Китер Н. Исповедники и мученики 30-х годов

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Наталья КИТЕР

ИСПОВЕДНИКИ И МУЧЕНИКИ 30-х ГОДОВ *

/ .../ Волею Божьей я была в России поставлена в условия, при которых жизнь русской православной Церкви стала моей жизнью, и других интересов для меня не существовало. Поэтому то, что написать я считаю своим нравственным долгом, пишу с полным сознанием ответственности перед историей всей русской Церкви, пишу, как живой свидетель жесточайших гонений последних лет.

Сколько примеров высокой жертвенности, полного забвения своего «я» видела я ежедневно! Никого это тогда не удивляло: это было только естественно. Перед моими глазами прошел целый ряд подвижников, бесстрашных исповедников и мучеников, — епископов, священников и скромных мирян — старцев, юношей, девушек и даже детей. С большинством из них я была знакома лично, со многими связана тесными узами духовного окормления или братской любви...

В течение свыше 10 лет, до самого прихода немцев, я была секретарем двадцатки последовательно нескольких храмов и в то же время активным членом одного из многочисленных тайных братств Патриаршей Церкви в Петербурге. В 19.. году в нашем братстве произошел раскол. Часть его, проживавшая в Москве, не согласная с политикой митрополита Сергия, отделилась от Патриаршей Церкви, примкнула к так наз. «Кирилловцам», (именующим себя также «Восходящей Церковью»). Объясняется это, может быть, главным образом тем, что московские члены нашего братства, активнейшие из них, были духовными чадами митрополита Кирилла еще в бытность его епископом Тамбовским и с тех пор оставались под его постоянным духовным водительством.

Петербургская же часть братства, к которому принадлежала и я, не сочла для себя возможным уйти в раскол.

*) Из рукописи, хранящейся в Гуверовском институте. Публикация Д. Поспеловского.

235

Митрополит Сергий (Воскресенский), экзарх Эстонии и Латвии, член Московского Синода и первый секретарь его с первого дня его существования, пишет: «Посильно замедлить, затормозить предпринятое большевиками разрушение Церкви всегда было главной задачей Патриархии. Она стремилась оградить догматическую чистоту и каноническую верность Православия, одолеть схизмы, сохранить каноническое законное преемство высшей церковной власти, удержать канонически законное положение российской Церкви среди прочих автокефальных церквей и довести таким образом Церковь до лучшего будущего, когда, после крушения большевизма, Церковь могла бы снова воспрянуть».

Критиковать действия митрополита Сергия (Московского) мы страшились. Не был ли он в течение первого года своего служения непоколебимо твердым, бесстрашным и мудрым стражем патриаршего престола, к которому с надеждой обращались все взоры? И если он затем пошел по иному пути, чем ожидали от него его пасомые, значит ли это, что сразу же надо было потерять к нему всякое доверие? Не он ли нес ответственность за духовную жизнь народа русского перед Богом и своею совестью?

Настроение м. Сергия было нам хорошо знакомо из писем его к настоятелю нашего собора, о. Николаю Смирнову,* его старому товарищу по Духовной Академии. О. Николай не раз давал мне читать эти письма, и из них нетрудно было убедиться, что м. Сергий по собственной инициативе писать инкриминируемые ему декларации и декреты не был способен. Но тяжелой скорбью смертельно измученного человека и какой-то горькой иронией над самим собой дышала каждая строка его. Одно мы знали твердо: ни тщеславие, ни властолюбие, ни корысть им не руководили. Из многих слов и действий его было очевидно, что мучения его бы не устрашили и сама смерть явилась бы освобождением. Его настроение можно лучше всего формулировать словами св. патриарха Тихона, сказанными им по поводу некоторых компромиссов, на которые он вынужден был пойти: «Пусть погибнет мое имя в истории, только бы Церкви была польза». И еще: «Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше. Но оставаться во плоти нужнее для вас».

*) Скончался в Гатчине от голода, во время немецкой оккупации, в 1942 г.

236

Какое-то внутреннее и очень сильное чувство* громко и настойчиво твердило: не берет ли он на себя мученичества несравненно более тяжкого, чем короткие страдания и светлая смерть за свои убеждения — мученичества многолетнего недоверия и даже осуждения значительной части его паствы, ради сохранения Церкви и истинного православия в народных массах?

