1 сентября 1674 года (в тогдашний новый год) государь объявил старшего сына своего, тринадцатилетнего царевича Феодора: на Красной площади, на действе оказывали государя царевича всему Московскому государству и иноземцам. После действа царевич поздравлял отца и патриарха с новым годом и говорил речь; после Феодора говорил речь царю, царевичу и патриарху боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий. В тот же день смотрели царевича в Архангельском соборе иноземцы: сыновья гетмана Самойловича и посланник литовский. Государь посылал к ним боярина Хитрово объявить царевича и сказать: "Вы видели сами государя царевича пресветлые очи и какого он возраста: так пишите об этом в свои государства нарочно". В 1676 году, с 29-го на 30-е число января, с субботы на воскресенье, в 4-м часу ночи. скончался царь Алексей Михайлович, на 47-м году от рождения, благословив на царство старшего сына. Феодора. Кроме Феодора от первого брака оставался царевич Иоанн, от второго - Петр и дочери: от первого брака Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина и Марья, от второго - Наталья и Феодора. Да еще были живы сестры царя Алексея - Ирина, Анна и Татьяна Михайловны.

В самом начале рассказа о деятельности царя Алексея мы заметили сходство его природы с природою отцовскою, заметили и различие. В продолжение тридцатилетней царственной деятельности это сходство и это различие выяснились. Бесспорно, Алексей Михайлович представлял самое привлекательное явление, когда-либо виденное на престоле царей московских. Иностранцы, знававшие Алексея, не могли высвободиться из-под очарования его мягкой, человечной, благодушной природы. Эти черты характера выставлялись еще резче, привлекали тем большее внимание и сочувствие при тогдашней темной обстановке. "Изумительно, - говорили иностранцы, - что при неограниченной власти над народом, привыкшим к совершенному рабству, он не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь". Простое, патриархальное обхождение русского самодержца с подданными тем более должно было поражать иностранцев, что в Западной Европе оно уже исчезало: там был век Людовика XIV! Особенную мягкость, особенную привлекательность природе Алексея, поступкам его сообщала глубокая религиозность, которая проникала все его существо. Но, напоминая отца мягкостию природы, Алексей, с другой стороны, напоминал знаменитого сына своего живостию, восприимчивостью, страстностию, был очень вспыльчив, и когда человек, возбудивший гнев его, был к нему близок, то, по тогдашнему обычаю, Алексей расправлялся с ним собственноручно, смирял, и это, как мы видели, не считалось посягновением на честь; цесарский посол Майерберг, который так восхищается характером царя Алексея Михайловича, описывает следующие случаи. Когда узнали в Москве о поражении Хованского и Нащокина в 1661 году, царь созвал Думу и спрашивал, что делать? какими средствами отбиться от страшного врага? Начинает говорить тесть царский, боярин Илья Данилович Милославский: "Если государь пожалует, даст мне начальство над войском, то я скоро приведу польского короля пленником". Ничто так не раздражало царя Алексея, как хвастовство и самонадеянность; он вышел из себя: "Как ты смеешь, страдник, худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие победы показал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?" Словами дело не кончилось: гневный царь дал пощечину старому тестю, надрал ему бороду, выгнал его пинками из комнаты и захлопнул двери. Другой случай: великий государь отворил себе кровь и, почувствовав облегчение, предложил сделать то же и придворным. Все волею-неволею согласились, кроме родственника царского по матери, Родиона Стрешнева, который отказался под предлогом старости. Алексей Михайлович вспылил: "Разве твоя кровь дороже моей? Что ты считаешь себя лучше всех?" И тут дело не кончилось словами; но когда гнев прошел, к Стрешневу пошли из дворца богатые подарки, чтобы позабыл побои. Когда провинялся кто-нибудь из знатных воевод, Алексей Михайлович также выходил из себя и писал к провинившемуся длинное гневное послание; но тон этих посланий постоянно умеряется тем, что царь старается выставить на вид виновному его грех перед богом, его ответственность пред царем царей; гневный, грозящий царь исчезает, виден человек, взволнованный проступком, его следствиями и старающийся представить всю важность их преступнику; в гневных выражениях слышится сочувствие человека к человеку. Так, в 1668 году он посылает стряпчего Головкина спросить боярина князя Григория Семеновича Куракина: "Зачем он по указу великого государя не пошел под Нежин и под Чернигов? Как он не умилосердился над людьми божиими и государевыми, которые при конце живота сидят? Как ему за них на Страшном суде ответ дать? Как он, боярин, забыл спасителя нашего, Иисуса Христа, чудодейственную его силу, даровавшую победу ради слез его и усердия? Почто вознесся? Что ж возношение его? Послушал плутов и разговорщиков малоумных, которые о себе впредь добра не мыслят: почто под Глуховом стал? Не токмо стоять, и заходить непристойно, разве письмо, что писать в город о сдаче. А иттить было прямо к Нежину и Чернигов очищать да воевать; а что писал он, что, не промысля над Глуховом, иттить нельзя, и то помышленье высокое и богу гневное и мерзкое: се уже свое надеяние, а не божие учало быть и надеяться на силу свою и на счастье; а те нежинцы и черниговцы воздыхают на него: государь пожаловал их, выручил, а пропадут они от него, боярина. Бог на нем взыщет их. Лучше слезами и усердством и низостью пред богом промысл чинить; по-прежнему, как начал, так бы и совершил, а не силою и славою. В великое подивленье великому государю, что, получа такую славу от господа бога своими слезами, он, боярин и воевода, да теряет сам у себя. Лучше то, что возьмет город Глухов и многая кровь прольется, а страдальцы в Нежине и Чернигове безгодною и томною смертью напрасно погинут, а притчею не промыслит, что будет? то будет: первое - бога прогневает: надеялся на славную силу, хотел взять город, и кровь напрасно многую прольет; второе - людей потеряет и страх на людей наведет и торопость; третье - от великого государя гнев примет; четвертое - от людей стыд и сором, что даром людей потерял; пятое - славу и честь, на свете богом дарованную, непристойным делом и стоянием под Глуховом неблагополучно отгонит от себя и вместо славы укоризны всякие и неудобные переговоры восприимет. И то все писано к нему, боярину, хотя добра святой и восточной церкви и чтобы дело божие и его, государево, совершалось в добром полководстве, а его, боярина, жалуя и хотя ему чести и жалея его старости".

