Чтобы критиковать марксизм, нужно вести с ним диалог, выслушивать его утверждения и ставить возражения; но чтобы вести диалог, надо иметь общий язык. И вот, прежде всего может представиться, что общего языка с марксизмом для современной философии и науки вообще не существует. Язык «материализма» никогда не имел в философии большого значения, а язык партийной агитации и вульгарной пропаганды не имеет ничего общего с философским диалогом и научным анализом. Чтобы выйти из этого затруднения, чтобы спорить плодотворно и даже чтобы понимать друг друга, надо найти какой-то общий принцип, какой-то общий исходный пункт.

Существует ли такой общий принцип, соединяющий марксизм с подлинной философией и наукой? Да, он существует; это принцип всякого диалога, следовательно, всякой науки и философии: диалектический принцип. Ведь наука и философия есть непрерывный диалог ученых и философов, противоречащих друг другу и разрешающих эти противоречия. Но не только знание, а и все бытие развертывается как непрерывная дифференциация и интеграция, как единство разнообразного, как постоянное обострение противоречий и конфликтов и их разрешение.

Признание этого принципа нисколько не делает нас, конечно, ни марксистами, ни даже гегельянцами. Вся античная философия от Анаксимандра через Гераклита до Сократа, Платона, Аристотеля и Плотина покоится на диалектическом принципе единства противоположностей. Это они создали самое слово «философия» и «диалектика» и показали, что философия есть диалектика, анализ и

синтез, сопоставление и противопоставление, искание последнего единства всех противоположностей, всеобъемлющего синтеза.

Ленин дает отличную формулировку диалектического принципа: единство противоположностей, говорит он, составляет истинное ядро диалектики*. Совершенно верно.

«Вещь, явление есть сумма и единство противоположностей» (Ленинск, сб. IX, стр. 275)**. «Мыслящий разум (ум) заостряет притупившееся различие различного, простое разнообразие представлений до существенного различия, до противоположности» (там же, IX, стр. 133). Закон единства противоположностей есть «признание (открытие) противоречивых, взаимоисключающих, противоположных тенденций во всех явлениях и процессах природы (и духа и общества в том числе)» (там же, XII, стр. 323)***.

Всякая вещь развивает в себе спонтанно внутреннее противоречие, и оно составляет движущий нерв, источник ее «развития». Внутренняя противоречивость всего существующего, единство и борьба взаимопроникающих и взаимоисключающих противоположностей составляет источник превращения, изменения, развития в движении мирового процесса. В этом развитии мы наблюдаем качественные изменения в виде скачков в результат накопления постепенных количественных изменений. Развитие не есть вечное повторение циклов, оно есть «поступательное движение, движение по восходящей линии», «переход от низшего к высшему» (там же, IX и XII)****. Одним словом, развитие есть прогресс (по Гегелю, история есть «прогресс в сознании свободы»)*****.

Читая все эти формулировки, напр. по «генеральному» учебнику Митина для вузов (стр. 142-148), мы не только не испытываем никакой «буржуазной злобы и ужаса», (1) но, напротив, удивляемся, как много здесь верного и точно выраженного. Удивление, однако, исчезает, когда мы узнаем во всем этом традиционные и привычные формулировки Гегеля, соединяющие нас с античной диалектикой. Все, что здесь философского и диалектического, - это крохи с гегелева стола, сохраненные эпигонами. Однако все же это лишь жалкие остатки: богатое содержание подлинной диалектики недоступно матери-

* См. также Сталин. «О диалектическом и историческом материализме», стр. 5 6. В дальнейшем сокращенно: «Диамат».

алистам. Мы покажем это на одной диалектической проблеме.

Каким образом внутренняя противоречивость всего сущего может быть источником развития? Каким образом из противоречия и конфликта вытекает переход, «скачок» к высшим, более совершенным формам бытия? Не есть ли внутреннее противоречие скорее признак несовершенства, источник разрушения и гибели? (так, напр., внутреннее противоречие, дисгармония в функциях организма есть болезнь, которая при дальнейшем «развитии» приводит к смерти). Противоречащие противоположности исключают и вытесняют друг друга, и если они окончательно вытеснят и исключат друг друга, то останется полное небытие, а вовсе не обогащение бытия.

2. ЛУК И ЛИРА ГЕРАКЛИТА

Чтобы бытие существовало, необходим, следовательно, другой принцип, кроме противоречия, кроме борьбы. «Война есть отец всех вещей»*, - говорит Гераклит, но этот отец пожирает своих детей, как Хронос. Марксисты**, любящие ссылаться на Гераклита, не заметили, что у него существует другой принцип, как мать всех вещей, и это - гармония, согласие, мир, принцип, без которого ничто не родится и ничто не пребывает. Но этот принцип не пользуется у них никакой симпатией и потому замалчивается: он не нужен для классовой борьбы и развития ненависти, он ведет к миру и любви.

Противоречие разрешается, на противоречии нельзя остановиться, противоречие само по себе невыносимо это повторяет Гегель, но что означает «разрешение» противоречия это остается у него в тени. (2)

Гегель разрешает практически много противоречий, но принцип разрешения противоречий нигде точно не формулирует. И, однако, разрешение антиномий составляет сущность диалектики.

Неудивительно, что марксисты не заметили принципа разрешения у Гераклита, но что Гегель его не заметил, что Лассаль, написавший двухтомную книгу о Гераклите***, его не понял, - вот это удивительно. При всей своей симпатии к Гераклиту, при всей своей любви к античным символам и аллегориям (например, «сова Минервы»)**** Гегель не заметил грандиозного символа лука и лиры, в котором Гераклит показывает, как «из

противоположностей рождается прекраснейшая гармония»*.

Ибо она рождается только из противоположного, не из тождественного, не из унисона. Она есть нечто новое, раньше не бывшее, удивительным образом возникающее там, где раньше было противоборство, взаимоотрицание и вытеснение.

«Мы не понимаем, как противоборствующее согласуется с самим собой: это многообразная гармония, подобно луку и лире» (Гераклит)**.

Поразительное богатство мысли сконцентрировано в этом символе: оно не сразу разгадывается. Лук есть система противоборствующих сил, и чем сильнее напряжение отталкивающихся полюсов, тем лучше лук. Уменьшить или уничтожить сопротивление обоих концов лука - значит уничтожить самый инструмент. Но тетива лука может превратиться в струну лиры. Лира построена на том же принципе, как и лук: она есть многострунный лук (как и всякий струнный инструмент), преображенный или «сублимированный» лук. Здесь мы можем наглядно созерцать и даже слышать, как из противоборства возникает прекраснейшая гармония.

Принцип лука применяется во всяком строительстве, а прежде всего в архитектуре: она строит на противодействии сил, на контрфорсах, и «арка» означает лук (l’arc). На том же самом принципе гармонии противоборствующих сил построена вся техника, а в сущности весь космос: и солнечная система и атом.

«Многозвучна и многообразна, согласно Гераклиту, гармония космоса, как гармония лиры и лука» (Плутарх)***. Лук и лира в своем принципе «тождественны» и все же противоположны, как жизнь и смерть, (3) ибо лук несет смерть, а лира радость жизни.

Интересно то дополнение, которое Платон делает к знаменитому афоризму Гераклита**** («Пир», 187 АВС): Гераклит выразился здесь ошибочно, хотя он имеет в виду нечто верное. Несовместимое и противоречивое не может быть соединено в гармонию, поскольку и пока оно остается несогласуемым. Особое искусство (как, например, музыка или медицина) должно прийти на помощь, чтобы враждебно-несовместимое превратить в любовно-согласуемое и установить гармонию. Этим Платон удерживает в неприкосновенности закон противоречия: ибо если противоречие не переживается как противоречие (во всей его невыносимости), то разрешение и гармония теряют смысл и ценность.

3. ВОЙНА И МИР

Борьба классов, как противоречие интересов, поскольку и пока она углубляется и развивается, может привести к «общей гибели борющихся классов» (слова Маркса). Такова судьба противоречия, пока оно остается противоречием. Чтобы избежать этого результата, необходимо «особое искусство», новый акт разрешения противоречия, «скачок» из борьбы противоположностей в гармонию противоположностей, иначе говоря: переустройство всего общественного здания. Но всякое переустройство есть «строй», синтез, гармония, являющаяся на место неустройства, дисгармонии. Таков неизбежный вывод из следующих слов «Коммунистического манифеста»:

«Противоположные классы ведут борьбу, всегда кончающуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов»*.

И еще один важный вывод вытекает из этих слов: борьба всегда кончается; она не есть вечный и абсолютный принцип бытия, ибо если бы она вечно продолжалась и одна существовала, то противоположности пожрали бы друг друга и все погрузилось бы в небытие. (4)

Конец и конечная цель (телос) борьбы есть мир и гармония. Без этого борьба бессмысленна и гибельна. Конечная цель и смысл противоречия есть разрешение противоречия; без этого противоречие есть бессмыслица («бессмыслица» и есть пребывание в непрерывном противоречии). Борьба существует ради мира, но не мир ради борьбы. На этом важнейшем диалектическом принципе покоится не более и не менее, как вся античная и христианская этика, этика гармонии, мира и любви. (5)

Немудрено, что к этому принципу мира и гармонии диамат питает мало симпатии". (6) Он предпочитает замалчивать его. Тем не менее это фундаментальный диалектический принцип, и мы можем диалектически принудить к его принятию. Призвать диалектику значит иногда призвать ее на свою голову.

Цитируя собственные слова противника, мы вправе, однако, говорить о принуждении в том случае, если его высказывание взято из иного, ему враждебного миросозерцания и если оно подтверждает нашу, ему враждебную точку зрения. Нет большей диалектической победы, как такое вынужденное признание, подтвержденное цитатой. В этом смысле мы часто говорим: «Маркс вынужден признать»... «Ленин вынужден признать»...

Так Маркс, несмотря на свое отвращение ко всякому «мирному» решению, несмотря на свое презрение к христианской морали мира и к античной идее справедливости, принужден в конце концов признать, что смысл и телос всей борьбы есть мир и гармония: «уничтожится антагонизм классов, падут враждебные отношения наций»... вместо классовой борьбы воцарится социальная гармония противоположностей: «всех и каждого». Так говорит «Коммунистический манифест»*.

Но, может быть, диамат, спасаясь от такого диалектического удара, попытается отодвинуть все это в бесконечность, утверждая, что весь бесконечный путь до этой бесконечно далекой цели состоит из одной бесконечной борьбы и ненависти? (Иначе говоря, что бесконечная ненависть ведет в царство бесконечной любви и бесконечное нагромождение противоречий создает гармонию.)

Однако мы уже указывали, что развитие и углубление одного только внутреннего противоречия приводит всякую вещь к гибели и разрушению. Все живое погибает в силу внутреннего и внешнего противоречия (капитализм погибает в силу внутреннего противоречия это общее место марксизма). И если что-то вообще существует, то только потому, что существует другой принцип бытия, другое соотношение противоположностей, кроме соотношения антагонизма и взаимного исключения. Если бы противоположности только «пожирали» друг друга, то они за бесконечностью времени давно пожрали бы друг друга. Бытие всех существ доказывает, что противоположности не только «пожирают», но и «питают» друг друга (выражение Аристотеля)**, причем это «питание» должно необходимо перевешивать «пожирание».

Всякая вещь, всякое существо есть система гармонически связанных противоположностей - будь то атом, солнечная система, организм, общество. Греческое слово «система» сразу выражает этот диалектический принцип, ибо «система» означает то, что «сополагаемо», то, что «стоит вместе», в противоположность тому, что несовместимо.

Таким образом, диалектика имеет два принципа: война и мир, антагонизм и гармония, взаимопожирание и взаимопитание противоположностей. При этом второй принцип - мира и гармонии перевешивает; он дает всему смысл, ценность и бытие: война существует ради мира, а не мир ради войны; мир может обойтись и без войны, но война не может обойтись без мира.

Принцип мира перевешивает, но это не значит, что он абсолютно доминирует: мир (согласие) постоянно нарушается и восстанавливается, противоречие всегда присутствует (в этом Гегель прав).

Космос не есть неподвижная гармония, раз навсегда найденный аккорд; он есть развивающаяся симфония с возникающими диссонансами и разрешениями. В этом историзм Гегеля сохраняет свое значение.

Все сказанное дает нам возможность сделать важный вывод, касающийся марксистского понимания истории. «Вся история есть история борьбы классов»* - этот тезис имеет смысл, но он становится ложным, если его абсолютировать и оторвать от противоположного утверждения. С совершенно таким же и даже с большим правом можно сказать: «вся история есть история сотрудничества и солидарности классов».

При этом антитезис «сотрудничества», т. е. гармонического взаимодействия, перевешивает, ибо иначе история давно бы кончилась «общей гибелью борющихся классов», по выражению Маркса.

4. ТОЖДЕСТВО ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

Марксизм не знает диалектического принципа гармонии противоположностей и потому он не понимает, что означает разрешение противоречия: у него противоречие разрешается как-то само собой; при этом совершается «скачок» на высшую ступень. «Скачок» есть именно признание полной непонятности.

При этом упускается из виду, что противоречие может разрешаться не скачком вверх, а падением вниз, например, распадением и смертью организма, л. е. падением живой материи на низшую ступень безжизненной материи. Противоречие само по себе нисколько не обеспечивает развития.

Однако философская диалектика состоит как раз в умении почувствовать, раскрыть, осознать глубину противоречия и найти возможное» ь его решения. Диалектика есть разрешение антиномий.

Напомним, чему нас учит символ лука и лиры: гармония достигается совсем не ослаблением противоречия, а, напротив, его напряжением. Для разрешения антиномии нужно запомнить слова Сталина: «нужно не замазывать

противоречия... а вскрывать их и разматывать... доводить их до конца» («Диамат», стр. 9).

Именно так действует вся античная диалектика и так действует Кант, устанавливая свои антиномии: он показывает полную несовместимость тезиса и антитезиса, он «разматывает противоречие до конца». Здесь различие между диалектическим и недиалектическим мышлением, между философским и обыденным сознанием: обыденное сознание не видит глубоких противоречий бытия, не видит проблем и потому никогда их не решает.

Марксизм, сталкиваясь с основными антиномиями материи и духа или свободы и необходимости, не вскрывает противоречия, но всячески его замазывает. Если же противоречие становится очевидным и окончательно непереносимым, марксизм прибегает к «единству противоположностей», к «тождеству противоположностей». В самом деле, если противоположности «тождественны», то этим в конце концов как будто снимается всякое противоречие. Здесь виден весь вред этого двусмысленного термина.

Марксисты любят им поражать (épater les bougeois) буржуазную логику. Если это «тождество» означает полное совпадение, подобно совпадению равных накладывающихся треугольников или совпадению двух точек, то получается бессмыслица, ибо тогда противоположности исчезают, и нет, следовательно, никакого «тождества противоположного», а есть тождество тождественного. Вот почему Ленин предпочитает выражение «единство противоположностей». Однако «тождество противоположностей» не есть бессмысленное выражение (оно лишь двусмысленно): оно имеет другой смысл, хорошо известный Аристотелю: все противоположности в чем-либо тождественны*; так положительное и отрицательное электричество тождественно в том, что оно есть электричество; так четное и нечетное тождественно в том, что оно есть число; мужчина и женщина в том, что они люди. Такого рода «тождество» нисколько не нарушает закона противоречия, как это указал Аристотель, но вместе с тем нисколько не помогает его разрешить.

