13776 работ.
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z Без автора
Глава 2.4.
17 ноября свиделся Башмаков с гетманом в Батурине и говорил ему: "В Нежине на генеральной черновой раде ты выбран гетманом всеми вольными голосами и присягнул на верное и вечное подданство великому государю; и великий государь вас, гетмана, старшину и всю чернь, держит под своею самодержавною высокою рукою в милостивом жалованье по прежним вашим правам и вольностям и по переяславским статьям, какие постановлены в 59 году при прежнем гетмане, Юрии Хмельницком, и вам бы, выслушав те статьи, подписать". Статьи были прочтены; но гетман и старшина, выслушав их, отвечали: "Нам всех этих статей за разореньем от неприятельских приходов и за скудостью никак содержать теперь невозможно; в то время, когда эти статьи становлены, Малая Россия вся, обеих сторон Днепра, была в соединении и у царского величества в подданстве, и города хотя и были поразорены, да все не так, как теперь". "Постановление этим статьям давнее, а не новое, - возразил Башмаков, - гетман Богдан Хмельницкий их содержал". "При Богдане Хмельницком, - отвечал гетман, - неприятели так, как теперь, не наступали, да и наступать было нельзя, за обороною великого государя сами неприятелей гоняли, и малороссийские жители в то время были во всяких покоях и зажитках". Пуще всего гетман с старшинами из статей Богдана Хмельницкого отговаривали вторую статью, о сборе в царскую казну денежных доходов, да шестую, о раздаче жалованья Войска Запорожского начальным людям и козакам. "Пристойное ли это дело, - говорили они, - что у сбору и раздаче быть войтам, бурмистрам, радцам, и с кого теперь такие многие доходы сбирать и козакам раздавать; только это дело начать, и мне, гетману, от козаков и места не будет, всякий захочет жалованья, а собрать будет не с кого". Громче всех кричали судья войсковой Юрий Незамай да стародубский полковник Иван Плотник; чтоб подкрепить себя перед царским посланцем, они наконец сказали: "Новые переяславские статьи принимали заднепряне, а теперь они в измене". "На Нежинской раде, - возражал Башмаков, - вы этих статей не оспаривали, под статьями приложены руки таких людей, которые теперь у государя в подданстве вместе с вами, служат верно и ни в какой измене не оказались; потом, вы хотите оставить именно те статьи, которые были присланы гетманом Богданом Хмельницким и содержаны им до конца жизни, и потому оставить их никак нельзя. Ты, Незамай, и ты, Плотник, говорите, что заднепровские жители все в измене; но этими словами вы и себя к изменникам причисляете, потому что жены ваши, дети и родичи теперь за Днепром, а можно было вам до неприятельского прихода на эту сторону Днепра их перевесть. Вы все отговариваете вторую и шестую статьи за скудостию и неприятельским нашествием, но тому не всегда быть. Если вы в статьях усмотрели что-нибудь ненадобное, то вы бы прислали бить челом об этом великому государю, а самим бы вам его государской воли не отговаривать; помните ли, что Павел-апостол написал: рабы владыкам во всем да повинуются".
Гетман и старшина уступили, приняли все статьи и подписали 19 ноября, обещая бить челом о тех статьях, которых по настоящему времени содержать нельзя. Башмаков объявил, что государь жалует Войску имение Самка и его советников; гетман и старшина били челом до лица земли, но приговорили с Войском, чтоб все это имение, по стародавнему обычаю, отдать вдовам и сиротам казненных, потому что за одну вину дважды не карают. Башмаков потребовал, чтоб во все малороссийские города послать универсалы под войсковым жестоким караньем, велеть всех прежних и нынешних перебежчиков сыскать и отправить на прежние места жительства и учинить впредь заказ крепкий под смертною казнью - Московского государства служилых и всяких чинов людей, боярских холеней и крестьян в малороссийские города не принимать, чтоб от этого государевой службе и податям порухи, а помещикам и вотчинникам напрасного разоренья и убытков не было. Гетман отвечал, что теперь этого сделать нельзя, ибо жители здешней стороны Днепра, услыша о таком договоре, могут передаться королю; а как война минует, тогда царское требование исполнить будет можно. Башмаков говорил: козельские и остренские жители, скупая хлеб в Глухове и других местах, отпускают за Днепр без ведома гетмана и старшин, этим поднимают цены на хлеб здесь и помогают заднепровским изменникам и татарам; так надобно запретить продавать хлеб за Днепр, кроме Киева. Если же запретить этого нельзя для удабривания заднепровских жителей, чтоб они склонялись под царскую руку, то позволять им покупать хлеба указное число с гетманского и старшин ведома, и они станут считать это себе за великое благодеяние и друг другу начнут выставлять вашу доброту и переселяться на здешнюю сторону от тамошнего разоренья. Гетман с старшинами отвечали, что по этому предмету уже давно выданы крепкие универсалы и еще будут выданы.
