Вышеславцев Б. П., Кризис индустриальной культуры. III. 14. Свободный обмен или принудительное распределение

Диалог неолиберализма с социал-демократией приводит к альтернативе, к необходимости выяснить, какая из двух экономических систем более совершенна, какая соответствует общему идеалу демократической свободы. Здесь необходимо рассмотреть основные доводы неолиберального экономиста Röpke, у которого мы находим сравнительный анализ и глубокую оценку этих систем. (1) Он рассуждает следующим образом: проблема хозяйства есть проблема организации сил производства, служащих обществу; основной вопрос хозяйства: что, как и сколько должно быть произведено. Всякое хозяйство имеет свой план действия. Каковы же возможности решить проблему хозяйственного плана? Существуют только три возможности: 1. Собственное «натуральное» хозяйство, например крестьянская семья, проду-

1 Röpke справедливо указывает, что человек, не обладающий специальными экономическими, юридическими и социальными познаниями, разобраться в этих системах не может в силу их современной сложности. В этом несчастье вульгарного «социализма» (IV. Röpke. Civitas Hlimana. Zurich, 1944; W. Röpke. Internationale Ordnung. Zürich, 1945; W. Röpke. Die Gesellschaftskrise der Gegenwart. Zürich, 1942).

323

цирующая все для собственного потребления; она решает весь вопрос для себя самой. 2. Рыночное хозяйство дифференцированное производство со сложным разделением труда, производящее для рынка, с игрой спроса и предложения, со сложным и тонким механизмом образования цены. 3. Командное хозяйство – тотально управляемое, «госплановое» хозяйство, économic dirigée*: что, сколько и как производится - постановлено центральной властью и санкционировано ее угрозою.

Так как примитивное «натуральное» хозяйство в эпоху индустриализма невозможно, то остаются только эти две возможности, эти две формы хозяйства. Какая же из них более совершенна? Чтобы правильно ответить на этот вопрос, надо прежде всего спросить себя: в чем состоит экономическое совершенство. Оно заключается не в грандиозности результатов, не в массе товаров, не в пирамидах и бетонных колоссах, созданных государственной властью при помощи грандиозной эксплуатации живых людей и притом хозяйственно часто совсем невыгодных и ненужных. Хозяйственное совершенство состоит в том, чтобы производить как раз «то, так и для того» - что нужно обществу и человеку, что соответствует потребностям и желаниям потребителя, ибо другой цели нет у производства. (1) Экономическое совершенство есть гармония между спросом и предложением, между производством и потреблением. Производство должно быть приспособлено «к оценкам и потребностям человека». Свободная воля и оценка потребителей должна решать, что, как и сколько производится. В этом именно состоит экономическое преимущество рыночного хозяйства: только оно автоматически принимает во внимание свободное и индивидуальное желание потребителя. Потребитель непрерывно вопрошается и как бы непрерывно голосует и выбирает. Нет другого способа постоянного вопрошания потребителей относительно направления производства, кроме свободного рынка, где каждый момент спроса покупателя есть непосредственное указание (заказ) для производителя. «Хозяйственная воля» становится автономной и дает как бы демократию потребителей; а так как «потребители» это все, то мы получаем всеобщую волю, или подлинную экономи-

1 Не существует цели производить как можно больше или строить как можно колоссальнее. Индустриализация не сеть абсолютная цель.

324

ческую демократию. Совершенную противоположность представляет собою тотально управляемое хозяйство: оно есть замена автономии хозяйственной воли гетерономией, замена «экономической демократии» - автократической диктатурой, управляющей производством. (1) Здесь потребители должны приспособляться к производству. Никто не спрашивает население о том, что должно быть производимо. Власть со своим всеведением и всемогуществом решает, что должен человек есть и пить, как одеваться, что читать, как развлекаться, где и как вообще жить. Здесь извращается основной принцип хозяйства: спрос определяется потребностями, предложение определяется спросом. В силу этого принципа потребители, а не производители должны определять направление производства: производить нужно только то, что нужно, а не то, что не нужно. (2)

Кто исходит из идеала свободы, не может отрицать свободу обмена действиями, услугами или продуктами труда, - ибо без этого невозможно свободное взаимодействие людей, невозможен свободный договор, вытекающий из разделения труда. Без этого существует лишь рабское подчинение приказу свыше, без всякого разговора. Свобода творчества, свобода искусства, тоже требуют свободной конкуренции и свободного рынка.

