13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Глава 3.2.
Когда Екатерина перестала говорить, начал свою речь Алексей Орлов, объявил, что флот находится теперь у острова Пароса и может в будущем мае начать кампанию, что ни малейшего недостатка в пропитании не предвидится; потом Орлов рассказал прошлогоднюю кампанию и покинутие Лемноса, описывал нравы архипелажских жителей и как мало на них можно полагаться, описывал. выгодное положение островов, с которых можно получать все пропитание, и заключил представлением, что надобно проучить рагузинцев за то, что суда их были в турецком флоте во время Чесменского боя.
14 марта в Совете в присутствии Орлова читали изготовленные к нему рескрипты: один о действиях флота в будущую кампанию, а другой о заключении мира с Портою, если случай представится. Первый заключался в следующем: 1) держаться, сколько возможно, пред Дарданеллами и запирать тамошний канал, чтоб не допускать подвоза съестных припасов в Константинополь "и тем самым умножать в тамошнем народе разврат, волнение и огорчение противу правительства за продолжение ненавистной ему войны"; 2) когда русский флот будет держать таким образом все острова архипелага позади себя, то Константинополь будет считать их для себя потерянными, по крайней мере на все время продолжения войны, и лишится собираемых с них податей и других поборов. Относительно мира говорилось, что Орлов при первом удобном случае может внушать туркам, с которыми ему приведется иметь сношение, что он, зная человеколюбивые чувства и сильное желание императрицы видеть конец пролитию крови человеческой, охотно взялся бы положить начало мирному делу. Тут Орлов потребовал, чтоб ему предписаны были необходимые условия мира, и, зная, что в условиях, принятых Советом, заключается требование уступки одного из архипелажских островов, вооружился против этого требования, представляя, что из-за него продолжится война с турками и Россия вовлечется в распри с христианскими государствами; притом в архипелаге нет острова, которого бы гавань не требовала сильных укреплений и средств для его удержания; укрепления эти будут стоить больших денег, которые не вознаградятся торговлею, ибо торговля также выгодно может производиться Черным морем в Константинополь. После долгих споров Панин написал последние условия мира: независимость татар; независимость Молдавии и Валахии; или в случае их возвращения Порте последняя должна вознаградить Россию деньгами за военные убытки; свободное плавание по Черному морю; Кабарда по-прежнему остается независимою от обеих империй.
В заседании Совета 17 марта Орлов в присутствии императрицы повторил свои возражения против приобретения архипелажского острова. Екатерина отвечала, что приобрести остров она желает более для того, чтоб турки имели всегда перед глазами доказательство полученных Россиею над ними преимуществ и потому были бы умереннее в своем поведении относительно ее; с другой стороны, для установления нашей торговли там и также для доставления пользы нашим мореплавателям; однако она не хочет, чтоб эти ее желания были препятствием к заключению мира. Стали перечитывать сообщенные берлинскому двору условия мира и примечания на них, также последние условия, написанные Паниным в заседании 14 марта, причем императрица заявила, что лучше желает избавить христианские княжества Молдавию и Валахию от ига, нежели, возвратив их, получить от турок денежное вознаграждение за военные убытки. Наконец постановлено: непременно добиваться признания независимости от Порты татар, Молдавии и Валахии, свободного плавания по Черному морю, острова в архипелаге, если это не встретит больших препятствий, Кабарда же остается по-прежнему независимою, если турки признают Очаков вольным городом.
Адмирал Спиридов не разделял мнения Орлова насчет невыгодности приобретения острова на архипелаге. Уведомляя Орлова о принятии в подданство более 20 архипелажских островов, Спиридов писал: "От нынешнего подданства оных греков, кажется, нам пользы никакой нет, а состоят еще и убытки в прокормлении бедных, но польза выйдет сия, ежели мы острова за собою до мира удержим: за нынешний год мы получим от них добровольно десятую часть всех их продуктов, в натуре или за оные деньгами, также исподволь и за прошедший год, чего они туркам не заплатили". По мнению Спиридова, при заключении мира надобно было выговорить уступку острова Пароса. "Ежели бы, - писал адмирал, - англичанам или французам сей остров с портом Аузою и Антипаросом продать, то б, хотя и имеют они у себя в Медитерании свои порты, не один миллион червонных с радостию бы дали". В конце июня приехали на флот оба брата Орловы, Алексей и Федор, и первым делом графа Алексея было избавиться от приведшего новую эскадру контр-адмирала Арфа, датчанина, как избавился от Эльфинстона. По поводу увольнения Арфа Орлов писал императрице: "Если в. и. в-ству благоугодно будет повелеть отправить сюда из России новую эскадру на место обветшалых кораблей, приемлю смелость всеподданнейше просить от в. в-ства ту высочайшую милость, дабы таковая эскадра состояла из российских матросов и офицеров и не иностранцам, но российским была поручена командирам, ибо от своих единоземцев не только с лучшею надеждою всего того ожидать можно, чего от них долг усердия и любви к отечеству требует, но еще и в понесении трудов, беспокойств и военных трудностей довольно уж усмотрено между российскими людьми и иностранцами великое различие, а притом и неразумение иностранного языка делает невинное несогласие и затруднение".
В июле граф Орлов созвал военный совет, которому предложил для отвлечения турецких сил от Дуная, чем облегчится положение гр. Румянцева, пройти со всем флотом около морских берегов, потревожить и разорить жителей. Военный совет определил начать военные действия от острова Негропонта вдоль всего румелийского берега до Дарданелл, а потом вдоль азиатского берега, проходя Тенедосским, Мителинским и Хиосским каналами; а чтоб не оставить неприятеля безопасным и в южной части, то отправить особую эскадру под начальством гр. Федора Орлова к острову Родосу и вдоль короманского берега. Предприятие было приведено в исполнение: русские высаживались на берега, овладевали хлебными и лесными магазинами, жгли деревни, брали маленькие крепости, бросали бомбы в большие, составляли карты и планы местностей, на острове Мителине сожгли адмиралтейство с строившимися там кораблями. В конце ноября по окончании похода гр. Алексей Орлов уехал опять в Ливорно.
