13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Глава 2.3.
Таким образом, в конце княжения Василиева обозначилось ясно, куда должны примкнуть эти спорные между Москвою и Литвою области - Рязань, Новгород, Псков: все они находились уже почти в воле великого князя московского. Но как же должны были смотреть на это князья литовские? что заставило их выпустить из рук добычу без борьбы, что помешало им воспользоваться усобицами князей московских для окончательного усиления себя на счет последних? Они не имели для этого средств, ибо если прежде сдерживались они на западе борьбою с Немецким орденом, то теперь сдерживались они еще более союзом с Польшею и потом окончательною борьбою с тем же Орденом. Мы видели, что если поляки сильно хлопотали о вечном соединении своего государства с Литвою, то в Литве хлопотали также о независимости своего княжества от Польши. На Ленчицеком сейме, бывшем в 1426 году, опять толковали о средствах, как бы помешать отделению Литвы от Польши, о котором стал снова замышлять Витовт. Но Витовт, замышляя о независимости Литвы от Польши, замышлял также и о зависимости Польши от себя. Мы видели, что в случае смерти Ягайла бездетным престол польский мог перейти к нему, но Ягайло от второго брака имел уже двоих сыновей, и королева Софья была беременна третьим ребенком; Витовт придумал средство: ославив мать, лишить и сыновей надежды на престол; в 1427 году на сейме в Городне Витовт обвинил молодую королеву в неверности Ягайлу; пыткою вынудили показания у некоторых придворных женщин, перехватили указанных виновников преступления; но королева успела очистить себя присягою, и Ягайло успокоился. Тогда Витовт стал думать о другом средстве достать независимость для Литвы и корону королевскую для себя: для этого он обратился к императору Сигизмунду. Сигизмунд, находясь в затруднительном положении по случаю войны с гуситами и турками, требовал и не мог добиться помощи от слабого Ягайла, который сам признавался, что не может ничего сделать без совета с Витовтом; вот почему императору очень хотелось сблизиться с Витовтом. "Вижу, - говорил он, - что король Владислав - человек простоватый и во всем подчиняется влиянию Витовта, так мне нужно привязать к себе прежде всего литовского князя, чтоб посредством его овладеть и Ягайлом". Начались частые пересылки между Сигизмундом и Витовтом, наконец положили свидеться в Луцке, куда должен был приехать и Ягайло. В 1429 году был этот знаменитый съезд трех коронованных лиц вместе со множеством вельмож польских, литовских и русских. После празднеств начались совещания, и на одном из них император сказал следующие слова: "Я понуждаю папу, чтоб он созвал собор для примирения с гуситами и для преобразования церкви; отправлюсь туда сам, если он согласится; если же не согласится, созову собор собственною моею властию. Не должно пренебрегать также и соединением с греками, потому что они исповедуют одну с нами веру, отличаясь от нас только бородами да тем, что священники у них женатые. Но этого, однако, не должно ставить им в порок, потому что греческие священники довольствуются одною женою, а латинские держат их по десяти и больше". Эти слова императора скоро были в устах всех русских, которые превозносили его похвалами, к великой досаде католиков и поляков. Но досада последних усилилась еще более, когда они узнали о главном предмете совещаний между Сигизмундом и Витовтом: этот предмет был признание Витовта независимым королем Литвы и Руси. Сигизмунд легко успел уговорить Ягайла дать на это свое согласие, но сильное сопротивление, как следовало ожидать, оказалось со стороны прелатов и вельмож польских, у которых из рук вырывалась богатая добыча: Збигнев Олесницкий, епископ краковский, бывший везде впереди по своему характеру и талантам, в полном собрании обратился к Витовту с резкими словами, говоря, что при избрании Ягайла они руководствовались только духовным благом литовцев, владения которых не могли представить им ничего лестного, потому что были все почти опустошены и разобраны соседними владельцами. Палатин краковский, Ян Тарновский, и все другие шумно выразили свое согласие с речью Олесницкого. Витовт, всегда скрытный, тут, однако, не мог удержать своего неудовольствия, которое выразилось в отрывочных гневных восклицаниях. "Пусть так! - сказал он, выходя из собрания, - а я все-таки найду средства сделать по-моему". Поляки тогда обратились с упреками к своему королю: "Разве ты нас за тем сюда позвал, чтобы быть свидетелями отделения от Польши таких знатных владений?" (Следовательно, Литва и Русь не были еще вконец опустошены и разобраны соседними государями!!) Ягайло заливался слезами, благодарил их за верность, клялся, что никогда не давал согласия Сигизмунду и Витовту на отделение Литвы, что рад хоть сейчас бежать из Луцка, куда они сами назначат. И точно, прелаты и паны польские собрались и уехали днем, а Ягайло побежал за ними в ночь. Витовта сильно раздосадовало это поспешное бегство поляков и короля их; однако крутые, решительные меры были не в характере Витовта; зная польское корыстолюбие, он начал обдаривать панов, чтобы как можно тише, без помощи оружия, достигнуть своей цели.
На следующем сейме у поляков было положено - кроткими мерами отвлекать Витовта от его опасного намерения. Послан был к нему в Литву все тот же Збигнев Олесницкий, который истощил перед ним все свое красноречие. "Знай, - говорил он Витовту, - что корона королевская скорее уменьшит твое величие, чем возвысит: между князьями ты первый, а между королями будешь последний; что за честь в преклонных летах окружить голову небольшим количеством золота и дорогих камней, а целые народы окружить ужасами кровопролитных войн?" Но в литовском князе Збигнев встретил достойного противника. "Никогда, - отвечал ему Витовт, - у меня и в голове не было намерения стать независимым королем; давно уже император убеждал меня принять королевский титул, но я не соглашался. Теперь же сам король Владислав потребовал этого от меня; уступая его мольбам, повинуясь его приказанию, я дал публично свое согласие, после чего постыдно было бы для меня отречься от своего слова". Олесницкий возвратился ни с чем, а между тем приближенные Витовта не переставали убеждать своего князя привести как можно скорее к концу начатое предприятие. Витовт писал к Ягайлу, укоряя его за то, что он взял назад свое согласие, и за то, что хочет сделать народ литовский и князя его вассалами Польши; писал и к императору с теми же жалобами. Поляки были в страшной тревоге; после долгих совещаний положено было опять слать послов к Витовту, и опять отправлен был Збигнев Олесницкий вместе с Яном Тарновским, палатином краковским. Послы удивили Витовта предложением принять корону польскую, которую уступает ему Ягайло, по старости лет уже чувствующий себя неспособным к правлению. Витовт отвечал, что считает гнусным делом принять польскую корону, отнявши ее у брата, и прибавил, что сам не станет более добиваться королевской короны, но если ее пришлют ему, то не откажется принять.
