Глава 4. Типы символов

В предыдущем мы пытались установить основные элементы по­нятия символа, тщательно стараясь не путать этого понятия с другими, соседними с ним или очень близкими к нему часто даже скрепленными с ним, особенно если иметь в виду обыва­тельскую и общелитературную речь. Мы убедились, что большая сложность проблемы приводит здесь к такой путанице терминов, которая является вполне естественной и об устранении которой заставляет думать только очень упорное и очень цепкое функци­онирование термина «символ», ясно свидетельствующее об его специфичности, пусть хотя бы и бессознательной. Теперь нам предстоит не просто заниматься установлением элементов поня­тия, но и соотношением разных символов между собой, которые, как показывает исследование, не только разнообразны и прихот­ливы, но, прямо можно сказать, необозримы. Везде в этих типах будет сохраняться основная особенность символа, сводящаяся к указанию на неизвестные предметы путем какой-нибудь ясной и вполне известной конструкции. Но эта основная особенность сим­вола везде разная в зависимости от тех областей, где символ функ­ционирует. Рассматривая символ в той или иной области познания или действительности, мы замечаем, что, однажды его установив, мы тут же видим и все последствия, которые отсюда происходят. Поэтому в противоположность непосредственному описанию эле­ментов понятия символа мы теперь изучаем те смысловые после­довательности, которые возникают при функционировании симво­ла в разных областях и есть не что иное, как учение о типах символов.

1. Научные символы. Уже элементарный логический анализ всякого научного построения с полной убедительностью свиде­тельствует о том, что он никак не может обойтись без символи­ческих понятий. Самая точная из наук, математика, дает наибо­лее совершенные образы символа. Отрезок прямой только людям невежественным в математике представляется в виде какой-то палочки определенной длины с возможностью делить ее на извест­ное количество частей. На самом же деле, поскольку множество всех действительных чисел, согласно основному учению матема-

155

тики, обладает мощностью континуума и поскольку отрезок пря­мой содержит в себе именно множество точек, соответствующее множеству всех действительных чисел, необходимо признать, что конечный отрезок прямой в таком понимании является символом получения множества всех действительных (то есть всех рацио­нальных и всех иррациональных) чисел, или, вернее, одним из символов бесконечности.

Уже всякое рациональное число в арифметике только при грубом употреблении его в качестве орудия счета не обнаружи­вает своего символического функционирования. Теоретически и научно всякое число даже просто натурального ряда предполагает целую бесконечность дробей, отделяющих его от соседнего числа. Всякие иррациональные числа вроде У2", УТ, Л/S'— тоже есть символы в нашем смысле слова, поскольку всякое иррациональ­ное число есть только известный метод порождения бесчислен­ного количества десятичных знаков. Всякая функция, разлагаемая ъ бесконечный ряд, тоже есть символ в нашем смысле слова. Ни одна категория математического анализа не обходится без пос­ледовательного применения понятия символа. Таковы прежде все­го категории дифференциала и интеграла, тоже построенные на получении тех или других величин в результате их непрерывного движения к пределу по определенному закону. В геометрии каж­дый тип пространства строится тоже по определенному закону, который является для всякого пространства его символом. Та­ково пространство гиперболическое, параболическое, сферическое.

Но если зашла речь о геометрии, то для иллюстрации поня­тия символа вовсе не обязательно оперировать категориями высшей геометрии, и в частности разными типами пространства. Достаточно базироваться уже на элементарной геометрии для того, чтобы не только констатировать наличие здесь символов как бесконечных рядов, но чтобы эти символы даже и пред­ставить себе вполне наглядно, вполне, можно сказать, зрительно. Если мы имеем, например, прямоугольный треугольник, то квад­рат гипотенузы равняется, как известно, сумме квадратов обоих катетов. Следовательно, если, например, длина каждого катета рав­няется единице, то гипотенуза будет равняться квадратному корню из двух. Это значит, во-первых, то, что гипотенуза, в на­шем смысле слова, есть символ, поскольку она является порожда­ющей моделью для единицы с бесконечным числом десятичных знаков. А во-вторых, эта неисчислимая бездна иррациональности совершенно просто и наглядно видна нашему глазу в виде простой гипотенузы.

