Федотов Г. П. Русская религиозность. Часть 1. Дохристианское язычество

I. Дохристианское язычество

ВСЕ христианские народы непременно «рождаются дважды», но поскольку характер их преображается, а не меняется пол­ностью под воздействием благодати, в глубинах его можно найти следы языческого прошлого. Процесс обращения нико­гда нельзя назвать завершенным. Даже наиболее развитые из современных народов сохраняют как «предрассудки» или «простонародные поверья» некую память о доисторических временах. Возможно, именно этой струей первобытного язы­чества, примешавшегося к христианским исповеданиям, сле­дует объяснять их национальные отличия; христианство — вос­точное по происхождению, всеобщее по откровению — входи­ло в каждую нацию, отчасти поглощая языческое наследие, отчасти подстраиваясь к тому, что укоренилось в глубинных пластах народной души. Доисторические тевтонские божества затрагивают религиозную жизнь современного немца почти так же, как кельтские влияли на жизнь средневекового фран­цуза.

Русские в этом смысле не исключение. Может быть, связь христианских и языческих элементов у них даже более крепка, чем у большинства народов Запада. Не то, чтобы славянское язычество оказалось исключительно мощным, — скорее на­оборот. Но дело в том, что Россия не знала ни Реформации, ни Контрреформации с их разъяснением, символическим ис­толкованием и искоренением средневекового идолопоклонст­ва. Русский крестьянин даже и в XIX веке жил, как в средневе­ковье. Ближе ознакомившись с русскими, многие иностранцы писали, что этот народ — самый религиозный в Европе. Но по сути дело скорее в различиях степени зрелости, чем в сущест­-

16

венных особенностях духа и культуры. Одни и те же историче­ские факторы сохранили религиозную восприимчивость рус­ского народа в эпоху рационализма, но не тронули и множест­во языческих обычаев, культов и даже языческого мировоз­зрения как в Церкви, так и вне Ее. Поэтому знакомство с рус­ским многобожием является важной ступенью к пониманию русского христианства.

Историческое прошлое

По историческим сведениям появление восточнославянских племен в западной части великой Восточно-европейской рав­нины, в настоящее время занятой европейской Россией, отно­сится к IX веку. Они пришли сюда с юга, с побережья Черного моря, и с запада, после чего началось их непрерывное про­никновение на восток и север. Слово «русские», появившееся позднее, имеет неясное происхождение. Историки спорят о том, пришло ли оно от древнескандинавских завоевателей или унаследовано от дославянского населения южной России. До прихода славян на Русскую равнину в ее северных нетронутых и глухих лесах обитали полудикие финские племена, а на от­крытых просторах южных степей кочевали различные народы иранского (скифы и сарматы) и тюркского происхождения.

Между славянскими народами и их соседями никогда не су­ществовало каких-либо четких границ. При постепенном ос­воении новых местностей славянские племена легко смешива­лись с коренными жителями. С доисторических времен эти племена непрерывно влияли друг на друга, что отразилось на языке, обычаях и антропологических типах. Во внешности се­верных великороссов, то есть русских в узком смысле, в отли­чие от украинцев и белорусов, можно найти следы смешения славянской и финской рас. Ассимиляция пришельцев среди местного финского населения протекала в основном мирно; история и легенды не сохранили воспоминаний о враждебных столкновениях. Но с другой стороны, с обитателями южных степей, кочевниками, никогда не прекращалась борьба. Лето­писи Киевской Руси полны упоминаний о войнах, вернее они заполнены повествованием об одной непрерывной войне с

17

тюркскими кочевниками: печенегами, половцами и, наконец, татарами. Русские народные сказания — даже последних ве­ков — наполнены славой этих схваток. В южных районах, од­нако, на русских оказывались влияния с востока, прежде всего потому, что несмотря на кочевой образ жизни населения се­верное побережье Черного моря было пропитано духом древ­ней культуры. Цепь греческих колоний тянулась по побере­жью от Дуная до Кавказа, а византийские императоры все еще владели многими городами Крыма с Херсонесом, или Корсунью, во главе.

