Федотов Г.П. Лицо России

Разбивка страниц сделана по: Г. П. Федотов, I т.,  Лицо России. Статьи 1918 – 1930.

2-еиздание. YMCA-PRESS, Paris, 1988

ГЕОРГИЙ ПЕТРОВИЧ ФЕДОТОВ

ЛИЦО РОССИИ

(«Свободные голоса»,  № 1, Апрель 1918 г. СПБ.)

У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Недостаточно отвлеченно признать совмести­мость социализма с любовью к родине. Чтобы быть живой и действенной, любовь должна быть личной. Не «любовь к любви», а любовь к лицу. Любовь – как бы мы ни старались скрыть ее имя в холодных понятиях солидарности, чувства общения, социальной связи – есть начало, скрепляющее всякое общество. Без нее высвобождается хаос противоречивых стрем­лений групп и личностей, начинается процесс распада. Не механической силе и не проблематическому созна­нию общих интересов (общий интерес – всегда софизм) растопить и сплавить в единство формы этни­ческую материю. Государство чудится самым внешним и грубым из человеческих объединений. Но оно может жить лишь ценою общих и вольных жертв, как не­прерывное горение костра, поддерживаемое валежни­ком в лесу. Только любовь делает его возможным.

В начале войны у части русских социалистов про­снулось сознание права на отечество, как самостоятель­ную ценность. Теперь пора определить это все еще меж­дународное отечество как наше, как Россию.

Еще недавно это стоило бы многим из нас тяжких усилий. Мы не хотели поклониться России – царице, венчанной царской короной. Гипнотизировал политиче­ский лик России – самодержавной угнетательницы народов. Вместе с Владимиром Печериным проклинали мы Россию, с Марксом ненавидели ее. И она не вы­несла этой ненависти.

1

Теперь мы стоим над ней, полные мучительной боли. Умерла ли она? Все ли жива еще? Или может воскреснуть? Приблизилась смерть, и затененные ее крылом, мучительно близкими, навеки родными стали черты ее лица. Отвернувшиеся от царицы, мы возвра­щаемся к страдалице, к мученице, к распятой. Мы даем обет жить для ее воскресения, слить с ее образом все самые священные для нас идеалы.

Но прежде всего, хочется отдать себе отчет в том, что мы нашли, что мы любим?

Трудно выразить лицо России, как все живое и все близкое. Легче говорить о лице Франции, условившись в неизбежной односторонности оценок. Но мы воздер­жимся от дерзкой характеристики России, или души Русского народа. Скажем просто и правдиво: что мы любим, и как узнали о том, что любим.

Кто пил горькую чашу изгнания и жил с предчув­ствием, что долгие годы – быть может, целая жизнь – отделяют его от России, тот знает острее всякого дру­гого, что значит тоска по родине. Пусть мысль, в плену предрассудков, отвергала Россию – самое суро­вое сердце билось живее при воспоминании о родине. Что ощущалось всего сильнее в образе родины? Ее природное земное бытие: линия ландшафта и воздух родных полей или лесов. Пусть убогая, но милая роди­на не могла быть вытеснена из души ни мягкостью и живописностью европейских урочищ, ни сладким обая­нием юга: это было в крови сильнее нас. И мы томи­лись – кто по березам и соснам северных сторон – помните? «полюби эту вечность болот – навсегда безысходна их мощь», – кто по суровым просторам степей, по безбрежной Волге и дыханию восточных песков. И может быть, всего ярче – как наваждение – овладевает душой призрак лета, зноя, истомы, золотых снопов и страдного труда – труд и обилие, как мечта сермяжной Руси, мечта Некрасова, связавшая народное

2

и народническое в одной невымышленной, реальной красоте. –

«А в полях, в страду, как прежде, шумно

И скрипят возы с поникшей рожью,

И под солнцем златоверхи гумна,

И вихриста пыль по придорожью.»

(М. Зенкевич.)

В родине впервые приоткрывается лицо России.

И теперь мучительно думать, как родные поля топчутся немецкой ратью, как родина отторгается от России, становясь иноземной страной, «за границей», разрывая с кровью то, что в душе слитно и неразрывно.

На чужбине мы начинаем любить и раздра­жавшее прежде, казавшееся безвольным и бес­смысленным, начало народной стихии. Среди формаль­ной строгости европейского быта не хватало нам при­вычной простоты и доброты, удивительной мягкости и легкости человеческих отношений, которая возможна только в России. Здесь чужие в минутной встрече могут почувствовать себя близкими, здесь нет чужих, где каж­дый друг другу «дядя», «брат» или «отец». Родовые начала славянского быта глубоко срослись с христиан­ской культурой сердца в земле, которую «всю исхо­дил Христос», и в этой светлой человечности отноше­ний, которую мы можем противопоставить рыцарской «куртуазности» Запада, наши величайшие люди срод­ни последнему мужику «темной» деревни.

Пусть ныне замутилась ненавистью эта человеч­ность – мы знаем: страсть отбушует, и лицо народа просветлеет, отражая «нерукотворный Лик».

Еще недавно мы верили, что Россия страшно бедна культурно, какое-то дикое, девственное поле. Нужно было, чтобы Толстой и Достоевский сделались учителя­ми человечества, чтобы алчные до экзотических впе­чатлений пилигримы потянулись с Запада изучать рус­скую красоту, быт, древность, музыку, и лишь тогда

3

мы огляделись вокруг нас. И что же? Россия – не нищая, а насыщенная тысячелетней культурой страна ― предстала взорам. Если бы сейчас она погибла без­возвратно, она уже врезала свой след в историю мира ― великая среди великих – не обещание, а зрелый плод. Попробуйте ее отмыслить – и насколько беднее станет без нее культурное человечество.

