Бердяев Н. А., Христианство и классовая борьба. Глава IV.

IV.

Реальная и формальная свобода. Человек, гражданин, производитель. Свобода и насилие.

Декларация прав человека и гражданина в сущности была очень мало внимательна к человеку. Образ гражданина заслонил для нее образ человека. Гражданин же был понять, как существо политическое, и права его, как права формальные. Поэтому декларация прав человека и гражданина легко могла превратиться в прикрытие интересов буржуазных классов и капиталистического строя. Кроме того, в буржуазно-либеральном миросозерцании права были оторваны от обязанностей и являлись выражением интересов и притязаний. Между тем как право не может быть оторвано от обязанности, право всегда предполагаем обязанность и в известном смысле право есть обязанность. Понятие права, не предполагающее обязанности,

70

есть буржуазное понятие, и за ним скрыто классовое вожделение. Для христианского сознания декларация прав получает существенно иной смысл, чем для идеологии буржуазно-либеральной и буржуазно-демократической. С христианской точки зрения абсолютные права имеет не гражданин, а человек, как духовное существо, как свободный дух, который не может быть обращен в средство. И вместе с тем права человека неразрывно связаны с обязанностями человека. Сама свобода человека не есть притязание, а есть долг, не столько то, что он требует, сколько то, что от него требуют. Человек должен быть свободным. Этого требует и ждет от него Бог. Человек должен взять на себя тяготу свободы, как совершеннолетний. Центр тяжести тут переносится с гражданина на человека. Понятие гражданина вторичное и подчиненное, оно принадлежит политическому обществу, которое прикрывает реальности и за которым не так легко обнаружить реальности. Понятие же человека принадлежит духовному плану. Человек есть прежде всего духовное, а не политическое существо, и его безусловные и неотъемлемые права коренятся в духовном мире, а не в изменчивом, непрочном, преходящем гражданско-политическом мире. Но декларация прав не может ограничиться декларацией прав человека, как духовного существа, она должна быть низведена

71

и в низшие и более подчиненные сферы бытия. И вот за реальностью жизни духовной следует реальность жизни хозяйственной. Декларация прав в этой сфере есть декларация прав производителя, трудящегося. Понятие производителя принадлежит экономическому, а не политическому обществу. Это есть бесспорная сфера реальностей, серьезных и суровых, от которых зависит самая жизнь человека в земном плане. За духовными правами человека следуют экономические права производителя. Заменить права человека правами производителя предлагал Сен-Симон и потом по-другому Прудон. Это вытекает из понимания общества как прежде всего общества трудового. И действительно производитель есть существо более реальное, чем гражданин. Так переходим мы в реальную сферу труда, труда, конечно, взятого во всех его иерархических ступенях, что не всегда признают социалисты. Но провозглашение экономических прав производителя, оторванное от провозглашения духовных прав человека, ведет к рабству человека, к порабощению его материальных миром и к качественному понижению уровня культуры. Аксиологически нужно установить такую иерархию ступеней и ценностей. Примат принадлежит духовному, потом следует экономическое и в третью очередь политическое, как средство по отношению к экономическому. Лишь сознательное

72

подчинение политики экономике при господстве духовного начала помешает политике быть фикцией, прикрывающей и маскирующей игру экономических интересов. Аксиологически нужно мыслить общество, как духовно-экономическое, творчески-трудовое при необходимом минимуме политики. Вампиризм самодовлеющей политики истощает человеческие общества, образуется фиктивное царство политики, не служащей жизни и жизненным интересам, а порабощающей себе жизнь. Необходима аскеза в отношении к политике и выявление реальных сфер духовной и хозяйственной жизни.

