И показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне Тогда Иисус говорит ему отойди от Меня, сатана, ибо написано «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Мф 4, 8, 9, 10)

Когда фарисеи подослали Христу учеников своих и лукавым вопросом: «Позволительно ли давать подать Кесарю?» хотели погубить Его, Христос отклонил удар, не принял вызова и дал простой ответ: «Отдавайте Кесарево Кесарю, а Божье Богу». Из этого мудрого отказа Христа поддаться фарисейскому лукавству нельзя, кажется, вывести никакого положительного учения об общественности, никакого положительного отношения к государству. Старые фарисеи, по-видимому, поняли, что Христос не хочет открыть истину тем, которые подступают к Нему с таким лукавством, с такими низкими целями. Но новые фарисеи христианской эпохи постарались эксплуатировать ответ Христа в свою пользу, найти в этом ответе оправдание для своих целей, не имеющих ничего общего с Богом. В словах Христа, самых незначительных, быть может, из всего сказанного Им, увидели оправдание государства, освящение государственной власти. И служители христианской веры в истории, и люди к христианской вере равнодушные в этих и только в этих словах ищут ключа для решения мучительной проблемы отношения Христа к государ-

ству. Самое лучшее, самое бескорыстное мнение толкует слова в смысле отделения церкви от государства, того, что «Божье», от того, что «Кесарево». Худшее, и в истории христианства преобладающее, мнение выводит из слов Христа безбожное и низкое холопство перед государственной властью, освящение любой государственности как факта. Но Христос не мог утверждать дуализма. Он пришел соединить небо и землю, Отца Своего небесного и человечество. Он сказал: «Не можете служить Богу и мамоне», Он учил молиться: «Да будет Воля Твоя и на земле, как и на небе». Воля Божья и только Божья должна управлять миром. Что же значат эти соблазнительные слова Христа: «Отдавайте Кесарево Кесарю»? В них тщетно было бы искать раскрытия тайны соединения людей, организации человеческого общества. Кроме нежелания Христа открыть фарисеям истину о Божьем соединении, кроме отражения их лукавства, в словах этих можно найти только один смысл: монета – динарий, на которой изображен Кесарь и значится его надпись, принадлежит царству мира сего и князю его, – это не Божье, не эту монету нужно нести Богу, Божье – иное. Вот и все. Христос скорее осудил тут все «Кесарево», так как для Христа, конечно, только «Божье» было хорошо и все должно было быть «Божье». В непонятых словах, эксплуатируемых для низких целей, Христос произнес свое отречение от римского государства, признал его безбожным, Богу ненужным, но облек этот отрицательный суд в форму, которая не давала возможности фарисеям погубить Его, так как час Его еще не настал. В словах Христа, в Его разделении на «Божье» и «Кесарево» сказался дуализм нового христианского сознания и старого языческого государства. Человеческая ограниченность возвела этот дуализм в закон; христианство в истории, вместо того, чтобы преодолеть дуализм и «кесареву» общественность превратить в «Божью», подчинилось «Кесарю», отреклось от «Божьего» на земле.

Часто пользуются еще для государственных целей словами апостола Павла в послании к Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога». Не думаю, чтобы слова Павла нужно было считать непреложным авторитетом, чтобы слова его могли

быть руководством для всех эпох, он мог ошибаться, как и всякий человек, он не Христос. Но как все-таки можно понимать эти слова? Если толковать так, что всякая власть от Бога, то получается вывод чудовищный, противоречащий всему Евангелию, всем истинам христианской веры. Ведь нельзя же признать, что власть Нерона от Бога? Нужно думать, что у Павла идет речь о покорности только той власти, которая от Бога, которая божественна, а не безбожна.

Странное есть противоречие в историческом христианстве: с одной стороны, оно отказывается от создания Царства Божьего на земле, отворачивается от мира, признает евангельскую истину как бы бессильной преобразить землю и спасает людей в уединении, призывает к аскетическому отрицанию злобы этого мира, суеты его, а с другой – усердно поддерживает царство не Божье на земле, о царстве мира сего заботится, охраняет устои земной жизни, нехристианскую государственность, нехристианскую семью, нехристианскую собственность и пр. и пр. *) Историческая церковь не нашла в себе сил сказать свое слово о ходе всемирной истории, о смысле совершающегося на земле, творимого в миру, но у нее хватило сил охранять то, что создавалось вне религии и явно против Бога; церковь мало говорила об общественности христианской, но усердно поддерживала общественность анти-христианскую. Как поразительна эта приверженность исторических христиан к благам этого мира, как позорна в этом отношении история духовенства, как боятся христиане разрушения всякой крепости на земле, хотя должны знать, что крепость эта воздвигнута не во имя Божье и не Божьими силами! Христианство в истории не преодолело того дуализма, для которого только на небе есть святость и правда, на земле же может быть только низость и неправда. О, как эксплуатировалась эта любовь к греховности, этот безнадежный взгляд на греховность всего земного. Говорят: совершенный христианин может быть

*) Средневековая католическая теократия пыталась преодолеть этот дуализм, соединить мироотвержение с миродержавством церкви, но укрепила дуализм еще более и не осуществила своей задачи, хотя и дала миру великую идею. См. замечательную книгу Эйкена «История и система средневекового миросозерцания».

только аскетическим отшельником, может только уйти от мира, закопать себя в землю, тот же, кто остается на земле и служит миру, должен жить не по-христиански, должен поклониться языческому государству, семье, собственности, языческой культуре, языческим удовольствиям. *) Христиане, по-видимому, окончательно признали христианство неосуществимым и утопичным и потому не пробуют даже его осуществлять. Вот и Л. Толстой, так много сделавший для раскрытия противоречий исторического христианства, для обличения его отношения к государству и миру, сам отравлен христианским аскетизмом, для него культура остается языческой и святость не соединима с благословением земли. В Средние века христианский дуализм был трагичен, и в аскетическом борении духа была красота; в Новое время дуализм и аскетизм христианства выродились в лицемерие, ханжество и пошлость.

Евангельских источников для определения отношения Христа к государству нужно искать не там, где обычно искали их с целями предвзятыми, с тайным желанием оправдать зло. Христос навеки определил свое отношение к государству, дал оружие для религиозного суда над государством, отвергнув третье искушение диавола в пустыне, искушение царствами этого мира: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Достоевский, только Достоевский в «Великом Инквизиторе» понял, как никто и никогда еще не понимал, что государство, царство, меч Кесаря есть одно из искушений диавола, отвергнутых Христом. Он не сумел этой истины применить к православию и самодержавию, но все же он остается самым глубоким, быть может, первым анархистом на религиозной почве, отрицавшим государство во имя теократии, провозвестником окончательной свободы во Христе, – религиозной общественности. Идея государства, взятая отвлеченно, как начало самодовлеющее, как власть суверенная, есть и исторически и логически царство мира сего, внерелигиозное устроение человечества, неизбежно переходящее в обоготворение

*) В сущности, монашеско-отшельнический идеал – анархичен, и вместе с тем показывает, как трудно построить общественность на отвлеченно взятой Евангельской морали.

государства, в жертву которому приносится и личность человеческая и сверхчеловеческая правда. Идея Кесаря, взятая в отвлеченной, самодовлеющей форме, есть поклонение «князю» мира сего и мечу его, обожение человека вместо Бога. Искушение обожествленным государством и обожествленным Кесарем Христос отверг и осудил навеки. Власть над царствами и слава их дается тому только, кто поклонится духу искушавшего в пустыне. Только Великий Инквизитор и малые великие инквизиторы могут желать земных царств, властвовать над ними и служить им. Дух Христов ведет только к желанию Царства Божьего и на земле, к служению одному Богу, признанию лишь Его воли суверенной, к отвержению всякой иной, не Божьей суверенной воли, всякой человеческой воли в государстве. Как мало это было понято и раскрыто в истории человечества! Видно не сошел еще Дух на соборное человечество.

