1. Учение о Богопознании занимает в богословской системе св. Григория видное место. Это не только введение, не только богословские пролегомены. Богопознание для св. Григория есть путь и задача жизни, путь спасения и «обожения». Ибо прежде всего ум тварный встречается с Богом, и чрез ум и умное созерцание тварь соединяется и воссоединяется с Богом, как и Сам Бог соединился с человеком, принял полноту естества человеческого чрез посредство Богоподобного человеческого ума: «Ум соединяется с умом, как с ближайшим и наиболее сродным», — подчеркивал Григорий против Аполлинария. О Богопознании св. Григорий говорит и в своих лирических молитвах, и в богословских поучениях. И как богослов противопоставляет правое учение о познании Бога еретическим крайностям: дерзкому рационалистическому максимализму аномеев-евномиан и брезгливому отречению Аполлинаpия, для которого человеческий ум есть нечто безнадежно нечистое и грешное, нечто недоступное очищению, «невозможно чтобы не было греха в помышлениях человеческих», — передает его мысль Григорий Нисский. Против евномиан св. Григорий говорит о пределах Богопознания, о необходимости познавательной аскезы и смирения. И против аполлинаристов — о богоподобии человеческого ума, о светозарности умной природы. Он говорит обычно на языке Платона и неоплатоников. Отчасти потому, что в годы своего учения открыл у внешних или «чуждых» мудрецов (как выражается он однажды при ссылке на Платона) благочестивые приближения к библейской истине, — нашел у них удачные слова. Отчасти для того, чтобы быть убедительным для опиравшихся на внешнюю мудрость еретиков. И притом пользование платоническими образами и сравнениями было давно уже освящено практикой Александрийской школы. Св. Григорий знал Платона, вероятно, и Плотина. Но знал также, что Платона повторяли христианские учителя, Климент и Ориген. Вместе с тем св. Григорий всегда опирается на Библию, и свое учение о Богопознании не только подтверждает, но и выводит из библейских текстов, в их применении и толковании он следует александрийской экзегетической традиции; в учении о Богопознании она навсегда осталась преобладающей в отеческом Богословии.

2. Бог есть ум. Великий Ум «или другая совершенная сущность, постигаемая только напряжениями ума», — говорит св. Григорий. И по образу Божию созданы прежде всего умные природы, естество ангельское. От века, «царствуя в пустоте веков», Мирородный Ум рассматривал в Своих великих умопредставлениях Им же составленные прообразы впоследствии возникшего мира. Бог начертывает или «измышляет» «образы» мира, сперва умного и небесного, потом мира вещественного и земного. И «мысль становится делом», которое исполнено Словом и совершено Духом. Возникает мир ангельский, первая тварь, сродная Богу по своему умному духовному естеству, не столько неподвижная, сколь неудободвижная ко злу. Затем создает Бог мир видимый, этот стройный состав неба и земли, в котором грубое и чувственное естество совершенно чуждо Богу, но красота и согласие отражают Божию Премудрость и Силу. В этом вещественном мире Бог творит человека, «род тварей, средних между смертными и бессмертными». Это — новый мир, «в мире малом мир великий»... «Зритель видимой твари, таинник твари умосозерцаемой», человек поставлен на грани двух миров и, тем самым, в средоточии всего мира, «премудро сопрягает тварь» Бог именно в человеке. Созданный из персти, человек носит образ Божества, — «образ Бессмертного, потому что в обоих царствует естество ума». Слово Божие, по образному выражению св. Григория, «взяв часть новосозданной земли, бессмертными руками составило мой образ и уделило ему Свою Жизнь, потому что послало в него дух, который есть струя невидимого Божества»... В других местах св. Григорий