Ему не представлялось случая сделать туркам мирные внушения. Мы видели, какое неприятное впечатление произвело на Екатерину письмо Фридриха По ее мирных условиях с Турциею. Австрии эти условия могли не понравиться; но Екатерина очень хорошо знала, что Австрия без Пруссии не в состоянии упорствовать, очень хорошо знала, что Пруссии надобно заплатить за союз с Россиею, условливающий бездействие Австрии, знала, в чем может состоять вознаграждение для Пруссии, готова была на это вознаграждение; готова была вознаградить и Австрию за согласие на русские мирные условия с Портою, но при оставлении этих мирных условий в целости. 19 января 1771 года она написала ответное письмо Фридриху, указывая прямо, что при заключении мира на его интересы будет обращено надлежащее внимание, но за это он не должен быть адвокатом турок и находить тяжкими для них условия, которые она находила очень умеренными. "Я начну, - говорилось в письме, - с объявления Порты. В. в-ство знаете закон, который я себе предписала, - не выслушивать никакого мирного предложения, прежде чем мой министр не будет освобожден и ко мне не явится. Вверяю в. в-ству мое решение, что никогда я не буду вести переговоров в Константинополе и даже нигде, прежде чем Обрезков ко мне не возвратится; его освобождения я требую безусловно, а после этого освобождения, если они предложат конгресс, я буду согласна. Что касается мирных условий, то я не требую никаких приобретений собственно для своей империи. Обе Кабарды и Азовский округ принадлежат, бесспорно, России; они так же мало увеличат ее могущество, как мало уменьшили его, когда из них сделали границу; Россия чрез возвращение своей собственности выигрывает только то, что пограничные подданные ее не будут подвергаться воровству и разбоям, что стада их будут пастись спокойно. Свободное плавание по Черному морю есть такое условие, которое необходимо при существовании мира между народами. Россия согласилась на ограничение этой свободы, уступая из любви к миру варварским предрассудкам Порты, но мир нарушен с презрением всех обязательств. Если я имею право на какое-нибудь вознаграждение за войну, столь несправедливую, то, конечно, не здесь я могу и должна его найти. Я могла бы быть вознаграждена уступкою Молдавии и Валахии, но я откажусь и от этого вознаграждения, если предпочтут сделать эти два княжества независимыми. Этим я доказываю свою умеренность и свое бескорыстие; этим я объявляю, что ищу только удаления всякой причины к возбуждению войны с Портою. Венский двор не понимает своего прямого интереса, позволяя себе так живо обнаруживать зависть относительно этой статьи. Я не отодвигаю своих границ ни на одну линию; я остаюсь в прежнем расстоянии от его владений; если венский двор доволен тем, что имеет в турке такого слабого соседа, то должен быть еще довольнее соседством маленького Молдо-влахийского государства, несравненно более слабого и равно независимого от трех империй. Если положение турок таково, что они должны получить мир толь кос уступками, то они поступят очень странно, если уступят Бел град, которым спокойно владеют, а не уступят княжеств, которые уже более не их и возвращение которых будет всегда зависеть от жребия войны. Притом это еще вопрос, чьи владения им желательно увеличить, русские или австрийские. Но установление независимого княжества вопрос решает. Я знаю, что венское министерство по нынешней своей системе много настаивает на равновесии Востока, которое до сих пор не являлось еще с таким блеском в интересах западных государей и выдумкою которого мы, быть может, обязаны союзу Австрии с Франциею; я, впрочем, готова уступить этому политическому равновесию; но кто определит, что баланс верен, когда границы турецких владений простираются до Днестра, и что баланс нарушен, если эти границы находятся на Дунае? Жалко положение Востока, если от такой разницы в расстоянии может зависеть его разрушение! Дело освобождения татар есть право человечества, которого требует целая нация; я ей не могу отказать в помощи. Восстановление независимости татар не уменьшает ни в чем могущества Порты и не увеличивает ни в чем могущества России, но отстраняет только пограничные неудобства последней. Венский дворяне имеет татар своими соседями и потому не имеет никакой причины беспокоиться. Остров, требуемый мною в архипелаге, будет только складочным местом для русской торговли. Я вовсе не требую такого острова, который бы один мог равняться целому государству, как, например, Кипр или Кандия, ни даже столь значительного, как Родос. Я думаю, что архипелаг, Италия и Константинополь даже выиграют от этого склада северных произведений, которые они могут получить из первых рук и, следовательно, дешевле. Надеюсь, в. в-ство согласитесь наконец, что если Молдавия и Валахия будут провозглашены независимыми, то в этом одном острове будет заключаться все мое вознаграждение, и что, отказываясь от него, я откажусь решительно от всего". Защитив таким образом свои мирные условия, Екатерина в заключении письма дает знать, что входит в непосредственные объяснения с венским двором из боязни, что его предубеждения против России еще более усилятся вследствие молчания последней. Показав издали эту грозу, Екатерина, оканчивает письмо ласковыми внушениями, чтобы Фридрих содействовал делу мира, и намекает, что за содействие будет вознаграждение: "Прошу в. в-ство содействовать мне к устранению всех препятствий; я не получу доброго мира, если не вооружусь против гордости турок и пристрастий, которые их поддерживают. Но я льщу себя успехом, если в. в-ство будете смотреть на мои дела с тою же дружбою и с тем же интересом, и, будучи убеждена, что по требованию обстоятельств я не пренебрегу ничем для успеха ваших интересов, я с тем же доверием обещаю себе, что никто не поколеблет вашей доброй воли и не замедлит ваших добрых услуг".
