Мы уже видели, что все эти неудовольствия, выражавшиеся в разных слоях общества, не могли повести ни к какому серьезному сопротивлению действиям правительства в областях центральных; вооруженное восстание могло вспыхивать только на украйнах, в Астрахани, у башкирцев, между козаками; но и тут везде правительство восторжествовало, несмотря на развлечение его сил борьбою с страшным врагом внешним. Расчет Мазепы и Карла XII на сильное неудовольствие в Малороссии на Москву и на царя также оказался неосновательным: народная масса осталась при народном знамени, которое держал Петр; но понятно, что после Полтавы Петр не мог оставить всю власть по-прежнему в руках людей, которые при стремлении к личным целям обращали так мало внимания на народное знамя. Немедленно после Полтавы, 17 июля, в Решетиловке гетман Скоропадский подал царю статьи для утверждения. Первая статья заключала в себе просьбу об утверждении и сбережении всех прав, вольностей и порядков войсковых. Царь отвечал, что эти права, вольности и порядки подтверждены им генерально при поставлении гетмана в Глухове и теперь он обещает ненарушимо содержать их по милости своей; обстоятельные статьи дадутся гетману после, ныне же это невозможно по неимению времени и послучаю похода государева в Польшу. Во второй статье гетман просил, чтоб в случае не генерального похода, а выступлений только части малороссийского войска на службу наказный гетман был независим от генералов и офицеров, чтоб они не возили впредь козаками дров, сена и не заставляли их пасти рогатый скот и коней, как то бывало прежде. Царь отвечал, что нельзя наказным гетманам не быть под командою великороссийских генералов; но генералам будет настрого приказано не употреблять козаков никуда, кроме войскового дела, в случае непослушания генералов этому приказу наказные обязаны доносить государю, и преступники подвергнутся жестокому гневу царскому. В третьей статье гетман просил, чтоб великороссийские воеводы, где они на прежних местах останутся, ни в какие распорядки и дела городские и полковые не вмешивались, а присматривали бы только за замками, да чтоб малороссиян, рассвирепевших и законной власти непокорных, к себе на службу не принимали; не обижали бы обывателей и расправы без малороссийской старшины сами не чинили. Также чтоб были выведены гарнизоны, в некоторых малороссийских городах вновь помещенные, потому что неприятель побежден и нет уже его больше в Малороссии. Ответ: Воеводам дано будет повеление, чтоб они, без указу, до малороссиян притязаний не имели, вольностей их не нарушали, в суды и расправы не вмешивались; а если будет какое важное дело до малороссиянина, то розыск и справедливость чинили бы с согласия полковников и старшины, не включая в это постановление государственных дел, измены и т. п. Что касается до гарнизонов, то они выведены отовсюду, кроме Полтавы, потому что большая часть городов Полтавского полка были замешаны в бунт запорожский. В четвертой статье гетман просил, чтоб на козацких дворах никто из великороссиян не становился самовольно, а посланникам квартиры указывали бы старшины городовые или сельские, "бо чрез тое вольность козацкая, за которую едино тылько служат, нарушается". Царь отвечал, что самовольно ставиться на козацких дворах будет строго запрещено; в случае же неповиновения со стороны великороссиян козаки должны жаловаться находящемуся при гетмане ближнему стольнику Андрею Петровичу Измайлову, а в Киеве и вблизи его - воеводе князю Дм. Мих. Голицыну. В пятой статье гетман просил, чтоб великороссияне не брали самовольно подвод, не уводили лошадей, взятых в подводу, как это случалось несколько тысяч раз, чтоб не вымышляли допросов на ратушах, "бьючи и мордуючи людей", и чтобы великороссийские войска при переходах не обижали обывателей. Ответ: Государь даст приказание, чтоб постою без крайней нужды у козаков не было, а что в прежней статье к лицу государя выражено, что козаки служат за одну козацкую вольность, того писать не надлежало: весь народ довольно испытал царские милости; он пользуется и ныне привилегиями и вольностями, притом государь освободил его от шведов, от Мазепы и от тиранства, погибели и разорений польских, турецких и татарских. В шестой статье заключалась просьба об увольнении от походов по причине крайнего разорения жителей. Государь уволил на лето 1709 года, кроме крайней нужды и некоторого числа, по требованию обстоятельств. В седьмой статье говорилось: хорошо, что проклятые запорожцы чрез измену утратили Сечь, но малороссияне пользовались оттуда солью, рыбою и зверями: просим, чтоб позволено было нам ездить туда за добычею и чтоб ни каменнозатонский воевода, ни гарнизон не делали промышленникам обид и препятствий. Ответ: На этот счет будет сделано распоряжение после, а теперь нельзя, потому что под этим предлогом бунтовщики запорожцы могут вгнездиться на прежних местах и устроить собрания бунтовщицкие. Осьмая статья: "Один проклятый Мазепа с малым числом единомышленников изменил вашему величеству, а на всех нас, непоколебимых в верности, лежит досада и порок: нас называют изменниками". Ответ: О том уже было запрещение, и ныне оно строго подтвердится. Девятая статья: "Бьем челом, чтоб указы не от многих в Малороссию были посылаемы и не в полки, а единственно от вас, великого и всенадежно милостивого государя, и к одному только гетману, он же их будет рассылать куда следует". Ответ. Указы будут посылаться в Малороссию прямо на имя одного гетмана и только из приказа Малой России и от министров его величества.

