Глава 7. Историческая конкретность символа. Мировой образ Прометея. Продолжение

В стихотворении С. Кирсанова «Поиск» группа старателей, или поисковая группа работников — искателей золота, является символом «жил желанья и жажды», «мечтаний», «заглядывания в души», а золото скрыто «во взгляде комсомольца», читающего стихи. Золото и его поиск являются здесь символом потому, что поэт мыслит этот свой основной образ не стабильно, не в виде неподвижной метафоры, но в виде уходящей вдаль перспективы. В другом его стихотворении, «Вершина», в том же смысле слова многочисленные символы уходящей в бесконечность жизни, по­черпнутые из разных картин природы и общества. В стихотворе­нии С. Щипачева «Пускай умру я...» идущая по полю среди цветов девушка — символ вечной юности, не знающей старости и смерти. Подобно этому и в «Доме» Н. Асеева — тоже символы счастливой юности. Символ верности любящих — у С. Щипачева в стихотворении «Любовью дорожить умейте». В стихотворении В. Солоухина «У тех высот, где чист и вечен...» возлюбленная — это «голубая струя» среди мутных потоков жизни. В «Сирени» Е. Долматовского сирень — символ тоже верности и любви. Много символических образов неизменной любви — в стихотворениях М. Алигер «Человеку в пути» и «Я не хочу встречать тебя зимой...». В «Березке» С. Щипачева кроме необходимой для символа бес­конечной перспективы его перевоплощений, четко данной в указан­ных стихотворениях специально, подчеркивается еще и структура символа: березка под влиянием ветров и ураганов то сгибается, то разгибается, но всегда остается прямой, верной. К. Симонов в стихотворении «Жди меня» символически тоже говорит о вер­ности в любви. Л. Ошанину постоянная верность в дружбе пред­ставляется в виде рубашки, которую дарят друг другу чилийцы в знак братства и дружбы («Рубашка»). В «Гордыне» В. Шефнера гибнущая на краю обрыва сосна, продолжающая самоуверенно жить,— символ гордыни. У того же автора в стихотворении «Сова» летающая днем слепая и беспомощная сова ни у кого не находит помощи из-за разорения ею многочисленных чужих гнезд. Упомя­нутый только что В. Шефнер в «Лесном пожаре» трактует о воз­мездии за роковую небрежность.

Символы будущей счастливой жизни разрабатываются Н. Грибачевым в «Осени», С. Васильевым в «Белой березе» (здесь белая береза, изувеченная бомбой, расцветает на следующий год — символ вечного сопротивления врагам), А. Сафроновым в «Вишне» (символ возрождения жизни после вражеского нашествия). В «Ал­мазной буре» В. Шефнера — символ трудной, но ценной работы в сравнении с пустым бездельем, когда алмазы служат лишь для ук­рашения. В стихотворении Л. Ошанина «Начальник района про-

256

щается с нами» начальник — символ постоянной героической работы на разных стройках и частой невольной разлуки с семьей. В «Зависти» Е. Евтушенко мальчишка — символ простого, сме­лого и неустанного жизненного дела. В «Звезде» В. Луговского звезда — символ власти человеческой мысли, в стихотворениях В. Шефнера «Я мохом серым нарасту на камень» мох и другие растения — символы вечной доброты людей. В «Песне о ветре» В. Луговского ветер понимается как символ широты национального размаха России. В «Советском флаге»» Н. Тихонова обычную эмб­лему или простой и внешний знак, которым является флаг, автор разрабатывает как внутренне и внешне развиваемый символ. В «Двух флагах» С. Смирнова — символы восходящего Востока и v угасающего Запада.