говорит о душе, как о «дыхании Божием», как о «Божественной частице»... Отсюда сверхземные и сверхчувственные цели человеческой жизни: как «новый ангел», поставленный на земле, человек должен взойти на небо, в пресветлую обитель Богоносцев, призван стать богом по усыновлению, исполниться высшего света — «величественная цель, но достигаемая с трудом», — замечает Григорий... Человек сотворен по образу Божию и потому призван к «уподоблению» Богу. Для душ возвышенных, — говорит св. Григорий, — в одном заключается благородство — «хранить в себе образ и уподобляться Первообразу», насколько это доступно узникам плоти. Возможность этого «уподобления» определяется естественным сродством человеческого духа с Божеством... Бог есть Свет высочайший и неприступный — «чистейшее сияние Троицы». Второй свет это ангелы, «некоторая струя или причастие первого Света». И третий свет — это человек. И даже язычники называют человека светом «по силе внутреннего нашего ума»... Бог есть — «светильник ума». И озаряемый от Первообразного Света ум человеческий сам становится световидным. «Что солнце для существ чувственных, то Бог для разумных», — говорит св. Григорий. «Одно освещает мир видимый, Другой — мир невидимый. Оно телесные взоры делает световидными, Он совершает умные естества Богоподобными»... Григорий здесь явно повторяет знаменитое Платоновское сравнение Высшего Блага и солнца — сравнение, развитое в неоплатонизме в целую систему метафизики света. Григорий говорит несомненно платоническим языком и вслед за платониками подчеркивает помрачающее действие чувств и вообще тела. Однако, на платоническом языке он выражает не платоническую мысль. По мысли св. Григория, «уподобление» Богу совершается прежде всего чрез таинства. Цель тайнодействий, — описывает он, — «окрылить душу, исхитить из мира и предать Богу, сохранить образ Божий, если он цел, поддержать, если в опасности, обновить, если поврежден, вселить Христа в сердца Духом, короче сказать, того, кто принадлежит к горнему чину, соделать богом и причастником горнего блаженства»... Не случайно Крещение называется «просвещением», это начало будущего световодства, когда сыны света сделаются всецело Богоподобными и вместят в себя всецелого Бога. Все совершается через Христа, Воплощенное Слово. Он приходит, чтобы нас сделать богами, Он приемлет нашу плоть, чтобы и образ спасти, и плоть обессмертить. «Образ неизменяемый», Отчее Слово «приходит к своему образу», «соединяется с разумною душою ради моей души, очищая подобное подобным». Вот почему св. Григорий так резко боролся с Аполлинарием: ум — высшее в человеке; «в естестве человеческом всего важнее образ Божий и сила ума». И только чрез Богообразный ум может приближаться человек к Богу.

3. Человек есть тварь, но имеет повеление стать богом, — передает Григорий дерзновенные слова св. Василия. И путь «обожения» есть путь очищения и восхождения ума, — καθαρσις. Это прежде всего путь отрешения от чувственного мира, от материи. Чувства помрачают ум. Вместе с тем, путь внутреннего собирания, самососредоточения, — путь борьбы со страстями и достижения бесстрастия («апатии»). Образ подвижника в изображении св. Григория есть образ мудреца или, скорее, любомудра, и очень напоминает образ «гностика» по Клименту Александрийскому. И следует припомнить, в молодые годы Григорий слушал в Александрии Дидима, который повторял идеи Климента. В этом образе много эллинистических черт, много общего с идеалом стоиков и платоников. Есть бесспорная близость между идеалом св. Григория и идеалом Плотина: вся система Плотина в известном смысле есть учение о «очищении», как о пути к Богу, к которому душу влечет желание и любовь, стремление к полноте и совершенству, в человеке это желание достигает ясности