И это по той простой причине, что тождество противоположностей обнимает все виды противопоставления: и гармонию, и антагонизм (и еще другие). Все противоположности «связаны концами», как говорит Платон: враги так же прикованы друг к другу, как и друзья. «Пожирающие» друг друга противоположности так же

необходимо чем-то объединены и в чем-то тождественны, как и «питающие» друг друга противоположности. Два соперника тождественны в том, что любят одну и ту же женщину (две воюющие стороны в том, что они хотят обладать одной и той же областью. (7)

Ясно, что такое «тождество противоположностей» нисколько не разрешает противоречия, но, напротив, обосновывает антагонизм и ненависть. Тому кто стоит в конфликте противоположностей, трудно помочь указанием на «тождество» этих противоположностей: тому, кто боится смерти, мало поможет утверждение, что жизнь и смерть тождественны. Тому, кто страдает от ужасов войны, трудно утешиться «тождеством» противоположностей войны и мира.

И однако, когда диамат встречается с настоящими и неразрешимыми для него антиномиями (например, материального и психического бытия, духа и материи, природы и свободы), он постоянно прибегает то к замазыванию противоречий и недодумыванию их до конца, то к последнему якорю спасения - к «тождеству противоположностей».

Но неужели противоречие классовых интересов может разрешаться магической формулой «тождества противоположностей»?

Необходимо глубже понять, почему эта формула ничего не разрешает. Единство или частичное тождество противоположностей - есть общий принцип, обнимающий все формы противопоставления; это их родовой признак. Но существует множество видов противопоставлений. Все категории бытия суть синтезы, все вещи суть синтезы, т. е. единства противоположностей, и их имеется бесчисленное множество. Диалектика есть умение обходиться с противоположностями, знание их связей, переходов, соотношений. Она должна знать различные модусы (формы) противопоставления. Это знание в античной диалектике стояло на непревзойденной высоте. В диамате оно стоит необычайно низко. Достаточно заглянуть в Index Arestotelicus Боница* и посмотреть слова «противоположность» и «противоречие», чтобы увидеть грандиозное богатство диалектики противоположностей. Маркс признавал Аристотеля непревзойденным колоссом философии**, но диалектике у него не научился, как не научился и у Гегеля. По его собственному признанию, он лишь «кокетничал гегелевской манерой»***, которая была тогда

в моде и считалась последним словом философии. Кроме того, он, как и все эпигоны, унаследовал все ошибки и недостатки Гегеля и не заметил его главных достижений.

Невозможно здесь развернуть и сопоставить диалектику Гегеля и диалектику его предшественников и учителей. Но можно показать нечто существенное и элементарное. что упущено марксизмом и делает его диалектику детской и беспомощной.

Существует три вида «единства противоположностей»;

1) противоречие и антагонизм противоположностей (недоразумение состоит в том, что здесь забывают о связи и единстве этих борющихся противоположностей):

2) разрешение противоречия и гармония противоположностей:

3) связь противоположностей, не знающих ни антагонизма, ни разрешения: таковы, например, противоположности причины и следствия, части и целого, севера и юта, правой и левой стороны и т. п. Причина не может противоречить следствию, они связаны незыблемо: и нам нечего заботиться о том, как бы их связан». Но средство может противоречить цели (и наоборот) и для пае существует задача, как их связать.

«Единство» существует во всех трех, и потому оно нисколько не объясняет их разницы, их соотношения и главное перехода из первой формы во вторую, что собственно и составляет весь секрет «разрешения». Подобно этому проблема противоречия и гармонии между мужчиной и женщиной нисколько не уясняется и не разрешается из их «тождества», из того, что оба - люди. Это «тождество» лишь ставит проблему.

Далее, первый вид противопоставления - противоречие - само несет в себе и содержит важное различие: логического и реального противоречия. (8) Первое решается совсем иначе, чем второе: логическое противоречие разрешается тем, что противоположности исключают друг друга сразу и мгновенно, без всякой борьбы: борьбы здесь нет потому, что если одна существует, то другая просто не существует: если земля вращается вокруг солнца, то противоположное исключено и не существует: вращения солнца вокруг земли просто не существует. Никакой борьбы двух направлений вращения не существует. При реальном противоречии, напротив, стороны вытесняют друг друга постепенно, существует борьба, антагонизм, в котором обе стороны реально присутствуют, и здесь

возможно как разрушение и гибель, так и нахождение нового синтеза и гармонии. Символ лука и лиры есть обозначение реального разрешенного антагонизма, а не логического противоречия.

Что же такое, в таком случае, настоящая философская антиномия (например, свободы и необходимости)? Она есть логическое противоречие, за которым скрывается реальная гармоническая система противоположностей. Антиномии решаются у Канта так, что тезис и антитезис, несмотря на кажущуюся несовместимость, оба остаются верными, но в разных смыслах. Они помогают открыть реальную систему бытия, как гармонию разных и противоположных смыслов и значений, ибо конкретная реальность не однозначна, но многосмысленна и многозначительна. Так, например, антиномия «человек смертен и человек бессмертен» решается тем, что оба суждения верны в различных смыслах, ибо человек есть гармоническое единство временных и вечных элементов, не пожирающих, но «питающих» друг друга. По тому же самому принципу разрешается и антиномия свободы и необходимости.

Обо всем этом диамат не имеет никакого понятия; поэтому он не может ставить и разрешать антиномии, что составляет истинную задачу диалектики. Он не умеет обращаться с противоположностями; он не знает их элементарных форм, не знает даже аристотелевского различия одних противоположностей, между которыми существует среднее, и других, между которыми нет ничего среднего*. А это различение существенно для проникновения в диалектику.

5. ЗАКОН ПРОТИВОРЕЧИЯ

Есть еще способ разрешения противоречий, к которому любит прибегать марксизм в крайнем случае: это отрицание закона тождества и противоречия. Гегель будто бы преодолел закон противоречия. Диалектика будто бы его отрицает. Эта мысль периодически появляется, когда человеческий ум запутывается в противоречиях: к ней прибегали софисты, сознательно желавшие запутывать в противоречиях; к ней прибегают даже некоторые современные физики, беспомощно стоящие перед открытиями современной науки, перед последними антиномиями материи.

Мысль эта абсурдна; более того, точное определение «абсурда» и состоит в том, что он есть нарушение закона тождества и противоречия. (9) При этом нарушении, возведенном в принцип, никакой диалог, никакая диалектика, никакое мышление невозможно. Закон «противоречия» в точном смысле есть закон, запрещающий противоречие, т. е. запрещающий успокоиться на противоречии, требующий его решения. «А есть А, а не Б», «это так, а не иначе» - вот формула закона тождества и противоречия. Она нисколько не исключает изменения и даже конфликта в бытии, ибо с соблюдением той же самой формулы говорится: «изменение есть изменение, а не неподвижность», «антагонизм есть антагонизм, а не примирение». Когда Гераклит говори): «все течет, а не стоит», «все есть война, а не мир»*, то он соблюдает строго закон противоречия, а вовсе не нарушает его.

Полная неспособность к логическому и диалектическому мышлению обнаруживается в следующем изумительном тезисе Энгельса:

«Закон тождества в старометафизическом смысле есть основной закон старого мировоззрения: «а» равно «а». Каждая вещь равна сама себе. Все было постоянным - солнечная система, звезды, организмы. Естествознание опровергло этот закон, но теоретически он все еще продолжает существовать» (Энгельс. «Диалектика природы», стр. 21, 1932 г.)**.

Закон тождества («а» равно «а») означает, таким образом, для Энгельса, что все вещи всегда остаются неизменными? Значит, Аристотель, основатель логики, «колосс мысли» (по выражению Маркса), формулировавший закон тождества, не подозревал, что все вещи изменяются? Неужели Энгельс не знает, что генезис, развитие являются основными идеями Аристотеля?

И где это Энгельс нашел таких «старометафизиков». которые утверждали неподвижность и неизменность всех вещей? Впрочем, есть один очень старый метафизик, который под это подходит, это Парменид: вся остальная мировая метафизика*** от Платона и Аристотеля до Лейбница и Гегеля, до Бергсона и Лосского утверждает изменение, становление, развитие, нисколько при этом не нарушая и не отрицая основных логических (и онтологических) законов тождества и противоречия. (10) И где это Энгельс нашел такое «большинство естествоиспытателей, которое все еще воображает, что тождество и

различие являются непримиримыми противоположностями»? (там же)*. Неужели большинство естествоиспытателей не знает, что тождество процесса жизни различных существ содержит в себе и обосновывает бесконечное многообразие этих существ, что тождество единого растения нисколько не противоречит различию его корней, ветвей, листьев, цветов и плодов? Где это Энгельс нашел таких идиотов «естествоиспытателей»? Наука только и занимается тем, что устанавливает тождество в различиях и раскрывает различия в тождествах.

Несмотря на такую жалкую софистику, все же порою мелькают остатки здравого смысла, заставляющего невольно признать и формулировать закон тождества. В «генеральном» учебнике Митина мы читаем такую фразу: «Противоположности - жизнь и смерть как бы становятся тождественными друг другу... Но ясен условный характер этого отождествления: жизнь все же есть жизнь, а не смерть» (1934 г., стр. 148). Вот точная формула закона тождества и противоречия: «жизнь есть жизнь, и не смерть». А есть А, а не Б. (11)

Необходимо осознать, куда ведут эти детские шалости с законом противоречия: они ведут в царство бессмыслицы и безумия, ибо если закон тождества и противоречия отменен, тогда «Гегель не есть Гегель, а есть Маркс» и «Маркс не Маркс, а Энгельс»; или, что еще хуже, тогда Энгельс есть мудрый Сократ! При этом закон тождества имеет онтологическое, а не только логическое значение: кто взял направление на Москву, тот к ней приближается, а не удаляется. И ориентируясь в направлении поездов, нужно соблюдать закон противоречия.

Отмена закона тождества и противоречия уничтожает всякую логику, всякий диалог, всякую диалектику, всякое мышление и всякую науку и в конце концов всякую определенность бытия.

Приведенный текст Энгельса доказывает нам, что трудно найти более недиалектическую голову. После этого философ не может брать всерьез его «диалектику». А без нее «Диалектика природы» представляет собой дилетантское и популярное изложение естествознания 70-х годов прошлого столетия, абсолютно устаревшее и никому не интересное в силу грандиозной революции, происшедшей с тех пор в естественных науках. Теперь думают и рассуждают о совершенно иных проблемах.

6. ДИАЛЕКТИКА КАК РАЗВИТИЕ И ПРОГРЕСС

Диалектический принцип марксизма может быть сведен к следующим основным тезисам: все противоположности приходят к противоречию; противоречие всегда благополучно разрешается; антагонизм обеспечивает развитие.

Все эти тезисы ложны: мы показали, что существуют противоположности, которые никогда не вступают ни в противоречие, ни в борьбу; что противоречие весьма часто разрешается гибелью; что «развитие» остается весьма проблематичным, ибо антагонизм сил его нисколько не обеспечивает.

Диалектика совсем не обязана утверждать развитие, наоборот, она противопоставляет развитие и «свитие», возникновение и уничтожение, она видит трагизм их столкновения. Наука прямо уничтожает идею однозначности космического прогресса, идею оптимистического развития. Существует смерть солнц, существует рассеяние теплоты, существует энтропия, и процессы эти необратимы. Наивная оптимистическая диалектика Энгельса обо всем этом и не подозревает.

История тоже нисколько не подтверждает тезиса Гегеля, что она есть «прогресс в сознании свободы»; скорее можно сказать обратное: потеря сознания свободы, возвращение к массовому рабству. Прогресс существует в сфере науки и техники, но он весьма сомнителен в сфере морали, права, искусства. Великие культуры расцветают и гибнут, они знают прогресс и регресс.

В сущности марксизм исповедует наивную веру в прогресс, свойственную эпохе «просвещения», или же веру в мессианские обетования, он есть типичный фидеизм, ибо прогресс научно недоказуем. Напротив того, современное естествознание доказывает космический регресс, закон космической смерти, при некоторой надежде на повторение огромных космических циклов (ибо теперь высказывается мысль, что «материя» возникает из доматериального, доатомного состояния энергии и возвращается к нему в силу рассеяния энергии, в силу энтропии).

«Развитие» имеет еще другое применение в марксизме. Оно призывается на помощь тогда, когда существует неразрешимая проблема, необъяснимый переход от одной ступени бытия к другой, непонятный скачок. Скажем: атомы «развились» в живые клетки; клетки «развились»

в психическое бытие, психическое бытие «развилось» в человеческий разум и в науку.

Дается ли здесь какое-либо объяснение? Никакого. «Развитие» по существу есть непрерывная связь, каузальная или теологическая; перерыв, скачок означает отсутствие развития. Скачок означает иррациональный переход от одной формы бытия к другой.

Ленин говорит: «чем диалектическое «развитие» отличается от недиалектического? скачком, противоречием, перерывом постепенности, единством (тождеством) бытия и небытия» (Ленинск, сб.)*. Значит скачок, перерыв постепенности есть настоящее противоречие, а не решение противоречия. «Скачущее» развитие ничего не объясняет и не решает. Ни на опыте никто и никогда не наблюдал «перехода» атомов в живые клетки, ни рационально не удалось сделать мыслимым этот переход. То же самое и еще с большим правом придется сказать о переходе от жизни клеток к психической жизни. В чем же состоит обязанность подлинной диалектики перед лицом этой иррациональности?

Она состоит в том, чтобы не замалчивать и «не замазывать противоречие, но разматывать его и углублять». Только тогда можно понять трудность задачи и подойти к возможности решения. Нельзя успокаивать себя «перерывами постепенности», ибо это значило бы успокаиваться на противоречиях. (12) Рациональное понятие развития как раз требует непрерывности.

7. КОЛИЧЕСТВО И КАЧЕСТВО

Стремясь сохранить идею непрерывности, диамат утверждает, что количество переходит в качество. Количество допускает непрерывность увеличения или уменьшения, и новое качество вступает в какой-то точке этого непрерывного ряда.

Закон перехода количества в качество Энгельс формулирует так: «в природе могут происходить качественные изменения - точно определенным для каждого сдельного случая способом - лишь путем количественного прибавления, либо количественного убавления материи или движения (так называемой энергии)» (Энгельс. «Диалектика природы», стр. 125)**.

Но тогда нужно указать, какое количество переходит в какое качество; например, какое количество атомов и молекул дает живую клетку.

И вот тут сразу же очевидно, что никакое увеличение или уменьшение количества атомов само по себе не дает живой клетки. Мы можем даже приблизительно сосчитать, сколько атомов и молекул содержится в живой клетке, но из этого не вытекает никакого понимания жизни, не вытекает никакого эксперимента создания живой клетки из точно определенного количества атомов.

Дело, очевидно, не в количестве, а в особом сочетании молекулярных сил и движений, которое остается неизвестным и в категориях физико-химического бытия невыразимым.

Совершенно так же обстоит дело со «скачком» из сферы телесного бытия в сферу психического бытия. Никакое количество клеток мозга и никакое их движение не дает психологии, и пока мы изучаем клетки мозга, мы остаемся неизменно в сфере физиологии.

Здесь «скачок» представляется особенно удивительным: нельзя даже говорить об особом непонятном сочетании нервных клеток и их движения, ибо все эти сочетания происходят в форме движений в пространстве, а психический процесс не есть движение в пространстве. Здесь совершается переход из сферы внешнего, пространственного опыта в сферу внутреннего, непространственного опыта. Кроме того, в сфере психической математические измерения теряют всякую точность и почти всякое значение: «количественное прибавление или количественное убавление» здесь почти неприменимо.

Никакое количественное убавление или прибавление кирпичей не объясняет и не создает архитектуры дома. «Архитектура» есть новая категория и притом эстетическая, а не физическая. Можно, однако, сказать, что архитектура пользуется для своих автономных целей известным определенным количеством кирпичей: подобно этому можно сказать, что живая клетка пользуется для своих автономных процессов жизни известным определенным количеством атомов и их движений; наконец, можно сказать, что психика пользуется для своей автономной внутренней жизни известным количеством нервных и мозговых клеток. (13).