Слишком известно чисто языческое происхождение государства. Государства основывались на диком порабощении и диком насилии одного племени над другим. Абсолютная государственность и абсолютный цезаризм взросли в языческом и варварском сознании Ассирии, Вавилона и Персии. Царь Ассаргаддон или Навуходоносор *) – вот земной предел обоготворения государственной власти, превращения ограниченного человеческого существа в бога. Языческая Римская Империя в культурной и всемирной форме утвердила идею государственного абсолютизма и обоготворила своих кесарей, – зверей, уподоблявших себя богам. Зачатки государственности, рожденные в крови и насилиях, имевшие первоначальной своей положительной миссией борьбу с первобытным хаосом и зверством, обладают тенденцией разрастаться, превращаться из средства в цель, из начала подчиненного и условного в начало абсолютное и высшее, имеют своим притягательным пределом «всемирное соединение». К этому всемирному государственному соединению стремились и восточные деспотии, и Александр

*) Существует многознаменательное предание о том, что священные знаки царской власти перешли к русским царям от Навуходоноссора через посредство Византии.

Македонский, и, наконец, Римская Империя положили начало такому соединению и передали христианскому миру соблазнительную идею империализма. *) Александр Македонский и Юлий Цезарь были великие люди, им можно было поклоняться, как можно поклоняться Карлу Великому и нашему Петру. Поклонение герою и гению, как царю, имеет свою миссию в истории и оправдывается высшим призванием вдохновенного вождя, но чем могло быть оправдано поклонение всякому царю как герою и гению, как мог народ признать своим вождем какого-нибудь Калигулу? В вождях человечество всегда будет нуждаться и всегда будет с благоговением относиться к своим великим людям, но как ужасна судьба этой потребности в государстве: сама по себе государственная власть требует не благородного чувства благоговения к высшему и боговдохновенному, а чувств рабских и низкопоклоннических.

Искушением всемирного соединения в государстве и обоготворением земного царства соблазнилось католичество, взявшее у Рима меч Кесаря и создавшее папоцезаризм, – ложную теократию. Правда, наряду с этим средневековое христианство мирилось с анархическими идеалами феодализма и освящало личное начало рыцарской чести, но в этом сказывался только дуализм религиозного сознания Средневековья. Мистика рыцарской чести, выдвигавшая личность, идеал рыцаря, – воина Христова, так же покоился на христианстве, как и абсолютная, цезарская власть папы, как и идея всемирной империи, как и идеал аскетического, ушедшего от мира монашества. В Средних веках скрыто много непримиримых противоречий, но и много богатств, к которым не раз еще придется обращаться. Античная культура поклонялась государству, и в язычестве не было силы, противодействующей культу государства. Только католическая теократия впервые восстала против государства, признала власть высшую, чем государственная. **)

Римский дух, соблазнивший католичество, переходит

*) Гипнотическая идея Священной Римской Империи есть один из самых поразительных и религиозно-знаменательных фактов мировой истории См.: Д. Брайс «Священная Римская Империя».

**) Фома Аквинский может быть назван первым теоретиком права революции, права восстания против государственной власти.

во второй Рим – в Византию, где идея абсолютного государства и абсолютной, божественной царской власти находит себе приют и благодарную почву, порождает цезарепапизм, обратную лже-теократию. Из второго Рима идея эта, древне-языческая идея ассирийского государственного абсолютизма и царизма перешла в третий Рим – Россию и тут развернулась с небывалой для новых времен силой, кощунственно соединившись с православием. Кроме восточно-римско-византийских влияний русская абсолютная, отвлеченная государственность питалась еще духом татарщины, положившей на русскую историю роковую печать. Идея русской государственности, внешне могучей, единой, богатой всеми богатствами этого мира, тысячелетиями складывалась и господствовала, но первые ее воплощения связаны со страшным именем Ивана Грозного. Собиралась Россия в великое государство, и во имя этого земного царства оправдывались все преступления, все жестокости, все насилия. Дорого стоила эта пресловутая государственность, в крови и ужасах она росла и крепла. Это отвлеченное, самодовлеющее государственное начало отравило кровь русского народа, и до сих пор вдохновляет всех насильников. Все оказалось дозволенным во имя государственного величия России, именно государственного, а не духовно-национального; сам народ мог быть принесен в жертву империализму. В русской революции, по-видимому, окончательно разлагается не Россия, не русский народный организм, а русский империализм, распадается это фиктивное, чисто внешнее царство. *) Империализм первый поднял меч и, по Евангельским словам, от меча и погибнет. Ни конституционно-демократическая монархия, ни республика не в состоянии будут поддержать этого призрачного, внешнего империалистского могущества России, так как творческие силы народа пойдут на действительное дело, не фиктивное и не жестокое.

Может ли мистический организм русского народа вы-

*) Под распадением империализма я понимаю, конечно, не уничтожение всякой формы государственности, а крушение религиозно-метафизической идеи Русской Империи. У нас даже монархическая государственность может остаться, но империализму наступил конец.

литься в форму не государственную, может ли быть великая всенародная культура без великой и сильной империи, не вступит ли народ на путь теократический – вот вопросы, которые поставит русская революция. Не только языческое, но и прямо безбожное и бесчеловечное обоготворение русской государственности нашло себе завершение в государственном исламе *) Каткова. Для Каткова государство выше Бога и человека, выше религии и нравственности, государственная власть, сосредоточенная в абсолютном Кесаре, не подчинена никакому высшему началу и все подчиняет себе. Этот дух гораздо более соответствует нашей государственной практике, чем лепет славянофилов о теократичности государственной власти, и привел он Россию к страшному кризису, к полному почти истощению. Консерватизм хорош как сохранение вечного в прошлом, но в истории государственных насилий нет ничего вечного. Та же идея абсолютного государства появляется и на другом конце мира, в самых последних мечтах о всемирном соединении в государстве социалистическом, но об этом мы будем говорить в следующей главе.

Историческая христианская церковь смотрела на торжество языческой государственности, на «кесареву» общественность, на искушение «царствами» этого мира не только равнодушно, но с одобрением и благословением. Не имея своего положительного идеала общества, историческое христианство освящало идеал чужой и безбожный. Православие не только освятило самодержавие, не только молилось в церквях за абсолютную государственность, но и подчинилось империализму, признало царя главой церкви, сделало из государственного самодержавия чуть не религиозный догмат и отравило народное сознание, наполовину еще языческое и всегда готовое поклониться «князю мира сего». Это падение православной церкви лишило ее творческой роли в исторической жизни. Что делает церковь в эпоху революции, когда самое существование России поставлено на карту, когда в самых первоосновах народной жизни, всегда ведь

*) Выражение Вл. Соловьева, который в «Национальном вопросе» подверг христианской критике государственный национализм.

религиозных, совершается переворот? Или молчит, как будто ее не касается все, что происходит в жизни и во имя жизни, или оправдывает казни, погромы и зверства власти именем Христа в лице бесстыдных своих епископов. Лишь немногие священники исполняют свой христианский долг, защищают народ и произносят религиозный суд над дикими насилиями реакционного правительства, окончательно потерявшего различие между добром и злом. Св. Синод выбрасывает за ограду церкви этих честных священников, понявших свою миссию не как чиновническую. О, конечно, не мистическая церковь Христова такова, да и кто знает окончательно ее истинные очертания, я говорю о церкви исторической, – установлении человеческом.

Теперь я попытаюсь подвергнуть философскому анализу понятие государства как начала особого, отвлеченного, *) насильственного, ничему не подчиненного и все себе подчиняющего. Я называю злым и безбожным государственное начало, которое в государственной воле и присущей ей власти видит высшее воплощение добра на земле, второго Бога. Зла и безбожна не просто всякая государственность в смысле организации общественного порядка и системы управления, а государство абсолютное и отвлеченное, т.е. суверенное, себе присваивающее полноту власти, ничем высшим не желающее себя ограничить и ничему высшему себя подчинить. Суверенная, неограниченная и самодовлеющая государственность во всех ее исторических формах, прошлых и будущих, есть результат, обоготворения воли человеческой, одного, многих или всех, подмена абсолютной божественной воли относительной волей человеческой, есть религия человеческого, субъективно-условного, поставленная на место религии Божеского, объективно-безусловного. И государство абсолютно-самодержавное, и государство либеральное, и государство социалистическое, поскольку они признают себя суверенными, в безграничной государствен-

*) Употребляю выражение «отвлеченное начало» в том смысле, в каком употребляет его Вл. Соловьев в своей «Критике отвлеченных начал».