И, как бы в подтверждение этим мыслям, выходил из прошедших веков трагический и высокий образ св. Александра Невского... Не шел ли он на тяжкие унижения и компромиссы с татарским ханом для блага родной земли, унижения, сломившие его железное здоровье во цвете лет. И, однако, историей он не только не был осужден, но и причислен к лику святых...

Заглянем в этот вопрос поглубже.

М. Сергия обвиняют в том, что он, якобы, «испугался за Церковь», усомнился в могуществе Христа Спасителя, обещавшего, что «силы ада не одолеют Церкви Его», и поэтому решился «человеческой неправдой спасать дело Божие».

Если в наши дни, когда в России сохранились еще храмы и светочи истинного православия, появилось такое множество различных ересей, сект, толков и группировок, то чего можно было бы ожидать, если бы м. Сергий, предав сатанинскую власть анафеме, принял мученическую смерть и вслед за тем были закрыты последние храмы? Церковь Христова в целом, конечно, не погибла бы, но кто бы взял на себя ответственность за все погибшие души, соблазненные и изломанные, за души потерявшего последнюю узду подрастающего поколения, наконец, за души умерших без св. Крещения?

26-летний демонический поход воинствующего безбожия не мог не пожать своих плодов. Правда, убить Бога в душе народной ему не удалось. Не говорю о подъеме веры среди равнодушных ранее, о бесчисленных исповедниках и мучениках последних лет. Русский народ резко разделился, — и это сделалось как-то само собой, на два совершенно чуждых друг другу слоя: на нижний, потаенный, собственно русский народ, в котором в годины испытания ожило и ярким пламенем разгорелось исконное, чистое православие, и — на слой верхний — народ советский, «людей мира

*) Которое нас не обмануло. Многие близко знавшие м. Сергия подтвердили мне впоследствии правильность нашего о нем мнения.

237

сего», отравленных идеями материализма. К верхнему слою принадлежит так называемая «советская интеллигенция». Живя интересами исключительно животно-растительными и управляемые страхом, они отчаянно подчеркивают свою лояльность и поэтому искренно не подозревают и возможности существования слоя нижнего — Руси сокровенной.

Не надо забывать, что поколения широких народных масс, воспитанных в православии, постепенно вымирают, часто, из боязни репрессий, не смея своим детям передать заветов русской старины. Дети их растут, как язычники, и лишь в тех, что сохранили еще остатки внутренней самостоятельности, Бог живет в виде очень смутного понятия о чем-то хорошем, связанном с ранним детством, с каким-то ушедшим невозвратно сном — «старой Россией». И вот они, не зная сущности православия, каким-то внутренним инстинктом угадывая в нем «единое на потребу», цепляются за протянутую всем руку Церкви. Можно ли было вырвать у них эту последнюю опору? Можно ли было от них, нуждающихся еще в «детской пище», ожидать «поклонения в духе и истине», оставив их совсем без храмов? Можно ли бросить камнем в тех пастырей, *

*) Как пример, приведу моего духовного отца, о. Александра А-ва, протоиерея NN Собора, широко известного своей подвижнической жизнью и неутомимой духовно-просветительной деятельностью. Несмотря на строжайшее запрещение преподавать детям Закон Божий (что расценивалось властями как «совращение подрастающей смены») и церковной проповеди, приравненной к контрреволюционной пропаганде, он продолжал на дому групповые занятия с детьми, устраивал беседы и чтения со взрослыми и проповедовал открыто в храме, собирая огромные толпы народа. Он строго придерживался апостольского завета: «Горе мне, аще не благовествую». Рясу он, несмотря на запрещение ее носить, отказался снять даже в тюрьме, так что вызвал даже удивление энкаведиста, сказавшего с возмущением: «Он сознательно идет на мученичество». Всякий компромисс с совестью, даже так наз. «ложь во спасение» им порицалась и в своих чадах строго запрещалась. В беседах своих он высказывался отрицательно о политике м. Сергия, в том смысле, что он должен был бы искать иных путей, но и отпадение от Патриаршей Церкви считал недопустимым расколом, раздирающим хитон Церкви.