Это восхождение по ступеням можно продолжать и дальше: социальное бытие хозяйство, право, государство, культура - одним словом все, что Гегель называет «объективным духом», тоже пользуется для своей автономной жизни, для своего автономного творчества как

психическими, так и биологическими и физическими процессами бытия. Все эти ступени бытия содержатся в этой высшей ступени, «сняты» в ней.

Высшая ступень «пользуется» низшей, как своей материей; она есть форма этой материи. Но никогда нельзя форму объяснить, дедуцировать из материи, получить при помощи простого «увеличения или уменьшения количества материи». Форма есть качество, не выводимое из количества, хотя содержащее в себе известное количество. (14)

8. ДВЕ МЕТАФИЗИКИ

Переход от каждой низшей ступени бытия к высшей есть «скачок», «противоречие» (это признал Ленин), т. е. иррациональность, нерешенная проблема.

Но марксизм смертельно боится всякой непознаваемости, всякой «тайны». Он стремится нас уговорить, что для диалектики все рационально, все понятно. Настоящая наука движется при помощи противоположного импульса: она ищет иррациональное, таинственное, неизвестное, она прикована к нерешенным проблемам, она есть docta ignorantia («научное незнание»)*. Напротив, марксист больше всего пугается, как бы не получился «агностицизм».

Гегель тут во многом погрешил: он старался придать всем переходам ступеней рациональный вид диалектической дедукции. Но как раз это ему наименее удалось: переход от одной ступени к другой остается искусственным и часто словесным; он скрыл иррациональные скачки, скрыл противоречия, не выявил антиномии переходов. Ему было важно создать монистическую систему рационального идеализма. Именно поэтому наука потеряла всякий интерес к его «натурфилософии» и всякий кредит к его диалектике. Кантовская «вещь в себе» лучше указывала на нерешенные проблемы и «бесконечные задачи», стоящие перед наукой.

Марксизм, конечно, прежде всего заимствовал дефекты своего учителя (как и все раннее гегельянство с его невыносимой диалектической фразеологией): ему важно было скрыть существование иррационального, устранить кантовскую «вещь в себе» и, главное, создать монистическую систему рационального материализма.

Самая плохая диалектика это та, которая не чувствует проблем, не замечает и не признает своего незнания (Сократ считает это признаком резонирующего глупца).

В этих двух монистических метафизических системах мы имеем две противоположных симметрически расположенных ошибки: сведение всего бытия к его высшей форме, к «объективному духу», мировому разуму, абсолютному субъекту - и сведение всего бытия к его низшей форме, к материи (коротко говоря: идеализм и материализм). Объяснение снизу, «спекуляция на понижение», одинаково характерна для Маркса и Фрейда: материя (у Фрейда - libido)* первична, все остальное вторично и есть надстройка. Соблазн такого объяснения состоит в том, что низшая ступень, материя, по-видимому, сохраняется и присутствует (wird aufgehoben, как говорит Гегель) на всех высших ступенях (дух требует воплощения и есть воплощенный дух).

Объяснение сверху имеет, однако, свое большое преимущество: в низшей ступени бытия высшие ступени еще не содержатся, и поэтому из нее выведены быть не могут; но в высших ступенях все низшие уже содержатся (sind aufgehoben, «сняты»). Фундамент не содержит в себе дома, но дом содержит в себе фундамент.

Вот почему монизм «объективного духа» гораздо глубже проникает в постижение абсолютного бытия, нежели монизм «материи»; последний не имеет для этого достаточно категорий, он знает лишь низшие категории бытия и не знает категории психики, духа, личности и свободы.

И все же объяснение сверху нельзя принять, дедукция из субъекта, предпринятая Фихте и завершенная Шеллингом и Гегелем, не может удаться и вот почему: высшие формы бытия всегда предполагают низшие и поэтому никогда не творят их из себя; форма всегда творит из какой-то ей данной материи; из высшей жизни духа, с ее правом, моралью, искусством, нельзя вывести физики с ее категориями (как и наоборот). Из самого полного физического знания звуковой волны нельзя вывести музыки с ее законами; но точно так же из полного знания музыки нельзя вывести физики звука.

Вот почему от метафизики идеализма так же приходится отказаться, как и от метафизики материализма, несмотря на все заслуги и преимущества идеализма, создавшего самое диалектику и развернувшего богатую систему категорий бытия (от Платона и Аристотеля до Гегеля). Приходится держаться «идеал-реализма», вернее сказать, устранить всякие «измы» и в основу положить простое бытие или абсолютное.

9. ДИАЛЕКТИКА И МЕТАФИЗИКА

Марксизм есть самая настоящая метафизика материализма, ибо метафизика утверждает рациональную познаваемость «вещи в себе», познаваемость абсолютного; а диамат утверждает, что «вещь в себе» отражается (и даже фотографируется) в сознании и что абсолютное есть материя.

Это есть метафизика и даже дурная метафизика, утверждающая, что она знает то, чего она не знает. Дурная метафизика, догматическая метафизика (например, утверждающая догму марксизма) разбивается диалектикой. Но не всякая метафизика дурна: метафизические проблемы существуют и к ним приводит диалектика, как это показал Платон, Аристотель и затем вся последующая философия.

Метафизика указывает на то, что лежит за пределами физики*. «Мета» означает то же самое, что и «дна», означает «выход за пределы», переход, понимание одного через другое. Нужно выйти за пределы («мета») физико-химического бытия атомов, чтобы увидеть их связь с другими формами бытия и понять их место в полноте объективной реальности, ибо «А» понимается через «неА», через противопоставление, - таков закон диалектики.

Противоречие метафизики и диалектики, в котором диамат воспроизводит несчастную мысль Энгельса, лишено всякого основания. И прежде всего потому уже по противопоставление не внушает доверия, что все великие диалектики были метафизиками и часто даже мистиками (например. Плотин, Прокл, Дионисий, Скот Эриугена, Эккехардт, Николай Кузанский, Яков Беме, наконец, Фихте, Шеллинг и Гегель). Но главное не в этом: Энгельс совершенно не понимает, что такое метафизика, и определяет ее такими чертами, под которые не подходят самые значительные и влиятельные метафизические системы.

Метафизики будто бы рассматривают природу как «случайное скопление изолированных предметов», как «состояние покоя и неподвижности», как «простой процесс роста», как «движение по кругу»; прямо противоположными чертами можно охарактеризовать большие метафизические системы от Платона, Плотина, Аристотеля до Лейбница, Шеллинга и Гегеля, и, наконец, до Бергсона и Лосского: они утверждают всеобщую связь явлений

(конкретное всеединство бытия), непрерывную динамику развития и непрерывное движение от низшего к высшему («Диамат», стр. 4-6).

А если Энгельсу угодно найти метафизику, утверждающую «скачкообразный переход» в противоположность непрерывному развитию, то мы укажем ему на теизм, утверждающий, что каждый «скачок» от одной ступени бытия к другой есть новый акт творения.

10. ДИАЛЕКТИКА И МАТЕРИАЛИЗМ ДВЕ ВЕЩИ НЕСОВМЕСТНЫЕ

Не в метафизике упрекаем мы материализм, ибо для философской диалектики необходимо выйти за пределы (мета) отдельных наук и отдельных сфер бытия, даже за пределы всего опыта в целом, чтобы прийти к проблеме всеединого бытия, которая и есть проблема философского миросозерцания. Мы упрекаем его в дурной метафизике, в неподвижной догме, выраженной в этом катехизисе. Диалектика разбивает эту догму, она разбивает всякий «изм».

Диалектика и материализм - две вещи несовместные.

Все существует и познается через противопоставление («А» существует и познается через «не-А»): материя существует и познается через то, что не есть материя. Если «материя» есть нечто определенное, изучаемое науками о материи, то она чему-то противопоставляется (ибо всякая определенность есть различение и противопоставление), а именно: материя противопоставляется духу или материя противопоставляется форме, и тогда диалектика рассматривает соотношение этих противоположностей.

В научном смысле «материя» может означать только особую ступень бытия среди других ступеней, а именно ступень физико-химического и биологического бытия. Математика не есть «материя» и не изучается науками о материи, равно как и психология.

Диалектика не может выхватить эти две ступени бытия и абсолютировать их. Она знает, что другие ступени бытия к ним несводимы и из них не выводимы.

Настоящая философская диалектика не есть диалектический материализм, - она есть диалектическая онтология: она захватывает все бытие, все качественно различные ступени бытия, все онтологические противоно-

ставления. Она не признает никаких «измов», провозглашающих суверенитет, самодержавие отдельных ступеней. Всякий «изм» есть догматическая метафизика.

Диалектическая онтология признает материю, но отрицает «материализм»; признает жизнь (биос), но отрицает «биологизм», признает психику, но отрицает «спиритуализм», признает дух, идею, но отрицает «идеализм».

В силу такой конкретной универсальности, в силу принципа всеединства бытия для диалектики существует трудная задача противопоставления и сопоставления ступеней бытия, разрешения вопроса о их совместимости. Существуют противоречия между различными ступенями и категориями бытия, они кажутся несовместимыми; так, например, механическая причинность и теология, материя и дух издавна казались несовместимыми.

Попытка разрешить все эти противоречия одним магическим словом - все есть движущаяся материя, все есть развивающаяся материя явно несостоятельна: научно она не дает ничего.

Механический материализм под материей еще понимал нечто определенное, именно физико-химическое бытие. Он мог иметь некоторое научное значение, как стремление объяснить жизнь клетки из движения атомов. Он знал чего он хочет.

«Диалектический материализм» сознает, конечно, что такой «механицизм», возведенный в миросозерцание, есть типичная дурная метафизика. Он называет его «вульгарным» материализмом и преследует как ересь.

Но что же понимает под «материей» «диалектический материализм»?

Ничего определенного, по-видимому, он не понимает. Материя не противополагается ничему и, следовательно, не означает ничего. Иначе говоря, она означает все, и ее можно одинаково назвать абсолютной субстанцией (Спинозы), Богом или просто Абсолютом. (15)

Не материя здесь утверждается, а неопределенное и беспрерывное бытие, которому противостоит небытие. Сказать это - значит покинуть всякий «материализм» и начать с фундаментального противопоставления бытия и небытия, как начал Гегель.

Чтобы избежать «вульгарного» материализма, остается только одно: утверждать, что под «материей» разумеется просто вся полнота бытия, вся полнота объективной реальности. Именно это Ленин и утверждает. (16) Но почему же тогда вместо материи не сказать про-

сто: объективное бытие, объективная реальность, которая объемлет все виды и все ступени бытия? А потому, что ему кажется, будто материя есть тот род бытия, который наиболее наглядно и очевидно убеждает нас в существовании объективной реальности, независимой от субъективного сознания; «для материалиста, - говорит он, - объект существует независимо от сознания субъекта, отражаемый более или менее правильно в его сознании».

Однако так обстоит дело далеко не для одного «материалиста», но для всякого стоящего на онтологической точке зрения. Правда, конечно, что всякий материалист мыслит онтологически, но это положение необратимо: неправда, что всякий онтолог мыслит материалистически.

«Является ли источником восприятия объективная реальность?» - спрашивает Ленин. И отвечает: «Если да, то вы материалист» («Материализм и эмпириокритицизм»)*.

Отнюдь нет! Вывод абсолютно неверен, ибо мы «воспринимаем» далеко не только одну материю: объективная реальность не исчерпывается материей: число, фигура, логическое понятие, право, мораль, государство все это объективные реальности (отнюдь не субъективные иллюзии) и, однако, вовсе не «материя», воспринимаемая органами чувств. Объективная реальность не исчерпывается вещами в пространстве; психический процесс, духовный акт познания, решение воли все это объективная реальность, но не вещь в пространстве.

Одним словом, отрицание Беркли, Юма и Маха, отрицание субъективного идеализма, совсем не требует материализма, а требует лишь онтологии.

11. ВСЯКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ «ВУЛЬГАРЕН»

Почему абсолютное бытие неудобно и нецелесообразно называть «материей»? Ведь дело идет, собственно, уже только о термине для абсолютного. Неудачность термина состоит в его вредной двусмысленности: один раз он означает полноту реальности, абсолютное бытие, другой раз он означает только телесно-пространственное бытие. В последнем смысле он обычно употребляется в разговоре. В первом смысле почти никогда.

Вот почему термин материализма ведет к неизбеж-

ному уклону в «вульгарный материализм», и этот уклон мы встречаем у всех: у Маркса, Энгельса, Ленина и у всех марксистов. Вслед за Фейербахом Энгельс говорит: «вещественный чувственно-воспринимаемый мир, к которому мы сами принадлежим, есть единственная реальность, и наше сознание и мышление, как оно ни кажется сверхчувственным, есть продукт вещественного телесного органа, мозга... дух есть продукт материи» (Энгельс. «Людвиг Фейербах», 1894 г.)*.

«У меня, - говорит Маркс, - идеальное есть не что иное, как пересаженное в человеческую голову материальное» («Капитал», том 1, стр. XVII)**. Он вообще всегда выражается сознательно материалистически, например, «мозг отражает общественные отношения» (там же, стр. 40)***. Весь процесс человеческого труда он мыслит чисто материалистически как «затрату мускульной и мозговой силы», как «Kopf und Hand» (Кап., т. 1. нем. изд. 4-е, стр. 472)****. Учителя он называет работником, обрабатывающим «детские головы»: он набивает их учебой, подобно тому, как колбасники набивают сосиски мясом (там же, стр. 473)*****.

Какой еще возможен более «вульгарный» материализм?

Несмотря на открещивание от старых французских и немецких материалистов, от Бюхнера и Молешотта, марксизм, и не только вульгарный марксизм, постоянно съезжает к ним: мысль остается, как и у них, продуктом мозга («Диамат», стр. 10- II).

Элементарная диалектика вынуждает признать этот пункт тождества старого и нового материализма (тоже уже давно одряхлевшего). Драгоценно в этом смысле признание Ленина: по основным «азбучным вопросам материализма... никакой разницы между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и всеми этими старыми материалистами - с другой, нет и быть не может)) (курсив Ленина! «Мат. и эмпир.». Соч., т. XIII, стр. 197-198)******.

Напрасно диалектика предупреждает, что «сведение» высших ступеней к низшим невозможно. Утверждать, что «материя первична», а «сознание вторично, производно» и есть продукт материи («Диамат», стр. 10) - значит именно совершать это сведение.

Другое значение термина «материи» усваивается с трудом: ведь оно означает совсем не ту материю, которую разумеет обычное наше сознание, и не ту материю, которую имеют в виду науки о материи. В противополож-

ность той, эта «материя» мыслит, радуется, печалится, молится Богу, даже отрицает свое существование и утверждает, что существует только дух (вместо того, чтобы просто «отражать» материю), одним словом, эта «материя» есть и душа и дух, ибо она есть все: и материальная материя и нематериальная материя.

Такая сверхматериальная «материя» ничего не дает ни науке, ни философии: все проблемы остаются теми же: спрашивается, например, как материальная материя (подлежащая пространственному измерению) соединена с психической материей (не подлежащей пространственному измерению)? Спрашивается, как каузально детерминированная материя (настоящая материя!) соединена со свободной материей, действующей по целям? (17)

В диамате есть два понятия материи: материя в узком смысле и материя в широком смысле. Последняя содержит в себе высказывание об абсолютном: эта материя совсем не есть материя - она есть абсолютное. Хочешь или не хочешь, а путем диалектики придешь к абсолютному. Результат довольно опасный для диамата, однако проблему абсолютного ему придется признать, ибо существует фундаментальное противопоставление релятивного и абсолютного, от которого никуда не уйдешь: «для объективной диалектики, - говорит Ленин, - в релятивном есть абсолютное. Для субъективизма и софистики релятивное только релятивно и исключает абсолютное» (Ленинск, сб. XII. стр. 324)*. Совершенно верно! Но никакой диалектики абсолютною в марксизме, конечно, нет. Эта проблема ему не по зубам. Здесь надо обратиться к той диалектике, которая идет от Парменида и Платона и доходит до Гегеля. придется обратиться к метафизикам и мистикам, которые всегда были великими диалектиками, - в противоположность эмпирикам и материалистам, которые для философской диалектики не дали ничего.

