Поиск авторов по алфавиту

Автор:Федотов Георгий Петрович

Федотов Г.П. Будет ли существовать Россия?

Разбивка страниц сделана по: Г. П. Федотов, I т.,  Лицо России. Статьи 1918 – 1930.

2-е издание. YMCA-PRESS, Paris, 1988

 

ГЕОРГИЙ ПЕТРОВИЧ ФЕДОТОВ

 

БУДЕТ ЛИ СУЩЕСТВОВАТЬ РОССИЯ?

(«Вестник Р.С.Х.Д.», № 1-2, Париж, 1929 г.)

 

Вопрос этот, несомненно, покажется нелепым для большинства русских людей. Мы привыкли, вот уже 11 лет, спрашивать себя об одном: скоро ли падут большевики? Что за падением большевиков начинает­ся национальное возрождение России, в этом не было ни искры сомнения. В революции мы привыкли видеть кризис власти, но не кризис национального сознания.

Многие не видят опасности, не верят в нее. Я могу указать симптомы. Самый тревожный — мистически значительный — забвение имени России. Все знают, что прикрывающие ее четыре буквы СССР не содер­жат и намека на ее имя, что эта государственная фор­мация мыслима в любой части света: в Восточной Азии, в Южной Америке. В Зарубежье, которое при­звано хранить память о России, возникают течения, группы, которые стирают ее имя: не Россия, а «Союз народов Восточной Европы»; не Россия, а «Евразия». О чем говорят эти факты? О том, что Россия становит­ся географическим и этнографическим пространством, бессодержательным, как бы пустым, которое может быть заполнено любой государственной формой. Одни — интернационалисты, которым ничего не говорят рус­ские национальные традиции; другие — вчерашние патриоты, которые отрекаются от самого существен­ного завета этой традиции — от противостояния Исла­му, от противления Чингисхану, — чтобы создать совершенно новую, вымышленную страну своих грез. В обоих случаях Россия мыслится национальной

280

 

 

пустыней, многообещающей областью для основания государственных утопий.

Можно отмахнуться от этих симптомов, усматривая в них лишь новые болезни интеллигентской мысли, — к тому же не проникшие в Россию. Но никто не станет отрицать угрожающего значения сепаратизмов, разди­рающих тело России. За одиннадцать лет революции зародились, развились, окрепли десятки национальных сознаний в ее расслабевшем теле. Иные из них приобре­ли уже грозную силу. Каждый маленький народец, вчера полудикий, выделяет кадры полу-интеллигенции, которая уже гонит от себя своих русских учителей. Под покровом интернационального коммунизма, в рядах самой коммунистической партии складываются кадры националистов, стремящихся разнести в куски историческое тело России. Казанским татарам, конечно, уйти некуда. Они могут лишь мечтать о Казани, как столице Евразии. Но Украина, Грузия (в лице их ин­теллигенции) рвутся к независимости. Азербайджан и Казахстан тяготеют к азиатским центрам Ислама.

С дальнего востока наступает Япония, вскоре начнет наступать Китай. И тут мы с ужасом узнаем, что сибиряки, чистокровные великороссы-сибиряки, тоже имеют зуб против России, тоже мечтают о Сибир­ской Республике — легкой добыче Японии. Революция укрепила национальное самосознание всех народов, объявила контрреволюционными лишь национальные чувства господствовавшей вчера народности. Многие с удивлением узнают сейчас, что великороссов в СССР числится всего 54 %. И это слабое большинство сейчас же становится меньшинством, когда мы мысленно при­лагаем к России оторвавшиеся от нее западные области. Мы как-то проморгали тот факт, что величайшая им­перия Европы и Азии строилась национальным мень­шинством, которое свою культуру и свою государствен­ную волю налагало на целый этнографический ма­терик. Мы говорим со справедливою гордостью, что эта

281

 

 

гегемония России почти для всех (только не западных) ее народов была счастливой судьбой, что она дала им возможность приобщиться к всечеловеческой культуре, какой являлась культура русская. Но подрастающие дети, усыновленные нами, не хотят знать вскормившей их школы и тянутся кто куда — к западу и к востоку, к Польше, Турции или к интернациональному геометри­ческому месту — т. е. к духовному небытию.