Помимо греко-латинского влияния, еще один культурный поток — и даже более древний — соединял русские степи иран­ских кочевников с Азией. Археологические материалы и сего­дня говорят об ассиро-вавилонских, и в особенности иранских влияниях. В этих областях прежде всего обнаруживаются эле­менты иранской культуры, подготовившие почву для будущего русского государства на Днепре. С VII по IX столетие южные степи принадлежали обширному тюркскому каганату хазаров, столица которых стояла в низовьях Волги. Славяне Киева — крупнейшего города на Днепре — были их данниками. Через мусульманских купцов полуцивилизованное государство хаза­ров открыло Днепр и Волгу торговле с Востоком. Как ни странно, сами хазары исповедовали не ислам, а иудаизм, по крайней мере в лице своих правителей (каганов) и высших слоев; их государство — один из редких случаев еврейского прозелитизма в национальном масштабе.

В то же время северных славян, основным центром которых был Новгород на реке Волхове, поблизости от Балтийского моря, беспокоили вторжения древних скандинавов. Всю Ев­ропу в IX веке тревожили воины-грабители, купцы и основа­тели герцогств. Так и среди русских славян, в Новгороде и прилегающих местностях, скандинавы основали несколько княжеств, упорно продвигаясь на юг, к легендарной Византии, привлекавшей их своими богатствами и политическим вели­чием. Вероятно, примерно в середине VIII столетия скандина­вы, или «варяги», как называли их русские и греки, вышли к Черному морю и начали свои набеги на Константинополь. В Восточной Европе скандинавов чаще знали как купцов, чем завоевателей и они сумели установить прочные торговые свя-

18

­зи между славянско-финскими охотниками и Византийской империей. Они связали бассейн Балтийского моря (Новгород) и бассейн Днепра и Причерноморье знаменитым «великим путем из варяг в греки». На этой торговой дороге, проходив­шей через ряд рек и озер, позднее выросло первое русское го­сударство.

Варяги были немногочисленны, и их проникновение на Русь было мирным. Быстро усвоив местный славянский язык, ныне превратившийся в русский, они стали для коренного населе­ния скорее охранителями порядка и стражами. Потомки варя­га Рюрика основали первую династию русских князей. Осно­вав в Киеве столицу, в течение Х-Х1 вв. Рюриковичи сумели объединить остальные скандинавские княжества и славянские племена, рассеянные по Восточно-Европейской равнине. Так было создано могучее, хотя и слабо скрепленное государство, вступившее в военные и дипломатические отношения с Ви­зантией и другими западными соседями: болгарами, венграми, чехами, поляками и литовцами. Новое государство не было очерчено никакими природными рубежами; географически оно было бесформенно и, непрерывно разрастаясь к востоку, подвергалось разнородным культурным влияниям: восточным, западным и южным. Западные соседи русских оставались язычниками вплоть до X столетия; на востоке господствовали иудаизм и ислам. Христианство проникало с юга — из Визан­тии. В этом окружении у русских славян не было возможности развить первобытное язычество до степени самостоятельной культуры.

Исторические источники

Наши сведения о славянском многобожии в целом, и рус­ском в частности, крайне скудны. Первобытная религия, ли­шенная какой-либо жреческой организации и даже храмов (балтийские славяне исключение), едва ли способна создать сложную мифологию. Ничто в ней не привлекает внимания стороннего наблюдателя. В более поздние времена христиан­ские проповедники из русских, обличая пороки идолопоклон­ства в обрядах, жертвоприношениях, ворожбе и заклятиях,

19

редко упоминают имена языческих богов. Однако поскольку многие из этих проповедников пользовались греческими об­разцами церковного красноречия, из их увещаний рискованно делать заключения о подлинном состоянии русского народа. И тем не менее, эти древние русские поучения остаются для нас основным историческим источником. Еще одним свидетель­ством являются несколько строк в «Повести временных лет» и в героическом эпосе XII столетия — «Слове о полку Игореве». В летописях упоминаются имена идолов, стоявших перед па­латами князя Владимира около 980 года; имена эти звучат странно, по большей части они неславянского происхожде­ния; все они — настоящая загадка для мифолога. Напротив, в «Слове о полку Игореве» не только встречаются некоторые свежие мифологические отзвуки, но отражено столь сильное ощущение космической жизни, глубинной гармонии между человеческими страстями и природой, что оно сразу вплотную подводит нас к дохристианскому религиозному сознанию рус­ских.