Между тем поляки действовали против намерений Витовта, и, с другой стороны, они представили папе всю опасность, которою грозит католицизму отделение Литвы и Руси от Польши, потому что тогда издревле господствовавшее в этих странах православие опять возьмет прежнюю силу и подавит только что водворившееся в Литве латинство. Папа, поняв справедливость опасения, немедленно отправил к императору запрет посылать корону в Литву, а Витовту - запрет принимать ее. Получив папскую грамоту, Витовт в 1430 году написал прелатам и вельможам польским, жалуясь им на короля Владислава, который чернит его пред папою и другими владетелями католическими. В это время поляки были встревожены вестию, что литовский князь взял с своих бояр присягу служить ему против короля и королевства Польского, и снова Збигнев отправился в Литву успокоить Витовта насчет папского послания и укорить в неприязненных намерениях против Польши. Витовт отвечал, что он взял присягу с своих и утвердил крепости вовсе не с целию начать наступательные движения против Польши, но только для предохранения себя от внезапного нападения врагов, ибо ему достоверно известно, что гуситы беспрестанно добиваются от короля Владислава позволения пройти чрез его области на Пруссию и на Литву, и король ему об этом ничего не объявил. Збигневу нечего было отвечать на это. Между тем днем Витовтовой коронации назначен был праздник Успения богородицы; но так как посланные от Сигизмунда с короною опоздали к этому дню, то назначен был другой праздник - Рождества богородицы, и приглашены были уже к этому торжеству многие соседние владельцы, в том числе и внук Витовта, князь московский. Поляки знали об этих приготовлениях и потому расставили сторожевые отряды по границам, чтобы не пропускать Сигизмундовых послов в Литву. На границах Саксонии и Пруссии схвачены были двое послов - Чигала и Рот, которые ехали к Витовту с известием, что корона уже отправлена, и с грамотами, в силу которых он получал право на королевский титул; за этими послами следовали другие, знатнейшие и многочисленнейшие, везшие корону. Чтоб перехватить их, отправилось трое польских вельмож с значительным отрядом, поклявшись помешать отделению Литвы и Руси, хотя бы для перехвачения короны нужно было ехать в самые отдаленные пределы. Послы, узнав об этом, испугались и возвратились назад, к Сигизмунду.
Весть об этом так поразила Витовта, что сильно расстроила его здоровье; однако больной старик еще не терял совершенно надежды как бы то ни было успеть в своем намерении. Зная слабохарактерность Ягайла, он послал звать его к себе в Вильну. Ягайлу и самому очень хотелось поехать в Литву, не потому, что он питал сильную привязанность к родной стране, а потому, что в ней всего лучше удовлетворял он своей страсти к охоте. Но польские прелаты и вельможи знали, что если Ягайло раз свидится с Витовтом, то не будет в состоянии отказать ему ни в чем; знали также, что Сигизмундовы послы убеждают Витовта употребить при венчании корону, сделанную в Вильне, что не помешает Сигизмунду признать его королем, и потому боялись отпустить Ягайла одного в Литву, а приставили к нему Збигнева Олесницкого, на твердость которого вполне полагались. Витовт принял двоюродного брата с большим торжеством; но сам со дня на день становился все слабее и слабее, не переставая, однако, требовать от Ягайла, чтобы тот согласился на его коронацию. Ягайло отвечал, что он сам по себе рад дать согласие, да что ж ему делать, когда поляки приставили к нему Збигнева, без согласия которого ничего нельзя сделать; что прежде всего нужно как-нибудь размягчить этот камень. Витовт принялся размягчать и просьбами и дарами, каких никто до сих пор не получал еще в Литве, но Збигнев остался непреклонен. Тогда Витовт прибегнул к угрозам, давая знать, что употребит все средства, рассыплет повсюду то самое золото, раздаст те самые дары, которые были приготовлены для Збигнева, чтобы лишить его краковской епископии. Но угрозы не испугали, а только ожесточили Збигнева, и Витовт должен был оставить всякую надежду преклонить его на свою сторону, а скоро тяжкая болезнь заставила его отложить все другие надежды. Витовт умер 27 октября 1430 года; главною причиною смерти полагают тяжкую скорбь о несбывшихся намерениях.
Не имея сыновей, Витовт сосредоточил все свои желания на удовлетворении личного честолюбия, для чего так усиленно добивался венца королевского, и не мог, по-видимому, в последнее пятилетие жизни заботиться о расширении своих владений, которых некому было оставить. Несмотря на то, еще в 1425 году Витовт посылал к великому магистру Ордена требовать помощи против Пскова, магистр отказал, и Витовт почему-то отложил поход; в 1426 году он опять послал за тем же к магистру; тот опять отвечал, что не может нарушить крестного целования к псковичам; но на этот раз Витовт не стал дожидаться союзников, объявил войну псковичам и по прошествии четырех недель и четырех дней после объявления, в августе месяце, явился с полками литовскими, польскими, русскими и татарскими под Опочкою, жители которой устроили мост на канатах, под мостом набили кольев, а сами спрятались в крепости, чтобы неприятелю показалась она пустою. Татарская конница, не видя никого на стенах, бросилась на мост: тогда граждане подрезали канаты, и мост вместе с татарами упал на колья, почти все неприятели лишились жизни, а которые попались в плен, тех жестоко и позорно изувечили в городе и в таком виде показали осаждающим. Витовт отошел от Опочки и осадил другой город - Воронач, под которым стоял три недели, разбивая пороками стены. Вороначанам стало очень тяжко, и они послали сказать в Псков: "Господа псковичи! помогайте нам, думайте об нас, нам теперь очень тяжко!" Псковичи послали в литовский стан своего посадника бить челом Витовту; но тот не принял псковского челобитья. Другой псковский посадник с 400 человек хотел пробраться в город Котельну и засесть там, но был перенят по дороге 7000 литовцев и татар и успел убежать в Котельну, потерявши 30 человек; в двух других стычках с татарами жители псковских пригородов были счастливее. Между тем в одну ночь случилось чудо страшное, говорит летописец: внезапно нашла туча грозная, полился дождь, загремел гром, молния сверкала беспрестанно, и все думали, что или от дождя потонут, или от молнии сгорят, или от грома камнями будут побиты; гром был такой страшный, что земля тряслась, и Витовт, ухватясь за шатерный столп, кричал в ужасе: "Господи помилуй!" Псковский летописец этой грозе приписывает смирение Витовта, который дал перемирие вороначанам; но летописец московский приводит другое обстоятельство: к Витовту приехал посол из Москвы, князь Лыков, и сказал от имени великого князя Василия: "Зачем это ты так делаешь вопреки договору? Вместо того чтобы быть тебе со мною заодно, ты мою отчину воюешь и пустошишь". Витовт, послушавшись внука своего, заключил с псковичами мир; вместо трех тысяч рублей взял с них только одну тысячу и пленников их отдал на поруки, с условием, чтоб в известный срок они явились к нему в Вильну; псковский летописец не говорит ничего о после московском и жалуется, по обычаю, на новгородцев, которые не помогли Пскову ничем, ни словом, ни делом, хотя их посол был все это время в стане у Витовта, и под Опочкою, и под Вороначем. Когда срок ехать в Вильну с деньгами и пленными стал приближаться, псковичи послали в Москву просить великого князя, чтоб отправил к деду своих бояр бить челом за псковичей. Московский посол поехал в Вильну вместе с псковскими, повезли деньги, 1000 рублей, и пленников; Витовт деньги взял, но пленников оставил у себя, и посол московский не помог ничего своим посольством, говорит псковский летописец: псковичи принуждены были опять послать посадника в Вильну и выкупить пленных деньгами.