ной власти видят источник прав личности, в государстве – источник человеческой культуры и человеческого благосостояния; все они одинаково продукты неограниченного человековластия: власти одного в государстве самодержавном, власти многих в либеральном, власти всех (народовластия) – в социалистическом. Сущность суверенной государственности в том, что в ней властвует субъективная человеческая воля, а не объективная сила правды, не абсолютные идеи, возвышающиеся над всякой человеческой субъективностью, всякой ограниченной и изменчивой человеческой волей. Этот взгляд наш противоположен общераспространенной лжи, по которой государство всегда есть воплощение объективного нравственного начала. Государство по самому существу своему скорее безнравственно и не может стать нравственным до тех пор, пока не отречется от власти человека над человеком, пока не смирит своей власти перед властью Божьей, т. е. не превратится в теократию. Абсолютное самодержавное государство, – человековластие одного, – есть самая совершенная и крайняя форма воплощения «царства князя мира сего», это предельная форма человеческого самообоготворения, к которой всегда будет тяготеть всякое человековластие. Если полнота и суверенность власти приписывается человеческому, а не сверхчеловеческому, то является какая-то неискоренимая потребность воплотить эту власть в личности одного человека, которая тем самым делается более, чем человеческой, приобретает черты как бы божественные. И тогда является divus Caesar, – обоготворенный человек. Но на земле был только один человек – Бог, один Богочеловек, и всякий другой есть ложь, обман, подмена. Мировое освободительное движение, повсюду свергавшее государственный абсолютизм и царизм, поднимало личность в ее безусловном значении, растворяло государство в обществе и тем ослабляло злое начало в государственности, но не могло его вырвать с корнем и в дальнейших своих трансформациях ведет к новым явлениям абсолютного человековластия, суверенной государственности. Конституционные монархии и демократические республики хотя и признают права личности и ценность свободы, но отвлеченное государственное начало в

них живет и творит зло. Как и в монархиях абсолютных, в новых, более свободных государствах судьба личности и судьба мира все еще зависят от человеческого произвола, от случайной и субъективной, только человеческой воли. А между тем права личности, свобода человека и все высшие ценности жизни только в том случае будут незыблемы и неотъемлемы, если они установлены волей высшей, чем человеческая, и если не зависят все эти блага от случайной и изменчивой воли людей, одного человека или всех. Только абсолютный, вне-государственный и вне-человеческий источник прав человека делает эти права безусловными и неотъемлемыми, только Божественное оправдание абсолютного значения всякой личности делает невозможным превращение ее в средство. Нужно права человека, достоинство и свободу личности поставить выше благополучия человеческого, интересов человеческих, субъективной и изменчивой воли человеческой. Для нас центр тяжести проблемы государства – это ограничение всякой государственной власти не человеческой волей, субъективной волей части народа или всего народа, а ограничение абсолютными идеями, подчинение государства объективному Разуму.

Декларация прав человека и гражданина исторически имеет религиозное происхождение, *) из воли сверхчеловеческой вытекала и потому ограничивала всякое государство объективными идеями; потому по декларации этой личность имеет значение безусловное, ее права и свобода обладают ценностью, ни от чего человеческого не зависящей. Свобода совести, основа всякого права на свободу, потому не может быть отменена и ограничена людской волей, властью государственной, что она есть изъявление воли Бога, что в свободе Бог видит достоинство сотворенного Им человека, что только в свободном существе образ и подобие Божьи обнаруживаются. Французские реакционеры

*) Иеллинек в своем исследовании о происхождении декларации прав окончательно показал, что декларация эта зачалась в религиозных общинах Англии и имела своим источником религиозное сознание свободы совести и безусловного значения человеческого лица, ограничивающего всякую власть государства. Из Англии декларация прав человека и гражданина была перенесена в Америку, а затем уже во Францию.

начала XIX века противополагали «декларацию прав Бога» «декларации прав человека», но само это противоположение есть историческая аберрация, огромное недоразумение. Декларация прав Бога и декларация прав человека есть одна и та же декларация, в Абсолютном Разуме права человека коренятся, и мы это теперь должны раскрыть, поняв относительную правду теократов-романтиков. *) Право по глубочайшей своей внутренней природе – не государственного происхождения, не государством оно дается, распределяется и санкционируется, и потому только и может быть речь о правах неотъемлемых, не подлежащих утилитарной расценке. Если бы французская революция крепче держалась за абсолютную, религиозную декларацию прав человека и гражданина, человека прежде и больше, чем гражданина, если бы высшая правда этой декларации была яснее написана в человеческих сердцах, то многое злое было бы избегнуто, многое доброе сотворено. Но освобождение человека в новой истории было не столько раскрытием положительной религиозной антропологии, сколько справедливым отрицание ложной антропологии католичества и византизма.

III

Могут быть два типа учений об отношении между правом и государством, о происхождении права и государства. Первый тип, преобладающий и в теории и в практике, я бы назвал государственным позитивизмом. Учения этого типа видят в государстве источник права, за государством признают полноту и суверенность власти, санкционирующую и распределяющую права. Такова, прежде всего, теория и практика самодержавного, абсолютного государства, неограниченной государственной власти. При государственном абсолютизме нет места для самостоятельного источника прав личности, самой же власти – подателю права, опекуну человеческого благополучия, приписывается высшее происхождение. Но тот же принцип государственного по-

*) См.: А. Мишель. «Идея государства». Мишель высказывает много тонких мыслей, но недостаточно понимает, что индивидуализм декларации прав имеет свою основу в теократическом универсализме. Это лучше понимал у нас Чичерин. См. его «Философию права».

зитивизма мы встречаем в совершенно иных, часто противоположных направлениях. Социализм в самой своей развитой, марксистской форме держится учения о государственном происхождении права и об утилитарной его расценке. Государство для марксистского социализма есть продукт экономических отношений, а от него уже исходят и распределяются права. В обществе социалистическом все то же государство будет единственным источником прав, оно будет их распределять по-своему, в интересах общественной пользы, обладая полнотой и неограниченностью власти, само же государство будет результатом коллективного производства. Всякий государственный позитивизм признает абсолютность государства и относительность права, отъемлемость прав, подвергает их расценке по критериям государственной полезности. Так бывает и в государстве самодержавном и в государстве демократическом, так будет в государстве социалистическом, если право подчиняется государству, если государству приписывается суверенность, если торжествует отвлеченное, безбожное в своем самодовлении государственное начало.

Противоположный тип учений, враждебный государственному позитивизму, признает абсолютность права и относительность государства: право имеет своим источником не то или иное положительное государство, а трансцендентную природу личности, волю сверхчеловеческую. Не право нуждается в санкции государства, а государство должно быть санкционировано правом, судимо правом, подчинено праву, растворено в праве. То, что в науке называют правовым государством, не всегда еще есть свержение принципов государственного позитивизма, и мы не знаем конституционных государств, которые освободились бы окончательно от суверенности государства и признали неотъемлемость прав, абсолютный характер права. Защищаемая мною теория в чистом виде почти не встречается, так как теория эта не только метафизическая, но и религиозно-теократическая, а идеи теократические до сих пор придавали религиозный характер скорее государству, нежели праву. Только теория естественного права и практика декларации прав человека и гражданина, в чистом ее виде, стоят на пути отвержения государственного позитивизма, суверен-

ности государства. И праведно в политической жизни лишь то, что заставляет смириться государство, ограничивает его и подчиняет началу высшему. Государство есть выражение воли человеческой, относительной, субъективно-произвольной, право – выражение воли сверхчеловеческой, абсолютной, объективно-разумной. Я говорю о праве как абсолютной правде и справедливости, о вне-государственном и над-государственном праве, заложенном в глубине нашего существа, о праве, отражающем Божественность нашей природы. Право как орган и орудие государства, как фактическое выражение его неограниченной власти, есть слишком часто ложь и обман, это – законность, полезная для некоторых человеческих интересов, но далекая и противная закону Божьему. Право есть свобода, государство – насилие, право – голос Божий в личности, государство – безлично и в этом безбожно.