Вскоре он, по требованию властей, был административно выслан митрополитом Петроградским Алексием (нынешним патриархом). Когда я через два года смогла навестить его в ссылке, он, несмотря на то, что лично пострадал через м. Алексия, все же остался верным своим прежним взглядам и даже сумел убеждениями своими целую отколовшуюся от Патриаршей Церкви значительную по количеству членов группировку вернуть в ее лоно.

238

которые, несмотря на диавольскую клевету одних и недоверие других, мужественно остаются на своем посту в открытых еще храмах, делая незаметное великое святое дело любви и утешения беспомощного, несчастного, ослепленного и насмерть загнанного стада своего, напутствуя умирающих, просвещая святым крещением младенцев...

Был ли м. Сергий прав, если руководствовался подобными соображениями, — вопрос другой. Не нам было первоиерарха судить, да еще на таком воистину страшном посту.

Ереси в словах его не было. А это, по словам свв. отцов, единственно только и может служить причиной отхода от духовного отца, а никак не те или иные поступки его, с которыми мы не согласны. Тем более, полагаю, относится это к главе нашей Церкви. Не могли мы поэтому из-за несогласия с его действиями уйти в раскол. На нас бы сугубый грех был. Мы ведь принадлежали не митрополиту Сергию, а Церкви, и Один у Нее Глава — Христос. Митрополит же Сергий — только служитель старший, и если бы даже был не тем, чем бы должен был быть, сам за это и ответит.

Далее, митрополита Сергия обвиняют еще в том, что он, будто бы, не только шел на компромисс, но и требовал того же от всех подвластных ему церквей.

Это — неправда. Как бы ни были составлены воззвания, — о том, чтобы оказывать какое-то давление на поместные церкви, в смысле требования от них действовать в том же духе лояльности, — на деле не было и помина.

Экзарх Латвии и Эстонии, м. Сергий, по этому поводу пишет: «Советская власть и Патриархия противостояли друг другу, как две враждебные силы, вынужденные, каждая по своим причинам, идти на обоюдный компромисс. Согласившись на компромисс, на какие-либо уступки Церкви, большевики затем обманывали Патриархию, делая эти уступки иллюзорными. Самая легализация Патриархии не оправдала на практике тех ожиданий, которые первоначально на нее возлагались. Легализована была не православная Церковь, как целое, а именно Патриархия лишь. В результате получилось крайне парадоксальное положение: Патриархия оказалась легальным органом нелегальной организации. Она получила возможность говорить от имени непризнанной Церкви и легально давать распоряжения, ни для кого юридически не обязательные».

239

Как бы м. Сергий ни считал себя вынужденным поступать, на поместных церквах это не отражалось ни в какой степени. Так, например, пресловутый указ м. Сергия о поминовении властей фактически не был проведен в жизнь, по крайней мере, в храмах Ленинградской области. В подтверждение этому привожу слова προτ. М. Польского из его книги «Каноническое положение Высшей Церковной власти в СССР и заграницей» (стр. 99): «Епископ Николай (Ярушевич) Петергофский (теперь м. Крутицкий) управлял Петроградской епархией в то время, когда м. Иосиф был заключен, а м. Сергий издал свою декларацию 1927 г., и всецело встал на сторону последнего. Чтобы увлечь народ за собой, он скрыл от народа указ м. Сергия о поминовении властей. Зная лично еп. Николая, полагаю, что мотивы у него при этом были иные».

В той же книге, на стр. 17, προτ. М. Польский говорит: «Без центрального водительства Церковь жила на местах под управлением своих епископов, с которыми народ и клир искали общения всеми способами. Не в целости внешней организации сила Церкви, а в единении веры и любви ее членов». *

И это единение и эта любовь за годы гонений спаяли епископов с их паствами в одну тесную семью. Епископы, принужденные обстоятельствами времени жить на частных квартирах, в среде своих чад, были доступны для них во всякое время дня и даже ночи. Трапезовали, обычно, в кругу нескольких чад, которые в это время имели радость беседовать с архипастырем своим «от сердца к сердцу». В этом случае, как и во многих других, большевики, яростно преследуя святую веру, сами того не сознавая, явились слепым орудием Божиим, способствуя развитию и углублению духовной жизни в народе.