В январе 1710 года царь дал гетману грамоту с подтверждением пунктов, "на которых приступил под высокодержавнейшую руку отца нашего гетман Богдан Хмельницкий". Через месяц настрого было запрещено войсковым людям брать в Малороссии подводы сверх указного числа, ставиться самовольно на козацких дворах и вымогать излишние кормы и питье, велено довольствоваться тем, что дадут. "Также дабы отнюдь никто не дерзал наших верных подданных малороссийского народа людей изменниками называть. Ежели же кто сему нашему указу явится в чем преслушен, и за то учинен будет офицерам воинский суд и по тому достойное наказание, а рядовым жестокое наказание". Верных подданных запрещено называть изменниками, ибо один Мазепа изменил с малым числом единомышленников, по Мазепа изменил, его предшественники изменили также или по крайней мере были обвинены в измене своими. Чтоб предотвратить на будущее время измену и ложные обвинения в ней, верным средством было поставить подле гетмана великороссийского чиновника, который бы отвечал за его поведение и не давал места крамоле. Жаловаться на такое средство было нельзя, оно оправдывалось необходимостью, а между тем это был шаг к уничтожению сана гетманского, ибо власть гетмана стеснялась присутствием этих очей и ушей царских. Ближнему стольнику и наместнику суздальскому Андрею Петровичу Измайлову поручено было находиться при гетмане для управления, по общему с ним совету, делами великого государя по случаю бывшего возмущения в Малороссийском краю и бунта запорожцев; ему было наказано стараться вместе с гетманом о сохранении тишины и благоустройства в Малороссии посредством поимки всех возмутителей; препятствовать вооруженною рукою запорожцам селиться вновь в Сечи или в другом каком месте; иностранных посланцев принимать вместе с гетманом, доставлять к государю привозимые ими письма и без высочайшего соизволения не отвечать, равно и козацких посольств никуда не отправлять; смотреть, чтоб гетман без указа государева никого из старшин и полковников не отставлял и чтоб избирались они с общего совета и с утверждения царского; препятствовать принятию в службу поляков и других иноземцев; наблюдать, чтоб гетман никого не казнил без воли царской; описать все имение изменников и прислать ему ведомость; впредь гетман не должен маетностей и земель ни давать, ни отнимать ни у кого без царского соизволения, за усердную же службу назначать земли с общего согласия генеральных старшин и потом представлять об этом государю; гетману иметь свое пребывание в Глухове; с городов в Полтавском полку и в других, замешанных в измене Мазепиной, взыскать в казну по два ефимка с каждого двора, в случае неплатежа разорить их до основания, подобно Батурину; истребовать от гетмана и полковников подробную ведомость о войсковых доходах. Кроме этого наказа Измайлову был дан еще тайный: иметь неослабное смотрение за поступками гетмана, старшины и полковников и препятствовать им сноситься с турками, татарами, поляками, шведами и с изменниками-козаками; в случае же измены или народного возмущения требовать пособия от воеводы киевского и от других соседних, а для скорейшего прекращения всякого беспорядка употреблять пехотные великороссийские полки, данные ему в команду и находившиеся прежде при Мазепе. Проведать тайно, сколько прежде собиралось и теперь собирается доходов для гетмана, генеральной старшины, полковников и прочих урядников. Узнавать из разговоров и обхождения, кто из старшин и козаков более привержен к государю и какого уряда достоин. Но Измайлов, несмотря на то что сумел ужиться с гетманом, недолго, однако, при нем оставался, потому что имел неосторожность подписать вместе с Скоропадским увещательную грамоту к запорожцам. "И то мне зело удивительно, - писал Головкин гетману, - чего ради то он учинил, ибо ему того чинить ненадлежало, но вашей милости, яко гетману Войска Запорожского, таковые универсалы и прочие дела, надлежащие к управлению малороссийского народа, одному надлежит подписывать". В сентябре 1710 года Измайлов был отозван, и вместо его велено быть при гетмане думному дьяку Виниусу и стольнику Федору Протасьеву для советов о государевых делах. Гетман, узнавши, что Измайлова хотят переменить, просил Головкина, чтоб оставили его при нем по-прежнему, уверяя, что живет с Измайловым согласно, очень доволен его благоразумными советами. Желая успокоить гетмана, Головкин писал ему: "О отозвании господина Измайлова уже указ определился, отчасти по преждебывшему собственному прошению и нужд его домовых и скудости; и определены вместо его при вас для потребного советования думный дьяк господин Виниус купно с стольником Федором Протасьевым, которые вашей вельможности довольно знаемы яко суть люди искусные и неважные и которым приказано будет, дабы с вашею вельможностию во всем поступали нисходительно и вашей вельможности и советы и делами вспомогали, и уповаю, что ваша вельможность оными весьма контент будете". Присутствие при гетмане великороссийских чиновников, одного, потом двоих, разумеется, не могло не возбудить неудовольствия в Малороссии, не могло не возбудить опасения за существующий порядок. В феврале 1710 года киевский воевода князь Дмитрий Михайлович Голицын писал Головкину: "Сказывал мне бывший чигиринский сотник Невенчанный: когда ехал он из Москвы, то на дороге встретил гетманского посланца, отвозившего к государю дичину. Этот посланец спрашивал его: на Москве что делается? А у нас на Украйне слышно, что государь хочет украинских всех людей перевесть за Москву и на Украйне поселить русских людей. Москва лучшие города наши хочет себе побрать. Что наши и за вольности? Министр, который при гетмане, всякое письмо осматривает. Дурно сделал гетман Мазепа, что не объявил о своем деле всей старшине и посполитым людям. Теперь гетман просил всю старшину, чтоб потерпели какие ни есть тягости от русских людей до весны, пока выйдут в поле, а как в поле выйдут, тогда будут писать к государю, чтоб их вольности по-прежнему были; а если государь тем их не пожалует, то иное будут думать. Невенчанный спросил у того же посланца, не пришли ли запорожцы с повинною к государю? И тот отвечал: "Разве будут дураки, что пойдут; они хорошо делают, что Орду поднимают; а как Орду поднимут, то вся Украйна свободна будет, а то от Москвы вся Украйна пропала". Тот же Невенчанный объявил, что встретились с ним два запорожца, шедшие с повинною к государю, и сказывали: "Все запорожцы для того нейдут с повинною к государю, что из Украйны дали им знать: если вы пойдете, то все пропадете, заключайте союз с татарами и освобождайте нас, потому что мы все от Москвы пропали".

Голицын, донося об этом канцлеру, предлагал свое мнение, как надобно поступать в Малороссии. Если, писал он, турки не объявят войны, то черкасы ничего не могут сделать. Для нашей безопасности на Украйне надобно прежде всего посеять несогласие между полковниками и гетманом: не надобно исполнять всякие просьбы гетмана, особенно когда будет просить наградить кого-нибудь деревнями, мельницами или чем-нибудь другим; которые были в измене и произведены в чины, тех отставить и произвесть на их место тех, которые хотя малую службу к государю показали. Когда народ узнает, что гетман такой власти не будет иметь, как Мазепа, то надеюсь, что будут приходить с доносами. При этом доносчикам не надобно показывать суровости: если двое придут с ложью, а суровости им не будет показано, то третий и с правдой придет, а гетман и старшина будут опасаться. Слышу, целым полком доводят на полтавского полковника измену, что делал после баталии (Полтавской), и слышу, что гетман полковника защищает; по моему мнению, вам надобно взять себе кого-нибудь из этих доносчиков и персонально допросить, именно Черныша, который посылан был в Крым в измену Мазепину; думаю что обнаружилось бы что-нибудь и о запорожцах. Был я в Глухове и виделся с гетманом, были мы немного пьяны: и из слов гетманских не мог я выразуметь ничего доброго; всякими способами внушает злобу на тех, которые хотя мало к нам склонны. Слышал я, гетман хочет просить у государя или просил, чтоб ему дали Умань; быть может, он писал, что Умань местечко малое, но это место большое и соседнее с степью, в городе с уездом будет людей тысяч с пять или шесть; по моему мнению, ему Умани давать не следует, пусть живет со всеми своими делами у нас в середине, не в порубежных местах. Умань на границе степи, нагайским татарам, кочующим по сю сторону Днестра, и запорожцам пристанище, беспрестанно татары из Очакова приезжают туда покупать скотину, а уманцы к ним в Очаков ездят, возят лубья, доски и уголья. Гетман, думаю, многократно писал к вам жалобу на Палея: ему хочется выжить его из порубежных городов и на его место послать кого-нибудь от себя; знаю и то, что если еще не писал, то вперед будет писать к вам жалобу на чигиринского полковника Галагана и на Бреславского: хочется ему, чтоб их не было или чтоб были в его воле, потому что они сравнительно с другими к нам склоннее. Теперь от него в Корсуне полковником Кандыба, который был в измене, и Мазепа из Ромна послал его в Корсунь в полковники; я, узнав об этом, перестерег и не допустил его; ему негде было деться, пришел ко мне своею волею, я послал его к гетману, и тот сейчас отправил его в полковники туда же, куда и Мазепа посылал; а я думаю, что от него, кроме плутовства, нельзя ждать никакого добра; хорошо, если б на его месте был другой с нашей стороны. Как прежде я вам писал, так и теперь повторяю: необходимо, чтоб во всех порубежных городах были полковники несогласные с гетманом; если будут несогласны, то дела их все будут нам открыты.

Подозрительность киевского воеводы относительно порубежных полковников будет понятна, если вспомним, что в Бессарабии при войске шведского короля находился козацкий отряд под начальством гетмана обеих сторон Днепра Войска Запорожского. Мазепа, убежавший с Карлом XII в турецкие владения, продолжал носить этот титул; Петр хотел добыть в свои руки изменника: отъезжая из-под Полтавы, он поручил Головкину велеть Пиперу написать к своему королю письмо о размене его, Пипера, на Мазепу. Головкин немедленно призвал Пипера, письмо было отправлено, но желанного ответа не последовало. Толстой в Константинополе хлопотал о выдаче Мазепы как изменника, и также понапрасну. 22 сентября 1709 года Мазепа умер и похоронен в Варнице, близ Бендер; пошел слух, что, боясь попасться так или иначе в руки царя, он отравил себя; но по другим, более вероятным известиям, он умер от старости, усталости и горя. Только в апреле следующего 1710 года решено было, чтоб козаки, бежавшие с Мазепою, выбрали вместо его нового себе гетмана.