Однако основным источником для понимания этого созна­ния являются русские народные верования, уцелевшие до но­вых времен. Русское язычество, лишенное защиты какой-либо государственной структуры или устоявшейся мифологической системы, почти без сопротивления отступило перед офици­альным христианством, принятым народом по воле киевских князей. Однако пассивное сопротивление оказалось стойким и упорным. Действительно, историки Церкви правы, называя русскую средневековую религию «двоеверием». Великие язы­ческие боги, пантеон которых был, вероятно, нововведением князя Владимира, были отвергнуты. Но младшие божества, со­ставлявшие цельный опорный пласт народного отношения к природе и жизни, выжили. Некоторые историки считают, что истинное принятие низшими классами христианства на Руси завершилось лишь к XV столетию. Но установление точных сроков лишено смысла, поскольку в народе языческие пере­житки встречались и в XIX веке. Еще в древности эти осколки язычества смешались с православной обрядностью и ныне с трудом вычленяются из нее. Русская Церковь, прежде упорно боровшаяся с «двоеверием» и удвоившая свои усилия в XVIII в. — веке просвещения, в XIX столетии отказалась от

20

борьбы. Поэтому даже в наши дни Россия в своем богатом уст­ном народном творчестве продолжает хранить огромные за­пасы языческих обрядов, поговорок, песен.

Этнографическая наука в течение столетия накопила обшир­ные материалы к изучению первобытных верований. К сожале­нию, эти материалы пока мало изучены. Предпринятое А. Н. Афанасьевым первое серьезное исследование славянской мифо­логии обернулось неудачей, несмотря на обилие идей и эрудицию автора. Афанасьев исходил из германо-арийской мифологии и находился под влиянием «солярной теории», которая, как мы увидим ниже, мало что проясняет в русской мифологии. Величе­ственные руины его работы все еще маячат пугалом на поле рус­ского фольклора. Современные ученые стали слишком осторож­ны, и никто, за исключением отдельных популяризаторов, до сих пор не осмеливается приступить к трудной задаче, погубившей замысел Афанасьева. Два или три специальных исследования русского религиозного фольклора можно считать лишь первыми робкими шагами к целостному описанию. К счастью, мы занима­емся не мифологией, обрядами или формами поклонения, а ре­лигиозностью, которая четко проступает в любом отрывке рус­ского фольклора.

Значение природы

Естественно, природа является отправной точкой всякого первобытного мировоззрения. Почти общепризнанно — хотя, может быть, и неверно — утверждение о том, что язычество равносильно поклонению природе. Особенности русского язычества объясняются количественными, а не качественны­ми отличиями. Но и количественные отличия весьма сущест­венны, особенно при сопоставлении русского и западного на­родного сознания. Трудно вообразить себе какую-либо русскую лирическую песню, за которой не стояла бы природа, служа­щая не только обрамлением или декорацией в человеческой драме. Человек — молодец или девица - скорее приравнива­ются к животному или растению, чем сравниваются с ним: птице (соколу, лебедю, утке, голубице), дереву (березке), цвет­ку или — что особенно свойственно русским — к плоду или яго-

21

­де, например, малине. Судьбы человека, животного или расте­ния сливаются в единое целое: они живут и умирают вместе.

В прозаических народных сказках звери — обычные персо­нажи, соучастники человеческой жизни. Помимо чисто зве­риного эпоса, встречающегося у всех народов, существует много русских историй о животных, по-дружески или с хитре­цой, но редко злокозненно, занятых одним общим делом с людьми. В случае раздоров вина за них чаще ложится на чело­века, чем на зверей, которые олицетворяют более непосредст­венные и ясные моральные нормы. Так, медведь выступает существом честным, даже почтенным и могущественным. Не­которые особенности медвежьих сказок наводят на мысль о существовании доисторического культа медведя.