Еще сильнее обратился Алексей Михайлович в письме к князю Гр. Гр. Ромодановскому: "Врагу креста Христова и новому Ахитофелу князь Григорью Ромодановскому: воздаст тебе господь бог за твою к нам, в. государю, прямую сатанинскую службу, яко же Дафану, и Авирону, и Анании, и Сапфире: они клялись духу св. во лжу, а ты божие повеление и наш указ конечно исправил, яко же и Июда продал Христа на хлебе, а ты божие повеление и наш указ и милость продал же лжею. Велено было тебе отпустить к стольнику Семену Змееву в полк наших ратных людей для божия и нашего скорого дела, и ты приказал послать их таково стройно и крепко и всякою нашею милостью утверждаючи, что, пять верст отошедчи, пришли к тебе в полк, и ты не токмо не отослал их по прежнему нашему указу, куда им идти велено, и с собою их взял, прельщаючи их нашим большим жалованьем и обещаючися тайно отпускать их по домам для своей треклятые корысти. И ты дело божие и наше, государево, потерял, потеряет тебя самого господь бог и жена, и детки твои узрят такие же слезы, как и те плачут сироты, напрасно побитые; и сам ты, треокаянный и бесславный ненавистник рода христианского, для того что людей не послал, и наш верный изменник и самого истинного сатаны сын и друг диаволов, впадешь в бездну преисподнюю, из нее же никто не возвращался. Воспомяни, окаянный, кем взыскан? от кого пожалован? на кого надеешься? где деться? куда бежать? кого не слушаешь? пред кем лукавствуешь? Самого Христа явно облыгаешь и дела его теряешь! Ведаешь ли бесконечною муку у него, кто лестью его почитает и кто пред государем своим лукавыми делами дни свои провожает и указы переменяет и их не страшится. В конец ведаем, завистниче и верный наш непослушниче, как то дело ухищренным и злопронырливым умыслом учинил: а товарища твоего, дурака и худого князишка, пытать велим, а страдника Климку велим повесить. Бог благословил и предал нам, государю, править и рассуждать люди свои на востоке, и на западе, и на юге, и на севере вправду; и мы божии дела и наши, государевы, на всех странах полагаем, смотря по человеку, а не всех стран дела тебе одному, ненавистнику, делать, для того: невозможно естеству человеческому на все страны делать, один бес на все страны мещется. Писаны к тебе и посыланы наши, государевы, грамоты с милостивым словом такие, каких и к господам твоим не бывало; и ты тем вознесся и показал упрямство бусурманское. И буде ты желаешь впредь от бога милости и благословения и не похочешь идти в бездну без покаяния и в нашем государевом жалованье быть по-прежнему: и тебе б, оставя всякое упрямство, учинить по сему нашему указу, послать к стольнику Змееву тотчас полк рейтар да полк драгунов, дав им денежное жалованье".