Поразительно: среди стольких шумных, крикли­вых голосов один великоросс не подает признаков жизни. Он жалуется на все: на голод, бесправие, тьму, только одного не ведает, к одному глух: к опасности, угрожающей его национальному бытию.

Вдумываясь в причину этого странного омертвения, мы начинаем отдавать себе отчет в том, насколько глубок корень болезни. В ней одинаково повинны три главнейшие силы, составлявшие русское общество в эпоху империи: так называемая интеллигенция и власть. Для интеллигенции русской, т. е. для господст­вовавшего западнического крыла, национальная идея была отвратительна своей исторической связью с са­модержавной властью. Все национальное отзывалось реакцией, вызывало ассоциацию насилия или офи­циальной лжи. Для целых поколений «патриот» было бранное слово. Вопросы общественной справедливости заглушали смысл национальной жизни. Национальная мысль стала монополией правых партий, поддержи­ваемых правительством. Но что сделали с ней наслед­ники славянофилов? Русская национальная идея, вдохновлявшая некогда Аксаковых, Киреевских, Достоевского, в последние десятилетия необычайно огрубела. Эпигоны славянофильства совершенно забыли о положительном творческом ее содержании. Они были загипнотизированы голой силой, за которой упустили нравственную идею. Национализм русский выражался, главным образом, в бесцельной травле малых народностей, в ущемлении их законных духов-

282

 

 

ных потребностей, создавая России все новых и новых врагов. И, наконец, народ — народ, который столько веков с героическим терпением держал на своей спине тяжесть империи, вдруг отказался защищать ее. Если нужно назвать один факт, — один, но ОСНОВНОЙ, из многих слагаемых русской революции, — то вот он: на третий год мировой войны, русский народ потерял силы и терпение и отказался защищать Россию. Не только потерял понимание цели войны (едва ли он понимал ее и раньше), но потерял сознание нужности России. Ему уже ничего не жаль: ни Белоруссии, ни Украины, ни Кавказа. Пусть берут, делят, кто хочет. «Мы рязанские». Таков итог векового выветривания национального сознания. Несомненно, что в Московской Руси народ национальным сознанием обладал. Об этом свидетельствуют хотя бы его исторические песни. Он ясно ощущает и тело русской земли и ее врагов. Ее исторические судьбы, сливавшиеся для него с религиозным призванием, были ясны и понятны. В Петровской империи народ уже не понимает ничего. Самые географические пределы ее стали недоступны его воображению. А международная политика? Ее сложность, чуждость ее задач прекрасно выразилась в одной солдатской песне XVIII века:

Пишет, пишет король Прусский

Государыне французской

Мекленбургское письмо.

 

Крепостное рабство, воздвигшее стену между наро­дом и государством, заменившее для народа националь­ный долг частным хозяйственным игом, завершило разложение политического сознания. Уже крестьянские бунты в отечественную войну 1812 года были грозным предвестником. Религиозная идея православного царя могла подвигнуть народ на величайшие жертвы, на чудеса пассивного героизма. Но государственный

283

 

 

смысл этих жертв был ему недоступен. Падение цар­ской идеи повлекло за собой падение идеи русской. Русский народ распался, распылился на зернышки деревенских мирков, из которых чужая сила, властная и жестокая, могла строить любое государство, в своем стиле и вкусе.

Итак, каждая из трех русских общественных сил несет вину — или долю вины — за национальное крушение.