Среди персонажей русских сказок встречаются и природные стихии: ветер, мороз, Солнце и Луна. Они трактуются в сказ­ках дружески, сердечно, а порой иронично, что не свидетель­ствует о каком-либо ужасе или страхе перед неодолимыми си­лами природы. Несомненно, что законы художественной формы народной сказки частично объясняют панибратское отношение к явлениям, которые, очевидно, были предметами поклонения языческих предков. И все же благодаря тону, ко­им повествуется о развенчанных божествах, можно сделать некоторые выводы. Наиболее своенравным существом, есте­ственно, является Ветер. Довольно любопытно, что самой серьезной, бого- или демоноподобной фигурой представляет­ся Мороз. Дед Мороз, несомненно, — самый мифологически завершенный образ русских сказок. Поразительно, насколько более человечными, близкими и менее божественными пред­ставляются Солнце и Луна, в которых, согласно старым «сол­нечным теориям», следует искать средостение древнерусской религиозности.

Культ божеств-светил оставил заметные следы в русском фольклоре, прежде всего в годовом праздничном календаре. Дни летнего и зимнего солнцестояния (Рождество Иоанна Предтечи и Рождество Христово) отмечены языческими об­рядами, сходными с обрядами других индоевропейских наро­дов. И все же, несмотря на утверждения традиционной школы русских этнографов, мы осмеливаемся утверждать, что рус­ское язычество было, возможно, менее «солнечным», чем лю-

22

­бое другое многобожие арийского мира. Во времена князя Владимира, то есть около 1000 г. по Р. X. наши славянские предки должны были поклоняться какому-то солнечному бо­жеству: имена Хорса (вероятно иранское) и Даждь-бога (сла­вянское) встречаются в нескольких источниках. Но не всегда вполне ясно, к кому относятся эти имена. Мы не разделяем мифологического скептицизма большинства современных уче­ных (Ягича, Аничкова, Мансикки), и все же неопределенность и недостаток сведений свидетельствуют об относительной расплывчатости первобытных мифов. Имена Перуна-Громовержца и Велеса (или Волоса), бога скота (или бога богатства) более устойчивы в литературной традиции, хотя и здесь мы сталкиваемся с некоторыми трудностями в их понимании.

Но эти трудности лежат вне сферы наших интересов. Для понимания отличий русского многобожия от западного, важ­но отметить подчиненный характер астрального культа в рус­ском язычестве. Возможно, это и является причиной недоста­точного развития русской мифологии в целом. У всех народов наиболее художественные и колоритные мифологические об­разы связаны с небесным миром. Восточный славянин не всматривался с любовью в ночное небо, как это делал семит посреди пустыни, и не был поражен могуществом Солнца, хо­тя у него и был обычай отмечать стадии годового солнечного цикла зимними, весенними и летними праздниками. Его вни­мание больше привлекали поднебесные тайны: то, что проис­ходило на земле, где протекала его личная жизнь и жизнь его племени.

Культ Матери-Земли

Небо или небеса редко упоминаются русским славянином с глубокой теплотой, ужасом или романтическим влечением. Он сосредоточил все свои религиозные чувства на земле. Мы должны понимать «землю» в узком смысле как почву, как поле, лелеющее семя, как землю пахаря-хлебопашца.