Выбран был Филипп Орлик, и написан был договор между ним и его избирателями. Договор начинается возгласами о древнем могуществе козацкого народа, который одно и то же, что козары, гроза империи Восточной, и один из императоров греческих должен был выдать дочь свою за кагана козарского, т. е. за предводителя козаков. Потом Болеслав Храбрый и Стефан Баторий подчинили козаков своему игу; гетман Богдан Хмельницкий освободил их от этого ига с помощью шведского короля Карла Х и крымского хана. Освобожденная Малороссия соединилась с единоверным государством Московским, которое, однако, посягнуло на права и вольности козацкие, вследствие чего гетман Мазепа и отдался в покровительство шведскому королю. Первым условием договора с новым гетманом козаки постановили нетерпимость никакой чуждой религии, преимущественно иудейской; потом требуют усиления способов для русского юношества обучаться свободным наукам, восстановления прежних отношений между киевским митрополитом и константинопольским патриархом; постановляется, чтоб Малороссия находилась в покровительстве шведском и союзе крымском на том основании, что народ козарский, или козацкий, ведет происхождение свое от храбрых и непобедимых готов; постановляется, что гетман должен созывать раду три раза в год: о Рождестве Христове, о Пасхе и о Покрове; гетман не имеет власти наказывать никого из Войска без согласия старшин, постоянно при нем находящихся; управление финансами вверяется генеральному казначею; гетман не имеет права назначать войсковых чиновников, которые выбираются свободными голосами, однако не без согласия гетмана. Карл XII утвердил эти условия и избранного гетмана Орлика, который говорил ему за это речь, блестящую по тогдашним понятиям, например: "Мне ли, новому Атласу, суметь поддержать на плечах своих обрушивающуюся твердыню Русского отечества? Мне ли, неопытному аргонавту, направить обуреваемый российский корабль к золотым островам? Мне ли, новому Тезею, вывести стрегомую московским драконом Ариадну, нашу родину, из лабиринта страшного рабства на прежнюю свободу?" и проч.

Новый Тезей не мог вывести своей Ариадны из лабиринта; но он мог, наоборот, ввести ее в лабиринт смут, и царь послал в Малороссию своего человека, который бы вместе с гетманом старался о сохранении тишины и благоустройства. Для тех же целей в областном управлении Великой России еще прежде произведена была важная перемена, в конце 1708 года она была разделена на 8 губерний: Московскую, С. - Петербургскую, Киевскую, Смоленскую, Архангельскую, Казанскую, Азовскую и Сибирскую. Управителями были назначены: в Московскую - боярин Тихон Никитич Стрешнев, в С. - Петербургскую - князь Меншиков, в Киевскую - ближний стольник князь Дм. Мих. Голицын, в Смоленскую - боярин Петр Самойлович Салтыков, в Архангельскую - ближний стольник князь Петр Алексеевич Голицын, в Казанскую - боярин Петр Матв. Апраксин, в Азовскую - адмирал Федор Матв. Апраксин, в Сибирскую - московский комендант князь Матв. Петр. Гагарин. Одною из главных обязанностей новых управителей было доставление в Москву сполна доходов, собиравшихся в их губерниях. 27 января 1710 года государь велел в первый раз сличить приход с расходом: оказалось во всех губерниях доходу 3051796 рублей; по табелям губернаторским средних доходов 3016590; из общего сложенного трех годов перечня треть 3133879. Расход на армию простирался до 1252525 рублей; на флот - до 444288; на разные посольские дачи - до 148031; на артиллерию и припасы - до 221799; рекрутам - 30000; на оружейные дела - 84104; гарнизонным служителям - 977896; на разные дачи (царицам, царевичу, царевнам, на дворцовые расходы, аптекарского чина людям, на покупку лекарств, духовенству, русским пленным в Стокгольме, приказным, мастеровым и дворцовым людям, кормовщикам, ружникам, ямщикам, на постройки) - 675775, итого: 3834418. Сумма прихода разделялась по губерниям таким образом: на Московскую - 1140097 рублей; на Петербургскую - 336627; Киевскую - 114857; Смоленскую - 83258; Архангельскую - 374276; Казанскую - 600000, Азовскую - 154933; Сибирскую - 222080.

Расходы превышали доходы, и не было сомнения, что неисправность и казнокрадство много уменьшали последние; обратить все свое внимание на эту сторону не было возможности для царя; шведская война затягивалась, и к ней присоединялась еще турецкая; денег и людей понадобится еще более, царь снова будет в постоянной отлучке. Это заставило Петра усилить внутреннее правительство, дать ему большее значение и вместе наложить большие обязанности, большую ответственность. 22 февраля 1711 года "определили быть для отлучек наших правительствующий Сенат для управления". Новое учреждение состояло из девяти членов: графа Мусина-Пушкина, Стрешнева, князя Петра Голицына, князя Михайлы Долгорукова, Племянникова, князя Григорья Волконского, генерал-кригсцалмейстера Самарина, Опухтина, Мельницкого. Обер-секретарем был назначен Анисим Щукин. 2 марта издан был указ о власти и ответственности Сената: "Повелеваем всем, кому о том ведать надлежит, как духовным, так и мирским, военного и земского управления вышними нижним чинам, что мы, для всегдашних наших в сих войнах отлучек, определили управительный Сенат, которому всяк и их указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или и смертию, по вине смотря. И ежели оный Сенат, чрез свое ныне пред богом принесенное обещание, неправедно что поступят в каком партикулярном деле и кто про то уведает, то однако ж да молчит до нашего возвращения, дабы тем не помешать настоящих прочих дел, и тогда да возвестит нам, однако ж справясь с подлинным документом понеже то будет пред нами суждено и виноватый жестоко будет наказан". Сознавая весь вред, проистекавший от господства личных отношений, желая ослабить особные, своекорыстные стремления, выдвинув понятие об общем интересе, об отечестве, о государстве. Петр тогда же, 2 марта, предписал новую форму присяги государю и всему государству.

Деятельность нового учреждения определена была в следующем наказе: "Суд иметь нелицемерный и неправедных судей наказывать отнятием чести и всего имения, то ж и ябедникам да последует. Смотреть во всем государстве расходов, и ненужные, а особливо напрасные, отставить. Денег, как возможно, сбирать, понеже деньги суть артериею войны. Дворян собрать молодых для запасу в офицеры, а наипаче тех, которые кроются, сыскать; тако ж тысячу человек людей боярских грамотных для того ж. Векселя исправить и держать в одном месте. Товары, которые на откупах или по канцеляриям и губерниям, осмотреть и посвидетельствовать. О соли стараться отдать на откуп и попещися прибыли у оной. Торг китайский, сделав компанию добрую, отдать. Персидский торг умножить, и армян, как возможно, приласкать и облегчить, в чем пристойно, дабы тем подать охоту для большого их приезда. Учинить фискалов во всяких делах, и как быть им, пришлется известие". Это известие состояло в следующем: "Выбрать обер-фискала, человека умного и доброго (из какого чина ни есть); дела же его сия суть: должен он над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, также в сборе казны и прочего, и кто неправду учинит, то должен фискал позвать его пред Сенат (какой высокой степени ни есть) и тамо его уличить, а буде уличит кого, то половина штрафа в казну, а другая ему, фискалу; буде же и не уличит, то отнюдь фискалу в вину не ставить, ниже досадовать, под жестоким наказанием и разорением всего имения. Тако ж надлежит ему иметь несколько под собою провинциал-фискалов, и у каждого дела по одному (т. е. в каждой отрасли управления), которые еще под собою несколько нижних имеют, которые во всем имеют такую же силу и свободность, как и обер-фискал, кроме одного, что вышнего судью или генерального штаба на суд без обер-фискала позвать не могут"

Все члены Сената должны были иметь ровные голоса; каждый указ подписывали все собственноручно; если один из них откажется подписать, объявляя несправедливость приговора, то приговор остальных членов недействителен; но при этом сенатор, оспаривающий приговор, должен дать свой протест на письме за собственноручною подписью. Для удобнейших и быстрейших сношений Сената с губерниями должны были находиться в Москве комиссары из каждой губернии и безотлучно быть в канцелярии Сената для принимания указов и для ответа на вопросы по делам, касавшимся их губерний; комиссары принимали из Сената грамоты великого государя и ведения о всяких губернаторских делах, и отсылали их в свою губернию, и, получа ведения от губернаторов, подавали за своими руками в канцелярию Сената.