В том же роде письмо к саввинскому казначею Никите (1652 года). В Саввине монастыре оставлены были стрельцы, 18 человек, которым архимандрит велел стоять на конюшенном дворе. Сюда к ним пришел казначей Никита, подпивши, и спросил: по какому указу вы здесь стоите? Услыхав, что по архимандричьему, он зашиб десятника посохом в голову, оружие, седла и зипуны стрелецкие велел выметать вон за двор. Царь послал Алексея Мусина-Пушкина сыскать про дело, а сам написал казначею: "От царя и в. князя Алексея Михайловича всея Руссии врагу божию, и богоненавистцу, и христопродавцу, и разорителю чюдотворцова дому, и единомысленнику сатанину врагу проклятому ненадобному шпыню и злому пронырливому злодею казначею Миките. Уподобился ты сребролюбцу Июде: яко же он продал Христа на тридесять сребрениц, и ты променил, проклятой враг, чюдотворцов дом да и мои грешные слова на свое умное и збоиливое пьянство и на умные на глубокие пронырливые вражые мысли; сам сатана в тебя, врага божия, вселился; кто тебя, сиротину, спрашивал над домом чюдотворцовым да и надо мною, грешным, властвовать? Кто тебе сию власть мимо архиморита дал, что тебе без его ведома стрельцов и мужиков моих, Михайловских, бить? Воспомяни евангельское слово: всяк высокосердечный нечист пред богом. О враже проклятый! за что денница с небесе свергнута? не за гордость ли? Бог не пощадил. Да ты жа, сатанин угодник, пишешь друзьям своим и вычитаешь бесчестье свое вражье, что стрельцы у твоей кельи стоят: и дорого добре, что у тебя, скота, стрелцы стоят! Лутче тебя и честнее тебя и у митрополитов стоят стрельцы, по нашему указу, которой владыко тем жя путем ходит, что и ты, окаянной. И дороги ль мне твои грозы? Ведаешь ли ты, что, опричь бога и матери его, владыч. нашей пресв. богородицы, и света очию моею чюдотворца Савы, и не имею, опричь той радости, никакой и надежды; то моя радость, то мое и веселье и сила и на брани против врагов моих, и не твои мне грозы, и своего брата, государя, и те грозы яко поучину (т. е. паутину) вменяю, потому: господь - просвещение мое и спаситель мой - кого убоюся? Да за помощию пресв. богородицы и за молитвою чюдотворца Савы ничье грозы не страшны. Ведай себе то, окаянной: тот боитца гроз, которой надежю держит на отца своего сатану, и держит ее тайно, чтоб никто ее не познал, а перед людьми добр и верен показует себя. Да и то себе ведай, сатанин ангел, что одному тебе и отцу твоему, диаволу, годна и дорога твоя здешняя честь, а содетелю нашему, творцу небу и земли и свету, моему чюдотворцу, конешно, грубны твои высокопроклятые и гордостные и вымышленные твои тайные дела: ей, не ложно евангельское речение: не может раб двемя господинома работати, а мне, грешному, здешняя честь аки прах, и дороги ль мы пред богом с тобою и дороги ль наши высокосердечные мысли, доколе бога не боимся, доколе отвращаемся, доколе не всею душою и не всем сердцем заповеди его творим, ведаешь ты, окаянной, сам творяи заповеди божия с небрежением, проклят и горе нам с тобою и нашему збоиливому и лукавому сердцу и злой нашей и лукавой мысли, и люто нам будет в день ярости господа Саваофа, не пособят нам тогда наши збоиливые и лукавые дела и мысли, ведай себе и то, лукавый враг, как ты возмутил ныне чюдотворцевым домом да и моею грешною душою: ей, до слез стало, чюдотворец видит, что во мгле хожу от твоего збоиливого сатанина ума, возмутит тебя и самово бог и чюдотворец. Ведай себе то, что буду сам у чюдотворца милости просить и оборони на тебя со слезами, не от радости буду на тебя жаловатца, чем было тебе милости просить у бога и у пречистой богородицы и у чюдотворца и со мною прощатца в грамотках своих, и ты вычитаешь бесчестие свое, и я тебе за твое роптание спесивое учиню то, чего ты век над собою такова позору не видал. Ты променил сие место чюдотворцево на свое премудрое и лукавое и на пьяное сердце и на проклятые мысли, а меня, грешного, тебе не диво не послушать здесь, потому что и святое место продаешь на свой злой нрав, а на оном веце рассудит бог нас с тобою, а опричь мне того, нечем с тобою боронитца; да и то тебе возвещаю, аще не чистым сердцем покаешися к чюдотворцу и со мною смирисся в злых своих роптаниих, ведай, что без проказы не будешь, яко Наман утаился от Елисея пророка, так и тебе тожа будет аще едину мысль утаиши у чюдотворца да по сем буди богом нашим, И. X., и преч. его мат. и чюдотв. Савою и мною, грешным, буди прогнан и изриновен и отлучен со всяким бесчестием и бесстудием от сего места святого и чюдотворца дому. И прочетчи сию грамоту и велите взяти его пред всем собором яко врага божия и чюдотворцева дому со всяким бесчестием стрелцом, и велите положить на него чепь на шею, а на ноги железа, и велите Алексею ево свесть переж себя стрелцом на конюшенной двор".