Этим определяется и наше отношение к классам. Нельзя доверять социальным последствиям гражданского и политического равенства, установившаяся в буржуазных демократиях после упразднения сословий. Тут между формальным и реальным существует колоссальное несоответствие. Классовые экономические не-равенства, проникающие весь быт, огромны при современном демократическом равенстве. Это только доказывает, насколько экономика реальнее и первичнее политики. Декларация прав в демократических обществах не углублена до провозглашения реальных экономических прав. Право собственности признается, и охраняется, но права собственности имущих, а не право собственности или право на собственность неимущих и трудящихся. Обществом не

73

признается самое реальное из прав — право на жизнь, ибо нет права на жизнь, если нет права на труд, если возможно такое чудовищное явление, как безработица в богатых обществах. Признается одинаковая формальная свобода всех людей, но свобода эта в жизни экономической приводит к тому, что люди дрожат за завтрашний день. Формальная свобода в жизни экономической ведет к тому, что люди обречены на голод и нищету при существовании огромных богатств. Несоответствие между формальной и реальной свободой зависит от того, что в мире экономическом свобода определяется не формально, а материально, средствами и орудиями производства. Патетическая и риторическая защита свободы, которой буржуазные идеологии обычно бьют социализм, свидетельствует лишь о том, как можно злоупотреблять великим словом свобода, сколь разнообразный смысл можно в него вкладывать. Есть известный анекдот о свободном извозчике, принадлежащий, кажется, Луи Блану. Богатый человек проходит мимо извозчика и спрашивает: «извозчик, ты свободен?» извозчик отвечает: «свободен». «Да здравствует свобода!» восклицает проходящий и идет дальше. Возможно и такое понимание слова свободы. И это есть господствующее в капиталистическом обществе понимание. Этому пониманию нужно противопоставить реальное по-

74

нимание свободы в социальной жизни. Свобода в жизни социальной должна давать каждому человеку реальную возможность не только поддерживать свою жизнь, но и обнаруживать свою созидательную энергию, осуществлять свое призвание. Реальное понимание свободы требует такой организации общества, при которой каждому человеку дана материальная возможность труда и творчества. Это предполагает не упразднение только сословий, но упразднение классов и замену их профессиями. Общество, основанное на организации труда и творчества разных иерархических ступеней, т. е. реальной жизни, неизбежно предполагаешь нового типа корпорации, цехи, как основные клетки общества. Но сам труд понимается иначе, чем его понимаешь марксизм и материалистический социализм, для которого существует лишь количество труда и не существует качество труда. Механическое равенство совершенно чуждо христианству, оно противоположно структуре бытия и направлено на разрушение бытия. Упразднение сословий и классов совсем не означает наступление такого механического равенства, равнения по низшему, т. е. отрицания всякой иерархии качеств. Наоборот, это будет означать выявление истинной иерархии качеств, реальной человеческой иерархии против условно-символической иерархии, связанной с сословным и классовым социальным положением лю-

75

дей. Тогда возможны будут оценки человека потому, что он есть, а не потому, что у него есть, т. е. оценки подлинно-онтологические. Чтобы оценить красоту телесной формы человека, нужно человека раздеть. Только такое бессословное и бесклассовое общество трудовых профессий и творческих призваний будет обществом реальным, свободным от фикций и обманов. Христианское сознание требует выявления реальностей и освобождения от фикций и обманов, от ложных украшений. Вместе с тем это должно быть обществом, в котором греховная похоть власти, порождающая вампиризм, фантасмагоризм и обман политики, будет доведена до минимума. Это не значит, что в новом обществе, которого мучительно ищет современный человек, исчезнет всякая аристократия, всякая иерархия качеств. Но аристократия рождения и аристократия денежная заменится аристократией качеств труда и творчества, аристократией дарования и призвания т. е. истинно человеческой аристократией. В таком обществе свобода будет связана с любовью.

Классовый антагонизм и классовая борьба отравили души людей страшными ядами — завистью, ненавистью, злобой. Отравлены и гибнут и души пролетариата и души буржуазии. Уже один этот факт, психологический и моральный, побуждает христианское сознание осудить

76 

классовое общество и самое существование классов. Могут правда, сказать, что ненависть, злоба и зависть неистребимы, пока существует непобежденный грех, и будут во всяком обществе. Это, конечно, верно и мы не мыслим в нашем греховном мире существования общества, в котором совсем отсутствовали бы эти греховные человеческие страсти. Но эта истина нисколько не исключает возможности и даже обязанности ставить вопрос о том, при каком строе общества создаются условия более благоприятные, менее отравляющие души. Классовый антагонизм и классовая ненависть в современных обществах зашли так далеко, что иногда теряется надежда на возможность мирного преобразования общества. Слишком поздно, сроки пропущены. Идея мирного сотрудничества и солидарности классов представляется прекраснодушной утопией. Слишком много динамита накопилось в современном обществе. Всякая целостность и единство утрачены. Не все происходить по Марксу, многое он совсем не предвидел. Но непримиримая классовая вражда осуществляет чаяния Маркса. Если мы, христиане, расходимся с Марксом в оценках, то совсем не потому, что готовы стать в борьбе классов на сторону буржуазных классов и капитализма, совсем не потому. Всякая классовая психология, подавляющая внутреннего духовного человека, парализующая христианскую со-

