Вышеславцев Б. П., Кризис индустриальной культуры. IV. 24. Доброе и злое творчество

Стремление быть признанным означает осознание в себе творческого зерна, чувства, что в моей деятельности в какой-то степени присутствует и выражается моя ин-

424

дивидуальность, что я что-нибудь умею, что-нибудь значу, что я не забыт; вот сокровенное желание:

Чтоб обо мне, как верный друг,

Напомнил хоть единый звук

И чье-нибудь он сердце тронет,

И сохраненная судьбой

Строфа, слагаемая мной,

В печальной лете не потонет.

Таково желание поэта, творца; но таково же желание всякого творчества, даже всякой личности. Сущность творчества была нами подробно обоснована в отличие от работы и труда. Но есть одно свойство творчества, которого мы не касались. Бердяев, посвятивший всю свою философию в сущности проблеме творчества и свободы, не заметил этого удивительного свойства, и в этом его центральная ошибка: творчество он всегда считает положительным явлением, положительной ценностью, забывая, что существует творчество с отрицательным знаком. Существует злое творчество, а не только доброе творчество. При этом злое творчество есть все же творчество, а не «работа», оно имеет все признаки творчества: свободу, личную инициативу, умение, изобретение. (1) Поэтому мы говорим: «творить зло», а не «работать зло». Нам могут сказать, что злое творчество не есть настоящее творчество; оно есть в сущности разрушение, и это в конце концов верно, но разрушением оно оказывается именно лишь «в конце концов» и может долго казаться величественным созиданием, как, например, Вавилонская башня или тоталитарное государство Гитлера. Такая разрушительная инициатива, требующая искусства и умения, иногда смело высказывает свою нигилистическую сущность, так, например, Петр Верховенский (главный «Бес» Достоевского) говорит: я знаю, что теперь нужно прежде всего уметь разрушать и в этом вся моя задача; ни о каких будущих благах я и не думаю. Таким же подлинным разрушением, скрывающим свою сущность под личиной творчества, является и весь марксизм. И это высказывает не кто иной, как сам Энгельс с такой же откровенностью, как Петр Верховенский. Высший девиз марксистской философии, говорит он, выражен в

1 Такому творчеству Макиавелли учит своего «Князя». Один русский святитель называет испанскую инквизицию, которой он сочувствует, «богопремудрым коварством». Это тоже творчество.

425

словах Мефистофеля: «Достойно гибели все то, что существует» (часть первая, сцена 3). (1)

Гегель говорит, что противоположности творчества и разрушения связаны друг с другом, но мы должны внести поправку: эта связь одностороння и необратима. Можно, пожалуй, сказать, что всякое творчество нечто разрушает, ибо оно ставит новое на место отжившего старого, например новый закон отменяет старый («старое прошло теперь все новое»). Но не наоборот - никак нельзя сказать, что «всякое разрушение нечто созидает». Ибо существует преступное, страшное, дьявольское разрушение. Притом не так-то легко определить, где творческое разрушение и где разрушительное творчество, иначе говоря, где критерий доброго и злого творчества. Бердяев его не дал, ибо творчество он резко противопоставлял «святости», и поэтому всякое творчество было для него добрым творчеством.

С точки зрения христианской философии подлинный критерий доброго творчества дается в словах Христа: «Без Меня не можете ничего творить». Но к этому можно добавить еще и точное определение зла, которое содержится в Евангелии: зло есть ложь, убийство и тирания. Дьявол есть «отец лжи и человекоубийца от начала», и он же «дает власть над всеми царствами, поскольку она принадлежит ему», т.е. добывается через зло (Лк. 4, 6, 7). Нет никакого сомнения в том, что Апокалипсис рассматривает тоталитарную тиранию как высшее выражение и высшее напряжение зла, которому он противопоставляет высшее Божественное проявление добра. Но не следует думать, что такое определение зла существует только для одного христианского сознания: в отвращении ко лжи, убийству и тирании есть нечто общечеловеческое, нечто утверждаемое как безусловная правда, как очевидная «логика сердца». Безрелигиозный гуманизм эпохи Просвещения утверждает то же самое.

На протяжении истории сущность зла, начиная с убийства Авеля Каином, остается той же самой, но его форма изменяется и усовершенствуется, ибо существует не только прогресс в добре, но и прогресс во зле. Индустриальный век создает новую форму усовершенствованного зла: прежде всего ложь перестала быть индивидуальным пороком отдельных лжецов и обманщиков, ложь социализирована и национализирована; для ее пропаганды со

1 «Людвиг Фейербах», стр. 7. Диалектика природы. Стр. 17.

426

зданы целые министерства и международные организации. Убийство тоже социализировано и сосредоточено в грандиозном инквизиционном аппарате, действующем в самых различных формах, недавно изобретенных, и далеко не только в формах явной смертной казни. Наконец, тирания тоже не является формой правления отдельных индивидуально способных или неспособных тиранов и вождей, свергаемых и избираемых, как это было до сих пор в истории. Тирания является тоталитарным государством, организованным таким образом, что оно ставит пред собою задачу всемирного тоталитаризма. При этих условиях новой форме зла должна быть противопоставлена новая форма добра. Какая она будет, мы еще не знаем, но несомненно, что она будет обоснована на противоположных принципах: вместо лжи - правда; вместо человекоубийства и ненависти - любовь и братство; вместо тирании - организованная свобода. Следует, однако, признать, что организация новых форм добра, так сказать, запоздала. Неизвестно, могут ли старые формы демократии и парламентаризма противостоять натиску организованной тирании. Для этого нужно новое творчество путей свободной организации, нужно проведение хозяйственной демократии, которая дала бы всем то чувство свободы и автономии личности, которое дороже всякого удовлетворения материальных потребностей человека. Только тогда каждый будет способен и готов защищать против тоталитаризма собственную автономную личность, которая нашла полное признание во всеохватывающей народной автономии. Важно, чтобы «сыны века сего» не были во всех отношениях хитроумнее «сынов Царствия», по слову этой таинственной притчи.

Победит ли свобода и любовная соборность или вооруженная ненависть тоталитарной тирании мы не знаем. Не знаем, осуществит ли коммунизм свою империалистическую миссию или, напротив, человечество откажется от тоталитарного рабства и сумеет организовать свободный порядок внутри народов и свободное соглашение между народами. Пушкин сказал: «Историк не астроном и Провидение не алгебра»! Мы не можем предсказывать в истории и социологии с абсолютной точностью, но мы можем и должны выбирать. И выбрать мы должны решительно, сознавая, что от каждого нашего слова, от действия или бездействия или колебания зависит судьба человечества. Те, кто всегда и во всем воздерживаются от голосования и предпочитают вести

427

обывательское существование, воздерживаясь для безопасности от всякого правдивого и решительного слова, уподобляются сухим листьям, гонимым ветром, которые, по слову Данте, не принимаются ни в ад, ни в рай. Здесь необходим тот последний выбор, о котором говорит текст Второзакония:

«Беру в свидетели против вас небо и землю: жизнь и смерть Я положил перед лицо твое, благословение и проклятие. Избери жизнь, да живешь ты и семя твое, любя Господа Бога твоего» (Второзаконие Моисея. 30.19).

428