В России и до настоящего времени частично сохранились многие следы культа камней, деревьев и колодцев. Многие из них, прежде всего святые колодцы, уже давно вошли в обиход

23

христианства. Некоторые чтимые деревья и камни, однако, не получили христианского освящения совсем, или же, как мно­гие почитаемые березы, связываются с культом Параскевы (Пятницы) — фигуры скорее мифологической, чем агиогра­фической. Древние проповедники упрекали русский народ за жертвоприношения деревьям и колодцам. Но хотя вне всяких сомнений культ отдельных деревьев и колодцев и существовал в действительности, сохранившись как остаток пантеистиче­ского фетишизма и анимализма, было бы необоснованно за­ключать, что имелась какая-либо особая склонность к воде и лесу в поклонении русских природным стихиям как олицетво­рениям Матери-Земли. Русский фольклор живо сохраняет веру как в водяных, так и в лесных духов, рисуя их получеловече­скими мужскими существами, являющихся хозяевами или по­велителями этих стихий. Духи обоих видов безобразны и зло­козненны; они проказливы, хотя по сути и не злы. Они не бе­сы, их можно задобрить малыми пожертвованиями. Помимо мужских повелителей вод и лесов, русские верят и в женских духов, обитающих в реках и чащах, — в «русалок». Они очень опасны и капризны и забавляются тем, что заманивают моло­дых людей и щекоткой доводят их до смерти. Можно догадать­ся, что христианство сыграло большую роль в исчезновении этих духов природы, и, тем не менее, трудно поверить, что они были объектами сыновнего почитания поклоняющихся им людей. Для русского народа леса и воды всегда были объек­тами, внушающими робость и вызывающими недоверие. Ог­ромные леса Севера весьма негостеприимны, а часто и опасны для землепашца. Однако в раннюю историческую эпоху север­ные русские люди занимались охотой и сбором меда в девст­венных лесах. Возможно, в те времена они стояли ближе и от­носились интимнее к лесным повелителям. И все же не стоит забывать, что славяне были в основном земледельческим на­родом еще со времен индоевропейского единства, и этот пе­риод в жизни русских не стал этапом, оставившим неизглади­мый след в народной душе. В этом отношении различие между славянами и финнами, по-видимому, огромно.

К Матери-Земле, остававшейся средоточием русской рели­гии, стекаются наиболее таинственные и глубокие религиоз­ные чувства народа. Под красивым покровом трав и цветов

24

люди со страхом поклонялись черным сырым глубинам — ис­точнику всех оплодотворяющих сил, кормящей груди приро­ды и месту своего последнего упокоения. Даже эпитет земли в народных песнях — «мать сыра земля», известный в иранской мифологии, ассоциируется с утробой, чревом, а не с ликом Земли. Эта особенность отмечает, что важнейшим достоинст­вом земли является не красота, а плодородие, хотя русские во­все и не слепы к внешнему очарованию. Земля — это русская «Вечная Женственность», не небесный ее образ: мать, а не де­ва; рождающая, а не девственная и, кроме того, черная; ведь лучшая в России почва — чернозем.

Как мать, кормящая человека при жизни и покоящая по смерти, Земля — это олицетворение доброты и милосердия. Есть в ней, однако, что-то безличное и родовое. В отличие от воды и лесов, земля лишена обитающих в ней духов и не во­площалась в антропоморфических образах. Она была так же бесформенна, как ее тело под слоем почвы. Многие мифы, связанные с землей, сегодня забыты, так как христианству удалось уничтожить все следы сексуальности в культе Земли. И, тем не менее, Мать-Земля должна была иметь супруга — не­бесного бога Солнца или Громовержца. Мы ничего не знаем об этом браке Земли с Небом в русском фольклоре. Остатки обрядов оплодотворения почвы указывают на былое сущест­вование древнего фаллического культа. Примечательно, одна­ко, что только Материнство пережило века, доказав, что оно было сильнее эротической стороны первобытного мифа. Го­воря языком классической мифологии, это означает, что в русском язычестве богиня земли Деметра возобладала над Аф­родитой.