Если м. Сергий, соглашаясь от своего имени издать явно властями составленную декларацию 1927 г., надеялся купить какое-то облегчение для Церкви и духовенства, то надежды эти не только не сбылись, но гонения после 1927 года еще усилились, достигнув к 1937-38 гг. воистину ураганной силы. Это доказывает, что главной

*) Там же, на стр. 39, говорится: «Епископы на местах, даже принявшие позицию м. Сергия, не получили и малейшей гарантии личного существования и потеряли всякую (фактическую) связь с центром. Децентрализация, предложенная Высшим Церковным Управлением в 1920 г., прошла в жизнь фактически.

240

целью декларации было лишь дискредитировать маститого первоиерарха, посеять к нему недоверие в народных массах, раздробить единство Церкви, и что сами власти, зная, что декларация вымучена насилием, не придавали ей особого значения и не ожидали, что она будет принята к исполнению. Так и случилось. Ни один из наших священников даже не имел ее текста, и я, при всем желании, не могла достать ее даже на прочтение.

Правда, соблазн был посеян, во многих было подорвано доверие к м. Сергию, многие откололись, но запятнать белизны хитона Мученицы-Церкви врагу не удалось. Она осталась непоколебимо стоять во всей святости Правды, отличаясь непорочной чистотой и строгостью, при мудрой терпимости, как и древле. Больше того, — омытая мученической кровью, [очевидно, пропуск в рукописи] оставшиеся же верными, уже не связанные никакими земными узами, горели ревностию первых веков христианства.

Священники служили истово и бескорыстно,* исчезла совсем практика урезывать службу, где было возможно и невозможно. ** Наоборот, всюду заметно было стремление вернуться к древней уставной службе, что хотя и очень затягивало богослужение, но лишь больше воодушевляло священников и привлекало множество молящихся. В Царскосельском соборе и у Знаменья богослужение в последние годы мало чем отличалось от монастырского, пели на два лика, с канонархом. Были храмы, в которых ничего из положенного по уставу не выпускалось. Вычитывались все кафизмы, пелись с канонархом все стихиры, читался даже Синаксарий, причем всенощная продолжалась иногда от 5. 30 до 10. 30 ч. вечера. Усталости не замечалось. Священники наши научили нас понимать и любить несравненную глубину и красоту православного богослужения, богатство и образность славянского языка. Чтецы и певцы

*) Давно отошел в область предания обычай взымать за требы. Если кто-нибудь, по незнанию, хотел священнику за требу заплатить лично, все неизменно отсылали его к кружке, куда желающие опускали посильные жертвы так, что никто не знал суммы.

**) Нас, привыкших к такому богослужению в России, тяжело поразила во многих храмах зарубежья практика безжалостного сокращения и разных отступлений в богослужении от устава, а также полное незнание и равнодушие к православному богослужению и уставному пению даже среди певчих и многих регентов...

241

были, в большинстве своем, безмездными любителями,* и священники лично обучали их неторопливому, внятному, уставному чтению. **

Но — планом советской власти «официальная Церковь» в России была заранее приговорена к смерти, и храмы закрывались один за другим. В Петербурге оставались до последних лет лишь знаменитый храм Николы Морского, св. кн. Владимира на Петроградской стороне и маленькая кладбищенская церковь на Малой Охте. В Царском Селе — лишь маленький, бывший лицейский, храм с древней Новгородской чудотворной иконой Знамения Божией Матери. Богослужения в этих храмах совершались несколькими (великодушно *** оставленными «помирать») старцами-священниками (свыше 70 лет) — ежедневно утром и вечером. В воскресные и праздничные дни эти храмы были так переполнены, что не могли вместить всех притекавших, так как во всей области не осталось, кажется, ни одного открытого храма. В эти дни причащались почти все поголовно.

В Пасхальную ночь 1941 г. тысячные толпы народа стояли плечо к плечу вокруг храмов, с горящими свечами в руках, и единодушно пели пасхальные песнопения, не обращая внимания на беснование конной милиции, тщетно пытающейся их разогнать, так как все уличное движение вокруг храмов было нарушено...

Не служат ли эти примеры лучшим доказательством доверия и любви народной к Патриаршей Церкви?