В 1428 году пришел черед и новгородцам: Витовт объявил им войну за то, что они называли его изменником и пьяницею; новгородцы послали просить помощи у псковичей, но те отвечали: "Как вы нам не помогли, так и мы вам не поможем, да еще мы и договор заключили с Витовтом, что не помогать вам". Великий князь московский также целовал крест Витовту, что не будет помогать ни Новгороду, ни Пскову, а тверской князь отправил даже свои полки на помощь Витовту. И вот Витовт пришел сначала к Вышгороду, а потом к Порхову с пушками; была у него одна огромная пушка по имени Галка, которая наделала много вреда и Порхову и Литве, потому что, разорвавшись, убила самого мастера, воеводу полоцкого и много ратных людей и лошадей. Несмотря на то, Порхов не мог долее держаться и заплатил за себя Витовту 5000 рублей; потом приехали из Новгорода владыка с боярами и заплатили еще 5000 да тысячу за пленных; сбирали это серебро по всем волостям Новгородским и за Волоком, брали с 10 человек по рублю. "Вот вам за то, что называли меня изменником и бражником", - сказал Витовт новгородцам, принимая у них деньги.
Смерть Витовта обрадовала многих и в Польше, и в Северо-Восточной Руси; ей радовались и в Юго-Западной Руси те, которым дорого было свое и которые видели ясно, что Витовт в своих честолюбивых стремлениях руководился одними личными, корыстными целями. Их надежды давно уже были обращены на брата Ягайлова, Свидригайла Олгердовича, который оказывал явное расположение к православию и явную ненависть к Польше. Польские писатели изображают Свидригайла человеком, преданным вину и праздности, непостоянным, вспыльчивым, безрассудным, склонным на все стороны, куда ветер подует, и находят в нем одно только доброе качество - щедрость. Но должно заметить, что почти всех Гедиминовичей можно упрекать в непостоянстве, видя, с какою легкостию изменяют они одной вере и народности в пользу другой, лишь бы только эта измена вела к скорейшему достижению известной цели. Эта фамильная черта Гедиминовичей равно поражает нас как в Ягайле, Свидригайле и Витовте, так и в последнем из Гедиминовичей, Сигизмунде Августе, который точно так же был равнодушен, точно так же колебался между католицизмом и протестантизмом, как предки его колебались между католицизмом и православием. Быть может, причина такому явлению заключалась в самом положении литовского народа, который, не успев выработать для себя крепких основ народного характера, пришел в столкновение с различными чуждыми и высшими его народностями: к одной которой-нибудь из них он должен был при равняться, не насильственно, однако, а с правом выбора.
По смерти Витовта Ягайло не мог противиться всеобщему желанию: русские и литовские вельможи бросились к Свидригайлу и провозгласили его великим князем. Свидригайло ознаменовал свое вступление на отцовский стол тем, что занял литовские замки от своего имени, с исключением Ягайлова, и тем обнаружил намерение отложиться от Польши. Кипя гневом за прежние обиды и гонения, он в резких словах укорял короля и его польских советников, грозя им местию. Ягайло находился в самом затруднительном положении; эта затруднительность еще более усилилась при известии, что поляки, услыхав о смерти Витовта, внезапно захватили Подолию, вытеснив оттуда литовских наместников. Свидригайло выходил из себя, грозил королю тюрьмою и даже смертию, если поляки не возвратят Подолию Литве. Тогда советники королевские решились умертвить Свидригайла и, запершись в Вильне, держаться там до прибытия коронного войска. Но Ягайло никак не соглашался на такую меру и почел за лучшее возвратить брату Подолию. Свидригайло, обрадованный уступчивостию короля, утих и начал ласкаться к брату; но вельможи польские были в отчаянии, что Подолия отходит от них, стали придумывать средства, как бы помешать королевскому намерению, и наконец нашли: тайным образом дали знать польскому коменданту Каменца, чтоб он не слушался королевского повеления, не сдавал города Литве и заключил бы в оковы Ягайловых и Свидригайловых посланных; комендант исполнил их желание.
В 1431 году Ягайло возвратился в Польшу; на Сендомирском сейме слабый старик стал жаловаться на обиды от Свидригайла; негодование поляков было усилено еще вестями, что Свидригайло не оставляет в покое ни Подолии, ни других соседних областей; но они боялись действовать против литовского князя вооруженною силою, зная сильную приверженность к нему русских, заподозривая и короля своего в тайном доброжелательстве брату, и потому решились попытаться сперва мирным путем склонить Свидригайла к уступке Подолии и к признанию своей зависимости от Польши. Первое посольство их осталось без успеха; при втором, выведенный из терпения дерзкими требованиями Яна Лутека Бржеского, Свидригайло дал ему пощечину. В том же году (1431) Бржеский опять приехал послом от Ягайла, опять говорил Свидригайлу те же речи, опять получил от него пощечину, но теперь уже не был отпущен назад, а заключен в тюрьму. Ягайло выступил с войском на Литву, хотя, как выражается польский историк, горше смерти был ему этот поход против родной земли и родного брата. Борьба между народностями, из которых одна посягала на права другой, ведена была, как и следовало ожидать, с большим ожесточением: с обеих сторон не было пощады пленникам, причем русские особенно изливали свою месть на латинское духовенство. Жители Луцка с удивительным мужеством выдерживали осаду от королевского войска; несмотря на то, по уверению польского историка, город должен был бы скоро сдаться и война кончилась бы с выгодою и честию для короля и королевства, если б тому не помешал сам Ягайло, благоприятствовавший Свидригайлу и его подданным, с которыми поспешил заключить перемирие, причем положен был срок и место для переговоров о вечном мире. Король снял осаду Луцка, и русские торжествовали отступление неприятеля тем, что разрушили все католические церкви в Луцкой земле.