Написание этого письма совпадало с отъездом принца Генриха из Петербурга. Но Фридрих на другой день его отъезда отправил к нему письмо в ответ на известие о готовности некоторых русских вельмож разделить польские земли и что в Совете по этому поводу несогласие, а впрочем, король не рискует ничем, если захватит Вармийское епископство. Так как Фридриха сильно раздражало мнение Панина, что можно легко уладить дело с Австриею посредством вознаграждения ей из турецких земель, то король прежде всего и вооружается против этого мнения, желает показать, что сближение между Россиею и Австриею невозможно. "Смею вас уверить, - писал Фридрих, - что решительно невозможно осуществить идеи графа Панина относительно Австрии; тайная ненависть, которую питают в этой стране против русских, превосходит всякое вероятие, и смею сказать, что только я стараюсь препятствовать взрыву этой ненависти. Что касается занятия Вармийского герцогства, то я от этого дела удержался, потому что игра не стоит свеч. Доля так ничтожна, что не вознаградит за крики, которые возбудит; но польская Пруссия стоит труда, даже если Данциг не будет в нее включен, ибо у нас будет Висла и свободное сообщение с королевством, что очень важно. Если потребуются деньги, то стоит их потратить, и даже много потратить. Но когда очень охотно хватаются за пустяки, то это имеет вид жадности и ненасытности, а я бы не хотел, чтоб мне приписывали в Европе эти качества больше, чем сколько уже приписывают".
Очень может быть, что в последнее время пребывания своего в Петербурге принц Генрих говорил и с самою императрицею, и с влиятельными членами Совета о том, что ввиду новой войны с Австриею союзную Пруссию надобно вознаградить чем-нибудь побольше Вармийского епископства, а для избежания войны всего легче было бы оставить и за Австриею захваченные уже ею польские области, даже прибавить к ним что-нибудь еще, причем и Россия может взять у Польши, что ей удобно; очень может быть, что Генрих сильно старался убедить в необходимости такого дела и повез с собою умеренность, что в Петербурге будут согласны вести переговоры с Пруссиею на этом основании. После, когда все было кончено, Генрих писал Сольмсу: "Я имею право говорить, что пребывание мое в Петербурге ознаменовано началом сношений, поведших к теснейшему союзу между королем и Россией. Я имею доказательства более чем в 20 собственноручных письмах короля, что я поставил вопрос, который повел к соглашению. Но я не требую за это вознаграждения; я ищу только славы и признаюсь вам, что буду счастлив, получа эту славу из рук ее величества императрицы русской; желание мое исполнится, если она удостоит по случаю принятия во владение земель от Польши почтить меня письмом, которое будет служить доказательством, что я содействовал этому великому делу. Повторяю вам откровенно, что я буду смотреть на это письмо как на величайший монумент моей славы". Желание принца было исполнено, императрица написала ему: "По принятии во владение губернии Белорусской считаю справедливым засвидетельствовать вашему королевскому высочеству, сколь чувствую себя ему обязанною за все заботы, употребленные им при совершении этого великого дела, которого ваше высочество можете считаться первым виновником". Но во всяком случае вопрос мог быть только поставлен, безо всяких подробностей; Генрих мог сообщить брату только о возможности вести дело с успехом, ибо в противном случае Фридриху не нужно было бы первому делать прямые предложения и так настойчиво требовать их принятия. Очевидно, что Екатерина отделяла польский вопрос или вопрос о вознаграждении Пруссии и даже Австрии от вопроса турецкого: Пруссия и Австрия, получив вознаграждение из польских земель, должны успокоиться и не препятствовать России предписать султану мир на каких ей угодно условиях; если же Австрия станет противиться, то Фридрих должен сдержать ее или вступить с нею в войну вместе с Россиею, чего, впрочем, нельзя было предполагать. Но Фридрих смотрел на дело иначе. Прежде всего он хотел воспользоваться обстоятельствами и сделать важные приобретения для своего государства; но при этом он не хотел ни под каким видом воевать ни против кого, ни за кого, не хотел раздражать против себя Австрии и в то же время усиливать России отторжением от Порты дунайских княжеств, ибо во всяком случае, становились ли они самостоятельными или отдавались Польше, они увеличивали силу и влияние России, без покровительства которой обойтись не могли, и в этом отношении Фридрих высказался ясно в письме к брату Генриху: "Я бы сделал непростительную в политике ошибку, если б стал стараться об увеличении государства, которое может сделаться опасным соседом для Пруссии и страшным для целой Европы". Что касается условия о независимости Крыма, то Фридрих о нем мало беспокоился, предвидя в нем только затруднения для России. Наконец, Фридриху не хотелось одному получить польские области: из приведенного уже письма его к принцу Генриху мы видели, что он был готов на бесцеремонный захват польских земель, как захватил прежде Силезию, но все же он не был нечувствителен к крикам, которые раздавались против этой его бесцеремонности, и тяжесть упреков становилась сноснее, когда разделялась с другими, притом же дело было легче в настоящем и безопаснее в будущем, когда три державы вместе должны были принудить поляков к земельным уступкам и когда общий интерес заставлял их действовать сообща для сохранения своих приобретений.
Фридрих с нетерпением дожидался приезда принца Генриха, "который должен был рассказать ему многое, что нельзя было написать, должен был представить дело гораздо яснее". 17 февраля (н. с.) Генрих приехал в Потсдам, и в то же самое время, если не из рук Генриха, король получил ответное письмо Екатерины на письмо о мирных условиях с Портою. Рассказы Генриха о возможности повести дело насчет лестной добычи не позволили теперь Фридриху делать сильных возражений на объяснения русской императрицы; но, с другой стороны, он не мог смотреть равнодушно на упорство петербургского двора оставаться при прежних мирных условиях с Портою, и потому Фридриху оставалось одно старое средство - склонять Екатерину к смягчению условий напугиванием Австриею, ее вооружениями. Не касаясь нисколько русских условий, Фридрих писал, что венский двор собирает две армии в Венгрии и что работают над экипажами императора: "Ваше в-ство увидите из этого, что положение дел критическое, что горючие материалы все приготовлены и что одна искра может воспламенить пожар позначительнее настоящего. Ваша слава может только увеличиться от вашей умеренности".