Но была ли в языческие времена Мать-Земля богиней? Для утвердительного ответа мы не располагаем убедительными свидетельствами, но он представляется весьма вероятным, как мь: увидим ниже. Поклонение божественному Материнству являлось важной особенностью религии русских в христиан­ские времена. Как остатки доисторических периодов на рус­ской земле встречаются многочисленные археологические памятники поклонения безымянной Великой Богине. Воз­можно, в те времена славяне еще не проникли в южные степи. Эта великая безвестная богиня была скифским или, точнее,

25

доскифским божеством. Греки черноморских колоний покло­нялись ей как Артемиде; греческая трагедия «Ифигения в Тавриде» — это достовернейшее литературное свидетельство поклонения Великой Богине на русской земле. Восточные славяне приняли эту богиню вместе с другим наследием иран­ской культуры. Хоре, упоминаемый среди идолов князя Вла­димира, по всей вероятности, был иранским богом Солнца. Среди других загадочных имен Владимирова пантеона встре­чается Мокошь, предположительно женское божество, чье имя, как утверждают некоторые ученые, сохранилось в рус­ской топонимике. Не была ли Мокошь, в таком случае, вели­кой богиней Земли русских славян? Или же Мать-Земля оста­лась безымянной, еще более почитаемой в ее неназванности, как Гея, или Деметра, у греков, Великая Матерь римлян, или Сырая Мать-Земля иранцев?

Эротический элемент, стершийся в культе Матери-Земли, сохранился до поздних времен в культе верховного мужского бога — Ярилы. Не упоминаемый древними летописцами — и, очевидно, не принадлежавший к наиболее чтимым славянским богам — Ярило оказался более долговечным. Народные празд­ники в его честь все еще справлялись в русских городах в XVIII веке, — а в селах даже и в XIX в., — сопровождаясь не­обузданным весельем и непристойностями. Ярило (имя сла­вянское) был, несомненно, олицетворением мужской силы и страсти — ни в коем случае не небесным божеством. Ближай­шей параллелью к нему является варварский бог Дионис, фра­кийского происхождения, родственный иранскому божеству, и называвшийся на родине Сабазием. Учитывая близость иранцев к славянам на Дунае и на юге Руси, вполне вероятно открыть в русском Яриле аналог фракийского Сабазич. Если прямого влияния этого иранского божества на славянского бога и не существовало, то их религиозное значение, скорее всего, было схожим.

Мы не знаем и никогда не узнаем, был ли Ярило некогда же­нихом Матери-Земли. Невозможно это установить и в отно­шении Перуна, бога-громовержца. Древние летописцы отво­дят ему место верховного славянского божества. Крещение народа в Киеве и Новгороде прежде всего, сопровождалось уничтожением деревянных кумиров Перуна. Вполне вероятно,

26

что скандинавские воители превратили славянского бога в тевтонского Тора. Но в давно прошедшие времена он был сла­вянским богом, чье прежнее могущество подтверждается, по­мимо прочих свидетельств, скрытым проявлением его культа в русском почитании пророка Илии — его преемника как небес­ного громовержца.

Культ рода

Мифология русских славян темна. Но будь она даже извест­на во всех подробностях, мы, может быть, все равно не при­шли бы к пониманию сути русского язычества. Русские народ­ные верования представляются безличными, и даже культ Ма­тери-Земли отражает только одну их сторону. Другой и не ме­нее глубокий религиозный мотив следует искать в культе мертвых — прародителей, предков вечной родственной общи­ны. Русские обозначают общину словом «род». Ближайшим эк­вивалентом этого слова является классический «клан». Рим­ский род, кельтский клан — сейчас мертвые бесцветные тени некогда живой социальной реальности. В русском языке и рус­ской жизни «род» — полон жизненности и реальности; «род» важнее, чем семья, которая не восприняла полностью его ре­лигиозную значимость.

Среди европейских народов только русские наряду с балкан­скими славянами сохранили отчества в своих именах. Каждый русский имеет два личных имени, причем второе является производным от имени отца. Простые люди иногда пользуют­ся только отчествами, — как гомеровские греки: Атриды, Пелиды напоминают русских Ивановичей, Петровичей. Точные обозначения родственных связей очень сложны: образован­ные люди, как правило, не могут упомнить всех названий род­ственников, не сходящих с языка простых крестьян. Еще ти­пичнее для, русского склада ума использование обозначений родственных связей при вежливом обращении к незнакомцам. Обращение вроде «отец», «дядя», «брат» и соответствующие слова женского рода — постоянно на устах русского простолю­дина в разговоре как со знакомыми, так и незнакомыми людь­ми. Из богатого запаса обозначений родственных отношений