12. СОВРЕМЕННАЯ НАУКА О МАТЕРИИ И ДИАМАТ.

ТЕОРИЯ «ОТРАЖЕНИЯ» И ВЕЩЬ В СЕБЕ

Что касается материи в тесном смысле, т. е. настоящей материи, составляющей объект науки о материи, то, конечно, ни Маркс, ни Энгельс ничего не подозревали о том кризисе, который она испытывает сейчас.

«Великий революционер - радий» начал грандиозную революцию, которая продолжается и сейчас. Ленин был серьезно обеспокоен за судьбу материи, настоящей материи: «материя исчезает». Но если мы посмотрим, как страстно он погружается в литературу вопроса, то сейчас же увидим, что его интересуют совсем не научные открытия и контраверсы, а исключительно вопрос о том, подтверждают ли эти открытия диалектический материализм, или нет, не ведут ли они прямо к философскому идеализму. Как бы радий не оказался контрреволюционером! (Когда революция не нравится, ее всегда называют «контрреволюцией».) Ленин занимается исключительно тем, что изобличает всех этих исследователей в «идеализме», и сожалеет о том, что они не знакомы с «диалектическим материализмом» («Жаль, что не знаком ты с нашим петухом»)*. Все это ничего абсолютно не дает для научной философии материи.

Революция в современной науке о материи является опасным испытанием для диамата. Что, собственно, он может дать для решения проблемы современной физики? Казалось бы, действительно: кому же лучше знать материю как не материалистам? Дело обстоит, однако, как раз наоборот: материализм никаких открытий в физике не сделал; все они сделаны «буржуазными» учеными, склонными к идеализму. Все, что может им предложить диамат, - это вернуться к точке зрения наивного реализма и к теории «отражения».

«Надо спросить, - говорит Ленин, - существуют ли электроны, эфир и так далее вне человеческого сознания, как объективная реальность, или нет? На этот вопрос естествоиспытатели также без колебания должны будут ответить и отвечают постоянно да» (Ленин. «Мат. и эмпир.», т. XIII, стр. 213-214)".

Совершенно верно: на точке зрения реализма физика как наука стояла тысячелетия и будет стоять всегда; она не сомневается в том, что изучает объективную реальность. Но она сомневается в том, какова эта реальность, сомневается в том, существуют ли непроницаемые тела, существует ли эфир. Физика давно и бесповоротно отвергла идею, что наши ощущения и представления отражают («фотографируют») реальность, как она есть, что они являются копиями, снимками, зеркальными отражениями вещей (Энгельс и Ленин). Можно сказать, что все успехи и весь путь науки (и не одной физики) состоит в уничтожении наивной идеи отражения: объективно суще

ствует совсем не то, что нам кажется, представляется и является.

Теорию отражения не стоит даже опровергать. Единственное, что от нее остается - это признание объективной реальности, но такой, которая вовсе не «отражается», а лишь ищется, символически изображается в знаках, буквах, словах, уравнениях, понятиях, постоянно при том ускользая и открывая новую бесконечность непознанного. Наивность «отражения» устраняется, но реализм остается, только не наивный, а критический реализм.

Выражением такого критического реализма является противопоставление «вещи в себе» и явления у Канта. Задача познания: при помощи ощущений, представлений, суждений и опыта вообще познать вещь, как она есть, «вещь в себе», но эта задача есть бесконечная задача. Противопоставление вещи в себе и явления есть диалектическая необходимость, которую Ленин принужден всецело признать:

«Диалектика, - говорит он, --- есть изучение противоположности вещи в себе, сущности, субстрата, субстанции - в отличие от явления «для других бытия»... «Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка к сущности второго порядка и т. д. без конца» (Ленинск, сб. XII, стр. 183)*.

Этим все сказано. Лучше нельзя восстановить право вещи в себе. Ленин принужден здесь признать основное положение всего неокантианства, вещь в себе, как бесконечную задачу познания. Поэтому отрицание «вещи в себе» у Энгельса и вслед за ним в катехизисе диамата есть величайшее недоразумение: «вещь в себе» отрицается и уничтожается как раз субъективными идеалистами, которые желают остаться при одних «явлениях».

Отрицать можно и должно лишь полную познаваемость вещи в себе, которую наивно возвещает Энгельс, опираясь на практику: на «эксперимент и промышленность». «Если мы можем доказать правильность нашего понимания данного явления природы, - говорит он, тем, что мы сами его производим, вызываем его из условий, заставляем его к тому же служить нашим целям, то кантовской неуловимой «вещи в себе» приходит конец». (18) **

Этот аргумент особенно нравится диаматчикам и постоянно ими воспроизводится, и, однако, он совершенно ложен: дикарь зажигает огонь, не имея никакого понятия

о сущности горения и о законах теплоты; он бросает вещь на землю, нисколько не зная причин и законов падения, он пользуется на каждом шагу рычагами, не зная принципа рычага; он ест и пьет, не зная законов пищеварения; он рождает детей, не зная законов оплодотворения. Сущность всех этих, производимых им самим явлений остается для него непостижимой «вещью в себе». И так обстоит дело совсем не с одними дикарями: человек современной цивилизации на каждом шагу производит множество явлений, совершенно не понимая сущности происходящего процесса: он зажигает свет, не зная, что такое свет; сажает растение, не зная, что такое жизнь.

И кроме того, как бесконечно велико количество явлений, которых человек произвести не может! (И притом самых важных, касающихся его жизни, здоровья, судьбы.)

Поэтому только самодовольная полуобразованность может верить, что «с развитием науки и техники непознаваемых вещей в себе остается все меньше» (Кратк. филос. словарь, ОГИЗ, 1939, стр. 28).

Как раз напротив: новые открытия в науке и технике ставят новые проблемы, показывают новые бесконечности неведомого, о которых раньше и не подозревали.

И здесь Ленин принужден подтвердить это наше соображение: «электрон так же неисчерпаем, как атом, природа бесконечна и углубление прогрессирующей науки бесконечно» (т. XII, стр. 215)*.

13. ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОЙ ФИЗИКИ.

КОРПУСКУЛЯРНАЯ И ДИНАМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ МАТЕРИИ

Итак, единственное, что Ленин может предложить современной физике, - это стать на точку зрения реализма и ненавидеть вместе с ним «идеализм», иначе говоря, верить, что мир действительно существует, а не есть «только наше представление».

Большинство физиков это охотно признает, ибо физика вообще стоит на точке зрения «эмпирического реализма». Если «единственное «свойство» материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания» (как постоянно повторяет Ленин в «Мат. и эмпир.»), значит, философский материализм не

представляет никакого интереса для физики: он торжественно провозглашает то, что утверждает обычный рассудок, не искушенный никакой наукой или философией.

Физику интересует, какова эта объективная реальность: состоит ли она из «непроницаемых» тел, из «корпускул», из атомов и электронов, или из волн эфира? Существует ли этот эфир, существует ли пустое пространство? Существует ли энтропия, существует ли космическая бесконечность? Здесь есть свои антиномии, своя научная диалектика: например, антиномия объяснения света при помощи потока электронов (корпускулярная теория). Каждая имеет свои трудности: эфира, по-видимому, не существует*; корпускулы сомнительны. Астрономический космос, равно как и атом, равно как и всякая «непроницаемая» масса, состоит в подавляющем количестве из пустоты. Материальный мир есть, прежде всего, пустое пространство, в котором разбросаны редчайшие и бесконечно малые точки, центры сил.

Подлинная диалектика здесь имеет огромную сферу для размышления. Например, при решении вопроса: сохраняется ли закон причинности в микрофизике (в физике электронов и квант)? Как сохранить закон противоречия перед лицом антиномий новой физики? Держаться ли корпускулярной или динамической теории материи? Для решения этих вопросов бесполезно обращаться к таким «передовым мыслителям», как Маркс и Энгельс. Ленин тоже не поставил ни одного из этих вопросов (его знакомство с революцией современной физики доходит до 1908 года).

Мы не можем здесь пускаться в подробности; скажем только, что «диалектический материализм» не имеет никакой диалектики материи. Многое для него мало приятно и мало удобно: так. например, то, что космос состоит преимущественно из пустого пространства, в котором материальные корпускулы составляют редчайшее исключение. Корпускулярная теория материи необходимо должна утверждать, что кроме корпускул (маленьких телец) существует еще пустота, где нет никакой материи, т. е. существует нечто абсолютно нематериальное. Кто говорит о более или менее разреженной материи, тот должен признать реальность пустого пространства. Пространст-

* Спрашивается: чем будут эти «волны», если эфира не существует? Они полунат чисто математическое, идеальное значение. Результат, которого материализм панически боится. И однако он дает точное математическое предвидение.

во первее материи: существует и мыслится пространство без материи, но не существует и не мыслится материя без пространства.

Динамическая теория материи стоит на другой точке зрения. Она давно поняла, что материя не есть косная непроницаемая масса. Ее «непроницаемость» есть сопротивление всякому проникновению, т. е. действие некоторой силы. Современная теория материи подтверждает эту точку зрения, высказанную еще Лейбницем и Кантом, ибо непроницаемость не может объясняться сплошной заполненностью пространства, так как материя есть прежде всего пустота; в эту пустоту не пускает вращение электронов, т. е. движение, сила, отталкивание. Отсюда вывод: сила, движение, динамизм составляют сущность материи, а не косная масса. Дело склоняется в сторону столь несимпатичного Ленину энергетизма. Материализм всегда в сущности будет держаться за сплошную непроницаемую массу, будет ли это небесное тело, земной шар или атом; эта масса непрерывно уменьшается и доходит до бесконечно малых «корпускул», электронов и протонов, но она должна оставаться массой.

Для динамической теории всякие «корпускулы» сводятся к центрам сил, к притягиванию и отталкиванию, к положительному и отрицательному заряду. Механика квант благоприятна такой точке зрения, ибо «кванта» есть количество действия. Исчезает ли при этом материя? Да, конечно, «материя» обыденного сознания, материя старой физики, материя материалистов исчезает, но объективная реальность, которой Ленин так дорожит, остается; она только не исчерпывается «материей» - ни старой, ни новой.

И не только для других наук, но даже для самой физики, изучающей прежде всего материю и только материю, объективная реальность не исчерпывается материей, ибо пустое пространство есть точно такая же объективная реальность, как и материя, и притом реальность гораздо более распространенная в космосе, статистически бесконечно чаще встречающаяся, нежели материя, которая есть редкое исключение во вселенной (даже атом есть прежде всего и всего более пустота). Поэтому материалистический догмат Ленина, вполне точно выражающий сущность материализма: «в мире не существует ничего, кроме материи»* - абсолютно ложен. Он просто опровергается современной наукой о материи: кроме материи существует пустое пространство, без которого и

вне которого материя не может существовать. Оно объемлет собою и держит в себе материю, притом весьма разреженную, т. е. она встречается в нем весьма редко. Что такое пустое пространство для материализма? Наивным и беспомощным был бы ответ: «пространство есть качество материи», ибо пустое пространство есть то, в чем нет никакой материи, - никакой с тех нор, как физика отвергла существование эфира. Пространство не есть качество материи, ибо его можно познавать и измерять, не предполагая никакой материи, как это делает геометрия и математика вообще. Здесь, в современной физике, мы имеем подтверждение общего диалектического закона, что А мыслится и существует только в противопоставлении не-А, а материя только в противопоставлении тому, что не есть материя.

Есть еще и другое противопоставление, вне которого материя немыслима - это противопоставление материи и формы. С ним мы встретились выше. Оно установлено Аристотелем и в сущности воспринято Гегелем. Без него невозможно то понятие «развития» материи, которое так дорого диамату, ибо развитие есть переход от одной формы материи к другой форме. При этом низшая форма материи составляет материю для высшей формы. Физика изучает самую низшую и простейшую из известных нам форм материи, но при этом мы видим, что она изучает в сущности всегда только формы, так, напр., атом есть определенная форма материи, световой луч есть другая форма и электрон есть тоже форма. Что же касается еще более примитивной, низшей, изначальной материи, то мы ее совершенно не знаем и не понимаем. Так и думал Аристотель. Он называл ее «апэйрон», т. е. «беспредельное» и, следовательно, совершенно неопределенное, а все реально существующее и познаваемое есть нечто определенное. В этом смысле Аристотель стоит гораздо ближе к современной физике, чем материалисты в смысле Маркса, Энгельса и Ленина.

Если мы теперь спросим себя, какая философия материи всего более предвидела развитие современной физики, для какой философии вся эта революция электронов и квант наиболее благоприятна то придется признать, что она явно неблагоприятна для старого атомизма и наиболее благоприятна для монад Лейбница и для субстанциальных деятелей Лосского*. Низшие монады Лейбница, из которых состоит «материя», совсем не являются центрами сознания («духами»), как думают про-

фаны, - они являются центрами бессознательно действующих сил, т. е. как раз тем самым, о чем говорит современная физика. Здесь открывается путь для решения психофизической проблемы.

14. ПСИХОФИЗИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА В СВЕТЕ СОВРЕМЕННОЙ НАУКИ

Психофизическая проблема или проблема соотношения «тела и души» есть древнейшая, вечная проблема философии и вечный камень преткновения для материализма. Наивный материализм утверждает: души не существует, существует только тело. «Диалектический материализм» утверждает: существует только движение материи, сознание есть форма движения материи.

Древнейшая антиномия духа и материи (существует только материя или только дух) решается в сторону материи; одна противоположность сводится к другой. Решение недиалектическое, ибо противоположности не существуют одна без другой: с уничтожением «духа» теряет смысл и «материя».

Далее антиномия эта состоит в том, что противоположности несводимы: материя есть движение в пространстве; сознание, мышление - не есть движение в пространстве (реальная верста не помещается в голове и идея версты не имеет измерения). Антиномия духа и материи, мышления и протяжения была глубоко продумана и формулирована Декартом, Спинозой, Лейбницем (на его знаменитом сравнении мозга с башенными часами, в которые можно войти и посмотреть, что там происходит: мы найдем сложное движение колес, но никогда не найдем ни ощущения, ни мышления)*. В русской философии она была отчетливо формулирована и углублена Лопатиным.

Материализм и здесь не дает никакой диалектики психофизической проблемы: он не понимает и не формулирует антиномии, он не понимает, что здесь, в человеческом существе, соединено чудесным образом несоединимое, соединено то, что Кант называет внешним и внутренним опытом. Материализм говорит: материя и движение есть все. Спиритуализм говорит: дух и мышление есть все, ибо материя мыслится и содержится в духе, она есть «мое представление». Вместо того чтобы обострять и углублять противоре-

чие (по завету Сталина), дабы понять глубину проблемы и глубину трудности, диамат замазывает и замалчивает противоречие, или же ссылается на тождество противоположностей. Но мы установили, что эта ссылка никогда не дает решения и что замазывание антиномий есть нарушение диалектического принципа.