И это письмо, подобно приведенному нами прежде письму к Никону в Соловецкой монастырь, вводит лучше всего в мир тогдашних патриархальных отношений. Пьяный казначей Никита прибил десятника стрелецкого; царь велит наложить ему цепь на шею и железа на ноги; но между тем, оскорбленный письмами Никиты, в которых тот позволил себе какие-то угрозы, выходит из себя и пишет к Никите, не скрывая тревожного состояния своего духа, зовет его на суд божий, грозит наказанием свыше, пишет, что он, царь, никого не боится, потому что господь - просвещение его и спаситель, за помощию богородицы и за молитвою чудотворца Саввы ничьи грозы ему не страшны. В пылу гнева царь сдерживается религиозностию, которая заставляет его признать над собою и над Никитою высший суд, уравнять себя с ним; царь пишет, что будет просить у чудотворца обороны на Никиту, который так возмутил его душою, что до слез стало, во мгле ходит. Религиозность красила патриархальные отношения, сообщая им иногда необыкновенную умилительность и вместе величие: таково известное нам письмо нижнеломовского воеводы Пекина воеводе Хитрово: "В Нижнем Ломове козаки знатно что изменили: поминай меня, убогого да и великому государю извести, чтоб указал в сенодик написать с женою и детьми". Великий государь был именно способен понимать и исполнять такие просьбы.

Всего лучше прекрасная природа царя Алексея высказывалась в письмах утешительных к близким людям. Мы уже привели в своем месте письмо его к Ордину-Нащокину по случаю бегства сына его; в этом письме царь силою именно природы своей высоко поднялся над веком. В таком же роде и письмо к князю Ник. Ив. Одоевскому по поводу смерти сына его: "Да будет тебе ведомо, судьбами всесильного и всеблагого бога нашего и страшным его повелением изволил он, свет, взять сына твоего, первенца, князя Михаила, с великою милостию в небесные обители; а лежал огневою три недели безо дву дней; а разболелся при мне, и тот день был я у тебя в Вешнякове, а он здрав был; потчивал меня, да рад таков, я его такова радостна николи не видал; да лошадью он да князь Федор челом ударили, и я молвил им: по то ль я приезжал к вам, что грабить вас? И он плачучи да говорит мне: мне-де, государь, тебя не видать здесь; возьми-де, государь, для ради Христа, обрадуй, батюшка, и нас, нам же и до века такова гостя не видать. И я, видя их нелестное прошение и радость несуменую, взял жеребца темно-сера. Не лошадь дорога мне, всего путчи их нелицемерная служба, и послушанье, и радость их ко мне, что они радовалися мне всем сердцем. Да жалуючи тебя и их, везде был, и в конюшнях, всего смотрел, во всех жилищах был, и кушал у них в хоромех, и после кушания поехал я к Покровскому тешиться в рощи в Карачаровские; он со мною здоров был и приехал того дни к ночи в Покровское. Да жаловал их обоих вином романеею, и подачами и корками, и ели у меня, и как отошло вечернее кушанье, а он стал из-за стола и почал стонать головою, голова-де безмерно болит, и почал бити челом, чтоб к Москве отпустить для головной болезни, да и пошел домой, да той ночи хотел сесть в сани да ехать к Москве поутру, а болезнь та ево почала разжигать да и объявилася огневая. И тебе, боярину нашему и слуге, и детям твоим через меру не скорбить, а нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться надобно, да в меру, чтоб бога наипаче не прогневать, и уподобитца б тебе Иеву праведному. Тот от врага нашего общего, диавола, пострадал, сколько на него напастей приводил? Не претерпел ли он, и одолел он диавола; не опять ли ему дал бог сыны и дщери? А за что? - за то, что ни во устнах не погрешил; не оскорбился, что мертвы быша дети ево. А твоего сына бог взял, а не враг полатою подавил. Ведаешь ты и сам, бог все на лутчие нам строит, а взял его в добром покаянии... Не оскорбляйся, бог сыну твоему помощник; радуйся, что лучее взял, и не оскорбляйся зело, надейся на бога и на его рождшую, и на его всех святых. Потом, аще бог изволит, и мы тебя не покинем и с детьми и, помня твое челобитье, их жаловали и впредь рад жаловать сына его, князь Юрья, а отца рад поминать. А князь Федора я пожаловал, от печали утешил, а на вынос и на всепогребальная я послал, сколько бог изволил, потому что впрямь узнал и проведал про вас, что, опричь бога на небеси, а на земли опричь меня, никово у вас нет; и я рад их и вас жаловать, только ты, князь Никита, помни божию милость, а наше жалование. Как живова его жаловал, так и поминать рад... А прежде того мы жаловали к тебе, писали, как жить мне, государю, и вам, бояром; и тебе, боярину нашему, уповать на бога и на пречистую его матерь, и на всех святых, и на нас, великого государя, быть надежным, аще бо изволит, то мы вас не покинем, мы тебе и с детьми и со внучаты по бозе родители, аще пребудете в заповедех господних и всем беспомощным и бедным по бозе помощники. На то нас бог и поставил, чтобы беспомощным помогать. И тебе бы учинить против сей нашей милостивые грамоты одноконечно послушать с радостию, то и наша милость к вам безотступно будет". Под исподом грамоты еще написано: "Князь Никита Иванович! не оскорбляйся, токмо уповай на бога и на нас будь надежен".

