13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Глава 3.1.
ОКОНЧАНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Внутренняя деятельность правительства в последние годы царствования Петра Великого. - Учреждение генерал-прокурора, герольдмейстера и рекетмейстера. - Табель о рангах; гербы. - Дело Шафирова. - Указы, бывшие следствием шафировского дела. - Казнь обер-фискала Нестерова. - Злоупотребления Меншикова. - Выборы. - Сенатская контора в Москве; деятельность ее председателя графа Матвеева. - Коллегии. - Недостаток людей. - Областное управление и суды. - Судебные комиссары. - Финансы. - Войско. - Торговля. - Ладожский канал. - Препятствия развитию торговли. - Промышленность; препятствия ее развитию. - Заводская деятельность в странах приуральских; Геннин и Татищев. - Столкновения Татищева с Демидовыми. - Овцеводство. - Ремесла. - Городское устройство. - Крестьяне. - Полиция. - Нравы и обычаи. - Просвещение. - Молодой Кантемир. - Татищев. - Русская история. - Школы. - Проект Академии. - Перевод книг. - Патриаршая библиотека. - Искусство. - Посылка учителей к сербам. - Церковь. - Положение Синода. - Вопрос о жалованье синодальным членам. - Назначение обер-прокурора в Синод. - Подчиненные Синоду места. - Соединенные заседания Сената и Синода. - Синодальный суд. - Устройство черного духовенства. - Воспитательные дома в монастырях. - Белое духовенство. - Раскольники. - Отношения к протестантам и католикам. - Меры против суеверий. - Юродивые. - Старание Петра о религиозно-нравственном просвещении народа. - Малороссия. - Учреждение Малороссийской коллегии. - Смерть гетмана Скоропадского. - Распоряжение Сената по случаю этого события. - Избрание нового гетмана отлагается. - Хлопоты малороссийской старшины об этом избрании. - Столкновения ее с Малороссийскою коллегией. - Великороссийские полковники в Малороссии; наказ им. - Полковники Апостол и Полуботок ищут гетманства. - Рознь между чиновными людьми и простым народом в Малороссии. - Старшина Полуботок с товарищами вызываются в Петербург за самовольные распоряжения. - Запрещение докучать государю просьбами об избрании гетмана. - Челобитчики на Полуботка и товарищей его приезжают в Петербург. - Отправление Румянцева в Малороссию на следствие. - Интриги Полуботка и товарищей его в Петербурге и Малороссии. - Их берут под стражу и подвергают допросу. - Переписка Петра с Румянцевым. - Дело старшины в Вышнем суде. - Смерть Полуботка в крепости. - Дела на юго-восточных украйнах. - Устав о престолонаследии. - Сопротивление этому уставу. - Толки о наследнике. - Переписка Петра с герцогом голштинским. - Объявление герцога женихом цесаревны Анны. - Деятельность императрицы Екатерины. - Вопрос об ее титуле. - Ее коронование. - Дело Монса. - Болезнь и смерть Петра Великого. - Оценка его деятельности и характера.
Одно из величайших событий европейской и всемирной истории совершилось: восточная половина Европы вошла в общую жизнь с западною; что бы ни задумывалось теперь на Западе, взоры невольно обращались на Восток; малейшее движение русских кораблей, русского войска приводило в великое волнение кабинеты; с беспокойством спрашивали: куда направится это движение? Боялись, что великий царь, покончивший Северную войну с таким необычайным успехом и обладающий неслыханною энергией, не оставит в покое Европы, и вздохнули спокойнее, когда узнали, что он занят делами восточными. В ноябре 1723 года Куракин писал Петру из Гаги: "Не могу умолчать о всех здешних рассуждениях и славе персональной вашего императорского величества, понеже сия война персидская в коротком времени с таким великим прогрессом следует, что весьма всем удивительна; наипаче же во время ситуаций дел сходных в Европе начата и следует, что никто оным намерениям помешать не может, итак, великая слава имени вашего еще превзошла в высший тот градус, что никоторому монарху чрез многие секули могли приписать. Правда же желюзия не убавляется от многих потенций, но паче умножается о великой потенции вашего величества; но что могут делать? Токмо пациенцию иметь. Все потенции завистливые и злонамеренные к великой потенции вашего величества радуются, что ваше величество в войне персидской окупацию имеете, желая, чтоб оная продолжалась на несколько лет, дабы они с сей стороны крепче стать могли". Но войну персидскую Петр предпринял в видах торговых и с целию не допустить Турцию одну усилиться на счет Персии, когда же вследствие этого начинала грозить война турецкая, то Петр всеми силами постарался отвратить ее. Из этого легко можно было видеть, что громадная деятельность Петра не была обращена на отношения внешние, на завоевания. Война была для него только средством для внутренней деятельности: тут поприще было обширнее, разнообразнее и труднее, препятствия сильнее, враги многочисленнее, скрытнее и опаснее, поражения частые и тяжкие, успехи медленные - в далеком будущем.
Обратимся к этой борьбе, к тяжкому для царя и народа процессу преобразования, как он совершался в последние годы жизни преобразователя с усиленною энергией.
Прежде всего, разумеется, Петр должен был иметь дело с учреждением, у которого "все было в руках", по словам учредителя, с высокоправительствующим Сенатом. Мы видели, что с учреждением коллегий в Сенат вошли президенты их; но Петр скоро увидал неудобства этого отношения Сената к коллегиям и откровенно признался в неосмотрительности. В указе от 12 января 1722 года он говорит: "Понеже правление сего государства, яко нераспоряженного пред сим, непрестанных трудов в Сенате требует и члены сенатские, почитай все, свои коллегии имеют, того ради не могут оного снесть; сие, сначала не смотря, учинено, что ныне исправить надлежит сие и прочее к тому надлежащее как следует: 1) чтоб кроме двух воинских коллегий и Иностранной выбрать иных президентов, також в Сенат прибавить из министров, которые ныне при чужестранных дворах, дабы сенатские члены партикулярных дел не имели, но непрестанно трудились о распорядке государства и правом суде и смотрели бы над коллегиями, яко свободные от них; а ныне сами, будучи в оных, как могут сами себя судить? 2) Президенты воинских коллегий и Иностранной и Берг-коллегии должности не будут иметь ходить в Сенат, кроме нижеписанных причин: а) когда какие нужные ведомости; в) когда новый какой указ в государстве публиковать надлежит; с) когда суд генеральный; d) или какое новое дело, решения требующее; е) когда я присутствую. Понеже довольно дела будет каждому в своей коллегии. 3) Ревизион-коллегии быть в Сенате, понеже едино дело есть, что Сенат делает, и, не рассмотря, тогда учинено было". Современники выставляли такую настоящую причину, по которой Петр вывел из Сената коллежских президентов: члены коллегий не смели противоречить своим президентам, как сенаторам, отчего происходило много несправедливостей; потом, когда приносились жалобы на какую-нибудь коллегию, т. е. на ее президента в Сенат, то другие сенаторы не выдавали своего товарища, и жалобы оставались без последствий. Вслед за тем издан был указ о должности Сената: Сенат должен был состоять из действительных тайных и тайных советников по назначению государя; Сенат решает те дела, которые в коллегиях решены быть не могут; все губернаторы и воеводы должны доносить Сенату о нападении неприятелей, о язве, о каких-нибудь замешательствах и других важных событиях; в отсутствие государя Сенат решает дела по жалобам на неправый суд коллегий и канцелярий, выбирает в высшие чины баллотировкою от советника коллегии и выше, кроме придворных, а в низшие чины - без баллотировки. Но и при этой перемене Петр не надеялся, чтобы дела в Сенате пошли совершенно по его желанию, и потому не мог отделаться от мысли назначить при Сенате человека, который бы наблюдал за правильным ходом дел. Мы видели, что еще в 1715 году поставлен был при Сенате генеральный ревизор, или надзиратель указов. Потом стали выбираться из гвардии штаб-офицеры, которые помесячно состояли при Сенате в звании таких надзирателей указов; они должны были: 1) смотреть, дабы Сенат должность свою исправляли по данной им инструкции 1718 года; 2) смотреть того, дабы указы не только что на письме были сделаны, но чтоб экзекуция на все указы, как возможность допустить, чинена была; 3) також смотреть, дабы все чинилось в Сенате по второму пункту, который написан в должность обер-секретарю Щукину, и по оному исполнять ему все неотложно. Ежели кто того чинить не будет, то три раза напомянуть, а буде на третьем слове кто не будет чинить, тотчас итить к нам или писать. А ежели кто станет браниться или невежливо поступать, такого арестовать и отвести в крепость, и нам потом дать знать. Сие чинить нелицемерно, а ежели пренебрежет, то лишен будет всего и к тому смертию казнен или шельмован будет. Но и эта форма надзора оказывалась неудовлетворительною; Петр продолжал жаловаться: "Ничто так ко управлению государства нужно иметь, как крепкое хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в свете так нет, как у нас было, а отчасти и еще есть, и зело тщатся всякие мины чинить под фортецию правды". Для ослабления этой вредной деятельности Петр в начале 1722 года учредил при Сенате "генерал-прокурора, т. е. стряпчего от государя и от государства". Этим стряпчим был назначен известный нам Ягужинский. Генерал-прокурор был обязан "сидеть в Сенате и смотреть накрепко, дабы Сенат свою должность хранил и во всех делах, которые к сенатскому рассмотрению и решению подлежат, истинно, ревностно и порядочно, без потеряния времени, по регламентам и указам отправлял. Также накрепко смотреть, чтоб в Сенате не на столе только дела вершились, но самым действом и указом исполнялись. Також должен накрепко смотреть, дабы Сенат в своем звании праведно и нелицемерно поступал, а если что увидит противное сему, тогда в тот же час повинен предлагать Сенату явно, с полным изъяснением, в чем они или некоторые из них не так делают, как надлежит, дабы исправили, а ежели не послушают, то должен в тот час протестовать и оное дело остановить и немедленно донесть нам, если весьма нужное, а о прочих в бытность нашу в Сенате, или помесячно, или понедельно, как указ иметь будет. А ежели какое неправое доношение учинит по какой страсти, то будет сам наказан по важности дела. Должен смотреть над всеми прокуроры, дабы в своем звании истинно и ревностно поступали. Должен от фискалов доношения примать и предлагать Сенату и инстиговать, также за фискалами смотреть и, ежели что худо увидит, немедленно доносить Сенату. Генерал - и обер-прокуроры ничьему суду не подлежат, кроме нашего. О которых делах указами ясно не изъяснено, о тех предлагать Сенату, чтоб учинили на те дела ясные указы. И понеже сей чин, яко око наше и стряпчий о делах государственных, того ради надлежит верно поступать, ибо перво на нем взыскано будет".
Желая удержать за Сенатом значение верховного правительственного учреждения, желая приучить сенаторов думать над важными вопросами государственной жизни, желая иметь в них добрых помощников и советников себе и не быть принужденным решать важные дела без предварительного обсуждения их лучшими людьми, Петр сделал такое распоряжение: "Если случатся в Сенате такие дела, по которым решения без доклада императору полагать нельзя, то об них прежде рассуждать в Сенате и подписывать свои мнения, а потом докладывать его величеству, потому что без этого его величеству одному определить трудно".
Мы видели, что кроме "суда нелицемерного" и заботы о финансах Сенат обязан был смотреть, чтоб молодые люди не отбывали от службы; для этого в 1721 году учреждена была должность герольдмейстерская, о которой Петр собственноручно писал так: "Повинен (герольдмейстер) во всем государстве всех дворян списки иметь троякие: 1) кто у дел у каких и где; 2) кто без дел; 3) детей их, которые еще не в возрасте, также кто родится и умрет мужеского пола. И понеже у нас еще учение не гораздо вкоренилось, такожи в гражданских делах, а особливо в экономических делах почитай ничего нет; того ради пока академии исправятся, чтоб краткую школу сделать и ему вручить, дабы от всякой знатных и средних дворянских фамилий обучать экономии и гражданству; також смотреть ему, дабы в гражданстве более того от каждой фамилии не было, дабы служилых на земле и море не оскудить. И повинен ныне смотреть всех, которые кроются в домах или под именем малых детей по городам, и оных сыскивать, не маня никому под штрафом натуральной или политической смерти, но иметь всегда в ведении, когда по каким делам гражданским какие персоны попадаются". Тогда же учреждена была должность генерал-рекетмейстера, обязанного принимать и рассматривать жалобы на медленное или несправедливое решение какой-либо коллегии; понуждать к скорейшему решению дел, докладывать Сенату о правильных жалобах, быть ходатаем за челобитчиков, особенно за безгласных, бессильных, утесненных, и представлять таких самому государю.
Из слов преобразователя относительно герольдмейстерских обязанностей видно, в каком затруднительном положении находился он относительно служилых людей: для громадного, открытого со всех сторон и окруженного врагами государства нужны были войско и флот; выгодные внешние условия, в которых находилось теперь государство, были куплены страшным напряжением сил, но это напряжение не могло очень уменьшиться и теперь, ибо приобретенное значение и выгоды надобно было сохранить тем же средством, каким они были приобретены; и Петр твердит русским людям, чтоб они, удовольствовавшись приобретенным, не складывали рук, "дабы не иметь жребия монархии Греческой". А между тем для получения возможности сохранять приобретенное значение и выгоды посредством вооруженной силы необходимо было гражданское развитие государства, необходимо было прежде всего удовлетворительное состояние финансов; для этого нужна была наука, нужны были знающие люди, но откуда их взять? Их нужно приготовить из тех же служилых людей: "Герольдмейстер должен брать их из служилых людей и приготовлять для гражданства, но немного, чтоб не оскудить армии и флота". Таким образом, сильнее всего давало себя чувствовать это постоянное зло русской земли - физический недостаток в людях, несоответствие народонаселения пространству громадного государства. Но как бы тони было, развитие, начавшееся вследствие деятельности преобразовательной эпохи, остановиться не могло. От половины IX до конца XVII века Россия представляла первобытное государство с резким признаком неразвитости: служба военная не была отделена от гражданской; как при св. Владимире, так и при царе Алексее Михайловиче дружинники, или служилые люди, делившиеся на несколько разрядов, или чинов, были воины, но по окончании похода занимали и гражданские должности. Только при царе Федоре Алексеевиче, как мы видели, является мысль отделить гражданские должности от военных, но мысль эта осталась только на бумаге. При Петре развитию была дана такая сила, что разделение должностей явилось необходимостию, что и высказалось в Табели о рангах, где все должности, или чины, были размещены в известном порядке, по классам, и подле должностей, или чинов, военных являются гражданские и придворные. В январе 1722 года двое сенаторов, Головкин и Брюс, и двое генерал-майоров, Матюшкин и Дмитриев-Мамонов, сочинили Табель о рангах. В этой табели подле чина генерала от кавалерии или инфантерии видим чин действительного тайного советника; и это не был чин в нашем значении слова: действительные тайные советники на самом деле были членами Тайного совета, собиравшегося обыкновенно для обсуждения важных, преимущественно иностранных дел. Современники рассказывают, что когда Петр хотел возвести в действительные тайные советники графа Брюса, то последний сам отказался от этой чести, представив, что хотя он и верный подданный, но иноверец. В пунктах, приложенных к Табели о рангах, говорилось: "Сыновьям Российского государства князей, графов, баронов, знатнейшего дворянства, также служителей (чиновников) знатнейшего ранга, хотя мы позволяем для знатной их породы или их отцов, в публичной ассамблее знатных чинов, где двор находится, свободный доступ перед другими нижнего чина и охотно желаем видеть, чтоб они от других во всяких случаях по достоинству отличались, однако мы для того никому никакого ранга не позволяем, пока они нам и Отечеству никаких услуг не покажут и за оные характера не получат. Потомки служителей русского происхождения или иностранцев первых 8 рангов причисляются к лучшему старшему дворянству, хотя бы и низкой породы были. Понеже статские чины прежде не были распоряжены и для того почитай никто или зело мало надлежащим порядком снизу свой чин заслужил из дворян, а нужда, ныне необходимая, требует и в вышние (статские) чины, того ради брать, кто годен будет, хотя бы оный и никакого чина не имел. Но понеже сие в рангах будет оскорбительно воинским людям, которые во многие лета и какою жестокою службою оное получили, а увидят без заслуги себе равного или выше, того ради кто в который чин и возведен будет, то ему ранг заслуживать летами, как следует". К Табели о рангах приложен был также пункт о следствиях пытки для чести служащего человека: "В пытке бывает, что многие злодеи по злобе других приводят: того ради, который напрасно пытан, в бесчестные причесться не может, но надлежит ему дать нашу грамоту с изложением его невинности". Тогда же Петр распорядился, чтоб были рассмотрены случаи, когда употребляется пытка, и велел отменить ее в случаях неважных. Впоследствии именно отменена была пытка при розысках и порубке лесов. При сочинении Табели о рангах в Сенате возник вопрос о гербах, где и для чего, кому даваны; решено для примера сыскать и выписать из латинских и польских книг.