Открытия современной физики и открытия современной психологии указывают, однако, новые пути для решения проблемы: электроны и протоны суть, конечно, центры бессознательно действующих сил, электрические заряды как действие отталкивания и притяжения. В свою очередь низшая форма психической жизни есть бессознательное стремление, нечто аналогичное простейшей форме физического бытия бессознательному движению. (Существует ведь и психическое и физическое «притягивание и отталкивание».) Как раз такого рода центры сил Лейбниц называет монадами (а Лосский - субстанциальными деятелями). Они действуют изнутри и вовне, суть нечто «в себе» и вне себя. Трудно было признать их одушевленными и приписать им психику, пока под психикой разумели сознание. Но когда психология открыла бессознательное, дело изменилось. «Монады» суть бессознательные силы и стремления, притягивание и отталкивание. Это как раз и утверждал Лейбниц; он первый угадал существование бессознательного, и современная психология с ее идеей космически-бессознательного (Юнг) дает Лейбницу огромное подтверждение.

Ясно, что нет никакого основания называть эти изначальные единства «материей»: они столь же «психоидны», как и физичны: «материальность» составляет только одну сторону их бытия: их противостояние и соотношение в пространстве (ибо пространство есть противоположение, взаимоисключение и вместе с тем соединение); существует и другая сторона: их «бытие в себе», их «самость», их «самостоятельность». (19)

Такая точка зрения, к которой приводит диалектика психофизической проблемы, исключает материализм, но она исключает одинаково и спиритуализм. Диалектика исключает всякие «измы». Ленин рассуждает так: или идеализм, или материализм - они исключают друг друга. Совершенно верно, «измы» все исключают друг друга, но идея и реальность, дух и материя не исключают, а включают друг друга; выделяются из единого иррационального, объективно-реального бытия. Лосский назы-

вает такую точку зрения «идеал-реализмом»; мы называем ее диалектической онтологией. (20) *

Мы считаем, однако, своим долгом добавить, что решение психофизической проблемы в духе Лейбница и Лосского есть лишь философская гипотеза, предчувствие, которое нуждается в подтверждении и углублении. Оно приобретает, правда, новый смысл и значение под влиянием переворота в физике, окончательно устраняющего абсолютно твердые, непроницаемые атомы Ньютона и дающего перевес динамической материи - с одной стороны; и под влиянием открытия бессознательного, как низшей формы психического бытия - с другой стороны; однако только дальнейшая разработка бессознательного может нам показать, насколько глубоко заложено «психоидное» бытие: лежит ли оно везде там, где есть органическая жизнь, или еще глубже, так что можно говорить о космически-бессознательном? Во всяком случае между органической жизнью и сознанием (с его «мышлением») лежит еще бессознательное, в котором, как теперь начинает выясняться, скрывается многое такое, что «и не снилось» не только Марксу и Энгельсу, но и настоящим «мудрецам».

Марксизм не может ничего решительно дать для решения психофизической проблемы, ибо он не знает, что такое психическое бытие. Маркс и Энгельс не имеют, собственно, никакой психологии, да ее и не было по-настоящему в их времена. Ленин все время говорит только об «ощущениях» и о мышлении. (21)

Для них нет психологических проблем, нет противоположности сознания и бессознательного, нет коллективно-бессознательного, без которого невозможно понимание массовой психологии. Этот дефект преследует марксизм везде. Он делает его социологию и его философию истории неинтересными, духовно мертвыми. Полнота психического бытия человека обедняется до степени экономического «интереса», к которому все «сводится».

15. АНТИНОМИЯ СВОБОДЫ И НЕОБХОДИМОСТИ.

ПОНЯТИЕ «СОДЕЙСТВИЯ»

Не эти проблемы являются, однако, испытанием для диалектики марксизма. Ей предстоит встреча с фундаментальным диалектическим противопоставлением:

сущего и должного, причинности и целесообразности, необходимости и свободы, установления факта и оценки факта.

«Диалектика» марксизма поставлена здесь перед самой важной диалектической проблемой: антиномией свободы и необходимости, установленной Кантом.

Прежде всего бросается в глаза, что марксизм обращает внимание только на одну сторону противопоставления: он сознает только тезис причинной необходимости сущего; он не сознает антитезиса свободной целесообразности должного. Для него существует исключительно причинно-детерминированная материальная природа. Только такой натурализм и материализм кажется ему научным. Говорить о свободе выбора, об установлении цели действия, об идее должного, об этическом идеале ему представляется «ненаучным». «Научный» социализм утверждает, что «естественные законы капиталистического производства» проявляются и реализуются с «железной необходимостью»: когда какое-нибудь общество напало на след естественного закона своего развития, оно не в состоянии ни перескочить через естественные формы своего развития, ни отменить их при помощи декрета»* (Предисловие к т. 1 «Капитала»). Человеческая свобода и воля здесь бессильны, следовательно, что-либо отменить или декретировать. «В общественном производстве люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения»... («Диамат», стр. 31, цитата из Маркса)*. «Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» (там же)**. При этом «общественное бытие» не означает ничего «духовного»: оно означает экономическую структуру, которая имеет своим последним реальным основанием материю, ибо «материя первична» и «все явления в мире представляют различные виды движущейся материи» (там же, стр. 10).

Материализм есть прежде всего детерминизм, ибо движение материи строго детерминировано и определяется естественными законами, действующими с «железной необходимостью». Отсюда возможность точного предвидения и предсказания.

Все это мировоззрение хорошо известно философии под именем натурализма (для материалистов основным началом является природа, а не дух, говорит Энгельс. (См.

«Диамат», стр. 11), всецело покоится на тезисе каузальной необходимости сущего, и этим сущим у марксистов будет материя («материя» является субъектом всех изменений». (Маркс. Там же, стр. 1 1).

Удержаться на этом тезисе никакая диалектика не может. В самом деле, если капитализм «необходимо» пролетаризирует и создает пролетарскую массу, которая «необходимо» уничтожает капитализм и обосновывает социализм, который наступает с «железной необходимостью» законов природы - тогда, правда, можно предсказать наступление социализма с точностью солнечного затмения, но, с другой стороны, тогда бессмысленно основывать партию и вести пропаганду, чтобы вызвать это солнечное затмение. Материя движется по своим солнечным законам, независимо от воли людей - тут не о чем хлопотать.

Это затруднение было давным-давно замечено мыслителями более высокой философской культуры. Марксисты делали отчаянные попытки, чтобы из него выпутаться. Такова идея «содействия» (Begünstigung) природным процессам, таково сравнение с ролью повивальной бабки.

Существует, например, природная необходимость рождения, но этой необходимости можно содействовать, ее можно облегчить: подобно этому можно содействовать необходимому наступлению социализма, его ускорять, наконец, осуществлять.

Расширение совершенно мнимое, ибо спрашивается: все ли в природе строго детерминировано, или не все? В первом случае «содействие» явно бессмысленно. Во втором случае существует не только причинная необходимость, но и некоторая сфера свободы. Только в этом случае «содействие» возможно: оно возможно лишь там, где существует такая «природная необходимость», которая оставляет сферу для вмешательства свободной воли: это «вмешательство» определяется уже не той природной необходимостью, которую оно находит перед собой, которая ему дана. но решением воли, выбором средств. оценкой действия. Действие никогда не оправдывает себя причинной необходимостью, ибо причинность индифферентна ко всякой оценке; добро и зло, смысл и бессмыслица одинаково причинно необходимы.

Существует, например, для человека необходимость умереть, по этим нисколько не оправдывается «содействие» его умиранию, его ускорению (убийство и самоубий-

ство). Существует природная необходимость родить - и здесь оправдывается «содействие» врача (кстати, можно спросить: почему одной природной необходимости можно содействовать, а другой нельзя?), и притом остается свободная сфера для выбора хирургического или нехирургического вмешательства, даже иногда выбора между жизнью ребенка или матери.

Идея «содействия» ничему не помогает: по-прежнему природная необходимость и моральная свобода стоят рядом и вместе с тем исключают друг друга.

Одно из двух: или существует сплошная детерминация железной необходимости, и тогда всякое свободное вмешательство (всякое воздействие, содействие и противодействие) исключается – или существует сфера свободного вмешательства, и тогда не существует сплошной детерминации.

16. ДЕТЕРМИНАЦИЯ «МОТИВОВ»

Существует, однако, и еще один способ выпутаться из затруднения, он всегда в конце концов применяется детерминизмом и часто служит прибежищем для марксистов. Свободное действие, выбор и решение всегда в конце концов могут быть объяснены из какой-либо комбинации причин, иначе говоря, генетическое объяснение всегда имеет последнее слово. Сознание свободы, которое есть опытный факт, покоится на том, что мы не видим и не знаем мотивов и причин.

Более глубокое и всестороннее знание причин уничтожает иллюзию свободы (это идея Спинозы).

Если бы этот довод был верен, то мы тем более теряли бы свободу, чем более познавали и схватывали цени причинностей. А на самом деле происходит как раз обратное: чем более мы познаем и охватываем цепи причинностей, тем более мы получаем возможности властвовать над ними, тем более возрастает и расширяется наша свобода, ибо «сколько кто знает - столько тот может».

Более глубокое знание движущих мотивов, инстинктов и скрытых душевных комплексов, определяющих наши действия и наши решения, вовсе не отнимает у нас свободу, а напротив, возвращает ее. На этом построен психоанализ, который открывает подсознательную обусловленность (генезис), многих поступков, которые мы

считали произвольными, - но при этом вовсе не закрепощает нас этими новыми причинностями, но, напротив, возвращает нам свободу и власть над ними обходным путем.

Наконец, самый марксизм не для того исследует и открывает причинные связи хозяйственных процессов, чтобы установить абсолютную детерминированность и абсолютную независимость человека от хозяйства, а как раз наоборот, чтобы освободить человека от рабства природным силам, чтобы дать ему новую сферу возможностей.

При всяком установлении закономерностей предполагается свобода овладения этими закономерностями, иначе установление закономерностей не имеет смысла.

Таков принцип научного знания: свободе принадлежит последнее слово; оно никогда не принадлежит генетическому объяснению. Научный «эксперимент» есть свободный акт.

Свобода по-прежнему вынырнула из детерминизма и стоит рядом с «природной необходимостью», и даже над нею. Все попытки марксизма выпутаться из противоречия не удались. И это потому, что он его не силах осознать, или, вернее сказать, старается скрыть от себя.

17. ДВЕ «НЕОБХОДИМОСТИ»

Скрыть это внутреннее неосознанное противоречие помогает отчасти двусмысленность в термине «необходимость», неразличение совершенно различных «необходимостей», и прежде всего необходимости идеальной и реальной, природной и моральной, необходимости сущего и необходимости должного.

Каузальное обоснование какого-либо факта показывает его генетическую необходимость, но ничего не говорит о необходимости логической, этической, эстетической, ничего не говорит об его оценке, как должного или недолжного. Смешение генетического (т. е. причинного) объяснения с систематической оценкой, с моральным и логическим оправданием составляет основной философский дефект марксизма.

Марксизм утверждает: капитализм «необходимо» пролетаризирует, создает массу, «пролетариат», который «необходимо» уничтожает капитализм. Здесь две необходимости: первая есть необходимость

генетическая, вторая есть необходимость, вытекающая из оценки, необходимость волевого акта: пролетариат решает произвести революцию ради идеальной цели коммунизма.

Генетическая (причинная) необходимость никогда не дает оправдания тому, что она обосновывает, ибо все одинаково имеет свои необходимые причины: все заблуждения и всяческая неправда. (22)

Только моральная необходимость должного оправдывает то, что ею обосновано. Маркс оправдывает социальную революцию, ибо воспринимает ее как должное, а капитализм как недолжное.

Все его сочинения переполнены суждениями о должном и недолжном, иначе говоря, этическими оценками, хотя он отрицает всякую этику во имя «научного» материализма и атеизма. «Научный» материализм и натурализм требовал генетического метода, который, по слову Спинозы, устанавливает неумолимую причинную необходимость «не оплакивая и не осмеивая». Маркс, напротив, непрерывно «оплакивает и осмеивает», точнее сказать изобличает, Маркс изобличает и осуждает эксплуатацию как недолжное и требует «экспроприации экспроприаторов» как морально необходимой и правомерной. Весь «Коммунистический манифест» полон этого пафоса морального изобличения и негодования.

При этом в системе Маркса «эксплуатация» является вечным принципом зла, имеющим значение для всех времен и народов, ибо она проницает всю историю рабского, феодального и капиталистического хозяйства, а устранение эксплуатации составляет вечный принцип добра, конечную цель коммунизма, движущую историей.

Несмотря на все это, марксизм считает необходимым отрицать всякие истины и вечные принципы особенно этические - как «метафизику».

Маркс считает неприличным и ненаучным говорить о морали и справедливости: это простительно лишь утопистам. И действительно, если следовать строгому методу точного естествознания, нельзя произносить суждений о должном и недолжном, а придется рассуждать так, как это делал Спиноза: большие государства поглощают малые в силу той же природной необходимости, в силу какой большие рыбы потирают малых и - можем мы добавить - в силу какой высшие классы эксплуатируют низшие. Нищие считал эксплуатацию биологически необходимой: все животное царство построено на эксплуата-

ции, и человек эксплуатирует и даже пожирает животных. Эксплуатация слабейшего сильнейшим и умнейшим необходима и правомерна. Наука о природе (как, например, дарвинизм) ничего против этого возразить не может.

Уже давно было замечено, что есть два марксизма: один утверждает, что бытие определяет сознание, утверждает полную детерминированность человека, предопределенность социализма в силу «железной» природной необходимости, утверждает социализм как науку («Диамат», стр. 13); это марксизм «Капитала»; другой признает, что сознание определяет бытие, утверждает, что человек может освободиться от экономического рабства и овладеть производительными силами и производственными отношениями, провозглашает социальную революцию как долг и социализм как практическую задачу, это марксизм «Коммунистического манифеста».

Оба марксизма существуют уже у Маркса. Первый он выдвигал в момент реакции, как утешение: «железная необходимость» все равно в конце концов приведет к социализму, несмотря на неудачу революции; второй он провозглашал в момент революционного подъема, как агитационный призыв к действию.

Однако в смысле миросозерцания доминировал первый марксизм, который именно поэтому назывался «материализмом». Он оставлял в тени, что сознание в свою очередь определяет бытие, и никогда не говорил, что во всяком действии мы исходим из идеи должного и недолжного. Всему этому в натуралистическом материализме, постоянно сползающем в самый вульгарный механический материализм, конечно, нет места.

Второй, революционно-идеалистический марксизм, не имел под собой никакой философской базы. Революционный идеализм можно обосновать лишь на такой философии свободы, какую давал Кант или Фихте, но отнюдь не на «материализме и натурализме».

18. СВОБОДА КАК ПОЗНАННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ

Бросим теперь взгляд, как решается эта антиномия у Маркса и Энгельса. Проблему необходимости и свободы (следовательно, свободы воли и вменяемости) Энгельс ставит и признает в своем «Анти-Дюринге». Он сознает,

что на этом основном противопоставлении покоится противоположность царства природной необходимости («животного царства») - и царства свободы, как царства человеческой культуры и цивилизации («Анти-Дюринг», 1932 г., стр. 80-81)*, Маркс тоже отчетливо формулирует эту основную диалектическую противоположность: царство необходимости (куда относится даже материальное производство) и царство свободы (куда относится развитие человека как самоцели) (Кап., т. III, стр. 591, 592)**.

Ясно, что все это противопоставление ими целиком взято из немецкого идеализма, из Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля. Оно было обосновано антиномией свободы и необходимости у Канта и составляло основную тему немецкой философии вообще.

Как же решается у Маркса и Энгельса эта знаменитая антиномия? С необычайной легкостью и легкомыслием. Вся диалектика великих философов, посвященная этой проблеме, для них прошла незамеченной. Здесь можно употребить любимый термин диамата: опошление.

Решение берется якобы от Гегеля. Оно весьма просто: свобода есть познание необходимости (непознанная необходимость, «слепая необходимость» есть отсутствие свободы).