Но в письмах же царя Алексея патриархальные отношения являются без прикрас, во всем своем непригожестве; так, в письме к стольнику Матюшкину царь пишет: "Извещаю тебе, не то тем утешаюся, не то стольников беспрестанно купаю ежеутрь в пруде, Иордань хорошо сделана, человека по четыре и по пяти и по 12 человек, за то: кто не поспеет к моему смотру, так того и купаю, да после купанья жалую, зову их ежеден, у меня купальщики те едят вдоволь, а иные говорят: мы-де нароком не поспеем, так-де и нас выкупают да и за стол посадят; многие нароком не поспевают".

Наружность царя Алексея, как описывают ее иностранцы-очевидцы, много объясняет нам его характер; с кроткими чертами лица, белый, краснощекий, темно-русый, с красивою бородою, крепкого телосложения; но между тем преждевременная толщина, особенно живота, одряхляла его, несмотря на деятельную жизнь: рано вставал он к утренней службе, иногда ночи проводил в горячих молитвах, ревностно занимался делами, ездил часто на охоту, которую любил страстно, не пропускал храмовых праздников в монастырских и приходских церквах. У него достало настолько энергии, чтобы решиться отказаться от отцовской жизни, покинуть московский дворец и выступить в поход. Сохранилось предание, что походы в Белоруссию и Литву развили Алексея, внушили ему более самоуверенности и переменили отношения его к окружающим: он сделался самостоятельнее. Но энергия, как видно, поддерживалась успехом; когда успехи кончились, то мы уже не видим более Алексея в челе войск. Замеченное отолстение было ли следствием или причиною прекращения этой деятельности - решить трудно. Иностранцы-современники говорят о прекрасных дарованиях Алексея и жалеют, что эти дарования не развиты были наукою. Морозов мог только сочувствовать образованию, жалеть, что в молодости его не учили. Алексей прочел, как видно, все, что только можно было тогда прочесть на славянском и русском языках. Но сильно возбужденная духовная деятельность обнаруживалась в страсти писать. Сколько собственноручных писем, обыкновенно довольно длинных, записок, заметок сохранилось после него! Алексей предпринял описание походов своих: сохранилось несколько собственноручно поправленных им экземпляров (чернений, как тогда называли) описания выступления войск из Москвы, отпуска воевод, речей, говоренных по этому случаю. Вероятно, моровая язва и последующие военные неудачи остановили дело. Наконец, царь Алексей пробовал писать и стихами. Таково письмо к князю Григ. Григ. Ромодановскому: "Повеление всесильного и великого и бессмертного и милостивого царя царем и государя государем и всех всяких сил повелителя господа нашего Иисуса Христа. Писах сие письмо все многогрешный царь Алексей рукою своею.

Рабе божии дерзай о имени божии // И уповай всем сердцем подаст бог победу // И любовь и совет великой имей с Брюховецким // А себя и людей божиих и наших береги крепко // От всяких обманов и льстивых дел и свой разум // Крепко в твердости держи и рассматривай // Ратные дела великою осторожностью // Чтоб писари Захарки с товарищи чево не учинили // Также как Юраско над боярином нашим // И воеводою над Васильем Шереметевым также и над боярином // Нашим и воеводою князь Иваном Хованским Огинской князь // Учинил и имай крепко опасенье и Аргусовы очи по всяк час // Беспрестанно в осторожности пребывай и смотри на все // Четыре страны и в сердцы своем великое пред богом смирение и низость имей // А не возношение как нехто ваш брат говаривал не родился де такой // Промышленник кому бы ево одолеть с войском и бог за превозношение его совсем предал в плен".

По природе своей, слишком мягкой, Алексей Михайлович не мог не уступить большого влияния окружающим его людям; он был вспыльчив, но не выдержлив. Излишняя доверчивость к людям недостойным, власть, им уступленная, проистекали от слабости характера, а не от недостатка понимания людей. Так, например, он хорошо видел, кто такой был тесть его Милославский, и в минуту вспышки не щадил его; но наложить на него опалу - значило огорчить самое близкое к себе существо, жену, которую он так любил, а это было уже выше сил царя Алексея. Так было и в отношении к другим лицам, тесно связанным между собою, крепко державшимся друг за друга: наложить опалу на одного - и столько явится вдруг недовольных, печальных лиц, а эти лица, по обычаю, с утра до вечера толпятся во дворце, избавиться от них нельзя, и вот доброй душе целый день тягость невыносимая, и Алексей Михайлович уступает. Этим объясняются и странные отношения его к Никону. Никон не мог быть, подобно врагам своим, ближним боярам и окольничим, беспрестанно во дворце и по этому самому проигрывал. Хитрость - дитя слабости, и Алексей Михайлович хитрит в деле Никона: он соглашается с боярами, что патриарх зашел далеко, что с ним жить нельзя, и в то же время старается внушить Никону о своем доброжелательстве к нему, оправить себя в глазах гневного патриарха; таким образом, добрый Алексей Михайлович унижался до стремления угодить обеим сторонам, тогда как более решительными и самостоятельными действиями мог уладить дело; без сомнения, главная причина падения Никона заключалась в характере царя: более твердый характер последнего сдержал бы собинного приятеля в должных пределах и первая брань предотвратила бы печальные следствия последней; Алексей Михайлович погубил своего собинного приятеля именно неспособностию своею к первой брани; слабость государей имеет иногда те же следствия, как и тиранство.