Потом Башмаков указал гетману на беспорядки, господствующие в Малороссии: "Не только козаки не переписаны, но и мещане и поселяне, их земли, мельницы и угодья, не переписаны ранды и коморы для поборов, оброков ни на что не положено; ты, гетман, и вы, старшина, не знаете, сколько теперь в Войске козаков и что им доведется дать жалованья в год, сколько с мещан и с угодий их каких поборов в год собрать можно? Козаки без переписи на службе бывают не все, ездят по своей воле и из полков отъезжают без вашего отпуска". Гетман и старшина отвечали, что теперь, когда неприятель над головами, реестра писать и казны собирать нельзя, а как военная пора минется, тогда будет можно. Наконец Башмаков потребовал, чтобы малороссиянам запрещено было ездить в Великороссию с заповедными товарами, с вином и табаком; гетман обещал разослать универсалы с угрозою, что, если кто из малороссиян будет пойман в великороссийских городах с вином и табаком, у тех вино и табак будут отбираться на царское величество безденежно. Наконец, гетман обещал давать на прокормление московским ратным людям, которые будут в Малороссии для ее защиты: воеводам - по мельнице с двумя колесами мучными, головам и полковникам - по 50 осмачек, подполковникам и майорам - по 25, ротмистрам и капитанам - по 20, поручикам, прапорщикам и сотникам - по 10, рейтарам, драгунам, солдатам и стрельцам - по 4 осмачки ржаной муки на год.
Толкуя с царским дьяком, гетман постоянно напоминал, что неприятель над головами, и наконец гроза разразилась: король перешел на восточную сторону. Чтоб привлечь к себе малороссиян, он выкупал у татар русских пленников и отпускал их по домам; ратным людям запрещено было брать что-либо силою у жителей, и три шляхтича были повешены за нарушение этого предписания. Надобно было употреблять нравственные средства, ибо материальных было у короля очень недостаточно: для завоевания страны при самом Яне-Казимире находилось только три полка конных, в них 25 хоругвей, под хоругвию человек по 50 и по 60; пехоты при короле было только 300 человек; у гетмана Потоцкого - три полка конных козацких, пехоты 4000 человек да две роты гусар; у Чарнецкого - три хоругви гусар, три полка козацких, в которых 36 хоругвей, под хоругвию человек по 60 и по 80, да 400 драгун; у Песочинского - 9 рот немцев, 150 солдат (жалдаков), три полка поляков, в которых 800 человек. Союзных татар было 5000; 14000 литовского войска, под начальством Сапеги, Паца и Полубенского, стояло в Досугове. Король надеялся, что одного появления его достаточно, чтоб вырвать восточную сторону из рук царя, и сначала действительно успех порадовал его: тринадцать городов отворили ворота полякам; но потом дела приняли другой оборот: надобно было останавливаться под городами, тратить время и людей. Лохвица не сдавалась и была взята только жестоким приступом, на котором осаждающие потеряли много народу. Не сдался и Гадяч: к нему подошел Тетеря с ляхами и козаками, изготовил уже приступные вымыслы, но отошел прочь, услыхав о движении калмыков и князя Григория Ромодановского. Сам король потерпел неудачу под Глуховом и должен был вывести за Десну свое голодное войско: только оплошность царского воеводы князя Якова Куденетовича Черкасского спасла поляков от совершенного истребления.