«Не продается вдохновенье,

Но можно рукопись продать»*.

Но если нельзя свободно продать рукопись, тогда что? Тогда неизбежно продается вдохновенье, тогда социальный заказ и «подхалимаж», и уже не скажешь: «дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум».

Röpke очень ясно показывает эту связь свободного рынка с принципом автономии личности и автономии народа, иначе говоря, с принципом демократии: ибо сущ-

1 А так как управлять производством нельзя, не управляя капиталом. то можно сказать, что управляемое хозяйство есть диктатура капиталистов, и не отдельных конкурирующих друг с другом, а сговорившихся и соединившихся в единый, тоталитарный, всемогущий трест.

2 Научно-экономически это можно выразить так: потребительная ценность есть conditio sine qua non всякой экономической ценности (след.. меновой ценности). Но о потребительной ценности судит прежде всего потребитель.

325

ность демократии есть автономия в противоположность гетерономии. (1)

В крестьянском хозяйстве автономия очевидна, ибо крестьянин с а м решает, что он будет потреблять и что он будет производить. В индустриальном хозяйстве, построенном на разделении труда и обмене, автономия разделена между производителями и потребителями: производитель сам решает, что, как и сколько он будет производить, но и потребитель сам решает, что, как и сколько он будет покупать. Поэтому автономия производителя не нарушает автономной воли потребителя; он ничего не может ему гетерономно навязать; вырабатывая план производства, он принужден считаться с желаниями и вкусами потребителя, ибо последний в конечном счете определяет, что стоило и что не стоило производить и выбрасывать на рынок.

Рыночное хозяйство, предполагающее свободу обмена и свободу рынка, есть единственное средство обеспечить свободное взаимодействие контрагентов и реализовать соответствие спроса и предложения. Но свободное взаимодействие есть основной принцип демократии; а гармония спроса и предложения есть принцип экономического совершенства.

Ни тому ни другому нет места в центрально-управляемом хозяйстве. Там существует единственный монопольный предприниматель и капиталист, гетерономно диктующий потребителям, т. е. всему населению, что оно обязано потреблять. Нет свободной взаимности, а есть один приказывающий и все повинующиеся. Всякая монополия облегчает эксплуатацию; напротив, множество автономных предпринимателей, свободно конкурирующих друг с другом, всего более соответствует интересам всего народа. Оно создает как бы конкурс между ними, конкурс на правильность плана производства, на количество и качество произведенного, на удовлетворение желаний потребителей, на достижение гармонии спроса и предложения. (2) Следующая цитата всего ярче и

1 «Собственная воля» и «собственное убеждение» в противоположность чужому приказу и слепому повиновению. «Ни один человек недостаточно совершенен, чтобы управлять другим, независимо от его согласия» (Авраам Линкольн).

2 При честном соревновании рентабельность предприятия будет как бы премией на конкурсе приспособления к потребностям общества; ей противостоит риск и наказание убытком в случае не приспособления. Рентабельность вовсе не всегда есть следствие жадности и эксплуатации. Награды и санкции существуют и в коммунизме, но они зависят от произвола власти.

326

точнее формулирует принцип свободного рынка в неолиберализме: «Процесс рыночного хозяйства есть, так сказать, ежедневный плебисцит, при котором каждый франк, истраченный потребителями, представляет собою поданный голос, а реклама производителей есть избирательная пропаганда для выбора производимых благ». «Такая демократия потребителей имеет еще и преимущество самой совершенной пропорциональной системы, ибо голоса меньшинства тоже принимаются во внимание. Демократия рынка по своей бесшумной точности превосходит самую совершенную политическую демократию». (1)

Рыночное хозяйство есть экономическая демократия, и она принципиально связана с политической демократией; напротив, отрицание свободного рынка дает экономическую диктатуру, дает управляемое хозяйство в тоталитарном государстве. Демократический принцип в хозяйстве выражается в том, что экономический план производства одобряется или не одобряется теми, для кого он собственно и составлен: потребителями, т. е. всем народом. Аналогично демократический принцип в государстве состоит в том, что политический план ответственного министерства одобряется или не одобряется представителями тех, для кого он составлен, а в конце концов, при выборах, всем народом.