Съезд для заключения вечного мира назначен был в Парчеве; но Свидригайло не явился туда и не прислал своих уполномоченных. Тогда поляки, не надеясь справиться с литовским князем открытою силою, решились выставить ему соперника и возбудить междоусобие в собственных его владениях. Мы видели, что Свидригайло держался русского народонаселения. Это возбуждало неудовольствие собственно литовских вельмож, особенно тех, которые приняли католицизм. Поляки воспользовались их неудовольствием и послали Лаврентия Зоронбу в Литву с явным поручением от Ягайла к брату его - склонять последнего к покорности - и с тайным поручением - уговаривать литовских вельмож к свержению Свидригайла и к принятию к себе в князья Витовтова брата, Сигизмунда Кейстутовича, князя стародубского. Зоронба успел как нельзя лучше выполнить свое поручение: составлен был заговор, с помощию которого Сигизмунд стародубский напал нечаянно на Свидригайла и выгнал его из Литвы; но Русь (т. е. Малороссия), Смоленск и Витебск остались верными Свидригайлу.
Сведав об изгнании Свидригайла из Литвы, король созвал вельмож и прелатов для совещания о делах этой страны. Положено было отправить к Сигизмунду полномочных послов, в числе которых находился Збигнев Олесницкий. Сигизмунд с почестями принял посольство и подчинил себя и свое княжество короне Польской. Такой поступок понятен: Сигизмунд собственными средствами не мог держаться против Свидригайла; ему нужна была помощь Польши, авторитет ее короля. Но понятно также, что подчинение Литвы Польше не могло доставить Сигизмунду расположения многих литовцев, которые не хотели этого подчинения; вот почему Сигизмунд скоро увидел, что окружен людьми, на верность которых не может положиться; и хотя польский летописец видит в этом случае только врожденное непостоянство литовцев, но мы имеем право видеть еще что-нибудь другое, тем более что тот же самый летописец в один голос с летописцем русским упрекает Сигизмунда в страшной жестокости и безнравственности. Открыт был заговор на жизнь Сигизмунда, и главами заговора были двое знаменитейших вельмож: Янут, палатин троцкий, и Румбольд, гетман литовский. Янут и Румбольд вместе с другими соучастниками погибли под топором; но ожесточение против Сигизмунда не уменьшилось: он не смел встретиться с Свидригайлом в открытом поле, боясь измены своих.
В таком положении находились Литва и Юго-Западная Русь, когда в 1434 году умер король Ягайло. Поляки возвели на престол сына его Владислава, не без смут, впрочем, и сопротивления со стороны некоторых вельмож. Но перемена, совершившаяся в Польше, не изменила положения Литвы и Руси: здесь по-прежнему шла борьба между Сигизмундом и Свидригайлом, по-прежнему последний не хотел отказываться от прав своих на Литву и по-прежнему был несчастлив на войне: войска его потерпели сильное поражение под Вилькомиром. Но Сигизмунд недолго наслаждался своим торжеством: двое братьев, русские князья Иван и Александр Чарторыйские составили новый заговор, вследствие которого Сигизмунд лишился жизни.
По убиении Сигизмунда литовские вельможи разделились: одни хотели видеть великим князем Владислава Ягайловича, короля польского; другие, возвеличенные Сигизмундом, держались сына его Михаила; третьи, наконец, хотели Свидригайла. Король Владислав был в это время в большом затруднении: венгры выбрали его на свой престол и просили поспешить приездом к ним, а между тем Литва требовала также его присутствия и в противном случае грозила отделиться от Польши. После долгих совещаний с польскими вельможами решено было, чтоб сам Владислав поспешил в Венгрию для упрочения себе тамошнего престола, а в Литву отправил вместо себя родного брата своего, молодого Казимира, не в качестве, однако, великого князя литовского, а в качестве наместника польского. Литовские и некоторые из русских вельмож вместе с Александром, или Олельком, Владимировичем, князем киевским, внуком Олгердовым, приняли Казимира, но никак не хотели видеть в нем наместника Владиславова и требовали возведения его на великокняжеский престол; поляки, окружавшие Казимира, никак не хотели согласиться на это требование, и тогда литовцы против их воли провозгласили Казимира великим князем. Видя это, король Владислав и его польские советники придумали средство обессилить Литву, отнять у ее князей возможность к сопротивлению польскому владычеству: это средство было - разделение литовских областей между Казимиром Ягеллоновичем, Михаилом Сигизмундовичем и Болеславом мазовецким; назначен был для этого уже и съезд в Парчеве, но сопротивление литовских вельмож помешало и этому намерению.
В 1444 году Владислав, король польский и венгерский, пал в битве с турками при Варне, и это событие имело важное значение в судьбах Литвы и Руси; оно снова затягивало связь их с Польшею, потому что бездетному Владиславу должен был наследовать брат его, осьмнадцатилетний Казимир литовский. Поляки, по мысли Збигнева Олесницкого, прислали звать Казимира к себе на престол; тот по внушениям литовцев долго не соглашался: на Петрковском сейме в 1446 году послы Казимировы, русские князья Василий Красный и Юрий Семенович, объявили панам прямой отказ своего князя наследовать брату на престоле польском; второе посольство поляков также не имело успеха; наконец Казимир должен был уступить их требованиям, когда узнал, что на сейме идет речь о выборе в короли Болеслава, князя мазовецкого, тестя и покровителя соперника его, Михаила Сигизмундовича. Затруднительно было положение Казимира между притязаниями поляков на литовские владения и стремлениями литовцев удержать свою самостоятельность относительно Польши; иногда дело доходило до явного разрыва, и больших усилий стоило Казимиру отвратить кровопролитие. Но этого мало: Орден является опять на сцену, чтоб отвлечь внимание государей польско-литовских от востока к западу. Грюнвальдская битва, нанесшая решительный удар Ордену, служила знаком ко внутренним беспокойствам в его владениях: ослабленные рыцари стали нуждаться теперь в помощи дворянства и городов; последние воспользовались обстоятельствами и начали требовать участия в правлении, начали требовать, чтоб при великом магистре находился совет, состоящий из выборных от Ордена, дворянства и главных городов, и чтоб на этом совете решались все важнейшие дела. Вследствие этих стремлений между Орденом, с одной стороны, дворянством и городами - с другой, начались неудовольствия, кончившиеся тем, что в 1454 году послы от дворян и городов прусских явились к королю Казимиру с просьбою принять их в свое подданство. Казимир согласился, и следствием этого была война с Орденом, война продолжительная, ведшаяся с переменным счастием и поглотившая все внимание короля и сеймов.