77

весть, дворянская, буржуазная или пролетарская, неприемлема для христианского сознания и осуждается им этически. Как уже было сказано, классовая психология, классовое сознание, — греховны и есть выражение греха. Пролетариат социально прав в борьбе против буржуазии. Но пролетарская психология, основанная на ressentiment; и на ненависти к буржуазии и на зависти к культурному слою, совсем не есть психология мессии и освободителя человечества, это психология несчастья и унижения, стремящегося к компенсации. Спенсер как-то сказал, что невозможно из свинцовых инстинктов создать золотого поведения. Это бесспорная и элементарная истина. «Пролетарий» в марксовском смысле слова есть непременно человек озлобленный, завистливый, мстительный, всегда готовый к насилию. Именно таким хотят видеть «пролетария» коммунисты, они проповедуют такого рода душевную структуру и вырабатываюсь ее посредством демагогии. Но как ждать нарождения нового, лучшего общества, новых, лучших, более человеческих отношений между людьми от такого рода свинцовых инстинктов, от такого неблагородного душевного устроения? «Пролетарий» в таком смысле совсем не тождественен рабочему. Рабочий может иметь иную душевную структуру и иные инстинкты, он может быть христианином и стремиться к более справедливому, бо-

78

лее человечному социальному строю. Всякая ненависть человека к человеку и к целому классу, всегда состоящему из людей, греховна и подлежит осуждению. Но нужно помнить, что эта ненависть психологически естественно порождена тем высокомерием и тем презрением, которые существовали у господствующих классов, у дворянства и буржуазии, к рабочему народу. Наступает час расплаты за рабство, за крепостное право. Старый грех порождаешь новый грех. И наиболее греховен тот, кто первый греховно определил свое отношение к другим людям. Злобная зависть в нашу эпоху стала социальным явлением, зависть не только к богатству, но и к культурности, к образованности, к знанию. Пусть это есть состояние греха. Но общество, в котором зависть стала социальным явлением, обречено на гибель. Не только пролетарское и социалистическое сознание, но и вообще современное более высокое нравственное сознание не выносить таких форм социального и экономического неравенства, которые в прежние времена нравственное сознание терпело. Теперь сами привилегированные, обладающие слишком большими богатствами при существовании рядом нужды и бедности, чувствуют себя неловко и не верят в прочность и справедливость строя жизни, наделившего их привилегированными благами. Изменяется самочувствие и самосознание самих

79

привилегированные классов, более по Толстому, чем по Марксу. Они, в очень неясной, конечно, форме ждут разрешения социального вопроса. Наряду с этим существует и яростное буржуазное самоутверждение, все еще господствующее в мировой политике. Но изменение самочувствия и сознания имеет симптоматическое значение и свидетельствует о кризисе современного общества. Буржуазная идеология, буржуазная мораль не может уже переживаться патетически и вступает в период упадочный. Она перестаешь вдохновлять молодежь. Защищают свои интересы то стыдливо, то цинически, следуя своим инстинктам, но не верят уже в свою правду. Это значить, что данный тип общества, данный тип цивилизации умирает, что наступила революционная эпоха, которая может быть и очень длительной. Социальный вопрос, требующий преодоления капитализма, совсем не есть только вопрос улучшения экономического положения народных масс, это есть прежде всего вопрос психологический и моральный. Социализм может даже ухудшить экономическое положение, но, если он не будет материалистическим, он улучшить моральную атмосферу, сделает отношения людей более человечными и братскими в нужде. Буржуазная психология и буржуазное сознание, как и пролетарская психология и пролетарское сознание, возникли на почве отпадения от христиан-

80

ства и упадка христианской духовности. Эта психология и это сознание для христианства неприемлемы, что бы ни говорили христиане, приспособившиеся к буржуазной эпохе, т.е. лже-христиане. Период первоначального накопления в Англии не может не вызвать ужаса в человеке, не потерявшем христианской совести. Но пролетарий, который сам стремится стать буржуа и господином земли, духовно есть тот же буржуа, но в новом одеянии. Нужно посмотреть на его формы, сорвать одеяния. Это не есть новый человек, это ветхий Адам, рабствующий самому себе. Красота душевная, как и красота телесная, свойственна лишь немногим людям. Коммунистический же атеизм «пролетариата» есть чисто буржуазная идеология, унаследованная от буржуазного просветительства.