и сознания... Это путь отречения от тела и «вхождения в себя» — путь упрощения и восторга... И Плотин призывает к уединению и безмолвию, к анахоретству и исихии и вслед за Платоном понимает философию, как упражнение в смерти. «Занятие философов состоит в том, чтобы отрешать душу от тела», — этот афоризм из Платонова «Федона» св. Григорий не раз вспоминает, однажды с прямой ссылкой. И для него истинная жизнь есть умирание, умирание для этого мира, в котором невозможна полнота Богоподобия и Богообщения, куда только редкие и преломленные лучи достигают из обители Света. В иные минуты Григорий готов был даже вслед за Платоном назвать тело темницей... Можно думать, св. Григорий сознательно повторял многие платонические мотивы: для него не было ничего удивительного и соблазнительного в том, что любители мудрости, эллинские мудрецы, сумели разработать аскетическую технику, что они знали естественные пути мысли и природные законы души. Повторяя мысли эллинских любомудров в своей религиозной аскетике, он только говорил на языке своего времени. По существу идеалы не совпадали, ибо платоническая аскетика есть искание без ключа. Аскетика св. Григория насквозь догматична, связана с образом Христа и с тайной Троического единосущия. В его пафосе смерти и разрешения союза души и тела («пагубное сопряжение», — восклицал он в минуту скорби) нет античного спиритуализма: для него и плоть обожена, как и ум, чрез человечество Бога, Бога Слова. «Если будешь низко о себе думать, то напомню тебе, что ты Христова тварь, Христово дыхание, Христова честная часть, а потому вместе небесный и земной, приснопамятное творение, — созданный бог, чрез Христовы страдания шествующий в нетленную славу»... И если теперь следует отрешаться от земли и «не любить до излишества нынешнюю жизнь», то некогда совершится и воскрешение плоти. «Для меня убедительны слова мудрых, — говорил св. Григорий над гробом брата, — что всякая добрая и Боголюбивая душа, как только по разрешении от сопряженного с нею тела освободится отселе, приходит в состояние чувствовать и созерцать ожидающее ее благо, — по очищении или отложении (или не знаю как сказать еще) того, что ее омрачало, услаждается чудным каким-то услаждением, веселится и радостно шествует к своему Владыке, потому что избегла здешней жизни, как несносного узилища, и свергла с себя лежавшие на ней оковы, увлекавшие ее ум к земному, которыми отягощались крылья ума. Тогда она в видении как бы пожинает уготованные ей блаженства. А потом и соприрожденную себе плоть, c которою здесь упражнялась в любомудрии, восприняв от земли, ее давшей и ее потом сохранившей непонятным для нас образом, известным только Богу, их соединившему и разлучившему, введет с собою в наследие грядущей славы. И как по естественному союзу с плотью разделяла ее тяготы, так теперь сообщит ей свои утешения, всецело поглощая ее в себя, делаясь с нею единым духом и умом, и богом, после того, как смертное и преходящее поглощено будет жизнью»... В этом уповании и причина отрешения от чувственного теперь. «Для чего мне прилепляться к временному», — восклицает Григорий. «Дождусь Архангельского гласа, последней трубы, преобразования неба, претворения земли, освобождения стихий, обновления целого мира». Аскетика св. Григория есть скорее «очищение плоти», чем брезгливое очищение от плоти... «Ее я люблю, как служителя. От нее же и отвращаюсь, как от врага. Бегу от нее, как от уз, и почитаю, как сонаследника»... Как эллин, Григорий недоумевает о связи ума и персти. Но знает, чего не знали эллины, что тело есть творение Божие, что темницею для ума тело становится только чрез падение. И потому может перестать быть узилищем в силу воплощения Христова. Брение восприняло закваску и стало новым смешением.