К этим разлагающим силам присоединилось медленное действие одного исторического явления, протекавшего помимо сознания и воли людей, и почти ускользнувшего от нашего внимания. Я имею в виду отлив сил, материальных и духовных, от великорус­ского центра на окраины Империи. За XIX век росли и богатели, наполнялись пришлым населением Новороссия, Кавказ, Сибирь. И вместе с тем крестьянство центральных губерний разорялось, вырождалось духовно и заставляло экономистов говорить об «оскудении центра». Великороссия хирела, отдавая свою кровь окраинам, которые воображают теперь, что она их эксплуатировала. Самое тревожное заключалось в том, что параллельно с хозяйственным процессом шел от­лив и духовных сил от старых центров русской жизни. Легче всего следить за этим явлением по литературе. Если составить литературную карту России, отмечая на ней родины писателей или места действия их произведений (романов), то мы поразимся, как слабо будет представлен на этой карте русский север, весь замосковский край — тот край, что создал великорус­ское государство, что хранит в себе живую память «Святой Руси».

Русская классическая литература XIX в. — ли­тература черноземного края, лишь с ХVIVII веков отвоеванного у степных кочевников. Тамбовские, Пензенские, Орловские поля для нас стали самыми русскими в России. Но как бедны эти места историче-

284

 

 

скими воспоминаниями. Это деревянная, соломенная Русь, в ней ежегодные пожары сметают скудную память о прошлом. Здесь всего скорее исчезают старые обычаи, песни, костюмы. Здесь нет этнографического сопротивления разлагающим модам городской цивили­зации. С начала XX века литература русская бросает и черноземный край, оскудевший вместе с упадком дворянского землевладения. Выдвигается Новорос­сийская окраина, Одесса, Крым, Кавказ, нижнее Поволжье. Одесса, полу-еврейский город, где не умеют правильно говорить по-русски, создает целую литера­турную школу.

До сих пор мы говорили об опасностях. Что можно противопоставить им, кроме нашей веры в Россию? Есть объективные факты, точки опоры для нашей национальной работы — правда, не более чем точки опоры, ибо без работы, скажу больше — без подвига, — России нам не спасти.

Вот эти всем известные факты. Россия не Австрия и не старая Турция, где малая численно народность командовала над чужеродным большинством. И если Россия, с культурным ростом малых народностей, не может быть национальным монолитом, подобным Фран­ции или Германии, то у великорусской народности есть гораздо более мощный этнический базис, чем у австрийских немцев; во-вторых, эта народность не толь­ко не уступает культурно другим, подвластным (случай Турции), но является носительницей единственной великой культуры на территории государства. Осталь­ные культуры, переживающие сейчас эру шовини­стического угара — говоря совершенно объективно, — являются явлениями провинциального порядка, в большинстве случаев и вызванными к жизни оплодот­воряющим воздействием культуры русской. В-треть­их, национальная политика старой России, тяжкая для западных, культурных (ныне оторвавшихся) ее окраин, — для Польши, для Финляндии, — была,

285

 

 

в общем, справедлива, благодетельна на Востоке. Восток легко примирился с властью Белого царя, который не ломал насильственно его старины, не ос­корблял его веры и давал ему место в просторном рус­ском доме.

Из оставшихся в России народов, прямая нена­висть к великороссам встречается только у наших кровных братьев — малороссов или украинцев. (И это самый болезненный вопрос новой России). В-четвертых, большинство народов, населяющих Рос­сию, как островки в русском море, не могут сущест­вовать отдельно от нее; другие, отделившись, неми­нуемо погибнут, поглощенные соседями. Там, где, как на Кавказе, живут десятки племен, раздираемых вза­имной враждой, только справедливая рука супер-арби­тра может предотвратить кровавый взрыв, в котором неминуемо погибнут все ростки новой национальной жизни. Что касается Украины, то для нее роковым является соседство Польши, с которой ее связывают вековые исторические цепи. Украине объективно при­дется выбрать между Польшей и Россией, и отчасти от нас зависит, чтобы выбор был сделан не против старой общей родины. И, наконец, в-пятых, за нас дей­ствуют еще старые экономические связи, создающие из бывшей Империи, из нынешней СССР, единый хозяй­ственный организм. Разрыв его, конечно, возможен (пример: та же Австрия), но мучителен для всех участ­ников хозяйственного общения. Силы экономической инерции действуют в пользу России.