Закрывались храмы, но вера оживала, лишь уходила в подполье. Появились священники, объезжающие со Святыми Дарами лишенные храмов области, совершающие тайные богослужения, окормляющие смятенное, оставшееся без пастырей стадо. Росли подпольные братства, целью которых было посильное исполнение основных заповедей — любовь к Богу и любовь к ближнему;

*) В Советской России я знала одного регента, бухгалтера по профессии, который не только совершенно безвозмездно регентировал и обучал хор, но за собственный счет, из своего скудного заработка, оплачивал хор одного бедного загородного храма.

**) «Читай так, чтобы самая древняя старушка в самом дальнем углу все слыхала и поняла», — слова о. Михаила Дубенского, настоятеля разрушенного впоследствии подворья во имя св. кн. Анны Кашинской.

***) «Великодушие» это вызывалось только желанием доказать «загранице», что и храмы открыты, и священники еще существуют...

242

наряду с работой над собой в оптинском духе внутреннего иноческого делания, кипела самоотверженная деятельность, направленная к поддержке и помощи всем нуждающимся в помощи, в первую очередь, преследуемым от безбожного правительства, — беготня по тюрьмам, больницам, учреждениям НКВД (под видом родственников), поездки в места ссылок...

Жизнь Церкви уходила в подполье... Не сама Церковь, но жизнь, деятельность ее.

Среди тайных пастырей некоторые добровольно обрекали себя на подвиг окормления лишенных храмов областей, иные же были из числа яростно преследуемых правительством, скитавшихся с «волчьим билетом» за то, что они, несмотря на строжайшее, под угрозой расстрела, запрещение проповедей и преподавания Закона Божия, — этим запретам не подчинялись, как большинство других. Все они рано или поздно выслеживались и один за другим запечатлели свой подвиг мученической смертью.

К этим тайным священнослужителям-апостолам принадлежал и о. Димитрий Ф. (схиепископ Петр), и, если бы не преследовался властями, он не ушел бы в подполье. Он был лично знаком и, проездом через Москву, бывал у митрополита Сергия, знавшего о его деятельности и в свою очередь благословившего его на ее продолжение. Знаком был о. Димитрий и с митрополитом Кириллом и имел с ним продолжительные беседы. За совершаемыми о. Димитрием тайными богослужениями, за которыми он так пламенно, слезно молился об избавлении родины от безбожной власти, об укреплении и спасении за веру страждущих, об упокоении умученных, и в первую очередь Царской семьи, он неизменно, вслед за именем томящегося в изгнании митрополита Петра Крутицкого, поминал и митрополита Сергия.

Деятельность тайных священнослужителей протекала параллельно самоотверженной деятельности пастырей, служивших в оставшихся еще последних храмах, и разницы в настроенности тех и других не было никакой.

В открытых храмах на всех богослужениях, до самого дня, когда пришло известие о кончине, поминался местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр Крутицкий, и лишь вслед за его именем — заместитель местоблюстителя патриаршего престола митрополит Сергий.

В открытых храмах, на всех богослужениях — будничных и праздничных, диаконом всенародно и священником громко же,

243

в алтаре, во услышание всем, читались длинные синодики — умученных и убиенных,* а также таким же образом читались бесконечные списки (что нередко занимало больше часа времени) о здравии заключенных (имя рек), каждый раз повторяя слово «заключенный». В дни памяти святейшего патриарха Тихона, или умученного митрополита Вениамина и потом митр. Петра Крутицкого и Серафима (Чичагова), служились торжественные парастасы и заупокойные о них литургии. Помню, как радостно поражена я была, когда впервые, во время заупокойной ектении у Знамения, я услыхала из уст старца-настоятеля, о. Федора Забелина (в 1943 г. принявшего мученическую смерть), имена русских императоров, до убиенного Государя Николая II включительно, — что он повторял потом нередко.

Конечно, нельзя было всенародно молиться об избавлении от «власти зверонравной». Да и настал ли уже час для этого? Она послана была нам попущением Божиим, и избавлены от нее мы могли бы быть одним всенародным покаянием и обращением на пути Правды. Тогда бы уж скорее подобало всенародное моление о смягчении русских сердец к покаянию.

Всем этим священнослужители подвергали себя смертельной опасности, но Господь хранил их до времени. На опыте все давно убедились, что страх и лукавство не спасают от гибели, и, наоборот, бесстрашные исповедники словно крылами ангельскими прикрывались от неминуемой беды, очевидно, пока не исполнится мера их.

