Андрусовское перемирие и потом нашествие турок на Польшу переменили отношения: в 1672 году русский посланник майор Павел Менезиус поехал в Вену с известием о взятии Каменца турками, о вооружениях России и с вопросом: будет ли император помогать Польше и как? Император отвечал, что он двигает к польским границам большое и искусное войско. Избрание Собеского и тревожные вести, приходившие из Польши о намерениях нового короля, заставили Алексея Михайловича отправить новое посольство в Вену в 1674 году. Посланники - стольник Потемкин и дьяк Чернцов - объявили цесарским думным людям осторожность. На королевство Польское избрали Яна Собеского, бывшего гетмана, а княжества Литовского сенаторы и все поспольство этому избранию противились и склонились после за великие подарки из страха, потому что Собеский привел с собою ратных людей, Краков и Варшаву своими пешими людьми осадил и не столько избранием, сколько силою сделался королем. Некоторые особы говорили тайно, что Собеский обоим государствам, как царского, так и цесарского величества, великий неприятель и с турецким султаном может помириться вскоре: французский посол из Варшавы уже поехал к султану, чтобы устроить этот мир. Когда мир состоится, то султан пойдет войною на цесарские земли, чтобы не дать цесарю воевать французского короля, а король польский с частью войска турецкого и с Крымом обратится на Московское государство. Нынешним королем Польское государство в последнее искоренение придет, потому что он малолюден и с турками заключит мир для того, что имения его все на турецкой границе".

Думные люди отвечали: "Когда был здесь ваш посланник Менезиус, в то время у императора было намерение послать войско на силезскую границу, в помощь Польше: но французский король напал на голландцев, и цесарское величество по просьбе голландцев отправил многие войска свои на помощь им против французов. Если наши войска одолеют короля французского, то император станет помогать королю польскому. Враждебным замыслам нового польского короля цесарское величество верит: обнаруживаются они делом, а не словами. Но многие сенаторы не хотят и слышать о том, чтобы султан мог наступить войною на императора; если сенаторы и все поспольство в Польше услышат, что у нашего государя с вашим крепкая братская дружба и любовь, то не посмеют напасть ни на нас, ни на вас, будут опасаться, что они между такими великими государями".

Борьба с Турциею оживила наши дипломатические сношения и с другими европейскими государствами. В сношениях с ближайшею Швециею до 1673 года продолжались взаимные перекоры за несоблюдение договорных статей, особенно насчет торговли. В 1670 году был в Риге находившийся в русской службе полковник фон Стаден; шведские генералы Врангель и Тотте поручили ему предложить ближним людям оборонительный союз между обоими государствами. Государь велел отвечать, что он в случае неприятельского нашествия на Швецию готов помогать ей деньгами и запасами, но ратных людей не пошлет и от короля не потребует, потому что когда бывает поход ратных людей, то происходят многие ссоры. Генералы дали знать Стадену, что Стенька Разин разослал по корельским и ижорским крестьянам грамоты за рукою и печатью бывшего Никона-патриарха. Отправляя снова Стадена в Швецию, государь поручил ему хлопотать, чтобы грамоты эти и люди, их привезшие, присланы были в Москву. Стадену поручено было также объявить Врангелю с товарищами: "Король желает с царским величеством союза, а подданные его печатают в курантах ложные известия и тем между обоими государями производят ссоры. Так, 19 ноября из Риги напечатано: бывший московский патриарх, собравши великое число войска, хочет войною идти на царя за то, что царь, обесчестив его, от патриаршеского чина безо всякие вины отставил, не рассудя, что он патриарх премудрый и ученый человек и во всем лучше самого царя, а вина его заключается в том, что он лютеранам, кальвинистам и католикам позволил ходить в русские церкви. Царь ищет случая помириться с Стенькою Разиным, который и сам не прочь от мира, но на следующих условиях: 1) чтобы государь сделал его царем казанским и астраханским; 2) дал ему на войско 20 бочек золота; 3) выдал ему восемь человек ближних бояр, которых за грехи их Стенька умыслил казнить: 4) чтобы Никон был по-прежнему патриархом. Государь велел Стадену домогаться, чтобы напечатавшие такие вести были жестоко наказаны.