Комиссары должны были сноситься с губернаторами чрез нарочные почты, потому что медленность губернаторов выводила Петра из терпения, как видно из письма его к Меншикову из Преображенского от 6 февраля 1711 года: "Доныне, бог ведает, в какой печали пребываю, ибо губернаторы зело раку последуют в происхождении своих дел, которым последний срок в четверг на первой неделе, а потом буду не словом, но руками со оными поступать". Меншиков не составлял исключения между губернаторами и зело раку следовал в сообщении о самом нужном деле, которое Петр называл артериею войны. 19 февраля царь писал с. - петербургскому губернатору: "Дай знать, которые у вас товары, на сколько когда продано и куды те деньги идут, ибо я спрашивал Щукина для ведения, но он сказал, что ни о чем не ведает: и тако о вашей губернии ни о чем не ведаем, будто о ином государстве". Учредивши Сенат, Петр сам известил Данилыча, что и его губерния не должна быть иным государством, но вместе с другими подчиниться вышнему правительствующему Сенату: "Посылаем при сем указ равной, как и прочим губернаторам, о послушании избранному Сенату и присягу, как Сенат, так и губернаторы какову здесь учинили, а коих нет, к тем посланы указы, дабы там присягли и подписались. Тако ж правления ради здешних нужнейших дел определили мы и губернии вашей к делам в вышнем Сенате князь Григорья Волконского, Анисима Щукина, о чем извольте ведать".

"Денег, как возможно, собирать, понеже деньги суть артериею войны", - наказывал Петр своему новому Сенату. Война не прерывалась; Петр в 1710 году спешил к Балтийскому морю, чтоб воспользоваться увязнутием Карла XII в Турции, как прежде здесь же воспользовался увязнутием его в Польше. В половине февраля царь выехал из Москвы в Петербург: парадиз нужно было обезопасить со стороны Финляндии, и адмирал Апраксин отправился с 18000 сухопутного войска под Выборг, флот под начальством вице-адмирала Крюйса и контр-адмирала - самого царя вез артиллерию и запасы; в июне Выборг сдался, и таким образом "была устроена крепкая подушка Петербургу", по выражению Петра. В сентябре сдался Кексгольм Брюсу, и покорение Карелии было закончено. Мы видели, что Шереметев осадил Ригу еще в 1709 году; с начала 1710 голод и мор опустошали осажденный город, осаждающие также много терпели от язвы, проникнувшей из Пруссии через Курляндию; в июле Рига сдалась. Петр уведомил Курбатова об этом счастливом событии и получил ответ: "Получил я в. в-ства всерадостное письмо, в нем же явлено о взятии Риги, объявил оное московскому купечеству и торжествовахом купно в убогом моем загородном доме, по душе и плоти, с немалым шумом гласов гарматных и мусикийскими органы и различне украшенными в божию и вашу славу пения. Торжествуй, всеусерднейший расширителю Всероссийские державы, яко уже вносимыми во Всероссийское государствие европейскими богатствы не едина хвалитися будет Архангелогородская гавань! Торжествуй, радостно преславный обогатителю славено-российского народа, яко аще продолжением войны сея зрится оный в имениях и не без истощания, но ныне имать надежду возобновитися богатствы вящше". Шведскому гарнизону было позволено выйти из Риги, но природные лифляндцы должны были присягнуть царю на верность; им было оставлено их прежнее провинциальное управление, аугсбургское исповедание; город Рига сохранял принадлежавшие ему земли, доходы, преимущества, привилегии, судебную расправу, обычаи, вольности; было обещано ни в городе, ни в уезде не вводить никаких новых судей и законов, также не вводить ни в канцелярии, ни в переписки другого языка, кроме до тех пор употреблявшегося немецкого. Было обещано, что как скоро город Пернау приведен будет в царское подданство и находившийся в нем университет во время приступа к городу не будет сопротивляться и не будет ни во что вмешиваться, то государь не убавит его выгод и привилегий, но еще более распространит и будет заботиться, чтоб университет был снабжен всегда искусными профессорами, учителями языков и экзерциций, потому что его царское величество из своих собственных государств и земель молодых людей для обучения туда посылать будет для большей славы этого университета, вследствие чего его царскому величеству свободное отправление греческого закона предоставляется; царское величество предоставляет себе учредить особого профессора в высокой школе, который бы мог обучать славянскому языку и ввести его туда, прочих же профессоров назначает рыцарство вместе с верховною консисториею. Шляхетство и урожденцы лифляндские имеют перед другими право при назначении на все должности, как военные, так и гражданские, в своей провинции. Шляхетских маетностей никому, кроме лифляндских шляхтичей, покупать нельзя, и если которые уже проданы, то шляхтичи могут их выкупать.

В августе 1710 года сдались русским Пернау и Аренсбург, главный город острова Эзеля, в сентябре - Ревель. По случаю взятия Ревеля Курбатов писал, что при заключении мира все эти приморские места надобно оставить за Россиею. Эльбинг, последнее место, которым владели шведы в Польше, сдался русским же еще в самом начале года. Овладев Лифляндиею и Эстляндиею, Петр укрепил свое влияние и в Курляндии. Молодой герцог курляндский Фридрих Вильгельм в 1710 году предложил руку одной из племянниц царских - Анне Иоанновне; условиями брака герцог поставил: вывод из Курляндии русских войск, обязательство со стороны России впредь не занимать Курляндии своими войсками и не брать с нее контрибуцию; учреждение комиссии для исследования обид, причиненных курляндцам русскими войсками; нейтралитет Курляндии на случай будущих войн, свобода торговли с Россиею; наконец, жених просил 200000 рублей приданого. Петр согласился на условия, но с прибавкою своих: из 200000 рублей 50000 отданы будут после утверждения договора, 50000 - в день брака, остальные же 100000 будут уплачены после, в самоскорейшем времени. Изо всех этих денег только 40000 считаются за приданое, остальные же 160000 рублей считаются данными взаймы герцогу на выкуп его заложенных староств, и эти выкупленные староства должны быть отданы будущей герцогине Анне в заклад, причем она получает ежегодно по пяти процентов. Для герцогини будет церковь "по греческому украшению" в замке митавском; сыновья, имеющие родиться от этого брака, будут воспитаны в лютеранском законе, а дочери - в греко-российском. Но, в то время когда Петр закреплял свои владения на Балтийском море, стали приходить тревожные вести с юга, заставившие его покинуть любимые места.

Мы видели, что турки не воспользовались вторжением Карла XII в русские пределы и не объявили войны царю. 28 июня 1709 года, не предчувствуя, что происходило накануне под Полтавою, Толстой писал в донесении Головкину: "Опять Порту возмутили пуще прежнего татары, прислали письмо за многими печатями от всех крымских, ногайских и кубанских татар, что царь пришел в Азов для похода на Крым и что множество судов больших и малых на Азовское море вышло; просят татары Порту с великим усердием, чтоб немедленно подала им помощь и чтоб позволила вместе с шведами и поляками стать против войск царских. С великим трудом и с немалою дачею едва успел я удержать, что не дали татарам позволения соединиться со шведами". Тут же Толстой доносил, как французский посол сошел с ума: "Посол французский, здесь пребывающий, обезумел, тому причина есть сия: когда оный получил от двора французского указ, чтобы с визирем всеконечно примирился, тогда оный по всякой возможности искал примирения и едва возмог иметь с визирем свидание, которое последовало ему великим несчастием, ибо визирь огорчил его тяжким словом, назвал его скотиною, а не человеком, от чего, возвратяся к себе в дом, обезумел скоро и ныне пребывает без ума".