4. Богопознание есть путь обожения и потому путь аскетический. «Философствовать о Боге можно не всякому», — говорил св. Григорий против евномиан. «Да, не всякому. Это не дешево приобретается и не пресмыкающимися по земле». Не всякий, не всегда может и смеет говорить о Боге. Для этого нужна чистая или по крайней мере очищаемая душа. Для нечистого даже небезопасно прикасаться к чистому, подобно тому, как для слабого зрения опасно сияние солнца. Нужна свобода от внешней тины, внутренний покой и тишина. Памятовать о Боге надлежит непрестанно. Это единственное, что безусловно нужно для жизни. Но богословствовать непрестанно и не во благовремении недопустимо. Здесь нужна сдержанность и мера. Св. Григорий имеет в виду не только праздные пререкания, когда святыня подвергается оскорблениям. Он хочет показать, что богословие без приготовления бесплодно, потому что беспредметно. Взволнованная душа не отразит верно круга солнца. И философствовать можно уже тогда, «когда внутри нас тишина и мы не кружимся по внешним предметам». Самые понятия должны быть выкованы, должна быть приготовлена так сказать апперцептивная масса. «Ибо если ум не просвещен или слово слабо, или слух не очищен и потому не вмещает слова, от одной из сих причин, также как от всех, неизбежно хромает истина». В Богопознании есть ступени: не всем и не сразу восходить на гору, вступать внутрь облака и беседовать с Богом. Иным по нечистоте лучше стоять внизу горы и внимать единому гласу и трубе, т.е. голым речениям благочестия, и не прилагаться к богословским научениям до времени, но взирать на дымящуюся гору, окруженную молниями, как на угрозу и на чудо для неспособных взойти. Это не отзвуки Александрийского аристократизма с его делением на «гностиков» и «простецов». Это — аскетика, учение о ступенях... «Хочешь ли со временем стать богословом и достойным Божества — соблюдай заповеди и не выступай из повеления, ибо дела, как ступени, ведут к созерцанию»... И это лестница для каждого и всех. Но не все идут за одно и вместе. Потому не равны дарования Духа, что не равны приемники: дары подаются в меру вместимости. Это не расторгает единства церковного тела... «Говорить о Боге — великое дело, но гораздо больше — очищать себя для Бога», — замечает Григорий. Ибо только тогда открывается Бог... «Много путей ко спасению, — говорил св. Григорий, — много путей, ведущих к общению с Богом. Ими надобно идти, а не одним путем слова. Достаточно учения и простой веры, какою без мудрствований по большей части спасает Бог. А если бы вера была доступна одним мудрым, то крайне беден был бы наш Бог»... Впрочем Григорий говорит здесь скорее о мудрованиях, чем о мудрости. В эпоху арианских словопрений св. Григорий прежде всего боролся с чрезмерной словоохотливостью, с развязностью в Богословии. И богословскому любопытству он противопоставлял трезвые и спокойные требования познавательной педагогики. Он старался погасить то любопытствующее беспокойство толпы, которым разжигались богословские споры, когда невежественная ревность подкрепляла любителей Пирроновых и Хрисипповых ухищрений и, по его собственному выражению, старался излагать свое любомудрие «догматически, а не самостоятельно, по способу рыбарей, а не Аристотеля, духовно, а не хитросплетенно, по уставам Церкви, а не торжища»... Он старался отвлечь внимание неподготовленных к другим, более для них доступным предметам, нежели тайна трисолнечного Божества. «Любомудрствуй о мире или мирах, о веществе, о душе, о разумных природах, добрых и злых, о воскресении и суде, о мздовоздаянии, о Христовых страданиях»... Нужно помнить, что в эпоху каппадокийцев арианская ересь разложилась в софистику, в «технологию богохульства»... С этой софистикой и борется св. Григорий в своих «богословских беседах», — не с «софией», не с подлинным Богословием. «Говори, когда имеешь нечто лучшее молчания, но люби безмолвие, где молчание лучше слова»... Себя св. Григорий исповедывал любителем и хвалителем мудрости. Но именно поэтому избирал безмолвие... Для св. Григория богословствовать значило подвизаться. Отсюда его воздержание в слове и любовь к тишине.