Сумеем ли мы воспользоваться этими благоприят­ными шансами, это зависит уже от нас, т. е. прежде всего от новых поколений, которые вступают в жизнь там, в Советской России и, в меньшей степени, здесь, в изгнании.

Я не буду останавливаться здесь на политических условиях, совершенно бесспорных, русского возрож­дения. Таким непременным условием является соз-

286

 

 

дание национальной власти в России. Замечу лишь в скобках, что момент падения коммунистической дик­татуры, освобождая национальные силы России, в то же время является и моментом величайшей опасности. Оно, несомненно, развяжет подавленные ныне сепара­тистские тенденции некоторых народов России, ко­торые попытаются воспользоваться революцией для отторжения от России, опираясь на поддержку ее внеш­них врагов. Благополучный исход кризиса зависит от силы новой власти, ее политической зрелости и сво­боды от иностранного давления.

Здесь я остановлюсь лишь на духовной стороне нашей работы, на той, которая выпадает по преиму­ществу на долю интеллигенции. Говоря кратко: эта задача в том, чтобы будить в себе, растить и осмыслять, «возгревать» национальное сознание.

Наша эпоха уже не знает бессознательно-органи­ческой стихии народа. Эти источники культуры почти иссякли, эта «земля» перепахана и выпахана. И рус­ский народ вступил в полосу рационализма, верит в книжку, в печатное слово, формирует (или уродует) свой облик с детских лет в школе, в обстановке искус­ственной культуры. Оттого так безмерно вырастает влияние интеллигенции (даже низшей по качеству, даже журналистики); оттого-то удаются и воплощаются в историческую жизнь новые, «умышленные», создан­ные интеллигенцией народы. Интеллигенция творит эти народы, так сказать, «по памяти»: собирая, оживляя давно умершие исторические воспоминания, воскрешая этнографический быт. Если школа и газета, с одной стороны, оказываются проводниками нивелирующей, разлагающей, космополитической культуры, то они же могут служить и уже служат орудием культуры творческой, национальной. Мы должны лишь выйти из своей беспечности и взять пример с кипучей и страстной работы малых народов, работы их интелли­генции, из ничего, или почти из ничего, кующей на-

287

 

 

циональные традиции. Наша традиция богата и славна, но она запылилась, потускнела в сознании последних поколений. Для одних затмилась прелестями запада, для других — официальным и ложным образом Рос­сии, для которого в искусстве — и не только в искус­стве — типичен псевдорусский стиль Александра III. Мы должны изучать Россию, любовно вглядываться в ее черты, вырывать ее в земле закопанные клады.

Мы должны знать ее историю, любить ее героев, ценить и самые древние памятники ее литературы (первыми у нас никто не интересовался), особенно — ее искусством. Это великое искусство было открыто незадолго до войны.

Огромное большинство русской интеллигенции не имеет до сих пор понятия о его существовании. Но в нем дана объективная, говорящая и внешнему миру, мера русского гения.

Мы должны чтить и уметь различать в иконопис­ном житии живые лики русских святых, которые не­сут нам свои заветы, свое национальное понимание вечного христианства. Понять эти заветы не всегда лег­ко, и мало кто задумывается над этим. Мы должны чтить и героев — строителей нашей земли, ее князей, царей и граждан, изучая летописи их борьбы, их тру­дов, учась на самых их ошибках и падениях, не в рабском подражании, но в свободном творчестве вдохновляясь подвигом предков. Мы должны знать живую Россию, ее природу, жизнь ее народов, их труд, их искусство, их верования и быт. И, прежде всего мы должны знать Великороссию.

Наше национальное сознание должно быть слож­ным, в соответствии со сложной проблемой новой Рос­сии (примитив губителен). Это сознание должно быть одновременно великорусским, русским и российским.

Я говорю здесь, обращаясь, преимущественно, к великороссам. Для малороссов или украинцев, не по­терявших сознание своей русскости, эта формула по-

288

 

 

лучит следующий вид: малорусское, русское, рос­сийское.