Это было приготовление; потом должно было идти прямое предложение за умеренность относительно Турции вознаградить себя на счет Польши. 20 февраля (н. с.) в Потсдаме приготовлена была депеша Сольмсу; принц Генрих ее одобрил; в депеше говорилось, что австрийцы заняли польские земли на пространстве 20 миль; о целости владений республики не может быть более речи, а надобно хлопотать о том, чтобы ее нарушение не повредило равновесию между Австриею и Пруссиею. Для этого нет другого средства, как подражать примеру Австрии. Это не может возбудить никакого противодействия: поляки, которые одни имели бы право восстать против этого, не заслуживают никакого внимания, и, если государства будут согласны друг с другом, мирное дело не встретит никаких препятствий. Чрез несколько дней новая депеша: опять указание, что Австрия смотрит на занятые ею польские земли как на свою собственность; это заставляет короля думать, что он и Россия должны воспользоваться благоприятным случаем и позаботиться о собственных интересах. Для России все равно, откуда она получит вознаграждение, на которое имеет право за военные убытки, и так как война началась единственно из-за Польши, то Россия имеет право взять себе вознаграждение из пограничных областей этой республики. Король также никак не может обойтись, чтоб не приобресть себе часть Польши. Это послужит ему вознаграждением за субсидии и за другие потери, которые потерпел он во время войны; король будет очень рад возможности говорить, что новым приобретением он обязан России, а это еще более укрепит союз его с нею и даст ему возможность быть полезным для России в другом случае.
Внушения принца Генриха в Петербурге не остались без действия. Вспомним слова принца, что в Совете разногласие: партия, противоположная Панину, желает, чтоб Россия взяла свою долю из Польши вместе с другими; но видимый глава этой партии был граф Григ. Орлов, хотя бы за кулисами и двигал машину Чернышев. В заседании Совета 7 февраля генерал-фельдцейхмейстер предлагал, что весьма было бы полезно, если б границу нашу с Польшей составляли протекающие близ нее реки. В Совете по этому поводу были многие политические рассуждения. Но если нравилась мысль Генриха о разделе, то не могли не быть удивлены предложением, что этот раздел, в котором Пруссия и Австрия будут участвовать даром, без пожертвований с своей стороны, для России должен заменить выгоды мира с Турциею, купленные тяжелою во всех отношениях войною. Панин, которому Сольмс сообщил королевские депеши, сказал прусскому послу, что план раздела Польши не встретит в Совете большого противоречия, ибо часть его членов давно уже смотрит на него благоприятно, но для осуществления его находятся большие затруднения. Императрица так часто давала торжественные обещания сохранить целость Польши, что нарушение этого принципа произведет повсюду самое неблагоприятное впечатление. Панин настаивал, чтоб дело велось сообща с венским двором. Это настаивание понятно, ибо тогда являлась возможность соединить польское дело с турецким, которое для русского двора стояло на первом плане, являлась возможность уладить с Австриею насчет Турции, с которою Россия заключит мир на всей своей воле при помощи Австрии, последняя получит вознаграждение из турецких владений. Но Фридрих этого не хотел, и гр. Сольмс передал Панину объяснительную записку, в которой говорилось: "Прусский король думает, что австрийцы вооружились для придания вида своим переговорам. Он думает, что они никогда не согласятся на отторжение Молдавии и Валахии от Порты. Он думает, что приобретение Азова и торговые выгоды, выговоренные Россиею для себя, не встретят никакого затруднения. Он думает, что татарское дело может еще уладиться согласно желанию России. Вот почему король предлагает, что для вознаграждения России за военные издержки она должна получить кусок Польши по своему выбору; быть может, можно будет заставить турок прибавить еще некоторую сумму денег. Если Россия хочет получить вознаграждение в Польше, то король ручается, что это приобретение будет сделано без пролития крови".
Записка не могла ускорить дела. Тяжело, оскорбительно было предложение прусского короля - взять вознаграждение в Польше для удовлетворения чужим интересам и возвратить туркам Молдавию и Валахию, где жители уверены, что этого возвращения не будет; на независимость татар еще подается надежда; но христианские княжества должны снова подвергнуться варварскому игу, ибо так хочет Австрия. Понятно, что на прусское предложение не могло быть скорого ответа. Прошел март, апрель, наступил май. Сольмс пишет Панину: "Осмеливаюсь напомнить о деле, которое касается особенных интересов короля, моего государя, равно как и особенных интересов России. Король горячо заинтересован этим делом, не отступится от него, и если я не буду в состоянии дать ему скоро положительных удостоверений, то навлеку на себя жестокие выговоры и, сверх того, не ручаюсь за решение, которое его величество примет по собственному усмотрению. Он руководится следующим: так как в этом деле будет только подражание примеру другого, то этот другой не может вооружиться против нас, дело идет о приведении в исполнение уже решенного. Умоляю в. с-ство не отлагать решения здешнего двора". Отлагать было нельзя. Для петербургского Кабинета дело состояло в том, чтоб войти с Пруссиею в переговоры о польских землях, удовлетворить Фридриха в этом отношении и отделить это польское дело от турецкого. В конце мая Панин объявил Сольмсу, что императрица поручила ему покончить дело; и немедленно начались рассуждения о том, какие земли брать у Польши. Фридрих был в восторге, когда получил от Сольмса известие, что желанное дело началось; он отправил ему свои требования относительно польских земель, что же касается русской доли, то объявил, что предоставляет России самой назначить и соответственно своим интересам и своему желанию. По-видимому, согласием удовлетворить желанию прусского короля относительно приобретения польских земель Россия достигла своей цели; Фридрих писал Сольмсу, что нечего опасаться Австрии, писал, что гр. Панин отлично поступил, сообщивши австрийцам свои мирные предложения и не упомянув при этом ни слова о Польше и ее разделе, ибо, прежде чем давать венскому двору новые предложения, надобно подождать его отзывов насчет мира. Фридрих теперь находил, что после таких успехов в войне с турками русские условия умеренны и, поступая с твердостию, императрица вообще может выйти с успехом из дела, но надо приготовиться к затруднениям. Австрия не может рассчитывать на помощь Франции, которая находится в страшном истощении; если бы даже венский двор и хотел войны, то захочет ли он ее объявить России и Пруссии вместе без надежды иметь какого-нибудь союзника. Это дело невероятное, и потому России и Пруссии нечего бояться за проект приобретения польских земель. Они взаимно гарантируют свои новые владения, и если австрийцы найдут свою долю в Польше малою сравнительно с русскою и прусскою, то стоит только предложить им часть венецианских владений, отрезывающую Триест, и они успокоятся, а если бы и стали сердиться, то тесный союз между Россиею и Пруссиею заставит их делать все, что угодно этим державам. В том же тоне писал Фридрих брату Генриху: "Если соглашение с Россией состоится, то нечего обращать внимание на австрийцев, которые, не имея помощи от своих союзников, будут принуждены делать все по-нашему". Взгляд был совершенно верен, и, начавши противоречить ему, начавши опять требовать от России, чтоб она отказалась от своего условия относительно Молдавии и Валахии, грозя в противном случае войною с Австрией, Фридрих прямо заявлял, что это требование делается в его собственных интересах. Бывают минуты, когда самый хитрый и осторожный человек не выдерживает; не выдержал Фридрих в минуту восторга при виде исполнения пламенного желания, проговорился насчет истинного положения дел, но скоро одумался и заговорил другое, не заботясь о противоречии.