Обновленцы яростно нападали на нашу Церковь, изо всех сил стараясь скомпрометировать ее в глазах властей,** в проповедях с амвона и во всенародных лекциях, «с документами в руках разоблачая контрреволюционную ее деятельность». ***

Не менее яростно нападали на нас, всеми доступными им средствами пытаясь очернить, и иосифляне, называемые так по имени м. Иосифа, — противоположная обновленцам крайность, очень напоминавшая прежних раскольников старообрядцев: также славились

*) Вспомним случай расстрела священника, отслужившего панихиду по Тухачевскому. Все убиенные и заключенные считались «врагами народа» и всякое общение с ними и молитва о них считались сообщничеством.

**) Обновленческий митрополит Александр Введенский.

***) Обновленческий митр. Николай Платонов, заметки о деятельности которого появлялись в советских «Известиях».

244

они «древлим благочестием», были также фанатично нетерпимы и в явной прелести, так как безапелляционно утверждали, что «благодать» лишь у них. К сожалению, к ним примкнуло значительное число монашествующих. *

Иосифляне в то время еще имели в Петрограде несколько храмов и моленных, в которых произносили зажигательные проповеди на политические темы. ** За это они один за другим арестовывались, но продолжали в том же духе. И все же, несмотря на свои враждебные выпады, движение это оставалось официально разрешенным властями. В своей диавольской тактике большевики использовали этих непримиримейших своих врагов все с тою же целью — сеять всеобщий раздор, выявлять «враждебные им элементы» и дискредитировать Патриаршую Церковь, в которой инстинктивно чувствуют подлинную молитвенную силу.

Среди водоворота мелких страстей, расколов*** и всяческих «шатаний» Патриаршая Церковь, как я уже говорила, осталась стоять незыблемо во всей святости Правды. И лучшим доказательством этому являются дружные неистовые нападки на нее самых противоположных и враждебных друг другу лагерей и самых непримиримых толков, а также диавольски-искусная, направленная против нее политика властей. Что никакого «сотрудничества с безбожной властью» (ходкая фраза в зарубежье) Патриаршей Церкви никогда не было, нам на месте было виднее всего и не оставляло и тени сомнений.

Что касается обвинения в том, что Патриаршая Церковь «второе издание обновленчества», то оно просто смешно. Хочу напомнить

*) Иосифляне, в большинстве своем, не решаются даже есть за одним столом с «сергиевцами», как они называют членов Патриаршей Церкви, чтобы не «оскверниться», т. к. всех они считают шпионами и агентами НКВД. Это они усиленно распространяют и бежав из России, уже здесь, «за рубежом». В Берлине я встретила одного из бывших иосифлян, проф. астрономии Гурьева. Он авторитетно заявил жадно слушавшим его представителям старой эмиграции, что в России давно уже нет ни одной православной церкви и не осталось ни одного неподкупленного священника. Как тяжелы могут быть последствия распространения этой страшной хулы на мучеников православия, понятно каждому.

**) Я однажды слышала такую проповедь одного из иосифлянских вождей в храме «Воскресения на крови» в Петрограде.

***) Обновленцы, иосифляне разных толков, Кирилловны, макарьевцы и др. более мелкие.

245

только пламенные, направленные против обновленчества, проповеди мученика-исповедника, еп. Мануила Лемешевского, приведшие большинство из них к искреннему покаянию, а также проповеди и наставления расстрелянного (или умершего в тюрьме) митр. Петербургского Серафима (Чичагова) лейтмотивом которых было неизменное: «стойте непоколебимо в Православии», и последнее перед ссылкой прощальное слово его, в котором он, раскрывая сущность обновленчества, умолял паству не иметь с ними никакого общения, так как таинства, совершаемые ими, не являются таинствами, — и опять умолял «стоять непоколебимо в строгой чистоте Православия»...

И м. Серафим и все остальные наши пастыри постоянно предостерегали нас, говоря, что обновленцы обязываются быть агентами НКВД.

И, быть может, лучшим доказательством абсурдности обвинения нашей Церкви в тождественности с обновленчеством — сами обновленцы, в неутомимой злобе нападавшие на нашу Церковь... Это было ясно всякому, взявшему на себя труд беспристрастно приглядеться к положению вещей. Все же недоброе семя большевистской провокации приносило свой плод среди людей неосведомленных. На месте, правда, сами факты говорили за себя, «за рубежом» же, увы, семя это взошло махровым цветом, на радость большевикам.