Прошла и третья туча. Неуспех Яна-Казимира поддержал спокойствие в Запорожье. Серко и Касогов остались целы и невредимы и не сидели праздно в Сечи: 6 декабря вместе с калмыками отправились они опять под Перекопь, чтоб мешать хану идти на помощь к королю и взять языков. Они спокойно жгли татарские села в кутах над Черным морем, отгромили русского и черкасского полона больше ста человек, как 11 декабря напали на них Татарские толпы из Перекопи; русские и калмыки, отбиваясь, отступали две мили к реке Колончаку, здесь устроили кош, учинили бой, перекопскую орду побили и рубили татар до самой Перекопи, живых брать в плен калмыки не дали, в руках кололи. Эти подвиги по-прежнему совершались с самыми незначительными силами: с Серком было 90 человек черкас, с Касоговым 30 человек донских козаков да 60 калмыков, а татар, если верить Касогову, было человек с тысячу. В январе 1664 года Серко отправился за две реки - за Буг и за Днепр, где, напавши на турецкие села повыше Тягина, многих бусурман побил и добычу великую взял; из-под Тягина пошел на черкасские города, лежащие по Бугу; жители этих городов, как только заслышали о приходе Серка, так тотчас же начали ляхов и жидов сечь и рубить; Браславский полк и Калницкий, Могилев (на Днестре), Рашков, Уманский повет поддались московскому царю. Вследствие этих успехов Москвы на западной стороне Днепра составился план - вытеснить поляков отовсюду и провозгласить господство царя; начальниками движения были митрополит Иосиф Тукальский, преемник Дионисия Балабана в королевской стороне, и киевский воевода, бывший гетман, которого в Москве не иначе называли как изменником, Иван Астафьевич Выговский. Еще в 1662 году освободившийся из польского плена князь Козловский объявил: "В Вильне наместник Духова монастыря Дорофеевич говорил мне: приехал в Духов монастырь архимандрит Бутович, духовный отец Выговскому; великому государю надобно бы его пожаловать соболями, а он говорит, что надеется Выговского и заднепровских козаков уговорить поддаться по-прежнему государю". Неизвестно, воспользовались ли в Москве этим объявлением и завязали ли сношения с Выговским посредством Бутовича, только в начале 1664 года Выговский вошел в сношения с полковником Сулимою, который должен был поднимать восстание во имя царя и Выговского, истреблять польских старост, отнимать имения у шляхты. Но польский полковник Маховский предупредил замысел, захватил Выговского и после военного суда расстрелял его как уличенного изменника, а Брюховецкий в универсале своем от 23 марта провозгласил, что Выговский погиб за веру христианскую. Иосиф Тукальский был заточен в Мариенбург вместе с монахом Гедеоном Хмельницким. Несмотря на неудачу этого предприятия, поляки должны были теперь уже защищать западную сторону Днепра от царских войск: 4 апреля в Крылове сошлись с Серком Касогов с своею маленькою дружиною и остальные запорожцы с наказным кошевым Сацком Туровцом. Касогов доносил, что заднепровские полки, чернь вся с радостью поддались под государеву руку, ляхов и Тетериных единомышленников побили. Но не поддавался Чигирин и призвал к себе Чарнецкого, который с 2000 конницы 7 апреля напал на Серка и Касогова под Бужином; после жестокого боя русские, по словам Касогова, пришли к Бужину в целости, а поляков побили много. Чарнецкий осадил их в Бужине; они отбивались от него день и ночь с 7 по 13 апреля и отбились. Чарнецкий отступил; Серко и Касогов воспользовались этим и перешли в Смелую, но здесь были снова осаждены Чарнецким и Тетерею и снова отсиделись без урона для себя. Освободившись в другой раз от осады, Серко и Касогов отправились на восточную сторону Днепра, где соединились с новым отрядом московских ратных людей и с калмыками. Тетеря писал к канцлеру Пражмовскому, что только мир с Москвою может успокоить Украйну; он предлагал также, опираясь на мнение Чарнецкого и всей старшины козацкой, что самым лучшим средством для предупреждения бунтов козацких будет отделение нескольких староств, где бы козаки жили под управлением своих гетманов, не зная старост и подстарост; этим уничтожатся все неприязненные столкновения козаков с республикою. Тетеря опять указывал на страшную опасность со стороны татар, явно стремящихся оторвать Украйну от Польши; и на этом основании Тетеря считал мир с Москвою необходимым, в противном случае просил короля уволить его от гетманской должности.
Между тем Брюховецкий с московским воеводою Петром Скуратовым стояли обозом под Каневом. 21 мая напали на их обоз поляки и татары и, побившись, отошли прочь, В тот же день Брюховецкий и Скуратов вошли в Канев, а на другой день, 22-го числа, явился под городом сам Чарнецкий с хорунжим коронным Собеским, с полковником Маховским, Тетерею и татарами; бой под Каневом продолжался с утра до вечера; неприятель отступил и стал с версту от города. Шесть дней было спокойно, на седьмой, 29-го числа, Чарнецкий, отпустив свои обозы ко Ржищеву, сам двинулся опять под город и всеми своими силами ударил на гетманскую пехоту. Та дрогнула и опрокинулась на Московский солдатский полк Юрья Пальта; солдаты выдержали натиск; того же дня Чарнецкий пошел из-под Канева и, отошедши десять верст, стал на Днепре выше Канева, а 2 июня пошел от Днепра к Корсуни, отправив под Канев небольшой отряд конницы, чтоб помешать русским преследовать его по дороге. От Корсуни Чарнецкий отступил за Белую Церковь, под местечко Ставищи, приступал к нему жестокими приступами, но не мог ничего сделать, потерял, как доносили в Москву, 3000 человек и сам был ранен. Чарнецкий остался под Ставищами, а Тетеря с половиною татар пошел к Умани и к Днестру, чтоб жителям Уманского и Браславского полков, поддавшимся московскому государю, не дать убрать хлеба с полей и попытаться, нельзя ли опять склонить их в королевскую сторону. На прелестных письмах его нарисован был крест и образ богородицы: этим крестом и образом он клялся, что не будет никому мстить, и обещал, что ляхи не будут начальствовать над малороссиянами.