В Вене также верно смотрели на свое положение, т. е. что одной Австрии нельзя вооруженною рукою препятствовать успехам России в Турции. Если Фридриху II для исполнения своих замыслов нужно было тесным союзом своим с Россиею ободиночить Австрию и заставить ее соглашаться на все распоряжения Пруссии и России, то венский двор точно так же хотел ободиночить Россию соглашением своим с Пруссиею, заставить эту союзницу России вырвать у последней плоды побед, как бы это мог сделать только злой враг. В Вене очень хорошо понимали, что Фридриха II заставить сделать это нельзя даром, одним внушением, что могущество России так же опасно и ему, как Австрии, если еще не больше; Фридриху надобно было заплатить, и дорого заплатить. Но разумеется, Австрия из своего не намерена была произвести этой уплаты, не намерена была и усиливать страшной Пруссии, не усиливая в то же время и саму себя для поддержания равновесия; заплатить должна была Польша; и мы видели, как старый Кауниц строил план уступкою Пруссии польских земель возвратить Австрии Силезию. Но если бы даже эта заветная мечта и не осуществилась, Австрия готова была делить Польшу с Пруссиею, с Россиею, лишь бы только последняя не посягала на целость Турции, особенно не приобретала земель и даже влияния на Дунае, по соседству с монархиею Габсбургов, по соседству с православным народонаселением ее. Повторяя упрек прусскому королю, что он хочет ловить рыбу в мутной воде, венский двор спешил в этом отношении предупредить, превзойти своего соперника, ставшего образцом. Он прежде всего воспользовался смутными обстоятельствами и выловил несколько польских земель, но этого было мало; на отношениях турецких построен был другой план земельного приобретения в важной области Дуная. Решено было вступить в соглашение с Портою, предложить ей помощь или войском, или доставлением выгодного мира и за это вытребовать земельную уступку. Помощь в войне должна была ограничиться одним обещанием, разве Пруссия также объявит войну России, но этого ожидать было трудно; гораздо скорее Пруссия, не могшая сочувствовать усилению России, убедит последнюю ограничиться ничтожными выгодами при замирении с Портою; Австрия будет помогать здесь Пруссии, упорно отвергая русские условия, грозя своими вооружениями, и таким образом приобретет себе право потребовать от Турции вознаграждение за помощь.
Интересы Австрии и Пруссии расходились в том отношении, что для Австрии на первом плане были русско-турецкие отношения, ей прежде всего нужно, чтобы Россия не могла заключить выгодного мира с Турциею, тогда как для прусского короля на первом плане был раздел Польши, а помеха выгодному миру России с Портою - на втором; да и тут Фридрих не считал возможным отвергать почти все русские требования, как то делала Австрия. "Наши интересы, - говорил он австрийскому послу фан-Свитену, - не совсем одинаковы. Видите ли, я союзник России и много ей обязан, она первая покинула страшный союз против меня, и я должен ее щадить. Притом для меня не так важно, как для вас, что Россия будет делать завоевания на вашей стороне; если турок перестанет быть для нее страшным соседом, она найдет других, которые ее сдержат". "Государь, - отвечал фан-Свитен, - на какой бы стороне Россия ни делала завоеваний, верно одно, что ее сила увеличивается, и если она их делает и сохраняет по своим широким планам, то станет страшною поочерёдно всем своим соседям со всех сторон, а ваше величество один из этих соседей, и самых близких. Общее правило между нами то, чтоб не допускать усиления России ни с какой стороны. Вы союзник России, и мы не хотим отторгнуть вас от этого союза; но этот союз не должен увлекать вас к излишнему угодничеству, пагубные последствия которого вы почувствуете, без сомнения, прежде всех". "Справедливо, - сказал король, - у меня нет на это возражений; но постараемся же заключить мир по крайней мере на сносных условиях, например на уступке России Азова и свободы мореплавания и торговли на Черном море. Я велел попытать турок насчет мирных условий вообще; кажется, они могут согласиться на уступку Азова и плавание по Черному морю, но они и слышать не хотят о независимости татар... Надобно обходиться умеренно с Россиею, надобно помогать мирным расположениям министра (Панина) и его партии. Три самые тяжелые из своих мирных условий русские оставляют (?!), но еще остается одно - независимость татар, на которой они настаивают; они выставляют, что татары требуют освобождения из-под турецкого ига; но я с трудом этому верю, и брат мой также, он думает, что только две или три орды заявили подобное требование. Я хорошо понимаю, что на это условие трудно согласиться, но надобно его смягчить, равно как и другие, посредством переговоров; не надобно забывать, что эти люди - победители и нельзя не уступить им некоторых выгод; думаю, что если бы они захотели удовольствоваться Азовом и торговлею на Черном море, то надобно на это согласиться; надобно соблюсти справедливость: разве можно требовать, чтоб они помирились безо всякой выгоды?.. Я вам говорю прямо, что хочу мира. Ваши военные приготовления - дело хорошее: они заставят призадуматься русских, которые не могут воевать в одно время и с турками, и с вами; однако ведь это одна демонстрация, и мы должны хлопотать о мире. Разумеется, ваше решение быть в готовности на всякий случай благоразумно, я не могу его не одобрить. Если бы эти люди перешли Дунай, то вы не могли бы этого потерпеть". Тут фан-Свитен схватился за последние слова и попытался в исполнение своих инструкций вырвать у Фридриха обещание оставаться спокойным зрителем, если Австрия начнет войну с Россиею. "Государь! - сказал он. - Предположим, что Россия заставит нас вступить с нею в войну в каком бы то ни было месте, лишь бы только не в Польше: дадите ли ваше в-ство честное слово, что не вмешаетесь в эту войну ни прямо, ни косвенно и не нарушите с нами мира и доброй дружбы?" "Такого случая еще нет, - отвечал король, - вы увидите, что эти люди подольют воды в свое вино, и я доставлю им воды для этого в изобилии; я уверен, что они потребуют вашего посредничества, и тогда дело пойдет иным путем".