Наконец, имелась еще одна, и самая главная, неопровержимая для нас причина, укреплявшая нас в верности Церкви Патриаршей, — это мысль о светлом сонме мучеников-исповедников, — представителей Ее, прошедших перед нашими глазами, начиная с митр. Вениамина. Мысль о наших духовных отцах, безоглядно и нераздельно отдавших все свои силы служению СЛОВУ, — близких и родных нам по духу, с которыми так часто беседовали мы «от сердца к сердцу» до часа, пока не призывал их Господь для свидетельства. Мысль о тех, на которых так преизобильно излиты были Дары Святого Духа: пламенеющая, всепрощающая любовь, небесная радость и мир, долготерпение и благость, бескорыстное милосердие, непостыдная вера, ясная, голубиная кротость и прозорливая мудрость... Мысль о тех воистину «Христовых», «святых», распявших плоть свою для Господа, оставшихся безгласно послушными «даже до смерти, смерти же крестной»... Раз они «поступали по духу» — не было ли это неопровержимым доказательством того, что и «жили они духом»? (ср. Галат. 5, 22-25). А раз они были «Христовы», раз жили «духом» и поступали «по духу», раз так явственна была на них Благодать Святого Духа — могли ли они ошибаться?!

246

Новый Павел — светоносный владыка Петр (о. Димитрий); кроткий Серафим (иеросхимонах Вырицкий), для которого не было тайн ни прошлого, ни будущего, ни самой затаенной мысли; и прозорливый аскет, владыка Стефан, уподобившийся преп. Серафиму, перед которым ярость хищных зверей превращалась в незлобие ягненка; пламенный воин Христов — еп. Мануил, бичующим словом очистивший Петроград от обновленчества; прозорливый, благостный, кроткий, как дитя, Сергий, прот. храма Знамения в Царском Селе; великий подвижник-аскет, прозорливый, препростый, ласковый и мудрый иеромонах Оптинский Варнава, проживавший в последние годы в Сергиеве и Павловске; смиренный, кротчайший, послушный до смерти иерей Иоанн (ст. Шапки); стяжавшие дивную чистоту сердца юные иеромонахи Вениамин (Ессен), Феодосий (Ярославский) и Серафим, при мысли о которых мне всегда представляются горящие пред ликом Спасителя свечи воска ярого... Наш «Филарет Милостивый» — Феодор, не покинувший стада своего пред лицом врага, но положивший за него жизнь... Наконец, отец мой духовный, прот. Александр А... тайный подвижник-аскет, великий молитвенник, мудрый, как змий и простой, как голубь, стяжавший дары прозорливости, небесной любви, мира и радости в самых лютых страданиях... Имевший дар еще при жизни являться людям во сне (также, как и владыка Стефан)... и еще многие, многие, все лучшие, которых мы знали, прошедшие перед нами, — чистые, светлые, мудрые, жертвенные, — просто, без громких слов и пафоса, несшие «в годы великой немоты» — «светоч мира — Слово», и также просто и радостно отдавшие за Него жизнь.

Все они неуклонно продолжали оставаться в лоне Патриаршей Церкви, и нам, чадам своим, заповедали верность Ей до конца.

Могли ли они ошибаться?

Когда замолкает шум дневной суеты и остаюсь наедине с собой, длинными ночами, когда сон упорно бежит усталых глаз, встают из мрака и окружают меня светлые тени, дорогие образы когда-то знакомых и близких людей... И улыбаются ободряюще и протягивают руку помощи. Все светлые и блаженные, но каждый окруженный лишь ему присущим ароматом святости. Просветленные лики старцев и людей во цвете мужественной силы, скромных юношей и дев.

247

Еще так недавно проходили они среди нас своим крестным путем, освящая родную землю мученической кровью. Ярко, среди сгустившегося мрака, горели их светильники, громко и смело, среди притаившегося молчания, звучало их слово благовестия.

О вы, от великой скорби в убеленных ризах к Невечернему Свету пришедшие! Дайте нам от елея вашего, ибо светильники наши угасают...

Лагерь «Фишбек», 1948, Германия

248