Но мягкость природы царя Алексея Михайловича нисколько не уменьшала значения власти великого государя. Алексей Михайлович имел такое же возвышенное понятие о своих правах, как и Иоанн IV: "Бог благословил и предал нам, государю, править и рассуждать люди своя на востоке, и на западе, и на юге, и на севере вправду". Те же самые отношения, какие мы видели при царе Михаиле, были в силе и теперь. В народных движениях, которыми так богато царствование Алексея Михайловича и в которых нельзя не видать отрыжки Смутного времени после необходимого отдыха при Михаиле, - в народных движениях высказались резко те же отношения большинства к стоявшему наверху меньшинству; массы восставали против бояр, выставляя единство своих интересов с интересами царя. Меньшинству оставалось робко искать защиты у подножия престола. Так, привязанности царской обязан был своим спасением самый видный из бояр, Морозов. Преследуя своею ненавистию Морозова, большинство оказывало особенное расположение боярам: Никите Ивановичу Романову, дяде царскому, и князю Якову Куденетовичу Черкасскому, зная или предполагая в них врагов Морозову. Но оба эти лица не обладали честолюбием, которое бы заставило их воспользоваться народным расположением. Никита Иванович является на сцену во время народного восстания против Морозова и Милославского, и тут старается он утишить народ; потом, во время Псковского бунта, отводит сам к царю псковских посланцев; наконец, об этом лице сохранилось известие, что он был охотник до иноземных обычаев, одел своих людей в ливрею по иностранному образцу; Никон, которому не нравилась эта новизна, придумал средство избавить дядю царского от греха: попросил у него ливрею, как будто бы для образца, желая сам одеть таким же образом своих служек, но, когда доверчивый боярин прислал ему платье, патриарх велел изрезать его в куски. Мы нисколько не ручаемся за верность этого известия в подробностях, по любовь боярина Никиты к иностранным новизнам подтверждается тем, что у него был бот, который впоследствии так занял молодого внука его, царя Петра Алексеевича, и послужил началом флота. Разумеется, желалось бы знать больше об этом подстрекающем любопытство лице: по отсутствие известий доказывает или недостаток у него личных средств играть роль более видную, или то, что ему нарочно загораживали дорогу, а сам боярин был так осторожен, что не пробивался чрез полагаемые ему преграды. Что же касается до князя Якова Куденетовича Черкасского, то недостаток личных средств оказался явно впоследствии - во время польской войны.

При царе Алексее было 16 знатнейших фамилий, члены которых поступали прямо в бояре, минуя чин окольничего: Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы и Урусовы. Из Черкасских кроме Якова Куденетовича был известен князь Григорий Сенчулеевич; но об нем говорят, что это был дикарь, искавший случая показать телесную силу, опытный наездник, умевший укрощать коней, которыми были наполнены его обширные конюшни, более сострадательный к животным, чем к людям. Представителем знаменитого рода Воротынских был князь Иван Алексеевич, человек ничтожный. Фамилия Трубецких после князя Алексея Никитича не имела достойного представителя; и Алексей Никитич после Конотоgа потерял славу "в воинстве счастливого и недругам страшного". Из Голицыных знаменитый впоследствии князь Василий Васильевич только еще начинал свое поприще: о князе Алексее Андреевиче говорили, что он, чем счастливее, тем скромнее. Но если представитель Голицыных не отличался патрикеевским духом, то дух этот перешел к представителю другой патрикеевской линии, князю Хованскому, знаменитому Ивану Андреевичу: мы видели любопытную борьбу его с Ординым-Нащокиным, в котором гордый потомок Гедимина видел худородного временщика, сильного только расположением царским, вроде Малюты Скуратова. Но сам Хованский, о предках которого не слыхать было в старину, не имел связей и не пользовался хорошею славою относительно своих способностей, так что царь Алексей Михайлович мог говорить ему: "Я тебя взыскал и выбрал на службу, а то тебя всяк называл дураком". Отзывы и своих и чужих согласно описывают нам Хованского человеком с патрикеевским высокоумием, заносчивым, не умеющим сдержать себя, непостоянным. Ордин-Нащокин называет Хованского человеком непостоянным и слушающимся чужих внушений; это отзыв врага; но вот Майерберг говорит, что Хованский славился в целом свете своими поражениями, проигрывал битвы по своей опрометчивости, по неуменью соразмерять свои силы с силами неприятельскими: царь Алексей Михайлович свидетельствует, что всяк называл его дураком, а народ дает ему прозвание Тараруя. Сохранилось известие о безнравственном поведении его во Пскове; сохранилось также известие о произвольных и жестоких поступках его с людьми ратными. Из Морозовской фамилии знаменитый воспитатель царя был последним историческим лицом. Шереметевы личными достоинствами поддерживали значение своей фамилии; мы часто встречались с деятельностию двоих киевских воевод, Василья Борисовича, так несчастно окончившеюся, и Петра Васильевича; о последнем сохранился отзыв как о человеке с большими способностями, но самохвале, чрезвычайно жадном к военной славе, невыносимо гордом и высокомерном. Хвалят блестящие военные доблести Василья Васильевича Шереметева, но прибавляют, что само правительство не давало достойного поприща этому вельможе, заславши его воеводою в несчастную область, которой избегают все бояре. Часто встречались мы с представителем фамилии Одоевских, князем Никитою Ивановичем; хвалят его мягкость, которою он резко отличался от своих собратий. Мы видели его не раз великим уполномоченным послом, но трудно подметить в нем что-либо иное, кроме точного исполнителя наказа; сам царь отозвался об нем в письме Долгорукому: "Чаю, что князь Никита тебя подбил, и его было слушать напрасно: ведаешь сам, какой он промышленник! Послушаешь, как про него поют на Москве". Фамилия была небогатая; царь, пославши денег на погребение князя Михаила Никитича, писал отцу его: "Впрямь я узнал и проведал про вас, что, опричь бога на небеси, а на земли опричь меня, никово у вас нет". Из Пронских известен князь Иван Петрович; ему поручено было важное дело воспитания царевича Алексея Алексеевича, но говорят, что выбор был неудачный. Из Шеиных никто не был на виду. Из Салтыковых мы видели боярина Петра Михайловича начальником Малороссийского приказа; говорят, что он был ровесник царя и очень любим им; Петра Михайловича хвалят за редкое благоразумие и непоколебимую верность. Из Репниных мы видим вначале любимца царя Михаила, князя Бориса Александровича, которого обвиняют в жестокости; о сыне его, князе Иване Борисовиче, встречаем такой отзыв: он считается осторожным, благоразумным, но подозревают, что скрывает отцовские пороки под личиною добродетелей. Нам теперь трудно решить - эти неблагоприятные отзывы порождены ли завистию врагов, нажитых князем Борисом при Михаиле, или вражда порождена действительно непривлекательным характером Репнина? Умственные способности князя Ив. Семеновича Прозоровского являются не в очень выгодном свете во время переговоров с шведами, когда знатный боярин занимал только первое место, а на деле первым был Ордин-Нащокин. О князе Ив. Андреевиче Хилкове сохранилось известие, что он не брал взяток, но был страшно вспыльчив.