Трудная проблема права революции, столь беспокойная для отвлеченных юристов и философов права, должна быть поставлена на совершенно новую почву. Право революции есть не что иное, как обязанность всякого сознательного существа ставить закон Божеский выше закона человеческого, это – суд абсолютного права над относительным государством, сверхчеловеческой воли над волей человеческой. Это вечное право Антигоны предавать погребению тело своего брата против человеческой воли царя Креона. Правое право революции коренится в совершенном отсутствии правых прав у той омертвевшей государственности, против которой революция направлена. Опостылевшая, нежеланная, народной совести противная государственная власть не имеет права длить свое существование, нравственно обязана совершить акт самоотречения. Народ всегда имеет естественное право совершить революцию во имя своего идеала добра, если он внутренне созрел для этого. Но слишком часто в революциях новая человеческая ложь противопоставляется старой человеческой лжи, новая самоутверждающаяся воля – старой самоутверждающейся воле. Революция как неограниченное право совершать какие угодно насилия во имя общественно-полезных целей не может, конечно, получить высшей санкции, но потому только, что вообще не должно совер-

шать насилий, что ни во имя чего нельзя нарушить безусловное нравственное начало, что всегда грешно обращаться с человеком как со средством; государственная власть не имеет тут особенных моральных преимуществ, жизнь первого в государстве имеет не большую ценность, чем жизнь последнего. Праведная, святая революция есть не право насилия, а право – обязанность не подчиняться насилию, силой организованного добра одолеть государственную неправду. Ведь столь прославленное, столь авторитетное право государства есть, в сущности, право захватное, право силы. Ведь государственная власть, сколько бы она ни призывала небеса для санкционирования своего священного происхождения, основана на насильственной революции, которая совершилась в глубине времен. Права государственной власти покоятся на том же насильственном захвате, что и права на землю. В чем же моральные основы государственного законничества, на чем покоятся эти непомерные моральные притязания легальности? Нельзя совершать дел безнравственных, дел злого насилия, сеять злую анархию, но можно и часто должно совершать дела незаконные, нелегальные, противные государственному закону, так как заслуживает безусловного благоговения только закон, начертанный Богом в сердцах людей. Закон права есть только подчиненная часть этого вековечного закона. Высший критерий в распре между государством и революцией лежит не в субъективных человеческих желаниях представителей государства и представителей революции, а в откровениях объективного Разума, в абсолютной силе данных нам свыше идей.

Декларацию прав и свободу личности нельзя ставить в зависимость от народной воли и народной власти, так как это значило бы отдать человеческую личность и все права ее на свободу во власть случайной, субъективной человеческой воли, которая может захотеть свободы и права, а может и не захотеть. Основатель учения о народовластии Ж.-Ж. Руссо отрицал право свободы совести, да и по существу своего учения не мог признавать никаких неотъемлемых прав, никакого абсолютного значения за личностью, так как учил о суверенности государства, основанного на народовластии, ничем не ограни-

чивал государство, не подчинял народовластие объективно-обязательным ценностям. Французская революция провозгласила декларацию прав человека и гражданина, но на каждом шагу эти права попирала (как и всякая, увы! революция), устраивала даже насильственный культ богини разума (не вселенского Разума). Марксистский социализм прямо заявляет, что можно отнять все права у человека, изнасиловать его совесть, лишить его свободы, если это понадобится для интересов революционного пролетариата. *) Самые разнообразные позитивно-государственные направления считают возможным отнимать и ограничивать права, превращать личность в средство, насиловать свободу во имя утилитарных целей, все они защищают временные «военные положения». В формальном принципе народовластия, при полном торжестве народной воли, нет еще никаких гарантий, что свобода восторжествует, что права человека будут свято чтиться, что личность человеческая не будет обращена в простое средство. Говорят: судьба человечества, будущая общественность должна зависеть лишь от воли народной, тогда все будет хорошо, управлять миром должна лишь власть народная, тогда воплотится в жизнь свобода. Создали кумир «учредительного собрания», хотя оно, может быть, будет состоять из хулиганов и ничтожеств. И не замечают пустоты и бессодержательности этих принципов, взятых отвлеченно. На что воля народная будет направлена, каков объект ее желаний, каким объективным целям будет служить власть народная? О самом главном, о содержании воли, о целях власти не думают. Самое большее скажут: народная воля направлена на себя, на свое собственное, народное благо, власть народная должна служить благу человечества. Ничего объективно-реального и содержательного не заключается в этом ответе, ничего доброго нельзя ждать от человеческой воли, сделавшей себя единственным своим объектом, единственным предметом своих желаний. Это

*) Это прямо заявил г. Плеханов на втором съезде российской с.-д. партии. Отвратительные слова его, вызвавшие у некоторых свистки, вполне гармонируют с духом марксистского учения, обоготворяющего волю пролетариата и отвергающего все абсолютные идеи.

зло современного исключительно формального миросозерцания должно побороть возвращением к миросозерцанию материальному. Я считаю себя прежде всего материалистом-антиформалистом, т. е. во всем исхожу из реального содержания, мистической материи мировой жизни. *) Позитивизм во всех своих видах и оттенках есть формализм, бессодержательность, анти-реализм.

Совершенное народовластие ведет к самообоготворению народа, обоготворению его человеческой воли, неподчиненной ничему сверхчеловеческому, никаким абсолютным идеям. Но человеческая воля, обоготворившая себя, ничего сверхчеловеческого не возжелавшая, ничему высшему не поклонившаяся, – пуста и бессодержательна, она уклоняется к небытию. Человеческая воля только тогда наполняется бесконечно-реальным содержанием и ведет к нарастанию бытия, когда ее желанным объектом делается мировое всеединство, вселенская гармония. Воля должна устремляться к бытию высшему, чем человеческое, тогда только в ней заключены абсолютные ценности. Народная воля как сумма ограниченных и случайных человеческих воль, достигаемая хотя бы и всеобщим голосованием, не может и не должна быть обоготворяема, так как центр тяжести нужно перенести на объекты этой воли, на цели, которые воля полюбила и пожелала. Ведь суверенная народная воля санкционировала во Франции империю Наполеона III-го и тем доказала, что есть в мире что-то высшее, чем формальная воля людей, это высшее – свобода и права людей как абсолютные идеи, как ценности, не человеком установленные.

У социал-демократии совершенное народовластие превращается в пролетаровластие, так как пролетариат признается истинным народом, истинным человечеством. В лице пролетариата социал-демократия обоготворяет будущее человечество, человеческую волю как последнюю святыню. Социал-демократия обнажает природу народовластия и вскрывает внутреннее противоречие в самом

*) Вследствие своего антиформализма я не могу себя назвать принципиальным, верующим «конституционалистом». Внутренне мне ближе органические стремления славянофилов и романтиков начала XIX века, хотя ясно вижу их ошибки.

принципе народовластия, указывает на возможную противоположность между формой и содержанием. Социал-демократы очень много говорят об учредительном собрании, созванном на основе всеобщего, равного и пр. избирательного права, о совершенном и окончательном народовластии, но они не подчинятся никакому учредительному собранию, никакой народной воле, если воля эта не будет пролетарско-социалистической, если она не возлюбит и не пожелает того, что полагается любить и желать по социал-демократической вере, по пролетарской религии. Важно не то, чтобы формальная народная воля правила миром, не в формальном народовластии спасение, как думают либерально-демократические доктринеры, а в том, чтобы народ был пролетариатом по содержанию своей воли, т. е. нормальным человечеством, важны пролетарско-социалистические чувства в массе народной, так как для социал-демократии только пролетарий – нормальный, должный человек. В этом есть намек на переход от формальной политики к политике материальной, от формы народной воли к ее содержанию. Но к истинному содержанию никогда социал-демократия не может прийти, так как обоготворение грядущего человечества (победоносного пролетариата), самообожение человеческой воли есть последняя ее святыня, и потому предельный объект ее желаний есть пустота, бессодержательность и небытие. Пустая свобода от мирового всеединства, насильственное соединение распавшихся воль – вот печальный удел человеческого самообоготворения.