После всего, сказанного выше, ясна повелительная необходимость оживления, воскрешения Великоруссии. Всякий взгляд в историческое прошлое России, всякое паломничество по ее следам приводит нас в Великоруссию, на ее север, где и поныне белеют стены великих монастырей, хранящих дивной красоты росписи, богословское «умозрение в красках», где в лесной глуши сохраняются и старинная утварь и старинные поверия и даже былинная поэзия; старинные города (Углич, Вологда), древние монастыри (Кириллов, Ферапонтов) должны стать национальными музеями, центрами научно-художественных экскурсий для всей России. Работа изучения святой древности, ведущаяся и в большевистской России, должна продолжаться с неослабевающей ревностью, вовлекая, захватывая своим энтузиазмом все народы России. Пусть не для нас одних русский север станет страной святых чудес, священной землей, подобно древней Элладе или сред­невековой Италии, зовущей пилигримов со всех концов земли. Для нас, русских и христиан, эта земля чудес вдвойне священна: почти каждая волость ее хранит память о подвижнике, спасавшемся в лесном безмол­вии, о воине Сергиевой рати, молитвами державшей и спасавшей страдальческую Русь.

Но русский Север не только музей, не только священное кладбище. По счастью, жизнь не покинула его. Его население — не многочисленное — крепко, трудолюбиво и зажиточно. Перед ним большие эконо­мические возможности. Белое море и его промыслы обещают возрождение целому краю при научном ис­пользовании его богатств.

Московский промышленный район (здесь: Ярославль, Кострома) устоял в испытании революции. На этой земле «святая Русь», святая старина бок о бок соседит с современными мануфактурами, рабочие

289

 

 

поселки — с обителями учеников преп. Сергия, своим соседством вызывая часто ощущение болезненного про­тиворечия, но вместе с тем конкретно ставя перед нами насущную задачу нашего будущего: одухотворения православием технической природы современности.

Русский Север, святая Русь в полноте своей жизни открывают свои сокровища, конечно, лишь православ­ному взору: только для него подлинно живет и древ­няя икона, и народная песня, и даже вещественный осколок уходящего быта. Но, конечно, работа найдется и для неверующего, но любящего исследователя. Здесь понадобятся целые плеяды этнографов, искусствове­дов, бытописателей — собирателей материалов. Самая работа над памятниками религиозной культуры не проходит даром для религиозного роста личности. Но лишь живой вере суждено построить из камней куль­туры храм живого духа.

От великоросского — к русскому. Это, прежде всего, проблема Украины. Проблема слишком сложная, чтобы здесь можно было коснуться ее более, чем наме­ками. Но от правильного решения ее зависит самое бытие России. Задача эта для нас формулируется так: не только удержать Украину в теле России, но вместить и украинскую культуру в культуру русскую. Мы при­сутствуем при бурном и чрезвычайно опасном для нас процессе: зарождении нового украинского националь­ного сознания, в сущности новой нации. Она еще не родилась окончательно, и ее судьбы еще не предопре­делены. Убить ее невозможно, но можно работать над тем, чтобы ее самосознание утверждало себя, как особую форму русского самосознания. Южнорусское (малорусское) племя было первым создателем русско­го государства, заложило основы нашей национальной культуры и себя самого всегда именовало Русским (до конца ХIХ века). Его судьба во многом зависит от того, будем ли мы (т. е. великороссы) сознавать его близость или отталкиваться от него, как от чужого. В

290

 

 