В конце 1673 года приехал в Москву шведский посол граф Оксенштерн с товарищами: но когда начались толки о приеме, то встретилось важное затруднение: от послов потребовали, чтоб они были во дворце с непокрытыми головами, что точно так же и русские послы в Стокгольме будут пред королем без шапок. Оксенштерн не решился согласиться на эту новизну без королевского указа; надобно было посылать за этим нарочно гонца в Стокгольм; разрешение пришло, но за этими переговорами и пересылками прошло много времени, и переговоры могли начаться не ранее апреля 1674 года. Эти переговоры велись боярами князем Юрием Алексеевичем и князем Михаилом Юрьевичем Долгорукими и окольничим Артемоном Сергеевичем Матвеевым. Оксенштерн начал: "Государь наш, Карл XI, пришел в совершенный возраст и желает быть с царским величеством в крепком союзе. Видя этот союз, посторонние государи будут в страхе; да и потому союз нужен, что общий всех христиан неприятель, султан турецкий, наступил войною на королевство Польское, много городов взял, лучшею и надежнейшею крепостию Каменцом-Подольским овладел, а царского величества рубежи от этих стран не в дальнем расстоянии. Как султан узнает, что между вашим и нашим государем заключен союз, то станет опасаться и намерение свое отложит, а король против этого неприятеля будет всегда помогать". Оксенштерн кончил постоянною жалобою, что условие Кардисского договора не исполнено, не все пленные отпущены. Начался спор о том, о чем прежде рассуждать? О союзе или о неисполненных статьях Кардисского договора? Бояре настаивали, что надобно начать с союза; послы возражали, что, не покончивши с прежними договорами, нельзя заключать новых. "А зачем король не прислал своих уполномоченных в Курляндию? - спрашивали бояре. - Там бы все спорные дела и были порешены". "В Курляндии, при польских послах, говорить о неисполненных статьях Кардисского договора было непристойно", - отвечали шведы. "Вы прежде всего начали о союзе, а потом уже сказали о неисполненных статьях договора: так в этом порядке и ведите переговоры!" - твердили бояре.

Шведы уступили и начали говорить о союзе против турок, объявили, что король их обещал послать полякам на помощь 5000 человек пехоты, а если у Швеции будет война с другим государством, то 3000; войска эти пойдут всюду, где надобно будет полякам, и будут помогать им до прекращения войны; король шведский подает эту помощь королевству Польскому с имени христианского, не желая себе за то никакого вознаграждения. Бояре отвечали, что 5000 очень мало, великий государь желает, чтобы король шведский стоял против турка всеми своими силами с царским величеством заодно, а из-за 5000 и союза заключать не для чего: хотя бы эти 5000 были все ученые инженеры, а не простые солдаты, то все же против таких больших сил стоять не могут. "Но поляки сами больше у нас не просили", - возражали послы. "Чего у вас поляки просили, до того нам дела нет, - говорили бояре, - а теперь пусть король заключит союз с царским величеством стоять против султана всеми своими силами заодно, чтоб турок Польшею не овладел; а когда турок, чего боже сохрани. Польским государством овладеет, тогда и Шведскому государству тяжко будет". Послы объявили, что о таком союзе им договариваться не наказано: для заключения такого союза пусть царское величество отправляет своих послов к королю. "Так зачем же вы-то приехали? - спросили бояре и продолжали: - Нам надобен такой союз, чтобы с обеих сторон было по 200000 войска: наши будут за Днепром и на Дону, а ваши под Каменцом-Подольским или в другом каком-нибудь месте". "Но как же в бумаге, присланной с фон Стаденом, прямо было сказано, что помощи людьми царское величество не желает?" - говорили шведы. "Это было уже давно, - отвечали бояре, - тогда еще турок на польского короля не наступал и Каменца-Подольского не брал". Послы объявили прямо, что такой союз именно против турок вовсе не выгоден для Швеции, а выгоден только для России: турецкие границы сходятся с русскими и вовсе не сходятся с шведскими; за что же Швеция обяжется помогать постоянно России без надежды получить когда-либо взаимную помощь? Поэтому послы предлагали заключить союз глухо, на всех неприятелей обоих государств, не называя именно турок. Тщетно бояре толковали, что отдаленность границ не значит ничего, что опасность большая и для Швеции от турок; тщетно брали доказательства из истории: как греки, угрожаемые турками, просили помощи у соседних держав, те не дали на том основании, что до них было еще далеко; но когда беспомощная Греческая империя пала, то и соседние державы вслед за нею подверглись игу бусурманскому. Послы остались непреклонными: бояре уступили, и было постановлено: если царское величество потребует у королевского величества помощи против недруга с этой стороны моря, то может просить надежно: также если королевское величество станет требовать помощи у царского величества против недруга с этой стороны моря, со стороны Ливонии, то может просить надежно. Это разумеется о помощи как людьми, так денежной казною и военными запасами. Государь велел собрать в Москву всех шведских пленных, крещеных и некрещеных, и расспросить их при боярине Ив. Богдан. Милославском и при королевском дворянине: если которые из них и веру греческую приняли, а скажут, что принуждены к тому неволею, тех отпустить в Швецию; а которые приняли греческую веру добровольно или хотя и веры не приняли, но захотят остаться в России, те пусть остаются; то же самое будет сделано в Новгороде и Пскове с шведскими пленниками и в Швеции с русскими. Статья о торговых пошлинах отложена, потому что послы без королевского указа не согласились на предложение бояр брать пошлины по существующим уставам в обоих государствах. Послы взялись представить на королевское усмотрение и следующую статью: перебежчиков казнить смертию в той стороне, куда перебегут, перебежавших до сего времени выдать без задержания.