27

наиболее подходящее слово выбирается в зависимости от воз­раста или нравственного и социального облика того, к кому обращаются. Таким образом, вся социальная жизнь становит­ся как бы расширенной семейной жизнью и все взаимоотно­шения между людьми поднимаются до уровня кровного родст­ва. Это имеет огромное значение для понимания русской об­щественной этики. Сельская русская община, или «мир», из­древле основывалась не на кровном родстве, а на соседстве и общем землевладении. Тем не менее, «мир» воспринял от рода теплоту и патриархальность образа жизни. В идеале вся рус­ская нация могла в старину рассматриваться как огромный «клан», или «род», отцом которого был царь. Такого взгляда действительно придерживались русские славянофилы, осно­вываясь на нравственно-политическом представлении о рус­ском народе.

Родовая этика приобретает религиозный характер в отно­шении к умершим предкам. В современном русском христиан­стве поминовение усопших занимает важное место и в цер­ковном богослужении. Не менее десяти суббот в году — так на­зываемые «родительские субботы» — посвящены поминове­нию усопших. Даже литургия сохранила черты языческой за­упокойной тризны, в которой по поверью вместе с живыми вкушают и новопреставленные. Сегодня ритуальную пищу — вареную пшеницу или рис с изюмом — приносят в храм и ста­вят на «канун» — особый стол перед распятием. Вкушение по­минальной пищи принимает более свободные формы на по­госте, прямо на могилах, где выпивается изрядное количество вина, что иногда превращает поминки в подлинные оргии. Так отмечается весенний день поминовения усопших (Радоница), следующий за Светлой седмицей и сохранивший во мно­гих отношениях характер славянской языческой тризны - по­минального пира. На поминках после похорон до недавнего времени подавался традиционный славянский мед, а ритуаль­ный рис, кутья, заменил древнее славянское просо.

В западной России, или Белоруссии в XIX веке все еще бы­товал мирской, — а по существу языческий, — пир в честь усоп­шего, так называемые «дзяды» (деды). Это обильная и про­должительная трапеза в каком-либо доме, где по инициативе старейшего члена рода собирались все родственники, а мерт-

28

­вому выделялась часть каждого блюда и питья. Самый старший в роду читал странные молитвы, или заклинания, после чего мертвый торжественно изгонялся из дома.

В языческие времена все умершие становились малыми бо­жествами — их культ составлял средостение славянской рели­гии. Мертвые были достаточно могущественны, чтобы покро­вительствовать или причинять вред живущим в зависимости от характера покойного или ритуального радения живых. Прародитель, или основатель рода, становился особым покро­вителем дома, которого называли, и все еще продолжают на­зывать, общим именем «домового духа» — домовым. Вера в домо­вого была широко распространена среди крестьян в XIX веке. У каждого дома имелся свой собственный дух, который согласно поверьям выглядел старым карликом, живущим под порогом, под печью или в конюшенном стойле. Хотя домового могут видеть живые, он не любит, чтобы его замечали, и наказывает людей за любопытство или неуважительное отношение, по­этому его, как и всех умерших, нужно кормить и почитать. Рус­ский домовой соответствует римским пенатам, а русские «пра­родители», или прадеды (предки) — римским манам (manes)².

Стойкость почитания предков, продержавшаяся до нового времени, указывает на центральное место умерших родствен­ников в славянском культе. Кроме того, они были тесно связа­ны с малыми природными божествами. Действительно, со­временные этнографы видят в русалках, женских духах воды и лесов, души умерших девушек или детей, покончивших само­убийством или погибших насильственной смертью. В весен­них празднествах в честь русалок — «русалиях» (от латинских «розалий») — к несчастным женским духам обращаются с теп­лотой и жалостью. Им подносятся разные скромные подарки, чаще всего венки из цветов. Период с Пасхи до Пятидесятни­цы является временем как бы прощения и освобождения всех духов подземного мира. Они осмеливаются показаться на зем­ле, чтобы пообщаться с живыми и принять от них подарки. Пятидесятница, приблизительно совпадающая с римской ро­залией или греческой антестерией, завершает этот период. При изгнании духов с земли русалки возвращаются в родную водную стихию. Мы не знаем, в какой мере христианство по­влияло на нравственный облик этих духов; их озорство может