Прежде всего, никакая ссылка на Гегеля здесь недопустима «необходимость» у него имеет совсем иное значение, нежели в материализме Маркса и Энгельса. Мы уже говорили о двусмысленности термина необходимость: он может означать моральную необходимость и физическую необходимость. «Свобода» означает у Гегеля автономию объективного исторического духа, автономию разума; автономия разума не есть произвол, но «собственная закономерность», собственная необходимость, обращенная к собственной свободе. Познание такой духовной, а не природной необходимости есть подлинное освобождение.

Напротив, природная необходимость есть для Гегеля низшая ступень, которая в этой высшей ступени автономного духа («идеи», разума) содержится и «снимается». Гегель дает этим решение антиномии свободы и необходимости вполне в духе всего немецкого идеализма.

Такое решение для марксизма совершенно неприемлемо, ибо оно заставляет принять всю философию духа Гегеля.

«Необходимость», о которой говорит марксизм, вовсе не есть автономия духа, необходимость, обращенная к

свободе; она есть природная, каузальная необходимость. И тогда афоризм о «познанной необходимости» превращается в бессмыслицу.

Прежде всего познание совсем не есть действие: познание противополагается действию (теоретический разум противопоставляется практическому), и пока мы познаем математические законы, физические законы, мы вовсе еще не действуем. Но «свобода воли» говорит именно о действии и спрашивает, существует ли возможность свободного действия.

Далее познание законов природной необходимости вовсе не дает еще свободы и власти над ними. «Раз мы узнали этот закон, действующий (как тысячи раз повторял Маркс) независимо от нашей воли и от нашего сознания - мы господа природы» (Ленин. «Мат. и эмпир.», 155-156)*. Совершенная неправда и недопустимое бахвальство! Мы знаем множество законов с совершенной точностью, которые не дают нам никакого господства и никакой свободы: таковы, например, все астрономические законы, таков закон энтропии, закон старения и умирания.

Как раз теория «отражения» особенно ярко показывает нам нелепость афоризма. Ленин говорит: «господство над природой есть результат объективно верного отражения в голове человека явлений и процессов природы» (там же). Но разве зеркало «господствует» над предметами, которые оно отражает? Отражение есть пассивное восприятие, воспрещающее при этом всякое изменение в отражаемых предметах. Чтобы зеркало не только отражало, но и господствовало над отражаемыми предметами, его нужно наделить еще одной способностью, а именно способностью свободы (таковы монады Лейбница, эти «зеркала вселенной»).

Чтобы человек господствовал над природными необходимостями, недостаточно знания этих необходимостей, его надо наделить еще способностью свободного действия.

Таким образом, из «познанной необходимости» никакой свободы не получилось.

Диалектическая беспомощность здесь доходит до своего предела. Бессмыслица афоризма становится очевидной; чтобы вернуть ему какой-либо смысл, его надо исправить так: познание необходимости есть одно из условий возможности свободы (незнание необходимости препятствует свободе).

Здесь диамат может обрадоваться; он скажет: «конеч-

но, мы это именно разумели, что вы приписали нам бессмыслицу». Однако радость окажется преждевременной. Принятие этого невинного исправления разрушает решение Маркса и Энгельса.

В самом деле, мы установили, что познание необходимости само по себе не есть свобода. К нему должно присоединиться свободное действие, которое пользуется познанием, как средством для своих целей. Иначе говоря, мы должны перейти к свободе со всеми ее категориями (цель и средство; субъект, ставящий цель и свободно избирающий средства, оценивающий цель и т. д.).

Но именно этот переход остается непонятным; он-то и составляет антиномию свободы и необходимости, которая нисколько не решается афоризмом о «познанной необходимости». Решение было иллюзорным. Оно состояло в «сведении» свободы к познанной необходимости, но это сведение не удалось.

19. БЫТИЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ СОЗНАНИЕ, ИЛИ СОЗНАНИЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ БЫТИЕ?

Посмотрим теперь, что дает катехизис диамата для решения данной антиномии. Выяснить это не так легко, ибо антиномия выражена расплывчато, неостро, недиалектично. Мы, однако, можем принудить диамат, пользуясь его собственными словами, к точной формулировке тезиса и антитезиса:

Тезис детерминизма (материализма): «природа, бытие, материальный мир определяют сознание (духовную жизнь) как нечто вторичное и производное». «Материальная жизнь общества независима от воли людей» («Диамат», стр. 13).

Антитезис свободы (идеализма, мощи идеи): сознание и духовная жизнь (идеи, теории, политика) определяют материальную жизнь общества, организуют, мобилизуют, преобразуют ее. Материальная жизнь общества, таким образом, зависит от воли людей («Диамат», стр. 15).

Или короче – тезис: бытие определяет сознание и антитезис: сознание определяет бытие.

В чем же состоит решение? Его найти еще труднее. Оно заменяется некоторыми суждениями «здравого смысла», создающими впечатление, что никакого противоречия не существует. Так, прежде всего отрицается односто-

ронний идеализм и материализм. Здравый смысл говорит свое «нет» утопическому идеализму, не считающемуся с условиями материальной жизни общества («Диамат», стр. 14), и то же самое «нет» - механическому или «вульгарному» материализму, не признающему «мобилизующей, организующей и преобразующей роли идеи» («Диамат», стр. 16), ибо тогда партия была бы не нужна, была бы обречена на «пассивность, на прозябание». (23)

Выражаясь разговорным языком, можно сказать, что отрицается научный фатализм и революционная фантастика.

Но здравый смысл не есть философская диалектика и разговорное успокоение не есть философское решение. (24) Здравый смысл говорит: и тезис отчасти прав - и антитезис отчасти прав, необходимо сохранить и тезис и антитезис; «генеральная линия» должна идти посередине. не склоняясь ни направо, ни налево.

Но диалектика не признает никаких «отчасти», она мыслит и обостряет тезис и антитезис до конца: тезис утверждает, что «материальная жизнь общества независима от воли людей» («Диамат», стр. 13) - антитезис утверждает, что «материальная жизнь общества зависима от воли людей» («Диамат», стр. 15), или чтобы выразить антиномию точнее и глубже: все сплошь детерминировано, и поэтому все есть природная необходимость и материя (тезис) - и не все есть природа и материя, существует еще свобода и дух (антитезис).

Никакого среднего пути здесь не существует: или все, или не все, между ними нет середины. Тезис и антитезис нельзя сохранить вместе, ибо они исключают друг друга; нельзя и вместе с тем необходимо вот в чем глубина антиномии.

Не найдем ли мы еще чего-либо в диамате, что давало бы хоть подобие философского решения? Мы должны проследить все возможности его диалектики, ибо здесь она подлежит последнему и решающему испытанию: здесь решается судьба всего материалистического миросозерцания.

И вот мы находим такую мысль:

Тезис о первичности природного бытия и вторичности сознания, о производности духовной жизни, о причинной обусловленности идей, теорий, взглядов условиями материальной жизни общества говорит только о происхождении и возникновении идей, учреждений, но вовсе не об их значении; напротив, антитезис имеет в виду значение, их

роль в истории, которая признается и поддерживается («Диамат», стр. 15).

Таким образом, тезис говорит о генезисе - антитезис говорит о значении (gelten). Эта мысль могла привести к важным результатам, но она здесь только брошена и не развита. За ней скрывается классическая критика Штаммлера*, которая здесь как будто принята во внимание: генетическое (т. е. причинное) объяснение возникновения какой-либо идеи, теории, какого-либо события в истории ничего не говорит нам о его принципиальном значении, о той роли, какую ему предстоит сыграть в истории. Но «значение» какой-либо идеи определяется оценкой ее истинности и правомерности, ее способностью решить поставленную задачу. Историческая роль идей и актов определяется не причинами и мотивами, смотрящими всегда назад («откуда и почему?»), а целями и идеалами, смотрящими вперед («куда и для чего?»).

Значимость чего-либо (gelten) означает его ценность (Wert): через понятие «значения» (gelten) немецкая философия пришла к своей теории ценности (Wert), и здесь диамат столкнулся с понятием ценности, ибо всякое действие может быть оцениваемо и постоянно оценивался.

Этого хода мысли мы, конечно, не находим в диамате: он не имеет категории ценности и боится ее, ибо она приводит к совершенно иному мировоззрению: ценное есть должное, обращенное к свободе, есть цель. А материализм есть детерминизм, изгоняющий свободу и выбор цели («отвергающий, по выражению Ленина, вздорную побасенку о свободе воли»)**. С того момента, как сознание начинает оценивать, ставить себе цели и их осуществлять, покидается почва материализма и начинает действовать тезис идеализма: «сознание определяет бытие», дух формирует материю.

Здесь само собой всплывает довольно простое решение, которое действительно как будто присутствует в диамате: нельзя ли сказать, что сначала бытие определяет сознание людей, а затем это сознание в свою очередь начинает определять бытие? Нельзя ли сказать, что духовная жизнь (идеи, теории, взгляды) производна от материальной жизни и ею обусловлена, но затем, в свою очередь, производит обратное действие на общественное бытие и на его материальные условия («Диамат», стр. 13-15)?

Сказать это не значит решить антиномию, ибо такого «сначала» и «потом» не существует: материальные причи-

ны никогда не могут перестать действовать и бытие непрерывно продолжает определять сознание, детерминизм нигде не прекращается; смысл материалистического мировоззрения состоит в том, что бытие всегда определяет сознание, а здесь высказывается, что оно лишь до какого-то момента определяет сознание, а с какого-то момента, напротив, сознание начинает определять бытие.

Это «всегда» и «не всегда» выражает неразрешенную антиномию. Утверждать, что сначала объект определяет субъект, а затем напротив, субъект начинает определять объект - значит выйти из материализма и перейти к совершенно иному миросозерцанию.

Как раз Шеллинг утверждает, что дух генетически возникает из материальной природы, но затем обратно воздействует на материю и на природу, формирует и творит из нее царство свободы и духовной культуры. Такое миросозерцание лежит в основе гегелевской грандиозной системы философии. С материалистическим монизмом оно явно несовместимо, ибо когда «сознание начинает определять бытие», тогда мы вступаем в сферу духовной жизни, которая выражается при помощи совсем иных категорий, нежели категории материальной природы, изучается совсем иными науками («науками о духе») и требует «философии духа», которую так блестяще развил Гегель.

Вдумаемся, что значит это утверждение: «сознание определяет бытие?» В нем заключены совершенно новые категории, а именно категории: сознательно поставленной цели, выбора средств, выбора между различными возможностями, а главное - категория субъекта сознания, личности, субъекта действия и познания. Все эти категории отсутствовали на ступени физико-химического и даже биологического бытия и тщательно изгонялись из наук о природе, из точного естествознания. (25)

Природа не действует по целям; субъект, действующий по целям, - уже не есть природа. Значит, не все есть природа? Нет, отвечают натурализм и материализм: все есть природа.

Антиномия не решена; по-прежнему стоят рядом тезис и антитезис: «бытие определяет сознание» и «сознание определяет бытие» - в их вечном споре, в их несовместимости и в их непонятном совмещении. Но теперь уже исчерпаны все средства диамата. Его «диалектика» не доросла до этой проблемы. И, следовательно, его ми-

росозерцание терпит крушение. Оно может стоять твердо лишь до тех пор, пока держится крепко этой знаменитой формулы: не сознание определяет бытие, а бытие определяет сознание.

20. ТРИ СМЫСЛА «БЫТИЯ, ОПРЕДЕЛЯЮЩЕГО СОЗНАНИЕ»

Ввиду того что эта формула является фундаментом «материалистического» мировоззрения, мы должны ее анализировать. Она имеет три различных смысла, которые присутствуют здесь в диамате (там же, стр. 13, 14), все три в спутанном, нерасчлененном виде, без того необходимого противопоставления, которое составляя сущность диалектики.

1) Метафизический смысл: «бытие» означает при этом природу, материальный мир, порождающий, производящий из себя психическое бытие, сознание; «дух есть продукт материи, продукт мозга» (там же, стр. 1 1). Этим высказывается метафизика материализма.

2) Гносеологический смысл: «бытие» означает объективную реальность, существующую независимо от сознания, а сознание обозначает отображение этой объективной реальности» (там же, стр. 13). «Бытие» означает познаваемый объект, а «сознание» - познающего субъекта. Здесь нет никакой метафизики, но есть гносеология, сохраняющая свой смысл, за исключением теории «отражения». (26)

3) Социологический смысл. Он интересует нас здесь преимущественно, ибо два первых были нами диалектически исчерпаны во всем предыдущем изложении. Этот новый смысл «бытия, определяющего сознание», устанавливается одним прилагательным, которое странным образом забывается: у Маркса сказано: «общественное бытие (людей) определяет их сознание». Но «общественное бытие людей» уже есть сознательное бытие, ибо оно есть бытие сознательных существ, понимающих друг друга, говорящих друг с другом, обменивающихся продуктами труда, следовательно, взаимодействующих по целям, определяющимся интересами, выбирающих и решающих. Как же такое сознательное взаимодействие может противопоставляться «сознанию»? Ведь оно уже есть сознание.

Таким образом, здесь дело идет совсем не о противопоставлении сознательного существа и бессознатель-

ной вещи (внесознательной материи), как это имело место в метафизике материализма; и не о противопоставлении познающего субъекта и познаваемого объекта, как это имело место в гносеологии.

О каком же противопоставлении здесь идет речь? Она может идти только об одном - о противопоставлении:

1) сознательного и целесообразного взаимодействия людей, направленного на удовлетворение материальных потребностей (общественного производства) - с одной стороны;

2) с другой стороны, тоже сознательного и тоже целесообразного взаимодействия, направленного не на добывание материальных благ, а на творчество нематериальных ценностей науки, этики, эстетики, политики.

Первое называется кратко «материальная жизнь общества», второе называется «духовная жизнь общества» («Диамат», стр. 13, 14). Но и то и другое есть общественная жизнь (в этом противоположности тождественны), т.е. взаимодействие людей, сознательных существ, действующих и взаимодействующих по целям.

И там и здесь «сознание определяет бытие» - и даже в производстве это особенно очевидно: состояние науки определяет технику и изобретение, а последняя определяет продуктивность труда. Труд (особенно творческий) есть вообще преобразование бытия: активность, действующая по целям.

Экономическая деятельность целиком построена на том, что субъект, сознание, как бытие особого рода, определяет и преобразует бытие природы, бытие материи. Ни о каком материалистическом монизме здесь не может быть и речи: природа, материя здесь не является субъектом, но является объектом воздействия. А действующим лицом (изобретающим технику, организующим производство и продуцирующим) является субъект сознания, носитель творческого духа, человек, как индивидуальная и коллективная личность.

Поэтому никак нельзя сказать, что «материальная жизнь общества» «существует независимо от воли людей» («Диамат», стр. 13): она представляет собой организованное взаимодействие воль, направленных па материальное производство, и без этих воль просто не существует.

Вот к чему приводит неумолимая диалектика: тезис «общественное бытие определяет сознание» постоянно отождествляется с тезисом «бытие определяет сознание».

На самом деле он означает прямо противоположное: он означает, что «сознание определяет бытие». Он означает отказ от тезиса детерминизма, натурализма и материализма.

21. ЭКОНОМИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ

«Экономический материализм» Маркса говорит нам не о материи и не о природе, а об особом направлении жизни общества, об особом направлении общественного сознания.

В философском смысле он может означать прежде всего следующее: примат материальных ценностей над духовными, извращение иерархии ценностей, которое можно выразить, например, следующими словами: «хлебом единым будет жив человек; заботьтесь о том, что вам есть и что вам пить и во что вам одеться, и все прочее приложится вам».