Вот почему путь народовластия в отвлеченной и самодовлеющей форме есть ложный путь. Не обоготворение народовластия должно быть поставлено на место обоготворения единовластия, а всякому человековластию должен быть положен предел, объективный, а не субъективный предел, предел сверхчеловеческий, а не человеческий. Нужно ограничить не только человеческую власть одного или некоторых, но и всех, так как миром не должна управлять никакая человеческая власть, всегда произвольная, случайная и насильственная. Это ограничение всякой власти не может быть делом народной воли как механической суммы человеческих субъективностей; ограничение всякой власти, под-

чинение ее высшей правде может быть только делом явления в мире мощи сверхчеловеческой, изъявления миру воли абсолютной, воли тождественной с абсолютной для нас правдой и истиной, воли не формальной только, но и материальной. Декларация прав человека и гражданина, всякое торжество свободы в мире, всякое признание за личностью безусловного значения было декларацией воли Божественной, явление в мире правды сверхчеловеческой. Только потому нельзя лишить личность свободы, что не человек, а сам Бог возжелал этой свободы, только потому и права человеческие неотъемлемы и абсолютны, совесть человеческая не может быть насилована ни во имя чего в мире. Единственно верный путь есть направление воли человеческой к добру, объективному, абсолютному добру. Нужно воспитывать волю людей в благоговейном уважении к свободе, к неотъемлемым правам человека, к безусловному значению и призванию личности, нужно вызывать в людях чувство любви к тому, что абсолютно ценно, что непоколебимо должно почитаться, что выше человеческих страстей и желаний. Воля народная не может и не должна пониматься формально, отрываться от правды народной, субъективность человеческая должна стать тождественной с объективностью сверхчеловеческой. Мы ищем противоядия от невыносимой власти политического формализма, отравляющего все истоки жизни. Ядом формальной политики одинаково заражены и реакционеры, и умеренные либералы, и революционеры, – все в политиканстве своем забывают о содержании и цели жизни. Пусть политика станет, наконец, материальной, религиозной, а не лживой и призрачной формой, заговорит, наконец, о реальной сущности вещей. Реальная же сущность – в победе над злом, над источником зла в мире, а не над производными, поверхностными страданиями и неудобствами.

Что такое народная воля? Что такое народ? Совершенно очевидно, что народ не есть социальная категория – не крестьянство, не рабочий класс, вообще не сословие и не класс, но и не механическая сумма индивидуумов. Мы стоим пе-

ред тайной народной жизни, перед таинственной величиной, которую нельзя определить арифметически. Или «народ» есть звук пустой, чисто номинальное, а не реальное понятие, или народ – мистический организм, некоторое реальное сверхчеловеческое единство. Этот мистический организм живет целостной жизнью и имеет целостную волю только в органические, положительные, творческие эпохи истории, в эпохи же критические, отрицательные, раздробленные и организм этот, именуемый народом, разорван, раздроблен, воля его с трудом может быть обнаружена, она не цельна. *) В критическую эпоху, когда обостряется борьба социальных групп и классов, когда нет всенародной святыни, как бы нет человечества, а только должно быть, трудно определить реальное органическое единство воли мистического народного организма; это единство сказывается только в самых высших и наиболее всечеловеческих продуктах культурного творчества. Царит раздор и фальсифицируется представительство народной воли. Политика в эти раздробленные эпохи не органична и не всенародна, не подчинена высшему центру народного бытия, центру религиозному, которым определяется смысл и назначение народа в мироздании. Если взять критический в истории России XIX век, то в таких направлениях этого века, как славянофильство или консерватизм, выставлявших на своем знамени «народность», как народничество, отождествлявшее народ с простонародием и обоготворявшее его, или марксизм, поклоняющийся «истинному» народу-пролетариату, нельзя найти духа единого нашего народного организма. Но дух этот отобразился в великой русской литературе, народной в самом глубоком смысле этого слова, выполнявшей волю единого мистического организма с определенным назначением в мире. Глубочайшие истоки народного духа всегда будут узнаваться по творениям Пушкина и Гоголя, Толстого и Достоевского, а не по кружковым направлениям нашей интеллигенции с ее мелкими фракционными спорами

*) Предложенное Сен-Симоном деление исторических периодов на критические и органические очень плодотворно, но, как и всякая классификация, имеет относительное значение. Абсолютно органических периодов не было, таким периодом будет только тысячелетнее царство.

и уж, конечно, не по официальной нашей политике, в корне своем антинародной. Наша государственность, византийско-татарская, приправленная соусом немецкой бюрократии, так же далека от религиозной глубины жизни народной, как и позитивистический радикализм нашей отщепенской интеллигенции. Только в гигантском образе Петра Великого блеснула воля народная: мистическая воля народного организма рукою Петра толкнула Россию на путь вселенской культуры, и воплотился в нем тот же дух, который позже воплотился в Пушкине. Государство, унаследовавшее власть Петра, шло не по пути Петра, не вселенской культуре служило, не вселенскую правду в России воплощало.

Как определить волю народную в эпоху критическую, когда единой, органической народной воли как бы и нет вовсе? Всеобщее, прямое, равное и тайное голосование есть несовершенное человеческое мерило подобных эпох. В итоге этого голосования получается средний механический результат, механическая сумма, в которой не отражается сверхчеловеческое единство народной воли, в которой тонет и воля личная и воля соборная. Преимущества этой системы голосования чисто отрицательные, они – в порочности и негодности всех других способов голосования, всех попыток ограничить избирательное право, сделать выборы сословными, установить ценз и пр. Парламентаризм есть политический строй исторической эпохи, в которую как бы исчезло единство народной воли, все разорвано, отвлечено одно от другого, жизнь народа не подчинена единому центру, не имеет единого смысла. Отсутствие материального единства в народной воле ведет к торжеству самодовлеющего принципа формального единства, – внешней законностью пытаются заменить внутреннюю правду. Люди не хотят любить друг друга, соединяться в любви и потому всячески ограждают себя от посягательств ближнего, организованно разъединяются. Торжествует либерализм в формальной своей бессодержательности, в крайней отвлеченности, и из несомненной правды превращается нередко в ложь, так как великая ложь – соединить людей в единую гармоническую общественность на принципах чисто формальных, подчинить это соединение безраздельной власти бездушного закона. Правда права соединяется с го-

сударственным насилием, в то время как она должна соединиться с правдой любви. Мучительно долго пытаются собрать народную волю в единство путем механическим, отрицательным, формальным – и все ускользает эта таинственная воля, остается неразгаданным сфинксом. Реальное понимание воли народной должно видеть в ней сверхчеловеческое единство, т. е. что-то высшее, чем воля человеческая и чем сумма индивидуумов. На мистическом народном организме почил Дух Божий, Он воплощается в народе, и потому воля народа есть воля Божья. Эта воля народа – воля Божья не находит себе адекватного выражения ни в какой форме государственности, т. е. внешнего, насильственного, отвлеченного от вечных целей соединения людей, ни в абсолютном цезаризме, ни в парламентаризме, ни в самом совершенном народовластии. Предельное и окончательное выражение народной воли, воли единого мистического организма можно найти только в теократии, о чем мы и будем говорить в следующих главах. Народная воля не механически, а органически собрана, соборна только в церковном, а не государственном общении людей. В соединении людей в Боге, в свободном союзе любви, находит себе полноту выражения и личность и единство сверх-личное. В соединении государственном (самой демократической формы) уничтожается личность и не образуется соборность, достигается не органическое единство, а лишь насильственно-механическое. Нация – народ не есть государство, как это думают фанатики государственной идеи, нация часто враждебна государству, требует свержения этой инородной силы.

Отсюда ясно, что подлинная воля народная, организм мистический, передает полноту и суверенность власти не людям, не одному человеку, нескольким или всем людям, а сверхчеловеческому единству своему, не своей человеческой субъективности, а объективному разуму, объективным идеям, Богу. Народ никогда не передавал и не мог передать абсолютной власти человеку, человеческому. Только отрекшись от покорности воле Божьей, народ мог подчиниться воле цезарской или иной воле человеческой. *) Бог

*) В Библии пророк Самуил говорит: «Вы теперь отвергли Бога вашего, который спасает вас от всех бедствий ваших и скорбей

сам правил бы своим народом, народом, возлюбившим Его, народом, покорным Его воле, но восставшим против всякой иной воли. Так и будет в хилиастическую эпоху. Но для этого нужно окончательно соединиться с Христом. Поклонение народной воле как факту, как суверенному носителю верховной власти есть идолопоклонство и ложь, так как эмпирическая народная воля может пожелать и зла, уничтожить свободу, надругаться над правом. Поклонение истинной народной воле есть поклонение Богу, а не факту, не человеческому идолу. Мы должны исходить в своей политике не от народной воли, а от праведной народной воли, должны положить в основу политики не формальную только, а и материальную правду, не средства жизни должны владеть нашей политикой, а цели жизни, смысл жизни. Правда, абсолютная правда должна быть выше всего в политике, и ложь не может быть терпима ни во имя какой полезности. Только чистые средства, подчиненные чистым целям, должны руководить политической жизнью, должно быть как можно большее приближение средств к целям, а до сих пор всякая почти политика в своей отвлеченности, формальности и самодовлении ложью хотела служить правде, насилием служить свободе, грязными средствами служить чистой цели. Все считалось дозволенным во имя политики и государственности, закон добра не имел силы над этой выделенной сферой жизни, всякое зверство, всякое предательство, всякая низость оправдывалась государственными целями. Макиавеллизм свойствен почти всякой политике. Государственно-политические страсти умерщвляют совесть, затуманивают высшее сознание, властолюбие и злоба заслоняют правду, вытравляют доброту. Если бы даже самодержавие было абсолютной истиной, то оно превратилось бы в ложь в тот момент, когда его нужно было бы защищать насилием, когда могущество его покоилось бы на казнях и жестокостях, на штыках и тюрьмах. Такой же ложью становится республика, когда она берется насилием, когда кровью пятнается путь к ней, когда не любит ее свободная совесть общества и народа. Тем и характери-

ваших, и сказали Ему: царя поставь над нами». И дальше: «И вы узнаете и увидите, как велик грех, который вы сделали пред очами Господа, прося себе царя».