В разговоре с фан-Свитеном 27 апреля (н. с.) Фридрих высказался о разделе Польши. Повторив о возможности скорого мира между Россиею и Портою, король прибавил, что Россия всего бы лучше нашла себе удовлетворение и вознаграждение на счет Польши; что для вознаграждения Польши петербургский двор предлагает отдать ей Молдавию и Валахию, которые, впрочем, будут иметь особого князя подобно Курляндии; но что он, король, не считает этого предложения удобоисполнимым, и было бы лучше, если б Россия получила часть Польши, Австрия удержала бы за собою те земли, которыми уже овладела, причем и Пруссия будет также искать своих выгод. Когда фан-Свитен заметил, что Австрия имела старые права на занятые ею польские земли, то король сказал: "Велите-ка поискать в своих архивах, не найдется ли там еще каких-нибудь прав на другие польские области; надобно пользоваться случаем, я также возьму свою долю, а Россия свою. Наши государства от этого значительно не увеличатся, но это нас уладит; и так как ваш двор и я хотим успокоить Польшу, то эти новые приобретения дадут нам возможность наблюдать за спокойствием республики и содействовать ему". Фан-Свитен обещал донести об этом своему двору, но не удержался, чтоб не заметить: неужели король смотрит равнодушно на увеличение России в такой близости от него? Фридрих отвечал, что требования России не могут возбудить в нем слишком большого беспокойства: она желает получить маленькую частицу Ливонии, которая еще остается за Польшею. Чтоб покончить преждевременное разглагольствие, Фридрих сказал посланнику: "Прошу вас донести об этом своему двору; у меня здесь одна цель - соблюсти в точности катехизис, данный мне кн. Кауницем". Как скоро король упомянул о знаменитом катехизисе, где различались большие приобретения от малых, то фан-Свитен счел совершенно удобным осведомиться, как велика будет доля Пруссии при разделе Польши. "Я возьму часть Померании или польской Пруссии, - отвечал король, - это дурная область; но она даст мне сообщение с моим прусским королевством и доступ к Висле; впрочем, Данциг не отойдет к моим владениям".
Между тем русский двор вошел в непосредственные сношения с венским по поводу мира с Турциею; русские условия были сообщены. До получения ответа из Вены в апреле гр. Панин попытался выведать у австрийского посла в Петербурге князя Лобковича, знает ли его двор о плане раздела Польши, как смотрит на него и нельзя ли склонить венский двор к соглашению насчет Турции. Для России так же, как для Пруссии и Австрии, были возможны только два пути: или тесным союзом с Пруссиею, удовлетворяя требованиям последней, ободиночить Австрию и заставить ее согласиться на русские распоряжения относительно Турции, или, наоборот, войти в тесный союз с Австриею, ободиночить этим Пруссию и заставить ее согласиться на все распоряжения императорских дворов относительно Турции. Мы увидим, как впоследствии вторая система сменит первую; но теперь до этого было еще далеко, и прежде всего по вине Австрии, которая не хотела обратить должного внимания на русские предложения. Панин в разговоре с Лобковичем обратил внимание на вооружения венского двора. "Настоящее положение трех дворов, - сказал он, - образует для меня лабиринт комбинаций, откуда я не вижу выхода, не могу я поверить, чтоб цель вашего двора состояла в поддержании Турции, которая всегда будет самой опасною вашею соседкою; неизменное правило вашего интереса этому препятствует; и кн. Кауниц так ясно понимает выгоды австрийской монархии, что не может присоветовать этого. С другой стороны, прусский король также вооружается; и я не могу себе представить, чтоб он это делал в качестве нашего союзника из опасения вашего двора, ибо все доказывает Добрые отношения между ним и их император. в-ствами, все обнаруживает полную безопасность. Не видя в деле нашего примирения с турками причин вооружения соседей, я необходимо должен обратить внимание на дела польские. Если мое предположение сколько-нибудь основательно, то я бы просил доставить мне от кн. Кауница этот знак доверия, чтоб он открылся мне относительно своих видов на Польшу, заставивших его как министра присоветовать своему двору вооружения. Вероятно, здесь не пойдет речь об отдаче христианских областей под магометанское господство, но о распределении между государствами христианскими некоторых областей христианских в пользу политического равновесия для соединения интересов всех соседей и для упрочения их спокойствия. Думая таким образом об округлении границ для соседей Польши, нельзя сомневаться, что эта республика может еще существовать как государство значительное, и что касается отторгнутых от нее частей, то они, конечно, ничего не потеряют от того, что не будут более подчинены правительству, представляющему один беспорядок и смуту". Кн. Лобкович уверил Панина, что не имеет никакого понятия о видах своего двора, но что находит выслушанное мнение основательным и передаст его конфиденциально кн. Кауницу, причем будет его просить отвечать на доверие и откровенность русского первенствующего министра и надеется, что гр. Панин останется доволен его ответом. Лобкович дал также знать своему двору о внушениях Панина, что русский двор дружбе венского двора готов пожертвовать дружбою короля прусского, которым в Петербурге недовольны, находят его