Теперь с диалектической необходимостью ставится вопрос, который несомненно все время возникал у читателя: не есть ли эта блестящая и остроумная защита рыночного хозяйства не что иное, как защита «капитализма» и «капиталистической демократии»? Не есть ли неолиберализм не что иное, как старый классический либерализм с его «laisser faire»? На это следует ответить категорическим отрицанием.

Прежде всего рыночное хозяйство совсем не тождественно с «капитализмом». Свободный обмен и свободный рынок существовал всегда, на протяжении всей истории, до индустриальной революции и возникновения индустриального капитализма. «Капитализм», в котором мы живем и который критикуем, представляет собою лишь одну историческую форму рыночного хозяйства, и притом форму весьма искаженную. Зло индустриального капитализма состоит вовсе не в свободном рыночном хозяйстве, напротив, в этом состоит его огромное пре

1 Röpke. Die Gesellschaftskrisis der Gegenwart. Zürich. 1942. стр. 162. CM. стр. 157-162.

327

имущество, (1) зло капитализма состоит в монополизме, который как раз существенно нарушает - а в пределе вовсе уничтожает - принцип свободной конкуренции, свободного обмена и свободного рынка. Всякого рода тресты и концерны суть средства «овладеть рынком», т. е. лишить потребителей свободы выбора, принудить их покупать то, что им навязывается, диктовать им свою цену. Свободное образование справедливой цены при помощи соответствия спроса и предложения нарушается. Монопольный производитель становится экономическим диктатором, подчиняющим себе волю потребителя.

Это нарушение свободы обмена, свободы договора (ибо всякий обмен есть договор) происходит и на рынке труда. Маркс видит зло капитализма в том, что «рабочая сила» покупается монопольно. Это означает, что и здесь зло состоит в нарушении принципа свободного рынка, а не в его соблюдении. Как раз свободная конкуренция множества автономных предпринимателей выгодна рабочим, ибо повышает заработную плату, а уничтожение этой конкуренции при помощи монопольных объединений дает этим последним возможность диктовать заработную плату. В рабочем договоре одна сторона сильнее другой, одна сторона свободнее другой. Что же из этого вытекает? Вытекает то, что необходимо защитить и восстановить свободу слабой стороны и это делается при помощи свободных рабочих союзов, свободы стачек и забастовок. В тоталитарно управляемом хозяйстве уничтожено то и другое, рабочие не имеют средств защиты, свобода договора уничтожена, принцип «свободного рынка» уничтожен принципом абсолютной монополии.

Борьба со злом «капитализма» есть борьба за справедливость на свободном рынке; борьба за свободное взаимодействие, свободный обмен и свободный договор и борьба за справедливость при осуществлении обмена и заключении договора. Но борьба за справедливость не допускает никакого «laisser faire, laisser aller»*. Она требует постоянного вмешательства права, государства, свободных союзов и объединений; требует свободы общественного мнения и свободы личности, ничего не боящейся. Необходимо осознать, что свободное соревнование и свободный обмен есть правовой принцип и

1 В этом состоит источник богатства и свободы народов, как это угадал Адам Смит.