Приведенные выше стихотворения расположены в порядке возрастающей смысловой насыщенности и символики, начиная от простых человеческих чувств и кончая символами национальности стран и народов. Но прежде чем пойти дальше по линии симво­лических обобщений, укажем на то, что все эти символические обобщения, как мы уже сказали, отнюдь не мешают чистой худо­жественности без всякого превращения этой последней в «искус­ство для искусства». Такая чистая художественность представле­на у А. Прокофьева в «Закате» без символики в собственном смысле слова и без всяких аллегорий, в отличие от «Новоселья» того же автора, где картины природы представлены как символы хорошей жизни. В «Зимнем вечере» М. Исаковского — без всяких символов и аллегорий художественное изображение молодой учи­тельницы, одиноко сидящей в школе из-за невозможности выйти вследствие вьюги. В начале поэмы В. Тушновой «Клухорский перевал» — чисто художественные картины природы тоже без символов и аллегорий. У С. Щипачева в стихотворении «Себя не видят синие просторы» читаем о символе не сознающей себя красоты. Наши поэты доходят даже до созерцания всей природы в чисто человеческом смысле, как, например, С. Маршак в стихо­творении «Все то, чего коснется человек», и даже до слияния времени и вечности, как у того же автора в стихотворении «Не знает вечность ни родства, ни племени».

Однако вернемся к нашей восходящей символике после ее перехода уже в самую настоящую общественно-политическую те­матику. Некоторым введением в эту тематику могут служить бесчисленные стихотворения наших поэтов о родине. В «Старом журавле» В. Шефнера находим символ неустанного стремления на родину. В «Родине» К. Симонова захолустный кусок земли с тремя березами — символ необъятной родины. В «Хуторе Рус­ском» А. Сафронова измученный, изуродованный, изувеченный врагами хутор Русский — символ вечно любимой родины. Сердеч-

257

ное, горячее отношение наших поэтов к родине исключает всякую возможность трактовать образы этой родины только лишь как красивую, самодовлеющую и ни в чем не заинтересованную художественность. В этих стихотворениях о родине почти всегда намечается как раз та самая бесконечная перспектива возмож­ных структур, которая в нашем учении о символе охарактери­зована как его самое основное и центральное ядро.

Еще ярче эта уходящая в бесконечную даль художественная перспектива содержится в жанре песен. Если в «Провожании» М. Исаковского «гармонь, золотые планки» есть символ провожа­ния возлюбленной и расставания с ней, а в «Чайке» В. Лебедева-Кумача чайка — символ обобщения невысказанной любви, или в песне «Сад мой любимый» В. Лебедева-Кумача сад в «бело-розовом снегу» и другие его образы — символы верности любви к родному дому, то в «Марше веселых ребят» того же автора раз­вивается символ уже непобедимых и бесконечно выносливых молодых героев, а в песне «Веселый ветер» у него же ветер — символ познания всех уголков земли, преодоления всех трудностей жизни и символ неизменных надежд. В песне «Вернулся я на родину» М. Матусовского — символика возвращения на родину и любви к ней, несмотря на то, что она во многом изменилась. С «Гимном демократической молодежи мира» Л. Ошанина мы уже прямо вступаем в область социально-политических символов пе­сен, хотя здесь пока еще фигурирует символ всеобщего мира и счастья.

Еще напряженнее, хотя с виду и проще та символика, которую мы находим в советских военных песнях. Здесь славятся песни М. Исаковского. Если в его «Прощании» уход комсомольцев на гражданскую войну в разные стороны, на запад и восток, близору­кий критик и не найдет уходящей вдаль перспективы, то в его знаменитой «Катюше» уже никак нельзя свести художественное содержание песни к разрисовке яблонь и груш, туманов над рекой, высокого и крутого берега, на который выходила Катюша. Сущ­ность этой йесни сводится к такому пению Катюши на крутом берегу реки, которое адресовано к бойцу-пограничнику и которое является символом охраны родины и вместе с тем сохранения любви. Без символики этой уходящей вдаль перспективы, одновре­менно интимно-личной и отечественной, «Катюша» не имела бы того огромного значения, которое она имела всегда, и особенно во время войны, и ее не пели бы так часто советские бойцы. Сводить эту песню на чистую художественность значило бы удалять из нее всякое политическое и личное содержание, то есть это значило бы снижать замысел создателя этой песни и снижать героичес­кую настроенность тех, о ком идет речь. В песне «В прифронтовом лесу» вальс — символ различных радостей жизни, вспоминаемых

258

на войне. В «Огоньке» этот огонек в окне любимой — символ родины, за которую сражается боец. В песне «Ой, туманы мои...» «туманы-растуманы» — символ родины для бойца. Что касается других авторов военных песен, то укажем на «Гренаду» М. Светло­ва, где Гренада является символом счастливого будущего для бой­ца по окончании гражданской войны. В «Дорогах» Л. Ошанина «пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян» — символ военных походов. В общеизвестной песне В. Лебедева-Кумача «Священная война» развивается символ отпора врагу на родной земле.