зуется государственность как особое начало, отличное от общества, что она живет насилием, действует принуждением, а не средствами моральными и идейными, что не хочет подчиниться она силе сознания и чувств народных. Страшно преувеличивают значение политики, переоценивают роль форм правления. Наша эпоха мыслит и чувствует механически, а не органически, и потому так наивно верит в политические формы, в политические эксперименты, в политические программы и речи, в шумящую на поверхности политическую борьбу. Действительно, реально важно, чтобы строй жизни вытекал из глубины народной души, всякий общественный порядок покоится на одном только, на желаниях народного сердца. Важно воспитание воли народа, развитие сознания народа, а не пустые формы с неизвестным содержанием, с материей, противоположной справедливости этих форм.

Государство не могло до сих пор жить без шпиона и палача, шпиона и палача верными своими слугами почитало, особенно их награждало, хотя нельзя человеку пасть ниже, чем пали эти полезные орудия государства, нельзя более нарушить заветов Божеских и человеческих. В общечеловеческом, здоровом сознании последний разбойник почитается выше шпиона или палача, даже в злодеях, разрушающих жизнь, больше сохранилось чести человеческой, чем у этих слуг государства. Государственное начало, взятое в обожествленном виде, не знает не только человечности и доброты, но и чести и честности; оно живет законами самодовлеющими, своими собственными. Бюрократия – неизбежное детище всякой государственности – есть слишком часто потеря образа Божьего в человеке: в ней низкопоклонство и неискренность возведены в закон жизни, и такова не только выродившаяся русская бюрократия, таковы все, ставшие у власти этого мира. Честь воина не в покорности государству, а в заветах рыцарства; только в буржуазном обществе началось бюрократическое перерождение и вырождение войска; защита отечества, оборонительная война есть такое же рыцарское и благородное призвание, как и защита слабых и защита своей чести. Прикосновение к власти государственной, ничему высшему не подчиненной, есть человеческое падение и развращение,

забвение всех заповедей, измена всем заветам человечности. Государство почти не может жить без преступлений, оно легко становится организованным, планомерным преступлением, чудовищем, пожирающим человеческие жизни, требующим кровавых жертв, не знающим пощады и милости. Отвлеченная, самодовлеющая государственность была не организованной борьбой со злом, а скорее организованным злом, организацией злых сил, насильнических и кровожадных. Все основы такой государственности – безнравственны и низки, лживы и нечистоплотны. Откуда взяли, что те фактические силы, которые организованы в государственную власть для охраны порядка, для борьбы с хаосом, всегда менее преступны, многим лучше и сознательнее, чем хаотические силы преступленья и первобытного зверства?

Никогда и нигде не было настоящим образом обосновано то предположение, что в государственной власти как факте перевоплощается власть Божья, дух справедливости и гармонии, что властвующие лучше подвластных, судьи лучше судимых, тюремщики лучше заключенных в тюрьмах, те, что хотят охранить от разбоя, неизбежно, в силу своего положения, лучше самих разбойников. Я говорю не только о государстве абсолютном, осужденном нравственным сознанием человечества, но и о всяком человеческом государстве, хотя бы и демократической республике. Ту же неправду, насилие и преступленье вижу везде, где царит политика отвлеченная, ничему высшему не подчиненная. Политика слишком часто бывала политиканством, допускала средства, не похожие на цели, считала все дозволенным и потому заключала в себе злобное начало. И политика государственно-охранительная и политика революционная одинаково полагает, что можно истязать и убить одного человека, чтобы осчастливить сто других, что можно сто превратить в средство, чтобы тысяча благоденствовала. И это ложь. Один имеет такое же право и обладает такою же ценностью, как и тысяча, никакая власть в мире не получала подобных полномочий. Государственная власть всегда почти цинична, на всякое напоминание о высшей правде она отвечает так, как ответил регент Мерре пуританскому реформатору Ноксу: «все

это благочестивые бредни!» Сила правды и порядка, противопоставленная первобытному хаосу и звериной дикости, должна иметь свое общественное, соборное воплощение, должна стать силой организованной, но нет никаких оснований видеть в фактическом государстве эту организованную силу правды, усматривать во всякой власти государственной преимущества перед обыкновенным человеческим состоянием. В личности можно найти образ Божий и Его должно искать в теократической общественности, но в государстве слишком часто являлся образ звериный, умножавший преступления в мире. Фактическая история государства есть, конечно, смесь доброго, имевшего свою культурную миссию, со злым, но злое всегда брало верх, когда государство признавало себя самодовлеющим и суверенным.

Менее всего я хотел бы, чтобы мою точку зрения поняли как проповедь аморфизма и анархического хаоса. Я не вижу никакой правды в анархии, дезорганизации и голом отрицании, вижу огромное во всем этом зло. Отрицательный, ничему высшему не подчиненный анархизм, анархизм как цель, поддерживает внутренний распад мира на атомизированные частицы и не освобождает этих частиц, оставляет их во власти внешней необходимости. Об этом я еще буду говорить подробно. Отвержение государства как зла и неправды не есть отрицание всякой системы управления, всякой общественной организации и гармонизации жизни во имя положительных начал. Безусловное зло, источник рабства и раздора, есть государство отвлеченное, оторванное от высшего центра жизни, самодовлеющее, превратившееся в цель, государство, никакой объективной правде не подчиненное и все себе подчиняющее. Такое государство есть особое метафизическое начало, приобретающее власть в испорченном, греховном мире, особая тенденция поддержать насилием рабскую связанность раздробленных частей мира. Злое, безбожное государство всегда стремится создать насильственную лже-гармонию, лже-соборность, не внутреннюю и свободную соединенность людей, а внешнюю

и необходимую связанность их, не преодолевшую раздора и отталкивания. В деспотических государствах в период их расцвета царит внешняя связанность, как будто бы гармония поддерживается, но внутренне все разъединено, соединение – кажущееся, призрачное, навязанное извне, вынужденное, а не свободное. Так бывает во всяком государственном соединении людей, хотя бы государство было очень усовершенствованным и прогрессивным. Свободного и внутреннего соединения людей государство по самому существу своей природы не может осуществить, так как истинное, соборное соединение людей есть вместе с тем их освобождение от всякой необходимости. Государство в существе своем – не только борьба с изначальным мировым злом, распадением бытия на атомизированные частицы и их взаимным порабощением, подчинением закону необходимости, но также и отражение этого первоначального зла, распада и порабощенности, поддержание царства необходимости и вражды. Этому безбожному началу мы противопоставляем иное начало, начало внутреннего соединения разорванных частей бытия любовью и освобождение их от необходимости, от насильственной связанности. Все, что соединяет людей во вселенское единство и освобождает от насильственной связанности, все, что ведет к свободной гармонии, утверждает свободу личности и соединяет ее со вселенной, с душой мира, есть начало доброе, праведное, Божеское и истинно человечное.

