Федотов Г. П. Русская религиозность. Часть 2. XV. Заключение

Однако столетия Империи, создавшие если не разрыв, то холо­док между иерархической Церковью и народной религиознос­тью, не уничтожили окончательно святости. Как ни странно это может показаться на первый взгляд, но в бюрократической Рос­сии, западнической по своей культуре, русская святость пробуж­дается от летаргии XVII века. Как будто удушливая теплица бы­тового православия была для нее менее благоприятной средой, чем холод петербургских зим. Вдали от покровительственных взоров власти, не замечаемая интеллигенцией, даже церковной иерархией, духовная жизнь теплится и в монастырях, и в ски­тах, и в миру. Русский монастырь последних веков далек от сво­его духовного идеала. К концу синодального периода упадок, иногда в очень тяжелых и соблазнительных формах, наблюдает­ся в огромном большинстве монастырей. Но в самых распущен­ных среди них иногда находился лесной скит или келья затвор­ника, где не угасала молитва. В городах, среди мирян, не только в провинциальной глуши, но и в столицах, среди шума и грохо­та цивилизации, проходили своим путем юродивые, блажен­ные, странники, чистые сердцем, бессребреники, подвижники любви. И народная любовь отмечала их. В пустынь к старцу, в хибарку к блаженному течет народное горе в жажде чуда, преоб­ражающего убогую жизнь. В век просвещенного неверия ожива­ла легенда древних веков.

Не только легенда: творится живое чудо. Поразительно богат­ство духовных даров, излучаемых преподобным Серафимом (1795-1833). К нему уже находит путь не одна темная сермяжная Русь. Преподобный Серафим распечатал синодальную печать, положенную на русскую святость, и один взошел на икону, сре­ди святителей, из числа новейших подвижников. Наше поколе­ние чтит в нем величайшего из святых древней и новой Руси.

354

Само явление Серафима в обстановке XVIII и XIX века предпо­лагает воскрешение мистической традиции, заглохшей уже в Московской Руси. Действительно, в середине XVIII века старец Паисий Величковский (1722-1794), преследуемый полицией как еретик, идет за рубеж, в Румынию, и там обретает, вместе с рукописями Нила Сорского, живую школу умной молитвы. Паи­сий Величковский стал отцом русского старчества. Оптина Пус­тынь и Саров, непосредственно связанные с ним, сделались дву­мя центрами духовной жизни: два костра, у которых отогревает­ся замерзшая Россия. «Откровенные рассказы странника» (ок. 1860) являются безымянным свидетельством практики умной молитвы в середине ХЕК века вне монастырских стен, в среде странников и одиноких пустынножителей.

Возрождение духовной жизни в России принесло не только оживление старого опыта, но и совершенно новые на Руси фор­мы святости. Такими следует признать старчество как особый институт преемственности духовных даров и служения миру; ду­ховную жизнь в миру, в смысле монашеского делания, соединяе­мого с мирянским бытом и, наконец, священническую святость, питаемую мистическим опытом Евхаристии и духовничества.

Преподобный Серафим соединяет в себе черты глубокой тра­диционности со смелым, пророческим обетованием нового. Столпник, сожитель лесного медведя, определяющий смысл ду­ховного подвига словами Макария Египетского, он белой одеж­дой своей, пасхальным приветом и призывом к радости, уже яв­ленной во плоти светлой тайной преображения свидетельству­ет о новых духовных временах.

Во многом уже оставившая за собой духовный опыт древней Руси, новая святость в одном уступает ей. Она почти ничем не связана с национальной жизнью России и ее культурой. Как ни­когда и нигде в христианстве, келья и скит отрезаны от мира, даже если они и открыты пришельцам из него. Никогда влия­ние Святой горы Афон не сказывалось так сильно на русской ду­ховной жизни, как за последние века. Порванная русская духов­ная традиция заменяется древневосточной школой «Добротолюбия».

Революция, сжигающая в огне грехи России, вызвала небыва­лое цветение святости: святость мучеников, исповедников, ду­ховных подвижников в миру. Но гонимое малое стадо Русской

355

Церкви сейчас изгнано из созидания русской жизни, из новой творимой культуры. Оно не может взять на себя ответственнос­ти за «вражие» строительство. Но придет время, и Русская Цер­ковь станет перед задачей нового крещения обезбоженной Рос­сии. Тогда на нее ляжет ответственность и за судьбы националь­ной жизни. Тогда окончится двухвековая отрешенность ее от об­щества и культуры. И опыт общественного служения древних русских святых приобретет неожиданную современность, вдох­новляя Церковь на новый культурный подвиг.

356