Давши Сенату стряпчего от государя и государства, Петр отправился в Персидский поход, Сенат остался в Москве. Но уже при самом отправлении императора в поход явились признаки, предвещавшие очень неприятные столкновения в Сенате без государя. В Коломне обер-прокурор Сената Скорняков-Писарев забежал к императрице с жалобами на свое положение вследствие ссоры с генерал-прокурором. Осенью 1722 года сам Петр получает от того же Скорнякова письмо, в котором, поздравляя со вступлением в Дербент, обер-прокурор прибавлял: "А без вашего величества жить нам, бедным, скучно". В этих словах заключалось не простое выражение преданности. В письме к Екатерине Скорняков объяснял причины своей скуки: "А без вас нам, бедным, жить зело трудно; о чем я вашему величеству в Коломне доносил, то уже с бедным, со мною и чинится: Павла Ивановича (Ягужинского) некоторые плуты привели на меня на недоброхотство, и, то видя, из господ Сената некоторые чинят мне обиды, а паче господин барон Шафиров великие чинит мне обиды, неоднократно в Сенате кричал на меня и в делах ваших при Павле Ивановиче говорить мне не велит, и в день получения ведомости о входе ваших величеств в Дербент в доме Павла Ивановича, видя меня зело шумного (пьяного), заколол было меня шпагою, и после того за мое спорное ему предложение называл меня в Сенате лживцем, чего уже мне по пожалованной вашим величеством саржи (должности) терпеть не мочно, токмо же о сем его императорскому величеству доносить не дерзаю, дабы тем его величество не утрудить, но вас, всемилостивейшую государыню, прошу, ежели от него чрез кого будут на меня, бедного, и помощи, кроме вас, не имеющего, какие наветы донесет, сие мое слезное прошение в полезное время его императорскому величеству (донести), дабы я, бедный, от него и от согласников его не понес напрасного оклеветания". Но скоро обер-прокурор потерял терпение и послал письмо прямо Петру с жалобами на свою горькую жизнь от нападений Шафирова, а нападения начались тогда, когда он, Писарев, поссорился с генерал-прокурором: "Живу в таких горестях, что не чаю жив дождаться вашего величества, ибо боюся, чтоб на мне не взыскалося неисправление дел, а что говорю, ничто не успевает, токмо же паче к злобе Павла Ивановича на меня приводят, и говорят мне явно яко оный Шафиров, тако и прочие ему подобные, чтоб я при Павле Ивановиче ничего не говорил, а ему злохитренно предлагают, что будто я у него в слова впадаю. И ныне паче на меня Павел Иванович по наговору от него, Шафирова, озлобился и публично при Сенате кричал на меня и бить челом хотел, а он, Шафиров, льстя ему, написал на меня ему доношение, в котором лицемерно его хвалил".
Между тем генерал-прокурору нужно было по приказанию императора выехать из Москвы; его должность должен был исправлять Скорняков-Писарев. Ягужинский написал по этому случаю Петру, что и при нем обычное сенатское несогласие не могло быть сдержано, ссоры и брани становятся все сильнее, а после его отъезда можно опасаться, чтоб партии страсти своей не продолжали; поэтому он, Ягужинский, отъезжая, оставил в Сенате письменное предложение, чтоб партикулярные ссоры и брани оставлены были до возвращения императора. Тут же генерал-прокурор объяснял Петру, что вся ссора пошла из-за почепского дела князя Меншикова, возникшего по жалобе гетмана Скоропадского, что светлейший завел себе к Почепу, которым владел, много лишних людей и земель. Подробнее рассказывал дело Шафиров в письме своем к Петру: "32 года я уже у дел, 25 лет лично известен вашему величеству и до сих пор ни от кого такой обиды и гонения не терпел, как от обер-прокурора Скорнякова-Писарева. Озлобился он на меня за то, что при слушании и сочинении приговора по делу князя Меншикова о размежевании земель почепских не захотел я допустить противного указам вашим. Писарев трудился изо всех сил склонить меня на свою сторону сначала наговорами, потом криком, стращал гневом князя Меншикова, но я остался непреклонным. По указу вашего величества велено было князю Меншикову отдать только то, что ему гетман после Полтавской баталии к Почепу дал; козаков почепских и других велено было из-за караула освободить и быть им по прежним их правам и вольностям, но в сенатском приговоре написано было, что посылается в Малороссию особый чиновник для исследования - принадлежат ли к Почепу сотни и города Баклань и Мглин, о козаках же вовсе умолчено. Увидавши такой неправильно сочиненный приговор, мы обратились к обер-секретарю с вопросом, для чего он позволил себе такую неправильность? Тут вскочил с своего места обер-прокурор и начал вместо обер-секретаря говорить с криком, что так следует написать для ясности и что нам на князя Меншикова посягать не надлежит. Я на то ему отвечал, что говорю с обер-секретарем, а не с ним, а он сам знает, что приговор составлен не так. Он принужден был уступить, и мы их фальшивый приговор почти весь перечернили".
В этом деле Шафиров торжествовал над Скорняковым-Писаревым, вместе торжествовала партия родовитых людей в лице сенаторов Голицына и Долгорукого над Меншиковым; Шафиров, человек худородный, был только орудием. Но при тогдашней общей легкой нравственности в служебных отношениях Шафиров дал возможность врагам своим поправиться и действовать на него наступательно: он позволил себе употребить свое сенаторское влияние для того, чтоб брату его, Михайле, было выдано лишнее жалованье при переходе из одной службы в другую. В другое время, при других отношениях, дело могло легко сойти с рук, но теперь за Шафировым смотрели самые зоркие глаза - глаза врагов. Скорняков-Писарев протестовал против незаконности дела; Шафиров должен был защищаться, а защищаться было крайне трудно, надобно было прибегать к отчаянным средствам: так, он требовал справиться, сделан ли вычет из жалованья у иноземцев, которые отпущены из службы, желая подвести своего брата под разряд иноземцев. Но обер-прокурор отвечал на эту натяжку: "Михайла Шафиров не иноземец, но жидовской природы, холопа боярского, прозванием Шаюшки, сын, а отец Шаюшкин был в Орше у школьника шафором, которого родственник и ныне обретается в Орше, жид Зелман". Шафиров возражал: "Его величество сам отца моего знать и жаловать изволил, и ни у кого он в кабальном холопстве не был, но хотя в малых самых летах пленен, однако еще при царе Федоре Алексеевиче в чин дворянский произведен, в котором и живот скончал". Скорняков писал: "Отец Шафирова служил в доме боярина Богдана Хитрово, а по смерти его сидел в шелковом ряду в лавке, и о том многие московские жители помнят".
