Розанов В.В. АПОКАЛИПСИС НАШЕГО ВРЕМЕНИ. № 10.

СОЛНЦЕ.

Попробуйте распять солнце,

И вы увидите — который Бог.

КОРЕНЬ ВЕЩЕЙ.

Мы поклонились религии несчастья.

Дивно ли, что мы так несчастны.

ДРЕВНОСТЬ И ХРИСТИАНСТВО.

Ярко солнышко встало.

Ярче кровь забежала.

Жилушки напряглись.

— Хочется работать!

(язычество).

Пасмурно небо…

Сон клонит к земле…

Выспаться бы?

Не выспаться ли?

Все можно. Но можно как-нибудь и «обойтись». Тут запасено «покаяние». И в расчете на него можно и «погодить» (христианство).

ДОМОСТРОЙ.

"Вот когда я умру, он закроет мне глаза", мне "и — матери своей", — говорит отец при рождении первого сына — мальчика. Это и есть «Домострой», великая идея которого, замечательно, ни разу не пробудилась в русской литературе XIX, да и XVIII века, но которая была в Москве, и дал эту идею поп Сильвестр, друг Грозного, — друг и наставник.

Великий, прекрасный наставник.

Одна идея «Домостроя», Домо-строя, есть уже великая, священная. Самое слово как прекрасно по изобретательности, по тому, как "составилось в уме", и, составившись, выговорилось филологически.

Несомненно, самый великий «Домострой» дан Моисеем в «Исходе», во «Второзаконии» и т. д. и продолжен в Талмуде, и затем фактически выражен и переведен в жизнь в кагале.

Талмуд (конечно, в Вавилонской его редакции — "Бавли") и кагал — две вещи, совершенно не понятые в Европе и европейцами. Кагал есть великолепная «city», "la cite", «коммуна», где люди живут рядышком, в теплоте и тесноте, помогая друг другу, друг о друге заботясь "как один человек", и поистине — одна святыня. Это — тa естественная и необходимая социализация, которую потеряв, человечество вернулось к искусственному, дрянному, враждебному и враждующему со всеми «социализму». Социализм есть продукт исчезновения Домо-строя и кагала. Невозможно человеку жить «одному», он погибнет; или он может погибнуть; или испытать страх погибнуть. Естественное качество кагала — не давать отделяться от себя, вражда к тому, кто отделился (судьба Спинозы в Амстердаме и «херема» над ним)… Херем и был совершенно справедлив, потому что «община» важнее личности, пусть даже эта личность будет Сократ или Спиноза. Тем более что общине совершенно неизвестно, отделяется ли сейчас от нее Сократ или Спиноза, или — обычный нелюдим, хулиган.

Община — это слишком важно. Если — хулиган, ну даже талантливый или гениальный хулиган, разрушит ее, — то ведь "все погибнут". А «все» — это слишком много. "Если ты жалеешь одного, как же ты не задумаешься надо всеми?"

И евреи, впавшие в такое ужасное одиночество после Христа, с враждебностью всего мира против них, зажили «кагалом». "Единственное спасение для нас".

Но и вообще и в частности, без отношения к Христу и без отношения к евреям, — «кагал» есть естественно-социальная форма жизни всех людей. Несомненно, что «кагалами», т. е.

"уличками", «общинами», жили финикияне и карфагеняне. Даже у римлян что такое их «трибы» и «курии»? Кагалы. И — в Аттике, и даже в Спарте. «Кагал» есть яйцо курицы или, еще вернее, — это есть курица с выводком. Это есть «тривиум» и «квадривиум» средневековой жизни. "Римская империя (всемирность) пала, будем жить тривиум и квадривиум". "Свой уличный суд", "свой околодок", "свои соседи". И — не дальше, не грешнее.

"Дальше" — империя, папство и грех.

В этом отношении или, вернее, в этом направлении «коммуны» 60-х годов у нас были совершенно правильны. "Будем жить по-своему", а "до прочих людей нам дела нет".