Мы видели, какие деятельные сношения были у царя с датским королем Фридрихом III в 1656 и 1657 годах по поводу войны шведской. Хотя прекращение этой войны отняло у сношения с Даниею главный интерес, однако в Москве не хотели прекращать их, и в 1660 году отправился в Копенгаген стряпчий Яков Кокошкин с грамотою, в которой царь изъявлял желание быть с королем в крепкой братской дружбе и любви и в соседских приятельских ссылках свыше прежнего навеки непременно. Кокошкин был принят очень любезно и услыхал о важной новости: 14 октября пришел к нему королевский переводчик и стал рассказывать: "Вскоре после мира с Швециею пришли к королю архиепископ копенгагенский, епископ и духовный чин да с ними копенгагенцы посадские выборные люди и говорили: прежние датские короли, и отец его, Христиан-король, и он сам дел государственных и других никаких по своему изволенью, без воли думных людей, не совершали, и государством владели ближние люди, от которых были многие измены и Датскому государству разоренье большое. И теперь они, духовный чин и посадские люди, хотят того, чтобы он, король, государством своим владел один и всякие дела делал и волею своею исполнял, не ожидая рады и приговору от думных людей, по своему изволенью, как ему будет годно, чтобы думных людей изменою государство вперед не разорялось и чтобы король велел об этом учинить раду вскоре. По их словам, король посылал по всем городам государства своего листы, чтобы из городов прислали в Копенгаген человека по два и по три, выбрав людей добрых. Когда выборные люди в Копенгаген приехали, то король велел учинить раду и говорил на ней, чтобы Датским государством владеть ему одному и всякие дела делать и волею своею исполнять без рады и воли думных людей. Думные и ближние люди этого было не захотели сделать и стояли упорно; только духовный чин и выборные из городов посадские люди за большою неволею их наговорили, чтобы они на то дело позволили. Сего дня рада кончилась: приговорили, чтоб в Датском государстве нынешнему королю и потомкам его дела государственные и всякие совершать, не ожидая рады и приговору от думных людей, по своему изволенью, как им, королям, будет угодно. Думные люди, духовный чин. дворяне и ратные люди и из городов выборные люди станут при короле присягать, чтобы тому делу быть вовек неподвижну".

17-го числа король прислал за Кокошкиным карету, и русский посланник отправился на площадь подле дворца смотреть, как будет происходить эта торжественная присяга самодержцу. "На площади, - доносит посланник, - сделано было место деревянное, как на Москве Лобное место, на месте сделан рундук, обито место и рундук сукнами красными, на рундуке поставлено 8 кресел, обиты кресла бархатом червчатым. Около места стояли ратные люди. В шестом часу дня король вышел из дворца, перед ним шли дворяне, думные и ближние люди несли знамя красное тафтяное, шпагу королевскую, яблоко серебряное и корону. Король шел с королевою, двумя королевичами и четырьмя королевнами под покровом (балдахином) бархатным червчатым; за королем шли духовные и выборные люди. Король с своим семейством сел в кресла. Архиепископ, епископ и думные люди поднесли ему корону. Король встал, снял шляпу, принял корону и отдал ее ближним людям, которые поставили ее на стул. Тогда канцлер начал читать статьи, на которых все и присягали, а по присяге подходили к королю и к королеве к руке".

