть о связи русской церкви с восточною при Иоанне III. В 1464 году митрополит Феодосий писал в Новгород и Псков, прося жертвовать на искупление св. гроба от египетского султана; для сбора пожертвований хотел ехать в Москву сам иерусалимский патриарх Иоаким, но на дороге заболел и умер в Кафе, завещав свое дело Иосифу, нареченному митрополиту Кесарии Филипповой, который был поставлен на свою митрополию в Москве здешним митрополитом Феодосием по благословению и по грамотам патриарха Иоакима. В 1480 году иерусалимский патриарх Иоаким писал к митрополиту Геронтию, что один русский, именем Григорий, под видом купца нашел его в Египте и просил дать благословение и писание к московскому митрополиту в порадование и приятельство. Приходил также за милостынею из Афонской горы, из монастыря Ксиропотамона, инок Герасим; великий князь наградил его и отпустил; но на дороге старец был взят в плен и ограблен татарами, которые продали его в Астрахань, из Астрахани - в Казань, где он был выкуплен и препровожден в Москву; митрополит Симон писал окружное послание, прося пожертвований для этого Герасима. Видя, с одной стороны, в русской церкви желание не прерывать связи с греческою церковию и сочувствие к бедствиям последней - с другой, мы видим сильное отвращение к сближению с церковию латинскою; в этом отношении любопытно письмо из Пскова от какого-то Филиппа Петрова (вероятно, наместника владычного) к новгородскому архиепископу Геннадию о споре псковских священников с латинскими монахами: "Пришли серые чернецы от немцев в Псков да стали говорить о вере; были у священников, а к тебе не захотели идти; речь их такова: соединил веру наш папа вместе с вашими на осьмом соборе, и мы и вы христиане, веруем в сына божия. Наши священники отвечали им: не у всех вера правая; если веруете в сына божия, то зачем богоубийцам-жидам последуете, поститесь в субботу и опреснок в жертву приносите? Зачем два духа беззаконно вводите, говоря: и в духа святого животворяща, от отца и сына исходящего? А что говорите нам об осьмом сонмище, об италиянском скверном соборе латинском, то нам хорошо известно: это сборище окаянное на нашей памяти было, и едва убежал. кардинал Исидор от нашего государя великого князя Василия Васильевича, царя всея Руси; об этом соборе мы и слышать не хотим, потому что отринут он богом и четырьмя патриархами; будем держать семь соборов вселенских и поместные; они угодны богу, потому что сказано: "Премудрость созда себе дом и утверди столпов семь".

Что касается состояния православного духовенства в Литовской Руси, то здесь при избрании митрополита на Киев каждый раз посылали за благословением к патриарху константинопольскому; избрание же и поставление совершалось в Руси. В 1494 году великий князь Александр подтвердил жалованную грамоту отца своего Казимира смоленскому владыке, по которой люди последнего освобождались от суда наместника великокняжеского; также владыка получил право перезывать из-за границы людей и селить их на своих церковных землях; в 1499 году тот же великий князь дал митрополиту и епископам грамоту о неприкосновенности святительского суда и церковного имущества на основании церковного устава Ярославова (свитка Ярославля). Относительно некоторых монастырей великие князья литовские имели право подаванья, так, например, в 1496 году какой-то Григорий Попович бил челом великому князю Александру, просил у него киевского Михайловского монастыря, объявляя, что этот монастырь издавна великокняжеское поданье, справившись, что объявление Григория справедливо, Александр велел отдать монастырь просителю, с тем чтоб он немедленно постригся в монахи.

Если относительно суда церковного основывались еще на уставе или свитке Ярослава, то относительно суда гражданского мы видели, что уже в уставной грамоте Василия Димитриевича находятся новизны против Русской Правды, приписываемой тому же Ярославу. Судный устав, или Судебник, собранный при Иоанне III, в 1497 году, дьяком Владимиром Гусевым, представляет опять новое движение юридических понятий сравнительно с уставною грамотою деда Иоаннова. Судебник этот прежде всего определяет, кто должен судить: "Судить суд боярам, окольничим или детям боярским, за которыми кормления с судом боярским, а на суде быть у бояр и окольничих дьякам. Которого жалобника управить будет нельзя, о таком говорить великому князю или отослать его к тому, кому приказано ведать таких людей". Думают, что здесь выражение "кому приказано ведать таких людей" указывает на приказы; но это выражение вполне объясняется древними жалованными грамотами, например жалованною грамотою Димитрия Донского новоторжцу Евсевку: "А приказал есмь его блюсти дяде своему, Василью, тысяцкому". Наместникам и волостелям, которые держат кормления без боярского суда, также тиунам великокняжеским и боярским, за которыми кормления с судом боярским, холопа и рабы без боярского доклада не выдавать и отпускных не давать: татя и душегубца не отпускать, всякого лихого человека без доклада не продать, не казнить, не отпустить. Определяется, как судьи должны судить: боярам или детям боярским судить, а на суде у них быть дворскому, старосте и лучшим людям; посула им от суда не брать же ни на господина своего, ни на тиуна, и пошлинникам от суда посулов не просить: велеть прокликать по торгам в Москве и во всех городах Московской и Новгородской земли и заповедать по всем волостям, чтобы истец (ищея) и ответчик судьям и приставам посула не сулили в суде. Всякому судье судом не мстить, не дружить никому, жалобников от себя отсылать, а давать всем жалобникам управу во всем. Кого обвинит боярин не по суду и грамоту правую на него с дьяком даст, то эта грамота не в грамоту, взятое отдать назад, а боярину и дьяку в том пени нет, истцам же суд с головы. Уголовные преступления и наказания за них обозначаются так: если доведут на кого воровство, разбой, душегубство, ябедничество или другое какое-нибудь лихое дело и будет он ведомый лихой человек, то боярину велеть его казнить смертною казнью, а истца вознаградить из его имения; если за этим вознаграждением что останется, то идет на боярина и дьяка; если же у преступника не будет имения, чем заплатить истцу, то боярин не должен выдавать последнему преступника, но должен велеть казнить его. Убийцу своего господина, крамольника, церковного татя и головного (похитителя людей), подметчика, зажигальщика, ведомого лихого человека казнить смертною казнию. Если кого-нибудь поймают на воровстве в первый раз (кроме церковного и воровства головного), то казнить его торговою казнию, бить кнутом, потом доправить на нем вознаграждение истцу и судье продажу, если же не будет у него имения, то, бивши кнутом, выдать истцу головою на продажу, а судье не брать ничего; поймают его в другой раз на воровстве, то казнить смертию, а с имением поступать, как прежде показано. Кто съорет межу или грани ссечет в землях великокняжеских, боярских и монастырских, того бить кнутом да истцу взять на нем рубль, а в черных волостях волостель или посольский берет на виноватом два алтына да за рану, что присудят, посмотря по человеку и по ране. Между селами и деревнями должны быть загородья по половинам: в случае потравы взыскать убыток с того, в чью загородь прошел скот. О землях суд: взыщет боярин на боярине, или монастырь на монастыре, или боярин на монастыре, или монастырь на боярине; взыщет черный на черном, или помещик на помещике, или черный или сельский на помещике и наоборот, то судить за три года, а дальше трех лет не судить; взыщут на боярине или на монастыре великокняжеской земли, то судить за шесть лет.

Страница сгенерирована за 0.07 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com