поведение двоедушным и подозревают в намерении взять что-нибудь у Польши, а это здесь считают для себя невыгодным. Иосиф II в восторге писал брату: "Обнаружилось, что прусский король нам солгал, представляя предложение о разделе Польши идущим из Петербурга". Но в Вене отвечали на эти внушения вовсе не так, как могли ожидать в Петербурге. Лобкович передал Панину депешу Кауница, в которой надворный австрийский канцлер уведомлял, что освобождение Обрезкова истребовано у Порты и султан соглашается вступить в мирные переговоры с добрыми услугами Австрии и Пруссии; но русские мирные условия о независимости Молдавии, Валахии и татар он, Кауниц, находит невозможными: султан на это не согласится, потому что фамилия крымских ханов должна наследовать турецкий престол в случае пресечения оттоманской фамилии; кроме того, независимые татары могут быть опасны австрийским землям. Панин возразил, что большая часть татар были сначала вольные и уловлены в подданство только надеждою оттоманского наследства; что остальные татары были русские подданные и по временам крымские ханы переманивали их с кубанской на крымскую сторону; что Россия доставлением им прежней вольности хочет положить только преграду между собою и турками; что многие из Гиреев живут в Турции, и если их не довольно для наследства, то Порта может для этого оставить у себя всю ханскую фамилию; что татары вовсе не так близки к Австрии, и если бывали они в прежние войны на ее границах, то не иначе как по приказанию Порты. В заседании Совета 9 мая Панин, рассказавши о депеше Кауница, объявил, что дело очень важно, и высказал наивное мнение, что одно средство к исполнению русских желаний и к соглашению венского двора - это убедить последний собственною его честию и славою у потомства, надобно растолковать ему бескорыстие русских намерений, растолковать, что турки сами никогда не могут возвратить себе отнятые у них русскими земли, и если другие европейские державы станут им при этом помогать, то уже сами христиане будут виноваты в том, что повергнут снова в рабство других христиан; но Россия и тогда, не будучи в состоянии исполнить своего человеколюбивого намерения, не отдаст их туркам, а отдаст венскому двору с тем, что если он не захочет спасти угнетенных христиан от порабощения, то пусть отдаст их туркам сам и тем останется в ответе перед Богом, светом и потомством. Совет одобрил мнение Панина, но некоторые члены заметили, что сходство ответов венского и берлинского дворов доказывает давнее знакомство прусского короля со взглядами венского двора.
В заседании 16 мая Панин в первый раз сообщил Совету о предложении Фридриха II приобрести польские области. Когда в Совете заметили, что хотя и невероятно, чтоб искренние и справедливые требования ее в-ства не произвели у венского двора желаемого действия, однако в противном случае военный пламень может распространиться по всей Европе, императрица вышла из Совета и граф Панин начал говорить: "По случаю известного захвата венским двором пограничных с Венгриею польских староств король прусский отозвался здешнему двору, что он не намерен быть спокойным зрителем такого поступка со стороны соседей, что имеет и он также права на смежные с его владениями польские земли и намерен взять их себе; что и Россия, если имеет такие же требования и хочет пользоваться удобным случаем, сделала бы с ним общее дело. Это представляет мне, - продолжал Панин, - такой случай, о котором всегда помышляли для исполнения всеми желаемого: теперь удобно отделить себя от Польши реками. Хотя Россия и не имеет никакого права на польскую Лифляндию, однако я намерен вывести права на оставленные за Польшею 10 заднепровских полков и требовать их возвращения, тем более что Польша не исполнила обещаний, данных за оставление ей этих полков. Согласившись на уступку присвоенных австрийцами и требуемых королем прусским польских земель, исключая Данцига, можем мы получить польскую Лифляндию и желаемое разграничение реками, а Польше отдать взамен отбираемых от нее земель княжества Молдавское и Валашское; удовлетворив таким образом венский и берлинский дворы, скорее можно будет заключить предполагаемый мир с турками и успокоить польские замешательства; и если Совет на все это согласен, то я стану над этим трудиться и, отозвавшись слегка князю Лобковичу, приготовлю двор его к такой сделке". Совет согласился. Но когда Совет таким образом соглашался отдать Молдавию и Валахию Польше, иначе решали дело представители Австрии и Пруссии в Петербурге. Сольмс препроводил к Панину записку, в которой излагал разговор свой с Лобковичем. Последний спросил его, не считает ли он удобным отдать Молдавию и Валахию принцу Генриху прусскому. Сольмс отвечал отрицательно. Лобкович заметил, что и Австрии нельзя взять себе что-нибудь из этих земель, хотя бы ей и выгодно было занять часть Валахии до реки Алуты. "Я, - продолжал австрийский посол, - понимаю, что неловко возвращать этих земель Порте, но, мне кажется, трудно решить, кому их отдать, потому что такими большими владениями нельзя увеличивать Польское королевство". Мы видели, что и Фридрих II в разговоре с фан-Свитеном находил неудобным отдать дунайские княжества Польше, а в Петербург писал, что лучшее средство решить трудный вопрос о Молдавии и Валахии - это отдать их Польше.