Христианство не принимает классовой ограниченности, классовой ненависти и злобы, отрицания человека, образа и подобия Божьего в представителях другого класса, буржуазией пролетариата, пролетариатом буржуазии. Можно радикально отрицать буржуазный дух и буржуазную идеологию, бороться с буржуазным социальным строем. Но нельзя ненавидеть буржуа, который есть ведь человек, а не только буржуа, и обладает разнообразными свойствами. Есть психологический закон, в силу которого ненавидящий заражается свойствами

81 

предмета своей ненависти. Но было бы лицемерием отвергать с христианской точки зрения все формы классовой борьбы и брезгливо отворачиваться от нее, как от дела нечистого.

Рабочие, униженные и эксплуатируемые в капиталистическом обществе, лишенные реальной свободы при предоставлении им обманчивой формальной свободы, должны бороться за улучшение своего социального положения, это есть не только их субъективный интерес, но и объективная правда. Рабочий борется не только за себя, но и за весь рабочий класс, и за общечеловеческую справедливость. Это есть классовая борьба против власти капитала. Буржуазный либерализм хотел бы изолировать рабочего, наделив его формальными правами атома, равного всякому другому атому. Но изолированный рабочий бессилен, он не может улучшить своего положения и положения своего класса. Только организованное объединение рабочих составляет силу. Только рабочие, объединенные в профессиональные союзы, в рабочие синдикаты, могут влиять на жизнь общества, могут увеличивать свой социальный вес. Английские тред-юнионы являются уже большой силой, определяющей собой и политическую жизнь страны. Право объединения рабочих в союзы и синдикаты является более или менее общепризнанным и есть уже некоторое ограничение индивидуализма и атомизма капиталистических об-

82

ществ. Но самый невинный, казалось бы, профессиональный союз рабочих есть уже форма классовой борьбы с капиталистами. Ватикан официально признает профессиональные союзы рабочих и рекомендует образовывать католические рабочие союзы, но классовую борьбу он отрицает и осуждает. *) Это есть несомненное противоречие, ибо классовая борьба не означает непременно насилий и кровавых революций, она имеет и более мирные проявления. Отрицание права стачек рабочих на основании абсолютных принципов христианской морали есть ложь и неправда, есть нежелание и неспособность видеть реальных насилий, прикрытых правом и законностью, несоизмеримо больших, чем насилия стачек. Нормальная социально-экономическая жизнь общества может складываться лишь по принципу кооперации, она не мыслима как столкновение и взаимодействие изолированных атомов. Капитализм сам давно уже перестал быть индивидуализмом и стал коллективизмом. Огромные тресты ничего общего не имеют с индивидуалистической экономикой. Но буржуазно-капиталистическая идеология хотела бы, чтобы рабочие были бессильными изолированными атомами, т. е. лишенными возможности вести классовую борьбу, в этом она полагает осуществление

*) См. последнюю энциклику папы «Quadragesimo anno» по социальному вопросу.

83

свободы личности и очень неохотно делает уступки социальному движению, охраняющему интересы рабочих. Реальной силой, ограничивающей власть капитала и перерождающей ткань буржуазного общества является, конечно, не парламентская борьба социалистических партий, а рабочие синдикаты. Только социализм синдикалистического типа реален. И общество идет к выработке нового типа синдикалистического строя. Но Маркс, живший в совершенно другую эпоху и не знавший современной стадии в развитии капитализма и в развитии рабочего движения, совсем не возлагал надежд на синдикализм. Де Ман справедливо противополагает марксизм синдикализму. Русский коммунизм ничего общего с синдикализмом не имеет и в советском строе классовой борьбы рабочих не существует, рабочие бессильны перед государством. Коммунизм есть форма государственного капитализма. Он допускает лишь государственные профессиональные союзы. Общество целиком и без остатка превращено в государство. И потому государство может являться угнетателем и эксплуататором, оно может создать новые формы крепостного труда и превратить рабочих в крепостных. Общество целиком поглощает личность, само же общество целиком поглощено государством. Это ведет к последовательной системе тирании. В истории личность бывала угнетаема то обществом,