Некоторые из членов этих шестнадцати первостепенных фамилий были люди даровитые; но, кроме стариков Морозова и Трубецкого, а из молодых одного Салтыкова, мы не видим никого в приближении, имеющим важное влияние на дела. Из фамилий древних, но второстепенных пробивали себе дорогу к первым местам Долгорукие в особе знаменитого воеводы князя Юрия Алексеевича. Об нем встречаем неблагоприятный отзыв иностранца, что он хотел казаться Фабием, но похож был на Катилину: отзыв голословный, а потому мы не имеем права на нем успокоиваться; мы знаем военные заслуги Долгорукого; другие же его действия так мало известны, что мы решительно не имеем средств определить степень его сходства с Катилиною. На военном же поприще чаще всего встречались мы с князем Григорием Григорьевичем Ромодановским. Одна отрасль князей Стародубских - знаменитые Пожарские - сходит со сцены, другая, Ромодановские, остается и сильно поднимается. Князь Григорий, как говорят, отличался свирепостию характера и телесною силою, был больше солдат, чем вождь; превосходил всех военною пылкостию, неутомимою деятельностию, быстротою и львиным мужеством; в Малороссии, как мы видели, он приобрел расположение жителей. О других Ромодановских, князьях Василии Григорьевиче и Юрии Ивановиче, встречаем только дурные отзывы. В военной истории царствования Алексея Михайловича, особенно в истории Разинского бунта, обозначились имена князей Борятинских: князю Юрию принадлежит честь первого и последнего поражения страшного вора; но мы встречались также с свидетельствами и о дурных поступках самого Борятинского. Нередко встречается в военных известиях имя боярина и воеводы князя Григория Семеновича Куракина: об нем отзываются как о характере незначительном, и мы не имеем возможности опровергнуть этого отзыва. О другом Куракине, князе Фед. Феодоровиче, говорят, что выбор его в воспитатели царевичу Феодору Алексеевичу был выбор неудачный.