В июне от русского посланника в Вене кн. Дмитр. Мих. Голицына пришли подробные известия о том, как там смотрели на русские условия. Кауниц говорил Голицыну, что, рассуждая беспристрастно, не может он себе вообразить, чтобы русское министерство по просвещению своему не предвидело затруднения, которого в Вене надлежало ожидать в принятии такого проекта. Этот проект основан на одних для русского императорского двора выгодах. Голицын заметил, что и для венского двора может некоторым образом последовать польза от освобождения Молдавии и Валахии и от их независимости. Кауниц отвечал, что не предвидит от этого никакой пользы для своего двора, который, впрочем, не желает и намерения не имеет что-либо для себя при этом случае приобрести с нарушением чести и верности своих обязательств. Порта никогда не согласится на предосудительный и бесславный для себя мир, она еще может продолжать войну; и венский двор должен употребить надлежащие предосторожности для сохранения благосостояния собственных земель и равновесия европейской политической системы. Возражения против русских мирных условий были развиты Кауницем со всею подробностию в записке, носившей название "Словесный ответ на конфиденциальное изложение русской императрицы о мире с турками и на дальнейшие сообщения, сделанные князю Лобковичу". Надобно, говорилось в записке, прежде всего исследовать: 1) вероятно ли, чтоб Порта могла согласиться на мир, который повлечет за собою ее неизбежную погибель или по крайней мере отсрочит эту погибель только на короткое время? 2) План примирения поэтому может ли ускорить мир или, наоборот, должен удалить его на много лет? 3) Согласен ли он с будущим спокойствием и безопасностию австрийских владений? Их императорские и королевские величества не могут скрыть, что видят величайшие затруднения при его исполнении. Хотят, чтоб Порта уступила все завоеванное у нее Россиею и то, что будет завоевано в настоящую кампанию; предполагают открыть переговоры на основании "кто чем владеет" (uti possidetis), чему небыло примера в истории, разве когда одна из воюющих сторон находилась совершенно без средств и не могла избежать гибели иначе как помирившись во что бы то ни стало. Отдается на собственное рассуждение императрицы вопрос: в таком ли положении находится Порта, или, напротив, она в состоянии сделать еще много кампаний, не претерпевая более существенных потерь, чем те, которые она уже претерпела? Разве Порта может не чувствовать, что независимость татар необходимо поведет к их зависимости от России; что с потерею берегов Черного моря в Европе она потеряет и отдаст России выгоду драгоценную, обладание устьями значительных рек, по которым приходят из отдаленных стран все материалы, необходимые для постройки страшного флота и снабжения армий; что Константинополь чрез это будет постоянно подвергаться опасности голода и истребления; что мир на таком основании даст Русской империи громадное могущество, а империи Оттоманской падение в перспективе более или менее отдаленное, но неизбежное. Что касается Австрии, то независимость татар совершенно несовместима с безопасностию и спокойствием ее владений; то же значение имеет переход Молдавии и Валахии под другое владычество, какое бы ни было. Венгрия будет подвержена татарским нападениям, тем более что татары могут рассчитывать на безнаказанность по местным условиям. Если Молдавия и Валахия перейдут под власть могущественного государя, то они, увеличив его силу, нарушат европейское равновесие. Если же подпадут под власть слабого государя, то не будут служить оплотом против татарских нашествий на австрийскую монархию.
Екатерина сама написала возражения на этот ответ: "Если относительно независимости татар как от меня, так и от Порты надобны другие ручательства кроме обязательств обеих договаривающихся сторон, то я готова допустить их. Свобода торговли и мореплавания на Черном море поставит обе империи в равное положение относительно выгод, и Порта будет иметь преимущества, ибо у нее уже есть флот на Черном море, а Россия, заводя его очень медленно, может только со временем войти в соперничество. Если рассмотреть положение земель, требуемых Россиею для установления мореплавания, и сравнить их с бесчисленными удобствами Порты для военного флота на Черном море, то никто не подумает, что Россия когда-либо может принять наступательное движение. Мои мирные условия ограничиваются уменьшением способов врага к новым нападениям. Когда я предлагаю открыть переговоры на основании uti possidetis, то не думаю, чтоб я была обязана более щадить врага имени христианского, тогда как я имею перед глазами недавний пример великих государств христианских: одно из них, сделавши мирные предложения на этом основании (т. е. uti possidetis), не было в более невыгодном положении, чем теперь Порта. Что касается Австрии, то очевидно, что Турция в равной степени враждебна и ей, как России; что незначительный государь, который будет царствовать в Молдавии и Валахии, может сделаться врагом Австрии, что то же самое может случиться и с независимыми татарами, - это напрасно я буду стараться опровергать. Пока не будет доказано, что силы увеличиваются разделением, я не могу предвидеть большого беспокойства для австрийских областей в новом положении Молдавии, Валахии и татар. Молдавия и Валахия, ставши независимыми, для сохранения этой независимости не могут оставаться в открытом и беззащитном положении, они должны иметь войско, крепости со стороны Турции и татар, следовательно, должны сделаться оградою австрийских владений. Что же касается того, что ими будет владеть могущественный государь, то очевидно, что об этом не может быть и речи. Я не буду оскорблять своего государства и никакого другого христианского государства, сравнивая их с Турциею относительно значения последней для равновесия между христианскими державами: политика Порты совершенно исключительная; принципы чести и достоинства не позволят никогда христианским державам допустить Порту в систему союзов (dans èï corps d'alliance), и если бы, по несчастию, она была принята, то ознаменовала бы свое вступление в систему христианских государств вероломством и гибельными ударами, которым одинаково подверглись бы и друзья и враги. Неужели хотят сделать положение Порты неслыханно выгодным? В то время как ее собственная система, не соединимая ни с какою другою системою, стремится только к истреблению христианских государей по мере возможности, со стороны христианских государей будет существовать система твердая и постоянная, в которой сохранение Порты будет служить основанием, связанным с их собственным сохранением! И каково будет положение государства, которое, как моя империя, будет вести с нею войну победоносную и справедливую? Довольное пустым блеском триумфов, оно возвратит свои войска, ограничиваясь честию, что побило и низложило врага, не смея дотронуться до его владений, потому что этот враг есть Турция. Христиане в своих войнах обходятся друг с другом менее великодушно, ибо, будучи соединены религиею, считаются всегда братьями, и только относительно вечного врага христиан должны обнаруживать все величие чувства".
© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.