Конечно, правительство необходимо, нельзя отдать слабых во власть сильных, нельзя отдать культуру с ее высшими ценностями на растерзание звериных инстинктов хаотической стихии. Человечество до тех пор не освободится от потребности в принудительной государственности, пока не примет внутрь себя Христа. Нужно высшей мощью защитить слабых, охранить ценности, но миссия эта требует благородства духа, это миссия рыцарская. Или полиция есть мерзость и низость, сыск и шпионство, или она благородное, высокое призвание защиты насилуемых, спасение погибающих, предотвращение насилий, рыцарское призвание. Охрана порядка и спокойствия, человеческой жизни и чести может быть вручена только рыцарям, а не подонкам общества, из которых вербует полицию современное государство. Поли-

цию и бюрократию должно заменить новое рыцарство, благородная порода. Только от роста и организации рыцарских чувств все слабые могут ждать защиты от насилия, все священное может ждать охраны. Насильственному анархизму в России, разъедающему ее тело, *) нужно противодействовать всеми силами, но силами добрыми, а не злыми, рыцарски противодействовать. Нужно больше верить в роль личного творчества в общественном перерождении, в миссию гениев и великих руководителей, чем в политическую механику и средние арифметические величины. Мы нуждаемся для гармонизации жизни не в политических шаблонах, а в общественных учителях, за которыми можно было бы пойти по вольному порыву духа. Мы уповаем, что организованная общественность и управление жизнью, победа над хаотическим раздором и злой враждой возможны иными путями, не только государственно-насильственными, не внешними, не в безбожных царствах земных, что отвлеченно политический путь не единственный и не последний. Этот иной путь, который должно противопоставить насильственной государственности и человековластию, есть путь Боговластия, власти в мире абсолютных идей, ценностей непреходящих, путь теократической общественности. Органические государства очень редко встречались в истории, и всегда они бывали более или менее теократичны. Злое начало насилия и государственности безбожной нельзя победить в мире завтра, нельзя надеяться, что свобода и любовь соединят людей, что свободная гармония окончательно восторжествует в этом мире, испорченном в своей основе. Государственная лжегармония и лже-соборность будут являться в разных формах и до конца мира будут по своему устраивать человеческую жизнь, противоборствуя как окончательному хаосу и распаду, так и вечной свободе и любви. Мы не можем поверить в слащавые утопии анархистов-гуманистов, **) как не верим в окончательное осуществление золотого века социализма. Отпавшее от Бога человечество может развиваться только с помощью государства, переходя

*) Мы внутренне не заслужили еще свободы, не победили анархии духа, остаемся рабами.

**) В известном смысле верно, что каждый народ заслуживает то правительство, которое имеет.

через разные его ступени. Но те, которые сознали Смысл мировой жизни и ощутили в себе силы творить новую общественность, должны избрать свой путь, должны отстаивать начала Божеской правды в мире.

Отвратителен путь политических страстей, политического властолюбия, политического озверения. Берегитесь будить зверя политики, не знающего Бога, страшно обоготворение и самодовление политики. Мы ждем освобождения от неограниченной власти политики над нами, все превращающей в средство, отрицающей самоценность всех благ культуры. Мы не хотим и не должны признать государственное устроение самым важным и значительным делом жизни, есть в мире вещи более священные. Блеск и шум царств, все внешнее строительство, вся эта суета, за которую получают власть и славу, не кажутся нам пленительными, есть в мире слаще вещи, соблазнительнее, могущественнее.

В тишине и кажущемся уединении совершаются великие мировые перевороты, определяется ход истории. Мудрецы и поэты, мыслители и художники, и те, что накопляют новый мистический опыт, и те, что открывают смысл вещей, все одинокие в жизни, как бы оторванные от того, что признается «жизнью», участвуют в осуществлении Смысла мировой истории не менее шумных политиков, творцов царств, обладателей власти и славы. Только «кесареву», земному устроению человечества, государственному строительству, полезному для жизни, поклоняются в наши дни, но позволительно предпочитать «Божье», не устроение мира вне Смысла его, а открытие Смысла и служение этому Смыслу хотя бы против пользы людской, против крепости земной. Если вечность не звук пустой, не призрак, нами создаваемый, то должно о ней заботиться более, чем о временности. И все творчество наше должно быть отдано не «кесареву», а «Божьему», т. е. сверх-мировому призванию людей. Наступят времена, когда «Божье», что было интимным и затаенным в нас, выйдет наружу и сразится на сцене мировой истории с «кесаревым», когда вечный смысл, открытый и пережитый в кажущемся уединении, одолеет злое

могущество царств земных, когда «мудрецы и поэты» будут править миром, а не отвлеченные политики. Славянофилы как бы хотели освободить народ от бремени политической власти, от государственного строительства и возложили эту государственную власть на царя, оставив народу Думу и высшее религиозное призвание, которое политические страсти мешают осуществить. Они справедливо хотели охранить народ от политического властолюбия, от исключительных забот об устроении земного царства, но впали в чудовищный дуализм. Злое начало власти и насильственной государственности, столь мешающее религиозному призванию, славянофилы персонифицировали и таким образом утверждали самую неограниченную власть, самую абсолютную, обоготворенную форму государственности, которая не осуществляла народных свобод и заграждала путь к высшему призванию народа. Есть путь противоположный, с религиозными целями более согласный: растворение всякой власти в народе и ограничение всякой власти, уничтожение противоположности между властью и народом, между государством и обществом, отрицание всякого самостоятельного, отвлеченного значения за властью государственной, искоренение всякого властолюбия и царстволюбия, не в народе только, но и во всяком человеческом существе. Все сказанное нами имеет и чисто политическое, государственно-правовое выражение, это не есть политический нигилизм, не есть толстовство, хотя с культурным анархизмом подобная точка зрения имеет что-то внешне общее.

В политике мы прежде всего отрицаем всякую суверенность государства, не только суверенность государственной власти, противоположной обществу и народу, но и народный суверенитет, который ведет к обоготворению человеческой воли, поставленной на место воли сверхчеловеческой. С этой точки, зрения можно поддерживать и приветствовать всякое изъявление в политике абсолютных прав личности, всякое провозглашение свобод в их незыблемости. В конституциях можно приветствовать и поддерживать все, что устанавливает служебный характер власти, децентрализует власть и провозглашает абсолютные, незыблемые, неподдающиеся человеческому перерешению принципы,

так, например, неотъемлемость некоторых прав. Мы поддерживаем и приветствуем в политике все, что воспитывает волю людскую в благоговейном уважении к некоторым абсолютным ценностям, что ограничивает людскую волю абсолютными идеями. Только та конституция хороша для нас (всякая конституция относительна и условна), которая ограничивает господство большинства над меньшинством, гарантирует право не только меньшинства, но и одного. Мы любим строй Англии за то, что он не так механичен, за то, что он покоится на обычае, записанном в сердце народа. Мы ищем органических задатков общественности, жаждем органического роста и не верим ни в какие искусственные политические механизмы. Здоровое земское хозяйство и земское самоуправление, органическое усвоение принципа федерализма – все это в тысячу раз важнее высшей государственной политики, оппортунистической ли, или революционной. В земщине – органическая основа общественного порядка. Мы настаиваем не на политическом радикализме, всегда механическом, всегда поглощенном средствами, не целями, а на моральном религиозном радикализме в политике, т. е. требуем большого соответствуя между целями и средствами, этизации средств борьбы. Ложно и низко иезуитское ученье, принимаемое всеми почти политиками, что цель оправдывает средства, что во имя политических целей все дозволено, что закон добра не для политики существует. А это значит, что мы признаем не формальную политику, а только материальную, имеющую дело с целями и смыслом жизни, рассматривающую все по существу, по содержанию. Та совокупность средств, которая именуется политикой и концентрируется в государстве, не может вести самостоятельного, отвлеченного существования. Нужно дальше идти по пути изъявления в мире воли сверхчеловеческой, укреплять и освящать эти стороны освободительного движения. Словом, мы отвергаем формальную политику, которая занята лишь средствами жизни, во имя политики материальной, мистически-реальной, которая заговорит, наконец, о целях жизни, свяжет себя со смыслом жизни.

Во имя личности, ее содержания и свободы должно отказаться от самодовольного обоготворения человеческой личности, от суверенного человековластия и отдаться боговла-

стию, навеки укрепляющему самую идею личности, абсолютно устанавливающему ценность ее свободного самоопределения, ее свободной совести, ее свободного слова. Только в Божественном, вселенском характере воли, правящей миром, можно искать гарантии, что значение личности будет безусловным, ни от чего временного не зависящим, что права ее будут неотъемлемы, что свобода ее будет поставлена выше пользы человеческой и случайных желаний человеческих. Участвовать в осуществлении власти чисто человеческой, себя обоготворяющей, на охрану правды земной претендующей, мы не можем, так как никогда не забудем о личности, никакой общественный строй не признаем предельно праведным и не захотим, не сможем поддерживать его насилием. Это не есть отказ принять на себя ответственность за судьбу человеческого общества, отказ организовать общественность и гармонизировать земную жизнь, это только переход на иной путь, не самодовлеюще-государственный и отвлеченно-политический, не насильнический, не человековластный.