Кокошкин привез в Москву грамоту, в которой Фридрих III извещал царя, что он сделался отчинным королем. "Надеемся, - писал Фридрих, - что такая нашему королевскому дому прибылая честь вашей любви, как нашему брату, особному другу и соседу, приятна будет". Поздравить короля с этою прибылою честию в начале 1662 года отправились в Данию двое дворян Нащокиных - Григорий и Богдан. Московские дипломаты не хотели отставать от малороссиян и поляков в витийстве, и Григорий Нащокин держал к королю Фридриху такую речь: "Слышав великий государь наш, его царское величество, о сицевом великодаровитом на ваше королевское величество излианном божии благосердии и изящном вашего королевского величества добросчастии, возсла всеми владеющему царю богу хваление, сице о таковом вашего королевского величества радуясь благополучении, яко об особичном его царского величества приобретении, на знак же постоянные и давностию времени любви сотвержденные, нас, великих послов, к вашему королевскому величеству послати изволил, извествуя, яко он, великий государь наш, соблюденьем всех содетеля в троицы славимого бога на своих великих государствах здравствует; и яко истинные любве рачитель, чрез нас ваше королевское величество поздравляет: здравствуй, ваше королевское величество, на отчинном вашего государства королевстве благочастне, вышний вседержитель велелепною си десницею да соблюдает ваше королевское величество в долголетнем и благоденственном здравии, державу твою в неотменной целости и достоинство в приличном благосостоянии, королевство твое в честности и подобающем служении людей твоих, да яко другий адамант лепотою и крепостию благородствуя, ни единым от сопротивных емлем будеши, но над многих светяся ясным ти королевских исправлений блистанием, блеска противящих ти ся одолеваеши и зраки доброхотствующих ти увеселяеши и к сим желательного потомства светельство испущаеши, да искры сего адаманта, ся есть вашего королевского величества потомки, вашим государством державствующе, не померкнут, но твердость выше намененные давностию времен и многими предки и сродства сокрепленные и сединами высокие чести цветущие дружбы и любве братские между великого государя нашего и вашего королевского величества да пребывает вечно наподобие адаманта крепчайшего, ничим же от слабоумных нарушаема, сице да и страны окрестнии образец сего постоянного дружества снемше вместо зловиновных раздоров добровиновную тишину любве между себе обымут. И бог вседержавный, не бессловесных смущений, но мира и добрые любве виновный, всех благ дарователь от крепкоумных уст прославится присно, иже постоянно чином правды любящих и в любви постоянствующих обыче венчати". Богдан Нащокин говорил подобную же речь от царевичей - Алексея и Федора, "двух благородных и бесценных царских искр, от дражайшего и бесценного адаманта воссиявших". Послы объявили в подарках от царя королю пять тысяч пуд пеньки; король велел сказать им, что пенька ему теперь очень нужна и он посылает за нею нарочно корабль в Архангельск.

В 1665 году ездил в Данию известный нам Петр Марселис с просьбою, чтобы король Фридрих постарался склонить польского короля к миру с Россиею. Фридрих отвечал, что пошлет к Яну-Казимиру узнать о его намерениях. Понятно, что вмешательство датского короля не могло нисколько помочь делу. Мы видели, что помогло ему. По заключении Андрусовского перемирия в Москве сочли нужным известить об этом и датского короля.

Дания не славилась в Москве богатством, промышленностию и торговлею, и потому к ней не обращались ни с просьбою о ссуде деньгами, ни с просьбою о присылке мастеров. Мы видели бедственное положение Московского государства во время польской войны, когда финансовые средства истощились и правительство бросало всюду тревожные взоры с вопросом: где бы занять денег, как бы увеличить доходы? Знали, как богаты западные поморские государства, знали, что богаты они от мореплавания, торговли, что купцы их ездят на своих кораблях в дальние богатые страны и привозят оттуда дорогие товары. Еще в 1662 году явилась мысль: нельзя ли завести свои корабли и отправлять их в эти богатые страны за дорогими товарами? На Балтийском море не было своих гаваней; родился вопрос: нельзя ли завести мореплавание из чужих гаваней? Московское правительство находилось в дружеских сношениях с герцогом курляндским; ему оказаны были услуги: во время войны с Польшею не трогали его областей, ходатайствовали перед ним у шведского короля. Царский посланник Желябужский, проездом в Англию и другие страны, вызвал к себе в Ригу канцлера курляндского Фелькерзама и говорил ему: "Ваш князь, помня к себе великого государя милость, службу свою и раденье оказал бы, объявил бы великому государю: куда его корабли ходят для пряных зелий и овощей, в которые урочища и чьи владенья, и в какое время ходят, и в какое время корабли назад возвращаются, и в какую цену ему корабль обходится, с снастями и со всем корабельным заводом, и сколько будет стоить корабельный ход людским наймом и запасами? За милость великого государя князь сделал бы, чтобы государевым кораблям ходить в те места для тех промыслов, и корабли бы великому государю для тех промыслов велел изготовить со всем как можно идти, а во сколько ему корабли станут, и то ему будет заплачено из царской казны. Да объявил бы князь: где добывать мастеров к серебряным рудам и где он сам, князь, руду серебряную добывает?"

"За премногую милость великого государя, - отвечал Фелькерзам, - князь мой во всем служить и работать рад; ходят его корабли для пряных зелий и овощей в его владения, в Индию; там у князя свой остров, устроен на нем городок, живет там княжих людей 200 человек. Строенье князю стало дорого: возили лес на кораблях отсюда. Корабли нам стоят дорого, потому что на их строенье все привозят из чужих земель. Думаю, что пристойнее великому государю заводить корабли у Архангельска". Герцог прислал грамоту с подробным изъяснением дела; грамота не сохранилась; но мы легко можем догадаться о ее содержании.