Татары приносили полякам большую пользу тем, что, перебегая загонами из одного места в другое, не давали царским войскам возможности сосредоточиваться и действовать наступательно значительными силами. Царь писал Серку, чтоб соединился с гетманом Брюховецким; Серко отвечал, что ляхи и татары ежедневно около их украинских городов докучают и он пойдет не прежде к гетману, как неприятель отступит. Серко стоял в Торговице; Брюховецкий не двигался из Канева и велел Касогову вместе с несколькими козацкими полковниками учинить промысл над Корсунью. 1 августа за пять верст от Корсуни поляки напали на Касогова и поразили его. Русские потеряли убитыми одиннадцать человек рейтар и солдат, тридцать человек черкас; кроме того, многие ратные люди, прибежав к болоту, коней потопили и оружие пометали; Касогов жаловался государю: "Иные рейтары, солдаты, донские козаки и черкасы перед походом и из похода, не дождавшись боя, побежали домой; беда случилась от малолюдства: в походе со мною было рейтар 85 человек, солдат - 120, козаков разных городов - 470, черкас с 500 человек конных да 1000 пеших; но этой пехоте ляхи не дали со мною соединиться; в моем полку самих козаков немного, все наймиты, овчары да из винниц работники, и малых ребят много, а сами козаки живут по домам своим". О состоянии тогдашнего войска и причинах медленности и неуспехов его всего лучше может дать понятие письмо Касогова из Канева: "Твоих, великого государя, ратных людей со мною до 18 сентября оставалось рейтар 68 человек, солдат - 159, а с 18 сентября в ночь бежало солдат 18 человек, 19-го числа сбежало рейтар 24 человека; у оставшихся со мною запасов нет; в Каневе твоих ратных людей очень мало, а неприятели приходят беспрестанно; из городов воеводы беглых на службу не высылают, и на то смотря, и остальные разбегутся". Московские ратные люди били челом государю, что у гетмана в малороссийских городах хлебных запасов в сборе много, а им дают мало, голодны они и безодежны. Царь писал Брюховецкому, чтоб он службу свою и раденье показал, кормил и одевал ратных людей, также чтобы и калмыков довольствовал живностью и конскими кормами. "Я, верный вашего пресветлого царского величества холоп, - отвечал Брюховецкий, - весь запас, который с недожженных неприятелем мельниц доходит, не на свой пожиток обращаю или продаю; начиная с весны, мало не каждый месяц запасы вашим ратным людям раздавали в Каневе, Переяславле, в Запорожье, в Кодаке; вашего царского величества ратные люди, забравши жалованье и хлебные запасы, продают их и потом бегут с службы домой, по дорогам людей грабят и побивают, а пришедши домой, скудостию и нуждою вины свои покрывают и меня, верного холопа, пред престолом вашим напрасно оглашают. А об одежде что мне сказать? никакого денежного прихода с Украйны ниоткуда к моим рукам не доходит, и потому в ум свой не могу вместить, откуда одежду ратным людям промыслить. На это нужна денежная казна, а с миру и с уездных людей податей собирать нельзя, потому что на этой стороне Днепра, сквозь Украйну, остававшуюся при вашем царском величестве, неоднократно меч неприятельский прошел, а этот меч не обогащает, а разоряет мир, за достоинство вашего царского величества страждущий; не только неприятельские, но и собранные против неприятеля войска в продолжение всех этих лет людей разорили. На Украйне было обыкновение после войны разоренным людям вольности на несколько лет давать, и потому я этой вашего царского величества грамоты перед войском, перед всем миром до сих пор не объявлял, боясь смятения, боясь того, чтоб на восточной стороне Днепра не усумнились, а на западной не обратились к неприятелям, испугавшись тягостей. А для калмыков стация собрана и готова, только б приходили поскорее".
Несмотря на побеги ратных людей и скудость оставшихся, Касогов 21 октября отправился к Умани, чтоб уберечь ее от Чарнецкого. Чарнецкий и Тетеря переняли его в Медвине и держали в осаде четыре недели: бои и приступы были жестокие, по словам Касогова. Поляков и немцев побито и живых взято много, а из московских людей убит был только один человек; Чарнецкий отступил от Медвина, Касогов отправился назад в Канев, но на дороге декабря 12-го под Староборьем выдержал новый бой с поляками и с корсунскими черкасами и опять вышел победителем.