Претензии всякого фактического государства быть верховным хранителем справедливости, восстанавливать закон добра путем карательного права – наглы и бессовестны. Государство обыкновенно карает тех, которые ему вредны и неудобны, которые посягают на застывшие формы закона. Не всякое государство есть начало объективное. Оно заменяет кровавую месть, из хаоса рожденную, местью холодной и безличной, убийством сознательным. И убийство законное во много раз хуже убийства беззаконного, так как законно убивающий не отвечает за свое преступление, так как холодно убивает и убивает беззащитных. Не только позорная смертная казнь, но и вся почти карательная система государства все еще есть холодная, безличная, сознательная жестокость и убийство. Право всякого данного государства наказывать есть право силы, а не сила права, право это царит во имя утилитарных целей, хотя и прикрывается нередко целями высшими. Преобладающая государственная теория карательного права есть теория устрашения и она более всего соответствует страшной практике государства. Тут обнажается все, что есть злого в государстве. Вечный позор тем мыслителям,

которые защищали теорию устрашения и прислуживались государственной силе. Метафизическая теория возмездия немногим лучше, хотя имеет такого гениального защитника, как Кант. Организовать месть, превратить древнюю кровавую месть в безличную, но не менее жестокую, – вот миссия государства, которая и до сих пор многих ослепляет. Но карательное право может иметь два оправдания – охрану человеческой личности от насилия злой воли, от звериной стихии и – исправление злой воли, преображение стихии звериной в человеческую. Право организованной общественной борьбы со злом, зверством и преступлением не подлежит сомнению, это долг рыцарства направлять общественные силы на предупреждение всякого насилуя, убийства и разбоя, но охрана слабых от посягательств сильных и постановка злых и преступных в условия, при которых воля их могла бы переродиться и очиститься, не достигается насильственными путями старого государства. Для этого необходим морально более высокий общественный союз, необходима сила не государственная уже, а и религиозная. Ведь перерождение государства в церковь, переход от общественного насилия и принуждения к общественной свободе и любви есть абсолютная норма общественного развития. Я не проповедую толстовского непротивления злу, необходимо проповедовать противление, но иными путями, не злыми же, не столь насильническими, не нужно уподобляться в противлении тем преступлениям, против которых боремся, не нужно подражать преступникам, как это часто делает государственная власть. Стремление отстоять порядок, охранить свои утилитарные цели, создать государственную твердыню во что бы то ни стало, всеми средствами, все признать дозволенным для этой цели – это диавольский соблазн, это злое, инквизиторское начало.

Царство формального права, царство отвлеченного закона, как верховного начала, не только висит в воздухе, разъединенное с живыми недрами земли, но и в последовательных своих выводах явно превращается в что-то бесчеловечное и злое, в нем потухает искра Божьей правды права. Только право, соединенное с любовью, может создать в мире правду, правду не только формальную, но и материальную. Ниже мы увидим, каким путем в основу

организованной общественности могут быть положены начала свободы и любви, уважение к личности и проникновение абсолютными идеями. Для этого прежде всего должен быть отвергнут вслед за Христом соблазн Великого Инквизитора, диавольский соблазн опеки над презираемым человечеством, соблазн счастья, поглотившего свободу, соблазн стадности, поглотившей личность, соблазн человеческого государственного устройства, не подчиненного высшей правде и смыслу. Все это относится не только к старому абсолютному государству, враждебному обществу и народу, но и ко всякому новому, общественному и народному государству, обоготворившему пустую форму, пустую волю, признавшему народовластие, основанное на суверенной народной воле, как высшим и последним принципом. Государственные формы сами по себе религиозно-нейтральны, безразличны, так как относятся к категории временных средств, а не вечных целей. Но слишком легко государственные формы превращаются в силу антирелигиозную, в соблазн Великого Инквизитора, слишком часто становятся началом отвлеченным, самодовлеющим, обожествленным. С религиозной точки зрения очень мало имеет значения различие между конституционной монархией и республикой, конституционная монархия может быть в известных условиях даже лучше республики (английская монархия лучше французской республики), но всякая тенденция обоготворить монархической принцип, воздать Божье Кесарю также антирелигиозна, как и тенденция обоготворить народовластие в республике. Религиозным идеалом общественности может быть только теократия. На пути к теократии нейтральная государственная среда раздваивается и выделяется из нее то злое начало, с которым предстоит окончательная религиозная борьба. Все государственники, все политиканствующие слишком ждут спасения от внешнего, от бессодержательных форм и внутренно-пустых организаций, от суетливого устроения, слишком механически смотрят на общественную жизнь. Наша вера – органическая, и мы ждем спасенья прежде всего от внутреннего, от радикальных изменений в содержании жизни, от новых переживаний и новых чувств, соединенных с новым сознанием.

Еще раз повторю: «Христианское государство», в форме папоцезаризма и цезарепапизма, есть ложь и обман. Политическая демократия, открывающая формальные признаки для выражения воли народной в представительных учреждениях, утверждает истину чисто отрицательную. В политической демократии народная воля есть продукт количественных комбинаций, сложения и вычитания индивидуальных воль. В комбинациях этих исчезает качество индивидуальной воли и не получается еще нового качества воли всенародной. Народовластие, как высший, суверенный принцип, не может гарантировать личности безусловных, неотъемлемых прав, так как ставит судьбу людей в зависимость от субъективной, случайной, изменчивой воли людской. Чистое народовластие есть обоготворение человеческой воли, оно отдает историю мира во власть человеческих желаний, каковы бы они ни были, принимает эту власть человеческую во всей ее формальной бессодержательности, отрывает народную волю (форму) от народной правды (содержания). Святость свободы совести не могут почувствовать люди с отвлеченным пафосом народовластия, как не видали ее рабы единовластия. Личность человеческая найдет, наконец, свою свободу и права ее получат абсолютную санкцию, будут обладать неотъемлемой ценностью, если она откажется от обоготворения своей человеческой воли и преклонится перед волей сверхчеловеческой, волей Божьей. Высшая воля пожелала свободы для человека, утвердила абсолютную неотъемлемость его свободной совести и других прав его, и никакая человеческая воля не властна отнять эту свободу, посягнуть на божественное в человеке.

Народ как реальность есть соборное, сверхчеловеческое единство с одним объектом органической воли, с одной любовью. Подлинная, реальная народная воля выражает не количество индивидуальных человеческих воль, а новое качество воли сверхчеловеческой, она возжелала всеединства, свободной мировой гармонии, в ней дано тождество субъективных желаний с объективными идеями, с объективной правдой. В механической сумме, – этом грядущем Левиафане, – не отражается ни образ личности, ни образ народа, в неограниченном народовластии не дости-

гается ни правда личности, ни правда соборности. Нельзя так верить в конституционализм, в отвлеченную идею конституции. Ведь сущность дела не в воле народа, а в объектах этой воли, в предметах, на которые она направлена, целях народной воли. Содержательна только воля целестремительная, направленная на то, что выше и больше ее, воля же, направленная на себя, замкнутая в своей человеческой ограниченности, утверждающая лишь себя, – пуста и бессодержательна, уклоняется к небытию. Объективная, вселенская правда должна пройти через мистический акт свободного избрания ее личностью, и этот акт свободы должен иметь свое политическое отражение.

Всякому образу звериному в политике государственности, образу старому и образу новому, злу изначальному, прошлому, и злу конечному, будущему, должна равно быть объявлена война, но воевать со злом должно не злым путем, не силой зла же, а силой добра. Только органическим путем, согласным с внутренним ростом народа, только историческими этапами может отмирать зло государственного насилия. Механически нельзя побороть государства, нельзя еще обойтись без него. В борьбе с ним важен не столько политической такт, сколько какое-то мистическое чутье живой истории, свойственное ее гениям и героям. То же безбожное, звериное начало, которое воплощалось в старой государственности, переходит и в новое общество, подготовляемое и ожидаемое социал-демократами, но становится сложнее, и двоится для нас это новое общество, так как в нем грядет и великое зло и великое добро. Мы не можем все злое связывать с прошлым, все доброе – с будущим. И в будущем нужно отделить добро от зла, и в прошлом накопилось много добра. Мир идет не к эмпирическому благоустройству и благополучию, а к трагическому раздвоенью, из которого видится лишь религиозный исход, лишь в конце мира и преображении его.

Страница сгенерирована за 0.03 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com