Отлично.

Вот для таких-то крошечных общинок и нужны «домострои», сперва маленькие и узенькие, а потом и обширнее. Но я думаю — «обширнее», не очень. «Всемирность» решительно чепуха, всемирность — зло. Это помесь властолюбия одних и рабства других. Зачем это?

"Книга судей израилевых", с Руфью, с Иовом, свободная, нестесненная, мне казалась всегда высшим типом человеческого проживания. Она неизмеримо выше и счастливее царств. А «счастье» есть поистине «кое-что» для человечества. От вздоха по счастью человек никогда не откажется. Бедный человек. Полюбим именно бедного человека. Бог воистину возлюбил бедного человека. Не нужно богатства. Это — лишнее.

Итак, "бедный человек" возлюбил свое «гетто», в нем греется, им защищается, и, ей-ей, это выше Сократа и Спинозы. Потому что это священнее Сократа и Спинозы. Тут Бог ютится. В гнездышке. Потому что гнездышко — оно такое священно, которого ищет и сам Бог. Не спорю: есть Бог Универзуса. Но мне как-то более нравится "Бог гнездышка".

И вот я думаю — евреи во всем правы. Они правы против Европы, цивилизации и цивилизаций. Европейская цивилизация слишком раздвинулась по периферии, исполнилась пустотами внутри, стала воистину «опустошенною» и от этого погибает.

Кому она нужна? Кого греет? Самые молитвы ее пусты, эти "протестантские молитвы", эти "католические молитвы". Эти "православные молитвы". Слишком обширно. А где обширно, там и холодно. "Где же нагреть такой храм?" В храме св. Петра — только мерзнуть. Как лучше его маленькие церковки в Ярославле и вообще по Поволжью.

Живите, евреи. Я благословляю вас во всем, как было время отступничества (пора Бейлиса несчастная), когда проклинал во всем. На самом же деле в вас, конечно, «цимес» всемирной истории: т. е. есть такое «зернышко» мира, которое — "мы сохранили одни". Им живите. И я верю, "о них благословятся все народы". — Я нисколько не верю во вражду евреев ко всем народам. В темноте, в ночи, не знаем — я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле.

Да будет благословен еврей.

Да будет благословен и русский.

ХРИСТОС МЕЖДУ ДВУХ РАЗБОЙНИКОВ.

Не поймет и не оценит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В простоте твоей смиренной.

. . . . .

Удрученный ношей крестной

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил благословляя.

Хороши стихи. И счастливо было пропеть их. Но каково-то в самом деле, в самой вещи и реальности было «проходить», и века проходить и пронести в таковом виде и положении «рабском» русскому народу, целым губерниям

. . . . . . . . . . . . . .

Ой, ой, ой. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . .

"— Горяченького кофейку! Ах бы горяченького кофейку, барин Федор Иванович".

И Некрасов будто аукнулся столь же знаменитым, но уже воистину разбойничьим стихом:

"— Холодно, странничек, холодно".

"— Голодно, странничек, голодно…"

Так и видишь двух побродяг. Ужасных, лукавых, хищных. Это уже вся наша революция с ее «реквизициями» банков или из банков, с "красной гвардией" из разных оборванцев, «получающих» (т. е. "назначивших себе") в жалованье 25 руб. суточных, "потому, брат –

Холодно, странничек, холодно…

Голодно, странничек, голодно…"

И не каждую неделю, месяц и год придется "сыграть такую революцию" или "сорвать такую революцию".

Великое умиление…

Великий разбой…

Т. е. в стихах двух поэтов. Оба как "хлестнули крест-накрест" поперек. И плети вонзились… в тело всего человечества. Там — правда, здесь — правда. Все — ужасная реальность, — о, какая реальность…

И висеть, висеть Христу, неизбывно висеть между этими двумя разбойниками, именно — этими, никакими — еще:

"— Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствие Твое".