Возьмем круг. Уже школьнику известно, что окружность круга есть удвоенное число «пи», умноженное на радиус круга. Это «пи» даже и не просто иррациональное число, но, как говорят

156

математики, трансцендентное число. А тем не менее эту окруж­ность мы прекрасно видим своими собственными глазами или пред­ставляем ее себе в уме, несмотря ни на какую трансцендентность, на которой строится эта окружность. То же самое можно было бы сказать о площади круга и о разных других математических фигурах и телах. Поэтому кто боится иррациональности, тот попросту не знает математики и не понимает того, какой нагляд­ностью и простотой обладает здесь всякая иррациональность и даже трансцендентность. Где же тут мистика? Значит, ее нет и в нашем определении символа как функции, разложимой в бесконечный ряд как угодно близких один другому членов ряда. Кто не понимает учения о символе как о функции жизни с необхо­димостью разложения этой функции в бесконечный ряд, тот попро­сту незнаком с элементарной арифметикой или геометрией.

По образцу математики и все другие науки чем более совер­шенны, тем больше пользуются символическими категориями, потому что такая общность, которая не является законом для подчиненных ей единичностей, очень слабая общность, только предварительная или только предположительная. Так, способ производства, не проанализированный в качестве смыслового прин­ципа для объяснения всех возможных для них надстроек, ко­нечно, не является символом в нашем смысле слова, но зато его обобщающая социально-историческая значимость близка к нулю.

В области гуманитарных наук чем глубже и ярче удается историку изобразить тот или иной период или эпоху, те или иные события, тех или иных героев, те или иные памятники или доку­менты,— тем большей обобщающей силой насыщаются употребля­емые им понятия, тем больше они превращаются в принципы или законы порождения изучаемой действительности, тем легче подводятся под них относящиеся сюда единичные явления, то есть тем больше исторические понятия становятся символами.

2. Философские символы ничем существенным не отличаются от научных символов, разве только своей предельной обобщен­ностью. Понятие есть отражение действительности. Однако не вся­кое отражение действительности есть понятие о ней. Понятие есть такое отражение действительности, которое вместе с тем явля­ется и ее анализом, формулировкой ее наиболее общих сторон на основе отделения существенного в ней от несущественного. Уже в таком предварительном виде всякое философское понятие содержит в себе активный принцип ориентации в безбрежной действительности и понимания царящих в ней соотношений. Сопо­ставляя такие философские категории между собою и наблюдая отражаемые ими соотношения действительности, мы начинаем замечать, что каждая категория в отношении всех других тоже

157

является символом. Какую бы философскую категорию мы ни взя­ли (например, реальность, причину, необходимость, свободу и т. д. и т. д.), мы можем путем задавания себе вопросов о том, как эта категория связана с другой, какие категории ей предшествуют и какие из нее вытекают, тоже вполне отчетливо наблюдать символическую природу каждой философской категории. Если от­раженная в категориях действительность есть нечто целое, то и са­ми эти категории, взятые вместе, тоже есть нечто целое, тоже обу­словливают друг друга, тоже друг из друга вытекают, то есть тоже являются символами для всех других категорий, или, по крайней мере, для ближайших.

Однако с философской точки зрения наиболее совершенным являетея то понятие, которое способно обратно воздействовать на породившую его действительность, ее переделывать и совер­шенствовать. В этом смысле научно-технические категории явля­ются наиболее совершенными и наиболее яркими в своей символи­ческой структуре. Но и без специальной теории понятия доста­точно только обратить внимание на основное философское учение о всеобщей связи явлений, чтобы понять символический характер каждого явления, таящего в себе непонятный для профана, но по­нятный для науки символ определенного числа относящихся сюда явлений и, может быть, бесконечного их числа.

3. Художественные символы. Всякий художественный образ, если рассуждать теоретически, имеет тенденцию к самодовлению и самоцели и потому как бы сопротивляется быть символом какой-нибудь действительности. Однако подобного рода изолиро­ванная художественная образность едва ли возможна в чистом виде, потому что даже так называемое «искусство для искусства» всегда несет с собой определенную общественную значимость, то ли положительную, если оно взывает к преодолению уста­ревших теоретических авторитетов и художественных канонов, то ли отрицательную, когда оно задерживает нарождение новых и прогрессивных идеологий и канонов.