Наконец, переходим к самым близким людям: Милославским, Стрешневу, Хитрово. Все свидетельства единогласно говорят о способностях Милославских, как знаменитого боярина Ильи, тестя царского, так и родственников его, Ивана Михайловича и Ивана Богдановича; но ни в одном из них умственным способностям не соответствовали нравственные достоинства. В Иване Богдановиче, известном нам защитою Симбирска от Разина, указывают даже обширные познания, но соединенные с хитростию. Любопытно, что сохранилось известие (впрочем, иностранное) о Богдане Матвеевиче Хитрово как человеке кротком, приветливом, неутомимом ходатае за несчастных, не затыкающем ушей от просителей, особенно иностранных. Последние слова могут дать нам разгадку такого лестного отзыва о человеке, которого мы знаем преимущественно по распоряжению с патриаршим сыном боярским; но как бы пристрастен ни был этот отзыв, все же мы должны заключить, что Хитрово в известных случаях, с известными людьми мог являться кротким и приветливым, и должны заключить, какого опасного врага приобрел себе Никон в Хитрово. Мы видели, что Хитрово был врагом Нащокина; но известие об особенном расположении Хитрово к иностранцам заставляет нас и его по направлению причислить к людям, смотревшим на запад, как Морозов, Ртищев, Нащокин и Матвеев. О другом враге Никона, Родионе Матвеевиче Стрешневе, говорится, что царь Алексей Михайлович считал его не подлежащим человеческим страстям - новое объяснение, почему царь мог так колебаться между Никоном и врагами его, если авторитет патриарха мог перетягиваться авторитетом Стрешнева. Наконец, встречаем отзыв о третьем враге Никона, Никите Михайловиче Бобарыкине, родственнике Романовых и Шереметевых, который представляется человеком, любящим добро, праводушным и совершенно бескорыстным. Если у царя составилось именно такое мнение о Бобарыкине, то понятно, почему он не спешил удовлетворить Никона, по жалобам которого Бобарыкин являлся совершенно иным человеком.

Мы уже останавливались на деятельности одного из любимцев царя Алексея, Феодора Михайловича Ртищева, видели покровительство, которое он оказывал просвещению; потом видели, что ему приписывалась попытка обращения к кредиту во время безденежья. До нас дошло житие Ртищева, краткое и написанное в виде похвального слова, но все же сообщающее нам некоторые любопытные известия о деятельности лица и его характере. Житие выставляет Ртищева человеком необыкновенно благоразумным, умеренным, говорит, что он сдерживал Морозова и Никона. Майерберг подтверждает свидетельство жития, также выставляет благоразумие Ртищева, которым он, не имея еще 40 лет, превосходил стариков. В житии встречаем еще несколько любопытных известий о характере Ртищева: так, например, продавая одно из своих сел, он уменьшил цену с условием, чтобы покупатель хорошо обходился с крестьянами: подарил землю городу Арзамасу, узнавши, что она нужна жителям, а купить се они не в состоянии; при смерти умолял наследников об одном - чтобы хорошо обходились с крестьянами. Вообще, вглядываясь в характер и деятельность любимцев царя Алексея, людей, им выведенных и поддерживаемых, Ртищева, Ордина-Нащокина, Матвеева, нельзя не признать, что он обладал драгоценнейшим для государей талантом - выбирать людей.

По личному характеру и отношениям всей этой знати мы также можем видеть, что и власть сына Михаилова не могла встречать препятствий с этой стороны. Мы уже видели, что интересы, которые поддерживало московское боярство при Иоанне III, сыне и внуке ео, сменились другим интересом: преклонившись пред властию великих государей, знатные роды начали хлопотать по крайней мере о том, чтобы высшие должности не выходили из их среды, чтобы не сидеть вместе с каким-нибудь Андроновым, не подчиняться и своему брату, не только человеку низшего происхождения. После тяжелого для некоторых правления Филарета Никитича они успели отделаться от Репнина благодаря мягкости царя Михаила. Царь Алексей во время молодости был еще более похож на отца, чем после, что всего лучше видно из писем его к Никону в Соловки и князю Трубецкому во время первого похода под Смоленск. Впрочем, и в это время у него уже был любимец из худородных, Матвеев, но последний имел осторожность не выдаваться вперед. Во время походов, как говорят, государь становится самостоятельнее: он сближается с Ординым-Нащокиным, который не имеет осторожности Матвеева, и столкновения начинаются. Алексей Михайлович находится по характеру своему в затруднительном положении: с. одной стороны, он считает необходимым поддержать задорного Афанасья, с другой - как же оскорбить Одоевского и Долгорукого с товарищи? Не имея сил действовать прямо и открыто, Алексей Михайлович, как все люди его характера, уходит, прячется, распоряжается тайком, чтобы избежать сопротивлений, неудовольствий; он заводит свой собственный приказ, приказ Тайных дел, из которого посылает бумаги, собственноручные письма, наказы, о содержании которых никто не должен знать, кроме получающего; отсюда получает и Афанасий наказы мимо старших, сюда пересылает свои мнения, свои жалобы. Между тем Одоевский и Долгорукий получали также удовлетворение; их царь называл великими и полномочными послами, а на имя стародавных честных родов; приписал было к ним в третьих и товарища их, Афанасья Лаврентьевича, но зачеркнул, потому что впереди написано было: стародавных честных родов. И вот со всеми этими уступками Алексей Михайлович доводит своего Афанасья до боярства, доводит под конец до боярства и дьячего сына Матвеева. Тихо, незаметно очищается путь, по которому так смело пойдет младший сын Алексея.

Здесь мы оканчиваем историю Древней России. Деятельность обоих сыновей царя Алексея Михайловича, Феодора и Петра, принадлежит к новой истории; но прежде, нежели приступим к изображению этой деятельности, мы должны изложить состояние России, в каком оставил ее царь Алексей. Этим изложением начнем следующий том.

Страница сгенерирована за 0.05 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com