Диамат так выражает значение экономического материализма: «материальная жизнь общества первична», «духовная жизнь - вторична, производна» («Диамат», стр. 13). Материальная жизнь означает экономическую продукцию; но что может означать первичность экономической продукции? Она может означать то, что продукция материальных благ, как средств существования, есть неизбежное условие всякой высшей духовной активности. Это несомненно, и в этом никто никогда не сомневался. Не сомневался идеалист Платон в своем коммунизме, не сомневался и идеалист Фихте в своем социализме. Но производство средств существования есть именно производство средств, а не целей. Каковы же цели, достижимые при помощи этих средств?

Каков смысл самого существования, смысл жизни? Ведь это не более и не менее как основной философский вопрос и на него в сущности нет ответа в миросозерцании «экономического материализма». Наилучшим образом организованное производство материальных благ не отвечает на этот вопрос, а неизбежность вопроса выражена в латинском афоризме: «Esse oportet ut vivas, sed non vivere ut edas» (нужно есть, чтобы жить, но не жить, чтобы есть). Никто не соглашается жить «хлебом единым». Уже римский пролетариат требует «хлеба и зрелищ».

Человек требует знания, красоты, справедливости,

любви - одним словом, всех ценностей культуры, воздвигаемых на экономическом фундаменте. Что такой фундамент необходим - в этом не сомневается никто. Но ведь не в фундаменте живет человек и не ради фундамента воздвигается здание.

Если даже знаменитое сравнение с фундаментом и надстройкой ценно и верно, то оно есть самая яркая иллюстрация, наглядно опровергающая экономический материализм. Пренебрежительное выражение «надстройка» указывает нам на то, что ценности культуры, воздвигаемые на экономическом фундаменте, кажутся в марксизме чем-то само собой разумеющимся, не стоящим особого внимания, вторичным и «производным». На самом же деле «надстройка» означает не более и не менее, как само здание, ради которого и для поддержания которого только и воздвигается фундамент. Смешон будет тот архитектор, который начертит только один фундамент, а затем скажет, что остальное само собой как-то надстроится. Но именно так рассуждает марксизм: план «надстройки» у него отсутствует; иначе говоря, отсутствует система ценностей, обнимаемых словом «культура», отсутствует философия культуры и социальная философия.

Необходимо иметь в виду, что «экономический материализм» означает известную установку духа, а вовсе не состояние материи. Хозяйственная деятельность человека есть продукт творческого духа. Орудия производства суть продукты изобретающего духа. Техника насквозь духовна, построена на математике, на науке, на творческом изобретении, на умении. Она и использует материю, но не есть материя.

Не трудно принудить диамат к признанию этого положения; там говорится: «люди ведут борьбу с природой и используют природу для производства материальных благ» («Диамат», стр. 19). Но «природа», как это твердо выразил Энгельс, есть материя. А люди, как мы можем добавить, обладают сознанием и творческим духом. Таким образом, приведенный тезис означает следующее: дух ведет борьбу с материей и использует материю для производства. (27)

Отсюда вывод: процесс производства нельзя мыслить без противопоставления духа и материи.

То же самое придется сказать о другом факторе производства - о социальной организации. Она еще в большей степени есть продукт творчества духа, нежели тех-

ника. Она создает взаимодействие активных субъектов сознания, не выразимое ни в каких категориях права и нравов; например, организация хозяйства выразима в нормах общественной или частной собственности. Нужно ли говорить о том, что творческая деятельность организатора, законодателя, политика не менее «духовна», чем деятельность техника, инженера, ученого?

22. МОРАЛИЗИРУЮЩИЙ ИММОРАЛИЗМ

Значение антиномии свободы и необходимости является очевидным не только в философии, но и в жизни. Требование ее решения отнюдь не является философским педантизмом, ибо философское противоречие скрывает за собой жизненное, социально-психическое противоречие.

Исходить из идеи абсолютной свободы и прийти к абсолютному рабству не есть теперь только философское противоречие (каким оно было для Шигалева в «Бесах»). Мы встречаемся здесь с неким трагизмом в личной и социальной психической установке. Оно составляет самостоятельную проблему.

Русские материалисты, позитивисты и атеисты (в стиле Базарова) еще были порядочными людьми, добрыми «идеалистами» и горели любовью к человечеству. Это про них Вл. Соловьев сказал: «человек произошел от обезьяны, а потому будем любить человека!»* Они не замечали в этом никакого противоречия. Но вот любовь к человечеству начала превращаться в ненависть к живым людям, в требование универсальной гильотины у гуманного Белинского**. Миросозерцание материализма и атеизма нисколько этому не препятсчвовало, ибо оно не знало никаких абсолютных мистических запретов. Великий Инквизитор Достоевского еще говорил о любви к людям, но из этой любви вытекало полное презрение к живой личности и грандиозно организованная инквизиция.

Наконец, Маркс окончательно бросил и возненавидел эту фразеологию гуманности и любви: он не говорит о морали и справедливости, оставаясь верным своему материализму и атеизму. Однако он этой верности не выдерживает и вступает на путь морализирующего имморализма. Это одна из самых отвратительных психических установок: Маркс беспрерывно морализировал, изобли-

чая и осуждая своих врагов, и вместе с тем сам интриговал, лгал и клеветал (дело с Бакуниным), проявляя последовательный имморализм*.

Марксизм морализирует в своем изобличении «эксплуатации» и вместе с тем имморален в своей социальной и политической практике. Моральный протест появляется, чтобы обосновать и оправдать ненависть, и затем снова исчезает, чтобы не мешать ей действовать.

Почему Маркс не углубил своего понятия «эксплуатации» и не осознал, что оно покоится на признании ценности личности, как самоцели? (28)

А потому, что идея личности есть идея существенно-христианского происхождения и с нею связана этика любви. Все это было Марксу отвратительно и враждебно. Ему нужна была этика ненависти. Положительные ценности ему были не нужны и опасны: они могли привести к «святыням» и заставить преклониться. Ему необходима была отрицательная ценность для ненависти и отрицания, и он нашел ее в эксплуатации.

Отрицательное морализирование совсем не есть выражение любви, оно есть функция ненависти. Мефистофель был величайшим мастером в отыскивании негативных ценностей, в безошибочном угадывании зла он видел свою высокую миссию и в этом смысле был величайшим моралистом, не хуже любого пуританина.

Необычайная зоркость ко злу и стремление все свести к низким мотивам составляет сущность некоторых характеров. Метод сведения (редукции) к низшему одинаково характерен для Маркса и Фрейда, будет ли то сведением к «интересу», или к сексуальному влечению. (На это справедливо указал С. Л. Франк.) Такой метод Шелер назвал «спекуляцией на понижение». Результатом этого метода является вовсе не «сублимация», о которой говорит Фрейд, а, напротив, профанация возвышенного, уничтожения чувства благоговения. Психоанализ Фрейда может обратиться в психическую болезнь эротомании (этим, конечно, не отрицаются его научные открытия). Материализм Маркса обращается у него в презрение к людям. Да и почему в самом деле благоговеть перед этими потомками обезьяны? Маркс одинаково ненавидел и презирал буржуазию, как и своих товарищей-социалистов (например, Бакунина, Лассаля и др.). Когда все вокруг него принижалось, он сам возвышался. В этом секрет «спекуляции на понижение». Почему Маркс держался за свой материализм, ате-

изм, детерминизм и старался не заметить явной несовместимости такого миросозерцания с каким-либо морализированием, в частности с осуждением «эксплуатации»? (29) А потому, что атеистический материализм дает полную свободу не стесняться в средствах, когда дело идет о захвате власти, о диктатуре над пролетариатом, которая необходима революционному «вождю». Атеистический материализм дает полную возможность стоять «по ту сторону добра и зла», а это большое преимущество для «профессионального революционера и политика».

Вот психологические причины, почему Маркс не мог осознать этического принципа, лежащего в основе понятия «эксплуатации», почему он не мог осознать знаменитой антиномии, не мог оценить значения антитезиса. Все это было отодвинуто в бессознательное и подавлено. Моральные суждения появлялись в сознании лишь для осуждения. Дальше их осознавать было не нужно и опасно. Положительные ценности, как, например, любовь, сотрудничество классов, солидарность, право - были для него не нужны и даже вредны: они ослабляли классовую ненависть.

23. РЕШЕНИЕ АНТИНОМИИ СВОБОДЫ И НЕОБХОДИМОСТИ

На нашем диалектическом пути эта антиномия появлялась в различных аспектах:

- «Бытие определяет сознание» нет, «сознание определяет бытие».

- «Все есть природа, все есть материя» (из природной необходимости нельзя выскочить) - нет, «не есть все природа, не есть все материя, и возможен скачок из царства необходимости в царство свободы».

- «Все определяется причинной необходимостью» нет, «не все определяется причинной необходимостью, существует еще свободная целесообразность».

- «Нельзя начать причинный ряд, ибо цепь причинности убегает назад в бесконечность» нет, «можно начать причинный ряд, ибо существует причинность через свободу».

Кант первый формулировал эту антиномию в своей «диалектике». Можно сказать, что без его диалектики свободы и необходимости Фихте, Шеллинг и Гегель были бы невозможны. Они во многом изменили и углубили его

решение, но вся философия XIX и XX веков постоянно возвращалась к этой проблеме: каждый большой философ продолжал диалог с Кантом, даже и не будучи нисколько кантианцем. Это Кант ввел настоящую диалектику в новую философию, и он ввел ее своими антиномиями. Они стоят незыблемо, хотя решения даются иные и далеко отходящие от Канта. Третья антиномия Канта, антиномия свободы и необходимости, присутствует при всяком философствовании, присутствует она, как мы показали, даже и в системе марксизма.

Русская философия в период ее расцвета прошла через критическое исследование Канта, Фихте, Гегеля и неокантианцев, впитала в себя лучшие достижения античной диалектики, сохраненные в веках, и наметила такое решение антиномии, которое получило затем подтверждение в западной философии.

Нет возможности здесь показать все достижения науки и философии за сто лет со ссылками на ученых всех стран, пройти весь диалектический путь, приводящий к такому решению, которое стоит на уровне философской культуры, - однако мы считаем необходимым показать позитивный выход из противоречий, наметить итоги вековой работы мысли. Вот эти итоги.

Антиномия свободы и необходимости сама по себе не связана ни с какой определенной системой философии, ни с какой «метафизикой». Она присутствует при всех системах. Величие Канта состоит в том, что он наиболее остро ее поставил, доводя до конца диалектику тезиса и антитезиса. Проблемы Канта бессмертны, но не его решения. (30)

Настоящее решение антиномии должно быть свободно от всех «измов», одинаково от материализма, как и от субъективного идеализма. Оно не должно даже базироваться на кантовом противопоставлении «явления» и «вещи в себе».

Оно должно быть онтологическим и диалектическим, чтобы лежать в лучших традициях эллинской и русской философии. Ибо прежде всего у эллинов надо учиться диалектике (как указывает само это греческое слово), а затем уже у Канта. Фихте и Гегеля.

Тезис исходит из всеобщей причинной необходимости, охватывающей всю природу; она не допускает исключений, и человек не является исключением: он создан природой и принадлежит к царству природы. В этом смысле он не свободен: не существует свободы от причинных связей. Причинная детерминация не допускает пере-

рыва причинности. Такой перерыв был бы абсолютной случайностью, но свобода не есть «случайность». Напротив, она есть борьба со слепым случаем.

Свобода есть сознательно-целесобразное действие, а такое действие вовсе не есть случайность, произвол и неопределенность; напротив, оно строго детерминировано, только оно иначе детерминировано, чем движение в природе. Человек не может ускользнуть от природной детерминации, но он может стоять еще под властью другой детерминации, другой закономерности, составляющей другую ступень бытия. Человек содержит в себе много ступеней бытия: он есть механическая природа (физико-химическое бытие), биологическая природа: но, может быть, он есть не только «природа», а еще нечто большее и высшее: цивилизация и культура?

Здесь открывается новая ступень, новая сфера бытия, сфера сознательно-целесообразного действия, кратко называемая сферой свободы. Она должна иметь свою собственную детерминацию, автономную, но ни в чем не нарушающую других низших детерминаций природной необходимости. Так могла бы быть решена антиномия.

Беда только в том. что сознательно свободная детерминация по целям кажется несовместимой с причинной детерминацией: она претендует начинать причинные ряды, она не признает пассивного подчинения природной необходимости, она хочет даже как бы властвовать над ней, одним словом, она исключает суверенитет природы из своего царства свободы. Здесь узел антиномии и здесь же ключ к ее решению.

А что, если сознательная целесообразность не исключает причинности, но, напротив, включает ее в себя?

Что такое «свободное действие»? В чем его онтологическая сущность? Оно есть прежде всего:

1) цель, поставленная сознанием, затем

2) отыскание и изобретение средств, могущих привести к цели, и наконец

3) приведение в движение цепи средств, реализующих цель.

И вот, сразу ясно, что выбор средств с самого начала есть выбор причин, могущих произвести желательное следствие. И вся цепь средств, приводящих к цели, есть не что иное, как цепь причин, производящих желательное следствие. (31) Сознательная целесообразность не исключает причинной необходимости, но, напротив, предполагает ее и содержит в себе.

И вот что особенно удивительно: причинная необходимость не только не противоречит свободной целесообразности, не только не уничтожает ее, но, напротив, является необходимым условием ее возможности. Человек только тогда может осуществлять свои цели при помощи ряда средств, если законы причинной необходимости остаются ненарушимыми, ибо ряд средств есть ряд причин.

Если бы законы механической причинности, законы тяжести иногда соблюдались, а иногда нарушались природой, человек не мог бы построить дома, ибо он внезапно свалился бы ему на голову. Если бы природа действовала свободно и произвольно, человек окончательно потерял бы свободу действия: он стал бы рабом случая, или же рабом населяющих природу и свободно действующих духов.

Результат ясен: свободная воля, действующая по целям, возможна только в таком мире. который насквозь причинно детерминирован. «Индетерминизм» уничтожил бы свободу действия (парадоксальное следствие диалектики свободы!).

Попытка отстоять свободу действия при помощи какого-либо устранения, ограничения или ослабления причинной необходимости была явно несостоятельна. Напротив, чем более крепка и абсолютна та природная необходимость, которую удалось открыть и установить человеку, тем более обеспечена для него сфера целесообразного действия, сфера свободного творчества.

Свободная целесообразность предполагает и содержит в себе природную необходимость, но не наоборот. Природная необходимость индифферентна ко всяким целям и желаниям человека: она есть «равнодушная природа»; она может одинаково служить противоположным целям, убивать и спасать, и одинаково не служить никаким целям, действуя по отношению к ним, как «слепой случай». Но свободная целесообразность не индифферентна по отношению к природной необходимости, она с нею непрерывно считается, ее взвешивает, ее познает: ведь она достигает своих целей при помощи причинных рядов, комбинируя эти ряды, строя из элементов природы, как из материала, новую форму бытия.

Статуя сохраняет в себе все свойства материи (мрамора или бронзы), пользуясь всеми законами физико-химического бытия, но она сама представляет собой новую

высшую форму бытия, невыводимую из материи. Дом сохраняет и содержит в себе кирпичи со всеми их физико-химическими свойствами, но кирпичи не содержат в себе дома и не предопределяют его архитектуры. Вот почему дом есть высшая новая ступень бытия, высшая форма, созданная из низшей материи. В свою очередь кирпич тоже есть форма, созданная из материи: из глины: он есть форма по отношению к глине, но он есть материя, материал по отношению к зданию.

Так Аристотель изображал соотношение ступеней бытия при помощи противопоставления формы и материи. Бытие не однородно, оно представляет собой множество ступеней бытия, причем каждая высшая ступень бытия предполагает и содержит в себе низшую, но не наоборот; и это потому так, что каждая высшая ступень есть новая форма бытия, для которой предшествующая ступень служит «материей». (32)

Свободная целесообразность представляет собой такую новую высшую ступень бытия, такую новую форму бытия, которая предполагает и содержит в себе низшую ступень природной необходимости, как свою материю. Антиномию свободы и необходимости нельзя решить, если себе представить две сферы: сферу природы и сферу свободы, как стоящие рядом и борющиеся друг с другом за территорию. Свобода и необходимость суть противоположности, но не взаимно исключающие друг друга, а такие, из которых одна есть включающая, а другая включаемая.