Но Шафирова должна была более всего тревожить мысль, что при взгляде Петра на обязанности к государю и государству неумолимый император должен произнести строгий приговор над сенатором, решившимся пожертвовать казенным интересом в пользу брата. В письмах своих к Петру Шафиров называл дело неважным и обыкновенным и старался выставить вины Скорнякова-Писарева, писал: "Когда мы были в дому г. генерал-прокурора и при случившейся радостной ведомости о вступлении вашего величества в город Дербень веселились, то он, Писарев, начал сперва брань и драку с прокурором Юстиц-коллегии Ржевским и уже в другорядь его бил и пришел безо всякой причины и ко мне и начал меня поносить, будто я своровал и ту выписку брата своего, утаясь от него, подлогом сенаторам предложил, и хотя я зело шумен был, однако же дважды от него с учтивством отходил, но он в третие меня атаковал и не токмо бранью, но и побоями грозил, что, ежели б то от г. генерал-прокурора не пресечено было, конечно, могло и воспоследовать. Могу по присяге донести, что по отъезде г. генерал-прокурора не прошло ни одного сенатского сиденья, в котором бы обер-прокурор некоторых дел и приговоров по страсти и в противность вашим указам не предлагал и с криком и с бранью не принуждал господ сенаторей подписывать, что по благополучном нашего величества пришествии сюда могу ясно доказать. И маловажные дела прежде нужнейших от него по страсти предлагаются, и в том числе некоторые и такие дела, которые при г. генерал-прокуроре от нас уже решены. Вся злоба на меня происходит от неприятелей моих за то, что я, по должности своей присяжной, видя противности ваших интересов, не молчу, от которых токмо сие ныне доношу: 1) усмотрел я, что Воинская коллегия, протестуясь в невыдаче из статс-конторы по окладу надлежащих денег в оную коллегию, представляла, что оттого многие полки по году и больше без жалованья, отчего множество стало бежать, - предлагал я, дабы статс-контору принудить к выдаче немедленно денег на армию и притом оную и Камер-коллегию счесть, також чтоб и с Военною коллегиею счет учинить оным велеть. От оных коллегий счет учинен, и от статс-конторы показано, что хотя есть некоторая недодача за недостатком денег, но то чинится и для того, что Военная коллегия полного окладу не может никогда издержать, потому что армия никогда в комплекте не живет, к тому же офицеров, получающих иноземческий оклад, ныне немного, большие вычеты с офицеров, отпущенных по домам, штрафы, жалованье, оставшееся от мертвых и беглых, всех этих лишков Военная коллегия никогда не берет в расчет и претендует на полный комплект; и комиссарство доносит, что Военная коллегия по воле своей берет и из оного на неокладные расходы по нескольку сот тысяч, которым никогда счету не показывает, и оттого в окладные дачи солдатские и драгунские недостает. И я о том и при князе Меншикове, и без него обер-прокурору многократно говорил, чтоб взять у Военной коллегии подлинному приходу и расходу ведение, дабы знать, куды те деньги употреблены, но вместо исполнения за то от него и от других на себя вящее гонение навел. 2) По доношению из Военной коллегии в Сенат предложено, чтоб послать для розыску на Яик полковника с двумя роты, пехотною и драгунскою, и велеть тому притом переписать козаков всех, и выслать всех пришлых с 203 года, и велеть им отвозить оных на своих подводах до Казани, и буде они в том ослушны учинятся, то б послать два полка, пехотный и конный, на них и велеть к тому их принудить, а буде то все совершится, и то жь бы учинить и с донскими козаками. И я, ведая из уст самого князя Меншикова, что та посылка чинится более для того, понеже он сказывает, что тамо его мужиков будто с 500 человек с лишком, и я опасен, чтоб тем козаков, как и прежь сего, не подвигнуть к возмущению, предлагал, чтоб силою того не чинить, не донесши вашему величеству, и полков бы не посылать без указу, а буде противности их в розыску не явятся, то б по окончании оного повелеть бы переписать всех козаков, но до указу не вывозить, а прислать перепись наперед в Сенат, что зело противно князю Меншикову и Писареву было; но понеже сенаторы склонились на мое мнение, и того ради так приговор и учинен".
Для Петра не могло быть не ясно, что удары Шафирова направлены не столько на Писарева, сколько на человека, стоявшего сзади его, которого обер-прокурор был только верным слугою: первый пункт был направлен против Военной коллегии, но президентом ее был светлейший князь, второй пункт был прямо направлен против Меншикова. Враги Шафирова кроме непосредственных писем к императору действовали через императрицу, через Макарова; действовали и против Ягужинского, который был не на стороне светлейшего князя. Ягужинскому по его характеру не хотелось кому-нибудь кланяться, от кого-нибудь зависеть. Вероятно, не без соображения с этим характером Петр и назначил его генерал-прокурором. Писарев писал к тайному кабинет-секретарю: "Прежде сего послал я к вам об сиденье Павла Ивановича (Ягужинского) в Сенате об одном месяце, ныне же посылаю и на прочие три месяца, из которых изволишь усмотреть, что во многие дни в Сенате не бывал, а в иные и был по часу и полчаса, а то все чинилося от частых компаней и от лукавства Шафирова и от его единомышленников, подобных ему, ибо всегда ему предлагали, что изволь веселиться, а дела будут исправлены, а мне многажды сказывали, что на мне тех дел не взыщется, что чинилося при Павле Ивановиче, и ему лукавством говорили, чтоб мне при нем ничего не говорить, чем его на пущую злобу на меня привели".
Положение Шафирова было плохо вследствие дела о братнем жалованье, скоро оно еще ухудшилось вследствие сцены, происшедшей в Сенате 31 октября. В этот день слушалось дело о почте, дело личное для Шафирова, который управлял почтою. Во время рассуждения сенаторов входит Шафиров. Обер-прокурор говорит ему, что господа Сенат слушают и рассуждают о почтовом деле, которое лично до него касается, и потому он должен выйти вон, по указу ему быть не надлежит. "По твоему предложению я вон не пойду, тебе высылать меня непригоже", - отвечает Шафиров. Обер-прокурор снимает со шкафа доску, на которой наклеен был указ, предписавший судьям выходить при слушании дел о родственниках их, и читает указ. "Ты меня, как сенатора, вон не вышлешь, и указ о выходе сродникам к тому не следует", - говорит Шафиров и предлагает сенаторам, что он почтою был по его императорского величества указу пожалован во всем, как Виниус и его сын, о чем известно графу Головкину и князю Меншикову, и этого дела без именного указа решить им невозможно. Канцлер граф Головкин, давно непримиримый враг Шафирова, говорит, что такого именного указа нет, дело решить можно и Шафирову выйти вон надобно. После долгих разговоров обер-прокурор предлагает сенаторам, чтоб приказали наконец сделать так, как указ повелевает. "Что ты об этом предлагаешь! - кричт емy Шафиров. - Ты мой главный неприятель, и ты вор, и меня ты вором называешь и письменно протестовал, будто я государя обманул". Тут заговорил светлейший князь вместе с Головкиным, что если в Сенате обер-прокурор - вор, то как им дела отправлять? Скорняков-Писарев объявил, что ему оставаться больше нельзя. "Напрасно на меня гневаетесь и вон высылаете! - кричал Шафиров. - Вы и все мне главные неприятели, светлейший князь за почепское дело, а на графа Головкина у меня многое челобитье самому государю и в Сенате, и потому вам об этом приговаривать не надлежит". "Ты, пожалуйста, меня не убей", - говорит ему Меншиков. "Тебя убить! Ты всех побьешь!" - отвечал Шафиров. Меншиков объявляет, что, по словам Шафирова, он всех побьет. "Я не говорю, - отвечает Шафиров, - что ты всех побьешь, но можешь всех побить; я не помирволил тебе в почепском деле, и за то на меня от тебя злоба; только я за тебя, как Волконский и князь Матвей Гагарин, петли на голову не положу". Тут Меншиков, Головкин и Брюс вышли из Сената; Долгорукий, Голицын, Матвеев и Шафиров остались и объявили, что намерены слушать дела, но обер-прокурор объявил, что присутствовать не будет, потому что Шафиров при всех называл его вором. 2 ноября в отсутствие Шафирова Меншиков подал мнение, что Шафиров за противозаконные его действия должен быть отрешен от Сената. Сенаторы решили принять и записать предложение и доложить, когда приедет государь. 13 ноября явился в Сенат Шафиров и просил, чтоб сообщено было ему, какая учинена резолюция по предложению Меншикова на его счет; обер-прокурор отвечал, что ему дадут знать об этом, когда приговор будет закреплен, а теперь надобно слушать очередные дела. "Пожалуйста, ты со мною не говори, у меня с тобою ссора!" - отвечал ему Шафиров. "Надобно слушать дела, - повторял обер-прокурор, - мне велено вас в этом понуждать; вот указ!" "Боже милостивый! Мне тебя слушать!" - сказал Шафиров. 15 ноября опять была перебранка между Шафировым и Скорняковым-Писаревым. "Да будет вам известно, - говорил Шафиров сенаторам, - что обер-прокурор никогда ни о чем не дает мне говорить и теперь сердится на меня за то, что я напомнил о запущении дел в надворном суде". "Да будет известно, что барон почти каждый день в делах помешательства чинит", - говорил обер-прокурор. Шафиров предлагал, чтоб мнение на его счет Меншикова запечатать или заручить, чтоб его в чем-нибудь не переменили, и, вставши, примолвил, намекая на Меншикова: "Я в подряде не бывал, и шпага с меня снята не была".