Только 22 июля получил Толстой от Головкина известие о преславной виктории с ее следствиями и потребовал от визиря, чтоб немедленно был послан к Юсуф-паше указ задержать шведского короля и Мазепу под стражею, чтоб не ушли в другие места и не последовало от того неприятство. Визирь велел отвечать, чтоб посол не сомневался, будет все исправлено приятельскою мерою, но что с русской стороны поступлено нехорошо: русские войска, преследуя шведского короля, вошли в турецкие владения; при этом визирь хотел выведать у Толстого, какие будут его требования насчет шведского короля и Мазепы; Толстой отвечал прямо, что он потребует немедленной их выдачи. "Домогаюсь, - писал Толстой, - чтобы короля шведского и Мазепу отдали в сторону царского величества: но о короле не чаю, чтоб отдали ни по какой мере, разве только вышлют его вон из своей области; а о Мазепе боюсь, чтоб оный, видя свою конечную беду, не обусурманился, а ежели сие учинит, то никак не отдадут его по своему закону". 8 августа Толстой доносил: "Порта в большом горе, что шведского короля и Мазепу очаковский паша принял; очень туркам нелюбо, что этот король к ним прибежал, ибо, по закону их и ради стыда от других, отдать его невозможно и не хотят; однако и то мыслят, что царское величество домогаться его будет и за то мир с ними разорвет, чего они не хотели бы. Теперь с великою поспешностью начали приготовляться к войне, послав в Румилию и другие места указы, чтоб войска как можно скорее сбирались к русским границам, и соберется их осенью около 40000. Говорят, что делают это для своей безопасности, а впрочем, бог знает. На предложения мои о короле шведском ответа не дают, на аудиенцию к султану меня не допускают, даже в конференцию со мною вступать не хотят. Думаю, что это делают лукавством: отказать мне явно боятся, чтоб царское величество вдруг на них, неготовых, не наступил, и думаю, что не будут со мною говорить до тех пор, пока ратей своих не умножат, и тогда, может быть, станут говорить смелее. Теперь король шведский неизреченные соблазны туркам доносит и делает им большие обещания, чтоб они начали войну против царского величества, в чем ему много помогает хан крымский, и хотя меня крепко уверяют муфтей и другие, что от Порты противности не будет, но я сомневаюсь, и не изволь удивляться, что я прежде, когда король шведский был в великой силе, доносил о миролюбии Порты, а теперь, когда шведы разбиты, сомневаюсь! Причина моему сомнению та: турки видят, что царское величество теперь победитель сильного народа шведского и желает вскоре устроить все по своему желанию в Польше, а потом, не имея уже никакого препятствия, может начать войну и с ними, турками. Так они думают и отнюдь не верят, чтоб его величество не начал с ними войны, когда будет от других войн свободен. Визирь требует, чтоб рати царского величества от здешних границ удалились; а я доложу, что не только не должно удалять тех, которые теперь на границах, но надобно еще прибавить, потому что здесь делаются большие приготовления с великою поспешностью. Слышу, что король шведский стоит близь Бендер на поле, и, если возможно, послать несколько легкой польской кавалерии тайно, чтоб, внезапно схватив, его увезли, потому что, говорят, при нем людей немного, а турки, думаю, туда еще не собрались; и если это возможно сделать, то от Порты не будет потом ничего, потому что сделают это поляки, а хотя и дознаются, что это сделано с русской стороны, то ничего другого не будет, как только что я здесь пострадаю. Если же не будет совершенной надежды увезти, то лучше и не начинать".

14 августа муфтий прислал сказать Толстому, что этою осенью не будет со стороны Турции никаких неприятельских действий против России, но за будущую весну он не ручается и заранее об этом даст знать послу, потому что многие знатные люди советуют немедленно начать войну с Россиею, пока Польша с нею не в союзе; но совет этот не может быть принят, потому что Порта не готова к войне. Толстой послал тайно к муфтию с просьбою потрудиться, чтоб короля шведского и Мазепу выдали царскому величеству, обещая за труды 10000 золотых червонных да на 10000 соболей. Муфтий отвечал, что во всяком деле он помочь готов, но это дело невозможное, их закону противное, и говорить ему об нем никак нельзя. "Турки размышляют, - доносил Толстой, - каким бы образом шведского короля отпустить так, чтоб он мог продолжать войну с царским величеством, и они были бы безопасны, ибо уверены, что, кончив шведскую войну, царское величество начнет войну с ними".

Пока турки размышляли, Карл XII употреблял все средства, чтоб вовлечь их в войну с Россиею. Он явился в турецких владениях в сопровождении канцлера Мюллерна, секретарей Клинковстрема и Нейгебауера, нашего старого знакомого, находившегося теперь в шведской службе, генералов Шпарре и Лагеркрона, польского генерала артиллерии Понятовского, Мазепы и племянника его Войнаровского. Принятый почетно очаковским градоначальником Юсуф-пашою, король не остался, однако, в пограничном Очакове и отправился далее - к Бендерам, отправил Нейгебауера к султану с письмом, в котором просил о защите и предлагал союз против России. "Обращаем внимание вашего императорского высочества на то, - писал Карл, - что если дать царю время воспользоваться выгодами, полученными от нашего несчастия, то он вдруг бросится на одну из ваших провинций, как бросился на Швецию вместе с своим коварным союзником, бросился среди мира, без малейшего объявления войны. Крепости, построенные им на Дону и на Азовском море, его флот обличают ясно вредные замыслы против вашей империи. При таком состоянии дел, чтоб отвратить опасность, грозящую Порте, самое спасительное средство - это союз между Турциею и Швециею; в сопровождении вашей храброй конницы я возвращусь в Польшу, подкреплю оставшееся там мое войско и снова внесу оружие в сердце Московии, чтоб положить предел честолюбию и властолюбию царя".

Приблизившись к Бендерам, Карл не остановился в самой крепости, а раскинул лагерь под ее пушками, на берегу Днестра, на лугу, отененном деревьями; потом, когда это место оказалось очень низко, подвержено наводнениям, перешел на житье в деревню Варницу; 500 янычар составляли почетную стражу короля; ежедневно отпускало ему турецкое правительство съестных припасов на 500 талеров. Карл, вылечившийся от своей раны, вел прежний простой, деятельный образ жизни, был спокоен и весел, как прежде, до Полтавы. Главное затруднение его состояло в недостатке денег. Сначала помогла ему смерть Мазепы: после старика осталось 80000 дукатов чистыми деньгами, которые племянник его Войнаровский отдал взаймы королю; потом около ста тысяч талеров переслали ему из Голштинии; особенное искусство занимать деньги показал казначей королевский Гротгузен; наконец, в Константинополе Карл нашел доброжелателей в банкирах английской Левантской компании, братьях Кук, которые передавали ему тысяч двести талеров.