328

правовой идеал, а вовсе не фактическое состояние, данное от природы и не требующее дальнейших забот. Точно так же гармония спроса и предложения есть экономический принцип и экономический идеал, неосуществимый иначе как при помощи свободного и справедливого обмена. Свободное рыночное хозяйство есть нормативный принцип, требующий постоянной борьбы. (1) «Свобода торговли» в какой-то форме существовала всегда, несмотря на все запрещения и нарушения; (2) это не значит, конечно, что торговля всегда была справедлива, свободна от обмана, принуждения и эксплуатации. Но это не значит также, что она всегда совершалась по принципу «не обманешь не продашь». Всякий, имеющий счастье жить в странах со «свободой торговли», заключает тысячи сделок к обоюдному удовольствию, выгоде и удобству контрагентов. Нормально каждая из сторон ощущает при этом свободу, а вовсе не насилие и принуждение. Но за эту свободу надо бороться. Все «нормальное» может быть нарушено, все ценное допускает злоупотребление. Но никакое злоупотребление не уничтожает ценности закона, принципа, инструмента, которым пользуются во зло.

Преимущества свободного рынка совершенно очевидны для всякого, испытавшего жизнь в той или другой форме хозяйства. Но свободный рынок индустриальной цивилизации создался вовсе не сам собою, не в силу «laisser faire», а при помощи борьбы за гражданскую и экономическую свободу, при помощи политической и индустриальной революции. Следует при этом помнить, что обе эти революции были направлены против абсолютной власти в сфере политической и экономической, против управляемого хозяйства эпохи меркантилизма. (3) И принцип свободного рыночного хозяйства, во всей своей высокой юридической и экономической ценности, может быть осуществляем и защищаем от всяких злоупотреблений и нарушений конечно не при помощи «laisser faire». Современный неолиберализм так же хорошо, как социализм (и во всяком случае глубже

1 Здоровье есть тоже нормативный принцип, требующий постоянной защиты. Он постоянно нарушается и постоянно восстанавливается, пока существует жизнь. Все органические и организационные процессы находятся в таком положении неустойчивой гармонии.

2 Запрещение «свободного рынка» создавало «черный рынок».

3 Управляемое хозяйство есть возвращение к абсолютизму, даже к эпохе фараонов.

329

и лучше, чем марксизм), видит и имманентное зло индустриализма и требует борьбы с ним; но заслуги старого либерализма, создавшего правовое государство и свободный рынок, не должны быть забыты, так же, впрочем, как и его ошибки. Адам Смит и Рикардо видели и предвидели грандиозные достижения индустриальной революции на основах свободного рынка и либерального правового государства, но, конечно, не могли предвидеть того имманентного зла индустриализма, которое выявилось через 150 лет. Они были так зачарованы этим действительно грандиозным «скачком» (вовсе не «развитием») свободной индустрии, создавшей «богатство народов», что признали существующую форму хозяйства наилучшей, «естественной», единственно возможной. И действительно, новая форма хозяйства сопровождалась освобождением человека, уничтожением рабства, крепостного права, привилегий, огромным поднятием благосостояния масс и широким общением и сотрудничеством народов. Рикардо дал гениальный анализ и оценку системы рыночного хозяйства при разделении труда. Но он взял лишь то, что в нем ценно и нормально. Он взял идеальный случай абсолютно свободного соревнования при абсолютной свободе разделения труда и свободе договора. Система Рикардо не была простым изображением действительности, а была нормативной идеей свободного хозяйственного оборота, построенного на конкуренции и свободной торговле. (1)

Однако не следует думать, что «нормативная идея»

1 Такое истолкование Рикардо и классической экономики мы находим у другого представителя неолиберализма, Липпмана. Он говорит: гипотетическая система Рикарло покоится на целом ряде допущений и предпосылок: напр.. что все люди действуют по чакону разумного интереса, что каждый рабочий и капиталист знает, куда ему надо направить свои усилия, и вполне свободен в этом, что не существует никаких законом установленных привилегий и монополий: одним словом. предполагается свободное и честное (fair) соревнование между людьми одинаковых шансов и одинакового предвидения, и тогда доказывается, что оно создало бы полную справедливость распределения, рабочий получил бы как раз то. чего он заслуживает и мог бы получать это всегда. Эта гипотетическая система была принята за действительность. Отсюда вытекало, что действительность вполне разумна и справедлива, и в ней ничего нельзя и не следует изменять. В этом состояла ошибка «laisser faire»: оно превратило революционный и творческий либерализм в сохранение существующего, в консерватизм. Неолиберализм подробно показывает кризис либерализма и свою совершенно новую позицию в отношении к современному индустриализму. См. Walter Lippmann. Die Gesellschaft freier Menschen. Bern. 1945. Гл. X. «Крушение либерализма и ошибка laisser faire» 248 ff..