Для решения дела ждали возвращения государя из персидского похода. 9 января 1723 года Петр прислал указ господам Сенату: "Доносили нам письменно в дороге, возвращающемуся из Персии, обер-прокурор Писарев на барона Шафирова, что он, когда дело его слушали о почте, вон по указу не вышел и назвал его вором, также и в иных делах противных; а барон Шафиров на него писал (и на некоторых из Сенату), что делает по страстям противно указу, которое дело ныне буду розыскивать, что надлежало б чинить в Сенате. Но понеже оба объявили противных себе в Сенате: Шафиров двух - князя Меншикова и графа Головкина, а Писарев глухо - Шафировых друзей, которому велите именовать, дабы с обеих сторон противным их в сем розыску не быть. Також объявить им, чтоб при том розыску как в доношениях, так и в ответах все писали или говорили о материи одной, о которой доносить или ответствовать будут на один токмо тот пункт, о чем спрашивают, а о другой бы материи отнюдь бы не упоминали под жестоким осуждением. И ежели что им каждому для оправдания какие списки из каких дел понадобятся, давали безвозбранно". Спрошенный по этому указу Писарев отвел князей Григория Федоровича Долгорукого и Дмитрия Михайловича Голицына. Суд, названный Вышним, был назначен из сенаторов Брюса, Мусина-Пушкина и Матвеева, из генералов Бутурлина, Головина, Дмитриева-Мамонова, бригадира Воейкова, полковника Блеклого, гвардейских капитанов Бредихина и Баскакова. Князья Долгорукий и Голицын, как свидетели, показывали в пользу Шафирова, но Меншиков, Брюс, Головкин, Мусин-Пушкин и Матвеев показывали в пользу Скорнякова-Писарева, против Шафирова. Долгорукий и Голицын из свидетелей сделались подсудимыми, ибо они вдвоем подписали указ о выдаче лишнего жалованья Михайле Шафирову и утверждали, что Шафиров мог оставаться в Сенате во время слушания и рассуждения о его деле. Шафиров, видя, что оправдан быть не может, написал письмо государю: "Припадая к стопам ног вашего императорского величества, слезно прошу прощения и помилования в преступлении моем, понеже я признаю, что прогневил ваше величество своим дерзновением в том, что по высылке обер-прокурора из Сената не вышел, також что дерзнул я по вопросу приказать приписать Кирееву (секретарю) в приговор брата своего о выдаче ему жалованья на третью треть по указу, разумея то, когда о той выдаче указ повелевает, и в том преступлении своем не могу пред вашим величеством никакого оправдания принесть, но молю покрыть то мое беззаконие кровом милости своея, понеже клянусь вышним, что учинил то бесхитростно. Помилуй меня, сирого и никого помощника, кроме вашего величества, неимущего". Князь Голицын написал: "Про указ о высылке судей при слушании дел о родственниках их ведал и говорил только с господами сенаторами разговором, и то сущею своею простотою, а не против указу, и в том прошу вашего императорского величества милостивого прощения". Князь Долгорукий отвечал, что про указ, что при слушании дел сродникам не быть, аккуратно и памятно он истинно не слыхал, понеже оный указ состоялся без него, а если б он о том указе обстоятельно был сведом, то б было ему и самому в пользу, понеже по причине свойства с бароном Шафировым мог бы он в слушанье о почтовом деле выписки вон выйти и тем всех трудностей избыть, да и другие сенаторы Шафирова вон не высылали. Однако он, князь Долгорукий, сие объявляет не для оправдания своего, понеже должно быть ему те указы обстоятельно ведать, и в том просит от его величества милостивого прощения, дабы напомнены были прежние его рабские службы.
Суд приговорил Шафирова к смертной казни по смыслу указа от 17 апреля 1722 года, "дабы никто не дерзал иным образом всякие дела вершить и располагать не против регламентам, не отговариваясь ничем, ниже толкуя инако; буде же кто оный указ преступит, под какою отговоркою ни есть, то, яко нарушитель прав государственных и противник власти, казнен будет смертию без всякия пощады, и чтоб никто не надеялся ни на какие свои заслуги, ежели в сию вину впадет". Кроме поведения своего в Сенате и выдачи лишнего жалованья брату Шафиров был обвинен в трате государевых денег на свои расходы во время поездки во Францию; у полковника Воронцовского взял в заклад деревню под видом займа, не дав ему ничего денег.
15 февраля, рано утром, Кремль уже был наполнен народом; в этот день назначена была смертная казнь сенатору и подканцлеру Шафирову. Осужденного в простых санях привезли из Преображенского приказа; по прочтении приговора сняли с него парик и старую шубу и взвели на эшафот, где он несколько раз перекрестился, стал на колена и положил голову на плаху. Топор палача уже взвился на воздухе, но ударил по дереву: тайный кабинет-секретарь Макаров провозгласил, что император в уважение заслуг Шафирова заменяет смертную казнь заточением в Сибирь. Шафиров поднялся на ноги и сошел с эшафота со слезами на глазах. В Сенате, куда привели Шафирова, старые товарищи жали ему руки и поздравляли с помилованием, но Шафиров оставался в мрачном расположении духа; говорят, что, когда медик, опасаясь следствий сильного потрясения, пустил ему кровь, то Шафиров сказал: "Лучше бы открыть мне большую жилу, чтоб разом избавить от мучения". Многие, особенно двор герцога голштинского и министры иностранные, искренно жалели о Шафирове, расхваливая его честность. "Правда, - говорили, - он был немного горяч, но все же легко принимал делаемые ему представления, и на его слово можно было вполне положиться". Петр освободил Шафирова и от ссылки в Сибирь; он содержался в Новгороде под строгим караулом, так что и в церковь не позволено было ходить; семейство находилось при нем, на содержание им давали 33 копейки в день. Но и Скорняков-Писарев не торжествовал. Петр нашел его поведение в Сенате незаконным и неприличным и разжаловал в солдаты с отобранием деревень. Но Петр не любил терять способных людей и определил бывшего обер-прокурора надсматривать за работами на Ладожском канале. И здесь Писарев имел несчастие заслужить неодобрение государя, что видно из резолюции Петра в мае 1724 года: "Сказать, что он за дерзновение брани в Сенате довольно наказан и в старый чин достоин был бы, но в канальном деле потачка и недосмотр; того ради за оную вину тому себя учинил недостойным, но для нынешнего торжества (коронации императрицы) и обличения Шафирова дается чин полковничий и половина взятых деревень". У Долгорукого и Голицына отняты были чины, сказан им домовый арест до указу и наложен штраф по 1550 рублей на гошпиталь за то, что, "не слушав выписки, учиненной по челобитью Михайлы Шафирова, и не освидетельствовав о надлежащей ему жалованной даче, прежде закрепы обер-секретарской за просьбу брата его, барона Шафирова, без согласия других сенаторов только двое продерзливо приговор подписали, по коему определили оному Шафирову выдать жалованье без вычету, да, сверх того, и на излишнюю треть. 2) Пренебрежением, хотя и неумышленно, но непорядочно поступили и говорили, будто Шафирову при слушании выписки можно быть". Долгорукий и Голицын обратились к императрице с просьбою о ходатайстве и получили освобождение от ареста и восстановлены были в чинах. Видели, как гордый князь Дмитрий Михайлович несколько раз стукал головою в землю перед Екатериною, благодаря ее за милостивое заступление. Но штраф снят не был. Голицын писал Макарову: "Заняв, 500 рублей заплатил, достальных не имею чем заплатить, опричь займов, и житье мое в Петербурге с убытком, не имею ни одного загона земли, все докупаючи, жил и двор строю в долг". Долгорукий писал о том же. В январе 1724 года Петр в присутствии своем в канцелярии Вышнего суда подписал "не править".