Поэтому чистая художественная образность, свободная от всякой символики, по-видимому, далее и совсем невозможна. Художественный образ тоже есть обобщение и тоже есть кон­струкция, выступающая как принцип понимания (а следователь­но, и переделывания) всего единичного, подпадающего под такую общность. Поэтому нет никакой возможности связывать художест­венный символизм только с тем кратковременным периодом в истории искусства, который ознаменован деятельностью так назы­ваемых символистов. Всякое искусство, даже и максимально реа­листическое, не может обойтись без конструирования символи­ческой образности. Символизм противоположен не реализму, но абстрактно самодовлеющей образности, "избегающей всяких ука-

158

заний на какую-нибудь действительность, кроме себя самой. Так называемые «символисты» конца XIX и начала XX в. отли­чались от художественного реализма не употреблением символов (эти символы не меньше употребляются и во всяком реализме), но чисто идеологическими особенностями. Никто не сомневается в реализме «Ревизора» Гоголя. Тем не менее нет никакой возмож­ности свести эту комедию только к зарисовке нравов, пусть хотя бы даже и очень художественной. И поклонники Гоголя, и его противники, и сам Гоголь понимали эту комедию как сим­вол дореформенной России и по преимуществу ее чиновничества. Без этого символизма «Ревизор» перестал бы быть злейшей сати­рой и не мучил бы так самого Гоголя, мечтавшего изобразить Россию в наилучших тонах. Впрочем, даже если бы ему это уда­лось, то его произведения не перестали бы быть символическими, хотя и символизм этот получил бы тогда другое содержание.

4. Мифологические символы. Их нужно яснейшим образом отличать от религиозной символики. Вероятно, гоголевский Вий когда-нибудь и был связан с религиозными представлениями, равно как и те покойники-разоблачители, которые выступают в «Желез­
ной дороге» Некрасова. Тем не менее в том виде, как выступают эти мифологические символы у Гоголя и Некрасова, они обладают исключительно художественным характером; свойственный им символический характер относится не к изображению какой-то особой сверхчувственной действительности, но к острейшему функционированию художественных образов в целях подъема настроения (у Некрасова, например, даже революционно-демократичес­ кого). О соотношении символа и мифа в «Железной дороге» Некрасова мы скажем еще ниже. Небывало острой фантастикой прославились романтики первых десятилетий XIX века. Тем не менее назвать произведения Т.-А. Гофмана религиозными было бы достаточно бессмысленно. Этим произведениям свойствен острейший символизм; но каков его смысл и какова его философ­ская, объективная и т. д. направленность, об этом нам говорят историки литературы. Конечно, религиозность здесь не исключает­ся, но принципиально дело не в ней. Точно так же шагреневая кожа в одноименном романе Бальзака или портрет Дориана Грея в одноименном романе О. Уайльда едва ли имеют какое-нибудь религиозное значение и если имеют, то весьма косвен­ное и отдаленное. Жуткая фантастика произведений Эдгара По также имеет в качестве основной мифологически-символическую направленность и меньше всего религиозную. «Бегущая по волнам»
А. Грина также полна мифологией, которая переплетается с дей­ ствительностью. Тем не менее указать здесь на какое-нибудь религиозное настроение трудно.

5. Религиозные символы. В этих символах мы находим не

159

только буквальное существование мифологических образов, но и связь их с реальными, вполне жизненными и часто глубоко и остро переживаемыми попытками человека найти освобождение от своей фактической ограниченности и утвердить себя в вечном и незыблемом существовании. Миф, взятый сам по себе, есть известного рода умственная конструкция (таковы «символ веры» и «символические» книги всех религий), которая так и может ос­таться только в пределах человеческого субъекта.