330

есть нечто чуждое действительности, не имеющее действительного значения, некий утопический идеал. Напротив, она всегда присутствует и «действует» в действительности, делает ее нормальной, поддерживает ее бытие. Норма здорового взаимодействия функций всегда присутствует в организме, пока он живет, хотя абсолютно здоровый организм есть идеал, почти не встречающийся в действительности. Рикардо вовсе не был утопистом, он установил нормативные принципы рыночного хозяйства на сто лет вперед, принципы, действующие и до наших дней, несмотря на все искажения и нарушения. Утопистом оказался как раз Маркс: нарушение свободного обмена веществ он предложил лечить уничтожением свободного обмена веществ, зло монополий уничтожением свободной конкуренции.

Все еще неизвестно, жизнеспособно ли хозяйство, уничтожающее свободный рынок; все еще остается оно хозяйством нищеты и принудительного рабства. Да и захочет ли его терпеть какой-либо народ без аппарата террора и угнетения? Или вместе с нео-социалистами и нео-либералами признает тоталитарное государственное «хозяйство» врагом № 1?

Здесь снова ставится вопрос, до каких пор идут вместе нео-социализм и неолиберализм. Является ли рыночное хозяйство принципом, абсолютно их разделяющим? Röpke и Lippmann думают, что да - мы думаем, что нет. Röpke признает, что разговор с демократическими социалистами возможен и ценен, но он приводит к этой разделяющей границе. И он прав, если под «социализмом» разуметь традиционную «социал-демократию» марксистского типа; но он не прав в отношении нео-социализма, который может отказаться от традиционной догмы и для которого все пути открыты. Röpke не учитывает глубочайшего кризиса «социализма»: то, что этот последний не знает, что такое социализм - есть его большое преимущество. (1) Но он хорошо знает, что «тоталитарное государственное хозяйство есть враг № 1». Отрицательное суждение имеет огромную диалектическую ценность. Не рыночное хозяйство является принципом абсолютно разделяющим, а тоталитарно-управляемое хозяйство. Именно его отрицание объединяет нео-социалистов и нео-либералов и отделяет их абсолютно от всякого диктатурного социализма и коммунизма.

1 Ибо это есть «научное незнание».

331

Но отрицание тоталитарной социализации и национализации есть утверждение частичной национализации там, где она ценна и полезна; иначе говоря, утверждение государственно-частной системы хозяйства, которая необходимо сохраняет свободный обмен и свободный рынок и в которой частный сектор значительно превосходит государственный. Нео-социализм, радикально отрицающий «диктатурный социализм» и тоталитарно-управляемое хозяйство, тем самым принужден признать хозяйство свободного обмена и свободного рынка и перейти границу, отделяющую его от неолиберализма.

При этом нео-социализм должен отказаться от многого старого и привычного, усвоенного марксистской традицией. Он не имеет права смотреть на частичную национализацию тех или иных отраслей, как на переход к тоталитарной национализации: такой переход был бы действительно «путем к рабству» (Hayek) или переходом к коммунизму. Но это значит, что ему придется отказаться от марксизма до конца, ибо марксистская «социал-демократия» всегда и принципиально смотрела и будет смотреть на социализацию и национализацию как возрастающую до предела тоталитарного государственного хозяйства - этого требует основной догмат марксизма: «весь капитал и все орудия производства централизуются в руках пролетарского государства» (Комм. маниф.). Поэтому марксисты всегда шли и будут идти по этому пути возрастающей социализации, даже и тогда, когда принимали либеральную демократию и отрицали революцию и диктатуру. Овладение всеми орудиями производства и всем хозяйством никогда не отрицалось. Остановка на государственно-частном хозяйстве никогда не может быть допущена марксизмом: для него государственно-частное хозяйство со свободным рынком есть «капитализм».