Война со всеми ее трудностями, частой неопределенностью, бесчисленными страданиями и опасностями создает во всех этих песнях напряженнейшую ^мысловую перспективу и бесконечные ряды отдельных поэтических структур, в которых проявляется одно великое, простое и нераздельное целое, именно родина и ее защита. Удалив всякую символику образов из таких песен, мы совершенно эти песни размагничиваем и всю боевую настроен­ность людей превращаем в пустое и несвоевременное созерцание чистой красоты.

Основная функция всех этих образов — не быть предметом бесполезного и холодного созерцания, но вооружать людей на защиту родины.

Сюда же примыкают стихотворения и не прямо военного жанра, но весьма выразительно характеризующие советского чело­века. В «Балладе о гвоздях» Н. Тихонова было бы весьма неумно находить только картину морской сЯужбы. Острейшим символом является здесь символ советских моряков как крепких гвоздей для строительства новой жизни, это здесь — самое главное. Героичес­кое поведение советских людей во время войны вызвало у наших поэтов весьма разнообразную символику, о чем можно было бы написать целое исследование. Здесь мы ограничимся только указа­нием на такие произведения, как «Василий Теркин» А. Твардов­ского, «Русский характер» А. Н. Толстого, «Ленинградские рас­сказы» Н. Тихонова, «Пулковский меридиан» В. Инбер, «Шипов­ник» В. Шефнера, «Бессмертник» А. Сафронова, «Я пою победу» А. Суркова, «Русской женщине» М. Исаковского, «С пулей в сердце я живу на свете» М. Алигер, «Музыка» того же автора, «Сестра» И. Уткина, «Возвращение» Л. Ошанина, «Кукла» К. Симонова. Далее, весьма значительна та область советской поэзии, кото­рая трактует о символике перехода от старого к новому.

Ряд сильных героических образов в виде символов обраще­ния к будущему содержится в «Слове будущему» А. Суркова. В «Чувстве нового» С. Кирсанова многочисленные новости совет­ской жизни — символ нового вообще. В «Вишне» М. Исаковского посадка вишни трактуется как символ человека, у которого —

259

забота о будущем. У А. Прокофьева в «Лебедях» — символ природы, на которой отражается строительство новых городов. Если в «Поэме ухода» М. Исаковского рисуются многочислен­ные картины природы и общества как символы расставания с прошлым и перехода к новой жизни, а в «Мастерах земли» того же автора колхозники являются символом новой жизни в деревне, то в стихотворении «Созидателю» Н. Асеева дается пер­спектива для трудящихся вплоть до космических размеров.

Чисто политические символы развиваются: у Н. Асеева в «Чернышевском», где Чернышевский рассматривается как символ назревающей революции; у В. Маяковского в стихотворении «Това­рищу Нетте», где черноморский пароход имени этого зверски уби­того дипкурьера рассматривается как символ бессмертия самого Нетте; у А. Безыменского в «О шапке» эта котиковая шапка, полученная по ордеру ЦК, понимается как символ борьбы с нэпом и материального благополучия в будущем; у того же В. Маяковско­го в поэме «Хорошо!» — не только картины начала революции, но и символы наступающей советской жизни, а в его «Стихах о советском паспорте» этот паспорт оказывается не просто докумен­том, но символом гордости в связи с советским гражданством.

Однако наиболее насыщенным символом в советской поэзии является образ Ленина. Все писавшие о Ленине указывали как раз на то, что мы находим самым важным в символе, а именно на такую порождающую модель, которая создает бесконечную перспективу множества всякого рода общественно-политических и культурно-исторических становлений.