Такое затруднительное положение великого князя литовского, с одной стороны, и не менее затруднительное положение великого князя московского - с другой, сдерживало обоих, мешало значительным столкновениям Руси Юго-Западной с Северо-Восточною во все описываемое время. Но если не могло быть между Литвою и Москвою войны значительной, богатой решительными последствиями, то самые усобицы, однако происходившие одновременно и здесь и там, не могли допустить и постоянного мира между обеими державами, потому что враждующие стороны на северо-востоке искали себе пособия и убежища на юго-западе и наоборот. Свидригайло был побратим князю Юрию Дмитриевичу, следовательно, Василий московский должен был находиться в союзе с врагом Свидригайловым, Сигизмундом Кейстутовичем и сыном его Михаилом, а убийца Сигизмунда, князь Чарторыйский, жил у Шемяки и вместе с ним приходил воевать на Москву. Василий держал сторону Михаила и в борьбе его с Казимиром; мы видели, что в 1444 году, находясь в войне с Михаилом и Болеславом мазовецким, Казимир предлагал новгородцам помощь под условием подданства. Новгородцы не согласились на это предложение, и в 1445 году великий князь Василий послал нечаянно двух татарских царевичей на литовские города - Вязьму, Брянск и другие; татары много воевали, много народу побили и в плен повели, пожгли Литовскую землю почти до самого Смоленска и возвратились домой с большим богатством. Казимир спешил отомстить и отправил под Калугу 7000 войска под начальством семерых панов своих. Были они под Козельском и под Калугою, но не могли здесь сделать ничего и отошли к Суходрову; тут встретили их сто человек можайцев, сто верейцев и шестьдесят боровцев и сразились: русские потеряли своих воевод, литовцы также потеряли двести человек убитыми и возвратились домой. Это, впрочем, было единственное ратное дело с Литвою в княжение Василия; в 1448 году был в Москве посол литовский, а в 1449 году заключен был договор между королем Казимиром и великим князем Василием и его братьями: Иваном Андреевичем, Михаилом Андреевичем и Василием Ярославичем; Василий обязался жить с Казимиром в любви и быть с ним везде заодно, хотеть добра ему и его земле везде, где бы ни было; те же обязательства взял на себя и Казимир. Договаривающиеся клянутся иметь одних врагов и друзей; Казимир обязывается не принимать к себе Димитрия Шемяки, а Василий - Михаила Сигизмундовича. Если пойдут татары на украинские места, то князьям и воеводам, литовским и московским, переславшись друг с другом, обороняться заодно. Казимир и Василий обещают не вступаться во владения друг друга, и в случае смерти одного из них другой должен заботиться о семействе умершего. Обязываются помогать друг другу войском в случае нападения неприятельского; но это обязательство может быть и не исполнено, если союзник будет занят сам у себя дома войною. Орду великий князь московский знает по старине, ему самому и послам его путь чист в Орду чрез литовские владения. С первого взгляда последнее условие кажется странным: для чего было московскому князю или послам его ездить в Орду чрез литовские владения? Но мы не должны забывать, что при усобицах княжеских победитель захватывал пути в Орду, чтоб не пропускать туда соперника, и для последнего в таком случае было очень важно проехать беспрепятственно окольными путями. Далее, договаривающиеся обязываются не трогать служилых князей. Василий московский называет себя в договоре князем новгородским и требует от Казимира, чтобы тот не вступался в Новгород Великий, и во Псков, и во все новгородские и псковские места, и если новгородцы или псковичи предложат ему принять их в подданство, то король не должен соглашаться на это. Если новгородцы или псковичи нагрубят королю, то последний должен уведомить об этом великого князя московского и потом может переведаться с новгородцами и псковичами, и Василий не вступится за них, не будет сердиться на Казимира, если только последний не захватит их земли и воды. Казимир обязывается держать с немцами вечный мир, с новгородцами особенный мир, с псковичами особенный, и если станут они воевать друг с другом, то король не вмешивается в их дело. Если новгородцы или псковичи нагрубят великому князю московскому и тот захочет их показнить, то Казимиру за них не вступаться. Великий князь Иван Федорович рязанский в любви с великим князем московским, старшим своим братом, и потому король не должен обижать его, и если рязанский князь нагрубит Казимиру, то последний обязан дать знать об этом Василию, и тот удержит его, заставит исправиться; если же рязанский князь не исправится, то король волен его показнить, и московский князь не будет за него заступаться; если же рязанский князь захочет служить королю, то Василий не будет за это на него сердиться или мстить ему.
Войны не было после этого между Москвою и Литвою, но и договор не был соблюдаем; Михаил Сигизмундович был принят в Москве, где и умер в 1452 году, в одно время с знаменитым Свидригайлом; с своей стороны Казимир принял сына Шемяки и потом Ивана Андреевича можайского и Ивана Васильевича серпуховского: Шемячич получил во владение Рыльск и Новгород Северский; Можайский получил сперва Брянск, потом Стародуб и Гомей. Видим новые переговоры между великими князьями - московским и литовским, причем митрополит Иона является посредником. Рязанцы опустошали литовские владения и входили за промыслами туда, куда им издавна входов не бывало; Казимир жаловался на это великому князю рязанскому Ивану Федоровичу, но получил ли удовлетворение - неизвестно.
Московские удельные князья бежали в Литву вследствие стремлений своего старшего, великого князя к единовластию; но чего они не хотели в Москве, тому самому должны были подвергнуться в Литве: они не могли быть здесь князьями самостоятельными и, принимая волости от внука Олгердова, клялись быть его подручниками, слугами, данниками. В тех же самых отношениях к литовскому великому князю были уже давно все князья Рюриковичи Юго-Западной Руси.