84

то государством. Лоренц Штейн, который один из первых делает решительное различение между обществом и государством и открывает в обществе классовую борьбу, считает, что общество имеет естественную тенденцию к созданию неравенства, что кастовый строй был победой общества над государством, что в старых обществах именно общество, а не государство угнетало личность. *) Поэтому в государстве он хочет видеть защиту труда и трудящихся, государство для него стоить над классами. Но он не доходит до отождествления общества с государством, как это делает коммунизм. Для коммунистического сознания верховным центром, носителем разума и совести является социальный коллектив, не только сверхличный, но сверхобщественный. И потому для него главное не интересы и нужды трудящихся, а мощь и развитие коллектива, прославление коммунистического государства. Это заложено в пафосе силы, которым проникнуть марксизм. Этому противопоставить нужно борьбу за право достойного существования, право на труд и трудовую собственность всякой трудящейся человеческой личности, на право не только производителя, но и потребителя. Последствия рационализации промышленности, обнаружившиеся особенно сильно в Америке,

*) См. Lorenz von Stein «Geschichte der sozialen Bewegung in Frankreich». Три тома.

85

доказывают, что социальный вопрос сейчас есть прежде всего, вопрос распределения и потребления, а не вопрос производства. Социальный вопрос есть также, конечно, вопрос техники и именно головокружительные успехи техники, которых Маркс не предвидел, делают устаревшей марксистскую теорию борьбы классов. Но сама по себе техника, приведшая к рационализации, социального вопроса никогда не разрешить. Остается самый главный вопрос — вопрос отношения человека к человеку. Успехи техники и обостряют до крайности моральную и духовную сторону социального вопроса.

Было бы отвратительным лицемерием и ложью утверждать, что социальные улучшения могут наступать лишь в результате нравственного усовершенствования людей, и кричать о насилии, и нарушении свободы по поводу всякого изменения социального строя. Существует социальная действительность, она есть реальность особого порядка, требующая от нас активного к себе отношения, социальных актов. Нужно сегодня подать голос за то или другое. Невозможно остаться нейтральным. Мы должны накормить голодного не только индивидуально, но и социально. И восставая против насилия, связанного с социальным изменением, вы становитесь на сторону насилия, связанного с сохранением существующего. Проблема свободы и на-

86

силия очень сложна. За кажущейся свободой может скрываться насилие, а кажущееся насилие может оказаться освобождением. Капиталистический строй сам есть прикрытое и замаскированное насилие и потому есть бессознательный или сознательный обман думать, что его защитники, отстаивающие status quo, насилия не совершают, а совершают лишь те, которые борются против этого строя. Собственность в капиталистическом обществе, которая делается все более и более фиктивной и оторванной от реальностей, есть насилие и обездоление людей и недопустимо утверждать, что общественное и государственное ограничение этой собственности и защита трудовой собственности есть насилие, а охранение ее не есть насилие. За социальное реформирование обществ необходимо бороться. И всякий раз, когда боролись за социальную охрану труда женщин и детей, за уменьшение рабочего дня, за более справедливую налоговую систему, облагающую капитал, представители господствующих классов кричали о нарушении свободы, о насилии. И сейчас главный аргумент против социализма, что он нарушаешь свободу личности и совершает насилие. Необходимо вникнуть в проблему соотношений свободы и насилия. Тут многое воспринимается обманчиво. Защита свободы, т. е. бесспорной и несомненной величайшей ценности, может превратиться в консервативный принцип, поддер-