Приезд Нейгебауера в Константинополь с королевским письмом привел визиря Али-пашу в большое затруднение. Ответ состоял в осторожных выражениях, что султан не прочь принять некоторые королевские предложения. На помощь Нейгебауеру отправлен был в Константинополь Понятовский, который и начал борьбу с Толстым. Сначала осилил Толстой: в ноябре 1709 года возобновлен был мир между Россиею и Портою; относительно возвращения шведского короля в отечество было положено, что он тронется от Бендер с своими людьми без козаков и в сопровождении турецкого отряда из 500 человек; на польских границах турки его оставят, сдавши русскому отряду, который и будет провожать его до шведских границ, наблюдая, чтоб он во время проезда через Польшу не сносился с приверженцами Лещинского и вообще не возбуждал никакого беспокойства; козаки, изменившие царю, должны быть выгнаны из турецких владений. Смерть Мазепы прекратила дело о его выдаче, на которой настаивал Толстой. Легко понять, с каким чувством Карл XII узнал, что его через Польшу будет провожать русский отряд! Он велел составить мемориал, в котором великий визирь был представлен изменником, подкупленным Россиею. Понятовскому удалось в январе 1710 года подать этот мемориал прямо султану, без ведома великого визиря. Понятовский вместе с врагами Али-паши хлопотал изо всех сил о его низвержении и в июне достиг своей цели: Али-паша сослан, и великим визирем назначен Пууман Кеприли. Благодаря новому визирю Карл получил от Порты 400000 талеров в виде займа без процентов; но и Кеприли не хотел разрывать с Россиею и указывал Карлу другую, безопаснейшую дорогу для возвращения в Швецию, именно чрез австрийские владения. Но воинственный Дух, раздуваемый Понятовским, распространился в Константинополе; янычары начали требовать, чтоб их вели на Россию, и Кеприли должен был оставить свое место, которое занял Балтаджи Магомет-паша. А между тем Петр стал требовать от султана, чтоб статьи нового договора были в точности исполнены, жаловался, что до сих пор Карл XII и козаки-изменники находятся еще в турецких владениях, ходят слухи, что султан в угоду шведскому королю хочет расторгнуть мир и действительно татары и козаки впадают в русские границы, а козаки на место Мазепы выбрали себе нового гетмана - Орлика с позволения Порты. В октябре 1710 года Петр потребовал от Порты решительного ответа: хочет ли султан выполнить договор? Если хочет, то пусть удалит шведского короля из своих владений, в противном случае он, царь, вместе с союзником своим, королем, и республикою Польскою прибегнет к оружию. Но гонцы, везшие царскую грамоту к султану, были схвачены на границе и брошены в тюрьму: 20 ноября в торжественном заседании дивана решена была война, вследствие чего Толстой был посажен в Семибашенный замок; весною великий визирь должен был с огромным войском выступить в поход.

Если сохранение мира с Турциею было делом первой важности для России во время борьбы ее с Швециею до "преславной виктории", то и теперь вести о неприязненных движениях со стороны Порты сильно смутили Петра среди его торжеств прибалтийских. У него было одно желание - кончить как можно скорее тяжкую войну выгодным миром, и потому он не давал ни себе, ни войску, ни народу своему отдыха, чтоб воспользоваться Полтавою и вынудить у Швеции мир поскорее и как можно выгоднее. И вдруг он должен оставить войну на севере, дать возможность шведам вздохнуть, собрать свои силы; до сих пор он вел войну с сознанием необходимости ее для народа, видел благословение над своим делом, видел близкий конец трудного подвига, берег перед глазами, и вдруг сильная волна относит челн снова в открытое, беспредельное море. Вовсе не любя войны для войны, совершенно чуждый славолюбивых, завоевательных стремлений, Петр видел перед собою новую, бесцельную войну, и войну, представлявшую большие трудности: турки поднимались не одни; с их войсками нужно было ждать к себе в гости старого знакомого, Карла XII, жаждавшего восстановить свою силу и свою славу; Польша ненадежна, в ней по-прежнему дела идут, "как молодая брага"; партия Лещинского поднимется опять при первом появлении шведов; а надежна ли старшина малороссийская? Оборонительною войною на юге, на границах Польши и Малороссии, ограничиться нельзя, крайне опасно; надобно предупредить врага, искать его в собственных владениях, возбуждать здесь против него внутренних врагов, значит, надобно сосредоточить главные силы на юге, надобно самому царю перенестись туда; а что будет на севере? В состоянии ли будет союзная Дания сдержать шведов? Действия ее в 1710 году подавали плохую надежду.

Мы видели, что благодаря Полтаве Долгорукому удалось уговорить датское правительство начать войну с Швециею.

Война началась, но опять пошли тревожные слухи, что англичане и голландцы хлопочут о примирении Дании с Швециею. "Буду доведываться и стараться не допускать до этого, - писал Долгорукий Головкину в декабре, - хотя эти слухи еще неверны, однако я прилежно прошу прислать мне немедленно указ: если узнаю, что то правда, что мне тогда прикажете делать? А сам я не вижу другого способа, как скупить министров, потому что они великую силу имеют в приговорах, король без них ничего не делает; думаю, что надобно заранее удобрить министров, хотя бы двоих, чтоб препятствовали мирным предложениям в совете; а если дожидаться, пока дело откроется как решенное, то, чтоб заставить переменить решение, надобно будет давать дачи великие, да и тут мало надежды переделать сделанное дело. Министры, которым я обещал награду от царского величества, если склонят короля к войне, уже не раз мне говорили об исполнении обещания; я все от них отговаривался тем, что писал и не получил ответа, хотел отволочь, чтоб не давать, а теперь, думаю, надобно им дать хотя немного, чтоб иметь хотя малую на них надежду".

Действия датчан в Шонии были удачны, и составлен был план весною 1710 года соединенными силами русскими и датскими сделать высадку у Стокгольма. Петр одобрил план; но датские министры объявили Долгорукому, что король к весне не может вооружить всего своего флота по недостатку денег, разве царское величество поможет. "Я, - писал Долгорукий Головкину 24 января 1710 года, - всячески буду стараться, чтоб вооружили флот без субсидии; если же увижу, что иначе дело не пойдет, то буду обещать им субсидии. Невозможно описать, как здешний двор старается каким бы то ни было способом вырвать денег от царского величества. При малейшем случае делают все, что могут, только бы денег выпросить".

Отчаявшись вырвать что-нибудь у Долгорукого, датские министры перестали толковать о субсидиях и объявили даже, что на нынешнюю кампанию король имеет довольно денег. Но Долгорукий не переставал внушать своему правительству, что надобно дать министрам, особенно когда пошли зловещие слухи о скором прекращении войны за испанское наследство, что давало Англии и Голландии возможность вмешаться в северные дела. "Король, - писал Долгорукий, - и без субсидий пробыть может, и потому теперь ему субсидий обещать не нужно, а надобно беречь субсидии до того времени, когда придет королю нужда от военных случайностей или когда он станет думать о партикулярном мире. Здесь опасаются, чтоб по заключении мира с Франциею англичане и голландцы не вмешались в войну короля датского и не уняли бы его. Поэтому очень нужно купить министров здешних; довольно будет раздать тысяч на двадцать вещей; из этой же суммы нужно дать и женам их, потому что они над мужьями силу имеют. Всех министров четыре, и все бесстыдно к дачам лакомы: много раз мне говорили чрез польского посланника, чтоб царское величество их пожаловал за договор по обыкновению, и, видя, что ответу нет, сам министр Сегестет мне несколько раз о том говорил. Надобно давать им не вдруг, но часто и понемногу, чтоб всегда смотрели из рук".

Не долго ждали той нужды, в которой датскому королю понадобились русские субсидии. После первых успехов в Шонии датские войска, несмотря на увещания Долгорукого, предались бездействию. Этим воспользовались шведы, собрались с силами и в феврале 1710 года разгромили датское войско, которое потеряло 6000 человек. "Если царское величество, - писал Долгорукий, - соизволит помочь королю датскому, то теперь настоящее для этого время". Надобно было помочь и войсками, и деньгами; но Дании в тогдашнем ее положении помочь было трудно. Долгорукий откровенно донес королю о нерадении всех его правителей, начиная с министров; король отвечал, что все это правда, и объявил Долгорукому, чтоб о тайных делах говорил только с двумя министрами - Выбеем и Сегестетом, потому что другим он не верит. "Здешние дела в самом дурном положении, - писал Долгорукий, - король мало знает военное дело, а из правителей, приставленных к этому делу, всякий хлопочет только о собственных интересах; кроме того, они ненавидят друг друга, каждый старается как бы испортить сделанное другим, и оттого все дела непорядочно идут". В другой раз Долгорукий жаловался королю на правителей; король отвечал: "Я сам вижу, что они негодны, да некем переменить". Флот, снаряжавшийся с крайнею медленностию, однако, был готов в июле и стоял у Борнгольма. Долгорукому уже объявили, что немедленно пошлется адмиралу указ о поиске над шведскими эскадрами, как вдруг Долгорукий узнает, что флот вернулся к Копенгагену. Долгорукий в тот же день поехал в загородный дворец к королю, чтоб "говорить сколько мог" против такого дела; король отвечал, что он сам ничего не знал, пока флот не приблизился к Копенгагену: тут только адмиралы написали к нему в свое оправдание, что комиссары замедлили присылкою провианта и нельзя было оставаться и поморить людей голодом; король покончил словами: "С такими людьми, какие у меня в службе, невозможно ничего сделать".