Литва не мешала московскому князю утверждать единовластие на северо-востоке по смерти Шемякиной; мешали тому татары: в 1449 году отряд их внезапно явился на берегах реки Похры и много зла наделал христианам, сек и в полон вел. Великого князя обвинили в том, что он любит татар, кормит их, принимает в службу; в настоящем случае поведение Василия получило полное оправдание, потому что против грабителей выступил татарский же царевич Касим из Звенигорода, разбил их, отнял добычу, прогнал в степь. И в следующем году Касим оказал такую же услугу Москве, разбивши татар вместе с коломенским воеводою Беззубцевым на реке Битюге. Но в 1451 году дело было значительнее: великому князю дали весть, что идет на него из-за Волги царевич Мазовша; Василий, не собравшись с силами, вышел было к Коломне, но, услыхав, что татары уже подле берега, возвратился в Москву, а всех людей своих отпустил к Оке с воеводою, князем Иваном звенигородским, чтоб препятствовать, сколько можно долее, переправе татар через реку; но Звенигородский испугался и вернулся также назад, только другим путем, а не прямо за великим князем. Между тем Василий, пробыв Петров день в Москве, укрепил (осадил) город, оставил в нем свою мать княгиню Софью Витовтовну, сына князя Юрия, множество бояр и детей боярских, митрополита Иону, жену с другими детьми отпустил в Углич, а сам со старшим сыном Иваном отправился к Волге. Татары подошли к Оке, думая, что на берегу стоит русская рать, и, не видя никого, послали сторожей на другую сторону реки посмотреть, не скрылись ли русские где в засаде. Сторожа обыскали всюду и возвратились к своим с вестию, что нет нигде никого. Тогда татары переправились через Оку и без остановки устремились к Москве и подошли к ней 2 июля. В один час зажжены были все посады, время было сухое, и пламя обняло город со всех сторон, церкви загорелись, и от дыма нельзя было ничего видеть; несмотря на то, осажденные отбили приступ у всех ворот. Когда посады сгорели, то москвичам стало легче от огня и дыма, и они начали выходить из города и биться с татарами; в сумерки неприятель отступил, а граждане стали готовить пушки и всякое оружие, чтоб отбивать на другой день приступы; но при солнечном восходе ни одного татарина уже не было под городом: в ночь все убежали, покинувши тяжелые товары, медь, железо. Великая княгиня Софья тотчас же послала сказать об этом сыну, который в то самое время перевозился через Волгу при устье Дубны; Василий немедленно возвратился в Москву и утешал народ, говоря ему: "Эта беда на вас ради моих грехов; но вы не унывайте, ставьте хоромы по своим местам, а я рад вас жаловать и льготу давать". Через три года татары попытались было опять тем же путем пробраться к Москве, но были разбиты полками великокняжескими у Коломны. В 1459 году новый приход татар к берегам Оки: на этот раз отбил их старший сын великого князя, Иоанн Васильевич. На следующий год хан Большой Орды Ахмат приходил с всею силою под Переяславль Рязанский в августе месяце, стоял шесть дней под городом и принужден был отступить с уроном и стыдом. Это было последнее нападение из Большой Орды в княжение Василия; с Казанью был нарушен мир в 1461 году; великий князь собрался идти на нее войною, но во Владимире явились к нему послы казанские и заключили мир.
Новгородцы, или, лучше сказать, новгородские подданные, воевали со шведами и норвежцами не на берегах Невы и Ладожского озера, но в отдаленном Заволочье, на берегах Белого моря: в 1445 году кореляне заволоцкие напали на норвежские владения, перебили и попленили жителей и возвратились поздорову домой. Как видно, чтобы отомстить за это нападение, в следующем году шведы и норвежцы пришли нечаянно в Двинскую губу, на посад Неноксу, повоевали, пожгли, людей перебили и в плен повели; услыхавши об этом, двиняне собрались скоро, напали на неприятеля, убили у него троих воевод, взяли в плен сорок человек и прислали их в Новгород; только немногим удалось пометаться в корабли и уйти в море. Собственные волости новгородские не терпели от шведов; в 1443 году шведский князь из Выборга приехал ратью на миру и крестном целовании на реку Нарову и схватил псковского сына посадничьего Максима Ларионова вместе с 27 человеками, а других перебил; только на следующий год псковичи выкупили Максима с товарищами за 120 рублей, а всех проторей они потерпели 150 рублей. Вреднее была для новгородских волостей война с ливонскими немцами: в 1444 году немцы пожгли посад у города Ямы и берег повоевали, а в Новгород прислали сказать: "Не мы вас воюем, а воюет вас из-за моря князь клевский, мстит вам за своего проводника и толмача". Князь клевский действительно ездил через Россию в Палестину и претерпел неприятности, потому что его именем немцы грабили Новгородскую землю. Зимою новгородцы пошли в Немецкую землю, за Нарову, пожгли и попленили все около Ругодива (Нарвы), по берегам Наровы до Чудского озера. За это магистр Ордена приходил со всеми своими силами под город Яму, бил его пушками и стоял пять дней, пожег и попленил по Вотской земле, по Ижоре и по Неве, но города взять не мог и с уроном должен был возвратиться домой. Новгородцы собрались отомстить ему за это, идти опять за Нарову, но конский падеж помешал походу. В 1446 году съехались было новгородцы с немцами для заключения мира, но магистр захотел Острова, и потому разъехались без мира. Между тем у псковичей происходили с немцами мелкие столкновения; в 1427 году немцы убили шесть человек опочан-бортников, убили на русской земле; другие подошли к Опочке, посекли и пожгли все на миру и на крестном целовании; иные в то же время косили сено на псковской земле; псковичи за это поехали на них в двух насадах, сено пожгли, схватили 7 человек чуди и повесили их у Выбутска. На следующий год, впрочем, заключен был мир с магистром жителями Юрьева и со всею землею Немецкою, по старому крестному целованию, только без Новгорода, потому что новгородцы не помогли ничем, по словам псковского летописца. Семь лет продолжался этот мир: но в 1436 году псковичи захватили гостей немецких с товарами, всего 24 человека, и посадили их в тюрьму