Это особое, очень тонкое, диалектическое противопоставление Аристотель выражает через соотношение формы и материи, а Гегель, принципиально следующий здесь за ним, через свое основное диалектическое понятие Aufheben (в сущности непереводимое)*. Оно означает вот что: все закономерности низшей ступени бытия «поднимаются» на высшую ступень (werden aufgehoben) и сохраняются в ней, как материя сохраняется в новой форме: и вместе с тем эти низшие закономерности как бы растворяются в высших, теряют свое значение, остаются сами собой разумеющимися, «уничтожаются» (werden aufgehoben): вернее было бы сказать, в своей новой форме преображаются до неузнаваемости. Так, мрамор преображается в одухотворенную красоту, физическая звуковая волна в симфонию: так, природная необходимость преображается в творческую свободу. (33)

Это особое соотношение ступеней бытия проницает

все бытие и создает особую иерархию бытия: биологическое бытие включает и содержит в себе физико-химическое, но не наоборот; психическое бытие предполагает и в каком-то смысле включает биологическое (организм); наконец, духовное бытие свободной личности, познающей и действующей, предполагает и содержит в себе ее психику и ее телесный организм. Дух вовсе не индифферентен к телесной жизни, хотя функции телесной жизни индифферентны к духу. «Дух» - это вовсе не существо, которое так пугает материалистов, это не дух спиритов и спиритуалистов. Быть может, не существует бесплотного, свободно витающего духа - но бесспорно существует воплощенный дух или одухотворенная плоть. «Дух» означает особую ступень бытия, которая не может отрицаться никаким материализмом, эта ступень имеет свою детерминацию, свою закономерность, выразимую в особых категориях, не встречающихся в природе и в науке о природе.

Бытие свободно действующей и познающей личности мы называем «духовным» бытием, чтобы отличить эту ступень от низших, материальных ступеней бытия. Если материализму больше нравится назвать эту ступень «духовной материей», то можно лишь указать на уродливость такого термина. Но дело не в термине, а в диалектической необходимости признать новую ступень, новую форму бытия, обладающую новыми категориями.

Итак, свободная целесообразность есть новая детерминация бытия, предполагающая и включающая в себя детерминацию причинной необходимости. (34)

Быть может диамату понравится такое решение антиномии? Тем более, что любое «орудие производства», любая машина составляет иллюстрацию к нему: машина есть цепь средств, которыми осуществляется свободно поставленная цель; и вместе с тем машина есть чистейший образец механической причинности. И еще одно затруднение хорошо разрешается: «социализм есть и не есть наука». Теперь эта антиномия разрешается так: социализм не есть наука, а есть этика, поскольку он ставит себе цели и идеалы; но социализм есть наука, или становится «научным», поскольку он ищет средства для осуществления своих целей научным путем, т. е. при помощи изучения причинных связей и «железных законов» экономики (если только таковые существуют).

24. ОСНОВНЫЕ КАТЕГОРИИ СВОБОДЫ.

СИСТЕМА ЦЕННОСТЕЙ

На первый взгляд кажется, что марксизм мог бы легко принять такое решение антиномии, не связанное притом ни с какой догматической метафизикой. Однако дело обстоит не так просто: поскольку диамат есть диалектика, он может и даже должен принять это решение, но поскольку он есть материализм, он не может его принять.

Чтобы это показать, мы должны раскрыть все смысловое содержание этой новой детерминации бытия, которую мы назвали кратко «свободной целесообразностью». Целесообразное действие, прежде всего, ставит себе цель, затем обдумывает и отыскивает средства. Цель есть то, чего не существует в настоящем, что предвидится и предвосхищается в будущем. Цель есть то, что реально не существует, но должно существовать. Где же существует эта «цель»? Она существует только в сознании, только в субъекте, она не существует в «объективной реальности». Обдумывание и изобретение средств существует тоже не иначе, как в сознании, в познающем субъекте. Только когда поставлена цель и найдены средства, когда выполнены эти два духовных акта субъекта, наступает третий акт реализации, который можно назвать «воплощением идеи», ее материализацией (идеальный проект дома воплощается в реальной материи).

Совершенно ясно, что здесь, в понимании реального действия, нельзя обойтись без противопоставления идеального и реального бытия, духовного и материального бытия. Здесь бытие сознания определяет материальное бытие, а не наоборот.

Таким образом, целесообразное действие предполагает «действующее лицо», субъекта действия, преображающего и изменяющего объективную реальность. Категория субъекта, действующего лица, просто не существует, если допустить, что бытие определяет сознание, она не может существовать в последовательном материализме, который есть монический детерминизм.

Итак, сознательная целесообразность требует категории личности и категории цели средств. Но этого мало: спрашивается, чем детерминирована цель? Выбор цели не есть нечто случайное, абсолютно неопределенное, хотя он и свободен. Но свобода имеет свою законо-

мерность, отличную от закономерности природы. Существуют необходимые цели, но это другая необходимость, отличная от необходимости природы. Это есть необходимость должного, а не сущего; * это необходимость обращения к свободе, ибо только к свободному субъекту может быть обращено долженствование: никто не говорит, что огонь «не должен» был сжигать дома, но всякий скажет, что поджигатель «не должен» был сжигать дома.

Свободная личность, действующая по целям, стоит под категорией должного. Но этим детерминация не закончилась: какие же цели определяются как должные? Те, которые признаются ценными. В основе каждой постановки цели, каждого действия и решения лежит (сознательно или бессознательно) суждение о ценности. Как и всякое суждение, оно может быть ошибочным и субъективным, но может быть истинным и объективным, ибо существуют истинные и объективные ценности.

Никакая философия не может этого отрицать, ибо различные системы спорят лишь о том, что именно истинно ценно, а не о том, существует ли ценное, которое всегда предполагается. Наука есть объективная ценность, искусство есть объективная ценность, социальная организация есть объективная ценность, хозяйство и техника суть объективные ценности, личность есть объективная ценность, наконец, жизнь есть объективная ценность (и притом сама жизнь есть сплошная - сознательная или бессознательная - оценка).

Многообразные действия, которые наполняют жизнь личности, не представляют собой бессистемного хаоса, но образуют некоторую систему (всегда несовершенную), некоторый «образ действия»; он определяется системой ценностей, которую данная личность признала и усвоила в жизни (это то, что она в конце концов любит и ценит).

Свободная личность, «действующее лицо» истории и личной биографии есть особая категория: это не только сознание цели и мышление средств (этим самым познание причин), это прежде всего познание системы ценностей и энергия воли, направленной на их осуществление. Без этого нет свободной личности. Личность есть высшее единство познающего, оценивающего и действующего субъекта.

* Необходимость того, что не существует, но должно было бы существовать.

Сама личность, индивидуальная и соборная, народ, нация (но отнюдь не класс!) есть драгоценнейшее явление культуры.

И каждая нация и каждая культура имеет свою систему ценностей, которую она «культивирует», и свою высшую ценность и «святыню», которую она религиозно почитает.

25. РЕЛИГИЯ АТЕИЗМА

Безрелигиозных культур, в сущности, не существует, как это давно было замечено. (35) Не существует культур, для которых «нет ничего святого». Атеистическая цивилизация имеет свои ценности и святыни. Проповедники атеистической цивилизации на самом деле являются пророками новой религии: об этом свидетельствует «религия человечества» Фейербаха и Огюста Конта, учеником и последователем которых был Карл Маркс со своей религией Коммунистического Коллектива. Про религию можно сказать: «гони религию в дверь, она войдет в окно»; да, в окно, вместе с воздухом и светом, необходимым для жизни, вместе с бесконечностью, которая открывается нашему взору.

Только жалкая психология английского и французского «просвещения» могла вообразить, что религиозное чувство можно отменить декретами разума. Современная психология со своими открытиями огромных неизведанных областей душевной жизни показывает, что религиозное чувство и религиозный миф, изгнанные из сознания и сознательно подавляемые, продолжают жить и действовать в бессознательном с тем большей яркостью и фанатизмом. Религиозное чувство всегда имело свои корни в бессознательном, и вот эти корни, не культивируемые больше сознанием, начинают порождать страшные и уродливые атавизмы, или в лучшем случае производить на свет ростки древних изжитых религий.

Атеистическая религия коммунизма имеет своих пророков, отцов церкви, свои иконы, гробницы, мощи, священное писание, догмы, патристику, имеет свои ереси, свою ортодоксию, свой катехизис, свои преследования еретиков, свои покаяния и отречения, наконец, свою прекрасно организованную инквизицию. Эта религия имеет свой избранный народ (пролетариат) и свой мессианский идеал интернационального коммунизма. Замечательно, что последовательного атеизма, в кон-

це концов, человек не выносит. Отрекаясь от истинного Бога, он непременно «творит себе кумира», воздвигает идола. Человек ищет пред кем преклониться и чему служить, ему нужно истинно-сущее и истинно-ценное, будет ли то пролетариат, бесклассовое общество, коммунизм, нация или проще и нагляднее: самодержец, вождь, которому воздаются божеские почести и воздвигаются статуи. Но если Бог невидим и непостижим, то идол виден, понятен, осязаем, - в этом его огромное преимущество для примитивного сознания, и вот атеистический материализм делает важное открытие: идол состоит из материи, он есть материя. Материя есть истинно-сущее и истинно-ценное. Она заменяет прежнее божество, она есть подлинный «вседержитель, творец неба и земли», она объемлет и создает все существующее.

Последовательный атеизм не удается: он переходит в атеистическую религию, ибо человек всегда что-либо признает истинно-сущим и истинно-ценным. Он всегда стоит в некотором необходимом отношении к Абсолютному, нечто абсолютизирует и нечто релятивизирует.

Диалектика, пройдя через все ступени и категории бытия и ценности, приводит к абсолютному; в сущности она к нему даже не «приводит», она из нею исходит, ибо первый ее вопрос, что такое истинно-сущее, что такое абсолютное? (36) В бытии абсолютного или в абсолютном бытии она не сомневается, но сомневается лишь в том и спрашивает о том, что такое это абсолютное бытие. Объект философии, говорит Гегель, есть тот же, как и объект религии - это абсолютное*.

Поэтому всякое отрицание истинного Бога и религии немедленно воздвигая идола или фетиша, а всякое отрицание истинного абсолюта в философии сейчас же абсолютизирует какую-либо подчиненную ступень бытия или подчиненную ценность. Атеистическая религия марксизма есть фетишизм материи, пытающийся спрятаться под кровом давно устаревшей науки.

В чем же состоит соблазн религии атеизма? Какова ее скрытая мотивация? Достоевский впервые выразил ее бессознательную диалектику: все позволено, но только в том случае, если нет Бога и Отца. С материей можно обращаться как угодно; с духовными императивами, с «заповедями», звучащими свыше, - нельзя. Когда Бог Отец свергнут, этот требующий, укоряющий и повелевающий Дух, с Его принципами и запретами, тогда природа-мать не страшна, она принуждена повиноваться тому,

кто воссел на престоле Отца и объявил себя никому не подчиненным. Материя и природа не дает нам никаких императивов, она ниже нас и нам подчинена, она есть материал и превращается в орудие производства: мы употребляем ее, как угодно и на что угодно. Если есть только материя, то мы стоим на ее вершине, над нами нет ничего и нам все позволено.

Если последовательный атеизм невозможен, то «религия атеизма» представляет еще большее противоречие. И однако это противоречие живет и действует. Это есть религия без благоговения, без чувства тайны, без трансцендентного, без иерархии ценностей, без «сердца», без любви. Это есть религия ненависти: религиозный фанатизм свержения богов. Она насквозь противоречива: утверждая имморализм, она морализирует: утверждая «все позволено»*, она прежде всего запрещает и подавляет.

И здесь Достоевскому принадлежит последнее слово: эти «бунтовщики не могут вынести своей свободы и ищут пред кем преклониться»**; и в этом идолопоклонстве перестают быть людьми и становятся пресмыкающимися.

26. ПРИРОДА И ДУХ

Теперь только мы развернули все категории той особой ступени бытия, которая кратко обозначена как целесообразное действие или свободная целесообразность. Вот эти категории:

1) категория цели и средств (содержащая в себе и «снимающая» категорию причины и следствия);

2) категория субъекта сознания (предвосхищающего цель и обдумывающего средства);

3) категория «ценности», определяющая постановку и избрание целей и развернутая в систему ценностей;

4) категория «святыни», как высшей и абсолютной ценности, дающей направление всему творчеству культуры и смысл всей жизни;

5) категория свободной личности, как познающего, оценивающего и действующего субъекта.

Достаточно бросить взгляд на эти категории, которые скрывались за антитезисом свободной целесообразности, чтобы тотчас понять, почему марксизм принужден был всегда оставлять в тени и замалчивать антитезис свободы и класть в основу своего миросозерцания тезис материализма и детерминизма.

Теперь только мы понимаем, что означает антитезис свободы, противостоящий тезису природной необходимости: он выражает ту высшую форму бытия, ту ступень бытия, которая кратко обозначается как «царство свободы», как сфера духовной культуры.

Система категорий этого бытия, структура этого бытия, предполагает, содержит в себе и объемлет всю структуру природы с ее категориями, как форма объемлет материю. Этим решается знаменитая антиномия свободы и необходимости: антитезис сохраняет и содержит в себе тезис в преображенной форме. Она решается при помощи «снятия» (Aufheben), т. е. сохранения низшей детерминации в высшей (гегеле-аристотелевский диалектический принцип).

Теперь только мы можем взвесить то огромное значение, которое имеет эта антиномия для всякой философии: она есть завершение диалектики и центр всякого миросозерцания. Вот почему мы сделали ее исходным пунктом для критической оценки марксизма: здесь решается его судьба, здесь обнаруживается его диалектическая слабость и беспомощность.

«Самая важная проблема философии, - говорит Энгельс, - это отношение бытия и сознания, духа и природы».* Здесь она и решается, ибо только решение антиномии показывает, как возможно совмещение свободного духа и материальной природы, как возможно определение бытия из сознания и через сознание, как возможен, наконец, парадоксальный «прыжок из царства необходимости в царство свободы», который для последовательного материализма и детерминизма вообще невозможен.

Наконец, теперь только мы можем понять, почему такое решение антиномии не может быть принято, заимствовано и усвоено марксизмом*.

Приняв его, невозможно ни в каком смысле оставаться материалистом и тем самым марксистом.

Материализм не может признать самостоятельных проблем философии духа, поставленных Гегелем и сохраняющих вечное значение, независимо от всякого гегельянства; материализм не может признать системы ценностей, ибо она разоблачает его имморализм и уничтожает его экономизм; поэтому он принужден не подозревать о ее существовании. Материализм не может признать свободы личности, как самоценности, ибо это

* Выше поставленный вопрос, стр. 93, 94.

запрещает обращение с нею как с вещью и не позволяет «выводить ее в расход». Наконец, материализм боится проблемы абсолютного, ибо она связана с религиозной проблемой.

«Бога нет и человек произошел от обезьяны - все есть развитие материи»; к этому сводится вульгарный материализм. Но и самый «научный» диалектический материализм сохраняет всецело эту точку зрения.

Марксизм остается догматической метафизикой материализма, не сумевшей усмотреть, формулировать и решить основную проблему бытия, проблему духа и материи, природы и свободы, как того требует подлинная диалектика. Словом: материализм и диалектика две вещи несовместные.

Страница сгенерирована за 0.09 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com