Сношения с Голландиею, откуда вызывались ратные люди и мастера, были так важны, что в 1660 году англичанин Иван Гебдон отправлен был туда резидентом, или комиссариусом.

Мы видели, что сношения с Англиею прекратились в 1649 году вследствие казни короля Карла I, но продолжались с претендентом Карлом II, которому дано было вспоможение. В 1654 году к Архангельску приплыл посланник английского владетеля Оливера (Кромвеля) Вильям Придакс. Посланник подал государю письмо, в котором говорилось, что великий земский сейм, отчаявшись в исправлении многих дуростей, бывших в Английской земле при державе прежних королей, переменил правление и поставил самого доброго и премудрого государя, Оливера, который посылает с большою любовию поклон к кесарскому величеству, великому государю кесарю Алексею Михайловичу, прося о возвращении вольностей, отнятых у купцов английских. Царь не встал, спрашивая о здоровье протектора; посланник протестовал: "Хотя ныне в Английской земле и учинены статы (республика), однако государство ничем не убыло; испанский, французский и португальский короли и Венецианские статы воздают владетелю нашему честь так, как и при прежних королях". "Английскому королевству учинилось премененье, - был ответ, - от владетеля вашего к царскому величеству присылка первая, и, с каким делом ты прислан, про то царскому величеству было неведомо; а венецианские и голландские владетели царскому величеству не пример, и тебе про то выговаривать не годилось". "В каких государствах я ни был, - продолжал посланник, - такой почести себе не видывал: пристав сидел у меня в санях по правую сторону и шпагу с меня сняли!" "Как в Московском государстве в обычаях повелось, так и делают, - отвечали ему, - а тебе в чужом государстве про чины выговаривать не годится". В ответной грамоте Кромвелю царь писал: "Оливеру, владетелю над статы Аглинской, Шотландской и Ирландской земель и государств, которыя к ним пристали. Что вы с нами дружбы и любви ищете, то мы от вас принимаем в любовь, в дружбе, любви и пересылке с вами, протектором, быть хотим и поздравляем вас на ваших владетельствах, в чем вас бог устроил. Что, ваша честность, пишете о торговых людях, то нам теперь об этом деле вскоре рассмотренье учинить за воинским временем нельзя, а вперед наш милостивый указ будет, какой пристоен обоим государствам к покою, прибыли, дружбе и любви".

Далее этих неопределенных учтивостей с Кромвелем дело не шло. Царский резидент в Голландии англичанин Гебдон оказался приверженцем Карла II, и, когда последний призван был на престол английский, Гебдон явился к нему с просьбою отпустить в Россию трехтысячный отряд войска. Король дал ему полную свободу набирать войско и, давая знать об этом царю (весною 1661 года), писал, что никогда не может забыть знаков братской дружбы, оказанных ему Алексеем Михайловичем во время нечестивого смятения, особенно не может забыть распоряжения, по которому недостойные подданные его были лишены прежних вольностей в Московском государстве; но теперь, когда добрые подданные возвратились к прежнему послушанию, то он, король, надеется, что царское величество возвратит им привилегию. Грамота королевская была прислана с сыном Гебдона.

Поздравить нового короля с восшествием на престол в 1662 году отправились в Англию стольник князь Петр Прозоровский и дворянин Ив. Желябужский. Послы были встречены уверением, что король ни к кому из государей не питает такой приязни, как к русскому кесарю; всем приезжим людям объявляет великого государя милость к себе, с ближними своими боярами и со всеми подданными своими говорит беспрестанно, что, кроме русского государя, никто не оказал ему такой милости, когда он был в изгнании; ждет король, чем бы воздать великому государю за эту милость. Когда послы ехали по Темзе, на всех кораблях стреляли из пушек; где не было пушек, там все люди приветствовали послов громкими криками; по лондонским улицам мелким людям ведено было кричать, а лучшим людям всем быть на встрече. В ответе королевские бояре объявили послам: когда королевское величество был в изгнании, в то время великий государь помог ему казною. Это вспоможенье королевскому величеству памятно, и теперь он занятую казну посылает к великому государю. Послы говорили, чтобы королевское величество сверх этой казны велел бы великому государю дать взаймы ефимков 10000 пуд, а великий государь велит заплатить товарами, пенькою и поташом погодно, как будет положено в договоре. Королевские бояре отвечали, что это дело великое, скоро его решить нельзя, а король на отпуске сам сказал Прозоровскому: "Я вседушно бы рад помочь любительному моему брату, да мочи моей нет, потому что я на королевстве внове, ничем не завелся, казна моя в смутное время вся без остатку разорена, и ныне в большой скудости живу, а как, бог даст, на своих престолах укреплюсь и с казною сберусь, то буду рад и последнее делить с великим государем вашим".