за то, что немцы во время мира стали захватывать псковских рыболовов, а некоторых и убили. В 1443 году заключен был мир на 10 лет; но тотчас же после этого псковичи с князем Александром Чарторыйским поехали под Новый городок немецкий, истребили все жито и повесили 7 чухнов, схвативши их на своей земле. Под 1448 годом псковский летописец говорит о походе новгородцев с князем Александром Васильевичем Чарторыйским против ливонских и тевтонских рыцарей и короля шведского: новгородцы стали на Нарове и бились через реку с немцами; бог помог новгородцам, они побили много врагов, иных побили много на море в судах (бусах), другие потонули в море, 84 человека попались в плен, и с ними два князя; добычи было взято много русскими; в то же время отряд немецкий потерпел поражение под Ямою от новгородцев, бывших под начальством князя Василия Васильевича суздальского. Эта неудача, как видно, заставила немцев быть сговорчивее; в следующем году псковичи отправили своих послов на съезд, на реку Нарову, вместе с послами новгородскими, и заключен был выгодный для русских мир на 25 лет с магистром Ордена и епископом юрьевским: немцы возвратили со стыдом и срамом, по выражению летописца, все старины псковские, которые прежде отняты были юрьевцами. Восемь лет соблюдали этот мир; но в 1458 году началась опять ссора за границы: князь Александр Чарторыйский с посадниками псковскими поехали на спорную землю, сено покосили и велели своим рыболовам рыбу ловить по старине, церковь поставили и чудь перевешали. Но в следующем году поганые латины, не веруя в крестное целование, напали нечаянно на это спорное место, сожгли церковь и десять человек. Псковичи с князем Александром немедленно поехали в насадах и лодьях в Немецкую землю и также много людей, мужчин и женщин, пожгли, мстя за те головы неповинные. Немцы спешили отомстить за своих: въехали в шнеках и в лодьях в Нарову, отняли у псковских рыболовов насаду с пушками и со всем запасом ратным, а в Березской волости выжгли 42 двора, людей же бог сохранил. Но скоро потом приехал посол из Новгорода во Псков, посадник Карп Савинич, с дружиною и объявил, что немцы бьют челом и назначили срок для мирного съезда. Князь Александр вместе с посадником новгородским и псковским и боярами изо всех концов отправились на спорное (обидное) место, обыскали и нашли, что земля и вода принадлежат св. Троице; немцы же, зная свою неправду, не явились на спорное место в назначенный срок. После этого псковичи с своим князем Александром поехали в Немецкую землю и много вреда наделали, повоевали землю Немецкую на 70 верст и три ночи в ней ночевали: много добра пограбили и погостов много пожгли, божницу великую выжгли, сняли с нее крест и четыре колокола; со множеством других пленников привели во Псков и попа немецкого.
Это был последний поход на немцев в княжение Темного. Удачный ли поход псковичей или весть о том, что могущественный князь московский принял дела псковские в свое заведование, заставили немцев желать мира, - только в 1460 же году приехали во Псков немецкие послы бить челом находившемуся тогда здесь сыну великокняжескому Юрию Васильевичу о перемирии; князь Юрий принял их челобитье, и в следующем году большие послы немецкие приехали в Новгород бить челом о перемирии с псковичами на пять лет. Посол великого князя и Новгорода, спросившись с псковичами, послали в Москву гонцов доложить великому князю о просьбе немцев: гонцы говорили Василию, что Новгород и Псков полагают на него упование. Великий князь согласился на пятилетнее перемирие, и оно было заключено с тем условием относительно спорного места, что псковичи будут ловить рыбу на своем берегу, а юрьевцы и епископ их на своем; кроме того, немцы возвратили иконы и все вещи, пограбленные ими в прежнюю войну. В столкновениях своих с финскими племенами приуральскими новгородцы не были счастливы в это время; в 1446 году двое воевод их, Василий Шенкурский и Михаил Яковлев, пошли с трехтысячною заволоцкою ратию на Югру, набрали много добычи и стали вести себя оплошно, чем воспользовались югорцы и обманули их, говоря: "Мы хотим вам дань давать, хотим перечислить, сколько всех нас, указать вам станы, острова и уречища", а между тем собрались и ударили на острог Василия Шенкурского, где перебили 80 человек детей боярских и удалых людей; воевода Василий успел спастись с сыном и небольшою дружиною, другие разбежались по лесу. Товарищ Шенкурского, Михаил Яковлев, был в это время на другой реке; приехавши к Васильеву острогу и видя, что он разорен и люди побиты, стал искать беглецов по реке, и когда все они собрались к нему, то пошли назад в свою землю. А между тем на дороге новгородцев к Уралу стоял город, который нетолько не признавал над собою власти Великого Новгорода, но и не один раз решался враждовать с ним: то был Устюг Великий: в 1425 году устюжане повоевали землю Заволоцкую; новгородцы пошли за это ратью к Устюгу и взяли с него окуп: 8000 белок да шесть сороков соболей.
С Устюгом легко было справиться новгородцам в 1425 году; то было для них благоприятное время: начало княжения Василия Васильевича, начало смут в Московском княжестве; но тяжек был для Новгорода конец княжения Темного, когда все смуты прекратились и великий князь стал жаловаться, что новгородцы чтут его не так, как следует, его, который держит в руках всех князей русских. В Новгороде знали о жалобах великого князя, и вот владыка Иона, несмотря на свою старость, отправился в Москву, где своими увещаниями и успел на время отклонить от Новгорода последний удар: Иона убедил Василия отказаться от похода на Новгород и обратить все свое внимание на татар, врагов христианства; но скоро смерть положила конец всем предприятиям великого князя. В 1462 году Василий разболелся сухотною болестию и велел пользовать себя обыкновенным тогда в этой болезни лекарством, зажигать на разных частях тела трут по нескольку раз; но лекарство не помогло; раны загнили, и больному стало очень тяжко; он захотел постричься в монахи, но другие не согласились на это, и 27 марта, в субботу, на четвертой неделе великого поста, Василий скончался.