последнем случае, мы неизбежно его потеряем. Мы должны признать и непрестанно ощущать свои не только киевские летописи и мозаики киевских церквей, но украинское барокко, столь привившееся в Москве, и киевскую Академию, воспитавшую русскую церковь, и Шевченко за то, что у него много общего с Гоголем, и украинскую песню, младшую сестру песни великорус­ской. Эта задача — приютить малоросские традиции в обще-русскую культуру — прежде всего выпадает на долю южно-русских уроженцев, сохранивших верность России и любовь к Украине. Отдавая свои творческие силы Великороссии, мы должны уделить и Малой (древней Матери нашей) России частицу сердца и понимания ее особого культурно-исторического пути. В борьбе с политическим самостийничеством, в обороне русской идеи и русского дела на Украине нельзя смешивать русское дело с великорусским и глушить ростки тоже русской (т. е. малорусской) культуры. Та же самая русская идея на севере требует от нас неко­торого сужения, краеведческого, областнического углу­бления на юге — расширения, выхода за границу привычных нам великорусских форм.

И здесь, на охране единства Великой и Малой Рос­сии, самой прочной связью между ними была и остается вера. Пусть разъединяет язык, разъединяет память и имя Москвы — соединят Киевские святыни и монастыри Святой Руси. До тех пор, пока не сделан непоправимый шаг, и народ малорусский не ввергнут в унию или дру­гую форму католизирующего христианства, мы не утратим нашего братства. Разрываемые националисти­ческими (и в то же время вульгарно-западническими) потоками идей, мы должны соединяться в религиозном возрождении. И сейчас подлинно живые религиозные силы Украины от Русской церкви себя не отделяют. От русского — к российскому. Россия не Русь, но союз народов, объединившихся вокруг Руси. И народы эти уже не безгласны, но стремятся заглушить друг друга

291

 

 

гулом нестройных голосов. Для многих из нас это все еще непривычно, мы с этим не можем примириться. Если не примиримся — т. е. с многоголосностью, а не с нестройностью, то и останемся в одной Великороссии, т. е. России существовать не будет. Мы должны пока­зать миру (после крушения стольких империй), что задача империи, т. е. сверхнационального государства — разрешима. Более того — когда мир, устав от крова­вого хаоса мелко-племенной чересполосицы, встоскует об единстве, как предпосылке великой культуры, Рос­сия должна дать образец, форму мирного сотрудничест­ва народов, не под гнетом, а под водительством великой нации. Задача политиков — найти гибкие, но твердые формы этой связи, обеспечивающей каждой народности свободу развития в меру сил и зрелости. Задача куль­турных работников, каждого русского, в том, чтобы расширить свое русское сознание (без ущерба для его «русскости») в сознание российское. Это значит, воскресить в нем, в какой-то мере, духовный облик всех народов России. То в них ценно, что вечно, что может найти место в теле Вселенской церкви. Всякое дело, творимое малым народом, как бы скромно оно ни было, всякое малое слово должны вложиться в рус­скую славу, в дело России. В наш век национальные самолюбия значат порою больше национальных ин­тересов. Пусть каждый маленький народ, т. е. его ин­теллигенция, не только не чувствует унижения от со­прикосновения с национальным сознанием русских (великоросса), но и находит у него помощь и содейст­вие своему национально-культурному делу. Было бы вреднейшей ошибкой презрительно отмахнуться от этих шовинистических интеллигенции и через головы их разговаривать с народом. Многие думают у нас сыграть на экономических интересах масс против «искусственных» национальных претензий интел­лигенции. Рано или поздно народ весь будет интелли­генцией, и презрение к его духовным потребностям

292

 

 

отомстит за себя. Конечно, духовные потребности при­ходится отличить от политических притязаний: в титуле московских Царей и Императоров всероссийских развертывался длинный свиток народов, подвластных их державе. Многоплеменность, многозвучность России не умаляла, но повышала ее славу. Национальное сознание новых народов Европы в этом отношении не разделяет гордости монархов, но Россия не может равняться с Францией или Германией: у нее особое призвание. Россия — не нация, но целый мир. Не разрешив своего призвания, сверхнационального, ма­терикового, она погибнет — как Россия.