Причины строгости наказания, которому подвергся Шафиров, Петр высказал впоследствии, в указе от 5 февраля 1724 года: "Кто в суде неправду учинит, или в каком ни есть деле ему поверенном, или в чем его должность есть, а он то неправдою будет делать по какой страсти ведением и вольно, такого, яко нарушителя государственных прав и своей должности, казнить смертию натуральною или политическою, по важности дела, и всего имения лишить. Когда кто в своем звании погрешит, то беду нанесет всему государству, яко следует: когда судья страсти ради какой или похлебства, а особливо когда лакомства ради погрешит, тогда первое станет всю коллегию тщиться в свой фарватер сводить, опасаясь от них извета, а, увидев то, подчиненные в какой роспуск впадут? Понеже страха начальных бояться весьма не станут для того, понеже начальнику страстному уже наказывать подчиненных нельзя, ибо когда лишь только примется за виноватого, то оный смело станет неправду свою покрывать выговорками непотребными, дая очьми знать, а иной и на ухо шепнет или через друга прикажет, что если не поманит ему, то он доведет на него; тогда судья, яко невольник, принужден прикрывать, молчать, попускать; что же из сего последует? Не иное что, только подчиненных роспустное житие, бесстрашие, людям разорение, еще горшее, прочим судьям соблазн. Понеже, видя другого, неправдою богатящегося и ничего за то наказания не имущего, редкий кто не прельстится, и тако помалу все в бесстрашие придут, людей в государстве разорят, божий гнев подвигнут, и тако паче партикулярной измены может быть государству не точию бедство, но и конечное падение: того ради надлежит в винах звания своего волею и ведением преступивших так наказывать, якобы кто в самый бой должность свою преступил или как самого изменника, понеже сие преступление вящше измены, ибо, об измене увидав, остерегутся, а от сей не всякий остережется, но может зело гладко под кровлею долго течение свое иметь и злой конец получит".
Чтоб не повторялись неприличные сцены, подобные происшедшим между Шафировым и Писаревым, Петр издал указ в январе 1724 года: "Надлежит обретающимся в Сенате, в Синоде, коллегиях, и канцеляриях, и во всех судных местах всего государства судьям и пришедшим пред суд чинно поступать, понеже суд божий есть: проклят всяк, творяй дело божие с небрежением". За брань и крики положен штраф в 10 рублей, за повторение бесчинства - 100 рублей и арест; кто провинится больше трех раз, у того отнимается чин и треть имения, если же кто дерзнет рукою, то казнится политическою смертию. Все правители судебных мест должны с челобитчиками и доносителями учтиво поступать; за брань наказываются штрафом, равным трехмесячному жалованью обиженного, у которого, кроме того, обидчик должен просить прощения, а если дерзнет рукою, то суд по воинских правам. Тогда же запрещено отговариваться неведением государственных уставов: "Ежели о каком указе где при каком деле помянуто будет и кто в то время не возьмет того указа смотреть и пренебрежет, а станет неведением после отговариваться, таких наказывать впервые отнятием чина на время и штрафом, равным годовому жалованью, в другой раз - третьею долею всего имения, в третий раз - лишением всего имения и чина вовсе".
Крайнее невнимание к закону и казне, так глубоко укоренившееся в нравах русских людей, заставило Петра показать страшный пример: снявши с плахи, заточить человека, оказавшего ему большие услуги, сенатора и вице-канцлера. Но одновременно с этим тяжелым для преобразователя делом шло другое: уличен был в злоупотреблениях человек, прославившийся открытием и преследованием злоупотреблений, - обер-фискал Нестеров. Попался он по делу ярославского провинциал-фискала Саввы Попцова. Еще в 1718 году ярославец посадский человек Иван Сутягин подал в сенат челобитную на Попцова, жаловался на обиды, разорение, на побои и увечье. Из Сената челобитная отослана была в Юстиц-коллегию, из коллегии отослана в ярославский надворный суд и тут почила. Но Сутягин, которого характер выражался в фамилии, не хотел успокоиться и снова подал просьбу в Сенат. На запрос из Сената, почему дело не исследовано, ярославский надворный суд отвечал, что надобно было допрашивать ярославцев - посадских людей, которые ведомы в Главном магистрате, о чем из Юстиц-коллегии по трем доношениям повелительного указа не получено, и дело из ярославского надворного суда переслано в Сенат. В этих пересылках прошло четыре года. Сутягин не успокаивался и в 1722 году послал просьбу самому государю, доносил на фискала, что держит беглых солдат, недорослей из шляхетства, гулящих людей, через свойственника своего Лихарева собирал в уезде с крестьянских дворов без указу по гривне с двора, не платил с своих крестьянских дворов денежных сборов и нарядов, не ставил рекрут в продолжение многих лет, отпускал рекрут из взяток, пользовался казенными деньгами. Дело двинулось. Макаров написал Ягужинскому: "Понеже сие дело не малой важности, указал его императорское величество челобитную и пункты отослать вашему превосходительству, дабы по тому делу исследовали в Сенате или особливо в вашей конторе". По исследовании оказалось, что Попцов вопреки инструкции вступался в дела, глас о себе имеющие, имел съезжий двор, держал колодников и не только на подведомственных ему фискалов, но и на бурмистров, соляных голов и на других чинов людей налагал штрафы.
Попцова казнили смертию. Но он оговорил Нестерова, и в ноябре 1722 года по указу его императорского величества генерал-лейтенант и генерал-прокурор Павел Иванович Ягужинский да лейб-гвардии капитан и Военной коллегии прокурор Егор Иванович Пашков приговорили: обер-фискалом Алексеем Нестеровым, по делам, показанным на него от бывшего провинциал-фискала Саввы Попцова и от других, в преступлении указов и во взятках розыскивать в застенке и пытать для того: указом его императорского величества учрежден он был оным чином для смотрения и искоренения за другими всяких неправд, но он, забыв свою должность, чинил: Попцов, состоя в команде его, вступил в немалые откупа, а он, Нестеров, вместо того чтоб его отрешить и протестовать, где надобно, взял с него за это взятку - часы серебряные боевые в 120 рублей, одеяло на лисьем меху, да, сверх того, договорились, чтоб еще Попцов дал ему денег 300 рублей; да и прежде Попцов давал ему взятки рожью, скотиною, парчами, лошадьми. С Лариона Воронцова за определение в Сибирь воеводою взял 500 рублей, за откуп кабаков - 500 рублей и проч. Нестеров, не допуская себя до пыток, во всем повинился, но от пыток все же не ушел, потому что показания его найдены неправильными. Дело перешло в Вышний суд, где присутствовали сенаторы, генералитет, штаб - и обер-офицеры гвардии. Знаменитый обер-фискал был приговорен к смерти, и приговор был исполнен. Надобно было думать, что немногие жалели о Нестерове; в январе 1722 года по случаю выборов в президенты Юстиц-коллегии Нестеров подал жалобу, что с ним в десяток никто не сообщается; так общество в своих высших слоях упорно продолжало обнаруживать свое отвращение к фискалам. Но Петр не уничтожил должности; в январе 1723 года в сенатских протоколах читаем: "Понеже бывший обер-фискал Нестеров явился ныне во многих преступлениях, того ради его императорское величество указал искать в генерал-фискалы и обер-фискалы добрых людей и для того объявить всем коллегиям, ежели кто знает к оному делу достойных кого, и таковых дабы писал в кандидаты, и имена прислать на генеральный двор".