И еще придется нео-социалистам серьезно задуматься над вопросом о связи «свободной торговли» со свободной демократией, со свободой личности вообще. Запрещение свободного обмена и уничтожение вольного рынка требует аппарата диктатуры, сыска и террора, и немедленно создает «черный рынок». Захочет ли какой-либо народ подчиниться тоталитарно-управляемому хозяйству без аппарата террора и насилия? Не проголосует ли он отмену социализации и полную свободу торговли, как только получит возможность действительно

332

свободного голосования, т. е. самую элементарную правовую демократию? В России непременно проголосует подавляющим большинством, да еще поставит новый памятник Ленину, даровавшему перед смертью «свободу торговли»*. Нео-социализм должен понять, что, сохраняя принцип свободы и верность либеральной правовой демократии, невозможно уничтожить свободный обмен и разрушить рыночное хозяйство. Опыт наших дней показывает, что оно уничтожается только завоеваниями, оккупациями, диктатурами, принудительными работами. Демократический социализм должен внимательно прислушаться к защите и оценке свободного рыночного хозяйства; ведь он хочет жить и действовать внутри правовой либеральной демократии, следовательно, ему придется на долгие времена жить и действовать в свободном рыночном хозяйстве (или исчезнуть вместе с ним). Нео-социализм должен понять, что организация свободного обмена есть динамический принцип, требующий борьбы за свободу и справедливость и открывающий бесконечные возможности. Здесь не может быть речи ни о каком пассивном и консервативном «laisser faire». Точно так же демократическая свобода есть задача, а не данность, все существующие демократии грешат против принципа демократии, нарушают принцип автономии личности и автономии народа, (1) требуют борьбы за справедливость. Но тот, кто исходит из принципа свободы и автономии, утверждает, что творческие перспективы открываются только на этом пути: принцип свободной координации стоит выше, нежели принцип принудительной субординации.

Все дело, следовательно, зависит от верности принципу либеральной правовой демократии. Пока она соблюдается, неолиберализм может не бояться сотрудничества с социализмом, по крайней мере с тем, который утверждает, что вне демократии нет социализма. Все неудачные и слишком далеко идущие социализации здесь могут быть отменены. Здесь нет ничего непоправимого.

Однако, принимая сотрудничество с демократическим социализмом, неолиберализм может потребовать отказа от всей старой догмы, - иначе социализм остается врагом либерализма, и граница, их разделяющая, остается

1 Достаточно подумать о том, что внутри политических партий нет никакой демократии, они организованы диктаторски. Демократии с коммунистическими партиями суть частичные диктатуры.

333

непереходимой. Отказаться придется от многого: от всех социалистических утопий, начиная с Платона и кончая Фурье и Сен-Симоном. Но отказаться придется и от «научного социализма», и от Маркса, и от материалистического миросозерцания. Все это научно и философски устарело лет на сто. Кризис социализма показывает, что этот отказ неизбежен. Он уже происходит и произошел в нео-социализме; а кто не желает от всего этого отказаться, тот должен пребывать в «коммунизме». Неправда старого социализма рождает нео-социализм. Но есть ли он «социализм»? Что в нем остается от социализма?

В диалоге с нео-социализмом неолиберализм как бы имеет некоторое преимущество: он знает, чего он хочет, он утверждает свободный рынок и государственно-частное хозяйство, - тогда как социал-демократизм не знает, чего он хочет: государственно-частное хозяйство еще не есть социализм, а монопольное государственное хозяйство уже не есть демократизм. Получается все тот же результат: мы не знаем, что такое социализм.