В бытность свою в Лондоне второй посол, Желябужский. поссорился с Гебдоном; по донесению Желябужского, Гебдон получал деньги из королевской казны на содержание послов и утаивал, давал дурную пищу. На посольском дворе занял себе и детям своим лучшие комнаты: доктору Самуилу и другим немцам, приятелям своим, отвел комнаты хорошие, а дьяку и дворянам дал палатишки тесные, подьячему же отвел такую палатишку, что и войти в нее скаредно. Гебдон говорит, что бояре на Москве государю не радеют, надобных людей, иноземцев, беречь и взыскивать не умеют; а которые иноземцы худые люди и умеют, жить ложью, до тех бояре добры и казною государевою таких обогащают. И прежде, при царе Михаиле, бояре Иван Бор. Черкасский и Федор Ив. Шереметев худых лживых людей, иноземцев, жаловали: иной за собою сказывал рудознательство серебряное, иной другое мастерство, и тем выманивали много денег, а бояре им давали. Теперь отогнали от архангельской пристани всех торговых людей, и нам, англичанам, и подавно вперед ездить не за чем: какие товары привозили из Московского государства, те все в Английской земле завели. Царские подарки, присланные королю, Гебдон дешевил; о русских людях распускал слухи, что они пьянствуют, выпивают в день по 11 бочек; второго посла, Желябужского, называл брюзгою и будто его дурость ведома всему Лондону.

Гебдон в свою очередь писал в Москву зятю своему, что Желябужский вредит посольскому делу, что король и вельможи и видеть его не могли за его гордость; а как он уехал через Францию в Италию, то король и думные люди хвалят князя Прозоровского за его учтивость. Сын Гебдона писал, что послы приняты с небывалыми почестями по раденью отца его, ежедневно отпускается им от короля по 200 серебряных рублей; только Желябужский унизил государево имя гордостью своею; а князь Прозоровский у короля и вельмож в славе и чести высокой. Доктор Самуил Коллинс писал. что весь двор про князя Прозоровского говорит все доброе, а Желябужский горд, никого не почитает и никому не люб, когда уехал, то оказалось, что мебель в его квартире перепорчена и хоромы все испоганены.

В Москве, однако, как видно, не так смотрели на Прозоровского и Желябужского, как в Англии: не Прозоровскому, а Желябужскому поручено было снестись с герцогом курляндским насчет мореплавания; не Прозоровскому, а Желябужскому поручено было занять у английских купцов 31000 ефимков. Желябужский обратился к купцам, предложил условие, что уплата будет произведена в Архангельске пенькою и поташом; купцы отвечали, что дадут, но пусть поговорит прежде с воеводою лондонским (лордом-мером). Воевода отвечал: "Рад я работать великому государю, стану говорить торговым людям, кто что захочет дать, а иное и сам дам, что смогу". Желябужский обратился и к резиденту Гебдону, чтоб порадел великому государю, промыслил ефимков; но тот отвечал: "Теперь нельзя давать взаймы: у Архангельска в торгах стала неправда и неповольность; если дать взаймы, то почитай за пропалое. И прежде платеж бывал займам худ, а теперь и спрашивать нечего по нынешним торгам и товарам, добывать мне ефимков негде, и дела мне до этого нет!" Несколько раз потом посылал Желябужский к воеводе и купцам, все обещались прийти, наконец пришли и объявили: "Ефимков нам дать нельзя, потому что товары в Архангельске стали дороги; отдаем здесь ваши товары дешевле, чем покупаем, да и то никто не покупает; у нас и так много в долгах пропадает на московских людях, а сыску в тех долгах нет".

Желябужский: "По чьему-нибудь нерадетельному умыслу не хотите дать ефимков, да и говорите затейное дело! Никогда у вас в займах ничего не пропадало".

Купцы: "И теперь у нас много по записям долгов и задатков на московских торговых людях пропадает, а расправы нет. Да и приезд к Архангельску перед прежним стал нам тяжел от голов и целовальников. Если б еще побывал в головах Василий Шорин, а в целовальниках Климшин, то бы и вовсе всех приезжих иноземцев отогнали; таких мы других неправедных людей на свете не видали".

Желябужский: "Все это к моему делу не относится; я прошу теперь взаймы для великого государя и запись дам, что заплачено будет из царской казны; у вас долги меж своею братиею, и бейте челом на своих должников великому государю; жалуйтесь и на тех, от кого вам тягость и налога в торгах; во всем будет розыск и расправа".