Но религиозный миф, если и является на известной ступе­ни культурного развития какой-нибудь теоретической конструк­цией, в основе своей отнюдь не теоретичен ни в научном, ни в фи­лософском, ни в художественном смысле слова, но есть соответ­ствующая организация самой жизни и потому всегда магичен и мистериален. Таковы, например, религиозные символы элевсин-ских мистерий в Греции, связанные с мифологией Диониса и похищением Персефоны, но существовавшие в виде богато об­ставленных драматических представлений, приобщаясь к которым грек думал, что приобщается таким образом к вечной жизни. Миф здесь уже не умственная конструкция, но культ.

Средневековая икона есть религиозно-мифологический сим­вол и ни в каком случае не просто художественное произведение. Однако религиозная сторона иконы, не будучи ни мифом, ни художественным образом, заключается единственно только в том, что икона трактуется как сакральная вещь, то есть как предмет культа. В этой чисто религиозной, то есть чисто культовой, стороне образа тоже есть своя собственная символика, посколь­ку здесь мыслится и соответствующее устроение человеческой жизни на всех бесконечных путях ее развития. Догмат Веры в этом смысле есть не что иное, как абсолютизированный миф, нагруженный огромной символической силой в смысле соответ­ствующего устроения человеческой жизни, а в том числе и соот­ветствующих культов. Когда же в эпоху Возрождения христиан­ские богородицы на иконах начинают улыбаться и художники стараются изобразить в них свои, уже чисто художественные и жизненные, чувства и стремления, то такая икона перестает быть иконой, то есть перестает быть религиозным мифом. Миф превращается в ней только в художественную методологию; а символизм и на этой ступени продолжает существовать, и, пожалуй, даже еще сильнее, хотя содержание его теперь стано­вится светским. Икона стала здесь светским портретом или вооб­ще светской картиной.

Заметим, что не только миф может существовать вне рели­гии, но и религия может не нуждаться в мифологии. Л. Толстой считал себя не только религиозным человеком, но даже и хрис­тианином, и тем не менее он потратил несколько десятилетий

160

на русский перевод Евангелий, который изгонял из них всю мифологию с ее чудесами и сводился только к проповеди абстрак­тной моралистики.

6. Природа, общество и весь мир как царство символов. Всякая вещь есть нечто, и всякая реальная вещь есть нечто существующее. Быть чем-нибудь — значит отличаться от всякого другого, а это значит иметь те или другие признаки. То, что не имеет' признаков, вообще не есть нечто, по крайней мере для сознания и мышления, т. е. есть ничто, то есть не существует. Но сумма признаков вещи еще не есть вся вещь. Вещь — носитель признаков, а не самые признаки. Признак вещи указы­вает на нечто иное, чем то, что есть сама вещь. Два атома водо­рода в соединении с одним атомом кислорода есть вода. Но вода не есть ни водород, ни кислород. Эти два элемента являются при­знаками воды, но признаки эти заимствованы из другой области, чем вода. Следовательно, признаки вещи указывают на разные другие области, свидетельствуют о существовании этих областей. Таким образом, каждая вещь существует только потому, что она указывает на другие вещи, и, без этой взаимосвязанности еще не существует вообще никакая отдельная вещь. Чем больше вещей отражает на себе данная вещь, тем она осмысленно глубже, состоя­тельнее и самостоятельнее. Поэтому даже самая примитивная и элементарная вещь, не говоря уже об ее научном представле­нии, возможна только при наличии символических функций на­шего сознания, без которых вся эмпирическая действительность рассыпается на бесконечное множество дискретных и потому в смысловом отношении не связанных между собой вещей.

Особенно важно отметить то, что всякая вещь, имеющая хождение в человеческом обществе (а другого общества мы не знаем), всегда есть тот или иной сгусток человеческих отно­шений, хотя сама по себе, в отвлеченном смысле, она есть суб­станция, независимая от человека. Все, например, с чем мы имеем дело в быту (дом, комната, шкаф, стол, стул, посуда), ког­да-то было сырым материалом дерева, камней, минералов, хи­мических элементов. Но все это когда-то кем-то как-то для чего-то и для кого-то было привезено на фабрику или завод, в какую-нибудь мастерскую ил»: лабораторию, было привезено на рынок, было продано или куплено, вошло в человеческий быт, разру­шалось и восстанавливалось, служило орудием для домашнего хозяйства, для общественного пользования и для государствен­ного учреждения. Словом, нет такой вещи, которая не была бы сгустком человеческих отношений, то есть, другими словами, тем или другим символом этих отношений.