В. Брюсов в стихотворении «Ленин» называет вождя револю­ции человеком, «кем изменен путь человечества, кем сжаты в один поток волны времен». А мы в своих теоретических рассуждениях так и понимали символ как то, в чем зажато бесконечное становление, как то, в чем заключается заряженность бесконеч­ными перспективами и возможностями. Об этом буквально говорит Брюсов в таких выражениях о Ленине, как «вождь, земной Вожа­тый народных воль»; он «на рубеже, как великан», когда «мир новый — общий океан — растет из бурь октябрьских». Лучший и более выразительный образец социально-политического символа трудно даже и привести. Эту заряженность могучей творческой волей в виде только лишь обыкновенного партбилета рисует А. Безыменский в «Партбилете № 224332». Уже и обыкновенное представление о самом обыкновенном партбилете является симво­лом и революции и всего социально-политического строительства под воздействием революции. Тем большая творческая мощь за­ключена в партбилете Ленина, о чем говорит А. Безыменский. Порождающая модель, заряженная могучей творческой волей, от­мечается и М. Лисянским в стихотворении «Слава»:

260

Сияло имя Ленина, Идя в века, Перешагнув поля,

моря России, И не было такого уголка, Где б это имя не произносили.

Но больше всего, интенсивнее всего изображен Ленин как символ революции в поэме В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Характерно уже самое начало этой поэмы, в котором поэт перебирает разные эпитеты вождей и правителей и ни один из них не считает достойным Ленина ввиду мирового размаха дея­тельности Ленина. Тут тоже мыслится бесконечная перспектива порождающей модели, о чем мы говорили выше в теории символа.

Он земной,

но не из тех,

кто упирается глазом

в свое корыто.

Землю

охватывая разом, Видел то,

что временем закрыто.

Впечатления от смерти Ленина также рисуются у В. Маяков­ского в виде бесконечного и уходящего вдаль горя: «...Ветер всей земле бессонницею выл»; «...Улица — будто рана сквозная, так болит и стонет так». С помощью метода символики В. Маяков­ский показывает присутствие Ленина в миллионах сердец, похоро­ны Ленина, всемирную и космическую скорбь о смерти Ленина и великую будущность революции. Вот буквальная иллюстрация нашего учения о символе как о порождающей модели, как о прин­ципе бесконечного развития, как о перспективе могучих становле­ний, как об организации развернутой жизни, как о бесконечной заряженности ее простого, конечного и даже смертного принципа, символом которого, по Маяковскому, является Ленин:

Стала Величайшим коммунистом-организатором

Даже сама Ильичева смерть.

Уже над трубами чудовищной рощи,

Руки миллионов сложив в древко,

Красным знаменем

Красная площадь

261

Вверх вздымается страшным рывком. С этого знамени,

с каждой складки снова живой

взывает Ленин: — Пролетарии,

стройтесь к последней схватке!

Рабы, разгибайте

спины и колени!

Армия пролетариев, встань, стройна!

Да здравствует революция,

радостная и скорая! Это —

единственная великая война из всех,

какие знала история.

Кто достаточно внимательно прочитал, продумал и прочувство­вал поэму В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин», тот не может не представить себе ярче всего образ Ленина как символ мировой революции, а вместе с тем и то, чем является всякий настоящий символ вообще. Было бы оскорбительным и для поэта и для всего, что он здесь изображает, понимать этот величайший образ как какую-то аллегорию или эмблему, как какую-то чисто созерцатель­ную художественность, как метафору, как просто только общест­венно-политический тип, как какую-то натуралистическую копию. Только понятие символа в том виде, как мы его проанализировали выше, способно теоретически и литературно-критически охватить основной прием Маяковского при изображении им Ленина. Так же только при условии понимания всех образов, обрисованных здесь Маяковским как символики, оказывается возможным диалекти­ческий охват наличной художественности. Общее как закон воз­никновения всего относящегося сюда единичного и единичное как та структура, которая отражает на себе общее и им движима, все это есть диалектика символа, и все это интуитивно вопло­щено здесь В. Маяковским.

В результате всей проведенной нами работы над символом мы должны сказать, что познавательное и познавательно-жизненное функционирование бесконечно разнообразных символов и вся ост­рейшим образом функционирующая диалектика символа весьма велики и неохватны, даже едва ли поддаются описанию. Для теоретиков и историков искусства и литературы здесь предстоит огромная работа. Ясно, что учение о символе — это одна из самых очередных и насущных проблем философии и литературо­ведения.

262