87

живающий существующее насилие, к которому привыкли. Свободу можно так понять и так ее защищать, что никакое движение, никакое изменение не будет возможно. Всякое движение, всякое изменение будет восприниматься, как насилие. Человек, находящийся в материально привилегированном положении, склонен воспринять всякое движение, изменяющее и улучшающее социальный строй, как нарушение свободы и насилие. Уменьшение его доходов может быть им воспринято как насилие. Во время революции насилием кажется не только, когда вас сажают в тюрьму, лишают свободы слова, расстреливают, но и когда от вас отнимаюсь какие-нибудь правовые или экономические привилегии. Но человек материально обездоленный и униженный будет наоборот воспринимать изменение и движение к переустройству общества, как свободу, насилием же ему будет представляться сохранение того строя, в котором он несчастен и лишен материальных средств. В этом разница в оценке советского строя тем, кто раньше принадлежал к господствующим классам, и тем, кто раньше принадлежал к классам угнетенным. Нужно сказать, что изменение легко воспринимается как насилие, сохранение же неизменного положения часто воспринимается, как свобода. Всякое передвижение есть уже в известном смысле насилие в материальном мире. Когда я

88 

встаю и перехожу в другую комнату, чтобы с кем-нибудь поговорить, я совершаю ряд насильственных изменений в окружающем мире. Отодвигаю стул, насильственно открываю дверь, заставляю человека, находящегося в соседней комнате, обернуться ко мне и слушать, что я буду говорить. Когда я сидел на месте, окружающий меня мир как будто бы находился в состоянии свободы, не подвергался насилию. Свободу иногда понимают, как «оставьте меня в покое». Из приведенного элементарного примера можно видеть, как сложна проблема свободы и насилия в социальной, особенно социально-материальной действительности. Даже рабство, очень длительное, к которому человек привык, как к обыденному и необходимому состоянию, может восприниматься, как свобода. И нужно изменение сознания, чтобы рабство пережить, как непереносимое лишение свободы. В обществе капиталистическом все гораздо более завуалировано и восприятие свободы и насилия может быть совершенно обманным. Насилием люди часто называют нарушение привычного. Лишь в грубых случаях, когда вас расстреливают, сажают в тюрьму за ваши убеждения, лишают свободы передвижения, воспринимают, как насилие, то, что действительно и несомненно есть насилие. Но людям кажется насилием справедливое общественное и государственное мероприятие, отнимающее от них часть их избы-

89

точных материальных благ. Людям кажется насилием, когда они вследствие изменившихся условий, принуждены работать. Но этого рода насилия могут быть вполне справедливы и освободительны для тех, которые несли непосильное бремя жизни. Когда человек лишен элементарных экономических прав и, не имея орудий производства, принужден продавать свой труд, как товар, на каких угодно условиях, это уже есть насилие и подобный строй есть строй, основанный на насилии. Если рабочий подвергается унизительному обращению и от него требуют непосильного труда под страхом лишения его работы и значить голода, но при этом труд его считается свободным, и он свободен в любой день его оставить, то это есть страшное насилие над человеком и свобода его призрачная. Если человеку предоставляется полная свобода исповедовать какие угодно убеждения и верования, но материальная жизнь его зависит от людей, требующих известного рода убеждений и верований, то это есть насилие и лишение свободы под страхом голода. Господствующее общественное мнение бывает иногда страшным насилием над личной совестью, оно может превратится в настоящее гонение против тех или иных верований. Такому гонению «свободомыслящие» подвергают в современном обществе христиан. Когда с христианской точки зрения обсуждается

90

вопрос о насилии и свободе в социальном изменении и реформировании общества, то нужно большая вдумчивость, необходимо быть зорким к сложной ситуации. Христианское сознание никак не может одобрить и санкционировать тех форм насилия и принуждения, которые практикуются русскими коммунистами, допускающими убийства, террор, лишение элементарных человеческих свобод, свободы совести и мысли, как способы создания нового общества. Но некоторые формы социального принуждения, без которых невозможна не только реальная свобода, но и материальное поддержание жизни людей обездоленных, христианское сознание может и должно одобрить, должно понять это, как служение ближним. Реальная свобода в жизни материальной предполагает экономическое обеспечение жизни каждого человека, она предполагает социальный строй, в котором от всякого трудящегося для поддержания его жизни не могут требовать непосильного, унизительного или противного его совести. Поэтому невозможно совершенно отрицать классовой борьбы. Весь вопрос только в ее одухотворении, в подчинении борьбы высшему духовному началу, в преодолении ее греховной ярости и злобы.

91