Федотов Г.П. Мысли по поводу Брестского мира

Разбивка страниц сделана по: Г. П. Федотов, I т.,  Лицо России. Статьи 1918 – 1930.

2-е издание. YMCA-PRESS, Paris, 1988

ГЕОРГИЙ ПЕТРОВИЧ ФЕДОТОВ

МЫСЛИ ПО ПОВОДУ БРЕСТСКОГО МИРА

(«Свободные голоса», СПБ, Апрель 1918г.)

Теперь, когда мысль упорно ищет все самые от­даленные корни событий, приведших к гибели Рос­сию, пусть не покажется надуманным предлагаемое сближение: славянская Библия — и Брестский мир. Связь с прошлым бесконечно глубже, чем она мнится нашим современникам. Разрывая с отцами, и верой от­цов, чаще всего лишь по-новому утверждают эту веру.

Мы все еще недооцениваем силы духа, творящего историю. Слово облекается плотью, и самые коренные материальные изменения в быте и в мире могут являть­ся отражениями «словесных» бурь или медленных раскрытий «слова». Иногда все «слово» данной куль­туры вмещается в одной книге. Есть культуры одной книги. Христианское средневековье исходит из Библии и ею почти исчерпывается. Отсюда огромное значение «Евангелия в истории», именно как книги, как литера­турного факта.

В настоящих беглых строчках да будет мне позво­лено остановить внимание на тех культурно-историче­ских последствиях, которые имел или хотя бы мог иметь (мы осуждены здесь на гадания) литературный факт, зачинающий историю русской культуры: пере­вод греческой Библии на славянский язык.

Мы привыкли видеть в этом факте исключительное счастье, редкий дар судьбы народу русскому. В то время как Запад внимал без разумения словам латин­ских молитв, и целые столетия не умел закрепить на пергаменте материнской речи, наша литература своим рождением едва ли не упредила образование Киевско-

12

го государства. С тех пор вот уже целые тысячелетия растет и крепнет русский язык в живом взаимодействии народно-русской и книжно-славянской речи. Мы богаче других народов оттенками для выражения тона речи. Нам доступна полная гамма звуков, от «подлых» до «высоких», еще Ломоносову открывших заложенные в нашем языке возможности «штилей». Поднимаясь от литературы к религиозной жизни, как не радоваться тому, что между словом Христа и душою народа никог­да не стояло внешней преграды чужого языка, что хри­стианизация Руси была глубже и полнее любой ка­толической страны? Все это так. И казалось бы, мы должны сделать еще одно отрадное наблюдение: если книжная культура слагается на языке, доступном для народа, не может быть глубокого отрыва интеллиген­ции от народа, национальная жизнь должна быть цель­ной и органичной.

Жизнь зло смеется над этим заключением и заста­вляет пересмотреть его посылки. Надо отдать себе от­чет в том, какою ценою мы заплатили за славянское слово.

Западное христианство — и не одно германское или кельтское, но и романское — оказалось обладателем сокровища, ключ к которому был запрятан глубоко в преданиях светской античной образованности. Может быть, Библия есть единственная «книга». Но чтобы понять ее, нужно трудом и терпением преодолеть целые библиотеки книг. «Тривий» и «квадривий» — энци­клопедия филологических и естественных знаний были пропедевтикой к царице наук — теологии. Но раз овла­дев этим ключом — не только к Библии, но ко всей великой греко-римской цивилизации — трудно было уберечься от обаяния ее мудрости и красоты.

Монастырские библиотеки хранят и множат тома Вергилия, Овидия, Горация. Несмотря на предостере­гающие голоса ревнителей, «языческая» красота и

13

 истина освящалась латинским словом. Ибо латынь — священна, это язык Божий.

В сущности, в этом факте дана неизбежность « Возрождения » классической древности, по отношению к которой средневековье было только односторонним ее переживанием.

— И мы могли бы читать Гомера при Ярославичах, переписывать в суздальских лесах Софокла и Пла­тона … Сперва повторять ученическими устами мудрые слова, потом, окрепнув, дерзнуть на творчество — на собственную мысль. Творчеством не скудна, конечно, Русь, но ее мысль — научно-философская мысль — спала веками, проспала Возрождение и очнулась так поздно, что между ее вещими, но смутными, мечтами и наукой Запада выросла пропасть.

А между тем, мы были ближе к источнику живой воды. Эллада ведь учительница Рима, а эллинизмом запечатлено наше христианское рождение. Наше невы­полненное призвание было воскресить — когда ис­полнятся сроки — уснувших богов Греции и, про­светляя их новой верой, начать воистину великолепный путь новой культуры.

Но, начавши с перевода нашу историю, мы сочли для себя излишним «эллинское суемудрие» и за то обречены были снова сделаться переводчиками при Петре, чтобы до сих пор пробавляться переводной не­мецкой дешевкой — при живом сознании и бесспорной наличности собственных творческих сил.

Итак, славянская речь, т.е. разрыв со вселенской мыслью, объясняет, так сказать, абсолютную нищету нашу. Но почему же она не искуплена демократиче­ским равенством в культуре, и как пришли мы к пол­ному разрыву с народом?

Нужно сказать, что духовное народничество, т. е. тяга к уравнительному распределению духовных благ, несомненно, связано со всем обликом нашей интелли­генции, которая сменила в деле учительства православ-

14

ного, не греко-кафолического, а славяно-российского священника. У нас не могло развиться гордого сознания латинян, что истина любит прикровенность, что кощунственно разоблачать мистерии, ибо не подо­бает бросать святыню псам. Но, сея слово повсюду — при дороге и на камне, — мы не растили, не копили его, не умножали таланта. Только бы передать детям во всей чистоте «веру отеческую». Зато, когда пришла пора, и мы ужаснулись своей скудости, то, потерявши голову, принялись грабить нужное и ненужное, чужое добро, в зрелом возрасте сели учиться азам, и с того рокового дня, с каждым поколением, выбрасываем, как ветошь, старое достояние, хотим переучиваться всему с начала, чувствуя себя голым Адамом в раю. Мог ли народ угнаться за нами в наших причудливых скита­ниях, и не ясно ли, что мы должны были потерять его из виду? — Отсюда Брест.

Теперь мы догадываемся, что надо иметь что-ни­будь, чтобы давать другим, что творчество предшест­вует просвещению и академия школе. Что преследуя чистые ценности культуры, мы в конце концов скорее приобщили бы к ней народ, чем начиная со служения народу.

Жалеть ли? Жалеть ли об извилистых и скорбных путях, которыми мы шли, завидовать ли мудрым латинянам, которые «из нужды сделали свою добродетель?»

Не станем. Это запрещает уважение к року, amor fati.

Россия стояла на распутье. И некто спросил у нее: хочешь ли владеть словом и быть землей Христа — или владеть знанием и быть государством? Она сделала свой выбор.

15