Но даже и явления природы, не изготовленные и не офор­мленные человеком, а существующие до всякого человека и без

161

его трудовых усилий, все это звездное небо, земная атмосфера и три царства природы все равно воспринимаются человеком и используются им в зависимости от его исторического раз­вития, социального положения и общественной значимости. Одним способом воспринимаем мы звездное небо теперь, другим образом понимали его сто или двести лет назад, а еще иначе — две или три тысячи лет назад. От чего же зависят все эти картины миро­здания? Все они суть разные символы человеческой культуры, то есть опять-таки символы в качестве сгустков человеческих отношений данного времени и данного места.

Тут, однако, не нужно увлекаться символикой настолько, чтобы отрицать объективное существование самих вещей неза­висимо от их преломления в человеческом сознании, как известно­го рода сгустков человеческих отношений. В истории мысли было очень много такого рода символистов, которые на путях увле­чения символикой забывали о вещах и материи, существующих вне и независимо от человеческого сознания. Однако этот путь символических представлений уже давно преодолен современным передовым сознанием человечества, и опровергать его слишком самонадеянную исключительность и абсолютность мы не считаем даже обязательным и необходимым. Его ложность и без этого свидетельствует сама о себе при первом же прикосновении к нему здравого смысла.

Итак, природа, общество и весь мир, чем они глубже воспри­нимаются и изучаются человеком, тем более наполняются разно­образными символами, получают разнообразные символические функции, хотя сами по себе и объективно они вовсе не являются только нашими символами. При этом здесь мы вовсе не имеем в виду обязательно ученых, философов, художников и вообще тех, для которых мышление и творчество стало духовной профес­сией. Необходимо категорически утверждать, что без использова­ния символических функций сознания и мышления невозможно вообще никакое осмысленное сознание вещей, как бы оно прими­тивно ни было.

7. Человечески-выразительные символы. Из указанных только что предметов природы и общества особенное значение имеет, конечно, человек и свойственная ему чисто человеческая символи­ка. Прежде всего, человек вольно или невольно выражает внеш­ним образом свое внутреннее состояние, так что его внешность в той или иной мере всегда символична для его внутреннего состо­яния. Люди краснеют в моменты переживания стыда, гнева и вся­кого рода страстей или эмоций. Они бледнеют от страха и ужа­са, синеют от холода, бледнеют, желтеют и чернеют от болезней. Моральные тенденции, если не приняты серьезные противо-меры, обычно тоже выражаются в разных физических символах.

Скромные говорят нормальным голосом, не очень его повышая и не очень понижая, внешне ведут себя сдержанно, не задирают носа, не сжимают кулаков, не бранятся и не ругаются, разгова­ривают приветливо и предупредительно. Нахалы часто повышают голос или неестественно его понижают, перебивают слова своего собеседника, выражают свое превосходство или презрение к дру­гим, кричат, орут, визжат, пищат, лают. Однако и независимо от психического состояния имеется бесконечное количество разных символов характера, этнографический, антропологический и гео­графический.

Физические особенности человеческого организма изучаются многими науками в качестве признаков той или иной массовой принадлежности. Люди обладают разным цветом кожи, разным строением черепа, рук и ног, разрезом глаз, строением носа. Су­ществуют носы греческие, римские, еврейские, славянские, армян­ские, грузинские. Все эти особенности человеческого организма достаточно подробно изучаются в антропологии, этнографии и ге­ографии. Для нас здесь важно только то, что всякий такой физи­ческий признак не есть просто признак или свойство, который имел бы значение сам по себе или имел случайное происхождение. Все это — бесконечно разнообразные символы той или другой челове­ческой общности, несущие с собой огромную смысловую нагруз­ку, изучаемую в специальных науках.