— Другой же хулил Его, говоря: "Избавь Себя и нас".

И человечество… но где же быть цивилизации в двух этих воплях, между этим умилением и этим разбоем: где тут зерно для развития, для жизни? Зерна — нет, а две судороги.

А ведь цивилизация — это рост… Видите ли вы синие волны Средиземного моря, и Адриатику, Рим и Египет.

Полно.

Солнце.

Счастье.

О, не надо христианства. Не надо, не надо… Ужасы, ужасы.

Господи Иисусе. Зачем Ты пришел смутить землю? Смутить и отчаять?

КАК ПАДАЛА И УПАЛА РОССИЯ.

Нобель — угрюмый, тяжелый швед, и который выговаривает в течение трех часов не более трех слов (видел в заседании Совета товарищества "Новое Время"), скупал и скупил в России все нефтеносные земли. Открылись на Ухте (Урал) такие же — он и их купил и закрыл. "Чтобы не было конкуренции наследникам".

Русские все зевали. Русские все клевали.

Были у них Станиславский и Владимир Немирович-Данченко. И проснулись они. И основали Художественный театр. Да такой, что когда приехали на гастроли в Берлин, — то засыпали его венками. В фойе его я видел эти венки. Нет счета. Вся красота.

И записали о Художественном театре. Писали столько, что в редкой газете не было. И такая, где "не было" — она считалась уже невежественною.

О Нобеле никто не писал.

Станиславский был так красив, что и я загляделся. Он был естественный король во всяком царстве, и всех королевских тронов на него не хватило бы. Немирович же был так умен, что мог у лучшего короля служить в министрах (обоих видел у барона Н. В. Дризена).

СОВЕТ ЮНОШЕСТВУ.

Кто есть кормилец твой, — кто прокормляет тебя, питает, — и после Бога и родителей есть "все для тебя" — тому не лукаво отдай всю душу свою. Думай о пользе его, — не о своей пользе, а — его, его, его… ежечасно, ежедневно, ежегодно, всегодно. Сложи в душе своей, что и после смерти его ты должен не забывать его, а молиться о душе его и вечном спасении. И никогда, ни одним словом… нет, я говорю глупости: ни одною мыслью в собственной душе, не осуди его даже и самые его недостатки, так как нет человека без недостатков. Но именно — ему, ему, который питает тебя, ты должен все простить, во всем в душе своей постараться оправдать его, забыть, обелить. Ни в чем не умалить — именно в душе, в душе, в совести.

Помни: Небо как и земля. И открытое Небу — открывается "в шепотах" и земле. В шепотах, сновидениях и предчувствиях. Поэтому никогда, никогда, никогда не лги, в совести-то, в главном — не лги.

Не будь хулиганом, — о, не будь хулиганом, миленький.

И вот этот совет мой тебе — есть первый социологический совет, какой ты читаешь в книжках. Первый совет "о социальной связности". Тебе раньше все предлагали на разбой и плутовство. "Обмани кормильца", "возненавидь кормильца". И советовали тебе плуты и дураки: которые отлично "устраивались около общества", т. е. тоже около кормильца своего (читатели). А тебе, несчастному читателю, глупому российскому читателю, — подсовывали нож. И ты — нищал, они — богатели (плутяга Некрасов и его знаменитая "Песня Еремушке").

* * *

Ни от кого нищеты духовной и карманно-русского юношества не пошло столько, как от.

Некрасова. Это — диссоциальные писатели, антисоциальные. "Все — себе, читателю — ничего". Но ты, читатель, будь крепок духом. Стой на своих ногах, а не

Что ему книжка последняя скажет,

То на душе его сверху и ляжет

(Некр.).

И помни: жизнь есть дом. А дом должен быть тепел, удобен и кругл. Работай над "круглым домом", и Бог тебя не оставит на небесах. Он не забудет птички, которая вьет гнездо.