Купцы: "В Архангельске мы всегда о долгах своих и задатках бьем челом и у воевод указа просим; воеводы нам в долгах и задатках расправу чинят, а в обидах от голов и целовальников отказывают, будто им, воеводам, до них дела нет; а как прежде голов и целовальников ведали воеводы, то нам было лучше ездить с товарами".

Несмотря ни на какие увещания со стороны Желябужского, купцы решительно отказали в ефимках. Пришел голландец Артемий-живописец и стал объяснять дело: "Купцы ефимков не дали по наговору Гебдона; он им говорил: не давайте ефимков: если б царю нужно было здесь что-нибудь, то бы он к вам прислал грамоту или бы отписал ко мне". Толмач подтверждал то же самое.

В 1664 году приехал в Москву знатный посол, Говарт граф Карлейль, и, небывалое дело, приехал с женою и сыном. В грамоте своей Карл II извинялся перед царем, что замедлил отправлением торжественного посольства, но выбор такого знатного человека, как родственник его граф Карлейль, должен показать особенное высокое почитание, которое он, король, питает к персоне царского величества. Бояре князь Ник. Ив. Одоевский и Юрий Алекс. Долгорукий да окольничий Васил. Сем. Волынский назначены были в ответ; велено быть им в золотах, с образцами низаными, в золотых цепях и черных шапках. Посол объявил наказ королевский: 1) известить великому государю, чтобы он изволил утвердить с королем прежнюю братскую дружбу и любовь: 2) просить возвращения привилегий английским купцам. На первую статью отвечали, что государь братской дружбы и любви с королем очень желает; а на вторую статью последовал отказ: "Торговали англичане в Московском государстве беспошлинно лет сто и нажились, а узорочных и других товаров, которые были годны в царскую казну, по своей заморской цене не давали: заповедные товары привозили и вывозили тайком; чужие товары провозили за свои, чтобы не платить пошлин: один из купцов Английской компании приезжал в Балтийское море на военном корабле и хотел грабить царских подданных, которые ездят в Швецию для торговли. Мы думаем, - говорили бояре, - что королю все это неизвестно: иначе он не стал бы просить о подтверждении прежних жалованных грамот". "Королю все известно, - отвечал посол, - но теперь он просит привилегий, потому что хочет пожаловать русскою торговлею людей себе верных, от которых никакой неправды в Московском государстве не будет: узорочные товары станут отдавать в царскую казну по заморской цене, товары станут привозить добрые, сукна нетянутые". Бояре: "Станут англичане торговать в Архангельске с пошлинами, и королевскому величеству убытка никакого не будет, а царские подданные начнут торговать в Англии, будут платить пошлины прямые, и от того обоим государствам будет прибыль; если же англичане будут торговать в Московском государстве беспошлинно, то царской казне будет большой убыток, а прибыли никакой".

После долгих переговоров и письменных пересылок бояре объявили Карлейлю: "Великий государь, для прошенья любезнейшего и вожделеннейшего своего брата, указал английским гостям ездить в Архангельск и из Архангельска в Москву десяти человекам, людям добрым и в правде свидетельствованным и королевскому величеству годным, которых королевское величество изволит выбрать вновь. Эти десять человек могут в Москве двор купить; пошлину с своих товаров будут они платить наравне с другими иноземцами, пока у царского величества с польским королем и крымским ханом война; а как война кончится, в то время царское величество велит английским гостям указ учинить по своему государскому милосердому рассмотрению, как возможно".

Посол был недоволен. "Если, - говорил он, - царское величество привилегий не возвратит, то как между обоими великими государями основанию дружбы быть крепку?"

"А когда король отказал дать взаймы денег, то ведь от этого дружба не нарушилась", - был ответ.

Карлейль был сильно раздражен неуспехом своего дела и в этом раздражении позволил себе резкие выражения в разговорах и на письме. Так, между прочим, он позволил себе сказать, что московское правительство нарочно запросило так много денег у короля взаймы, чтобы придраться к отказу и не дать привилегий купцам; ему платили тою же монетою, прямо говорили, что он взял большие деньги с своих купцов и потому так сильно хлопочет о восстановлении привилегий. Чтобы выторговать привилегию, Карлейль предложил посредничество Англии в примирении России с Польшею. Думные люди объявили ему, что государь согласен и чтобы он, посол, отправил от себя поскорее гонца к польскому королю. "Гонца послать мне трудно, - отвечал Карлейль, - потому что прежним моим делам решения нет; прежде всего надобно восстановить теперь же привилегии английским купцам". "Тебе о привилегиях объявлено, - говорили думные люди, - и перемены в решении не будет". "А если перемены не будет, - отвечал Карлейль, - то я к польскому королю гонца не пошлю и сам не пойду, делать мне там нечего; бью челом великому государю об отпуске. Если бы царское величество королевское прошенье исполнил теперь же при мне, то я бы царскому величеству был вечно работником. Послал меня король для этого дела нарочно. Когда я к королевскому величеству приеду и ответ ему царский передам, то он скажет, что такой же ответ дан и Кромвелеву послу, хотя бы он и гонца послал, то и тот такой же бы ответ привез, и думаю, что вперед король наш к царскому величеству великих послов присылать не будет. Жаль, что это дело сделалось не при мне; а если бы порешено было при мне, то я бы смело объявил, что царскому величеству заплатилось бы в десять и в двадцать раз".