Объединение народов России не может твориться силой только религиозной идеи. Здесь верования не соединяют, а разъединяют нас. Но духовным притяже­нием для народов была и останется русская культура. Через нее они приобщаются к мировой цивилизации. Так это было в Петербургский период Империи, так это должно остаться. Если народы России будут учиться не в Москве, не в Петербурге, а в Париже и в Берлине, тогда они не останутся с нами. На русскую интеллиген­цию ложится тяжкая ответственность: не сдать своих культурных высот, идти неустанно, без отдыха, все к новым и новым достижениям. Уже не только для себя, для удовлетворения культурной жажды или профес­сиональных интересов, но и для национального дела России. Здесь не важна сама по себе культурная отрасль, профессия — России нужны ученые и техни­ки, учителя и воины. Для всех один закон: квалифи­кация, ее непрерывный рост в труде и подвижничестве. Если великороссы составляют 54 % России, то рус­ская интеллигенция должна выполнить не 54 %, а гораздо более общероссийской культурной работы, чтобы сохранить за собой бесспорное водительство.

Время для нас грозное, тяжелое. Бесчисленные народы России рвутся к свету, к культуре. Среди всех только великорусская интеллигенция, придавленная,

293

 

 

разреженная искусственно вытесняется с пути нацио­нального творчества... Молодое поколение варваризуется и в России и в зарубежье. Для него подчас, кажется, не под силу поднять культурную ношу отцов. Но надо не только поднять ее, но и нести дальше и выше, чем умели отцы. Ибо голос времени звучит неумолимо: «Всякое промедление — смерти подобно», как говари­вал Петр Великий. Наши творческие силы еще не иссякли. Мы верим в наше призвание, не мириться с мыслью о гибели. Нам нужна лишь школа аскезы — культурной, творческой аскезы, без которой не созда­ются ни духовные, ни материальные ценности куль­туры.

Последние слова к христианам, к православным. Нельзя, разумеется, подчинить путь веры путям на­циональной жизни. Нет ничего гнуснее утилитарно-политического отношения к христианству. Но в пра­вославии дано нам религиозное освящение нации. Церковь благословляет наше национальное делание, при условии просветленности его Светом Христовым.

Но мы должны преодолеть в себе две слабости, ко­торые до сих пор обеспложивают творческие силы христианской интеллигенции. Во-первых, мы должны отрешиться от привычной сращенности православия с политическими, культурными, бытовыми формами старого времени. Не считать идеалом православия реставрацию старины и найти в нем источник свободы для творческого отбора в старых сокровищах, для творческого созидания новой жизни. Вторая — в извест­ной степени, противоположная слабость — это индиви­дуализм личного религиозного пути. Для отрешенного, погруженного в собственный мир строя души не возни­кает и проблем национальной культуры, да и культуры вообще. Как первая школа духовной жизни, эта замкнутость души может быть законной, необходимой. Как традиция, как стиль целого поколения — это уже некое уродство, становящееся национальной пассив-

294

 

 

ностью. В обстановке русской трагедии, в наш гроз­ный исторический час, это направление (как направле­ние) свидетельствует просто о недоразвитии христиан­ской совести.

Если мы в эмиграции — и поскольку наши братья в России — преодолеем в себе эти слабости, эти болезни роста, то главное дело русского национального возрож­дения уже сделано. Ибо жизненность и крепость русско­го религиозного возрождения русской церкви не подлежит сомнению. В ней, в русской церкви, дано живое средоточие нашей национальной работы, ис­точник вдохновляющих ее сил. Но нужно помнить, что для этой работы необходима сложная, опосредственная трансмиссия этих духовных сил, что в деле националь­ного возрождения участвуют: церковь, культура, го­сударство. И здесь я останавливался преимущественно на втором члене, наиболее угрожаемом и наиболее сложном, связующем действие сил духовных с механиз­мом социальных необходимостей.

На вопрос, поставленный в заглавии настоящей статьи: «Будет ли существовать Россия»? я не могу ответить простым успокоительным: «будет»! Я от­вечаю: «Это зависит от нас. Буди! Буди!».

295


Страница сгенерирована за 1.48 секунд !
Map Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Правообладателям
Контактный e-mail: odinblag@gmail.com

© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.