29

быть истолковано, — а может и нет, — относительно поздними наслоениями. Но представление о насильственной смерти или неритуальном захоронении как основании для проклятия имеет очевидно нехристианское происхождение. Оно, по-ви­димому, связано с культом мертвых, в котором соблюдение строгих обрядов захоронения служило непременной предпо­сылкой посмертного благополучия души.

Малые духи природы являются не только ответвлением культа мертвых. Значение Матери-Земли проясняется на фоне культа рода. Священное материнство земли связано тесным родством с поклонением предкам. Двойная тайна рождения и смерти присутствует в жизни рода, как и в годовом цикле зем­ли. Произойдя от семени предков, человек на краткий срок своего существования занимает место в жизни вечного рода, совершенно так же, как зерно, похороненное в лоне земли, да­ет новую жизнь колосу, воскресая после смерти. Не послужило ли аллегорическое сближение жизни человека и зерна основ­ной тайной элевсинских мистерий? Но если греческие мисте­рии обещали бессмертие человеческой душе, то русское язы­чество (как и первобытное язычество греков) рассматривало бытие индивида только как переходный момент в нескончае­мой жизни рода. От предков происходит человек и — к ним возвращается, в лоно Матери-Земли. В земной жизни его су­ществование определяют прародители — желание живущих и традиции ушедших. Свободе и желаниям индивида остается мало места. Осознание значимости личности, ее собственного пути, ее призвания и прав развивалось на русской земле мед­ленно и запоздало как в языческие, так и в христианские вре­мена. В этом феномене таятся глубочайшие религиозные кор­ни русского коллективизма.

В хорошо известном орфическом стихе, обнаруженном на многих могилах в южной Италии, говорится от имени умер­ших:

Я — сын Земли

и звездного Неба.

Русский славянин едва ли мог претендовать на второй, не­бесный источник своего происхождения. Он рос без отца, сы­ном Великой Матери. Мать научила его доброте и верности,

30

но не свободе и доблести — достоинствам мужским. Разумеет­ся, не следует преувеличивать эту особенность и воображать русское язычество совершенно лишенным мужских черт, что так явно проступает в других индоевропейских религиях. Мы говорим только о детерминантах, о решающих чертах.

Некоторые византийские писатели, рисуя обычаи славян, подчеркивают их миролюбие. Случайно или нет, но мы ничего не знаем о русском боге войны. Под скандинавским влиянием, разделив таким образом судьбу тевтонского Тора, роль бога войны мог бы играть Перун. Но мы не можем доказать, что он изначально был воинственным богом.

Нет русской параллели богине Афине или любой другой богине-девственнице, и кажется, что ни чистота, ни красота не были отличительной чертой в русском поклонении Вечной Женственности. Даже русалки великороссов севера — уродли­вые существа; их обольстительная привлекательность, соглас­но поверьям жителей юга России, объясняется скорее южно­славянским влиянием. Мать-Земля — бесформенна и безлика. Красота, к которой столь неравнодушны русские, не воплоще­на для них прежде всего в женщине. Красота сконцентрирова­на в природе. Но для русских красота природы — это красота растворяющая, обволакивающая, отнюдь не предмет созерца­ния. Человек затерян в природе и не желает повелевать ею.

Отсюда следует, что наибольший религиозный соблазн для русских должен заключаться в пантеизме чувственного (гило­зоистического) толка. Предметом поклонения является свя­щенная материя, а не дух. Личность не раскрыта, социальные узы, основанные на кровном родстве, чрезвычайно сильны. Романтизм любого вида по сути чужд русскому духу. Чувствен­ный мистицизм, однако, является неотъемлемым дополнени­ем к социальной дисциплине рода. Но дух Диониса неустанно рвется преступить закон Матери-Земли.

31