Это незнание нео-социализм должен открыто признать, тогда из недостатка оно превращается в преимущество: из знания о своем незнании рождается истинное знание; научное незнание (docta ignorantia) есть условие научного прогресса.(1) Необходимо только точно определить границы своего знания и незнания. Нео-социализм знает общечеловеческие моральные цели, но не знает и потому ищет средства для их достижения. Это цели свободы, справедливости, любви, которые не составляют, конечно, монополии социализма. Нельзя поэтому определять социализм по конечным целям (см. выше). Но и средства еще неизвестны, находятся в периоде искания, и неизвестно, окажутся ли они «социалистическими». Об этом нечего заботиться: дело вовсе не в верности «социализму» (как это заметил еще Каутский), а в верности общечеловеческому идеалу любви, справедливости и сво-

1 Таков сократический принцип подлинной диалектики, ею марксизм не обладает ни в какой мере: он воображает, что знает все, что «в мире ничего не существует, кроме материи», что законы ее развития известны и она разовьется в тоталитарно-управляемое хозяйство. Он вечно толчется на своем «тезисе» и никак не может перейти к «антитезису». Сократ же утверждал, что наибольшая глупость есть незнание, уверенное в своем знании (невежество всегда увереннее знания), а мудрость есть знание о своем незнании, о границах своего знания. Именно этой мудростью, этим «научным незнанием» никогда не обладал марксизм. В этом его абсолютная ненаучность.

334

боды. Верность «социализму» означала бы верность тоталитарной национализации и социализации, которую надлежит «выбросить за борт». Возможно, что «нео-социализм» предпочтет переименоваться в «трудовую партию», как это сделал английский социализм. А пока его незнание, что такое социализм - должно означать творческое искание средств для поставленной цели при отказе от старых и негодных средств.

Неолиберализм точно так же сохраняет научное незнание и ищет средств для общей цели. Его утверждение свободного рынка и государственно-частного хозяйства вовсе не есть, конечно, разрешение великого кризиса индустриальной культуры. Если вдуматься, оно означает всего только отрицание тоталитарного государственного хозяйства и установление правовых форм, в которых только и возможно творческое искание. Как устранить злоупотребление свободным обменом при сохранении свободного обмена? Как обеспечить свободу от нужды, не теряя при этом политической и гражданской свободы? Как, наконец, бороться с властью индустриального бездушного аппарата, когда полмира довело эту власть до последнего предела? Такова грандиозная проблема нашей эпохи, задача со многими, слишком многими неизвестными. Чтобы понять и найти эти «неизвестные», необходимо исходить из научного незнания. Тот, кто осознал кризис социализма и кризис индустриального капитализма до конца, обязан сказать массам: невежество всегда увереннее знания, это оно уверено в том, что существует кем-то изобретенное «научное» решение социального вопроса: мы не можем вам обещать избавления от имманентного зла индустриализма посредством насильственного осуществления утопий Платона, Томаса Мора, Фурье, Сен-Симона или Маркса. Но мы можем и обязаны вам показать научно, посредством опыта, наблюдения и размышления, что этот путь абсолютно ложен, что он есть «путь к рабству»; и первая попытка идти по этому пути кончилась тем же, чем кончилась последняя попытка: Платон попал в рабство и русский народ тоже попал в рабство*. Но если верна азбучная истина, что «мы не рабы, рабы не мы», то можно сделать следующий научный прогноз: первая попытка ввести военный коммунизм в России окончилась введением «свободы торговли», - последняя попытка ввести военный коммунизм в мире тоже окончится «свободой торговли», и это, как говорил Ленин, «серьезно и

335

надолго», ибо дело идет не о «передышке», а о принципиальной свободе дыхания.

Но чем будет эта новая, совсем «новая экономическая политика» или, точнее сказать, чем человек сможет и захочет ее сделать - этого мы еще не знаем. Она, конечно, не будет возвращением к «капитализму», не будет простым продолжением индустриализации. Ее задача ставится и решается глубоким анализом современного индустриализма, анализом его достижений и неудач, его несомненных ценностей и его имманентного зла, того зла, которое угрожает нам сейчас и которого не видали ни Маркс, ни Ленин. Дело идет, конечно, не об одном «экономическом фундаменте», а о судьбе всей индустриальной культуры, о судьбе человека, ее построившего и оказавшегося или в огромной фабрике, или в огромной тюрьме. В таком положении стоит думать сначала только об одном: об освобождении узников и о спасении остатков свободы там, где они сохранились. Только раскованный Прометей может опять изобретать, творить, создавать новую жизнь. Государства муравьев и термитов ничего не изобретают.