Другого войска, кроме касоговского отряда, Москва не могла выслать на западную сторону Днепра. Но из Малороссии по-прежнему приходили беспрестанные просьбы о присылке новых войск. В Москву доносили, что по черкасским городам во всех людях возмущение великое и страх пред неприятелем при виде, как мало московских ратных людей. Приверженные к царю малороссияне приходили в отчаяние, говорили: "Видно, наши города государю не надобны"; особенно поднялся сильный ропот, когда пришла весть, что боярину Петру Васильевичу Шереметеву велено остановиться в Севске и не ходить в Малороссию; на гетмана Брюховецкого никто не надеялся, ни во что его ставили, говорили явно: что же делать, по нужде придется изменить государю и поддаться ляхам, если нет из Москвы помощи. Раздор между Брюховецким и Мефодием разгорался. Мефодий, прежде с таким жаром выставлявший верность Брюховецкого, теперь толковал: "Чтоб великий государь не во всем на гетмана полагался, ни в чем меня гетман не слушает; прежде всего надобно укреплять города государевыми ратными людьми: тогда гетман поневоле будет государя бояться и служить ему верно". Мефодий указывал на возможность переменить Брюховецкого и выбрать гетмана обеими сторонами Днепра; по его словам, Тетеря присылал к нему монаха с предложением: если государь его простит, то он обещается служить верно и помирить с крымским ханом, и когда этот мир состоится, то Войску Запорожскому дать раду, чтоб козаки выбрали в гетманы кого захотят.
В январе 1665 года явились в Москву посланцы Брюховецкого объявить великому государю "кровавое и неусыпное радение и труд правый отчины его малороссийской, которая есть преддверие Великой России; если государь потеряет ее, не приславши на Украйну ратных людей, тогда неизбытная в Российской земле война будет. Ведя кровавую войну лето, осень и зиму, города помощи дождаться не могут. Я успокаиваю их универсалами, то говорю, что комиссия лукавая ляцкая удерживала все лето; теперь, после комиссии, моровым поветрием отговариваемся, а после мору, который прекратился, уже не знаю, что буду говорить? А Тетеря и ляхи присылают в города, чтоб не надеялись на помощь царскую. Обещали нам из Севска прислать боярина с войском, и вместо боярина только 400 человек с дворянином Протасьевым пришло, да и те все разбежались. Обещали, что придет стольник князь Семен Иванович Львов из Белгорода; но тот, пришедши в Ахтырку, ратных людей по домам распустил, и теперь стряпчему Тухачевскому и думному дворянину Якову Тимофеевичу Хитрово в Канев некого привести, а пока войско будет сбираться, Чарнецкий, отдохнув, опять станет докучать городам этой стороны, страхом и прельщениями колебать, и города, не дождавшись помощи, пожалуй, передадутся ляхам; и в Каневе нельзя весновать, потому что неприятель по ту сторону Днепра переправится. Слезно просим, чтоб войско из Ахтырки, Белгорода и Севска нынешнею зимою в Канев шло, чтоб мне в Каневе весновать, потому что, пока обо мне в Каневе слышно, до тех пор и держатся, а мне при таком малолюдстве, не слыша о приближающейся помощи, опасно весновать".
Мы уже видели в Малороссии раздвоение между козачеством и городами; города, чтоб избавиться от козацкого правительства, просили прислать к ним воевод; козацкий гетман, с своей стороны, внушает царю, как вредны привилегии городские. "От этих привилегий, - велит он объявить в Москве своим посланцам, - двоедушие в мещанах происходит: мещане надеются на ляцкое панство, которое над Русью не имеет никакого права; своего дедичного монарха Русь имела, и как чрез лживую помощь, князьям русским поданную, ляхи Малою Россиею овладели, так теперь мечом из ляцкой неволи Русь выбилась и природному монарху своему поддалась и добила челом. Не надобно мещанам держать запасной души, которая в привилегиях заключается. В новых привилегиях королевских, данных мещанам, находится досада великая его царскому величеству, потому что король называет его, света, не пастырем, а наемником; да и в старых привилегиях почти во всех укоризна: во Владиславовых король обранным царем московским написался; как можно терпеть такие досадные привилегии в городах, находящихся под высокою рукою царского величества? Король польский, унижая царский престол, грамоты царские в городах отбирал, и хотя все мещане по городам привилегии королевские отдавали без сопротивления, однако одни киевляне, затаивши в сердцах своих какую-то тайную измену, подольстились к воеводе Чаадаеву, который за них в этом деле заступается и говорит, будто эти привилегии на Москве в приказе есть. Христиане беднейшие, в городах и селах живущие, одну лошадь и мало что пожитку после неприятельского прихода имея, на всех бедах живут и от частых подвод к последней нищете приходят, а купцы и мещане богатые за посулами ни о каких докуках и подводах не знают, за слезным убогих христиан подвод отбыванием прохлаждаются. Видя это, я было постановил, чтоб всех купцов и мещан богатых в росписи писать и на них подати наложить для подвод; но воевода