Никакие представления не помогли. Карлейль с досадою уехал в Швецию, давши знать в Англию о безуспешности своего посольства. В Москве были уверены, что Карлейль захочет сорвать свое сердце пред королем, и поспешили послать в Лондон стольника Дашкова для объяснений. Если Прозоровский и Желябужский были встречены с небывалыми почестями, то Дашков испытал небывалое бесчестье: ему не дали ни подвод, ни кормов, ни квартиры; на жалобы его отвечали: "Послу нашему Карлейлю была у вас честь обычная, и, о чем было с ним наказано, того ничего не сделали". Дашков объяснил, что Карлейль вел дело не так, как следует: толковал все о возвращении привилегий купцам, называя эти привилегии основанием братской дружбы и любви между обоими государями; но основание братской дружбы между их величествами заключается в их взаимном благожелании, а не в привилегиях: привилегии не могут быть основанием бесценной, дражайшей и светлейшей солнца дружбы и любви между государями, как земля не может быть подошвою солнцу". К Дашкову явился Гебдон с предложением услуг царскому величеству: "Мне с вами говорить не велено, но, помня великого государя милость, скажу по секрету: Карлейль в Швеции заключил договор, чтобы шведскому королю с нашим королем быть в союзе против царского величества; английским купцам к Архангельску не ходить и голландских и других народов кораблей не пропускать, ездить англичанам за русскими товарами в Ригу, Ревель и Нарву и торговать беспошлинно. Король наш говорил с боярами: у русского государя с польским королем война нескоро кончится, а с крымским ханом у него и никогда миру не бывает: так нашим компанейщикам долго ждать. Карлейлева посылка стала королю во многие тысячи, а компания ему за это не заплатит, потому что дело не сделано; для московской посылки из королевской казны дано Карлейлю 20000 рублей". Гебдон хвалился, что он уговаривает вельмож не заключать союза с Швециею против царя, представляя, что России этим они вреда большого не сделают, а без русских товаров им обойтись нельзя. Король отпустил Дашкова весною 1665 года, велевши заплатить ему 1200 рублей за то, что жил все время на своем.

Во время войны англичан с голландцами царь чрез находившегося у него в службе шотландца, полковника Гордона, дал знать Карлу II, что он запретил продавать голландцам у Архангельска лес и другие корабельные припасы. С ответом явился в Москву в 1667 году старый знакомый Гебдон в качестве чрезвычайного посла королевского. Гебдон объявил о неправдах Голландских Штатов, которые, забыв помощь, оказанную им некогда королевою Елисаветою против испанского короля, начали теперь против Англии войну и поступают в этой войне гордо. Король велел просить царское величество о возвращении привилегий английским купцам, что уже было обещано Карлейлю. Король узнал, что у голландцев, торгующих в России, объявилась фальшивость, и потому велел просить царское величество, чтобы этих голландцев за их обманы и за то, что они королевскому величеству неприятели, приказал выслать из Московского государства. Но потом Гебдон прибавил: "По указу королевскому я объявил о голландцах, чтобы их из Московского государства выслать; но теперь слух носится, что у государя моего с Голландскими Штатами заключен мир: так насчет высылки голландцев полагаюсь я на волю и на рассуждение великого государя".

Сам посольских дел сберегатель боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин написал ответ Гебдону, что видно по хорошо знакомому нам слогу, тяжелому, темному и вычурному: "Всегда от бога данная христианам радость, чтобы они в покое и в умножении торговых пожитков пребывали, а неприятели христианские оттого в страхе были. Ныне в Московском государстве торговые статьи учинены великим рассмотрением, чтоб торговля происходила без ссор и без обиды; прежним компаниям быть не годится, потому что от тех больше ссоры, чем дружбы: открылось, что иноземцы торгуют подкрадными обидными товарами, тайные подряды делают и многими долгами русских людей обременяют". Понятно, что Гебдон не был доволен этим ответом: он возражал, что обещание, данное Карлейлю, нарушено; обещано было возвратить привилегию, как скоро прекратится война с Польшею; теперь война прекратилась, а привилегий возвратить не хотят. Никакие представления не были приняты.

Страница сгенерирована за 0.05 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com