Понапрасну Долгорукий ездил на флот уговаривать адмиралов к действию против шведского флота, чтоб дать возможность русским кораблям выйти из Финского залива: адмиралы ни за что не соглашались на это. Флот отправился с транспортными судами к Данцигу для перевозки русских вспомогательных войск, но тут несчастие: с 1 на 5 сентября страшная буря разбила флот, и Долгорукому объявили, что при такой беде нечего и думать о перевозке русских войск этой осенью. Конференции после этого были крикливые, по выражению Долгорукого: русский посланник попрекал датских министров беспорядком, какой господствует у них в военных делах; министры отвечали, что если бы царь прежде помог королю деньгами, то все дело шло бы порядочнее; Долгорукий возражал: "Если б царское величество дал королю денег прежде, то и те так же бесплодно были бы издержаны, как два миллиона королевских денег, пошедших на вооружение флота, от которых прибыли ни на шелег нет".

В Копенгагене Англия вместе с Голландиею шла открыто против русских интересов; но в Москве после преславной виктории хотели поступать осторожнее. В начале 1710 года приехал в Москву уже прежде бывший здесь чрезвычайный и полномочный посол Витворт и на аудиенции 5 февраля подал государю грамоту королевы Анны. Королева изъявляла глубокое сожаление об оскорблении, нанесенном Матвееву в Лондоне, писала, что отсутствие закона о подобных случаях не позволяет ей наказать достойным образом виновных, но что для будущего времени уже издан парламентский акт, определяющий наказание за подобное нарушение народного права. Витворт объявил, что виновных в оскорблении Матвеева парламент провозгласил бесчестными и что королева исключила их из амнистии, дарованной даже преступникам, умышлявшим против ее особы, и послала его, Витворта, представить ее королевскую особу, как бы она сама была в присутствии, и извиниться в оскорблении, нанесенном публичному министру, и еще такому, которого королева так высоко почитает. Царь отвечал: "Надлежало бы ее королевину величеству нам дать сатисфакцию и, по желанию нашему, тех преступников, по обычаю всего света, наижесточайше наказать: однако ж, понеже ее величество чрез вас, посла своего чрезвычайного, извинение нам приносить повелела, что того за оскудением прежних прав государственных учинить не могла и для того общим согласием парламента новое право о том для впредь будущего учинила, того ради приемлем мы то за знак ее приязни и награждения". Так как в грамоте королевиной царю, по старому обычаю, дан был титул императорский, то Головкин потребовал, чтоб этот титул был вперед постоянно употребляем. Витворт согласился.

Витворт в Москве толковал о дружбе и союзе, а отправленный в Лондон русский посланник князь Куракин писал Головкину в мае 1711 года, что английский двор один из первых противников русским интересам. Еще прежде отправления в Англию Куракин ездил в Ганновер, чтоб склонить к союзу тамошнее правительство, столь враждебное до сих пор к России. В ноябре 1709 года Куракин приехал в Ганновер и держал перед курфюрстом Георгом Лудовиком такую речь: "Его царское величество имеет особливую склонность и почитание в вашей курфюрстской светлости и желает прежде персональную учиненную знаемость и дружбу с вашею светлостию не токмо возобновить, но и добрую корреспонденцию впредь сочинить, также и о некоторых нужных делах мне повелел предложить". Курфюрст отвечал: "Его царское величество учинил мне особливую склонность; всегда желаю иметь продолжение доброй корреспонденции и потщуся мои услуги в чем возможно показать". Куракин продолжал: "Хотя царское величество известен был, как ваша светлость електорская от некоторых немалых времен имел всегда с короною шведскою добрую дружбу и союз, также и двор ваш во всех оказиях всякое вспоможение интересу шведскому оказывал: однако ваша светлость немного благодарения за то получил, но разве больше всякие противности видел; и если бы амбиция шведского короля счастливым оружием царского величества не унижена была, то конечно он был намерен возвратиться в империю, где бы учинил всем своим соседям и другим немалую руину. Ваша светлость, изволишь усмотреть прямой свой интерес и небезопасность своих провинций от близости соседства шведских владений Бремена и Вердена. И того ради царское величество, получа счастливую викторию над королем шведским, сыскал способ, которым бы мог в будущем обуздать силу шведскую и содержать шведского короля в прежних его терминах, чтоб не мог впредь чинить разорение как империи Римской, так и Российской и всем своим соседям. Однако его царское величество не намерен того искать, чтоб в конечное разорение оную корону привесть, как король шведский хотел сделать с Россиею, но только намерен содержать ее в умеренности. Того ради его царское величество то свое намерение повелел мне вашей светлости електорской предложить и желает ведать взаимно намерение вашей светлости". Курфюрст отвечал: "Чаю, что царское величество не желает в империи каких-нибудь развращений, из которых бы в нынешней войне с Франциею всем союзникам произошел вред, и надеемся, что нынешнею зимою его величество учинит мир с королем шведским". "Царское величество, - сказал на это Куракин, - всегда ищет приязни и дружбы со всеми соседями; но намерен для общего интереса обоих империй, Римской и Российской, обуздать силу шведскую, а к миру никакого вида нет и не надеюсь, пока будут удовольствованы союзники царского величества". Курфюрст начал говорить о баталии (Полтавской) и других посторонних делах и, между прочим, сказал, что по многим обстоятельствам думает, что король шведский умер; тем аудиенция и кончилась.

Куракин писал Долгорукому в Копенгаген: "По приезде моем я двор здешний нашел склонным; однако не надеюсь, чтоб он согласился в чем-нибудь на наше желание, разве останется нейтральным". Весною 1710 года Куракину удалось заключить между Петром и Георгом Лудовиком следующий договор: 1) оба государя пребывают между собой в прямой конфиденции, содержат постоянную дружбу, искренне помогают друг другу советами и средствами; один другому никакого вреда или предосуждения не чинят, неприятелям друг друга ни людьми, ни деньгами не помогают, разве, против всякого чаяния, потребует противного составляющееся в Гаге и Регенсбурге постановление насчет содержания и спокойствия в империи. 2) Государи сообщают друг другу обо всем, также своим министрам повелевают добрую корреспонденцию и коммуникацию между собою иметь. 3) Ежели таковые случаи приключатся, что одна сторона другой, когда нужда требовать будет, вспоможением войск вспомочи возможет, то хотят оные уведомлены быть и по изобретению нужды в том согласиться. 4) Его царское величество великодушную свою декларацию учинить повелел: если шведские войска, находящиеся в немецких провинциях, принадлежащих короне шведской, из них или других соседственных, к Римскому государству принадлежащих провинций против царского величества или его союзников не начнут неприятельских действий, то его царское величество не только сам не обеспокоит оружием шведских провинций, в Римском государстве находящихся, особливо же Померанию, но будет стараться, чтоб и союзники его поступали таким же образом, чтоб от этой войны не начались возмущения в империи и чтобы высокие союзники в войне против Франции не получили препятствия. 5) Его курфюрстская светлость будет стараться всеми силами, чтоб союзники царского величества, короли датский и польский, не подверглись нападению в своих немецких провинциях. 6) Если последует нападение на кого-нибудь из договаривающихся из противности и зависти к этому трактату, то государи обещают согласиться, как могут оказать друг другу крепкое вспоможение. 7) Это обязательство продолжается 12 лет.