Чаадаев, предваренный мещанами, воспротивился этой переписи. Козаки кладут свои головы за достоинство царского величества, а мещане потешаются привилегиями, заключающими в себе досаду престолу государеву. Зимою мещане в надежде на привилегии немало городов сдали и козаков неприятелям выдали. Киевляне принимают в Киев и отпускают из Киева польских купцов; для чего же подъезды и посылки для захвачения языков, когда вольно купца в неприятельскую землю отпускать?" В грамоте своей Иван Мартынович, убегая мзды и вины ленивого делателя, перед пресветлым престолом объявлял, что три полковника - черниговский, наказной киевский и овруцкий - разбили в Полесье 11 знамен польских; Запорожское Войско низовое при урочище Носаковском разбило турецкие суда, высланные против Сечи; 2 декабря под Чеховкою разбиты были изменники-козаки с ляхами и немцами: "Если бы при помощи божией да при вашего царского величества молитвах еще нам, верным холопам, присланы были ратные люди из Севска и Белгорода, то какой бы победы можно было надеяться? Чарнецкий давно бы ушел в Польшу, не посмел здесь зимовать. Вместо того и тех московских ратных людей, которые при полках Черниговском, Киевском и Овруцком в Полесье посланы были, князь Игнатий Григорьевич Волконский без моего совета из Полесья отозвал: воевода Михайла Михайлович Димитриев указа вашего не исполнил, людей к Чернигову, в то время как черниговские ратные люди в Полесье были, для обороны на время дать не хотел. Я, верный вашего царского величества холоп, пребываю в Каневе в великом малолюдстве, ибо войско козацкое, на слезное разных городов прошенье, разослал по городам. Перед пресветлым вашего царского величества престолом со всем миром христианским припадаю, слезно прошу: умилосердитесь, великий государь, над народом христианским, извольте ратными людьми из Севска и из Белгорода оборонить церкви божии и верных православных христиан от жестокой ляцкой и бусурманской руки. Прошу и молю, извольте воеводе Чаадаеву приказать, чтоб он мещанам киевским не потакал, ибо что я, верный ваш холоп, настав совершенным гетманом, делаю, то все делаю на пользу и на похвалу вашему царскому величеству". Гетман забыл, что у горожан были привилегии, подтвержденные царем, нарушения которых московский воевода никак не мог позволить на том только основании, что гетман все делал на пользу и на похвалу царскому величеству; трудно было доказать, чтоб произвольное со стороны гетмана ломание прав служило к чьей-либо пользе и похвале.
В то время как происходили эти пересылки и жалобы, мелкие военные действия не прекращались. Полковник браславский Иван Сербин верною службою царю заглаживал прежнюю свою дружбу с Выговским: вышедши из Умани, он отнял у поляков три города: Бабаны, Косеновки и Кисляк, перерезавши всех бывших там ляхов. Поляки, пылая мщением, явились вслед за ним под Умань, но Сербин, сделавши вылазку, положил 120 человек на месте, а других, живых, как овец, в город загнал. Из тех городов, которые еще были за поляками, из Корсуни, Черкас и Белой Церкви, жители перебегали на восточную, московскую сторону Днепра по нескольку десятков селений "нестерпимого ради гонения ляцкого". Известия свои об этих событиях Брюховецкий оканчивал обычным припевом о высылке московских войск в Украйну. Но если гетман не переставал жаловаться на недостаток войска, то другие не переставали жаловаться на него, что он морит присылаемое к нему войско голодом. Один из самых близких людей к царю, оружейничий Богдан Матвеевич Хитрово, сказал приезжавшему в Москву киевскому полковнику Василию Дворецкому: "Нельзя высылать к вам войско: вы голодом морите ратных людей на Украйне, к вам надобно малеванных людей присылать, как в сказках сказывают". Брюховецкий написал Хитрово ответ: "Еще ни одного ратного человека на службе государевой при мне мертвого от голода не хоронили и не будут хоронить. Или то голодная смерть, что Василий Петрович Кикин 80 осмачек в Переяславле продал, едучи в Москву? Или то голодная смерть, что я в Каневе тринадцать стругов ратным людям одним прошлым летом роздал, не считая того, что роздано в других местах? Ведь я хлеба не роздаю на гроши для пожитку своего, как прежде при Самке и при других на продажу стругами в неприятельские города отпускали; но что только можно получить хлеба после неприятельских опустошений, все, по моей верной к его царскому величеству службе, отпускаю на ратных людей. После пожоги военной последний кусок с плачем вытаскивать трудно; после войны людям свобода, а не подати, особенно в настоящее военное время людей надобно утверждать добротою и оборонять от неприятелей. Изволь, ваша милость, благодетель мой, вспомнить, что прежние старшие за деньги хлеб ратным людям давали, однако в честь их служба была; также по их лукавому нераденью ратные люди часто претерпевали вред от неприятелей, и все же им войско на помощь присылали; а я хлеб беспрестанно зимою и летом по городам войску роздаю, в войске царском моим радением никакой утраты не было, великому