5. С евномианами у св. Григория был не только педагогический спор. Евномианская словоохотливость питалась рационалистической самоуверенностью. И этому притязательному религиозно- гносеологическому оптимизму св. Григорий противополагает учение о пределах Богопознания. При этом он снова говорит языком эллинской философии, но по-эллински передает библейское учение. Бог есть предел желаний, успокоение всех бывших умозрений. Высшее из благ — знание Бога, и оно открывается в созерцании — θεωρια. «Ибо для меня всего, кажется, лучше, — говорил Григорий, — как бы замкнуть чувства, отрешившись от плоти и мира, без крайней нужды не касаясь ни до чего человеческого, беседуя с самим собою и с Богом, жить превыше видимого, всегда носить в себе Божественные образы, чистые, не смешанные с дольними и обманчивыми впечатлениями, быть и непрестанно делаться как бы неомраченным зерцалом Бога и Божественного, приобретать ко свету свет, к менее ясному лучезарнейший, пока не взойдем к Источнику тамошних озарений и не достигнем блаженного конца, когда действительность сделает ненужными зеркала»... Созерцание не есть только пассивное отражение Божества, и душа не только зеркало. Созерцать значит соединяться с Богом... Именно поэтому к созерцанию нужно восходить чрез πραξις. Это есть прикосновение к Богу... Человек соединяется с Богом и Бог с людьми, с «богами»... На пути восхождения человек становится новым, — «преобразуюсь, прихожу в благоустройство, из одного человека делаюсь другим, изменяясь Божественным изменением»... И, однако, на этих высотах Бог сокрыт от человека... «Но что со мною соделалось, друзья, таинники и подобные мне любители истины! — восклицает Григорий. — Я шел с тем, чтобы постигнуть Бога. С этой мыслию, отрешившись от вещества и вещественного, собравшись сколько мог сам в себя, восходил я на гору. Но когда простер взор, едва увидел задняя Божия (срв. Исх. 33, 22–23) и то покрытый Камнем (1 Кор. 10, 4), т.е. воплотившемся ради нас Словом. И приникнув несколько, созерцаю не первое и чистое естество, познаваемое Им Самим, т.е. Самою Троицею. Созерцаю не то, что пребывает внутри первой завесы и закрывается херувимами, но одно крайнее и к нам простирающееся... А это есть... то величие, которое видимо в тварях, Богом и созданных, и управляемых»... Иначе сказать, и на высотах созерцания не открывается Сам Бог в Себе, но только Слава Его, Его великолепие — не свет, но сияние света. На этой непознаваемости Божества по природе св. Григорий настаивает со всей силой: «Представлять себя знающим, что есть Бог, есть повреждение ума»... По его выражению, существо Божие есть «Святая Святых, закрываемая и от самих серафимов». Божество беспредельно и неудобозримо, и только эта беспредельность Божия в точности постижима. «Как некое море сущности, неопределенное и бесконечное, простирающееся за пределы всякого понятия о времени и естестве, Бог одним умом оттеняется в один некий образ действительности, убегающий прежде, нежели будет уловлен, и ускользающий прежде, чем будет умопредставлен, столько же осиявающий владычественное в нас, если оно очищено, сколь быстрота летящей молнии озаряет взор»... И при том познается Бог «не в рассуждении того, что есть в Нем Самом, но что окрест Его»... И на высоте подвига человеческий ум созерцает только «образ истины», «подобно тому, как отображение солнца на водах показывает солнце слабому взору»... Это явная реминисценция из Платоновской Политии: «Все это — тени и образы на воде»... Мы созерцаем Бога, как в зеркале. Это сразу и повторение из Апостола Павла (1 Кор. 13, 12), и реминисценция из Платона (или из Плотина). И, однако, св. Григорий хочет сказать нечто большее, чем только то, что мы познаем Бога неполно и отраженно. Это неполное созерцание есть тем не менее действительное созерцание и созерцание Самого Бога, хотя и не в Его неприступном Существе. Ибо нисходящие от Бога озарения, те «нисходящие действия» (или «энергии»), о которых говорил и св. Василий Великий, суть действительные лучи Божества, проникающие всю тварь. Познание Бога «в зеркале» не есть символическое Богопознание. Это — действительное видение, видение Бога, действительное причастие Божественного света и Божества. Что Бог есть по существу и по естеству, никто из людей не находил и не найдет. Но Бог познается не только чрез умозаключение, и о свойствах Его узнаем мы не только по аналогии с выражающими Его совершенства Его делами и творениями. Бог бывает видим... Он являлся Моисею и Павлу не в образах, но и не по существу. Открываются силы Божие... Каппадокийцы применяют здесь мысли Плотина и Филона, различая так сказать трансцендентную и имманентную зоны в нераздельности Божества. Но применяя эту философскую схему, они вкладывают в нее христианский опыт — опыт благодати...