Но важнее Ганновера была ближайшая Польша.

По восстановлении короля Августа чрезвычайным и полномочным послом к польскому двору отправился снова князь Григорий Федорович Долгорукий, который был встречен в Варшаве страшными воплями на разорения, претерпеваемые от русских войск, находившихся под начальством фельдмаршала-лейтенанта Гольца. Долгорукий счел своею обязанностию написать Головкину в начале 1710 года: "Извольте Гольцу указом высокомонаршим подтвердить, чтоб хотя немного теперь прежнюю горечь полякам засластить. Известно вам самим, как наши люди с поляками обходились, а теперь еще хуже поступают; со всех сторон, особенно же на Гольца, великие жалобы и слезы, что сам человек очень корыстолюбивый и своевольных не унимает. Безмерная мне тягость от жалобщиков на наших людей, больше на офицеров, и всего больше на иноземцев". Тягость обнаружилась еще в том, что на первой же конференции (10 февраля) сенаторы высказали свое удивление Долгорукому, что царь после Полтавской баталии ввел в польские и литовские земли многие свои войска вопреки союзному договору, ибо ни в Польше, ни в Литве никакого неприятеля больше нет, и русские войска разоряют край, как неприятели. Сенаторы потребовали немедленного вывода русских войск и объявили, что если у Долгорукого в инструкции об этом ничего нет, то они не станут с ним говорить ни о каких других делах. Долгорукий отвечал, что несколько кавалерии ввелено в Польшу только для изгнания из нее остальных шведских сил, для охранения польских прав и вольностей и возвращения на престол законного короля. Войска коронные и литовские не могли напасть на неприятеля и выгнать его из Польши, а когда шведы услыхали о приходе царских войск, то обратились в бегство. За это сенаторам следует только благодарить царское величество. Что же они говорят о разорении края русскими войсками, то пусть покажут явные доказательства, где, кому и какие именно нанесены обиды, и обидчик будет наказан по военному суду. Для вывода войск теперь он не имеет указа; и нельзя поручиться, чтоб неприятель, усилясь, не вошел весною опять в Польшу, и если войска будут выведены, то поворачиваться им назад опять для изгнания неприятеля будет трудно; если же весною опасности никакой не будет, то царское величество велит вывести войска. Четыре конференции прошли с шумом: сенаторы требовали, чтоб в апреле войска были непременно выведены, кроме выговоренных по союзу 12000. "Не только другие, но и наши доброжелатели противный вид мне показывают, - писал Долгорукий, - публично говорят, что, вопреки союзному договору, что хотим, то и делаем в Польше и хуже неприятеля до последнего конца всех разоряем. И от короля, кроме комплиментов, никакой помощи в деле своем не вижу, только от других слышу, что нами не доволен; много раз говорил он мне, чтоб я писал к командирам наших войск о прекращении грабительств. И чужеземные министры с удивлением мне говорили, для чего так без всякого милосердия союзных поляков до конца разоряем". По этим письмам отправлен был в Польшу генерал-майор Полонский с приказанием разыскать о всех грабежах и наказать виновных по военным законам, не описываясь с государем. Так как сенаторы и после этого не переставали требовать вывода войск, то Долгорукий объявил: видя, что Речь Посполитая к его царскому величеству в угоду приверженцам Швеции никакой приязни показать не хочет, полномочный посол просит королевское величество отпустить его к царскому величеству. Сенаторы отвечали, что более ничем не будут трудить полномочного посла.

Но Головкин заставлял Долгорукого трудить короля и Речь Посполитую. "Предлагать и домогаться, - писал Головкин, - чтобы как на Львовскую епископию, так и на прочие благочестивые епископии никто из униатов допущен не был, были бы посвящены из благочестивых монахов". Август отвечал, что когда вечный мир между Россиею и Польшею будет внесен в конституцию, тогда он, король, не позволит ставить униатов на православные епископии. Вольная рада решила внести вечный мир и последний союз в конституцию, а Долгорукий за это дал письменное обещание возвратить украинские Палеевы города.

В начале 1711 года приехал в Москву чрезвычайный и полномочный посол польский Волович, маршал литовский, и объявил царским министрам требования, чтобы 1) на основании устных обещаний, данных царем прошлого года в Люблине и Торне, отдана была Польше вся Лифляндия, на укрепление которой гарнизонами чины Речи Посполитой уже определили знатную прибавку войск; 2) чтоб отдана была Польше взятая русскими войсками у шведов крепость Эльбинг; 3) чтоб русские войска были выведены из польских владений с вознаграждением за страшные убытки, ими причиненные; 4) чтоб отданы были Польше украинские крепости: Белая Церковь, Хвастов, Браславль, Немиров, Богуслав, а в Литве Полоцк, Витебск и другие города; 5) чтоб доплачены были все деньги, обещанные по союзному договору; 6) чтоб освобождена была забранная в плен шляхта; 7) чтоб отданы были Польше в полное владение города, лежащие на правом берегу Днепра: Чигирин, Конев, Трахтемиров, Мошны, Сокольница, Черкасы, Ржищев, Боровица, Воротков, Бурин, Крылов, стоящие теперь пустыми; но обращение земель в пустыню не водится между монархами христианскими; 8) чтоб дана была вольность вере католической римской латинского и русского обряда; также чтоб дан был свободный проезд чрез Россию в Китай миссионерам римским; чтоб дано было место в Смоленске для построения римской каплицы.

Министры отвечали, что теперь, при начале турецкой войны, Риги отдать никак нельзя, потому что поляки не в состоянии содержать в ней достаточного гарнизона, а по окончании войны Рига и Лифляндия им отдадутся. Крепостей украинских нельзя отдать по причине той же турецкой войны, ибо эти крепости близко границы молдавской. Точно так же и Эльбинг отдан будет по окончании турецкой войны, а теперь отдать его нельзя из опасения выхода шведов из Померании. Войско русское из Польши уже все двинулось. Когда польское войско в поле выйдет, то царское величество заплатить ему по союзному договору не отрицается, если только войска будет выговоренное число; вперед давать денег никак нельзя: гетман Вишневецкий взял русские деньги на литовское войско да и пошел с ними к шведам. Разграничивать земли на Днепре теперь некогда; по окончании турецкой войны будет назначена для того особая комиссия. Шляхта, взятая на бою против войск царского величества, содержится как неприятели и изменники отечества; царское величество по просьбе посла освободит их, но посол должен дать ассекурацию, что они не будут потом служить в рядах неприятельских. Вере римской и униатской никакого утеснения со стороны царского величества не делано и делать не велено; римская вера в землях царского величества отправляется свободно, и в разных местах, где есть этой веры жители, костелы иметь позволено, именно в Москве и в Петербурге, а в Смоленске жителей католицкой веры нет; диплом дать в подтверждение о вольном отправлении веры католицкой и о пропуске миссионеров в Китай и Персию царское величество не отрицается, ежели от папы римского к его царскому величеству покажется склонность и польза в нынешней войне против турка, на что будет царское величество от того двора ожидать отзыва. Волович не мог вытребовать ничего больше. Но, сохраняя твердость и достоинство в ответах на требования Речи Посполитой, Петр в то же время старался делать все возможное, чтоб сохранить доброе расположение панов, бывших верными русскому союзу; так, 6 марта он писал Меншикову: "Посол польский Волович предлагал здесь о маетностях госпожи Огинской, о старостве Езерецком (которое заехал Девиц, будто за ваш долг, и владеет), дабы ему возвратить, о чем извольте нас уведомить; однако ж для нынешнего случая надобно им отдать назад, дабы их тем удовольствовать, а особливо такого, у кого отец подлинной был верный нам, и николи б я того от вас не чаял, хотя б какой и долг на них был".

Страница сгенерирована за 0.06 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com