государю и вашим милостям, благодетелям моим, услугами моими угодить старался и стараюсь, все украйные российские города, комарицкие и другие волости миром христианским, по моему старанию, наполнились и наполняются; стоя в Каневе, волостей великороссийских на опустошение ляхам и татарам не даю, как прежде по нерадению старших бывало; однако в огласке пребываю, помощи не получаю и милостивого слова за кровавые на войне труды дослужиться не могу; посланцев моих, приезжающих с языками, знаменами и литаврами неприятельскими, на бою отбитыми, в столице и в приказе не в честь и неласково принимают; так меня презирают, что и грамот моих некоторые особы в руки брать не хотят, и посланцев моих на очи к себе не пускают, а с приказу по достоинству корму не дают; козаки, приезжая назад, сильно оскорбляются, что больше чести и корму грекам, чем козакам, за кровь, на боях за достоинство царского величества разлитую, которой нет ничего дороже на свете как богатому, так и убогому. Прежде войско московское хаживало к Каменцу-Подольскому и ко Львову, зимою в землю неприятельскую, а хлеба войскового ему и казны не давали; а теперь, хотя близко Днепра, Киева и других домашних городов, в Каневе пребываю, хотя казна дается и всякая выгода ратным людям делается, однако помощи допроситься не могу. Рассудите, ваша милость, своим высоким умом, что неприятель, овладевший Украйною, пойдет в Великую Россию; взявши силу, ляхи и татары не станут смотреть на комиссию. Всякий господин не внутри дома, но на преддверии неприятеля сретает и, всею силою к дому его не пуская, предсением боронится и крепится, а Украйна для Великой России истинным преддверием и защитою служит, ибо в эти годы король с коронным, литовским и немецким войском, Чарнецкий, три султана с ордою, Тетеря с изменниками на плечах козацких двигались, и до Великой России этим преддверием, т. е. Украйною, неприятель не достиг; сабли татарские и лядские пали на головы козацкие вместо великороссийских, и опустошение, приготовленное для Великой России, на бедной Украйне совершилось; а малеванных людей на ляхов и татар, через Украйну в Великую Россию стремящихся, не надобно; ибо ведь это не ровный сосед для своей корысти, но холоп и раб у монарха своего для охранения отчизны царской помощи просит. Ваша милость перед тем же полковником киевским назвал окольничего князя Григорья Ромодановского; но об нем истинную правду, а не затейное дело к великому государю писали: нельзя было свету своему не объявить об его нерадении; уже не говоря о многих его ссорах, общей пользе вредных, одного нельзя было умолчать, что прошлою весною окольничий не хотел из Лохвицы к Днепру идти, но домой к Белугороду поспешил; Чарнецкий уже уходил в Польшу, но, услыхав об его отходе, опять явился на Украйну, и что в скором времени без кровопролития могло статься, т, е. соединение Украйны, то теперь и чрез долгое кровопролитие совершиться не может. Не знаю, к кому мне прибегать в тесноте моей, если не к нему, свету, великому государю; перед ним, как перед богом, никаких дел утаить мне нельзя, потому что наша надежда в скорбях и прибежище по боге, богородице и всех святых он, свет, помазанник божий; я не поставлю во гнев, когда пред светлым маестатом за проступку свою по правде, а не по лукавству оскорблен буду. В том же разговоре своем с полковником киевским ваша милость изволил вспомнить о приезде моем в Москву, что таким же образом Выговский и Хмельницкий-молодой обещались быть в столицу и, не исполня своего обещания, изменили; прошу покорно не равнять меня, слугу своего, с Хмельницким-молодым и Выговским, потому что известно, какие их добродейства к ляхам были до гетманства и при гетманстве: лядских, татарских, шведских и турецких послов без ведома государева принимали и отпускали. Ляхов при себе держали и с лядскими домами роднились; обо мне же, ваша милость, так изволь разуметь и ведать, что я считал бы себя на небе, если б пресветлые очи великого государя прежде гетманства и присяги сподобился увидеть, да и впредь той же радости причастником себя быти желаю. Какой же бы это был верный раб, когда бы, видя стены господина своего, огнем пылающие, во время бури оставил и, не обороняясь, побежал, тогда как в том доме сокровища многоценные лежат? Рассуди, благодетель мой: разве Украйна не горит огнем, когда от Канева за две мили или ближе неприятель? Если б побольше было ратных людей в Каневе и в Киеве, то можно было бы мне и в Москву приехать. Сам изволишь слышать и знать непостоянство наших людей украинских, особенно во время этой войны: то был бы лютый враг, лукавый и недобрый раб, кто бы царскую отчину, огнем пылающую, при таком непостоянстве и неутверждении, уходом своим отдал в снедь львам, окрест рыкающим. Что же касается до Серка, то бог видит, что он от меня и от войска сыт был; кроме других знатных даров я дал было ему мельницу и дом с засевками, также и брату его мельница дана была: не ведаю, чего еще от меня хотел, бесчестья и обиды от меня никакой не имел".