8. Идеологические и побудительные символы. Их стоит выделить в отдельную группу потому, что большинство из вышена­ званных символов обладает теоретическим характером, в то время как идеологические символы не только предполагают ту или иную
теорию или идею, но и практическое их осуществление и, что особенно важно, общественное назначение. Идеал, девиз, план, проект, программа, решение, постановление, лозунг, при­зыв, воззвание, пропаганда,' агитация, афиша, плакат, пароль, кличка, указ, приказ, команда,' закон, конституция, делегат, посол, парламентер — все подобного рода понятия являются не просто теоретически построенными идеями, имеющими абст­ рактное назначение, но это такого рода идеи и понятия, которые насыщены и заряжены большой практической силой и с точки зрения логики тоже являются символами, поскольку каждая такая конструкция есть порождающий принцип общественного действия и метод осуществления бесконечного ряда общественно-исторических фактов.

9. Внешне-технический символ. Этот тип символа, несмотря на свой прикладной и подсобный характер, обладает всеми чертами того общественного символа, который мы формулировали в предыдущем. А именно он, прежде всего, является принци­
пом осуществления ряда действий и, лучше сказать, бесконеч-

163

ного ряда действий. Такого рода символ имеет много разных под­видов, из которых укажем на два. Имеются подражательные и нейтральные (или диспаратные) по своему содержанию сим­волы — знаки.

Движение дирижера или изображение полевых работ в тан­це — примеры подражательных внешне-технических символов, хо­тя здесь внешне-техническая структура соединена уже с художест­венной структурой. Движения дирижера являются символически­ми знаками исполняемого музыкального произведения. Подобного рода символов-знаков бесчисленное количество в бытовой жизни, так же как и нейтральных. Таковы: жезл милиционера, управ­ляющего уличным движением, его же свисток как знак како­го-нибудь уличного события или движения; фары и гудки авто­машин, колокол пожарной машины; сирена как знак воздушной тревоги во время войны, звонок в начале или в конце занятий; белый флаг как знак перемирия, фабрично-заводские гудки; апло­дисменты и соответствующие голоса или крики при одобрении происходящего, а также при его порицании — свист, топот ногами и разные другие подобного рода голоса или крики; снимание шля­пы при встрече или прощании, поклоны, рукопожатия, реверан­сы, пристукивание каблуками, звяканье шпорами у военных старо­го времени, поцелуи, а также целование мужчинами руки у дам для этикета; цветы в разные значительные моменты жизни (рождение ребенка, годовщина дня рождения, бракосочетание, выступление крупных деятелей в разных областях жизни, всякого рода праздники и приветствия, начало и конец всякого рода предприятий" или мероприятий, успех и достижение в разных областях, юбилеи, смерть и погребение); выкрики продав­цов или старьевщиков; буквы и др. символы как знаки звуков или речи вообще (между прочим, когда говорят о символической логике, то имеют в виду именно такие символы в простейшем внешне-техническом смысле, желая обозначить логические про­цессы при помощи букв или других знаков); буквы и другие знаки как обозначения математических величин или действий над ними, безмолвный кивок головой как знак утверждения или отрицания; разные 'звуки вроде звонка или голоса кукушки, издаваемые часами для указания на соответствующий момент времени; военные салюты и отдавание чести военнослужащими, свирели пастухов, звонки у парадного входа или в деловых ка­бинетах, позывные радио; «цып-цып», «гуль-гуль», «куть-куть», «кис-кис», «брысь» и прочие междометия, как знаки обращения с животными.

Относительно всех этих бесконечно разнообразных символов, которые мы назвали внешне-техническими, необходимо заметить, что они отнюдь не обладают какой-нибудь постоянной и неподвижной значимостью, но в зависимости от обстановки приобретают то более внешнее, то более внутреннее содержание. Можно даже сказать, что между внешним обозначением предмета, которое, в нашем смысле слова, даже вовсе не является смыслом, а толь­ко внешним и случайным знаком, и между самыми настоящими символами крайнего смыслового наполнения и напряжения су­ществует непрерывная линия развития, в которой почти всегда можно наметить бесконечно разнообразные промежуточные зве­нья. Однако это уже относится к области конкретного изучения символических функций в конкретной общественно-исторической и личной обстановке, в контексте специальной ситуации данного момента, которую заранее даже трудно себе представить и тем более формулировать.

164