6. Св. Григорий приводит слова Платона, «одного из греческих богословов»: «Уразуметь Бога трудно, изречь же невозможно». И поправляет его: «Изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно»... Нельзя до конца перевести опыт веры на язык понятий. И потому Бог не именуем, есть Бог безымянный... «О, Ты, Который превыше всего. Ибо что иное позволено мне изречь о Тебе? Как воспеснословит Тебя слово! Ибо Ты неизрекаем никаким словом... Как воззрит на Тебя ум, ибо Ты непостижим никаким умом... Ты — един и все. Ты ни един, ни единое, ни все. О, Всеименуемый! Как наименую Тебя, единого неименуемого»... И потому Богословие становится апофатическим, описывает Бога чрез запреты и отрицания. Из положительных имен только богооткровенное имя Сущий выражает нечто о Нем и принадлежит собственно Ему и только Ему, так как только Ему принадлежит самобытность и самобытие... Однако, нужно помнить, что Бог выше всякой сущности, всех категорий и определений. И самое имя Бог есть имя относительное, обозначающее Бога в отношении к твари... Есть основание думать, что в апофатическом Богословии Григорий следует Клименту Александрийскому: у них сходство не только в словах, но прежде всего в библейских текстах. При этом у Григория очень смягчен тот агностический стиль, в который нередко впадает Климент. Апофатическое Богословие для Григория в известном смысле положительнее катафатического. В катафатическом мы познаем по аналогии. И все аналогии недостаточны и обманчивы. «Если и отыскивается малое некое сходство, то гораздо больше ускользает, оставляя меня долу вместе с тем, что избрано для сравнения»... В апофатическом Богословии чрез отрицания точные описуются неизреченные тайны созерцания.

7. В Богопознании есть ступени. Есть ступени и в самом Богооткровении. Это — два пути, снизу и сверху. «В продолжение веков, — говорит св. Григорий, — было два знаменитых преобразования жизни человеческой, называемые двумя Заветами и, по известному изречению Писания, потрясениями земли (Агг. 2, 6–7: и потрясу небо и землю, море и сушу и все народы, и приидет Желаемый всеми народами)... Одно вело от идолов к Закону, другое от Закона к Благодати. Благовествую же и о третьем потрясении — о преставлении от здешнего к тамошнему, непоколебимому и незыблемому». И оба Завета вводились постепенно, не вдруг и не сразу: «Нам нужно было знать, что нас не принуждают, а убеждают», — замечает Григорий. Истина раскрывалась «постепенными изменениями»... Так и в Богословии совершенство достигается чрез постепенные прибавления. «Ветхий Завет ясно проповедал Отца и не с такою ясностью Сына. Новый открыл Сына и даль указания о Божестве Духа. Ныне пребывает с нами Дух, даруя нам яснейшее о Нем познание... Надлежало же, чтобы троичный свет озарял просветляемых постепенными прибавлениями»... Откровение совершилось, троическая тайна явлена и открыта. Но еще не вмещается в человеке. И должно вникать в нее — «до совершенного явления того, что для нас вожделенно»... И Григорий провидит: «Когда взойдем внутрь, тогда Жених знает, чему научить и о чем беседовать с вошедшими душами. Будет же, как думаю, беседовать, преподавая совершенное и чистейшее ведение»... Но только чистые узрят Чистого — трисолнечное сияние Божества. «Наследуют совершенный свет и созерцание святой и царственной Троицы, Которая тогда будет озарять яснее и чище и всецело соединится со всецелым умом, в чем одном и полагаю я собственно Небесное Царство», — замечает Григорий. Получать «всецелое познание» Троицы — «что Она, какова и колика»... Здесь св. Григорий близок к Оригену.

Страница сгенерирована за 0.06 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com