Курбатов умер под судом, сибирский губернатор князь Гагарин и обер-фискал Нестеров казнены смертию, сенатор и вице-канцлер Шафиров с плахи послан в ссылку, первый вельможа в государстве светлейший князь Меншиков уличен в злоупотреблениях и должен платить громадный начет. Меншиков хотел воспользоваться Ништадтским миром, радостью Петра, и подал ему просьбу по форме, на гербовой бумаге: "Всенижайше у вашего императорского величества прошу милости для нынешней всенародной о состоянии с короною Свейскою вечного мира радости и на воспоминание Полтавской баталии и Батуринского взятья пожаловать мне во владение город Батурин с предместьем и с уездом, что к нему прежь сего принадлежало, и с хуторами, и с мельницами, и с землями, и с жителями, кто на той земле, поселясь, ныне живут. Я, ваше императорское величество, не хотел было сим прошением утруждать, но сего ради, что ваше императорское величество изволил повелеть во взятьи оный город разорить и дабы никто в нем не жил; а ныне в предместье того города и в уезде живут, поселясь, всякого чина люди, а именно Чечеля, который во время измены Мазепиной был наказным гетманом и хотел с меня, живого, кожу содрать, жена его, и дети, и другие бывшие в измене с Мазепою". Государь не исполнил просьбы, и мы видели, что Данилыч задумал другими средствами расширить свои владения в Малороссии, прибирая земли и людей к Почепу; но гетман подал жалобу, и знаменитое почепское дело кончилось не к выгоде светлейшего, и он должен был в начале 1723 года просить прощения у Петра, писал ему: "Понеже от младых моих лет воспитан я при вашем императорском величестве и всегда имел и ныне имею вашего величества превысокую отеческую ко мне милость и чрез премудрое вашего величества отеческое ко мне призрение научен и награжден как рангами, так и деревнями и прочими иждивениями паче моих сверстников; а ныне по делу о почепском межевании по взятии инструкции признаваю свою пред вашим величеством вину и ни в чем по тому делу оправдания принесть не могу, но во всем у вашего величества всенижайше слезно прошу милостивого прощения и отеческого рассуждения, понеже, кроме бога и вашего величества превысокой ко мне милости, иного никакого надеяния не имею и отдаюсь во всем в волю и милосердие вашего величества". Екатерина, по обычаю, сильно ходатайствовала за своего старого приятеля; Петр простил его (хотя следствие по почепскому делу и продолжалось), но сказал жене: "Меншиков в беззаконии зачат, во гресех родила мать его, и в плутовстве скончает живот свой, и если он не исправится, то быть ему без головы". В это время Данилыч сильно заболел, и Петр не утерпел, написал ему ласковое письмо. Меншиков ожил и отвечал: "Вашего императорского величества всемилостивейшее писание, писанное в Городне минувшего февраля от 26 числа, со всяким моим рабским почтением и радостию я получил, за которое и за всемилостивейшее ваше о приключившейся мне болезни сожаление вашему величеству всенижайшее мое рабское приношу благодарение, и не малое имею, получа оное всемилостивейшее писание, порадование и от болезни моей паче докторских пользований свободу. Всенижайше благодарствую, что ваше величество по превысокой своей отеческой ко мне милости изволил пожаловать в Городню в новопостроенный дом мой и за мое здоровье кушать. Истину вашему величеству доношу, что оный дом я построил для шествия вашего величества, дабы вашему величеству от тараканов не было опасения". В следующем году новые вины и новые просьбы к императрице о ходатайстве; 4 апреля 1724 года Меншиков писал Екатерине: "Всемилостивейше просил я у его императорского величества во всех моих винах для завтрашнего торжественного праздника живоносного Христова воскресения милостивого прощения, с которого прошения при сем прилагаю для известия вашему величеству копию, и притом всенижайше прошу вашего матернего всемилостивейшего предстательства и заступления, понеже, кроме бога и ваших величеств превысокой ко мне отеческой милости, иного никакого надеяния не имею".
Таков был самый видный из господ Сената. Но, несмотря на все разочарования, на все страшные искушения, Петр верил в будущее России, верил в русских людей и в возможность их совершенствования и неуклонно употреблял меры, которыми думал ускорить это совершенствование. Одною из таких мер он считал допущение к участию в выборах; любил сам присутствовать на выборах в Сенате и блюсти за их правильностью и беспристрастием. В начале 1722 года нужно было баллотировать президента Юстиц-коллегии; 19 числа по выходе из Сената император и сенаторы расположились в столовой палате, сюда же призваны были генерал-майоры и гвардии-майоры и другие офицеры, члены коллегий, 100 человек выборных из дворянства. После присяги написали имена кандидатов, которых оказалось 12; государь объявил, что ни эти кандидаты, ни родственники их не должны участвовать в баллотировке и даже присутствовать в палате. Из 12 особ наибольшее число баллов получили трое: граф Петр Матвеевич Апраксин (70), генерал-майор Ушаков (41) и Степан Колычев (41). Как обыкновенно и везде бывало, на право выбора смотрели сначала как на тяжелую обязанность и старались освободиться от нее, особенно в областях, где дворян было мало, и приезжавшие в отпуск из полков хотели пожить дома спокойно, вследствие этого дворяне вместо себя посылали на выборы приказчиков своих. В 1724 году Петр предписал: комиссаров, определяемых для сбора подушных денег, выбирать самим помещикам, и приказчикам их в выборе тех земских комиссаров не быть. В декабре-месяце предписано было всем помещикам, а в поморских городах и в других подобных местах, где дворян нет, тамошним обывателям, кому они между себя верят, съезжаться в одно место, где полковой двор, и в наступающий новый год в земские комиссары на место прежнего выбрать другого. Если на прежнего комиссара будут челобитчики, то помещики или обыватели судят его, и, в чем явится виновен, штрафуют, и по экзекуции рапортуют губернаторам и воеводам; разве кто смерти или публичному наказанию будет подлежать, такого отсылают в надворный суд или, где надворных судов нет, к воеводам. В конце царствования местопребывание Сената утверждено было в Петербурге, но в Москве учреждена Сенатская контора, в которой должен был всегда присутствовать один из сенаторов, имевший по своему званию первенствующее значение в старой столице. В 1724 году представителем правительствующего Сената в Москве был граф Матвеев, который так писал о своей деятельности Макарову: "Здесь все состоит благополучно, и хотя я при многотрудных делах здешних и непрестанных хлопотах обращаюсь, однако ж и дороги здешние от воров и разбойников неоплошно очищаю, из которых в малое время число многое поймано и скорые экзекуции им уже учинены без продолжения времени по местам тех же дорог; и в недавних числах разбойничий атаман прозвищем Карпаш пойман, а нигде не пытан, который по Можайке, на Татарке и по иным разным дорогам много лет уже разбивал, по которому надеюся и до большего впредь их компании того сонмища добраться".
Одною из самых трудных обязанностей Сената было устройство коллегий, областного управления и областных судов. Хотели обойтись как можно меньшим числом чиновников по недостатку людей и по недостатку денег; Но это крайне трудно было сделать по недостатку людей образованных и привычных, умевших вести порядок, который сберегает время, облегчает труд, упрощая делопроизводство. Особенно спешили избавиться от иностранцев в коллегиях; их сначала ввели туда по необходимости, но далеко не все оказались способными и полезными. В начале 1722 года Петр, сидя в Сенате в Москве, говорил: "Иноземцам - коллежским членам для смотра велеть быть из С. - Петербурга в Москву, и из них президентам разобрать, и буде которые годны и к делам потребны, и тех объявить, а неподобных отпустить". Подобно Сенату, и коллегии, находясь постоянно в Петербурге, должны были иметь в Москве свои конторы. Обязанность определения на все места способных людей как в коллегиях, так и в провинциях лежала особенно на генерал-прокуроре, и Ягужинский писал Петру в поход в августе 1722 года: "Люди как в коллегии, так и в провинции во все чины едва не все определены; однакож воистину трудно было людей достойных сыскивать, и поныне еще во сто человек числа не могут набрать; в штате сколько можно трудился против адмиралтейского уставу и другие коллегии уравнять, но для множества излишних дел не можно удовольствовать другие, а особливо Камер-коллегию, таким малым числом служителей, как в Адмиралтейской определено".