Гетман требовал уничтожения городовых привилегий; легко понять, как горожане любили такого гетмана: когда Брюховецкий отправил прилуцкого полковника Горленка в Киев, то воевода Чаадаев не пустил его в город; Горленко писал гетману: "Просили мы, чтоб нам хотя в одном углу Киева дали постоять на малый час на своих кормах, и того не позволили; едва в Печерском монастыре Чаадаев допустил меня к себе на разговор, и разговор тут был как у волка с овцою; но все это, как разумеем, сталось от войта киевского Михайлы Зосимовича, потому что целый день от Чаадаева с челобитьем не отходили". Приславши в Москву жалобу на Чаадаева, Брюховецкий вместе прислал донос на киево-печерских монахов, что хотят сдать монастырь ляхам. Боярину Петру Михайловичу Салтыкову, начальнику Малороссийского приказа, Брюховецкий писал, что киевские мещане живут с неприятелями в совете, ляхов из тюрьмы выручают.
Весною 1665 года военные действия начались счастливо для русских: Брюховецкий и Протасьев отправили из Канева лубенского полковника Григорья Гамалею, который 4 апреля вошел в Корсунь; поляки, обороняясь, сожгли город, и Гамалея привел в Канев всех его жителей с женами и детьми. Давая знать об этом государю, Брюховецкий писал: "Хотя мы с воеводою Протасьевым, по малости сил своих, и малый промысл над неприятелем чинить можем, однако праведные вашего царского величества молитвы подкрепляют нашу немощь, как молитва Моисеева пособляла Израилю". Знаменитый Чарнецкий умер; преемник его, Яблоновский, 21 мая под Белою Церковью был разбит высланными из Канева русскими и калмыками. С известием об этой победе Брюховецкий послал в Москву прилуцкого полковника Горленка, которому в информации, или наказе, между прочим, было написано: "Гетман выходит в поле для воинского промысла, а людей мало; изменники в грамотах своих мир прельщают тем, что уже два года присылки ратных людей из Москвы нет; которые есть, те назад отступают, из Канева людей все больше и больше уходит: помилуй бог, как мир шататься начнет; поэтому Христа ради просить о присылке людей в Канев, чтоб табор был крепок в поле. Просить о присылке на митрополию Киевскую русского архиерея из Москвы, чтоб чин духовный киевский к лядским митрополитам не шатался, чтоб Русь Малая, услышав о присылке на митрополию русского строителя, утверждалась и под высокою царского величества рукою укреплялась, духовный бы чин оставил двоедушие, от непослушания святейшим патриархам московским не удалялся. Просить об освобождении переяславского козака Рожки с товарищами, посаженного в тюрьму воеводою Чаадаевым в противность уложению войсковому стародавному, и за такое нарушение воинского устава просить указа на Чаадаева. Известить о бесчестии Прилуцкого полка, которое нанес Чаадаев, не пустивши его в Киев; купцов львовских и других из Польши в город пускали и выпускали, а верных людей государевых, которые кровь свою проливают, пустить не хотели. Бить челом, чтоб отказывали попам, которые из малороссийских городов без ведома гетманского и войскового в Москву ездят и выпрашивают себе маетности; войско на это сильно ропщет: козаки головы свои в битвах с неприятелем полагают, а они, попы, имением своим управить не могут, козакам в поместьях своих жить не позволяют и налоги им чинят".
Брюховецкий действительно выступил из Канева под Белую Церковь, но, услыхав, что орда собирается в Цыбульнике и хочет ударить на русский лагерь и что Опара отводит города от царской руки, отступил к Киеву, под Мотовиловку; здешние жители добили челом великому государю и перебили стоявших у них польских гайдуков. Слухи, встревожившие гетмана под Белою Церковью, оказались ложными: орда не приходила, Яблоновский и Тетеря ушли в Польшу, польские гарнизоны оставались только в Белой Церкви, в Чигирине, в Корсуни (в малом городке) и в Умани да Опара с небольшим отрядом стоял под Корсунью. Брюховецкий, расположивши войска по заднепровским городам, перешел на восточную сторону, остановился в Гадяче и отправил к государю гонца с известием, что едет в столицу видеть его пресветлые очи.
© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.