Именно более глубокое погружение в источники западной культуры открыло для всех – еще не видев­ших – великолепную красоту русской культуры. Возвращаясь из Рима, мы впервые с дрожью восторга всматривались в колонны Казанского собора, средневе­ковая Италия делала понятной Москву. Совсем недав­но, после первой революции нашей, совершилось это чудо: воскрешение русской красоты, не сусальной, славянофильской, провинциальной, а строгой, вселен­ской и вечной. Мы не успели пересчитать наши церкви-музеи, описать старые города-сокровища, не успели собрать нашу живопись. Но сколько открытий уже сделано. Мы знаем, что в темной, презираемой иконе таилось живописное искусство дух захватывающей мощи. Война прервала в самом начале эту работу их изучения. Мы к ней вернемся. Если Россия пала на веки – мы не верим в это, – тогда мы будем с лопа­той в руке рыться в ее могилах, как на священной почве Греции, чтобы спасти для мира останки боже­ственной красоты.

Культура творится в исторической жизни народа. Не может убогий, провинциальный исторический про­цесс создать высокой культуры. Надо понять, что позади нас не история города Глупова, а трагическая история великой страны, ущербленная, изувеченная, но все же великая история. Эту историю предстоит написать заново.

Тяжелый социальный процесс слишком исключи­тельно занял внимание наших историков, затенив его глубокое духовное содержание.

4

Лицо России не может открыться в одном поколе­нии, современном нам. Оно в живой связи всех отжив­ших родов, как музыкальная мелодия в чередовании умирающих звуков. Падение, оскудение одной эпохи – пусть нашей эпохи – только гримаса, на мгновение исказившая прекрасное лицо, если будущее сомкнется с прошлым в живую цепь.

Как ответим мы на вопрос: где лицо России?

Оно в золотых колосьях ее нив, в печальной глубине ее лесов.

Оно в кроткой мудрости души народной.

Оно в звуках Глинки и Римского-Корсакова, в поемах Пушкина, в эпопеях Толстого.

В сияющей Новгородской иконе, в синих гла­вах Угличских церквей.

В «Слове о Полку Игореве» и в «Житии про­топопа Аввакума».

Оно в природной языческой мудрости славян­ской песни, сказки и обряда.

В пышном блеске Киева, в буйных подвигах дружинных витязей, «боронивших Русь от поганых».

В труде и поте великоросса, поднимавшего лес­ную целину и вынесшего на своих плечах «тягло государево».

В воле Великого Новгорода и художественном подвиге его.

В одиноком трудовом послушании и «умной» молитве отшельника-пахаря, пролагавше­го в густой чаще пути для христианской цивилизации.

В дикой воле казачества, раздвинувшего межи для крестьянской сохи до Тихого океана.

В гении Петра и нечеловеческом труде его, со всей семьей орлов восемнадцатого века,

5

создавших из царства Московского дер­жаву Российскую.

В молчаливом и смиренном героизме русского солдата-мученика, убелившего своими ко­стями Европу и Азию ради прихоти своих владык, но и ради цельности и силы род­ной земли.

Оно в бесчисленных мучениках, павших за свободу, от Радищева и декабристов, до безымянных святых могил 23 марта 1917 года.

Оно везде вокруг нас, в настоящем и прошлом – скажем твердо: и в будущем.

В годину величайших всенародных унижений мы созерцаем образ нетленной красоты и древней славы: лицо России.

Пусть для других звучат насмешкой слова о ее славе. Пусть озлобленные и маловеры ругаются над Россией, как над страной без будущего, без чести и са­мосознания. Мы знаем, мы помним. Она была, Великая Россия. И она будет.

Но народ, в ужасных и непонятных ему страда­ниях, потерял память о России – о самом себе. Сейчас она живет в нас, в немногих. В нас должно совершиться рождение будущей великой России.

Всякое рождение есть дело эроса. Вот почему мы призываем с напряженным восторгом вглядываться в лицо России и запечатлевать ее черты. Поведать всем забывшим о ее славе. Влить бодрость в малодушных, память в непомнящих, свет в темных.

Но всякое рождение есть воплощение. Как путь от духа к материи, это процесс мучительный. Мы должны облечь плотью великую душу России.

Плоть России есть та хозяйственно-политическая ткань, вне которой нет бытия народного, нет и русской культуры. Плоть России есть государство русское.

6

Государство русское, всегда пугавшее нас своей жестокой тяжестью, ныне не существует. Мы помогли разбить его своею ненавистью или равнодушием. Тяж­ко будет искупление этой вины.

До сих пор мы все – и материалисты среди нас – работали над тем, чтобы одухотворить косное тело: свободой, культурой, справедливостью.

Мы требовали от России самоотречения, возлагали на нее вериги и власяницу. И Россия мертва. Искупая грех аскетизма, мы должны отбросить брезгливость к телу, к материально государственному процессу. Мы будем заново строить это тело до последней его клетки. Нет царя, нет власти, которой мы могли бы кинуть эту обузу национальной политики, оставив себе святость интернационалистического миросозерцания.

Нам придется сочетать национальное с общечело­веческим. Мир нуждается в России. Сказать ли? Мир, может быть, не в состоянии жить без России. Ее спасе­ние есть дело всемирной культуры.

Едва ли многие отдают себе в настоящее время отчет, к чему нас обязывает эта задача. От многого придется отказаться, ко многому приучиться.

Совлечь с себя ветхого человека, начать возрожде­ние России с себя самих. Найти в себе силы делать все, что потребует от нас спасение России, как бы тяжко это ни было старой, монашеской совести. Но от паде­ния в омут грязи и крови, от омертвения в языческом мире интересов и страстей будет спасать нас всегда хранимое, всегда любимое – небесная путеводительница – лицо России.

7