Недостаток достойных людей особенно должен был чувствоваться в областном управлении. Мы видели, что Петр хотел и этому управлению дать коллегиальную форму учреждением ландратов, среди которых губернатор был бы "не яко властитель, но яко президент"; но в 1719 г. он заменил их воеводами, и, в каких отношениях находились последние к губернаторам, мы не знаем; не знаем и побуждений, которые заставили Петра отказаться от своей прежней мысли, хотя легко догадаться, что причиною тому был недостаток в людях. Известнее нам ход дела об отделении управления от суда, дела чрезвычайно трудного сколько по недостатку в людях и деньгах, столько же и потому, что люди высокопоставленные, сами господа Сенат, не признавали надобности этого отделения и не пропускали случая внушать государю о трудности, вреде и убыточности дела. 10 января 1722 года генерал-адмирал граф Апраксин в Сенате предлагал Петру, что в губерниях и провинциях и городах учиненным провинциальным судьям в правлении особом быть неприлично; а когда бы те суды подчинить воеводам, то, по его мнению, было бы лучше. Так об этом предложении занесено в протоколах, но, разумеется, предложение было сделано не в таком кратком виде; что Апраксин представил сильные доказательства в пользу своего мнения, видно из того, что Петр тут с ним согласился и указал нижние суды подчинить воеводам. Но 12 февраля читаем в протоколе, что указ о подчинении судов воеводам отложен; 27 февраля в рассуждении положено, чтобы в городах, в которых главных судов не будет, определить тех городов от воевод судебных комиссаров для управления малых дел. Около Москвы учинить в трех местах провинциальные суды, и в Галиче учинить два суда, а в Москве будет надворный суд. 4 апреля государь указал во всех губерниях и провинциях всякие расправы чинить и судить губернаторам, вице-губернаторам и воеводам, кроме тех городов, где учинены надворные суды, а к ним для вспоможения в знатные города, где надворных судов нет, дать по два человека асессоров, а в прочие провинции - по одному асессору; а которые города от всех провинций отстоят до 200 верст, и в тех городах учинить для суда по особому судебному комиссару, которым судить дела до 50 рублей, и быть тем комиссарам под командою тех провинций воевод. Для осмотрения всяких дел в губерниях и провинциях, чтобы во всяких делах была правда, посылать каждый год из сенаторских членов по одному да при нем из каждой коллегии по одному человеку. В то время когда Сенат хлопотал об устройстве судов в областях, к нему пришло странное челобитье от цыгана Масальского, который просил, чтобы велено было ему ведать всех цыган в Смоленской губернии. Сенат отказал.
"Людей нет, денег нет!" - слышалось со всех сторон, а Сенат должен был помнить пункт наказа, данного ему при его учреждении: "Денег как возможно сбирать". По первой ревизии 1722 года лиц податного состояния оказалось 5967313 человек, в том числе 172385 - купечества; городов в империи было 340. По иностранным же известиям, было 273 города, 49447 домов мещанских (горожан), 761526 изб крестьянских. В Московской губернии 39 городов, 18450 домов мещанских и 256648 изб; в Петербургской - 28 городов, 10324 дома и 152650 изб; в Киевской - 56 городов, 1864 дома и 25816 изб; в Архангельской - 20 городов, 4302 дома и 92298 изб; в Сибирской - 30 городов, 3740 домов и 36154 избы; в Казанской - 54 города, 2545 домов и 20571 изба; в Нижегородской - 10 городов, 3694 дома и 78562 избы. Мы видели, что, по расчету, сделанному в 1710 году, доходы простирались до 3134000 рублей; но в 1725 году их было 10186707 рублей, по русским известиям, по иностранным же, в 1722 году доходы простирались до 7859833 рублей. С дворцовых, синодского ведения, с помещиковых и вотчинниковых всякого звания людей и крестьян бралось подушной подати по 74 копейки с души, а с государственных крестьян (черносошных, татар, ясашных и т. п.) сверх 74 копеек по 40 копеек вместо тех доходов, что платили дворцовые во дворец, синодского ведения - в Синод, помещиковые - помещикам. Заплативши эти 74 или 114 копеек, крестьянин был свободен от всяких денежных и хлебных податей и подвод. Платеж подушных разложен был на три срока: в январе и феврале, в марте и апреле, в октябре и ноябре. С купцов и цеховых брали по 120 копеек с души.
Несмотря на увеличение доходов и всю бережливость Петра, финансы не были в удовлетворительном положении. Война шведская прекратилась, но шла война персидская, долгое время грозила война турецкая, и, что хуже всего, оказался сильный неурожай, и надобно было для поддержания финансов прибегнуть к чрезвычайным мерам, перед которыми Петр обыкновенно не останавливался.
В феврале 1723 года государь указал: "Для настоящей нужды в деньгах давать приказным людям и им подобным на жалованье вместо денег сибирскими и прочими казенными товарами, кроме служивых людей и мастеровых". Тогда же выдан был новый указ: когда придет какая нужда в деньгах на какое дело необходимое, искать способу, отколь оную сумму взять, а когда никакого способу не найдется, тогда нужды ради разложить оную сумму на всех чинов государства, которые жалованье получают, духовных и мирских, кроме призванных в нашу службу чужестранных мастеровых, также унтер-офицеров и рядовых и морских нижних служителей, с рубля, почему доведется из жалованья, дабы никто особливо не был обижен, но общее бы лишение для той нужды все понесли, а вырывом не чинили. Очень скоро, в апреле того же года, понадобилось искать способа достать денег, и способ был найден такой: "Понеже в нынешнем настоящем времени случилось оскудение в деньгах и в хлебе, ибо хлеб во всем государстве мало родился, к тому еще имеется ведомость, что от стороны турков не безопасно от войны, и ведомо нам учинилось, что в Военную коллегию на содержание армии с 720 года, также в Адмиралтейство на дачу морским и адмиралтейским служителям жалованья сумма великая в недосылке", того ради повелевалось вычесть из жалованья у всех четвертую часть, удержать хлебное жалованье, давать половинные рационы генералитету и офицерам, прибавить на горячее вино по 10 копеек на ведро, а на французское вино - акцизу, возвысить цену на гербовую бумагу.
В Военную и Адмиралтейскую коллегии сумма великая в недосылке. На вновь созданное войско и флот, давшие России новое значение в Европе, должно было тратиться наибольшее число денег. 25 октября 1722 года явился в Сенат Меншиков как президент Военной коллегии в сопровождении генерал-майора Лефорта и троих полковников и объявил, что из многих мест к ним в Военную коллегию пишут из полков, что, не получая жалованья, солдаты бегут из полков. Кроме жалованья важный вопрос состоял в том, как помещать постоянное войско. В 1724 г. Сенат нашел, что располагать солдат по крестьянским дворам нельзя; тем деревням, в которых стоять будут, перед теми, у которых постоя не будет, немалая тягость. Поэтому положено построить слободы, в которых сделать сержантам каждому по избе, прочим унтер-офицерам - двоим одна, рядовым - троим одна ж, и ставить в тех слободах не меньше капральства и не больше роты; в каждой роте сделать обер-офицерам двор, в котором бы было две избы офицерам с сенями и одна изба людям; также в середине полка сделать штабу двор - восемь изб - и при том дворе шпиталь, строить полками, а где полков не будет - крестьянами и посадскими людьми и разночинцами, которые в подушный сбор положены.
© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.