Желая узаконить новый порядок престолонаследия и отнять у враждебных князей всякий предлог к смуте, Василий еще при жизни своей назвал старшего сына Иоанна великим князем, объявил его соправителем; все грамоты писались от имени двух великих князей. Димитрий Донской первый решился благословить старшего своего сына великим княжением Владимирским, потому что не боялся ему соперников ни из Твери, ни из Нижнего; Василий Дмитриевич не решился благословить сына своего утвердительно великим княжением, зная о притязаниях брата своего Юрия. Василий Темный не только благословляет старшего сына своего отчиною, великим княжением, но считает великое княжение Владимирское неразрывно соединенным с Московским, вследствие чего Владимир и другие города этого княжества смешивает с городами московскими. До сих пор в завещаниях своих князья прежде всего распоряжались отчинными своими Московскими волостями и потом уже благословляли старшего сына великим княжением Владимирским утвердительно или предположительно; но Василий Темный начинает с того, что благословляет старшего сына отчиною своею, великим княжением, потом дает ему треть в Москве, Коломну, и за Коломною следует Владимир - отдельно от великого княжения, за ним города, принадлежавшие прежде к Владимирской области, - Переяславль и Кострома; за Костромою следует Галич, за Галичем - Устюг, который до сих пор не упоминался в завещаниях княжеских, равно как Вятка и Суздаль, что все отказывается старшему сыну, великому князю, вместе с Новгородом Нижним, Муромом, Юрьевом, Великою Солью, Боровском, Суходолом, Калугою, Алексином - огромные владения в сравнении с теми, которые были отказаны самому Василию отцом его. Второй сын, Юрий, получил Дмитров, Можайск, Медынь, Серпухов и Хатунь; третий сын, Андрей Большой, получил Углич, Бежецкий Верх и Звенигород; четвертый, Борис, - Ржеву, Волок и Рузу; пятый, Андрей Меньшой, - Вологду с Кубеною, Заозерьем и некоторыми Костромскими волостями. Жене своей великий князь отказал московскую часть Ростова с тем, чтобы по смерти своей она отдала ее второму сыну, Юрию. Таким образом, старший получил городов гораздо больше, чем все остальные братья вместе, не говоря уже о значении городов и величине областей; замечательно, что все уделы младших братьев назначены на севере и западе, отчасти юге, тогда как весь восток сплошь составляет участок старшего, великого, князя; замечательно также, что в уделы младшим отданы те волости, которые и прежде были уделами, область же великого княжения Владимирского и примыслы - Нижний, Суздаль и Муром - без раздела переходят к старшему брату, которому даны были все материальные средства держать младших под своею рукою.
В княжение Темного чаще, нежели прежде, встречаются имена служилых князей, бояр и воевод московских. Еще в княжение Василия Дмитриевича мы видели, как литовский выходец князь Юрий Патрикеевич оттеснил (заехал) некоторых бояр и занял первое место между ними. И в княжение Темного князь Юрий Патрикеевич водил в поход полки московские, но неудачно: он был разбит и взят в плен Косым и Шемякою; но после, под 1437 годом, мы видим его опять в Новгороде в качестве посла великокняжеского. Сын его Иван Юрьевич наследовал отцовское место: под духовною Темного он подписался прежде всех; этот Иван Юрьевич замечателен тем, что участвовал в покорении Вятки. Из князей Рюриковичей на службе московского князя виднее других являются князья Ряполовские и Палецкий, потомки Ивана Всеволодовича Стародубского, и Оболенские, потомки св. Михаила черниговского. Мы видели, какую важную услугу оказали Ряполовские семейству великого князя; из четверых братьев - Ивана, Семена, Димитрия и Андрея Лобана Ивановичей - Семен известен неудачным походом под Вятку, Димитрий - удачным, Андрей Лобан убит в сражении с татарами под Б елевом, двоюродный брат их князь Федор Давыдович Палецкий-Пестрый известен победою над татарами в 1428 году. Из шести сыновей князя Ивана Константиновича Оболенского трое внесли свои имена в летопись: Василий, Семен и Глеб; Василий разбил татар под Переяславлем Рязанским в 1444 году; Семен явился ревностным приверженцем Темного, по ослеплении которого бежал в Литву вместе с князем Василием Ярославичем; Глеб был убит Косым; сын Василия Ивановича Оболенского, князь Иван Васильевич Стрига, подобно отцу, известен победами: он отбил Шемяку от Костромы в 1449 году, потом разбил новгородцев под Русою. Из потомков св. Михаила черниговского упоминается также князь Федор Тарусский; по родословным, это должен быть один из князей Мезецких, упоминается и несколько других князей северного происхождения. Из старых московских знатных фамилий прежнее значение удерживает фамилия Кобылиных-Кошкиных, которой представителями в княжение Темного являются Андрей Федорович Голтяев, внук старого главного советника при Василии Дмитриевиче, Федора Кошки, чрез второго сына его, Федора Голтяя, и другой внук того же Федора Кошки через третьего его сына, Александра Беззубца, Константин Александрович Беззубцев. Андрей Федорович Голтяев уговаривает князя Ивана можайского не отставать от Василия Васильевича при торжестве дяди Юрия, в 1435 году он попадается в плен к Косому в Вологде; в 1438 ведет переговоры с ханом Улу-Махметом у Белева; в 1444 году вместе с князем Василием Ивановичем Оболенским разбивает татар у Переяславля Рязанского; Константин Александрович Беззубцев разбивает татар в 1450 году. Что касается до старшего их двоюродного брата Ивана Ивановича, сына того знаменитого советника при великом князе Василии Дмитриевиче, на которого так жаловался Эдигей, то, по всем вероятностям, это тот самый боярин Иван Иванович, который подписался под завещанием Темного на втором месте после князя Юрия Патрикеевича и который вместе с князем Иваном Юрьевичем покорил Вятку. Из знаменитой фамилии Акинфовых упоминается Федор Михайлович Челяднин. Верными слугами Темного являются члены другой древней фамилии - Плещеевы: Михаил Борисович и двоюродный брат его Андрей Федорович, правнуки Александра Плещеева, младшего брата св. Алексия, митрополита: Михаил был отправлен захватить Москву под Шемякою, Андрей - объявить в Москве об освобождении великого князя из татарского плена. Одного рода с известною нам прежде фамилиею Белеутовых было двое братьев Сорокоумовых - Иван Ощера и Дмитрий Бобр, вместе с знаменитым Басенком отличившие себя верностию к Темному; действовавший с ними заодно Семен Филимонов принадлежал к роду Морозовых, был родной племянник известного Семена Морозова, любимца князя Юрия Дмитриевича; Юрий или Юшка Драница, литовский выходец, был вторым воеводою в Нижнем, потом действовал вместе с поименованными лицами в пользу Василия Темного и был убит под Угличем: летопись называет его храбрым человеком; Василий Федорович Кутузов, потомок слуги Александра Невского, был послан Темным к Шемяке требовать возвращения из плена великой княгини Софьи Витовтовны. Это все приверженцы Темного; врагом его оказался Иван Старков, который был наместником в Коломне и приставом при Шемяке, когда последнего отослали в Коломну под стражу; этот Старков, по родословным, причитается внуком татарского царевича Серкиза, выехавшего из Большой орды при Димитрии Донском. Из бояр Шемякиных главными советниками своего князя выставлен Никита Константинович с братьями; Михаил Федорович Сабуров, потомок мурзы Чета перешел от Шемяки к Темному. Дьяками у последнего были Федор и потом Василий Беда.
© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.